Страница:
По утверждению Суэйлза, которому удалось узнать содержание одного письма, Фрейд сообщил Минне Бернейс, что если она хочет знать, как он лечит фон Либен, ей следует прочитать роман американского писателя Эдварда Беллами «Процесс доктора Гайденхоффа». Эта футуристическая история, опубликованная в 1880 году, описывает «опороченную» развратителем молодую женщину которую преследует ее прошлое. У доктора Гайденхоффа из Бостона есть электрический механизм, который может искоренять неприятные воспоминания. (Оказывается, что и он, и его машина — всего лишь сон, вызванный морфием, но от этого изобретательность автора не уменьшается.) Цель «Процесса катарсиса» Фрейда была практически той же. В провидческой книге Беллами содержится даже аргумент, который впоследствии выдвигали против фрейдизма: что Гайденхофф изобрел способ «разрушения совести» и тем самым «подрывает устои общества».
После Нанси Фрейд был в Париже на летних конференциях по гипнозу и психологии. Возможно, он отправился туда в компании Бернгейма и Либо. С Шарко он не виделся. Фрейд уже начал путешествовать, хотя средства ограничивали его возможности. Вскоре он уже проводил два летних месяца в горах и у озер.
В 1890 году он встретился в Зальцбурге с Флисом, и они гуляли возле Берхтесгадена. У Фрейда начался приступ фобии путешественника, которая заставляла его приезжать на станцию задолго до отправления поезда. На следующий год он отправился в район Земмеринга, где в горах (особенно вокруг гор Ракс и Шнееберг) можно было прогуливаться бесконечно. Там есть тропинки, которые ведут через леса к пустынным плато, где каждый цветок в расщелине как будто светится на сером фоне камня. Некоторое время в 1891 году Фрейд был там с семьей и останавливался в селении Рейхенау, расположенном в долине у подножия гор.
В Вене он жил почти все время и зарабатывал деньги. Если не считать нескольких знаменитых имен или псевдонимов, почти все имена его пациентов, ходивших к нему на Мария-Терезиенштрассе, забыты. Некоторые из них попадаются на глаза историкам, как, например, «Матильда С.», которую обнаружили в записях частной клиники Светлина, второго уважаемого заведения после клиники Оберштейна. Фрейд устроил ее туда в октябре 1889 года. Матильда была незамужней еврейкой двадцати семи лет. Неудачная помолвка со «слабохарактерным» мужчиной оставила ее неудовлетворенной в сексуальном плане, и она отказалась от мужчин в пользу «блестящей карьеры», что ее семья (а возможно, и Фрейд) сочла свидетельством «мании», и поэтому ее отправили в клинику. В клинике отмечали, что «она сотворила культ из своего врача, который лечил ее гипнозом во время депрессии». Это была еще одна пациентка, влюбленная во Фрейда.
История Матильды С. не вошла в «Этюды по истерии». Не стала героиней и Полина Тейлер, жена школьного друга и наперсника Фрейда Эдуарда Зильберштейна, которая пошла (или была отправлена) к нему на прием весной 1891 года из-за «меланхолии». Ей был двадцать один год, и она пробыла замужем совсем недолго. Придя в дом, она сказала своей служанке подождать внизу, поднялась на четвертый этаж и прыгнула вниз. Еще одна несчастная женщина с тайной, так и оставшейся неразгаданной.
Позже в том же году Фрейды решили переехать из Дома искупления. К тому времени у них было уже трое детей: Матильда, Мартин (родившийся в декабре 1889 года) и Оливер (февраль 1891 года), а с лета 1891 года Марта носила уже четвертого, Эрнста, который появился на свет в апреле 1892 года. Новая квартира в доме 19 на улице Берггассе была выбрана Фрейдом. Дом был больше и лучше, чем первый, но немного дальше от центра. Марта не была довольна переездом и считала, что они опустились на ступеньку ниже. На том конце Берггассе, который выходил на канал, находились лавки старьевщиков. Впоследствии эта улица стала широкой и ничем не примечательной. На ней можно найти то самое здание восемнадцатого века, где жили Фрейды (и была расположена мясная лавка, причем мясника звали тоже Зигмунд). В верхней части улицы начинался медико-торговый район, где находилась городская общая больница и медицинские учреждения.
Говорят, Фрейд, однажды проходя мимо, увидел объявление «Сдается внаем», вошел в дом и подписал контракт. В квартиру, ничем не лучшую и не худшую, чем тысячи других пыльных квартир Вены, вела каменная лестница. На маленьком дворе росли каштаны. Ванная была одна. Возможно, Фрейд относился к Берггассе с некоторой сентиментальностью. Когда он жил с родителями в Леопольдштадте, по другую сторону канала, он наверняка часто шел этой дорогой в лабораторию Брюкке. Тогда он готовился к карьере ученого-биолога, которая так и не состоялась. Фрейды переехали туда в конце лета, и рядом с вывеской мясной лавки на стене дома появилась табличка с его именем.
Впоследствии Фрейд прославится твердостью своих взглядов, убежденностью в том, как устроен человеческий разум. Несогласие с ним казалось чем-то вроде отступления от моральной истины. Появляется искушение противопоставить эту более позднюю уверенность в себе сомнениям в начале пути. Неврология развивалась своим неспешным путем и не знала ни о каких Фрейдах.
Не только Фрейд, но и многие другие представители его поколения искали психологическое эльдорадо. Приверженцы анатомии и физиологии, которые считали, что биология способна ответить на все вопросы, постепенно теряли свои позиции, хотя бы потому, что начинали стареть. Теодор Мейнерт, который ополчился на Фрейда за увлечение гипнотизмом и работу с Шарко, умер в мае 1892 года. Фрейд посетил его дом, чтобы выразить соболезнования, и ему предложили взять что-нибудь из его библиотеки — «редкое удовольствие для человека», как писал он Флису, «похожее на то, как дикарь пьет мед из черепа врага».
Фрейд не мог не считать, что его собственные выводы справедливее, чем слова соперников, но приоритета идей у него не было. В частности, французский психолог Пьер Жане начал задумываться о скрытом сознании, живущем своей собственной жизнью. Жане был на три года моложе Фрейда. К 1891 году он пересмотрел неясную романтическую концепцию «бессознательного», существовавшую на протяжении почти всего девятнадцатого столетия, и считал ее неотъемлемой частью личности. Материалом исследования для него являлись истерики в городе Ле-Хавр, где он работал профессором. Жане использовал гипноз и утверждал, что есть научные доказательства работы «бессознательного». В 1889 году он опубликовал убедительный отчет об этом в работе «Психологический автоматизм» («L'Automatisme Psychologique»). У Фрейда на эту тему не вышло ничего значительного, даже статьи. В начале 1890-х приоритет принадлежал Жане.
Постепенно накапливались случаи женской истерии, которые Фрейд использовал для своей теории. В «Этюдах по истерии» кроме случаев Фанни-Мозер и фон Либен-Цецилии М. он описывает еще три. Мисс Люси Р. была молодой английской гувернанткой, страдавшей от обонятельной галлюцинации подгоревшего пудинга. Ее передал Фрейду врач, скорее всего Флис, поставивший диагноз ринита, или воспаления носа, распространенного заболевания, имевшего для Флиса большое значение (позже мы расскажем об этом подробнее). Фрейд лечил гувернантку девять недель. Вместо того чтобы прибегать к гипнозу, он просил ее рассказать ему, как появилась эта обонятельная иллюзия, потом клал руку на лоб или прикрывал ей виски ладонями, утверждая, что она должна перед собой что-то увидеть и это станет искомым ответом. Он узнал от Бернгейма, что, если врач на чем-то настаивает, пациент непременно подчинится.
И действительно, Люси Р. удалось вернуться к тому случаю, после которого у нее возникла эта галлюцинация. Фрейд смог определить, что она влюблена в своего хозяина. Ее "я" считало эти чувства неприемлемыми, подавляло их и превратило в физический симптом, запах, который ассоциировался с одним случаем, когда на кухне пригорел пудинг. Когда Фрейд избавил ее от этого симптома, у нее появилась новая обонятельная галлюцинация, на этот раз запах сигар. Фрейд действовал аналогично и пришел к тому же результату.
Случай Люси Р., как и многих других ранних пациенток Фрейда, был проанализирован скептиками, а по ее симптомам поставили диагноз обонятельного припадка, связанного с эпилепсией височной доли мозга. Не исключено, что это так. Впрочем, молодая женщина, безответно влюбленная в работодателя, — лучший объект для рассказа, чем обонятельный припадок. Фрейд хорошо умел делать из простого диагноза историю.
Ученый— писатель -это было чем-то новым. Фрейд сознательно использовал свой литературный талант, когда писал эти очерки об истеричках. Рассказ о еще одной молодой женщине, Элизабет фон Р. двадцати четырех лет, которая страдала от болей в ногах и усталости, посвящен ее несчастливой жизни в семье, где она ухаживала за больным отцом (как когда-то Анна О.), присутствовала на свадьбах сестер и влюбилась в мужа одной из сестер, хотя и не хотела себе в этом признаваться.
Сестра, которая была замужем за объектом любви Элизабет, умерла при родах. Элизабет приехала домой как раз после ее смерти. В конце концов Фрейду удалось проследить источник ее болезни до мыслей у кровати сестры:
В тот момент, когда у нее появилась ужасная уверенность, что ее любимая сестра умерла, не попрощавшись с ними, и она не смогла облегчить ее последних дней своей заботой, — в тот самый миг в мозгу Элизабет мелькнула другая мысль, и сейчас она вернулась, яркая, как вспышка молнии в темноте: «Теперь он снова свободен, и я могу стать его женой».
Она не рассказала ему про эту мысль. Так предположил сам Фрейд. Когда Элизабет начала возражать против его диагноза, он сказал, что «мы не отвечаем за свои чувства», и добавил, что, подавляя их и даже вызвав болезнь, она продемонстрировала свою высокую мораль. Так подходили к порочным мыслям уже в двадцатом веке. Элизабет признала его правоту, и катарсис произошел.
Фрейд прекрасно понимал, что скептики, особенно коллеги, решат, что его рассказы слишком литературны, и честно заявляет, что, имея образование невропатолога, я «до сих пор удивляюсь, что эти случаи больше похожи на рассказы и, как могут сказать, выглядят несерьезно и ненаучно». Он настаивал на том, что представляет точные научные данные, таким образом стараясь расположить к себе и ученых, и остальных людей.
Последней в параде истериков выступала Катарина, дочь владельца таверны, с которой он познакомился на вершине горы и одним летним днем поставил ей диагноз. Ее история тоже представлена в виде рассказа. Эта восемнадцатилетняя девушка работала в альпийском домике на горе, где Фрейд обедал. Из его записи в книге для посетителей она узнала, что он врач, и подошла к нему, чтобы поговорить о своих больных нервах. Она страдала от приступов одышки, которые, как предположил Фрейд, были вызваны тревожностью.
Ее история была рассказана в виде диалога. Она описала «страшное лицо», которое ей постоянно видится. Как оказалось, это лицо ее дяди. Она тут же рассказала Фрейду, как застала его лежащим на ее двоюродной сестре («Может, ты видела обнаженное тело?» — «Там было слишком темно») и как тот же самый дядя залезал в ее собственную постель, когда ей было всего четырнадцать, и сексуально ее домогался.
Фрейд поставил диагноз истерической тревожности. Девушка не могла избавиться от ощущения тревоги, вызванной злым дядей — или, как признал Фрейд в примечании к «Этюдам по истерии» в 1924 году, злым отцом. «Дядя» в первой версии рассказа был всего лишь прикрытием.
Впервые Фрейд написал о том, как повлиял на человека яркий сексуальный эпизод детства. Возможно, ему легче было добиться откровения от простой девушки, чем от баронессы или богатейшей женщины Европы.
В письме Флису (неизвестном до тех пор, пока Джеффри Мэссон не издал их переписку без сокращений в 1985 году) сообщается точное время и место этой истории — «подходящий для меня случай», как пишет Фрейд. Был август 1893 года, Фрейд был в Земмеринге, в то время как вся его семья находилась в Рейхенау. В действительности все было не так просто, как представлялось в «Этюдах по истерии». Во-первых, на горе Фрейд был не один. Его сопровождал друг-педиатр доктор Оскар Рие, который впоследствии появляется в сне об Ирме (и будущая жена которого, Мелани, была сестрой новой жены Флиса Иды). Они совершали «сложное путешествие» по горе Ракс, длившееся два дня. Был ли Рие с ним в тот момент, когда он увидел Катарину?
Они остановились в гостинице «Отто Хаус», названной в честь эрцгерцога Отто и находившееся у самого пика Якобскогель. Рейхенау осталось далеко внизу, в долине. К 19 августа он уже познакомился с Катариной и поставил диагноз. Потом, как он рассказывал в письме Флису, произошло нечто странное. Откуда ни возьмись в гостиницу на высоте тысячи семисот метров над уровнем моря явилась Марта. «Вдруг кто-то вошел, совершенно раскрасневшийся в этот жаркий день, и я некоторое время смотрел на эту фигуру, пока не узнал в ней собственную жену». Она предложила ему провести несколько дней вместе, «и я почувствовал, что не могу лишить ее этого удовольствия».
Такое поведение было достаточно необычным для Марты, родившейся на севере Германии и не любившей горы. Хотя дорога из долины была перестроена, чтобы привлечь туристов, даже в повозке, запряженной пони, подъем требовал несколько часов. Такое путешествие сложно проделать в жаркий день, если вы не очень легко одеты. Очевидно, желание Марты увидеться с мужем было очень сильным.
Шесть лет, как он писал Флису, когда «ребенок следовал за ребенком», «в ее жизни было мало места разнообразию и отдыху». Он с радостью увидел, что «жизнь возвращается к женщине, которой пока не придется ждать ребенка, потому что теперь мы живем в воздержании, и ты прекрасно знаешь почему». Фрейды по-прежнему старались избежать появления новых детей. Пятый ребенок, Софи, родилась за четыре месяца до того. Последняя, Анна, была зачата только в марте 1895 года, девятнадцать месяцев спустя.
Возможно, такое вынужденное «безбрачие» обострило интерес Фрейда к восемнадцатилетней девушке и ее половой жизни, и Марта это почувствовала. О ней сохранилось мало биографических сведений, если не считать умения вести домашнее хозяйство и почтительного отношения к Зигмунду, и поэтому трудно строить предположения, свойственно ли это ее характеру. Но такое неприятное путешествие из Рейхенау, а затем просьба разрешить ей остаться — это явно необычный поступок.
Вполне может быть, что пуританин Рие увидел Фрейда вместе с Катариной и сделал свои выводы. В «Этюдах по истерии» описывается всего одна встреча, но, возможно, в ней было соединено несколько, для большей литературности. Рие мог воспользоваться телефоном гостиницы и послать невинное сообщение Марте по почте в Рейхенау, чтобы та приехала и сделала Зигмунду сюрприз.
Благодаря Суэйлзу мы знаем истинную биографию Катарины. Ее звали Аурелия Кроних, и до того она жила с родителями на соседней горе, Шнееберге, где ее отец, Юлиус, владел харчевней. Юлиус, родом из Вены, оставил семью и женился на двоюродной сестре Аурелии. У них родилось четверо детей. Его жена стала владелицей только что построенной гостиницы «Отто Хаус» на горе Ракс. Именно там она жила с детьми в августе 1893 года, во время посещения Фрейда.
Возможно, Аурелия не была так невинна в сексуальном смысле, как предполагает Фрейд. Возможно, их встреча не была неожиданной. Наверняка он видел Аурелию в гостинице, где она помогала матери. Быть может, к нему обратилась сама госпожа Кроних, которая беспокоилась о здоровье дочери. Поскольку летом Фрейд жил в Рейхенау и бывал на обеих горах, он мог слышать слухи о муже и жене Кроних, которые жили буквально друг напротив друга. Таким образом, у него уже была готовая гипотеза.
Полная история семьи, появись она в печати, раскрыла бы слишком многое, и Фрейд оставил лишь самые существенные детали, добавил немного загадочности — одинокую гору, девушку, явившуюся как привидение, — и написал очередную историю. Марта и половое воздержание относились к другой истории, которую он не писал.
После Нанси Фрейд был в Париже на летних конференциях по гипнозу и психологии. Возможно, он отправился туда в компании Бернгейма и Либо. С Шарко он не виделся. Фрейд уже начал путешествовать, хотя средства ограничивали его возможности. Вскоре он уже проводил два летних месяца в горах и у озер.
В 1890 году он встретился в Зальцбурге с Флисом, и они гуляли возле Берхтесгадена. У Фрейда начался приступ фобии путешественника, которая заставляла его приезжать на станцию задолго до отправления поезда. На следующий год он отправился в район Земмеринга, где в горах (особенно вокруг гор Ракс и Шнееберг) можно было прогуливаться бесконечно. Там есть тропинки, которые ведут через леса к пустынным плато, где каждый цветок в расщелине как будто светится на сером фоне камня. Некоторое время в 1891 году Фрейд был там с семьей и останавливался в селении Рейхенау, расположенном в долине у подножия гор.
В Вене он жил почти все время и зарабатывал деньги. Если не считать нескольких знаменитых имен или псевдонимов, почти все имена его пациентов, ходивших к нему на Мария-Терезиенштрассе, забыты. Некоторые из них попадаются на глаза историкам, как, например, «Матильда С.», которую обнаружили в записях частной клиники Светлина, второго уважаемого заведения после клиники Оберштейна. Фрейд устроил ее туда в октябре 1889 года. Матильда была незамужней еврейкой двадцати семи лет. Неудачная помолвка со «слабохарактерным» мужчиной оставила ее неудовлетворенной в сексуальном плане, и она отказалась от мужчин в пользу «блестящей карьеры», что ее семья (а возможно, и Фрейд) сочла свидетельством «мании», и поэтому ее отправили в клинику. В клинике отмечали, что «она сотворила культ из своего врача, который лечил ее гипнозом во время депрессии». Это была еще одна пациентка, влюбленная во Фрейда.
История Матильды С. не вошла в «Этюды по истерии». Не стала героиней и Полина Тейлер, жена школьного друга и наперсника Фрейда Эдуарда Зильберштейна, которая пошла (или была отправлена) к нему на прием весной 1891 года из-за «меланхолии». Ей был двадцать один год, и она пробыла замужем совсем недолго. Придя в дом, она сказала своей служанке подождать внизу, поднялась на четвертый этаж и прыгнула вниз. Еще одна несчастная женщина с тайной, так и оставшейся неразгаданной.
Позже в том же году Фрейды решили переехать из Дома искупления. К тому времени у них было уже трое детей: Матильда, Мартин (родившийся в декабре 1889 года) и Оливер (февраль 1891 года), а с лета 1891 года Марта носила уже четвертого, Эрнста, который появился на свет в апреле 1892 года. Новая квартира в доме 19 на улице Берггассе была выбрана Фрейдом. Дом был больше и лучше, чем первый, но немного дальше от центра. Марта не была довольна переездом и считала, что они опустились на ступеньку ниже. На том конце Берггассе, который выходил на канал, находились лавки старьевщиков. Впоследствии эта улица стала широкой и ничем не примечательной. На ней можно найти то самое здание восемнадцатого века, где жили Фрейды (и была расположена мясная лавка, причем мясника звали тоже Зигмунд). В верхней части улицы начинался медико-торговый район, где находилась городская общая больница и медицинские учреждения.
Говорят, Фрейд, однажды проходя мимо, увидел объявление «Сдается внаем», вошел в дом и подписал контракт. В квартиру, ничем не лучшую и не худшую, чем тысячи других пыльных квартир Вены, вела каменная лестница. На маленьком дворе росли каштаны. Ванная была одна. Возможно, Фрейд относился к Берггассе с некоторой сентиментальностью. Когда он жил с родителями в Леопольдштадте, по другую сторону канала, он наверняка часто шел этой дорогой в лабораторию Брюкке. Тогда он готовился к карьере ученого-биолога, которая так и не состоялась. Фрейды переехали туда в конце лета, и рядом с вывеской мясной лавки на стене дома появилась табличка с его именем.
***
Впоследствии Фрейд прославится твердостью своих взглядов, убежденностью в том, как устроен человеческий разум. Несогласие с ним казалось чем-то вроде отступления от моральной истины. Появляется искушение противопоставить эту более позднюю уверенность в себе сомнениям в начале пути. Неврология развивалась своим неспешным путем и не знала ни о каких Фрейдах.
Не только Фрейд, но и многие другие представители его поколения искали психологическое эльдорадо. Приверженцы анатомии и физиологии, которые считали, что биология способна ответить на все вопросы, постепенно теряли свои позиции, хотя бы потому, что начинали стареть. Теодор Мейнерт, который ополчился на Фрейда за увлечение гипнотизмом и работу с Шарко, умер в мае 1892 года. Фрейд посетил его дом, чтобы выразить соболезнования, и ему предложили взять что-нибудь из его библиотеки — «редкое удовольствие для человека», как писал он Флису, «похожее на то, как дикарь пьет мед из черепа врага».
Фрейд не мог не считать, что его собственные выводы справедливее, чем слова соперников, но приоритета идей у него не было. В частности, французский психолог Пьер Жане начал задумываться о скрытом сознании, живущем своей собственной жизнью. Жане был на три года моложе Фрейда. К 1891 году он пересмотрел неясную романтическую концепцию «бессознательного», существовавшую на протяжении почти всего девятнадцатого столетия, и считал ее неотъемлемой частью личности. Материалом исследования для него являлись истерики в городе Ле-Хавр, где он работал профессором. Жане использовал гипноз и утверждал, что есть научные доказательства работы «бессознательного». В 1889 году он опубликовал убедительный отчет об этом в работе «Психологический автоматизм» («L'Automatisme Psychologique»). У Фрейда на эту тему не вышло ничего значительного, даже статьи. В начале 1890-х приоритет принадлежал Жане.
Постепенно накапливались случаи женской истерии, которые Фрейд использовал для своей теории. В «Этюдах по истерии» кроме случаев Фанни-Мозер и фон Либен-Цецилии М. он описывает еще три. Мисс Люси Р. была молодой английской гувернанткой, страдавшей от обонятельной галлюцинации подгоревшего пудинга. Ее передал Фрейду врач, скорее всего Флис, поставивший диагноз ринита, или воспаления носа, распространенного заболевания, имевшего для Флиса большое значение (позже мы расскажем об этом подробнее). Фрейд лечил гувернантку девять недель. Вместо того чтобы прибегать к гипнозу, он просил ее рассказать ему, как появилась эта обонятельная иллюзия, потом клал руку на лоб или прикрывал ей виски ладонями, утверждая, что она должна перед собой что-то увидеть и это станет искомым ответом. Он узнал от Бернгейма, что, если врач на чем-то настаивает, пациент непременно подчинится.
И действительно, Люси Р. удалось вернуться к тому случаю, после которого у нее возникла эта галлюцинация. Фрейд смог определить, что она влюблена в своего хозяина. Ее "я" считало эти чувства неприемлемыми, подавляло их и превратило в физический симптом, запах, который ассоциировался с одним случаем, когда на кухне пригорел пудинг. Когда Фрейд избавил ее от этого симптома, у нее появилась новая обонятельная галлюцинация, на этот раз запах сигар. Фрейд действовал аналогично и пришел к тому же результату.
Случай Люси Р., как и многих других ранних пациенток Фрейда, был проанализирован скептиками, а по ее симптомам поставили диагноз обонятельного припадка, связанного с эпилепсией височной доли мозга. Не исключено, что это так. Впрочем, молодая женщина, безответно влюбленная в работодателя, — лучший объект для рассказа, чем обонятельный припадок. Фрейд хорошо умел делать из простого диагноза историю.
Ученый— писатель -это было чем-то новым. Фрейд сознательно использовал свой литературный талант, когда писал эти очерки об истеричках. Рассказ о еще одной молодой женщине, Элизабет фон Р. двадцати четырех лет, которая страдала от болей в ногах и усталости, посвящен ее несчастливой жизни в семье, где она ухаживала за больным отцом (как когда-то Анна О.), присутствовала на свадьбах сестер и влюбилась в мужа одной из сестер, хотя и не хотела себе в этом признаваться.
Сестра, которая была замужем за объектом любви Элизабет, умерла при родах. Элизабет приехала домой как раз после ее смерти. В конце концов Фрейду удалось проследить источник ее болезни до мыслей у кровати сестры:
В тот момент, когда у нее появилась ужасная уверенность, что ее любимая сестра умерла, не попрощавшись с ними, и она не смогла облегчить ее последних дней своей заботой, — в тот самый миг в мозгу Элизабет мелькнула другая мысль, и сейчас она вернулась, яркая, как вспышка молнии в темноте: «Теперь он снова свободен, и я могу стать его женой».
Она не рассказала ему про эту мысль. Так предположил сам Фрейд. Когда Элизабет начала возражать против его диагноза, он сказал, что «мы не отвечаем за свои чувства», и добавил, что, подавляя их и даже вызвав болезнь, она продемонстрировала свою высокую мораль. Так подходили к порочным мыслям уже в двадцатом веке. Элизабет признала его правоту, и катарсис произошел.
Фрейд прекрасно понимал, что скептики, особенно коллеги, решат, что его рассказы слишком литературны, и честно заявляет, что, имея образование невропатолога, я «до сих пор удивляюсь, что эти случаи больше похожи на рассказы и, как могут сказать, выглядят несерьезно и ненаучно». Он настаивал на том, что представляет точные научные данные, таким образом стараясь расположить к себе и ученых, и остальных людей.
Последней в параде истериков выступала Катарина, дочь владельца таверны, с которой он познакомился на вершине горы и одним летним днем поставил ей диагноз. Ее история тоже представлена в виде рассказа. Эта восемнадцатилетняя девушка работала в альпийском домике на горе, где Фрейд обедал. Из его записи в книге для посетителей она узнала, что он врач, и подошла к нему, чтобы поговорить о своих больных нервах. Она страдала от приступов одышки, которые, как предположил Фрейд, были вызваны тревожностью.
Ее история была рассказана в виде диалога. Она описала «страшное лицо», которое ей постоянно видится. Как оказалось, это лицо ее дяди. Она тут же рассказала Фрейду, как застала его лежащим на ее двоюродной сестре («Может, ты видела обнаженное тело?» — «Там было слишком темно») и как тот же самый дядя залезал в ее собственную постель, когда ей было всего четырнадцать, и сексуально ее домогался.
Фрейд поставил диагноз истерической тревожности. Девушка не могла избавиться от ощущения тревоги, вызванной злым дядей — или, как признал Фрейд в примечании к «Этюдам по истерии» в 1924 году, злым отцом. «Дядя» в первой версии рассказа был всего лишь прикрытием.
Впервые Фрейд написал о том, как повлиял на человека яркий сексуальный эпизод детства. Возможно, ему легче было добиться откровения от простой девушки, чем от баронессы или богатейшей женщины Европы.
В письме Флису (неизвестном до тех пор, пока Джеффри Мэссон не издал их переписку без сокращений в 1985 году) сообщается точное время и место этой истории — «подходящий для меня случай», как пишет Фрейд. Был август 1893 года, Фрейд был в Земмеринге, в то время как вся его семья находилась в Рейхенау. В действительности все было не так просто, как представлялось в «Этюдах по истерии». Во-первых, на горе Фрейд был не один. Его сопровождал друг-педиатр доктор Оскар Рие, который впоследствии появляется в сне об Ирме (и будущая жена которого, Мелани, была сестрой новой жены Флиса Иды). Они совершали «сложное путешествие» по горе Ракс, длившееся два дня. Был ли Рие с ним в тот момент, когда он увидел Катарину?
Они остановились в гостинице «Отто Хаус», названной в честь эрцгерцога Отто и находившееся у самого пика Якобскогель. Рейхенау осталось далеко внизу, в долине. К 19 августа он уже познакомился с Катариной и поставил диагноз. Потом, как он рассказывал в письме Флису, произошло нечто странное. Откуда ни возьмись в гостиницу на высоте тысячи семисот метров над уровнем моря явилась Марта. «Вдруг кто-то вошел, совершенно раскрасневшийся в этот жаркий день, и я некоторое время смотрел на эту фигуру, пока не узнал в ней собственную жену». Она предложила ему провести несколько дней вместе, «и я почувствовал, что не могу лишить ее этого удовольствия».
Такое поведение было достаточно необычным для Марты, родившейся на севере Германии и не любившей горы. Хотя дорога из долины была перестроена, чтобы привлечь туристов, даже в повозке, запряженной пони, подъем требовал несколько часов. Такое путешествие сложно проделать в жаркий день, если вы не очень легко одеты. Очевидно, желание Марты увидеться с мужем было очень сильным.
Шесть лет, как он писал Флису, когда «ребенок следовал за ребенком», «в ее жизни было мало места разнообразию и отдыху». Он с радостью увидел, что «жизнь возвращается к женщине, которой пока не придется ждать ребенка, потому что теперь мы живем в воздержании, и ты прекрасно знаешь почему». Фрейды по-прежнему старались избежать появления новых детей. Пятый ребенок, Софи, родилась за четыре месяца до того. Последняя, Анна, была зачата только в марте 1895 года, девятнадцать месяцев спустя.
Возможно, такое вынужденное «безбрачие» обострило интерес Фрейда к восемнадцатилетней девушке и ее половой жизни, и Марта это почувствовала. О ней сохранилось мало биографических сведений, если не считать умения вести домашнее хозяйство и почтительного отношения к Зигмунду, и поэтому трудно строить предположения, свойственно ли это ее характеру. Но такое неприятное путешествие из Рейхенау, а затем просьба разрешить ей остаться — это явно необычный поступок.
Вполне может быть, что пуританин Рие увидел Фрейда вместе с Катариной и сделал свои выводы. В «Этюдах по истерии» описывается всего одна встреча, но, возможно, в ней было соединено несколько, для большей литературности. Рие мог воспользоваться телефоном гостиницы и послать невинное сообщение Марте по почте в Рейхенау, чтобы та приехала и сделала Зигмунду сюрприз.
Благодаря Суэйлзу мы знаем истинную биографию Катарины. Ее звали Аурелия Кроних, и до того она жила с родителями на соседней горе, Шнееберге, где ее отец, Юлиус, владел харчевней. Юлиус, родом из Вены, оставил семью и женился на двоюродной сестре Аурелии. У них родилось четверо детей. Его жена стала владелицей только что построенной гостиницы «Отто Хаус» на горе Ракс. Именно там она жила с детьми в августе 1893 года, во время посещения Фрейда.
Возможно, Аурелия не была так невинна в сексуальном смысле, как предполагает Фрейд. Возможно, их встреча не была неожиданной. Наверняка он видел Аурелию в гостинице, где она помогала матери. Быть может, к нему обратилась сама госпожа Кроних, которая беспокоилась о здоровье дочери. Поскольку летом Фрейд жил в Рейхенау и бывал на обеих горах, он мог слышать слухи о муже и жене Кроних, которые жили буквально друг напротив друга. Таким образом, у него уже была готовая гипотеза.
Полная история семьи, появись она в печати, раскрыла бы слишком многое, и Фрейд оставил лишь самые существенные детали, добавил немного загадочности — одинокую гору, девушку, явившуюся как привидение, — и написал очередную историю. Марта и половое воздержание относились к другой истории, которую он не писал.
Глава 11. Эротика
Фрейд считал, что половое влечение и его следствия формируют как отдельные личности, так и цивилизации. Его идеи стали частью растущего сопротивления ханжеству и невежеству в западных странах. Европу ждало пробуждение.
Знание о половых проблемах не означало для Фрейда сексуальной вседозволенности, хотя многие люди, в том числе некоторые ученики, не смогли увидеть этой разницы. Сам Фрейд жил строгим пуританином и одобрительно отзывался (в 1908 году) о немногих героях, которые могут справиться со своими животными инстинктами. Он знал, что принадлежит к этой элите.
Фрейд старался всеми силами доказать, что область половой жизни была навязана его профессиональному вниманию. О своих собственных чувствах он не упоминает. Из его идеи о том, что важна не сила страсти, а сила характера, необходимая для того, чтобы с ней справиться, вытекает, что чем человек чувственнее, тем больше его заслуга, если он ведет себя противоположно своим желаниям. Однако Фрейд редко выражал эту идею подобным образом.
Мысль о том, что неврозы имеют «сексуальную этиологию», как рассказал Фрейд в 1914 году, принадлежит совсем не ему. На него повлияли трое учителей: Брейер, который однажды сказал ему, что «тайны супружеского алькова» могут играть важнейшую роль; Рудольф Хробак, ведущий гинеколог, который сказал, что единственный полезный рецепт для женщины с больными нервами и мужем-импотентом — это «взять нормальный пенис и повторить дозу»; и Шарко со своим восклицанием: «Но в таких случаях это всегда зависит от гениталий — всегда, всегда, всегда!»
Без сомнения, со стороны Фрейда было благоразумно молчать о своих собственных наклонностях. Его последователи старались не распространяться об этом, но даже при самом поверхностном рассмотрении жизни Фрейда становится очевидно, что этот человек глубоко и лично интересовался сексом. Юнг, друг, который превратился во врага, сказал, что Фрейд потерял Бога и заменил его другим привлекательным образом — сексом, но это едва ли больше чем попытка уязвить его.
Его мысли по поводу актуальных неврозов — неврастении и тревожности, возникающих при «ненормальной» половой жизни, — были разработаны уже после женитьбы. Он не просто принимает моралистскую точку зрения, распространенную в то время и десятилетия спустя, что «контроль рождаемости» и мастурбация вредны, но приводит и факты, подтверждающие это. Он считал, что неврастения и неврозы тревожности возникают при подавлении половой функции. Фрейд был на пути к этой идее еще в 1887 году, когда рассказал Флису о своей пациентке, госпоже А. Уже к 1892 году он подробно обсуждал с другом ее случай и втайне попросил его найти для нее контрацептив, который бы ей не повредил. Многочисленные случаи из его практики свидетельствовали, что презервативы, прерванное половое сношение и сношение без оргазма мужчины являются главными виновниками. Эти случаи никогда не были им подробно описаны или хотя бы подсчитаны.
Фрейд считал, что симптомы — несварение желудка, боль в спине, усталость, тревога и т. п. — вызываются отравляющими веществами, которые организм вырабатывает в случае подавления половой функции. Перспективы у образованных классов были мрачные, и, по мнению Фрейда, низшие слои населения вскоре должны были оказаться в плачевном состоянии. Опубликованные работы на эту тему появились у него ближе к концу века, но уже в феврале 1893 года он пишет об этом Флису в апокалиптическом настроении. Актуальные неврозы «легко предотвратить и совершенно невозможно вылечить». Одно из решений, призванных исключить мастурбацию, вело за собой риск заболеть сифилисом, потому что пришлось бы прибегать к услугам проституток. Альтернатива — «свободные половые отношения между молодыми мужчинами и несвязанными молодыми женщинами» — представлялась возможной лишь при наличии «безвредных способов контрацепции». Фрейд был против презервативов, считая, что они опасны и неприменимы для тех, кто уже страдает неврастенией.
В отсутствие такого выхода общество, похоже, осуждено на то, чтобы стать жертвой неизлечимых неврозов, сводящих на нет радость жизни, разрушающих семьи и передающих эти беды всему новому поколению. Низшие слои общества пока ничего не знают о мальтузианстве [контрацепции], но вскоре они придут к нему естественным путем и окажутся жертвой той же злой судьбы.
Навязчивая озабоченность Фрейда презервативами и мастурбацией (а также не менее вредным воздержанием) была куда менее серьезна, чем та работа, которую он проводил с истериками, пытаясь пролить свет на психические процессы и природу человеческого сознания. Это видно в каждом письме Флису: Фрейд изобилует обобщениями. «Каждый» случай неврастении связан с половыми проблемами, пишет он; «любое количество» связано с прерванными половыми сношениями.
Данные, как считал Фрейд, позволяют ему сделать такие выводы, которые он затем высказывал своим пациентам. «Они восклицают, словно громом пораженные: 'Никто раньше меня об этом не спрашивал!' — и уходят приверженцами новой веры». Нам приходится верить Фрейду на слово, что так действительно и было. Он ставил диагноз невроза, задавал пациенту вопросы о его половой жизни, обнаруживал в его прошлом мастурбацию или попытки контролировать рождаемость, и — оп-ля! — решение было готово.
Фрейд обладал более широкими взглядами, чем врачи-догматы, считавшие контрацепцию и мастурбацию извращениями, которые разлагают моральный облик человечества и становятся причиной болезней. И все же многие годы его идеи о половой жизни человека были столь же ошибочны, а может, и более опасны, потому что являлись частью сложных теоретических выкладок. Его осуждение (сначала в письмах Флису, а затем и в статьях) презервативов, прерванного полового сношения и тому подобного наводит на мысль, что он лично интересовался этой проблемой. Мрачное пророчество о «разрушении семьи», высказанное Флису в начале зимы 1893 года, шло из глубины души.
Фрейд считал себя неврастеником, о чем даже упоминал в своих письмах. Во время военных маневров он писал об этом Брейеру; сообщал он об этом и своей невесте, когда был в Париже в феврале 1886 года: «Моя усталость — это нечто вроде небольшой болезни. Ее называют неврастенией». Эрнест Джонс, который читал неопубликованные письма Фрейда, утверждает, что в те дни у Фрейда были такие симптомы, как перемены настроения и «необычное ощущение усталости». Фрейду наверняка приходило в голову, что вынужденное воздержание во время долгого периода помолвки было одной из причин — а возможно, и главной причиной. Он говорил Марте, что, когда он с ней, его усталость исчезает «как по мановению волшебной палочки».
Женитьба поправила бы положение, если бы не новая проблема — дети. Его мать, Амалия, беременела восемь раз за десять лет. К тому времени как Фрейд женился, образованные люди все чаще стали прибегать к контрацепции, но эта тенденция обошла Зигмунда и Марту стороной. Всего за восемь с лишним лет она родила шестерых детей — почти как Амалия. Ее беременности были проблемой не только для нее, но и для самого Фрейда. Во время помолвки он упоминает в письме о «троих детях, о которых ты преждевременно начала мечтать». Трое детей — это контрацепция или сокращение половой жизни.
К 1880 году уровень рождаемости в Германии стал падать. У жен государственных служащих и интеллигентов рождалось гораздо меньше детей, чем у более бедных слоев населения. Особенно быстро начали сокращаться семьи врачей. В Австрии или любой другой стране, где государственной религией был католицизм, рождаемость снижалась не так быстро, но Фрейд не придерживался ни этой религии, ни какой-то другой.
Эрнст Саймон считает, что его принадлежность к еврейской национальности, «наследие ортодоксального иудаизма предков» повлияли на его точку зрения и он считал секс чем-то вроде обязанности перед своим народом. Трудно представить себе, что Фрейд-атеист думал об этом в таком ключе. Тот же автор отмечает, что к 1890-м годам в «среде либеральных евреев-буржуа» шестеро детей за несколько лет уже были редкостью.
Фрейд не раз высказывал надежду, что Флис откроет приемлемый способ контрацепции, и добавлял, что это принесет пользу человечеству. Впрочем, его жена продолжала беременеть, и помощь нужна была по более конкретному адресу. В июле 1893 года, три месяца спустя после рождения пятого ребенка, Фрейд писал, что считает Флиса «мессией», который найдет ответ. В мае 1895 года, когда Марта уже два месяца носила их шестого ребенка, Фрейд выражал радость по поводу того, что его друг, возможно, решил проблему контрацепции, добавляя: «Для меня спасение на пару месяцев опоздало, но, быть может, это пригодится в следующем году».
Вопрос в том, почему существующие методы предотвращения беременности не подходили Фрейдам. Все барьерные контрацептивы в то время уже существовали. В Лондоне их рекламировали в иллюстрированных брошюрках, продавали на улицах победнее и даже высылали по почте. Можно было приобрести самые разные колпачки, губки и диафрагмы. Резиновые презервативы были довольно грубыми, но те, что делались из кишок животных, использовались уже веками. Все это было доступно и в немецкоязычных странах, где производилась большая часть этой продукции.
Знание о половых проблемах не означало для Фрейда сексуальной вседозволенности, хотя многие люди, в том числе некоторые ученики, не смогли увидеть этой разницы. Сам Фрейд жил строгим пуританином и одобрительно отзывался (в 1908 году) о немногих героях, которые могут справиться со своими животными инстинктами. Он знал, что принадлежит к этой элите.
Фрейд старался всеми силами доказать, что область половой жизни была навязана его профессиональному вниманию. О своих собственных чувствах он не упоминает. Из его идеи о том, что важна не сила страсти, а сила характера, необходимая для того, чтобы с ней справиться, вытекает, что чем человек чувственнее, тем больше его заслуга, если он ведет себя противоположно своим желаниям. Однако Фрейд редко выражал эту идею подобным образом.
Мысль о том, что неврозы имеют «сексуальную этиологию», как рассказал Фрейд в 1914 году, принадлежит совсем не ему. На него повлияли трое учителей: Брейер, который однажды сказал ему, что «тайны супружеского алькова» могут играть важнейшую роль; Рудольф Хробак, ведущий гинеколог, который сказал, что единственный полезный рецепт для женщины с больными нервами и мужем-импотентом — это «взять нормальный пенис и повторить дозу»; и Шарко со своим восклицанием: «Но в таких случаях это всегда зависит от гениталий — всегда, всегда, всегда!»
Без сомнения, со стороны Фрейда было благоразумно молчать о своих собственных наклонностях. Его последователи старались не распространяться об этом, но даже при самом поверхностном рассмотрении жизни Фрейда становится очевидно, что этот человек глубоко и лично интересовался сексом. Юнг, друг, который превратился во врага, сказал, что Фрейд потерял Бога и заменил его другим привлекательным образом — сексом, но это едва ли больше чем попытка уязвить его.
Его мысли по поводу актуальных неврозов — неврастении и тревожности, возникающих при «ненормальной» половой жизни, — были разработаны уже после женитьбы. Он не просто принимает моралистскую точку зрения, распространенную в то время и десятилетия спустя, что «контроль рождаемости» и мастурбация вредны, но приводит и факты, подтверждающие это. Он считал, что неврастения и неврозы тревожности возникают при подавлении половой функции. Фрейд был на пути к этой идее еще в 1887 году, когда рассказал Флису о своей пациентке, госпоже А. Уже к 1892 году он подробно обсуждал с другом ее случай и втайне попросил его найти для нее контрацептив, который бы ей не повредил. Многочисленные случаи из его практики свидетельствовали, что презервативы, прерванное половое сношение и сношение без оргазма мужчины являются главными виновниками. Эти случаи никогда не были им подробно описаны или хотя бы подсчитаны.
Фрейд считал, что симптомы — несварение желудка, боль в спине, усталость, тревога и т. п. — вызываются отравляющими веществами, которые организм вырабатывает в случае подавления половой функции. Перспективы у образованных классов были мрачные, и, по мнению Фрейда, низшие слои населения вскоре должны были оказаться в плачевном состоянии. Опубликованные работы на эту тему появились у него ближе к концу века, но уже в феврале 1893 года он пишет об этом Флису в апокалиптическом настроении. Актуальные неврозы «легко предотвратить и совершенно невозможно вылечить». Одно из решений, призванных исключить мастурбацию, вело за собой риск заболеть сифилисом, потому что пришлось бы прибегать к услугам проституток. Альтернатива — «свободные половые отношения между молодыми мужчинами и несвязанными молодыми женщинами» — представлялась возможной лишь при наличии «безвредных способов контрацепции». Фрейд был против презервативов, считая, что они опасны и неприменимы для тех, кто уже страдает неврастенией.
В отсутствие такого выхода общество, похоже, осуждено на то, чтобы стать жертвой неизлечимых неврозов, сводящих на нет радость жизни, разрушающих семьи и передающих эти беды всему новому поколению. Низшие слои общества пока ничего не знают о мальтузианстве [контрацепции], но вскоре они придут к нему естественным путем и окажутся жертвой той же злой судьбы.
Навязчивая озабоченность Фрейда презервативами и мастурбацией (а также не менее вредным воздержанием) была куда менее серьезна, чем та работа, которую он проводил с истериками, пытаясь пролить свет на психические процессы и природу человеческого сознания. Это видно в каждом письме Флису: Фрейд изобилует обобщениями. «Каждый» случай неврастении связан с половыми проблемами, пишет он; «любое количество» связано с прерванными половыми сношениями.
Данные, как считал Фрейд, позволяют ему сделать такие выводы, которые он затем высказывал своим пациентам. «Они восклицают, словно громом пораженные: 'Никто раньше меня об этом не спрашивал!' — и уходят приверженцами новой веры». Нам приходится верить Фрейду на слово, что так действительно и было. Он ставил диагноз невроза, задавал пациенту вопросы о его половой жизни, обнаруживал в его прошлом мастурбацию или попытки контролировать рождаемость, и — оп-ля! — решение было готово.
Фрейд обладал более широкими взглядами, чем врачи-догматы, считавшие контрацепцию и мастурбацию извращениями, которые разлагают моральный облик человечества и становятся причиной болезней. И все же многие годы его идеи о половой жизни человека были столь же ошибочны, а может, и более опасны, потому что являлись частью сложных теоретических выкладок. Его осуждение (сначала в письмах Флису, а затем и в статьях) презервативов, прерванного полового сношения и тому подобного наводит на мысль, что он лично интересовался этой проблемой. Мрачное пророчество о «разрушении семьи», высказанное Флису в начале зимы 1893 года, шло из глубины души.
Фрейд считал себя неврастеником, о чем даже упоминал в своих письмах. Во время военных маневров он писал об этом Брейеру; сообщал он об этом и своей невесте, когда был в Париже в феврале 1886 года: «Моя усталость — это нечто вроде небольшой болезни. Ее называют неврастенией». Эрнест Джонс, который читал неопубликованные письма Фрейда, утверждает, что в те дни у Фрейда были такие симптомы, как перемены настроения и «необычное ощущение усталости». Фрейду наверняка приходило в голову, что вынужденное воздержание во время долгого периода помолвки было одной из причин — а возможно, и главной причиной. Он говорил Марте, что, когда он с ней, его усталость исчезает «как по мановению волшебной палочки».
Женитьба поправила бы положение, если бы не новая проблема — дети. Его мать, Амалия, беременела восемь раз за десять лет. К тому времени как Фрейд женился, образованные люди все чаще стали прибегать к контрацепции, но эта тенденция обошла Зигмунда и Марту стороной. Всего за восемь с лишним лет она родила шестерых детей — почти как Амалия. Ее беременности были проблемой не только для нее, но и для самого Фрейда. Во время помолвки он упоминает в письме о «троих детях, о которых ты преждевременно начала мечтать». Трое детей — это контрацепция или сокращение половой жизни.
К 1880 году уровень рождаемости в Германии стал падать. У жен государственных служащих и интеллигентов рождалось гораздо меньше детей, чем у более бедных слоев населения. Особенно быстро начали сокращаться семьи врачей. В Австрии или любой другой стране, где государственной религией был католицизм, рождаемость снижалась не так быстро, но Фрейд не придерживался ни этой религии, ни какой-то другой.
Эрнст Саймон считает, что его принадлежность к еврейской национальности, «наследие ортодоксального иудаизма предков» повлияли на его точку зрения и он считал секс чем-то вроде обязанности перед своим народом. Трудно представить себе, что Фрейд-атеист думал об этом в таком ключе. Тот же автор отмечает, что к 1890-м годам в «среде либеральных евреев-буржуа» шестеро детей за несколько лет уже были редкостью.
Фрейд не раз высказывал надежду, что Флис откроет приемлемый способ контрацепции, и добавлял, что это принесет пользу человечеству. Впрочем, его жена продолжала беременеть, и помощь нужна была по более конкретному адресу. В июле 1893 года, три месяца спустя после рождения пятого ребенка, Фрейд писал, что считает Флиса «мессией», который найдет ответ. В мае 1895 года, когда Марта уже два месяца носила их шестого ребенка, Фрейд выражал радость по поводу того, что его друг, возможно, решил проблему контрацепции, добавляя: «Для меня спасение на пару месяцев опоздало, но, быть может, это пригодится в следующем году».
Вопрос в том, почему существующие методы предотвращения беременности не подходили Фрейдам. Все барьерные контрацептивы в то время уже существовали. В Лондоне их рекламировали в иллюстрированных брошюрках, продавали на улицах победнее и даже высылали по почте. Можно было приобрести самые разные колпачки, губки и диафрагмы. Резиновые презервативы были довольно грубыми, но те, что делались из кишок животных, использовались уже веками. Все это было доступно и в немецкоязычных странах, где производилась большая часть этой продукции.