Страница:
Она мне показала большую, светлую кухню, в которой не чувствовалось никакого запаха еды и как-то было ясно, что здесь давно ничего не готовят. Потом сопроводила меня в мою каморку и, увидев моё изумлённое выражение лица при виде малюсенькой тёмной комнатки, чуть приподняв подбородок, сказала:
– Добро пожаловать в Лондон! В этом прекрасном городе нечего сидеть дома. Здесь можно найти занятие поинтереснее, чем разговаривать с одинокой злобной старухой. Да, и в Лондоне можно выпить чего-нибудь получше чая с молоком. Вот тебе ключ, и будь как можно самостоятельнее.
С этими словами она развернулась и ушла в свои чертоги, в которых я никогда не побывал.
В течение тех почти трёх недель, которые я у неё прожил, мы общались с Лори не каждый день. И даже не каждый день виделись. Я просыпался не очень рано, к этому времени её уже дома не было. Куда она уходила, не знаю. Она точно нигде не работала. Дома она не ела и не пила ничего, кроме хереса. Даже кофе и воду, кажется, она пила в небольшом кафе неподалёку от дома. Для меня она покупала чай и молоко. Ещё она поставила на кухонный стол вазочку с сильно засохшим изюмом и пачку печенья, из которой я съел лишь одно. Оно было солоноватым и сильно крошилось. Когда я возвращался ночью после спектаклей, Лори, как правило, уже спала.
Несколько раз я оставался дома часов до пяти вечера. Читал необходимую, привезённую с собой литературу и разбирал отксерокопированные в архивах документы для спектакля «Дредноуты». В эти дни неизвестно в какую рань ушедшая Лори возвращалась домой после одиннадцати, а в полдень к ней приходил плотник. Всегда один и тот же. Долговязый, рыжий с сединой дядька, лет семидесяти пяти, звали его Мюррей. Это был медленный, худой, скрипучий каждым суставом, большерукий лентяй. Первым делом он закуривал у окна сигарету. Курили они вместе с Лори и что-то обсуждали. Потом он шёл ремонтировать дверь в ту часть квартиры, где обитала Лори, и только она. Он всегда ремонтировал только эту дверь. Дверь после него то закрывалась слишком туго и наперекосяк, что не устраивало хозяйку, то после его следующего визита дверь болталась и не закрывалась плотно, хлопая от сквозняков. Лори это также не устраивало, и она снова вызывала Мюррея. Не знаю, приходил ли он, когда я отсутствовал днём. Но у меня создалось ощущение, что он приходил каждый день, кроме выходных.
В то время когда Мюррей, бормоча и насвистывая какой-то мотивчик, медленно ковырялся с дверью, меняя на длинном носу очки и громыхая инструментами в своём чемоданчике, Лори заходила в мою каморку и громким, заговорщицким шёпотом говорила, взглядом указывая в направлении Мюррея:
– Эти английские мужчины ничего не умеют делать руками. Они умеют только рассуждать.
В один из дней я купил себе первые в своей жизни настоящие английские ботинки ручной работы. Купил их на свой гонорар и был страшно этим доволен. Они стояли возле моей кровати, я сидел за секретером, писал и периодически на них поглядывал. Я любовался. А в это время пришёл Мюррей, и Лори зашла ко мне и опять сообщила, что английские мужчины ничего не умеют делать. Я тогда впервые ей возразил. Я показал на эти ботинки и сказал, что английская обувь славится давно и является эталоном обуви. Лори трагически улыбнулась, посмотрела на меня так, как взрослые смотрят на детей, и печально сказала:
– Всё хорошее, что делается руками на этих несчастных островах, это – индусы, всё – индусы.
Как я уже говорил, играл я в театре, который находился на Ноттинг-хилле. Это скорее на юге. А Мейда-Вейл находится скорее на севере. Спектакли начинались в восемь вечера, заканчивались в десять. Часа полтора потом я проводил в пабе и в полночь отправлялся «домой». Мне нравился этот маршрут. Он занимал у меня около часа, а если я пытался поэкспериментировать, то и больше. Приходил я на Мейда-Вейл во втором часу, тихонечко проходил в свою каморку, немного читал или, если выпитое не выветривалось за время прогулки, засыпал, не читая. Лори было не видно и не слышно.
После третьего моего спектакля я вернулся домой в половине второго ночи, изрядно выпившим и счастливым. За день до этого вышла «Дейли телеграф», где мой спектакль был назван событием и критики поставили ему пять звёзд. Кировский балет в той же газете удостоился только трёх. После выхода газеты все билеты на мои спектакли были раскуплены. То есть повод выпить был. Я по привычке как можно тише открыл дверь, вошёл и увидел, что в гостиной горит свет и Лори сидит на диване, но не спиной ко входу, а лицом.
– Юджин заставляет себя ждать. Что думает известный актёр о рюмке хереса в столь поздний час?
Когда подошёл к ней, я увидел на столике бутылку, два бокала и газету «Дейли телеграф». Бутылка была выпита больше чем наполовину. Она щедро налила мне и себе, закурила и сказала:
– Технический администратор театра, в котором ты работаешь, моя младшая дочь Сара. Не сомневаюсь, что она может найти для меня билет на твой спектакль. Но я привыкла, что в театр меня приглашают. Я доверяю оценкам «Дейли телеграф» и буду ждать приглашения. – Она в три глотка осушила свой бокал и нетвёрдой походкой удалилась, уже издалека сказав: – Спокойной ночи! И выключи свет, когда закончишь.
Лори посмотрела мой спектакль через пару дней. После его окончания она подошла ко мне, строгая, но нарядная, даже с накрашенными тёмно-бордовыми губами. Я видел, что она взволнованна и не знает, как начать говорить. Без лишних слов она крепко пожала мне руку и сказала, что приглашает в субботу на ужин. Ресторан она выберет сама.
Это был весьма странный ужин. Лори пригласила меня в индийский ресторан, а я тогда ничего не понимал в индийской еде, да и сейчас я в ней не особенно разбираюсь. Свой выбор она объяснила тем, что английской еды не существует как таковой, потому что английские мужчины научились только пить, а к еде они относятся так же, как к женщинам. То есть безразлично. Перед ужином Лори куда-то сходила или съездила, сделала себе причёску и оделась в костюм тёмно-бордового цвета. Под пиджаком была ярко-синяя шёлковая блузка. Синяя, «вырви глаз», с маленькими головами Медузы горгоны на золотых пуговках.
– Подарок, – сказала она, и подмигнула.
Такой нарядной я её ни до, ни после не видел. Она заехала за мной в условленное место на кэбе. Помимо запаха духов, от неё уже немножко пахло алкоголем и сигаретами. Всю дорогу до ресторана она разговаривала с индусом таксистом, разговаривала любезно и, видимо, остроумно, потому что кэбмен постоянно хохотал и бил рукой по рулю. Но я не мог понять, что говорит Лори, потому что говорила она быстро и как-то очень по-лондонски. Когда мы доехали до места, она вышла из такси первой, потом дождалась меня и решительно ухватила меня под руку.
– В ресторане нас ждёт моя старинная подруга, она приехала из Суррея, – сказала Лори медленно, специально для меня. – Она очень хорошая. Завтра она идёт на твой спектакль. Я уже купила ей билет. Не так уж часто удаётся похвастать перед подругой парнем, про которого пишет «Дейли телеграф».
12 января
В тот день у меня был выходной. Я не запланировал никаких встреч и перед самим собой не брал никаких обязательств что-то написать или прочесть. Я отправился на ужин с Лори с лёгким сердцем, ожидая чего-то особенного.
Ресторанчик, в который она меня пригласила, оказался совсем небольшим. В нём сильно пахло специями, народу было немного, интерьер мне показался совсем небогатым, но Лори там были рады. И худенький, маленький, совсем чёрненький индус, который открывал дверь, и толстый индийский дядька в строгом костюме, но с кудрявой бородой и в тюрбане, видимо управляющий или администратор. Он раскланялся, покачал из стороны в сторону головой и оскалил большие белые зубы.
Когда мы вошли, Лори скинула с плеч тонкий шерстяной платок, который был на них наброшен, и закутала им руки, которые часто дрожали. Она этого очень стеснялась. А иногда у неё заметно подрагивала голова. Однако, когда она выпивала, подрагивание и дрожание пропадали.
Мы подошли к столику, за которым сидела дама, на вид младше Лори, однако в очевидном тёмно-русом парике и с чем-то меховым, наброшенным на плечи. Дама быстро оглядела меня и поднялась навстречу Лори для радостных объятий. Она оказалась чуть выше моей домохозяйки, тоже с абсолютно прямой спиной, широкими плечами, тоже с большим бюстом, но, в отличие от Лори, с формами и в остальных местах.
Мне уделили совсем немного внимания. Две подруги зацепились языками, и я был уже практически не нужен. Судя по отдельным фразам и по упоминанию России, Сибири, театра и имени Юджин, Лори всё рассказала обо мне своей подруге, которая представилась Джейн. Та периодически восхищенно переспрашивала: «Оу! Риали?!» – и посматривала на меня. Говорили они так быстро, что я ничего не мог разобрать. Они сразу же заказали себе выпить: Джейн попросила джин-тоник, а Лори – виски. Я попросил пива. На что Лори сморщилась и, подмигнув, сказала: «Надеюсь, пиво ты будешь пить без молока?» – и, видимо, сразу же рассказала Джейн про то, как я пью чай, потому что, дослушав её, Джейн засмеялась, посматривая на меня, да и Лори тоже.
Обе дамы заказали себе что-то, даже не заглянув в меню. А для меня это меню было китайской грамотой. Я заказал себе какую-то курицу, потому что слово «чикен» было мне понятно. Только «чикенов» там было много, в разных вариантах. Я ткнул пальцем наугад. Лори поинтересовалась моим выбором, одобрила его, многозначительно кивнув и выпятив нижнюю губу.
Это уже потом Лори рассказала мне, что они с Джейн, будучи детьми дипломатов, ещё в дошкольном возрасте стали ходить в одну балетную школу в Вене, где служили их отцы. Она рассказала, с каким трудом они покидали нацистскую Вену и возвращались в Лондон. Дом её отца когда-то находился в районе Челси. Но, поскольку она родилась в Австрии и всё раннее детство и даже начальную школу прожила не в Лондоне, у неё всегда был и так и остался специфический выговор. А в Челси, сказала она, этого всегда не терпели.
– Это сейчас в Челси селятся все, у кого есть деньги, – пояснила она. – Они могут и вовсе не говорить по-английски. Это уже никого не беспокоит и не раздражает. А раньше от тебя там воротили нос, если ты говорил не так, как исконный житель этого прекрасного района, чёрт бы его побрал! Куда катится старая Англия, будь она неладна?!
С Джейн Лори дружила всю жизнь. По возвращении в Лондон они продолжили занятие балетом. Но у Лори случилась серьёзная травма колена, и балет она покинула, хотя долго продолжала учить маленьких детей азам этого сложнейшего из искусств. Джейн, закончив свою балетную карьеру, уехала в Суррей, где преподает балет в хорошей школе по сей день. Лори сказала, что у Джейн было много романов, которые ни к чему, кроме разбитого сердца, не привели. Детей у Джейн не случилось, и поэтому, несмотря не всё остальное, Джейн, по словам Лори, всю жизнь ей завидовала: ведь у Лори две дочери от двух браков.
Курица, которую я заказал, была столь острой и имела столь специфический и резкий вкус, что, если бы не маленькие тонкие лепёшки, которые к ней подали, я не смог бы с ней справиться. Во рту всё горело, меня бросило в пот, и, сколько бы я ни пил пива, потушить пожар во рту не удавалось. А Лори хитро щурилась и улыбалась, глядя, как я, стараясь не показать вида, беспрерывно вытираю пот со лба. Подруги практически не притронулись к тому, что им принесли. Они разговаривали, курили и пили. Им было очень весело. А я через какое-то время заскучал. И в тот момент, когда я чуть было не зевнул, Лори вдруг сказала:
– Зачем мы здесь сидим? Пойдёмте перейдём в паб, а то наш мужчина, того и гляди, уснёт. Что, Юджин, нет в Сибири индийской еды? Наверное, эти нежные люди не смогли бы выжить в твоих краях, – сказала она, жестом указав на официантов и управляющего.
Действительно, я с трудом представил себе этих людей, а главное, такую еду в родном Кемерово, Киселёвске, Ленинске-Кузнецком, Яшкино или на железнодорожной станции Тайга.
В пабе, который был совсем недалеко, обе подруги взгромоздились на барные табуреты возле стойки и тут же заказали выпивку. Лори ткнула пальцем в соседний табурет, предлагая мне сесть рядом. Я сел, получил своё пиво, а они продолжили выпивать и разговаривать. Мне стало грустно и даже обидно за свой первый лондонский выходной и за то, что я ожидал чего-то особенного, а ничем особенным даже и не пахло. Так мы просидели довольно долго. Бывшие балерины прилично поддали и выкурили непонятное количество сигарет. Лори шутила, Джейн и толстый, лысый, очень веснушчатый бармен хохотали до слёз, а я сидел и потягивал невкусный водянистый английский эль. Я чувствовал себя чужим в этом огромном непостижимом городе, чужим для этих двух по друг, у которых за плечами долгая и далёкая от меня, малопонятная жизнь, чужим для этого пива и той еды, которую приготовили своими руками люди из далёкой и неведомой страны.
В конце концов Лори вызвала кэб, рассчиталась за выпивку, не позволив мне даже прикоснуться к своим деньгам. Подруги долго выходили из паба, прощаясь с барменом, потом долго о чём-то говорили возле кэба, как бы прощаясь, а потом уселись в него вдвоём и позвали меня присоединиться. Они продолжали разговаривать всю дорогу до того места, куда мы завезли Джейн. Лори вместе с Джейн вышла из машины, и они опять долго говорили и смеялись. В конце концов они обнялись и попрощались. Лори буквально плюхнулась на заднее сиденье, запрокинула голову и выдохнула так, как выдыхают после тяжёлой и напряжённой работы. Потом долгим взглядом посмотрела на меня и сказала:
– Извини, Юджин. Я всё понимаю. Спасибо за терпение.
Какое-то время мы ехали молча. Я уже стал узнавать знакомые места. И вдруг Лори что-то сказала кэбмену, тот кивнул и повернул налево, в узкую улочку.
– Знаешь, Юджин, – сказала Лори, – я хочу показать тебе кое-что, что тебе понравится. Я думаю, что этим тебе вечер и запомнится. Полагаю, такого ты, кроме Лондона, нигде в Европе не увидишь.
Через несколько минут мы подъехали к маленькой площади, точнее, к небольшому скверу, вокруг которого было круговое движение. Кольцо.
Несколько раз днём и вечером я проходил через этот скверик. Он был немного в стороне от моего излюбленного маршрута из театра «домой». Посреди сквера стоял вагончик без колёс, очень похожий на наши строительные бытовки, которые можно увидеть на городских стройплощадках в любой части нашей большой страны. Только этот вагончик, покрашенный светло-серой краской, был очень аккуратный. Из крыши у него торчала чёрная труба. С одного торца в стене было маленькое квадратное окошко, под которым на земле стоял деревянный ящик, видимо, из-под фруктов. А с боковой стороны посередине была дверь с двумя ступеньками. На вагончике нигде ничего не было написано. Окошко и двери днём и вечером были заперты, и вагончик явно пустовал.
Когда мы подъехали, было уже совсем темно, но сквер был освещён фонарями. На прилегающих улицах и вдоль всего кольца вокруг сквера стояло много кэбов разных фирм и компаний. Двери и окошко вагончика были открыты, из трубы шёл дым. В машинах или возле машин на бордюрах и в скверике на раскладных стульчиках сидело много-много индусов, в тюрбанах и без. Одни стояли, курили и разговаривали, другие сидели, читали газеты, некоторые просто сидели молча. Но все что-то пили из чашек, из которых поднимался парок. Наша машина притормозила, и Лори, почему-то перейдя на шёпот, сказала:
– Здесь они пьют чай. Такого чая ты нигде больше, кроме Индии, не выпьешь. Я там не была, но мне кажется, и там такого не подадут.
Из открытой двери вагончика вырывался тёплый свет, в проёме я увидел двух маленьких чёрненьких индусов в светлых одеждах с закатанными выше локтя рукавами. Они трудились у большого котла, от которого валил пар, вылетавший наружу. Один помешивал что-то в котле большим половником. Когда кто-то подходил к окошку, он зачерпывал из котла порцию и наливал в протянутую чашку.
– Пойдём, – сказала Лори. – Они меня знают, удастся попробовать. Вообще-то здесь пьют чай только водители, и только из Индии и Пакистана.
Мы вышли из машины, прошли несколько шагов, и Лори попросила меня подождать. В сквере и вокруг было так тихо… Все говорили каким-то общим шёпотом. Было ясно, что люди отдыхают, что шуметь или даже быстро двигаться – неправильно. У всех собравшихся были спокойные и от этого осмысленные и почти величественные лица. Лори заглянула в дверь вагончика, ей радостно закивали, она что-то сказала и, не подходя к окошку, через мгновение, получила в руки две дымящиеся чашки. С ними она вернулась ко мне. Я взял горячую чашку двумя руками, вдохнул пар и почувствовал запах имбиря… В чашке была совсем белая жидкость, показавшаяся мне густой.
Первый же глоток произвёл на меня сильное впечатление. Я не ожидал, что чай может быть такого вкуса. Он был сладким, тягучим, пряным, острым и мягким одновременно. В этом вкусе было что-то древнее, настраивающее на спокойное и умиротворённое восприятие мира, и бодряще-пробуждающее одновременно.
– Ну как? – спросила Лори.
– Удивительно, – ответил я.
– Это правильная оценка, – сказала она и усмехнулась. – Допивай и возьми мой. Я знаю, что это вкусно, но я не люблю чай. Сейчас вернёмся домой, и я выпью немного хереса. Допивай, допивай, Юджин. Неудобно здесь долго оставаться. Сейчас это их место.
Лори точно испытывала какие-то особые чувства к индусам. В первый же день моего проживания у неё она мне сказала, что консьержу непременно надо давать десять-двадцать пенни, когда он открывает дверь. Не важно, пришёл я или ухожу. А консьерж всегда опережал меня, всегда мне улыбался и, казалось, совершенно искренне был рад гораздо больше, когда я возвращался, чем когда уходил.
Мы вернулись домой притихшие. Все мои ощущения одиночества и потерянности в этом городе улетучились. Этих усталых таксистов и этот чай я не ощущал чужими, а совсем даже наоборот. Дома Лори принесла к дивану початую бутылку хереса, налила понемногу, мы чокнулись без каких-либо слов, выпили, Лори достала сигарету, поразмыслила и положила её обратно в пачку.
– Спасибо, Юджин. Мы с Джейн встречаемся редко. И если бы не ты, мы бы так не веселились. Обязательно поругались бы. Ты уж завтра постарайся сыграть хорошо. «Дейли телеграф» – это, конечно, замечательно, но Джейн угодить гораздо сложнее. Я хочу, чтобы у неё не было шансов ни для одного упрёка. Постарайся. Мне это важно. А теперь – спать. Тебе нужно выспаться, – сказала она, но увидела, что я продолжаю сидеть. – Я сказала, надо спать, молодой человек! Спокойной ночи. У вас завтра очень ответственный день. К вам завтра на спектакль идёт старая одинокая сумасшедшая Джейн. Моя подруга, которую я очень люблю. Юджин, иди в постель, а я ещё посижу, – сказала она и достала сигарету.
Я безоговорочно исполнил её приказ.
13 января
Лори покупала мне молоко для чая. В Англии всё имеет какие-то другие, непривычные нам формы, вкус, содержание. Чего стоит только их правостороннее движение! Очень многим предметам я удивлялся. Я уж не говорю про английские меры длины и веса. Молоко, которое покупала Лори, было нормальным молоком. Вот только коробка была ужасно странная. Она была какой-то высокой и узкой. Неудобной. Она не помещалась на полке в холодильнике, была неустойчива и совсем не похожа на коробку молока. Я не особенно много пил чая, тем более с молоком, но чтобы молоко не прокисало, я его выпивал. Выпивал с удовольствием.
И вот в одно утро я проснулся, в квартире было тихо, Лори, как всегда, уже куда-то ушла. Я отправился на кухню поставить кипятиться воду и заглянул в холодильник, который был совершенно пуст и работал только из-за коробки с молоком. Когда я открыл дверцу, с неё на пол закапало молоко. Лори купила утром молоко и для чего-то вскрыла пакет. Вскрывала она его ножницами или ножом и, видимо, трясущимися руками слегка поранила угол пакета чуть ниже середины. Из этого маленького пореза сочилось молоко. Я быстренько нашёл небольшую миску, вымыл её, протёр и поставил пакет молока в неё, чтобы вытекшим молоком всё-таки можно было воспользоваться. Ещё я вымыл и протёр холодильник, стёр молоко с пола. К дверце холодильника я приклеил маленькую записку, в которой написал, мол, Лори, с молоком была проблема, но я её устранил. Ещё я попросил молоко из миски не выливать, так как безо всяких выпью его или добавлю в чай. Вскоре я ушёл из дома, вечером был спектакль, я посидел в пабе и вернулся во втором часу ночи. Лори сидела на своём привычном месте, курила и пила херес.
Как только я вошёл, она пригласила меня подойти, я подошёл, увидел перед Лори на столике пепельницу, в которой было много окурков. Обычная бутылка хереса была ополовинена. Лори явно захмелела. Она поднялась навстречу и сразу же спросила:
– Юджин, что ты хотел сказать этой своей запиской?
Я пожал плечами и развёл руками.
– Это не ответ, – сказала она и самую малость покачнулась. – Уж не хотел ли ты сказать мне, что я небрежно обращаюсь… – тут она задумалась, с чем же именно она небрежно обращается, – …что я плохо о тебе забочусь и предоставляю плохие условия?
– Господи, Лори! – вырвалось у меня. – Я ничего подобного даже в мыслях не имел! Мне очень у тебя нравится! И я просто проинформировал тебя о том, что произошло.
– Ты мог вылить это молоко и выбросить упаковку, а я купила бы новое. Зачем понадобилось столько сложных действий ради простого молока?
– Ло-о-о-ри! – сказал я и снова развёл руками. – Как же можно выливать молоко?! Если б мои бабушка с дедушкой увидели, как я выливаю молоко в раковину или в туалет, они бы прокляли меня! – сказал я и заулыбался.
Лори отступила на полшага назад, прищурилась и буквально просверлила меня взглядом насквозь. Так она смотрела на меня секунд семь-восемь. А потом шагнула ко мне, приблизила своё лицо к моему почти вплотную, подняла вверх указательный палец правой руки и потрясла им.
– Гитлер был сумасшедшим, когда напал на Россию! – резко сказала она, развернулась и ушла восвояси.
Как я уже говорил, обычно, если я возвращался домой далеко за полночь, Лори, скорее всего, спала. Во всяком случае, дверь на её половину была заперта и оттуда не доносилось никаких звуков. Она всего несколько раз дожидалась моего возвращения, много курила в ожидании и всегда к этому времени была уже пьяненькой. Первый случай был после прочтения «Дейли телеграф», второй только что мной описан, а в третий раз она меня дождалась уже ближе к моему отъезду.
Я пришёл совсем поздно. Тогда я познакомился с Ильёй Лагутенко, который снимал в Лондоне довольно скромный домик в районе, где проживало много выходцев из Прибалтийских стран. Он очень интересно показал мне Лондон. Без него бы я многого не узнал и не смог бы сделать нескольких выгодных покупок. Он свозил меня к морю в Брайтон. Ему там очень нравилось, и он мог с блеском показать то, что ему было дорого или хотя бы приятно.
В тот вечер у меня не было спектакля, и я засиделся у Ильи. Лори сидела на диване как-то склонившись и облокотившись на подлокотник. Верхний свет она погасила и сидела при свечах. На ней была нарядная блузка с бантом и длинная узкая юбка. Когда я зашёл, она не поздоровалась, продолжая молча сидеть и водить глазами по сторонам. Я без приглашения подошёл и присел напротив. На столике стояло два бокала. Один был пуст. Сначала я подумал, что кто-то приходил к ней, они посидели и выпили. Но Лори наклонилась, взяла бутылку и налила мне хереса в пустой бокал.
– И всё-таки ты заставляешь себя ждать, – сказала она тихим, лирическим голосом.
– Лори, я не знал, что ты меня ждёшь. Если бы знал, я бы уже давно был дома.
– Об этом надо было догадаться, – сказала она и повела взглядом поверх меня.
Некоторое время мы сидели молча. Вдруг она сморщилась, достала платок, всхлипнула, утёрла слёзы и высморкалась.
– Что-то произошло? Была нужна моя помощь? – спросил я.
– Да, была нужна! – сказала Лори после небольшой паузы. – Мне пришлось одной пойти в кино. Я смотрела фильм «Гладиатор»… – Она сделала длинную паузу. – Какой мужчина! Какой мужчина! Кстати, британский актёр… Даже удивительно! Какой мужчина! Юджин, он совсем некрасивый (она употребила слово «ugly»), он не моего типа, но какой! – И она покачала головой. – Юджин!.. Его убили! – И она заплакала в голос, сильно вздрагивая и громко всхлипывая.
Мы тогда допили с ней бутылку, почти не разговаривали, а она время от времени снова принималась плакать.
За два дня до моего отъезда Лори пригласила меня в музей на её вкус. Мы съездили и осмотрели чайный клипер «Кати Сарк». Она сказала, что давно хотела побывать на этом корабле-музее, но всё не было настоящего повода. Я оказался вполне настоящим. После музея мы немножко погуляли, замёрзли, зашли выпить кофе, но выпили пива, а потом ещё немного бренди, но она вдруг о чём-то вспомнила и куда-то заторопилась.
– Добро пожаловать в Лондон! В этом прекрасном городе нечего сидеть дома. Здесь можно найти занятие поинтереснее, чем разговаривать с одинокой злобной старухой. Да, и в Лондоне можно выпить чего-нибудь получше чая с молоком. Вот тебе ключ, и будь как можно самостоятельнее.
С этими словами она развернулась и ушла в свои чертоги, в которых я никогда не побывал.
В течение тех почти трёх недель, которые я у неё прожил, мы общались с Лори не каждый день. И даже не каждый день виделись. Я просыпался не очень рано, к этому времени её уже дома не было. Куда она уходила, не знаю. Она точно нигде не работала. Дома она не ела и не пила ничего, кроме хереса. Даже кофе и воду, кажется, она пила в небольшом кафе неподалёку от дома. Для меня она покупала чай и молоко. Ещё она поставила на кухонный стол вазочку с сильно засохшим изюмом и пачку печенья, из которой я съел лишь одно. Оно было солоноватым и сильно крошилось. Когда я возвращался ночью после спектаклей, Лори, как правило, уже спала.
Несколько раз я оставался дома часов до пяти вечера. Читал необходимую, привезённую с собой литературу и разбирал отксерокопированные в архивах документы для спектакля «Дредноуты». В эти дни неизвестно в какую рань ушедшая Лори возвращалась домой после одиннадцати, а в полдень к ней приходил плотник. Всегда один и тот же. Долговязый, рыжий с сединой дядька, лет семидесяти пяти, звали его Мюррей. Это был медленный, худой, скрипучий каждым суставом, большерукий лентяй. Первым делом он закуривал у окна сигарету. Курили они вместе с Лори и что-то обсуждали. Потом он шёл ремонтировать дверь в ту часть квартиры, где обитала Лори, и только она. Он всегда ремонтировал только эту дверь. Дверь после него то закрывалась слишком туго и наперекосяк, что не устраивало хозяйку, то после его следующего визита дверь болталась и не закрывалась плотно, хлопая от сквозняков. Лори это также не устраивало, и она снова вызывала Мюррея. Не знаю, приходил ли он, когда я отсутствовал днём. Но у меня создалось ощущение, что он приходил каждый день, кроме выходных.
В то время когда Мюррей, бормоча и насвистывая какой-то мотивчик, медленно ковырялся с дверью, меняя на длинном носу очки и громыхая инструментами в своём чемоданчике, Лори заходила в мою каморку и громким, заговорщицким шёпотом говорила, взглядом указывая в направлении Мюррея:
– Эти английские мужчины ничего не умеют делать руками. Они умеют только рассуждать.
В один из дней я купил себе первые в своей жизни настоящие английские ботинки ручной работы. Купил их на свой гонорар и был страшно этим доволен. Они стояли возле моей кровати, я сидел за секретером, писал и периодически на них поглядывал. Я любовался. А в это время пришёл Мюррей, и Лори зашла ко мне и опять сообщила, что английские мужчины ничего не умеют делать. Я тогда впервые ей возразил. Я показал на эти ботинки и сказал, что английская обувь славится давно и является эталоном обуви. Лори трагически улыбнулась, посмотрела на меня так, как взрослые смотрят на детей, и печально сказала:
– Всё хорошее, что делается руками на этих несчастных островах, это – индусы, всё – индусы.
Как я уже говорил, играл я в театре, который находился на Ноттинг-хилле. Это скорее на юге. А Мейда-Вейл находится скорее на севере. Спектакли начинались в восемь вечера, заканчивались в десять. Часа полтора потом я проводил в пабе и в полночь отправлялся «домой». Мне нравился этот маршрут. Он занимал у меня около часа, а если я пытался поэкспериментировать, то и больше. Приходил я на Мейда-Вейл во втором часу, тихонечко проходил в свою каморку, немного читал или, если выпитое не выветривалось за время прогулки, засыпал, не читая. Лори было не видно и не слышно.
После третьего моего спектакля я вернулся домой в половине второго ночи, изрядно выпившим и счастливым. За день до этого вышла «Дейли телеграф», где мой спектакль был назван событием и критики поставили ему пять звёзд. Кировский балет в той же газете удостоился только трёх. После выхода газеты все билеты на мои спектакли были раскуплены. То есть повод выпить был. Я по привычке как можно тише открыл дверь, вошёл и увидел, что в гостиной горит свет и Лори сидит на диване, но не спиной ко входу, а лицом.
– Юджин заставляет себя ждать. Что думает известный актёр о рюмке хереса в столь поздний час?
Когда подошёл к ней, я увидел на столике бутылку, два бокала и газету «Дейли телеграф». Бутылка была выпита больше чем наполовину. Она щедро налила мне и себе, закурила и сказала:
– Технический администратор театра, в котором ты работаешь, моя младшая дочь Сара. Не сомневаюсь, что она может найти для меня билет на твой спектакль. Но я привыкла, что в театр меня приглашают. Я доверяю оценкам «Дейли телеграф» и буду ждать приглашения. – Она в три глотка осушила свой бокал и нетвёрдой походкой удалилась, уже издалека сказав: – Спокойной ночи! И выключи свет, когда закончишь.
Лори посмотрела мой спектакль через пару дней. После его окончания она подошла ко мне, строгая, но нарядная, даже с накрашенными тёмно-бордовыми губами. Я видел, что она взволнованна и не знает, как начать говорить. Без лишних слов она крепко пожала мне руку и сказала, что приглашает в субботу на ужин. Ресторан она выберет сама.
Это был весьма странный ужин. Лори пригласила меня в индийский ресторан, а я тогда ничего не понимал в индийской еде, да и сейчас я в ней не особенно разбираюсь. Свой выбор она объяснила тем, что английской еды не существует как таковой, потому что английские мужчины научились только пить, а к еде они относятся так же, как к женщинам. То есть безразлично. Перед ужином Лори куда-то сходила или съездила, сделала себе причёску и оделась в костюм тёмно-бордового цвета. Под пиджаком была ярко-синяя шёлковая блузка. Синяя, «вырви глаз», с маленькими головами Медузы горгоны на золотых пуговках.
– Подарок, – сказала она, и подмигнула.
Такой нарядной я её ни до, ни после не видел. Она заехала за мной в условленное место на кэбе. Помимо запаха духов, от неё уже немножко пахло алкоголем и сигаретами. Всю дорогу до ресторана она разговаривала с индусом таксистом, разговаривала любезно и, видимо, остроумно, потому что кэбмен постоянно хохотал и бил рукой по рулю. Но я не мог понять, что говорит Лори, потому что говорила она быстро и как-то очень по-лондонски. Когда мы доехали до места, она вышла из такси первой, потом дождалась меня и решительно ухватила меня под руку.
– В ресторане нас ждёт моя старинная подруга, она приехала из Суррея, – сказала Лори медленно, специально для меня. – Она очень хорошая. Завтра она идёт на твой спектакль. Я уже купила ей билет. Не так уж часто удаётся похвастать перед подругой парнем, про которого пишет «Дейли телеграф».
12 января
В тот день у меня был выходной. Я не запланировал никаких встреч и перед самим собой не брал никаких обязательств что-то написать или прочесть. Я отправился на ужин с Лори с лёгким сердцем, ожидая чего-то особенного.
Ресторанчик, в который она меня пригласила, оказался совсем небольшим. В нём сильно пахло специями, народу было немного, интерьер мне показался совсем небогатым, но Лори там были рады. И худенький, маленький, совсем чёрненький индус, который открывал дверь, и толстый индийский дядька в строгом костюме, но с кудрявой бородой и в тюрбане, видимо управляющий или администратор. Он раскланялся, покачал из стороны в сторону головой и оскалил большие белые зубы.
Когда мы вошли, Лори скинула с плеч тонкий шерстяной платок, который был на них наброшен, и закутала им руки, которые часто дрожали. Она этого очень стеснялась. А иногда у неё заметно подрагивала голова. Однако, когда она выпивала, подрагивание и дрожание пропадали.
Мы подошли к столику, за которым сидела дама, на вид младше Лори, однако в очевидном тёмно-русом парике и с чем-то меховым, наброшенным на плечи. Дама быстро оглядела меня и поднялась навстречу Лори для радостных объятий. Она оказалась чуть выше моей домохозяйки, тоже с абсолютно прямой спиной, широкими плечами, тоже с большим бюстом, но, в отличие от Лори, с формами и в остальных местах.
Мне уделили совсем немного внимания. Две подруги зацепились языками, и я был уже практически не нужен. Судя по отдельным фразам и по упоминанию России, Сибири, театра и имени Юджин, Лори всё рассказала обо мне своей подруге, которая представилась Джейн. Та периодически восхищенно переспрашивала: «Оу! Риали?!» – и посматривала на меня. Говорили они так быстро, что я ничего не мог разобрать. Они сразу же заказали себе выпить: Джейн попросила джин-тоник, а Лори – виски. Я попросил пива. На что Лори сморщилась и, подмигнув, сказала: «Надеюсь, пиво ты будешь пить без молока?» – и, видимо, сразу же рассказала Джейн про то, как я пью чай, потому что, дослушав её, Джейн засмеялась, посматривая на меня, да и Лори тоже.
Обе дамы заказали себе что-то, даже не заглянув в меню. А для меня это меню было китайской грамотой. Я заказал себе какую-то курицу, потому что слово «чикен» было мне понятно. Только «чикенов» там было много, в разных вариантах. Я ткнул пальцем наугад. Лори поинтересовалась моим выбором, одобрила его, многозначительно кивнув и выпятив нижнюю губу.
Это уже потом Лори рассказала мне, что они с Джейн, будучи детьми дипломатов, ещё в дошкольном возрасте стали ходить в одну балетную школу в Вене, где служили их отцы. Она рассказала, с каким трудом они покидали нацистскую Вену и возвращались в Лондон. Дом её отца когда-то находился в районе Челси. Но, поскольку она родилась в Австрии и всё раннее детство и даже начальную школу прожила не в Лондоне, у неё всегда был и так и остался специфический выговор. А в Челси, сказала она, этого всегда не терпели.
– Это сейчас в Челси селятся все, у кого есть деньги, – пояснила она. – Они могут и вовсе не говорить по-английски. Это уже никого не беспокоит и не раздражает. А раньше от тебя там воротили нос, если ты говорил не так, как исконный житель этого прекрасного района, чёрт бы его побрал! Куда катится старая Англия, будь она неладна?!
С Джейн Лори дружила всю жизнь. По возвращении в Лондон они продолжили занятие балетом. Но у Лори случилась серьёзная травма колена, и балет она покинула, хотя долго продолжала учить маленьких детей азам этого сложнейшего из искусств. Джейн, закончив свою балетную карьеру, уехала в Суррей, где преподает балет в хорошей школе по сей день. Лори сказала, что у Джейн было много романов, которые ни к чему, кроме разбитого сердца, не привели. Детей у Джейн не случилось, и поэтому, несмотря не всё остальное, Джейн, по словам Лори, всю жизнь ей завидовала: ведь у Лори две дочери от двух браков.
Курица, которую я заказал, была столь острой и имела столь специфический и резкий вкус, что, если бы не маленькие тонкие лепёшки, которые к ней подали, я не смог бы с ней справиться. Во рту всё горело, меня бросило в пот, и, сколько бы я ни пил пива, потушить пожар во рту не удавалось. А Лори хитро щурилась и улыбалась, глядя, как я, стараясь не показать вида, беспрерывно вытираю пот со лба. Подруги практически не притронулись к тому, что им принесли. Они разговаривали, курили и пили. Им было очень весело. А я через какое-то время заскучал. И в тот момент, когда я чуть было не зевнул, Лори вдруг сказала:
– Зачем мы здесь сидим? Пойдёмте перейдём в паб, а то наш мужчина, того и гляди, уснёт. Что, Юджин, нет в Сибири индийской еды? Наверное, эти нежные люди не смогли бы выжить в твоих краях, – сказала она, жестом указав на официантов и управляющего.
Действительно, я с трудом представил себе этих людей, а главное, такую еду в родном Кемерово, Киселёвске, Ленинске-Кузнецком, Яшкино или на железнодорожной станции Тайга.
В пабе, который был совсем недалеко, обе подруги взгромоздились на барные табуреты возле стойки и тут же заказали выпивку. Лори ткнула пальцем в соседний табурет, предлагая мне сесть рядом. Я сел, получил своё пиво, а они продолжили выпивать и разговаривать. Мне стало грустно и даже обидно за свой первый лондонский выходной и за то, что я ожидал чего-то особенного, а ничем особенным даже и не пахло. Так мы просидели довольно долго. Бывшие балерины прилично поддали и выкурили непонятное количество сигарет. Лори шутила, Джейн и толстый, лысый, очень веснушчатый бармен хохотали до слёз, а я сидел и потягивал невкусный водянистый английский эль. Я чувствовал себя чужим в этом огромном непостижимом городе, чужим для этих двух по друг, у которых за плечами долгая и далёкая от меня, малопонятная жизнь, чужим для этого пива и той еды, которую приготовили своими руками люди из далёкой и неведомой страны.
В конце концов Лори вызвала кэб, рассчиталась за выпивку, не позволив мне даже прикоснуться к своим деньгам. Подруги долго выходили из паба, прощаясь с барменом, потом долго о чём-то говорили возле кэба, как бы прощаясь, а потом уселись в него вдвоём и позвали меня присоединиться. Они продолжали разговаривать всю дорогу до того места, куда мы завезли Джейн. Лори вместе с Джейн вышла из машины, и они опять долго говорили и смеялись. В конце концов они обнялись и попрощались. Лори буквально плюхнулась на заднее сиденье, запрокинула голову и выдохнула так, как выдыхают после тяжёлой и напряжённой работы. Потом долгим взглядом посмотрела на меня и сказала:
– Извини, Юджин. Я всё понимаю. Спасибо за терпение.
Какое-то время мы ехали молча. Я уже стал узнавать знакомые места. И вдруг Лори что-то сказала кэбмену, тот кивнул и повернул налево, в узкую улочку.
– Знаешь, Юджин, – сказала Лори, – я хочу показать тебе кое-что, что тебе понравится. Я думаю, что этим тебе вечер и запомнится. Полагаю, такого ты, кроме Лондона, нигде в Европе не увидишь.
Через несколько минут мы подъехали к маленькой площади, точнее, к небольшому скверу, вокруг которого было круговое движение. Кольцо.
Несколько раз днём и вечером я проходил через этот скверик. Он был немного в стороне от моего излюбленного маршрута из театра «домой». Посреди сквера стоял вагончик без колёс, очень похожий на наши строительные бытовки, которые можно увидеть на городских стройплощадках в любой части нашей большой страны. Только этот вагончик, покрашенный светло-серой краской, был очень аккуратный. Из крыши у него торчала чёрная труба. С одного торца в стене было маленькое квадратное окошко, под которым на земле стоял деревянный ящик, видимо, из-под фруктов. А с боковой стороны посередине была дверь с двумя ступеньками. На вагончике нигде ничего не было написано. Окошко и двери днём и вечером были заперты, и вагончик явно пустовал.
Когда мы подъехали, было уже совсем темно, но сквер был освещён фонарями. На прилегающих улицах и вдоль всего кольца вокруг сквера стояло много кэбов разных фирм и компаний. Двери и окошко вагончика были открыты, из трубы шёл дым. В машинах или возле машин на бордюрах и в скверике на раскладных стульчиках сидело много-много индусов, в тюрбанах и без. Одни стояли, курили и разговаривали, другие сидели, читали газеты, некоторые просто сидели молча. Но все что-то пили из чашек, из которых поднимался парок. Наша машина притормозила, и Лори, почему-то перейдя на шёпот, сказала:
– Здесь они пьют чай. Такого чая ты нигде больше, кроме Индии, не выпьешь. Я там не была, но мне кажется, и там такого не подадут.
Из открытой двери вагончика вырывался тёплый свет, в проёме я увидел двух маленьких чёрненьких индусов в светлых одеждах с закатанными выше локтя рукавами. Они трудились у большого котла, от которого валил пар, вылетавший наружу. Один помешивал что-то в котле большим половником. Когда кто-то подходил к окошку, он зачерпывал из котла порцию и наливал в протянутую чашку.
– Пойдём, – сказала Лори. – Они меня знают, удастся попробовать. Вообще-то здесь пьют чай только водители, и только из Индии и Пакистана.
Мы вышли из машины, прошли несколько шагов, и Лори попросила меня подождать. В сквере и вокруг было так тихо… Все говорили каким-то общим шёпотом. Было ясно, что люди отдыхают, что шуметь или даже быстро двигаться – неправильно. У всех собравшихся были спокойные и от этого осмысленные и почти величественные лица. Лори заглянула в дверь вагончика, ей радостно закивали, она что-то сказала и, не подходя к окошку, через мгновение, получила в руки две дымящиеся чашки. С ними она вернулась ко мне. Я взял горячую чашку двумя руками, вдохнул пар и почувствовал запах имбиря… В чашке была совсем белая жидкость, показавшаяся мне густой.
Первый же глоток произвёл на меня сильное впечатление. Я не ожидал, что чай может быть такого вкуса. Он был сладким, тягучим, пряным, острым и мягким одновременно. В этом вкусе было что-то древнее, настраивающее на спокойное и умиротворённое восприятие мира, и бодряще-пробуждающее одновременно.
– Ну как? – спросила Лори.
– Удивительно, – ответил я.
– Это правильная оценка, – сказала она и усмехнулась. – Допивай и возьми мой. Я знаю, что это вкусно, но я не люблю чай. Сейчас вернёмся домой, и я выпью немного хереса. Допивай, допивай, Юджин. Неудобно здесь долго оставаться. Сейчас это их место.
Лори точно испытывала какие-то особые чувства к индусам. В первый же день моего проживания у неё она мне сказала, что консьержу непременно надо давать десять-двадцать пенни, когда он открывает дверь. Не важно, пришёл я или ухожу. А консьерж всегда опережал меня, всегда мне улыбался и, казалось, совершенно искренне был рад гораздо больше, когда я возвращался, чем когда уходил.
Мы вернулись домой притихшие. Все мои ощущения одиночества и потерянности в этом городе улетучились. Этих усталых таксистов и этот чай я не ощущал чужими, а совсем даже наоборот. Дома Лори принесла к дивану початую бутылку хереса, налила понемногу, мы чокнулись без каких-либо слов, выпили, Лори достала сигарету, поразмыслила и положила её обратно в пачку.
– Спасибо, Юджин. Мы с Джейн встречаемся редко. И если бы не ты, мы бы так не веселились. Обязательно поругались бы. Ты уж завтра постарайся сыграть хорошо. «Дейли телеграф» – это, конечно, замечательно, но Джейн угодить гораздо сложнее. Я хочу, чтобы у неё не было шансов ни для одного упрёка. Постарайся. Мне это важно. А теперь – спать. Тебе нужно выспаться, – сказала она, но увидела, что я продолжаю сидеть. – Я сказала, надо спать, молодой человек! Спокойной ночи. У вас завтра очень ответственный день. К вам завтра на спектакль идёт старая одинокая сумасшедшая Джейн. Моя подруга, которую я очень люблю. Юджин, иди в постель, а я ещё посижу, – сказала она и достала сигарету.
Я безоговорочно исполнил её приказ.
13 января
Лори покупала мне молоко для чая. В Англии всё имеет какие-то другие, непривычные нам формы, вкус, содержание. Чего стоит только их правостороннее движение! Очень многим предметам я удивлялся. Я уж не говорю про английские меры длины и веса. Молоко, которое покупала Лори, было нормальным молоком. Вот только коробка была ужасно странная. Она была какой-то высокой и узкой. Неудобной. Она не помещалась на полке в холодильнике, была неустойчива и совсем не похожа на коробку молока. Я не особенно много пил чая, тем более с молоком, но чтобы молоко не прокисало, я его выпивал. Выпивал с удовольствием.
И вот в одно утро я проснулся, в квартире было тихо, Лори, как всегда, уже куда-то ушла. Я отправился на кухню поставить кипятиться воду и заглянул в холодильник, который был совершенно пуст и работал только из-за коробки с молоком. Когда я открыл дверцу, с неё на пол закапало молоко. Лори купила утром молоко и для чего-то вскрыла пакет. Вскрывала она его ножницами или ножом и, видимо, трясущимися руками слегка поранила угол пакета чуть ниже середины. Из этого маленького пореза сочилось молоко. Я быстренько нашёл небольшую миску, вымыл её, протёр и поставил пакет молока в неё, чтобы вытекшим молоком всё-таки можно было воспользоваться. Ещё я вымыл и протёр холодильник, стёр молоко с пола. К дверце холодильника я приклеил маленькую записку, в которой написал, мол, Лори, с молоком была проблема, но я её устранил. Ещё я попросил молоко из миски не выливать, так как безо всяких выпью его или добавлю в чай. Вскоре я ушёл из дома, вечером был спектакль, я посидел в пабе и вернулся во втором часу ночи. Лори сидела на своём привычном месте, курила и пила херес.
Как только я вошёл, она пригласила меня подойти, я подошёл, увидел перед Лори на столике пепельницу, в которой было много окурков. Обычная бутылка хереса была ополовинена. Лори явно захмелела. Она поднялась навстречу и сразу же спросила:
– Юджин, что ты хотел сказать этой своей запиской?
Я пожал плечами и развёл руками.
– Это не ответ, – сказала она и самую малость покачнулась. – Уж не хотел ли ты сказать мне, что я небрежно обращаюсь… – тут она задумалась, с чем же именно она небрежно обращается, – …что я плохо о тебе забочусь и предоставляю плохие условия?
– Господи, Лори! – вырвалось у меня. – Я ничего подобного даже в мыслях не имел! Мне очень у тебя нравится! И я просто проинформировал тебя о том, что произошло.
– Ты мог вылить это молоко и выбросить упаковку, а я купила бы новое. Зачем понадобилось столько сложных действий ради простого молока?
– Ло-о-о-ри! – сказал я и снова развёл руками. – Как же можно выливать молоко?! Если б мои бабушка с дедушкой увидели, как я выливаю молоко в раковину или в туалет, они бы прокляли меня! – сказал я и заулыбался.
Лори отступила на полшага назад, прищурилась и буквально просверлила меня взглядом насквозь. Так она смотрела на меня секунд семь-восемь. А потом шагнула ко мне, приблизила своё лицо к моему почти вплотную, подняла вверх указательный палец правой руки и потрясла им.
– Гитлер был сумасшедшим, когда напал на Россию! – резко сказала она, развернулась и ушла восвояси.
Как я уже говорил, обычно, если я возвращался домой далеко за полночь, Лори, скорее всего, спала. Во всяком случае, дверь на её половину была заперта и оттуда не доносилось никаких звуков. Она всего несколько раз дожидалась моего возвращения, много курила в ожидании и всегда к этому времени была уже пьяненькой. Первый случай был после прочтения «Дейли телеграф», второй только что мной описан, а в третий раз она меня дождалась уже ближе к моему отъезду.
Я пришёл совсем поздно. Тогда я познакомился с Ильёй Лагутенко, который снимал в Лондоне довольно скромный домик в районе, где проживало много выходцев из Прибалтийских стран. Он очень интересно показал мне Лондон. Без него бы я многого не узнал и не смог бы сделать нескольких выгодных покупок. Он свозил меня к морю в Брайтон. Ему там очень нравилось, и он мог с блеском показать то, что ему было дорого или хотя бы приятно.
В тот вечер у меня не было спектакля, и я засиделся у Ильи. Лори сидела на диване как-то склонившись и облокотившись на подлокотник. Верхний свет она погасила и сидела при свечах. На ней была нарядная блузка с бантом и длинная узкая юбка. Когда я зашёл, она не поздоровалась, продолжая молча сидеть и водить глазами по сторонам. Я без приглашения подошёл и присел напротив. На столике стояло два бокала. Один был пуст. Сначала я подумал, что кто-то приходил к ней, они посидели и выпили. Но Лори наклонилась, взяла бутылку и налила мне хереса в пустой бокал.
– И всё-таки ты заставляешь себя ждать, – сказала она тихим, лирическим голосом.
– Лори, я не знал, что ты меня ждёшь. Если бы знал, я бы уже давно был дома.
– Об этом надо было догадаться, – сказала она и повела взглядом поверх меня.
Некоторое время мы сидели молча. Вдруг она сморщилась, достала платок, всхлипнула, утёрла слёзы и высморкалась.
– Что-то произошло? Была нужна моя помощь? – спросил я.
– Да, была нужна! – сказала Лори после небольшой паузы. – Мне пришлось одной пойти в кино. Я смотрела фильм «Гладиатор»… – Она сделала длинную паузу. – Какой мужчина! Какой мужчина! Кстати, британский актёр… Даже удивительно! Какой мужчина! Юджин, он совсем некрасивый (она употребила слово «ugly»), он не моего типа, но какой! – И она покачала головой. – Юджин!.. Его убили! – И она заплакала в голос, сильно вздрагивая и громко всхлипывая.
Мы тогда допили с ней бутылку, почти не разговаривали, а она время от времени снова принималась плакать.
За два дня до моего отъезда Лори пригласила меня в музей на её вкус. Мы съездили и осмотрели чайный клипер «Кати Сарк». Она сказала, что давно хотела побывать на этом корабле-музее, но всё не было настоящего повода. Я оказался вполне настоящим. После музея мы немножко погуляли, замёрзли, зашли выпить кофе, но выпили пива, а потом ещё немного бренди, но она вдруг о чём-то вспомнила и куда-то заторопилась.