Евгений Лукин. Ё (сборник)

   – Нет, я спрашиваю, автор, блин, кто?
   – Генералиссимус Суворов.
   – Правильно мыслил генералиссимус, – одобрил Овсяночкин.
   – А стихи писал плохо, – уел Пётр Пёдиков.
   И собрание взорвалось. Заспорили, зашумели. Да что там Суворов? В восемнадцатом веке один Богданович стихом владел! Па-зволь! А Державин? Достали уже своим Державиным!.. Пушкин о нём что говорил? Думал по-татарски, а русской грамоты не знал за недосугом!..
   Накопилось, видать, наболело.
   Славик ошалело крутил головой. Бывший студент филфака, он и представить не мог столь панибратского обращения с классиками. А тут ещё выясняется, что Суворов стихи писал. Надо же! Генералиссимус, серьёзный вроде человек…
   – Народ-точка-ру!.. – надрывался Овсяночкин, колотя ладонью по краю стола.
   Кое-как добился тишины, но воспользоваться ею не успел.
   – Чтобы закруглить державинскую тему, – тут же влез скороговоркой в паузу (как будто для него устанавливали!) елейный голосок Петра Пёдикова. – «Гений его можно сравнить с гением Суворова – жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом». А. С. Пушкин. Конец цитаты…
   – Народ-точка-ру!!!
   Слава богу, угомонились.
   «Дурдом „Ромашка“, – мысленно хмыкнул Славик и с сомнением огладил нагрудный карман, где лежало чужое стихотворение. Может, застесняться и не читать? Расколют ведь на раз! Вон они все какие… нахватанные…
   Однако, пока он колебался, случилось неизбежное.
   – Кто нас сегодня чем порадует? – недобро полюбопытствовал руководитель литературной студии.
   – Вячеслав Иванов, прошу любить и жаловать, – немедленно выдал новичка Пётр.
   – Ого! – с уважением сказал кто-то.
   – Иванов или Иванов? – уточнили с дальнего конца стола.
   Славик опять не понял, в чём тут прикол.
   – Вставать надо? – глухо осведомился он и встал.
   – Сколько у вас стихов?
   – Один.
   – Длинный?
   – Н-нет…
   – Ну… читайте…
   Славик достал и развернул сложенную вчетверо бумажку. Запинаясь, прочёл.
   – Глазами можно посмотреть? – спросил Овсяночкин.
   – Да, пожалуйста… – Славик передал ему листок.
   Руководитель студии упёр локти в стол, взялся за голову и надолго оцепенел над красиво переписанным стихотворением. Остальные тоже молчали. «Ещё один мент родился, – подумалось Славику. – Или даже два».
   Наконец Овсяночкин поднял незрячие глаза, пошевелил губами.
   – Ну что ж… – вымолвил он. – Техника пока ещё, конечно, хромает, но в целом… Давно пишете?
   – Да так… – неопределённо отозвался Славик, однако этого, к счастью, оказалось достаточно.
   – Раз уж рифмуешь «прелесть» и «шелест», – сварливо заметил Овсяночкин, – то и дальше надо, блин, так же чередовать. Как у Ходасевича: «хруст» – «грусть», «мир» – «ширь»… Ну а «дерёв»-то почему через «ё»?
   – Да-да, – озабоченно молвил главный (после маньяка) ёфикатор. – Я думал, мне послышалось…
   – Обычная описка, – вступились за Славика.
   – Какая описка? Там рифма!
   – Неужели «рёв» – «дерёв»?
   – Да нет. Если бы «рёв»! «Вечеров».
   – Правда, что ль?
   – Совсем уже с этой буквой «ё» рехнулись…
   – Так! Народ-точка-ру! – Овсяночкин хлопнул ладонью по стихотворению и, погасив шум, снова обратился к Славику: – Чувствуется, Тютчева вы любите. Это хорошо. Но меру-то, блин, знать надо? Сами смотрите: «…в светлости осенних вечеров…» Потом: «…кроткая улыбка увяданья…» Центонность центонностью, а это уж, блин, прямое эпигонство получается…
   Вячеслав Иванов крякнул и потупился. Честно сказать, стихотворение это он по простоте душевной переписал из Тютчева целиком. Без черновиков и помарок. А что оставалось делать, если никто из знакомых Славика стишками не грешил?
   Рисковал. Конечно, рисковал. Можно сказать, по краешку ходил.
   – «Дерёв»… – недовольно повторил Пётр Пёдиков. – Нет, господа, это профанация. Так нельзя…
   – Лучше переёжить, чем недоёжить… – глубокомысленно изрёк кто-то. – Откуда мы знаем, вдруг этот серийный убийца тоже член литстудии!
   Во внезапно павшей тишине жалобно ойкнул девичий голос. Кое-кто принялся озираться. Кое-кто уставился в ужасе на горбатенького Петра Пёдикова. Тот ощерился и обеспокоенно закрутил хвостиком.
   – А что? – всё так же задумчиво продолжал бритоголовый (ошибочно принятый Славиком за отморозка). – Я считаю, весьма ценное приобретение. Наслушался Петрушу – пошёл всех мочить за букву «ё». Послушает Серёжу – начнёт мочить за ассонансы… Только так грамотность и повышать. Культуру стиха опять же…
   – Васька, чёрт!!! – вскочила широкобёдрая матрона в кожаной лёгкой куртейке и огромном клоунском картузе. – Прекрати! Всю студию распугаешь! Серёжа, скажи ему!
   Сергей Овсяночкин сидел, пригорюнившись и по-бабьи подпёрши кулаком щёку. Ответил не сразу.
   – Да нет… – молвил он наконец со вздохом. – Чепуха это всё. Ну вот, блин, разбирался Джек Потрошитель с проститутками – и что? Проституция же от этого не исчезла, блин…
   Его прервал истошный женский крик.

* * *

   Первым в коридор, естественно, выскочил Славик. Достигнув вестибюля, столкнулся с давешней яркой блондинкой (секретаршей секретаря Союза писателей, как выяснилось впоследствии). Она как раз набирала воздух для нового вопля.
   – Где? – тряхнув её за плечи, негромко рявкнул молодой опер.
   Дилетант бы непременно начал с дурацкого вопроса: «Что случилось?» Какая разница, что случилось! Ты пальцем покажи, а специалист разберётся.
   Подействовало.
   – Там!.. – в ужасе всхлипнула она, указывая на входную стеклянную дверь.
   – Пошли!
   – Нет!!! – Секретарша упёрлась со взвизгом.
   – Где именно? Быстро!
   – В арке…
   Без сомнения, в виду имелась та арка, что располагалась впритирку со входом в Дом литераторов. Под мышкой, так сказать.
   Выскочить первым на улицу не удалось – в дверях увязли рвущиеся наружу студийцы. Пришлось эту гоголевскую пробку таранить. Вновь возглавив гонку, Славик вбежал в прямоугольный тоннельчик, ведущий с улицы во двор и вскоре споткнулся в темноте о что-то мягкое. Упал, вскочил, выхватил связку ключей с фонариком-брелоком, нажал кнопку. Пушистый синеватый полусвет сделал увиденное особенно зловещим. Оказавшиеся шустрее всех две студийки шарахнулись и взвизгнули – переливисто, как тормоза на перекрёстке. Тело, о которое споткнулся молодой оперативник, принадлежало старому сатиру – тому самому, что недавно пытался лапать в приёмной смешливую блондинистую секретаршу.
   Удручающе знакомая картина. Пробитый затылок, расстёгнутая до пупа рубашка, на груди кровоточивые руны: «АФЕРА». Однако что-то показалось Славику необычным. Что-то на этот раз было не так. Внезапно сообразив, присел на корточки, посветил в упор, вгляделся.
   Вот оно что!
   Точек над «ё» – не было.

Вместо пятой главы

   Главную свидетельницу опрашивали в осиротевшем кабинете под неподкупным нордическим взглядом беломраморного Пушкина. В помещении пахло корвалолом и грязными носками. Валериана. Те же самые ароматы витали в приёмной, в коридоре, даже в актовом зале – там приводили в чувство двух самых шустрых студиек.
   – Вы точно никого не заметили? – хмуро вопрошал Мыльный. Казалось, он только-только побывал в салоне красоты – звонок Славика вынул старшего оперуполномоченного из ванны, и короткая стрижка, высыхая, свалялась как попало.
   Зарёванная секретарша Руся шмыгала носом и трогала скулы влажным платочком. Губы её разбухли совершенно по-негритянски.
   – Никого там не было…
   – Не было или не заметили?
   Славик тихо сидел поодаль и тоже изображал свидетеля.
   – Откуда я знаю! Темно было… Я об него… об него… споткнулась…
   Секретаршу вновь сотрясли рыдания.
   Сведений пока удалось извлечь немного. Надавав по блудливым рукам ныне покойному Исаю Исаевичу, Руся убедила его идти домой, после чего отключила оргтехнику, надела плащик, заперла кабинет, приёмную и, покинув Дом литераторов, свернула в арку. Где и споткнулась о труп.
   – Стало быть, убийцу спугнули не вы…
   – Да почему вы решили, что его кто-то спугнул?!
   – Потому что, вырезая на груди потерпевшего слово «афёра», он не успел поставить точки над «ё». Впервые.
   Руся отняла платочек от скулы и в злобном изумлении уставилась на старшего оперуполномоченного. Истерики – как не бывало.
   – Слово «афера», – отчеканила она, – пишется через «е», и только через «е»! Никакого «ё» там отродясь не бывало!
   Несколько секунд Мыльный пребывал в неподвижности.
   – Йо-о… – только и смог выдохнуть он наконец.

* * *

   В отличие от благообразного полковника Непадло старший оперуполномоченный впадал в бешенство крайне редко. Но если уж впадал… Крепче всего влетело, конечно, редкозубому блондинчику – за психологический профиль. Буквы «е» и «ё» в речи Алексея Михайловича так и мелькали, так и мелькали. Припомнил он ботанику прежние промахи, нынешние, выписал чертей и за грядущие. Ишь! «Вырезая на груди жертвы правильный вариант слова, убийца испытывает наслаждение, возможно, даже оргазм…» Ты сначала проверь, козёл, правильный это вариант или неправильный, а там уж об оргазме толкуй!
   Под горячую руку попало и Славику:
   – Филолог хренов! Чему тебя там полтора года учили?..
   – Алексей Михалыч! Меня ж отчислили…
   – И правильно сделали!!!
   А с другой стороны, досталось и Мыльному.
   – Что ж ты? – не удержавшись, молвил ему с упрёком Герман Григорьевич. – Сам говорил, в словарь заглядывал…
   – Я насчёт «жёлчи» в словарь заглядывал, – огрызнулся тот. – А насчёт «афёры» не заглядывал. И я не эксперт! Я – опер… Какой с меня спрос?
   – Слушай… – сказал полковник, озабоченно потирая волевой подбородок. – А тот, который к тебе с повинной приходил… Может, вызвать да ещё раз допросить? Он же все слова через «ё» читал – где надо и где не надо. А первые два убийства тоже через «ё»…
   – А с третьим что делать? Третье-то на него не повесишь! Он в это время ещё у нас в СИЗО сидел. Да и с первыми двумя… Нет, ну, если прикажете, конечно…
   Да, рухнула версия. Осела со всхлипом, как мартовский сугроб. Казалось бы, можно ли придумать что-нибудь хуже гуляющего на воле серийного убийцы? А вот можно, оказывается! Как вам, допустим, понравятся два заочно враждующих маньяка, один из которых пишет на трупе «афёра», а другой в пику ему – «афера»?
   Даже если предположить, что преступник всё-таки один, веселее от этого не станет. Нет, конечно, век живи – век учись. Но не на таких же прописях, чёрт возьми!
   И, что самое печальное, в связи с очевидной безграмотностью как минимум одного серийного убийцы круг подозреваемых расширялся до прежних размеров.

* * *

   Однако обнаружилось и нечто вообще не вписывающееся ни в ту, ни в другую версию. Это нечто представляло собой желтоватую половинку машинописного листа, найденную в рабочем столе покойного Исая Исаевича. Явно фрагмент черновика, поскольку некоторые слова были зачёркнуты или переправлены.
   «Я, Исай Исаевич Кочерявов, – значилось на нём, – секретарь СП, лауреат премии „Родная речь“, автор романов „Пляши, парторг“ и „Дочь мелиоратора“, отвечаю, что слово „афёра“ пишется через…»
   Дальше всё было оторвано.
   – В каком же это смысле «отвечаю»? – хищно помыслил вслух Герман Григорьевич. – Отвечаю на ваш запрос или в уголовном смысле?
   – Давненько писано… – заметил Мыльный. – Или бумагу старую взял. Может, на экспертизу отдать?
   – Отдай. А интересная бумаженция, правда? Я вот думаю, не найдётся ли чего похожего у первых двух? У Лаврентия и у этого… Как его? Пешко?..
   Не нашлось.

* * *

   А ну как убийца женщина? И не просто женщина, а именно секретарша Руся? Последняя видела живым. Первая увидела мёртвым. И мотив налицо – по рукам била. Знает, правда, где «е» пишется, где «ё», но могла ведь и нарочно ошибиться, чтобы следы запутать. Со всеми тремя убитыми знакома лично, за одним даже замужем побывала. Имела время припрятать орудия преступления. Крови на плащике и на юбке, правда, не обнаружено, что, впрочем, ни о чём не говорит, кроме как об аккуратности, свойственной большинству секретарш.
   К счастью, сотрудники убойного отдела в отличие от нас с вами, дорогой читатель, к фантазиям не склонны и сомнительную эту версию разрабатывать не стали. Иначе бы неминуемо выяснилось, что любой инструмент, оказавшись в руках Руси, если и становился смертельно опасен, то в первую очередь для неё самой. Попытка самостоятельно забить некрупный гвоздь во что бы то ни было кончалась, как правило, травмой средней тяжести. Точнее и неприличнее всех об этой Русиной способности выразился слесарь, попросивший её однажды что-то там придержать газовым ключом. «Да-а… – с уважением молвил он после того, как ключ сорвался и натворил дел. – Для таких рук и п… варежка».
   Кроме того, забегая вперёд (далеко вперёд, аж за черту эпилога), шепну по секрету, что секретарша Руся и оперуполномоченный Мыльный в конце концов поженились, но, поскольку эта амурная история никак не вписывается в данный детектив, я её со спокойной совестью пропускаю. Как, кстати, и отдельные бытовые подробности из жизни оперов. Ну там распитие спиртных напитков на рабочем месте и всё такое.
   И, раз уж мы с вами, дорогой читатель, начали вести что-то вроде собственного расследования, давайте-ка вычеркнем заодно из списка подозреваемых всех, кто присутствовал тогда на трагически завершившемся заседании.

* * *

   Утром следующего дня в предбанничек перед временно опустевшим кабинетом ступил молодой человек без особых примет, ибо крупное телосложение, склонность к полноте и золотая цепура на бычьей шее особыми приметами давно уже, согласитесь, не являются.
   – Это здесь, что ли, стихи пишут? – прямо спросил он.
   Не отошедшая ещё от вчерашних потрясений Руся всхлипнула и сказала, что здесь. А спустя несколько минут в предбанничке разразилась такая истерика, что услышана была аж в противоположном конце коридора. Прибежавшие на шум круглолицая барменша и благоговейный человек Ваня Пушков застали рыдающую Русю наедине с растерянным посетителем. Юноша озирался и, судя по всему, подумывал, не задать ли дёру, пока чего-нибудь не пришили.
   – Пальцем не тронул… – очумело бормотал он. – Спросить хотел…
   Пока барменша вливала в Русю что-то успокаивающее, Ваня Пушков и неизвестно откуда взявшийся Сергей Овсяночкин попытались увести молодого человека в бар, но тот упёрся, явно полагая за благо как можно скорее убраться от греха подальше. Перед ним извинились, объяснили, что секретарша не в себе, поскольку вчера… Услышав о том, что случилось вчера, молодой человек остолбенел и всё-таки был залучён в бар. От кофе и водки отказался, зато в двух словах изложил, что произошло.
   Всего-то навсего спросил, кто тут главный. Эта ненормальная побледнела и принялась пытать зачем. Упёрлась – и всё тут! Ну он ей и брякнул напрямик: хочу, дескать, у него узнать, где «е» пишется, где «ё». Тут она и того… и забилась…
   Пришлось ознакомить с подробностями. Посетитель выслушал горестную историю с несколько отупелым видом, поморгал.
   – Так главный теперь кто?
   Ему растолковали, что главного теперь будут выбирать, а насчёт «е» и «ё» проще справиться в словаре. Или в интернете. При чём тут вообще глава писательской организации?
   Нет, это молодого человека не устраивало. Там же, в интернете, никто за базар не отвечает!
   Ну, тогда, сказали ему, вот вам, пожалуйста, Сергей Овсяночкин, руководитель литературной студии. В своё время работал корректором – все буковки наизусть помнит. С огромным сомнением юноша оглядел обоих поэтов и от консультации отказался. Соврал, будто зайдёт попозже.
   Хорошо, сказали ему, если вас не устраивает Овсяночкин, есть у нас ещё такой Пётр Пёдиков. Главный, между прочим, ёфикатор, то есть как раз то, что вам требуется. Тут юноша заколебался и, подумав, записал-таки адрес Петра Семёновича.
   – Да-а… – молвил Сергей, когда посетитель отбыл. – Ох бы ему сейчас Исаич наконсультировал… Царство Небесное…
   Ваня Пушков с постным видом наполнил стопки из графинчика, взятого коллегой.
   – Да уж, – кротко примолвил он. – Бывало, скажет так скажет. Скоро, говорит, откроют кингстоны – и тиражи увеличатся!
   – Со шлюзами, что ли, перепутал?
   – Наверно. А начнёшь ему словарь показывать – тебя же отчехвостит. В словарях, говорит, язык мёртвый, а у меня – живой…
   Вернулась барменша. Секретарша Руся, надо полагать, была окончательно приведена в чувство.
   – Вы про Исаича?.. При мне тоже было… Смотрю, таблетку водкой запивает. «Ты что ж, – говорю, – делаешь, Исаич? Она ж не подействует…» «Это ты верно, – говорит. – На фоне спиртного никакие лекарства не страшны…»
   Вот ведь как оно в жизни-то всё выходит! Помянул зазря Исай Исаич Ваню Пушкова, землицы пушистой пожелал, Царства пожелал Небесного, а тут, вишь, сидит живёхонький, хотя и малость замурзанный Ваня Пушков и поминает Исая Исаича. Верно сказал покойный секретарь: «Ну, значит, долго жить будешь, Ваня…» Как в воду глядел.
   – Эх, жизнь… – то ли вздохнул, то ли простонал Ваня Пушков. – Не поставишь точки – режет. Поставишь – тоже режет… Уже и публиковаться боязно…
   – Бли-ин!.. – встрепенулся Овсяночкин. – А помнишь, месяца три назад к Исаичу приходил… тоже такой, блин, с цепью… В кабинете запирались… Помнишь, Вань?
   Благоговейный человек Ваня Пушков возвёл глаза к потолку бара и вроде бы припомнил. А может, вообразил.

Вместо шестой главы

   В книжном магазине «Буки» было настолько людно, что Славик раздумал заходить внутрь и направился к другому рассаднику культуры, располагавшемуся двумя кварталами выше. Там, однако, творилось и вовсе нечто несусветное, вызвавшее в памяти штурм развалин финансовой пирамиды толпой обманутых вкладчиков.
   А ведь впереди ещё презентация «Ё», чьи листовки раздавали на перекрёстках девчушки в бледно-жёлтых жилетиках!
   – Юноша, – вполголоса окликнула Славика холодноглазая дама, явно отлавливавшая входящих. – Вы не за словарём?
   – За словарём, – признался Славик.
   – Отойдёмте за угол, – предложила она.
   Молодой опер пошёл было за ней, но тут из стеклянных врат магазина на тротуар вывалились двое: сердитый охранник и главный (после маньяка) городской ёфикатор Пётр Семёныч Пёдиков.
   – Ушёл отсюда! – злобно шипел хранитель духовных ценностей. – Резко ушёл! В ментовку сдам…
   – Это вас надо в ментовку сдать! – отважно дребезжал в ответ бывший руководитель литстудии. – Вы – преступники. Вы невинных людей под молоток подводите…
   – Минутку, – сказал Славик даме и двинулся на выручку. – Чего шумишь, земляк?
   Следует напомнить, что молодой опер был юноша крепкий, рослый, чего никак не скажешь о камуфлированном страже культуры, если и превосходившем горбатенького Петра в смысле физических данных, то ненамного.
   – Клиентов пугает! – пожаловался страж.
   – И буду пугать! – с пеной у рта отвечал ему Пётр. – Вы им словари издательства «Абецедарий» подсовываете. А там опечатки! Там «бревенчатый» через «ё»!
   – Мальчики, мальчики… – укоризненно пробасила холодноглазая дама. – Ну что вы дуркуете, как смешные? Отойдёмте за угол…
   – А вы! – ощерившись, повернулся к ней Пётр. – Вы вообще контрафактом торгуете! У вас все словари левые…
   Самое разумное, что можно было предпринять в подобной ситуации, это увести Петра подальше от торговой точки. Поначалу тот артачился, упирался, потом смирился и позволил препроводить себя до ближайшей кафешки.
   – Что пить будем? – спросил Славик, усадив собрата по перу за столик и присаживаясь напротив.
   – Кофе, – бросил тот. – Только, пожалуйста, мужского рода, а не среднего.
   Словно кастрюля с массивным донцем, сию минуту снятая с огня, он ещё фыркал и побулькивал.
   – Мерзавцы! – сдавленно возмущался Пётр. – Нет, я понимаю, если бы речь шла о грамотности! Но тут же о жизни и смерти речь… Всё равно что поддельными лекарствами торговать! Вот… – Он полез в матерчатую наплечную сумку и достал оттуда листы с выведенным на принтере текстом.
   – Что это?
   – Список словарей, которыми, возможно, пользуется маньяк.
   – Где взял?
   – Что значит «где»? Сам составил.
   – Дай глянуть…
   – Пожалуйста.
   Список был обширен и, видимо, включал все нынешние вокабулярии, где слово «жёлчь» увенчивалось точками, а слово «афера» – ни в коем случае.
   – А насовсем?
   – Прошу! – И Пётр Пёдиков сунул Славику ещё пяток экземпляров. – Будет возможность – к дверям магазина прилепите. Двоечники…
   Тут принесли капучино и Пётр смягчился: с блаженной улыбочкой ссутулился над чашкой и прикрыл подслеповатые глазёнки, вдыхая кофейный аромат.
   – Собственно, любая языковая реформа – очередная уступка двоечникам, – печально молвил он, не отверзая вежд. – Помяните мои слова, Вячеслав, узаконят скоро и «звонит», и «ложит».
   Славик сочувственно покивал, хотя, правду сказать, сам зачастую употреблял оба неузаконенных словца. Нет, правильная форма была ему известна – просто не хотелось выделяться из коллектива.
   – А вот вы, ёфикаторы, – закинул он наудачу. – Как вы относитесь к этому маньяку?
   – Знаете, – загадочно обронил Пётр. – После сегодняшнего столпотворения в магазинах я уже не убеждён, что это именно маньяк. В смысле – маньяк-одиночка.
   – А кто же? – ошалело переспросил Славик. – Банда?
   – Да, – со вздохом подтвердил ёфикатор. – Не исключено, что мы имеем дело с конкурирующей организацией, ставшей на путь орфоэпического терроризма.
   – Какого?!
   – Орфоэпического, – твёрдо повторил Пётр. – И, обратите внимание, Вячеслав, метод-то – действенный. Видели, как раскупать кинулись?
   – Так может, это просто торговая акция? – пошутил Славик. – Залежались словари на складах…
   Пошутил – и задумался.

* * *

   Пока ты не знаешь, как называется явление, оно, можно сказать, не существует. Но вот слово произнесено – и мир становится иным. Орфоэпический терроризм. Аж мурашки вдоль хребта побежали. Мало нам было вахабитов!
   И ведь что удивительно: чем благороднее цель, тем более безобразные средства используются для её достижения. Чадолюбие – и то приводит к жертвам. В позапрошлом году, например, издатели, борясь за право печатать учебники, просто перестреляли друг друга – вот вам и всё чадолюбие.
   – Гражданин Пёдиков Пётр Семёнович?
   Славик вскинул глаза и к удивлению своему обнаружил, что прямо перед их столиком стоит невесть откуда взявшийся шеф в сопровождении Сани по прозвищу Карубция. Оба опера выглядели несколько озадаченными. Должно быть, не ожидали застать коллегу за распитием кофе с Петром Пёдиковым. Хотя, с другой стороны, чего тут неожиданного-то? В конце концов Мыльный сам дал установку сотруднику: подружись, расспроси…
   Бывший глава литературной студии обречённо встал.
   – Можно? – робко осведомился он и в два судорожных глотка допил свой капучино.
   – Пройдёмте с нами, – буркнул Мыльный, затем, поколебавшись, повернулся к Славику. – Вы – тоже…

* * *

   Допрашивали гражданина Пёдикова Петра Семёновича в том же помещении, откуда днём раньше изгнали с позором безграмотного лжеманьяка. Славик тихо сидел поодаль и вот уже второй раз за истекшие (или истёкшие?) сутки вновь изображал свидетеля. А может быть, даже и сообщника.
   – Ваша фотография? – методично потрошил задержанного Алексей Михайлович Мыльный.
   Тот сорвал очёчки (рискнём предположить, что слово это всё-таки пишется через «ё»), протёр стёкла краешком свитерка и водрузил вновь. Всмотрелся, погрустнел.
   – Да, моя…
   – На снимке указано точное время и дата. Что вы делали позавчера в интернет-кафе «У Билла Г.» в пятнадцать ноль восемь?
   – Отправлял письмо, – с обречённой улыбкой отвечал ёфикатор.
   – Кому?
   – Вам.
   – Вот это? – И задержанному была предъявлена распечатка послания, подписанного Jack the Ripper.
   – Да… – всё с той же ласковой улыбкой приговорённого откликнулся самозванец Джек.
   – Что вас побудило его отправить?
   Улыбка стала ещё беспомощней и очаровательней.
   – Понимаете, – мигая подслеповатенькими глазками, объяснил ёфикатор, – мне хотелось помочь вам в расследовании, направить на верный след… Я знаю! – вскричал он, прижимая к воробьиной груди желтовато-розовые лапки. – Ваш опыт несопоставим с моим, но, признайтесь, ведь с подобными мотивами преступления вы тоже сталкиваетесь впервые… И обратите внимание, – встревоженно добавил горбатенький Jack the Ripper, нервно пощипывая мочальную, аккуратно подстриженную бородку, – я нисколько не претендовал на незаслуженную мною славу, поскольку использовал аллоним…
   – Что-что использовал?
   – Аллоним. То есть подписался чужим именем.
   – В смысле – псевдоним?
   – Нет. Псевдоним – вымышленное имя, а аллоним – реально существующее.
   Сунуть этого ботаника в камеру к матёрым уголовникам – ох, показали б ему там «аллоним»! Впрочем, нет, не стоит… Живым он оттуда точно не выйдет.
   – Вершков нахватался, – презрительно сказал Мыльный, – словечек учёных надёргал… А школьную-то программу подзабыл, а? Стыдуха…
   – Простите, не понял… – пролепетал Пётр.
   Старший опер взял чистый лист и размашисто начертал на нём слово. Большими буквами. Перевернул, предъявил.