После похода в салон красоты Норму неотступно мучила тревога, и она облегченно вздохнула, когда застала тетю Элнер на крылечке, с улыбкой на лице. Поднимаясь по ступенькам, Норма сказала:
   – Вы сегодня вся светитесь!
   – Есть отчего, милая! Я бабочку спасла! Вышла я на крыльцо, а там красавица-бабочка попалась в паутину, я и освободила ее. Паука тоже жаль – без обеда остался, но ведь бабочки живут всего день, так пусть она хотя бы до вечера порезвится.
   Норма очистила себе стул от барахла и села.
   – Да, пусть поживет, порадуется.
   Элнер продолжала:
   – Знаешь, что черепахи живут полторы сотни лет, а бедные бабочки – всего день? Нет в жизни справедливости, верно?
   – Верно, – кивнула Норма. – Тотт Вутен мне только что говорила те же слова.
   – Про бабочек?
   – Нет, про то, что нет в жизни справедливости.
   – А-а… И к чему она это сказала?
   – Боится, что не успеет до конца света выйти на пенсию.
   – Бедняга Тотт, нашла о чем горевать. У нее и так забот хватает, с ее-то детишками непутевыми! О чем она еще болтала?
   – Как всегда, о том о сем, а еще злилась, что не знает, зачем мы живем.
   Тетя Элнер рассмеялась.
   – Что ж, она не одна такая! Это вопрос на засыпку, не хуже чем про курицу с яйцом, верно?
   – Да.
   – Передай Тотт, если она узнает, зачем мы живем, – пусть и с нами поделится!
* * *
   Резкий звонок вырвал Норму из воспоминаний, вернув в настоящее. В страшное настоящее – ведь еще недавно тетя Элнер радовалась жизни, смеялась, а теперь лежит в приемном покое больницы, и что с ней стряслось, одному Богу известно.
   Норма ждала, когда умолкнут звонки и поднимется полосатый шлагбаум, и вслед за Тотт Вутен и тетей Элнер задавалась вопросом: «И все же – для чего мы живем?»

В приемном покое

   09:58
   Застряв у шлагбаума, Норма и Мэкки добрались до больницы на восемь минут позже «скорой». В регистратуре им сказали, что Элнер в приемном покое и о ее состоянии пока ничего не известно, но доктор обо всем расскажет, как только будут новости. Тем временем Норме предстояло заполнить целую кипу страховых анкет и как можно точнее ответить на все медицинские вопросы. У нее тряслись руки, и она едва могла писать.
   Норма никогда не знала точного возраста тетушки. Как многие люди ее поколения, Элнер родилась дома, и день ее рождения был записан в семейной Библии, которая давным-давно куда-то подевалась. Мать Нормы всегда скрывала свой возраст – скорее всего, она-то и избавилась от Библии, – так что теперь неоткуда было узнать, сколько лет тете Элнер, и Норма написала наобум: восемьдесят девять. Потом повернулась к Мэкки:
   – Аллергия на лекарства у нее есть, не помнишь?
   Мэкки помотал головой:
   – По-моему, нет.
   Пробежав глазами список перенесенных болезней, Норма везде поставила прочерки. На ее памяти тетя Элнер ни дня не болела, а почему – неизвестно. В ее годы почти все старики чем только не больны, а тетя Элнер ест все без разбору, любит жареное – с такой диетой и до инфаркта недалеко, и до диабета, а ей хоть бы что. Да, здоровья ей не занимать. Таскает тяжеленные мешки с кормом для птиц, несмотря на запреты Нормы. Покончив с анкетами, Норма вновь обратилась к Мэкки:
   – Надо, наверное, сказать Линде?
   – Нет, милая, давай подождем, не стоит ее зря беспокоить. Тетя Элнер в надежных руках, все обойдется, вот увидишь.
   Норма, шумно вздохнув, крепко стиснула руку Мэкки:
   – Как хорошо, что ты у меня есть. Не знаю, что бы я без тебя делала. С ума сошла бы наверняка.

Э-эй!

   10:09
   Элнер очнулась в темной комнате. Который час, она понятия не имела, но догадалась, что все еще находится в больнице: приборы попискивают, за дверью беготня. Похоже, с ней все в порядке: ничего не болит, руки-ноги на месте, шевелятся. Кости целы, и на том спасибо. Элнер лежала и думала: где же Норма и Мэкки? А, ну конечно! – сообразила она. Небось с Нормой опять случился обморок, вот и задержались. С минуты на минуту должны приехать. Но вдруг люди в зеленых балахонах бросили ее здесь и забыли? Толстуху вроде нее потерять не так-то просто, но если вдруг ее все-таки потеряли, Норма с ума сойдет.
   Бедняжка Норма унаследовала от матери хорошенькое личико и никудышные нервы. Элнер всегда была миловидна, но не могла сравниться с младшей сестрой, красавицей Идой. И нервы у Элнер были крепкие, жизнь она принимала как есть, а Ида росла беспокойным ребенком, и Норма пошла в нее. Элнер любит Норму как родную дочь, но с ней порой бывает нелегко. К примеру, Норма – ужасная чистюля. Мэкки шутит, что боится вставать ночью в туалет: вдруг вернется, а постель уже застелена? И прибавляет, что Норма родилась с банкой моющего средства в одной руке и с тряпкой в другой. Но сердце у Нормы золотое, при всех ее мелких слабостях. Чужую боль она принимает как свою, все мировые скорби берет на себя. Если кому-то нужна помощь – Норма тут как тут. Ни один старик в городе не остается без горячего обеда и без внимания – и все благодаря Норме. Словом, несмотря на все причуды и истерики, Норма – добрейшей души человек.
   Минуло еще полчаса, за Элнер никто не приходил, и ей подумалось: а вдруг Норме не сообщили, что она здесь? Что, если люди в балахонах не знают, кто она и с кем связаться? Надо встать и найти кого-нибудь, чтобы позвонили Норме и вызвали ее сюда. А то, чего доброго, придется здесь ночевать.
   Элнер спустила ноги с постели и не спеша, осторожно встала. С лестницы упала и не разбилась – обидно было бы поскользнуться на ровном месте и шею свернуть! Но, поднявшись на ноги, Элнер ощутила во всем теле небывалую легкость. Неужели похудела, пока спала и ждала приезда племянницы? Вот Норма-то обрадуется! Норму очень беспокоил порядочный вес Элнер, и она каждый божий день приходила мерить тетушке давление. И даже бекон не разрешала есть, разве что пару ломтиков на завтрак, а на ночь – ни-ни. Элнер, разумеется, ни слова ей не сказала про ужин у Мерла и Вербены, где угощали печенкой с беконом. К чему расстраивать племянницу?
   Элнер постояла у кровати. Кругом темно, хоть глаз выколи. Пришлось пробираться к выходу на свой страх и риск, мелкими шажками. Элнер пошла на звук голосов, нащупала дверь, открыла и очутилась в залитом светом коридоре. Огляделась: вокруг ни души.
   Элнер двинулась вдоль ряда пустых комнат. «Э-эй! Есть кто-нибудь?» – позвала она негромко, чтобы не беспокоить больных. Прошла до одного конца коридора, затем до другого, к лифту. На этом этаже никого – значит, надо поискать на других. Элнер вызвала лифт, тот дернулся, открылись двери. Элнер шагнула внутрь, повернулась, но не успела нажать кнопку, как двери сами закрылись и лифт понес ее вверх.

Что сказал доктор

   10:20
   Норма и Мэкки ждали уже двадцать минут с лишним, а вестей об Элнер все не было. В приемной сидели еще две женщины и мужчина, их матери делали операцию на тазобедренном суставе. Норма в подробностях рассказала им о себе и Мэкки, откуда они, почему здесь оказались, даже о том, как она просила тетю Элнер быть поосторожней с лестницей. Мэкки точно знал, что их новым знакомым это нисколечко не интересно. Должно быть, поэтому все трое дружно улизнули в кафетерий на чашечку кофе. Спустя еще десять томительных минут вошел молодой доктор с историей болезни и окинул взглядом приемную.
   – Миссис Норма Уоррен здесь?
   Норма вскочила:
   – Да, это я.
   – Вы ближайшая родственница миссис Шимфизл?
   – Да… она моя тетя, мамина сестра, ей очень плохо, доктор? – Норма от волнения начала заговариваться. – Я ее сто раз предупреждала, чтобы не забиралась на лестницу, а она меня не слушала; я ей говорю: «Тетя Элнер, подождите, пока Мэкки придет с работы…»
   Понимая, что Норму не остановить, Мэкки вмешался:
   – Как она, доктор? Очнулась?
   Норма, которой так и не сказали, что тетя Элнер потеряла сознание, встрепенулась и глянула на Мэкки:
   – То есть как – очнулась?!
   Молодой врач понял, в чем дело.
   – Давайте присядем.
   – То есть как – очнулась? – растерянно повторила Норма.
   Все расселись, доктор перевел взгляд с Мэкки на Норму.
   – Миссис Уоррен, мне очень жаль, но ваша тетя… – он заглянул в карточку, – э-э… миссис Шимфизл умерла в 9 часов 47 минут. Мы сделали все, что в наших силах, но она попала сюда в крайне тяжелом состоянии. Учитывая ее возраст и прочие обстоятельства, ей ничем нельзя было помочь. Мне очень жаль.
   Норма медленно сползла со стула и чуть не ударилась головой об пол – Мэкки с доктором едва успели ее подхватить.

Дурные вести разлетаются быстро

   09:59
   А в Элмвуд-Спрингс соседки Элнер – Руби Робинсон и Тотт Вутен – узнали о ее смерти даже раньше Нормы и Мэкки. Как только Элнер увезла «скорая», Руби позвонила своей подруге Бутс Кэрролл, медсестре из больницы Каравэй, предупредила, что сейчас привезут ее соседку Элнер Шимфизл, и попросила за ней присмотреть. Бутс, по долгу службы, перезвонила и прочла вслух отчет, поступивший из приемного отделения в 09:47. Повесив трубку, Руби обернулась к сидевшей за кухонным столом Тотт и покачала головой.
   – Умерла.
   – Не может быть… От чего?
   – Анафилактический шок. Слишком много осиных укусов, сердце не выдержало.
   – Не верю! Они не ошиблись?
   – Нет, Бутс сказала, что ее доставили в тяжелом состоянии и никакой надежды не было с самого начала. Я видела, что у нее слабый пульс, но все же хотелось думать, что она выдержит. Бедная Элнер… Ну, хотя бы смерть была легкая.
   – Неужели и вправду умерла? – простонала Тотт.
   – Да. – Руби села за стол. – Нет больше Элнер, горе-то какое!
   – Но раз уж этому суждено было случиться, то хотя бы не во Флориде, среди чужих людей.
   – Да, слава богу, в родном дворе.
   С минуту Руби и Тотт молча глядели вдаль, пытаясь свыкнуться с мыслью, что их подруги и соседки больше нет на свете.
   Помолчав, Тотт глубоко вздохнула:
   – Вот и кончилась целая эпоха.
   Руби кивнула с видом мрачной торжественности:
   – Точно. Сколько себя помню, столько помню и Элнер Шимфизл…
   – И я, – подхватила Тотт. – Подумать страшно, что не увижу ее никогда, что больше не выйдет она на крыльцо, не помашет. Не старушка была, а золото, правда, Руби?
   – Правда, – кивнула та.
   Подруги силились представить, как будут жить дальше без Элнер. Ведь они не просто виделись каждый день. Вот уже много лет соседки по вечерам стаскивали шезлонги к Элнер во двор и, устроившись поудобнее, болтали и любовались закатом.
   – А как же наш Клуб Заходящего Солнца? – прервала молчание Тотт.
   – Не представляю, – вздохнула Руби.
   – И кто в этом году будет прятать пасхальные яйца?
   – Ума не приложу. Кто-нибудь да найдется.
   – Какая же Пасха без Элнер?
   – Верно. И вот что еще: Лютер Григз будет горевать, когда узнает про Элнер… и бедняжка Норма, вот несчастье!
   – Еще бы… – подтвердила Тотт. – Волосы будет рвать на себе, с ума сойдет от горя!
   – Не иначе. Элнер была ей ближе родной матери.
   – Да, не в обиду ей будь сказано, – поспешно добавила Тотт. – Ида была хорошая женщина, но гордячка, каких мало.
   – Мне она тоже нравилась, но спеси ей было не занимать, – согласилась Руби. – Хорошо, что есть Линда. Норме будет на кого опереться.
   – Да еще и внучка – тоже утешение, не то что мои, – вставила Тотт.
   Обе сидели потупившись и про себя жалели бедную Норму, потерявшую тетушку. Чуть погодя Тотт спросила:
   – Что теперь нам делать?
   Руби отвечала:
   – Надо бы пойти к Элнер, навести порядок в доме, все двери запереть – наверняка Норма с Мэкки вернутся поздно.
   – Пожалуй. – Тотт глянула на красные пластмассовые часы в форме чайника, подошла к телефону и позвонила дочери в парикмахерскую: – Дарлин, скажи всем моим клиентам, чтоб не приходили. Меня сегодня не будет. Бедняжку Элнер Шимфизл до смерти закусали осы, я места себе не нахожу, мне сейчас не до причесок.

Звонок Линде

   10:33
   Линда Уоррен, тридцатичетырехлетняя красавица-блондинка, вела заседание совета директоров в Сент-Луисе, когда секретарша срочно вызвала ее к телефону: звонил отец. Вбежав в свой кабинет, Линда сняла трубку:
   – Папа? Что случилось?
   – Доченька, с тетей Элнер стряслась беда. Она упала с лестницы.
   – Опять?! – ахнула Линда, садясь за письменный стол.
   – Опять.
   – Она жива-здорова? Не ушиблась?
   Ответа не последовало. Мэкки не знал, как сказать дочери о смерти Элнер, и выдавил из себя:
   – В общем… плохи дела.
   – Как? Неужели перелом?
   – Хуже…
   – Что значит «хуже»?
   После долгого молчания Линда спросила:
   – Ты хочешь сказать… умерла?
   – Да, – отозвался Мэкки упавшим голосом.
   Кровь отхлынула от лица Линды; она услышала собственный голос будто со стороны:
   – Как это случилось?
   – Тотт и Руби нашли ее под деревом, без сознания. Скорее всего, она умерла в машине по дороге в больницу.
   – О боже! Почему? От чего?
   – Пока точно неизвестно, но, как бы то ни было, смерть была мгновенная, легкая. Доктор сказал, что тетя Элнер, видимо, так и не поняла, что с ней произошло.
   – Где мама?
   – Здесь, рядом. Мы в Канзас-Сити, в больнице Каравэй.
   – Как она?
   – Ничего, но очень хочет, чтобы ты приехала. Придется много чего решать, а мама ничего не станет делать без тебя. Понимаю, доченька, у тебя дела, но сейчас ты очень нужна маме.
   – Конечно, папочка. Передай маме, чтоб держалась, я скоро приеду.
   – Молодец, она будет рада.
   – Папочка, я тебя люблю.
   – И я тебя, родная.
   Когда Мэкки повесил трубку, у него словно гора свалилась с плеч. На самом деле он ждал Линду так же, как Норма. Он был почему-то уверен, что приедет Линда – и все станет на свои места. Его дочурка, милая беззащитная кроха, о которой он заботился, стала взрослой и сама заботится о нем. Порой он узнавал в этой сильной, удачливой женщине прежнюю маленькую девочку, но сейчас понимал, что умом и способностями Линда превзошла и его самого, и Норму. Как им удалось произвести на свет это чудо – уму непостижимо. Мэкки так гордился Линдой, что просто не находил слов.
* * *
   Повесив трубку, Линда тут же вспомнила, чему ее учили на тренингах для руководителей, и уже через семь минут договорилась с няней, чтобы та забрала ее дочь Эппл из школы и отвела ночевать к подружке. Тем временем секретарша заказала Линде машину до аэропорта, билет на частный рейс из Сент-Луиса и устроила ей встречу в аэропорту Канзас-Сити. Не прошло и четверти часа, а Линда была уже в пути, на заднем сиденье автомобиля.
   Свою бабушку Иду она едва знала: когда Линда была совсем крошкой, та переехала в Поплар-Спрингс, поближе к пресвитерианской церкви и клубу садоводов; да и как поладить с бабушкой, если мама с ней не уживается? Бабушка жаловалась Линде, что Норма не оправдала ее надежд: «Не понимаю, почему она не пошла учиться в университет. Могла бы чего-то добиться в жизни, а стала клушей-домохозяйкой». А Норма лишь повторяла: «Скажи спасибо, что она тебе не мать, а бабушка». Так что Линда росла рядом с тетей Элнер. Пока автомобиль торчал в пробках, Линда вспоминала детские годы и ночи, проведенные в доме у тети Элнер.
   Тетя Элнер всегда приносила ей в постель бутылочку шоколадного молока, даже когда Линда уже выросла из соски. Летом они ночевали на просторной застекленной веранде, а зимой тетя Элнер укладывала Линду в кроватку напротив своей большой кровати, и, глядя на оранжевое зарево электрокамина, они вели беседы до глубокой ночи. Когда Линда занималась в школе танцев Дикси Кахилл, тетя Элнер не пропускала ни одного ее выступления; она ходила к Линде на все школьные праздники и, конечно, была на ее злополучной свадьбе. Сколько Линда себя помнила, рядом с ней всегда были три родных человека: мама, папа и тетя Элнер. Услышав, что Линда решила вместо колледжа пойти на курсы при телефонной компании, Норма возмутилась, и даже папа не смог ее переубедить, а тетя Элнер смогла. Ей вообще любую ссору удавалось уладить.
   С годами Линда научилась ценить ее умение примирить спорщиков, встать на место каждого, подобрать нужные слова. И никто ее этому не учил, искусство принятия решений тетя Элнер постигла задолго до того, как его стали преподавать в бизнес-школах. Светлая голова, что ни говори. Тетя Элнер всегда чувствовала безвыходность положения. Когда у Линды рушилась семья, после долгих месяцев слез, споров, ссор, беготни по психологам, невыполненных обещаний, расставаний и примирений, именно тетя Элнер дала ей единственно верный совет, всего в четыре слова: «Гони его в шею». Линда, уже готовая к этому шагу, так и поступила. Если учесть, что ее бывший муж сменил уже трех жен, лучшего совета и придумать было нельзя.
   А когда Линда рассказала матери, что решила усыновить сироту из Китая, Норма пыталась ее отговорить. «У тебя нет мужа, Линда. Увидев тебя с китайчонком, все решат, что ты родила от китайца». К счастью, тетя Элнер поддержала Линду. «Никогда не видела живого китайца – вот бы посмотреть на китайчонка!» – воскликнула она.
   Сердце Линды переполнилось болью утраты, раскаянием, чувством вины. Надо было чаще ездить домой, к тете Элнер, привозить к ней малышку Эппл. Теперь уже поздно.
   Линде вспомнился их последний разговор. Тетя Элнер пришла в восторг от статьи в журнале «Нэшнл джиографик» о мышах, которые скачут при луне. Фотограф, видно, спрятался в кустах и заснял на пленку их прыжки, а тетя Элнер до того растрогалась, что позвонила Линде в Сент-Луис и вызвала ее с совещания лишь затем, чтобы поделиться радостью.
   – Линда, ты знала, что пустынные мыши прыгают при луне? Представь, эти крошки скачут лунными ночами, резвятся, когда поблизости никого нет, – будто танцуют. Просто прелесть. Видела бы ты снимок!
   Линда слушала вполуха, да еще и соврала в придачу: мол, сию же минуту бегу покупать журнал. А через пару часов тетя Элнер перезвонила, и Линде опять пришлось лгать:
   – Мышки чудные, тетя Элнер, просто загляденье!
   Тетя Элнер была счастлива.
   – Я знала, что тебе будет интересно; теперь у тебя на весь день хорошее настроение, да?
   – Конечно, тетя Элнер, – в очередной раз солгала Линда. Жаль, что ложь не воротишь назад.
   Сейчас Линда на своем опыте узнала горькую истину: когда теряешь родного человека, остается раскаяние. «Если бы я…», «Почему я не…» Так и будешь казниться до конца дней, а ничего не исправишь. Может быть, после похорон, когда жизнь вернется в обычное русло, они с Эппл будут чаще ездить к родителям. Так устроен мир. Мы не задумываемся, что каждый наш разговор с близким человеком может оказаться последним. Линда дала себе слово больше ценить жизнь – ведь не знаешь, когда она может оборваться.

В доме у Элнер

   10:39
   Руби и Тотт прямо по газону прошли к дому Элнер. Во дворе напротив полол сорняки Мерл Уилер, муж Вербены, – грузный, с брюшком, в неизменной белой рубашке и подтяжках.
   – Про Элнер что-нибудь известно? – крикнул он.
   Руби, кивнув, отозвалась:
   – Нам только что передали. Все кончено.
   Мерл, большой знаток игрушечных железных дорог и такой же большой тугодум, переспросил:
   – Уже? Она вернулась?
   – Нет, – поправила Руби. – Кончено, и точка. Умерла от осиных укусов. Нам сказали, что, когда ее привезли, никакой надежды уже не было.
   Мерл бросил работу и, потрясенный, опустился в белое с зеленым дачное кресло. Они с Вербеной жили напротив Элнер вот уже тридцать лет. Каждый день переговаривались: Мерл – из своего двора, Элнер – с качелей на крыльце. Выйдя после сердечного приступа на пенсию, Мерл вступил в местный клуб садоводов, в секцию «Лучшая луковица месяца». С тех пор они с Элнер много времени проводили вместе: возились на клумбах, любовались цветущими луковичными растениями. На днях у обоих распустились нарциссы, но у Элнер половину цветов уже сожрали улитки – в ее саду их целые полчища. Элнер любила все живое, а в улитках прямо-таки души не чаяла, показывала всем подряд: «Правда, прелесть? Вы только посмотрите на их рожицы!» Поэтому цветы у нее долго не жили.
   Мерл как-то прокрался к ней во двор и давай опрыскивать цветы ядом от слизняков, но Элнер застала его на месте преступления. «Не трожь моих улиток!» – грозно предупредила она. Каждый год почти весь ее урожай доставался птицам, а муравьи доедали остатки, но Элнер и горя было мало. С чистой совестью она могла убивать лишь комаров, клещей и блох, да еще пауков, но только кусачих. Мерлу вдруг пришло на ум: всю жизнь Элнер любила насекомых, спасала их как могла, а теперь от них же и погибла. «Вот награда за доброту! – подумал он. – Завтра же перебью у нее во дворе всех до единого – и улиток, и прочую гадость». Мерл тяжело поднялся с кресла и пошел в дом – позвонить Вербене на работу и передать печальную весть.
* * *
   Поднявшись на веранду, Тотт и Руби были встречены жалобным мяуканьем. Голодный, ожидавший завтрака Сонни скребся в кухонную дверь с проволочной сеткой. Тотт открыла дверь и сказала: «Бедняга Сонни не ведает, что он теперь сирота». На кухне все еще витал аромат кофе. И кофейник, и духовка были включены. Тотт и Руби все выключили, достали из духовки печенье – одни угольки, пришлось выкинуть. На плите стояла сковорода с ломтиками горелой ветчины. В раковине со вчерашнего вечера скопилась грязная посуда, и Тотт взялась за мытье, а Руби нашла в чулане кошачьи консервы для Сонни, кружившего у миски.
   Накормив попрошайку, Руби заглянула в спальню. Постель не убрана, вовсю орет радио – любимая станция Элнер. Руби застелила постель, навела порядок в ванной. Собрала с пола одежду и сунула в шкаф. Расставила поаккуратней мелочи на ночном столике у Элнер: слуховой аппарат, старая фотография ее покойного мужа Уилла Шимфизла возле фермы, стеклянное пресс-папье с Эмпайр-стейт-билдинг, фотокарточка ее друга Лютера Григза в шестом классе и крошечная стеклянная улитка, его подарок. К приходу Нормы ей хотелось навести чистоту. Руби смахнула со стола пыль, вылила воду из стакана, закрыла карманную Библию. Когда она вернулась на кухню, Тотт все еще мыла посуду. Обернувшись, она спросила:
   – Что же будет с Сонни?
   Руби бросила взгляд на рыжего полосатого кота – тот умывался после завтрака.
   – Не знаю. Если никто его не возьмет, заберу себе – Элнер обожала своего уродца.
   – Это точно, – согласилась Тотт. – Я сама бы его забрала, да только мою кошку удар хватит. Между прочим, первого котенка мне Элнер подарила. У меня нервы расшатались, и врач прописал успокоительное, а Элнер сказала: «Тотт, тебе не лекарства нужны, а котенок». И была права.
   – Она любого психолога заткнула бы за пояс, – подтвердила Руби. – Вспомни, как она Лютера Григза перевоспитала!
   – Пришлось ей повозиться с парнишкой.
   Руби посмотрела из окна на кормушки – у Элнер их было видимо-невидимо.
   – Кто-то должен кормить ее птиц.
   – Я возьмусь, пожалуй.
   – Дело нелегкое. Элнер их кормила по три раза в день.
   – Знаю, но разве жалко для нее такой малости? Птичек она любила.
   – Еще как любила.
   Тотт обвела взглядом стены, пестревшие картинками – цветы, букашки-козявки.
   – Интересно, оставит Норма дом себе или продаст?
   – Наверное, продаст.
   Тотт вдруг залилась слезами.
   – Представить не могу, что Элнер не вернется. Вот ведь странная штука жизнь: только что собирал инжир, а через минуту лежишь мертвый. Как подумаю – не хочется и просыпаться утром. – Тотт промокнула глаза кухонным полотенцем.
   Выросла она в небольшом городке, где все друг друга знают, и многих соседей похоронила на своем веку, да разве к смерти привыкнешь? Особенно тяжело, когда уходят старики. Пустеет почтовый ящик, темнеют окна, отключают газ, запирают двери, зарастает двор – а там выставят дом на продажу, въедут в него новые люди и все переделают на свой лад.
   Зазвонил телефон. Руби и Тотт переглянулись.
   – Может быть, Норма? – предположила Руби. – Алло!
   В ответ раздался голос:
   – Элнер?
   – Нет, это Руби, кто говорит?
   – Это Ирен. Какие у вас планы на сегодня, девочки?
   – Ах, Ирен, подожди минутку, ладно? – Руби, прикрыв трубку рукой, шепнула Тотт: – Ирен Гуднайт. Скажешь ей или я сама?
   Тотт, бывшая подруга Ирен по спортивной команде, ответила: «Лучше я» – и забрала у Руби трубку.
   – Ирен, это Тотт.
   – Эй, девочки, что за сборище – праздник, что ли?
   – Нет, не праздник.
   – Что ж, не буду вас отвлекать, пусть Элнер мне перезвонит попозже, ладно? Я нашла старые номера «Нэшнл джиографик», ей могут пригодиться.
   – Ирен, прости, что приношу дурные вести, но Элнер умерла.
   – Что?
   – Элнер умерла.
   – Это шутка?
   – Нет, милая моя, не шутка, а самая что ни на есть правда. Ее искусали осы, она упала с дерева и… насмерть.
   – Боже… Когда?
   – Часа полтора назад, не больше.
   Ирен все утро делала уборку в нижнем этаже и не слыхала воя сирены, не знала о падении Элнер, и весть о ее смерти оказалась для нее громом среди ясного неба.
   – Ничего себе, – пробормотала она. – Не ве… не ве… не верится.
   – Как и всем нам, – отозвалась Тотт. – Вот закончим уборку – пойду домой и заберусь в постель. По мне будто грузовик проехал.
   Ирен опустилась на кровать, посмотрела в окно, в сторону дома Элнер, и повторила:
   – Не верится… Где она?
   – В больнице в Канзас-Сити. Норма и Мэкки тоже там.
   – Ах, бедняжка Норма, такое горе!
   – Да… Надеюсь, что ей там дают успокоительное.