Мы в то время не особенно много знали о том, как развертываются боевые действия флота. Самым значительным событием первых дней войны, о котором кратко сообщило и Совинформбюро, был набег черноморских надводных кораблей на порт Констанца - основную военно-морскую базу противника. Сведения, поступившие по флотским каналам, подтверждали, что смелый набег причинил врагу существенный урон: артиллерийский огонь кораблей вызвал пожары в нефтехранилищах, повредил портовые сооружения и железную дорогу, прервал сообщение между Констанцей и Бухарестом.
   Все это сделали утром 26 июня два лидера - "Харьков" и "Москва". Но для "Москвы" ее первый бой стал и последним: лидер погиб у неприятельских берегов. Сперва, когда до нас не дошло еще никаких подробностей, и в штабе базы знали лишь о самом факте гибели лидера, мне не хотелось верить, что это правда.
   Потеря, тяжелая для всего Черноморского флота, была для меня большим личным горем. Я долго командовал "Москвой", знал на ней каждого краснофлотца. Прошло каких-нибудь три месяца с тех пор, как этот корабль принял у меня капитан-лейтенант Тухов... Представить, что его нет в живых, мне было трудно.
   Мы познакомились с Александром Борисовичем еще в училище, вся его флотская служба прошла на моих глазах. Человек глубокий и вдумчивый, строгий к себе и взыскательный к товарищам, он не со всяким шел на дружбу. Но если уж подружился, то навек. А к кораблям, на которых служил, привязывался так, что и в самые спокойные дни стоянки редко уходил домой.
   В командование "Москвой" Тухов вступил уверенно, и я не сомневался, что передаю корабль в надежные руки. Но только время и походы могли выработать то полное взаимопонимание между новым командиром и экипажем, которое так много значит в бою. Меня угнетала мысль: не вызвала ли трагический исход первого боя "Москвы" какая-нибудь роковая оплошность, связанная с молодостью командира? И может быть, все кончилось бы иначе, останься на корабле я? Три года готовил я экипаж "Москвы" к боевым действиям. Там бы мне и воевать.
   Невольно приходило на ум, что на "Ташкенте" я пока в еще более трудном положении, чем был Тухов на "Москве": встретил войну командиром корабля, на котором ни разу не выходил в море. От таких мыслей стоянка в порту делалась еще тягостнее.
   Долгожданный приказ - следовать в Севастополь - пришел в середине июля. На лидере необычайное оживление. Не дожидаясь команды об изготовлении корабля к бою и походу, моряки еще и еще раз проверяют свои заведования. Мне не приходится почти ни о чем напоминать командирам подразделений - у них все продумано, предусмотрено.
   - Разрешите орудийным расчетам находиться на боевых постах непрерывно? спрашивает командир БЧ-II старший лейтенант Новик.
   Даю на это "добро" - на переходе не помешает иметь в максимальной готовности все огневые средства. Новик спросил о расчетах башен главного калибра. Что касается зенитчиков, то они уже вообще переселились к своим орудиям.
   Основные зенитные средства лидера - батарея 37-миллиметровых автоматов. Расположена она на специальной площадке у второй трубы. Как-то, обходя ночью корабль, я поднялся на эту площадку и обнаружил краснофлотцев, отдыхающих около пушек. Некоторые еще не спали и встали при моем появлении.
   - Значит, вы и ночуете здесь? - спросил я, несколько удивленный.
   - Так нам спокойнее, товарищ командир, - ответил за всех комсорг батареи старшина 2-й статьи Григорий Гутник. - Если тревога, мы уже на месте...
   Фашистская авиация еще не бомбила завод, но моряки знали про налеты на Севастополь и другие приморские города, и в инициативе зенитчиков был резон. Вскоре они окончательно обжили свою площадку, стали тут и обедать, и ужинать.
   Выход в Севастополь назначили с таким расчетом, чтобы засветло спуститься по реке в лиман и дойти до рейда, а морской переход совершать в темное время. Выдержать этот график, однако, не удалось.
   Сама река в нижнем течении широка. Но ширина глубоководного корабельного фарватера не превышала 80-100 метров. Это почти вдвое меньше длины корпуса такого корабля, как "Ташкент", о чем все время надо помнить. Впрочем, если хорошо видны створные знаки и буи и нет сильного ветра, проводка корабля по реке не представляет сложности, а в день нашего перехода прогноз погоды никаких неприятностей не предвещал.
   Мы отошли от причала, развернулись, легли на первый речной створ... Наконец-то я получил возможность почувствовать корабль на ходу, посмотреть, как он ведет себя на циркуляциях, как слушается руля и машин и в конечном счете - командира.
   "Ташкент" слушался меня отлично. Уже после первых поворотов мне стало хорошо и спокойно, появилось знакомое, всегда радостное ощущение собственной слитности с кораблем. Строгая тишина мостика, нарушаемая лишь ровным гулом турбовентиляторов, помогала настроиться на походный лад.
   Вопреки благоприятному прогнозу вскоре небо начали заволакивать иссиня-черные тучи. Воздух над рекой словно застыл в душной истоме. Штурман Еремеев, выглянув из своей рубки, доложил, что атмосферное давление резко падает.
   На Черном море известен тропическими ливнями район Батуми. Не все знают, что ливни, не уступающие по силе батумским, но в отличие от них сопровождаемые обычно шквалистым ветром, бывают порой и здесь, в районе лиманов. Кажется, такой ливень и собирался обрушиться на нас. Это не беспокоило бы меня, будь мы уже в море или хотя бы в лимане. Но попасть под непроглядный ливень, да еще с ветром на узком речном фарватере - перспектива не из приятных.
   - Товарищ командир, похоже, идет шквал... - озабоченно произнес, будто подслушав мои мысли, вахтенный рулевой старшина 2-й статьи Андрей Ковалев. Это бывалый, опытный моряк, до военной службы плавал на черноморских танкерах.
   Мы со штурманом, настороженно следим за горизонтом. Если уж шквал тут захватит, важно, заранее знать, с какого румба он нагрянет. Хорошо бы встретить его прямо по курсу. При всех прочих вариантах корму легко может занести в сторону от фарватера. Вот был бы скандал: едва успев отойти от заводской стенки, посадить корабль на мель. А такое здесь, на реке, кое с кем случалось...
   - Товарищ командир! По-моему, шквал налетит с правого борта.
   Это опять Ковалев. И он прав. Вот уже справа потянул свежий ветер. По тихой до этого поверхности реки загуляли вдруг белые барашки. Увеличиваем ход: надо успеть выйти на следующий створ. Там, за поворотом реки, наш курс, кажется, совпадет с определившимся направлением ветра.
   "Право руля!" Лидер послушно ложится на новый створ. В ту же минуту все окружающее скрывает завеса воды, шумно хлынувшей с небес. Не видно уже ни берегов, ни реки. Дальше идти немыслимо - мы не в море... Чтобы быстрее остановить корабль, ставлю стрелки машинного телеграфа сперва на "средний назад". Одновременно приказываю отдать якорь. Такая возможность была предусмотрена. Главный боцман Тараненко стоял со своими людьми наготове.
   Грохочет якорьцепь...
   "Якорь забрал хорошо!" - кричит боцман в мегафон с полубака. Мы со штурманом, промокшие до нитки, не сводим глаз с картушки компаса. Картушка успокаивает: корабль удержался на курсе, а значит и на фарватере.
   Минут через пятнадцать вокруг начало светлеть. Еще немного, и дождь прекращается. Стих и ветер. Шквал унесся куда-то дальше. Теперь, когда снова видны берега и створные знаки, можно в полной мере оценить, насколько удачно стали мы на якорь. Только просто ли в удаче дело? Маневр корабля обеспечили искусный рулевой, умелая боцманская команда, отлично натренированные строгим Суриным турбинисты, которые с такой быстротой реагировали на сигналы машинного телеграфа.
   За несколько минут я узнал о выучке экипажа то, чего не узнаешь за недели стоянки у причала. Пусть это был не бой, а лишь вводная, которую дала нам природа. Стихия сродни бою тем, что так же требует от моряков мгновенной реакции на внезапные изменения обстановки, на неожиданные команды. И при столкновении со стихией, как и в бою, корабль запросто может попасть в беду из-за того, что один человек сделает что-нибудь неправильно или не вовремя. Шквал на реке никого у нас врасплох не застал, и это кое-что значило.
   Уже в сумерках проходим лиман. За ним - черноморские просторы. Впереди показался силуэт эсминца, замигал узким лучиком сигнальный фонарь. Принимаем семафор: "Стою на якоре, засолена котельная вода". Эсминец оказался заводским - накануне вышел на ходовые испытания и вот застрял на рейде...
   Задерживаться здесь не входило в наши планы. Однако не выручить товарищей нельзя, тем более что котельной воды у нас много. Подходим к борту эсминца. Трюмные вооружают шланги. О своих действиях доношу по радио в Севастополь.
   Непредвиденная стоянка на морском рейде кончилась тем, что зенитчики "Ташкента" провели здесь первую боевую стрельбу. Было уже за полночь, когда в темном небе послышался гул самолетов. Батареи на берегу открыли заградительный огонь. И наши автоматы присоединились к ним, выбросив ввысь наперерез врагу сноп светящихся трасс.
   Стрельба длилась минуты три-четыре. Фашистские самолеты сбросили бомбы где-то в стороне и скрылись. После отбоя я поздравил зенитчиков с боевым крещением, похвалил за инициативные действия.
   По военным фарватерам
   Уйти с рейда мы смогли лишь под утро. В переход вклинилась еще одна неожиданность. "Перехвативший" нас катер высадил на борт старшего лейтенанта, который оказался чем-то вроде лоцмана военного времени. Представившись, он доложил:
   - Имею указание провести вас до Севастополя по военным фарватерам.
   Из пояснений старшего лейтенанта следовало, что нам надлежит идти дальше совсем не так, как намечали мы с Еремеевым, тщательно сделавшим предварительную прокладку.
   Оказывается, в этом районе моря нашим флотом поставлены минные заграждения. Где их поставили, военному лоцману знать не полагалось. На его карте были обозначены лишь границы безопасных фарватеров, от которых кораблям ни под каким видом не разрешалось уклоняться.
   Это было нечто совершенно новое, и я чуть не вспылил: казалось странным, что о таких существенных изменениях обстановки нас не известили заблаговременно. Но "отводить душу" на ни в чем не повинном старшем лейтенанте глупо, и я заставляю себя спокойно принять к сведению его информацию. Еремеев принимается за новую прокладку.
   В соответствии с указаниями "Ташкент" идет от рейда с параванами. Они существенно снижают скорость хода. Защитить же могут лишь от якорных мин, присутствие которых здесь, а тем более на фарватерах, прикрытых своими минными полями, кажется весьма маловероятным.
   Чем дальше, тем сильнее дают себя знать новые условия плавания. Временами идем всего-навсего 16-узловым ходом. Больше не дашь - предписанный фарватер прижимает нас к прибрежной отмели, а у лидера шесть с лишком метров осадка...
   Миновали остров Березань - памятное место, где в девятьсот шестом году царские палачи расстреляли лейтенанта Шмидта и его товарищей. Поднимающееся солнце рассеивает дымку, становится отчетливо виден берег. В сиянии безоблачного июльского утра он выглядит обманчиво спокойно и мирно. Но война напоминает о себе: справа на большой высоте появляется самолет. Он идет на пересечку нашего курса. По таблице определяем - "хейнкель".
   Сыграна тревога. Зенитчики открывают огонь, и впереди самолета возникают кучные хлопья разрывов. Наши снаряды явно не долетают до цели, но самолет все же отворачивает в сторону. Краснофлотцы довольны: "У фашиста кишка тонка!".
   - Будем считать эту стрельбу еще одной тренировкой, - говорю я Николаю Спиридоновичу Новику.
   Получаем радиограмму о новых изменениях маршрута: приказано выйти к Севастополю по другому створу, которым корабли пользовались редко, и лишь потом повернуть на привычный.
   Очевидно, это связано с тем, что на подступах к главной базе продолжает ставить мины неприятельская авиация. Там уже подорвался эсминец "Быстрый". У входа в севастопольские бухты затонул плавучий кран.
   На "Ташкенте" известно об этих печальных случаях, но с приближением к опасной зоне не замечаю на доступных моему наблюдению постах ни малейшей нервозности. Люди настороже, однако, вполне спокойны. Сергеев, обошедший машинные и котельные отделения говорит, что и там народ держится как нельзя лучше.
   К повороту на Инкерманский створ подошли в темноте. И вдруг минер, наблюдавший за параванами, тревожно доложил на мостик:
   - В левом параване мина!...
   Надо же так - прямо у Севастополя! А я еще сомневался, действительно ли необходимы параваны. Через две минуты нужно поворачивать на девяносто градусов, причем как раз влево. Поворот с застрявшей в параване миной - дело рискованное. Да и вообще не тащить же ее в бухту!
   Командир БЧ-III лейтенант Фельдман, мгновенно оказавшийся около меня, предлагает застопорить ход и освободиться от мины, осторожно подтянув ее к борту, а затем обрубив минреп - трос, соединяющий мину с ее якорем. Это тоже сопряжено с известным риском, но иного выхода не вижу. А мы уже у точки поворота. Приказываю остановить машины.
   С крыла мостика мне почти не видно, что делается на полубаке, где минеры под руководством командира боевой части начали выбирать параван. Фельдман мог бы оставаться на мостике, но предпочел быть у параванбалки, ближе к своим людям.
   В тревожной тишине, охватившей корабль, слышу отрывистые команды Леонида Соломоновича:
   - Выбирай! Осторожно! Отталкивай шестом! Зубило готово?
   Минута очень напряженная. Аварийные партий стоят по своим местам, готовые первыми броситься куда потребуется, если у полубака раздастся взрыв...
   Разрядка приходит довольно неожиданная. С полубака кричат:
   - Никакой мины нет! В параване фарватерная веха!
   Не спешу принимать это на веру - мало ли что может померещиться впотьмах. Приказываю Фельдману еще раз все проверить, не ослабляя мер предосторожности. Через минуту поступает повторный доклад: все точно, действительно веха.
   Большая и тяжелая фарватерная веха стояла на якоре. Как ее подцепил параван, вахта в темноте не углядела. А дальше уже нетрудно было принять ее за застрявшую в параване мину. Что ж, еще одна вводная. Вновь проверялись и выучка людей, и их выдержка.
   Ввожу лидер в Северную бухту. Вот мы и в Севастополе... Переход от завода, в мирное время такой короткий и простой, что о нем, пожалуй, нечего было бы сказать, растянулся на целые сутки и был полон разных осложнений. Очевидно, надо привыкать к тому, что теперь все будет не так, как прежде, даже если корабль и не ведет боя,
   В севастопольских бухтах, насколько их можно рассмотреть в темноте, нет особых перемен. Линкор и крейсера - на своих постоянных местах на рейде, и это как-то сразу всех успокаивает. Не заметно пока и следов вражеских налетов на берегу, в городе. Ново, необычно в знакомой картине лишь полное затемнение. В центре и на Корабельной стороне, на Северной и на рейде - ни единого огонька. Таким мы не видели Севастополь даже в дни больших флотских учений. Тогда тоже, бывало, его затемняли, но далеко не так тщательно.
   Когда "Ташкент" подошел к швартовой бочке и на корабле все смолкло, мы обратили внимание и на другое: вокруг, в бухтах и в городе, царит непривычная тишина. Она казалась чуткой и настороженной.
   К борту "Ташкента" подходит катер. На лидер поднимаются командующий эскадрой контр-адмирал Л.А. Владимирский и командир 2-го дивизиона миноносцев капитан 2 ранга Б.А. Пермский. Встречая своих начальников, ловлю себя на ощущении, будто не видел их давно-давно. А дело, наверное, не во времени далеким успело стать все, что было до: войны...
   Лев Анатольевич Владимирский поздравляет с благополучным прибытием в главную базу. Кратко докладываю ему об обстоятельствах перехода. Командующий эскадрой тут же объясняет, почему нас направили на другой створ: накануне противник вновь ставил с воздуха мины вдоль Инкерманского створа, и подход к Севастополю с запада пока закрыт.
   Командующий разрешает объявить готовность номер два. Я приглашаю прибывших к себе в каюту. Туда же идут Сергеев и Орловский. Нам приятно, что старшие товарищи, несмотря на поздний час, не спешат уйти с лидера: очень хочется побольше узнать о войне.
   Контр-адмирал Владимирский рассказывает главным образом о делах флотских, вводит нас в курс обстановки в Севастополе и вообще на Черном море. Крупных морских сил у противника на этом театре пока нет, и вряд ли они могут в ближайшее время появиться. Для нашего флота все отчетливее определяется как главное направление боевой деятельности активное содействие сухопутному фронту, поддержка его приморского фланга. Гитлеровцы понимают возможности Черноморского флота и, видимо, не оставят попыток запереть его в базах минами, вывести корабли из строя ударами с воздуха. Противовоздушная оборона, как и противоминная, - это то, что все время будет требовать особого внимания.
   "Ташкенту", сообщает командующий, предстоит, базируясь на Севастополь, готовиться к будущим операциям. Значит, пока опять только боевая подготовка... На лидер завтра перенесет свой брейд-вымпел командир дивизиона.
   - Серьезно займитесь отработкой главного калибра, - говорит контр-адмирал, обращаясь и к Пермскому, и ко мне. - Ну, а у зенитчиков, - добавляет он, практики, очевидно, и так будет достаточно. "Гости" нас навещают теперь иногда и днем, а уж ночью, обязательно. Надо полагать, прилетят и сегодня....
   Спрашиваю Льва Анатольевича об обстоятельствах гибели прежнего моего корабля. Владимирский мрачнеет - наверное, ему тяжело вновь к этому возвращаться. Но от рассказа не уклоняется.
   Мы узнаем, что лидер "Москва" подорвался на мине в тринадцати милях от Констанцы, когда, обстреливаемый тяжелой береговой батареей противника, отходил уже с огневой позиции. Разломившись от взрыва надвое, корабль стал быстро погружаться. Экипаж держался героически. Орудийные расчеты до последней минуты вели огонь по добивавшим тонущий корабль самолетам. Носовая часть лидера уже скрылась под водой, а корма еще оставалась на плаву, и даже в эти мгновения продолжало стрелять зенитное орудие на юте.
   Все это видели моряки "Харькова", но спасти никого из товарищей они не могли. Вздумай командир "Харькова" застопорить ход, и второй наш корабль неизбежно был бы потоплен береговой батареей или самолетами. Он и так имел уже повреждения. Возвращение лидера в базу обеспечили его мужественные котельные машинисты, которые влезли в горячие поврежденные котлы и сумели ввести их в строй.
   Проводив командующего и комдива, я обошел корабль, поднялся на площадку к зенитчикам, заглянул в кубрики. Почти все, кому это позволяла объявленная готовность, уже спали. Мне спать не хотелось, хотя и был на ногах вторые сутки. Рассказ Владимирского о последних минутах лидера "Москва" разбередил у меня тягостное чувство какой-то невольной вины перед старыми сослуживцами, с которыми я не был вместе в тот грозный час.
   Снова встал перед глазами Александр Борисович Тухов - сдержанный, немного медлительный в движениях, скуповатый на улыбку, но полный внутреннего обаяния для всех, кто узнавал его поближе. Вспоминаю то замполита Георгия Терентьевича Плющенко - спокойного и вдумчивого под стать командиру, то нашего веселого минера лейтенанта Холодного, вокруг которого собиралась, бывало вся кают-компания, когда он садился за пианино или начинал читать вслух любимые главы из романов Ильфа и Петрова. Вижу знакомые лица старшин, матросов... Где вы, мои друзья, что с вами? Ведь не может же так быть, чтобы с большого корабля, затонувшего вблизи берега, пусть неприятельского, никого-никого не осталось в живых...
   Много лет спустя я узнал, что в то время, о котором идет сейчас речь, был жив еще и Тухов. Тяжело контуженный и сброшенный взрывом с мостика, он был подобран из воды и оказался в плену, из которого трижды бежал. Два побега были неудачными, и Александр Борисович снова попадал в лагеря и тюрьмы. В третий раз, преодолев много препятствий, он выбрался из Румынии и нашел в северных районах Одессщины советских партизан. Капитан-лейтенант Тухов погиб в бою с гитлеровцами в 1944 году, будучи начальником разведки партизанского отряда "Буревестник". Ныне, когда пишется эта книга, в рядах Краснознаменного Черноморского флота служит пошедший по стопам отца сын Александра Тухова Борис, которого помню совсем маленьким мальчонкой.
   После войны стали известны мне подробности гибели военкома "Москвы" батальонного комиссара Плющенко. Во время боя он находился на верхней палубе, воодушевляя своим мужеством бивших по врагу артиллеристов. Взрыв мины застал Плющенко вблизи того места, где корабль переломился, и политработник погиб вместе с кораблем, разделив участь большей части экипажа.
   А с двумя краснофлотцами с "Москвы" мне предстояло встретиться очень скоро. Но об этом - в свое время.
   В ту нашу первую военную ночь на Севастопольском рейде я так еще и не заснул, когда раздались выстрелы зениток и сразу же загремели корабельные колокола громкого боя, вызывая экипаж на боевые посты.
   Выбежав на мостик, я увидел непривычную еще для меня картину: по небу шарит множество прожекторов, и некоторые из них уже поймали своим голубым лучом вражеские самолеты. С берега и с кораблей вовсю бьют зенитки.
   Орловский, осмотревшись, стал комментировать обстановку:
   - Бомбардировщики над городом - это, наверно, для отвлечения внимания... Главные, пожалуй, те, что над морем. Они и идут пониже... Должно быть, опять с минами...
   Если так, то маневр фашистов разгадан - на пути этой группы самолетов встала завеса заградительного огня, К ней присоединила свои очереди и наша зенитная батарея. Большинство самолетов отворачивает от светящихся трасс. Эти если и сбросят мины, то где попало. Но некоторые пытаются прорваться через завесу.
   Один из них у нас на глазах упал в море где-то за входными бонами.
   По радио поступает команда: "Всем прекратить огонь, в воздухе наши истребители". И мы уже видим, как к освещенному прожекторами "юнкерсу" протянулись из темноты пулеметные трассы "ястребков". Похоже, и этому фашисту не уйти...
   Скоро вокруг опять становится тихо и темно. Вряд ли налет что-нибудь дал гитлеровцам, а потери они понесли. Противовоздушная оборона Севастополя, когда увидишь ее в действии, производит отрадное впечатление. Наша главная база оказывает врагу ощутимый отпор.
   Севастопольский рейд
   На "Ташкент" прибывают недостававшие по штату командиры подразделений. Командиром боевой части наблюдения и связи назначен лейтенант Николай Яковлевич Балмасов. Он служил в такой же должности на эсминце "Быстрый", подорвавшемся вблизи Севастополя на магнитной мине. Связисту повезло жив-здоров и снова в строю. Только багровый, едва успевший затянуться шрам на приятном широколобом лице Балмасова напоминает "ташкентцам", что их новый товарищ изведал уже на войне больше, чем они.
   Из Ленинграда приехал военинженер 3 ранга Алексей Павлович Латышев, адъюнкт Военно-морской академии. Человек с задатками ученого, он не усидел, однако, в кабинете, когда началась воина. Попросив направить его на действующий флот, Латышев с радостью встретил назначение командиром электромоторной группы лидера.
   С его приходом электромеханическая боевая часть Сурина укомплектовалась командным составом полностью. Машинную группу в ней возглавляет военинженер 3 ранга Александр Иванович Кутолин, а трюмно-котельную - воентехник 1 ранта Иван Васильевич Колягин.
   Что касается Латышева, то на этого способного и деятельного флотского инженера помимо общих обязанностей командира электромоторной группы вскоре были возложены основные заботы о новом противоминном защитном устройстве.
   Немецкие магнитные мины явились одним из неприятных сюрпризов войны. Мы я говорю о корабельных офицерах - мало знали об этом оружии противника, о том, как оно действует. Помню, в начале войны приходилось слышать и такие суждения, будто магнитная мина, когда над ней проходит корабль, подвсплывает и ударяется об его днище. К борьбе с этими минами мы заблаговременно не подготовились, Обычные же средства противоминной защиты, которым у нас всегда уделялось много внимания, тут помочь не могли.
   Первые подрывы кораблей на магнитных минах заставили принимать срочные меры. На кораблях начали монтировать специальные устройства, призванные уничтожать или хотя бы ослаблять магнитное поле, образуемое стальным корабельным корпусом и приводящее в действие механизм мины.
   Основу таких устройств, на первых порах довольно примитивных, составляла обнесенная вокруг всего корпуса обмотка, по которой пропускался электрический ток. При изменении курса корабля силу тока требовалось также изменять, руководствуясь особой таблицей. На некоторых кораблях обмотку прилаживали на скобах, приваренных к борту. У нас проложили ее вдоль ватервейсов - желобов, предназначенных для стока воды с палубы.
   Для обслуживания нового вида корабельной техники выделили группу краснофлотцев-электриков, которых и возглавил Латышев. Он с головой ушел в освоение этого своего заведования, а затем с увлечением занялся его совершенствованием. Но вряд ли Алексею Павловичу, могла тогда прийти в голову, что в будущем ему суждено стать большим специалистом в области размагничивания кораблей.
   Первые наши средства защиты от магнитных, мин, конечно, оставляли желать лучшего. Однако что-то давали и они. Корабли стали увереннее плавать в тех районах, где предполагалось присутствие магнитных мин. А флотские минеры тем временем самоотверженно раскрывали секреты нового морского оружия. Их героический труд - исследование мин неизвестных ранее видов было делом опасным и не обходилось без жертв - позволил найти в дальнейшем вполне эффективные способы противодействия также и этому боевому средству врага. Ставка фашистских стратегов на магнитную мину как на оружие, способное уничтожить наш флот или запереть его в базах, была бита.