Филдинг Хелен. Причина успеха

   – Извините, – доверительным шепотом обратилась я к Коринне. – Зря я надела это идиотское платье. Перевернула весь шкаф, примерила восемь платьев и запаниковала. С вами, наверное, тоже такое бывает.
   – Никогда, – ответила Коринна. – Я люблю простоту в одежде.
   Динсдейл, который сидел напротив, сочувствующе улыбнулся и протянул мне сигарету. Я взяла, хотя вообще-то не курю.
   – Пожалуйста, не курите рядом со мной, – прошипела Коринна.
   Вечер начался скверно. Оливер не заехал за мной. Вместо этого он прислал шофера в шляпе, который сообщил, что Оливер задерживается в студии и встретит меня в Гросвенор-хаус. За этим последовали двадцать минут позора в фойе, полном знаменитостей. Все на меня смотрели, и я понимала почему. Они жалели меня из-за моего идиотского платья. На помощь снова пришел Динсдейл. К тому времени как он взял меня за руку, я уже дважды сходила в дамскую комнату, восемь минут созерцала план размещения гостей, притворяясь, что никак не могу найти “Оливера Марчанта и Гостя”. И только тогда до меня дошло, что Оливер, должно быть, уже давно знал об этом вечере. Знал, что ему понадобится спутница. Может, он пригласил меня в последний момент, потому что его спутница заболела? Наверняка какая-нибудь ухоженная красавица, критик, специалист по упадку эссенциализма в средневековой европейской новелле, с упругими ягодицами, похожими на два бильярдных шарика.
   Ко мне подошел старый эстрадный комик Джимми Хоршэм, начал болтать и никак не отвязывался. Несколько раз он как бы невзначай упомянул, что снял комнату на ночь в Гросвенор-хаус. Но тут появился Динсдейл, и Джимми смущенно улизнул.
   – Дорогая, дорогая! Что ты делаешь с этим грязным старым занудой? Как он только до такого додумался? Пойдем, пойдем. Попробуем канапе. Я прячусь от Барри, – заговорщически прошептал он. Барри Раис тоже был легендой театральной сцены и лучшим другом Динсдейла. – Он пришел с этой слонихой, своей женой. А ты с кем? С этим грязным старикашкой Гинсбергом?
   – Нет. Я с Оливером Марчантом, – гордо ответила я.
   – И где же он, моя дорогая? Почему он бросил тебя на растерзание этим хищникам? – Динсдейл уставился на меня, нахмурив брови так, что глаз стало не видно.
   – Он задерживается в студии.
   – Нет, моя дорогая. Нет, нет, нет. Вот он, смотри, – сказал Динсдейл. Каждая черточка его лица выражала тревогу.
   Я ощутила укол обиды. Оливер, в темном костюме без галстука, стоял и смеялся рядом с Коринной Боргезе – похоже, над своей собственной шуткой. Он наклонялся к ней, выразительно махая руками. Коринна смотрела прямо перед собой, на ее губах играла снисходительная полуулыбка. Динсдейл схватил меня за руку и потащил через зал.
   – Вот он, моя дорогая. Пойдем. Сейчас мы разберемся.
   Я чувствовала себя как ребенок, которого забыли забрать после школы.
   Увидев меня, Оливер на секунду растерялся.
   – Рози! Привет, как дела? Я тебя повсюду ищу. – Он улыбнулся, наклонился и поцеловал меня. Его запах пробудил воспоминания о ночи головокружительной страсти, но Оливеру, похоже, было до лампочки. – Познакомься с Коринной Боргезе, – сказал он.
   – Очень приятно, – сказала я. Наконец-то я начала понемногу разбираться в правилах Клуба Знаменитых.
   – Спасибо, – ответила Коринна. Наступило неловкое молчание.
   – Как дела? – спросил Оливер.
   – Нормально, а у тебя?
   – Нормально. Вот и поговорили.
   Через час все уселись за столы, и я взмолилась, чтобы Оливер не посмотрел на меня и не заметил, что со мной никто не разговаривает. Оливер посмотрел на меня и заметил, что со мной никто не разговаривает. Я попыталась улыбнуться, но вышло неестественно, как-то по-сатанински – как у ребенка Розмари, с желтыми глазами и хлебными крошками в зубах.
   – Всё о'кей? – прошептал он.
   Я весело кивнула и решила рискнуть заговорить с Коринной.
   – Выглядит заманчиво, – оживленно произнесла я, разглядывая меню. Лосось, цыпленок в белом вине и кремовом соусе с равиоли от шеф-повара или стейк из свежего тунца с картофелем “пармантьер”, а на десерт – мусс из белого шоколада в сахарном кружеве.
   – Что такое картофель “пармантьер”? – спросила я.
   – Понятия не имею, нелепость какая-то, – ответила Коринна.
   Полагаю, это уже относилось к тому, что она вынуждена сидеть рядом со мной.
   – Это не вегетарианское блюдо. Где официант?
   – Разве вегетарианцы не едят рыбу? – отважилась спросить я. – Тут есть тунец.
   – Тунец? – Коринна в шоке уставилась на меня, чуть ли не разбрызгивая желчь. – Вы знаете, что происходит при ловле тунца? Вы слышали, что они делают с дельфинами?
   Попытка наладить общение потерпела крах. Я испытала огромное облегчение, когда все наконец доели сахарное кружево и вспыхнули яркие огни телекамер. Зал тут же заерзал, занервничал, будто стая голубей, но вскоре все затихло. Это было захватывающе. Тысячу раз я смотрела такие церемонии дома по телевизору, и вот я здесь. Прозвучали трубы, затем громкий голос возвестил появление ведущего, и снова – трубы. Маленький толстый человечек – организатор шоу – начал активно хлопать в ладоши, одновременно опустив подбородок к груди и говоря что-то в микрофон, прицепленный к уху. Его зад был увешан какими-то проводами. Весь зал послушно тоже стал хлопать. На платформу вышел Ноэль Эдмондс и сделал знак рукой. Хлопанье прекратилось.
   Тем временем к Коринне подошел худощавый молодой человек в очках.
   – Привет. Как дела? – произнес он низким, доверительным голосом, поцеловал ее и стал стрелять глазами.
   – ... уже многие годы восхищает зрителей по обе стороны Атлантики... – говорил Ноэль Эдмондс.
   – Ужасно, правда? Ты говорила с Майклом? Видишь Говарда? Джонатан получит премию. Точно. Я только что говорил с Жан-Полем о его речи.
   – Я пойду с тобой. Не собираюсь сидеть здесь, когда он встанет и пойдет за наградой. Сексист долбаный! – Коринна поднялась и ушла.
   Только что вручили приз за лучшую драму. Режиссер произнес благодарственную речь и был осыпан аплодисментами.
   – Потрясно. Потрясно, черт возьми, – сквозь зубы процедил Билл Бонэм. – Он поблагодарил сценаристов, осветителей, свою долбаную жену и только потом, только потом вспомнил обо мне. Естественно. Я всего лишь сыграл главную роль. Подумаешь! Спасибо.
   Даже те, кто получил награду, были разочарованы. За нашим столиком исходили ядом богатые и знаменитые. Они были переполнены горечью, разочарованием, завидовали тем, кто ухватил больший кусок.
   На сцене молодой актрисе Вики Спанки вручали приз за лучшую женскую роль. Маленького роста, очень хорошенькая, с коротко подстриженными темным волосами. На ней были джинсы и кожаный пиджак. Недавно Вики попала на первые страницы таблоидов – вышла замуж за индейца, который до этого жил в тропическом лесу.
   – Ты отдаешь, отдаешь, отдаешь, и тебя все время съедает жуткий страх, и хочется закричать: “Я – всего лишь человек! Мне страшно!” – объясняла Вики.
   – Да ла-а-адно, – протянула Коринна. Она решила вернуться и заняла место рядом с Оливером.
   Вики Спанки продолжала свой рассказ.
   – Мы можем призвать на помощь наши духовные силы. Давайте задумаемся на мгновение и пошлем мысленные волны любви и разума бразильскому правительству, которое позволяет каждый день вырубать тысячи акров тропических лесов.
   На большом экране позади нее, где шла прямая трансляция, появилось лицо ее мужа, Рани, который сидел за столиком и озирался по сторонам. Вместо набедренной повязки на нем был фрак, но в нижней губе все еще красовался деревянный диск. В одном интервью репортерша спросила Рани, вынимает ли он диск на ночь. Он обиделся.
   – Рани, это и твоя награда, – сказала Вики. Ошеломленного Рани стали подталкивать к сцене. Юная красотка в блестящем платье помогла ему подняться по ступенькам. Зал встал, приветствуя Рани аплодисментами.
   Вернон Бриггс отнял микрофон у толстого человечка и говорил озлобленным шепотом.
   – Заткните ее, – шипел он. – Маркус, убери аборигена со сцены и заставь ее заткнуться, сейчас же. Заткни эту тупую куклу. Мы опаздываем на час и сорок минут. Сними индейца со сцены.
   Оператор тут же подошел к нашему столику и направил камеру на Оливера, возвещая номинацию “Лучшая программа об искусстве”. Коринна изогнулась, чтобы попасть в кадр. На долю секунды в глазах у Оливера промелькнуло бешенство. Потом он стал что-то тихо говорить Коринне. Она кусала губу и все еще смотрела в камеру.
   На большом экране появилась надпись: “Лучшая программа об искусстве”. Вики Спанки отключили микрофон, и девушка со сценарием в руках поспешила к ней, с извинениями выводя ее и Рани со сцены. Вики вздернула нос и поплелась к выходу. Рани шел за ней, вцепившись в награду и улыбаясь, если возможно улыбаться с диском в губе. Когда они проходили мимо нашего столика, он взял Вики за руку. Я слышала, как она зашипела: “Отвяжись, чертов придурок”.
   Оливер и Коринна были в напряжении. На большом экране крутили клип последнего из четырех номинантов. Кевин Гарсайд, кантри-певец, обритый как скинхед, исполнял шахтерские гимны протеста своего собственного сочинения, под свой собственный аккомпанемент на тамбурине. Несколько гватемальских крестьян с вежливым сочувствием наблюдали за ним из своей хижины.
   На камере напротив Оливера зажглась красная лампочка. На сцене Йен Маккеллен открывал конверт. Экран был поделен на квадраты. В одном из них был Оливер с расслабленной улыбкой и Коринна, которая все еще кусала губу.
   – И победитель в номинации “Лучшая программа об искусстве” – Ко...
   На экране Коринна лучезарно заулыбалась и начала подниматься с места.
   – ...Ковайо Софама за “Плач по обездоленным”. Оливер продолжал улыбаться, пока лампочка на камере не погасла.
   Софама Ковайо вручили награду, и он как раз заканчивал свою речь.
   – ...в ваших “ауди”, “мерседесах” и “БМВ” подумайте о тех, у кого нет своего дома. Многие из них младше, чем ваши дети. Их слова, их переживания, поэзия их жизни создали эту программу. Это их награда.
   – Ну ты и идиотка, Коринна, – сказал Оливер.
   Примерно через полчаса мы направились в ресторан “Пицца на пьяцца” – необычайно притихший Билл Бонам, Коринна, какой-то парень по прозвищу Крыса – по-моему, бас-гитарист группы “Экс-гэп”, Вики Спанки – всё еще в слезах и без Рани, комик ХьюиХаррингтон-Эллис и, наконец, Оливер под руку со мной.
   – Эй, Хьюи! – прокричала компания мальчишек, переходивших дорогу. – Супер-пупер! – Это было одно из его любимых словечек. Мальчишки не умолкали: – Супер-пупер, супер-пупер! – Хьюи улыбнулся сквозь зубы и помахал рукой.
   – Вас, наверное, постоянно узнают на улице, – сказала я.
   – Нет, – раздраженно ответил Хьюи. – Это в первый раз.
   В ресторане все без исключения пялились на нас. Не было ни одного свободного столика, но менеджер разогнал каких-то подростков и уговорил их разделиться и сесть за три отдельных стола. Уже через минуту мы сидели за их столом, а вокруг порхали официанты.
   – Боже, мне так неловко. Наверное, у вас постоянно просят автограф. Вы не против? – молодой парень сунул Хьюи под нос клочок бумаги.
   – Разумеется, нет, – ответил Хьюи и пробурчал себе под нос: – Урод мелкий.
   Вики протянула официанту фотографию с автографом, которая совершенно случайно оказалась в ее сумочке.
   К Биллу Бонэму подошла девушка.
   – Извините, наверное, с вами такое постоянно случается.
   Я взмолилась, чтобы к Оливеру тоже кто-нибудь подошел, потому что на его лице уже появилось то самое мрачное выражение. И слава богу, появились две девушки и попросили его расписаться на меню.
   – Извини, придется тебе к этому привыкнуть, – самодовольно сказал Оливер.
   В дверях послышалась какая-то толкотня, и вошел Теренс Твинкл.
   – Привет всем! – прокричал он нашему столику. – Господи, кошмар какой-то. Почему они не могут оставить меня в покое?
   На нем была белая норковая шуба, которая волочилась по полу.

Глава 6

   В поселение мы вернулись в половине первого. Малькольм уже приехал – его облепленный наклейками джип стоял у ворот. К уборной направлялась небольшая процессия, возглавляемая Бетти, которая была одета во все розовое. Она жестикулировала и добродушно смеялась, будто к нам пожаловали члены королевской семьи. Все переоделись в свою лучшую одежду – невообразимо яркие клоунские наряды: платья, рубашки и шаровары в разноцветный горошек и полоску, которые нам сшили портные в лагере. На Малькольме была желтая футболка и шляпа – на таких шляпах обычно бывают всякие идиотские надписи. Рядом с ним стоял новый доктор – среднего роста, блекло одетый. Он игнорировал Бетти и смотрел в другую сторону – в сторону лагеря.
   Услышав шум мотора, члены процессии повернулись и осуждающе взглянули на нас. Мы вышли из джипа, и я увидела, что со стороны столовой бежит Сиан.
   – Я сказала им, что вы срочно понадобились в больнице, – заговорщически прошептала она. – Никто и не заметил, что вы опоздали, вот только Бетти...
   За этим последовал довольно неловкий момент, когда Генри, Сиан и я подошли к уборной, где остановилась процессия. Никто из нас не знал, что делать, поэтому мы просто натянуто улыбались. К счастью, на выручку пришел Генри.
   – Малькольм, дружище! – заорал он, лишь только мы подошли ближе. – Как я рад тебя видеть! Привет! А вы, наверное, новый доктор, очень здорово, очень! Будет с кем хлопнуть по маленькой.
   Мы подошли уже совсем близко, но Генри все еще не умолкал, будто на автопилоте:
   – Жаль, что не успели к вашему приезду... Сами понимаете, больница в такой дыре... Там небольшой кризис, повсюду кровища...
   У нового доктора был совершенно ошарашенный вид. Он казался приятным, но занудным. Жаль.
   – Здравствуйте, – тихо произнес он. – Роберт О'Рурк. – У него был необычайно глубокий голос, как из банки.
   – Генри Монтег, чудесно, чудесно, – Генри все еще не мог успокоиться. Он энергично пожимал доктору руку. – Добро пожаловать на борт. А вот наша замечательная мэмсагиб Рози, – представил меня Генри. – С виду сексуальная цыпа, но на самом деле очень строгая.
   – Строгая, но справедливая, надеюсь, – сказал О'Рурк.
   – Не обращайте внимания на Генри, – сказала Сиан. – Он плохо воспитан.
   Лед растаял. Несмотря на свою взбалмошность. Генри прекрасно понимал, что такое на самом деле “хорошие манеры”.
   – Добро пожаловать, – сказала я. – Малькольм, рада тебя видеть.
   Малькольм улыбнулся своей идиотской улыбкой – сжав зубы – и замахал обеими руками.
   – Вам с доктором О'Рурком предложили выпить? – спросила я.
   – Нет, мы подумали, что доктор сперва захочет посмотреть лагерь, – вмешалась Бетти. – В конце концов, это место станет его домом – милым домом – на какое-то время. – Она понизила голос. – Малькольм, когда у тебя найдется минутка, я бы хотела перекинуться словечком.
   Доктор пристально смотрел на Бетти. Вообще, он производил впечатление очень целеустремленного человека.
   Он взглянул на меня и жестом указал в сторону лагеря:
   – Здесь очень красиво. – “Гразиво”. Никак не могла разобрать, откуда такой сильный акцент.
   – Очень красиво, – ответила я. Потом опустила глаза и увидела его белые носки. Меня передернуло.
   О'Рурк слегка хромал. Линда повела его в новую хижину, а я попыталась исподтишка разглядеть его ногу. Может, она деревянная? Кроме аптечки из вещей у него был всего один полотняный мешок, похожий на сумку для сменной обуви. Похоже, его любовь к путешествиям налегке превзошла все разумные границы: он же приехал на два года. Мне оставалось лишь надеяться, что он не начнет клянчить у нас шампунь.
   Все остальные выглядели опрятно и красиво, и я подумала, что надо привести себя в порядок. Пошла в свою хижину и взглянула в зеркало, которое висело над столом. В зеркало я смотрелась редко.
   Но отлично помню тот момент, потому что именно тогда впервые заметила в своей внешности кое-что новенькое – кроме красного носа и растрепанных волос. Я увидела в зеркале первую морщину. Едва заметную – от носа к уголку рта. Наверное, свет в это время дня падал так, что она сразу бросилась в глаза. Я была в шоке. Хорошо, если бы люди старели наоборот: жизнь была бы намного более оптимистичной, если бы мы рождались морщинистыми старыми развалинами и с годами становились моложе, жизнерадостней и красивее. Меня бы очень успокаивала мысль о том, что к концу жизни кто-то с удовольствием будет играть со мной, менять мне подгузники и возить в коляске, а потом я превращусь в яйцо. Пытаясь задвинуть подальше неприятные экзистенциальные мысли, я вышла на обжигающее солнце и направилась к столовой.
   Мы пообедали, и наступил напряженный момент – чтение почты. Мы нетерпеливо разрывали конверты и молча читали, не замечая ничего вокруг. Значимость почты в Сафиле было трудно переоценить. От того, получали ли мы письма, зависело колебание настроения во всем лагере. Я оглянулась и не увидела ни Бетти, ни Малькольма. Наверное, забивает ему голову баснями о Зубах Ветра. Я решила вмешаться прежде, чем она напугает его до смерти. Призвав на помощь все свое самообладание, проигнорировала стопку писем и даже адресованную мне маленькую посылку и вышла на улицу.
   Завидев меня, Бетти напустила на себя виноватый вид.
   – Я знаю, что Рози думает, будто я старая глупая корова, – затараторила она. – Но, Малькольм, мы обязаны что-то сделать.
   Когда Бетти пыталась умничать, она по-особенному растягивала гласные – “обя-я-я-заны, сде-е-е-лать”.
   Малькольму, похоже, отчаянно хотелось оказаться подальше от Бетти с ее “обя-я-я-занностями”. К нему был нужен деликатный подход. От Малькольма был толк, если все было неизменно и предсказуемо, – но в Африке это невозможно. У него был такой склад ума: он любил ходить кругами, очень медленно, держась подальше от эпицентра событий.
   – Бетти рассказала тебе про слухи? – спросила я.
   – Да, да. Я уже слышал нечто подобное в Сидре. Странная ситуация. Думаю, мы должны подождать, посмотреть, как будут развиваться события.
   Сидра была ближайшим городком, где находился штаб ООН и телефон, который работал, когда ему вздумается.
   – Дело в том, что, если наши опасения подтвердятся, все случится так быстро, что мы не успеем отреагировать. У нас и так уже не хватает продовольствия. Ты знаешь, что поставки не было? В ООН сказали, что корабль с продовольствием не прибыл в порт.
   – Вообще-то, я как раз хотел съездить в Сидру, поговорить об этом и о других делах... Ну, раз у вас всё в порядке, думаю, надо мне собираться. До Сидры путь не близкий.
   Я решила рассказать ему все, что знала сама, но доводы мои звучали неубедительно. Самым веским аргументом было то, что Мухаммед тоже встревожен. Но когда я попыталась донести до Малькольма свою точку зрения, слова мои прозвучали как-то подозрительно – будто я была влюблена в Мухаммеда и ждала от него близнецов.
   Я заставила Малькольма пообещать связаться со мной по радио и сообщить в главный офис в Лондоне. Он сказал, что обсудит проблему с Комиссией ООН по делам беженцев, которая отвечает за гуманитарную помощь. Похоже, все это было ему не по душе. Я не была уверена, что он приложит все усилия.
   – Эй, – сказал Малькольм, прерывая меня на полуслове и глядя мне через плечо, – вы не хотите вернуть мне носки?
   Я обернулась и увидела О'Рурка, который растерялся, а потом произнес: “Конечно”, наклонился и снял ботинки и носки. Обе ноги у него были настоящие. Он выпрямился и взглянул на меня, сворачивая носки и протягивая их Малькольму.
   – У меня было предчувствие, будто я что-то забыл, – сказал он. – Наверное, мне придется... хмм... связать носки. – Неожиданно он улыбнулся. Улыбка вспыхнула и моментально погасла.
   Я проводила Малькольма к воротам и помахала ему вслед. У меня было такое ощущение, будто я что-то сделала не так. Под надзором Малькольма находились поселения беженцев по всей стране. Мне не удалось убедить его похлопотать за нас. Я прошла вперед по дороге и остановилась, глядя, как его машина едет по равнине, оставляя за собой столб пыли. Солнце поднялось высоко. Я долго смотрела Малькольму вслед, пока джип не превратился в маленькое пятнышко на горизонте, – шум мотора затих, и стал слышен только стрекот цикад. Внезапно нахлынуло одиночество. Иногда чувство защищенности и обособленности нашего маленького сообщества пропадало, и я вспоминала о том, что мы всего лишь небольшое поселение среди пустыни. Наш лагерь был похож на маленькие скопления домишек, которые видны с самолета по пути из Англии, – островки, со всех сторон на многие мили окруженные безлюдным пространством. Любое действие встречало препятствие в виде огромных расстояний и затрат времени. Даже до ближайшей Сидры было три часа езды.
   Когда я вернулась в столовую, письма отвлекли меня от этих мыслей. Мама прислала новые кроссовки: черные, похожие на маленькие ботиночки. Я дожидалась их уже два месяца. Еще в посылке было пять пар новых черных трусиков. Всего мне пришло пять писем: три от мамы и два от друзей из Лондона. Я узнала почерк.
   Я распечатала первый конверт, надеясь, что письмо меня развеселит. Я обожала мамины письма. Они всегда начинались так: “Я как раз собиралась попить чаю с пирожком и тут подумала – как там моя Рози?” Снаружи, со стороны ворот, послышался какой-то шум.
   Я была в самом дальнем конце столовой, и к тому времени, как я добежала до ворот, у въезда сформировался такой плотный круг, что было невозможно пробиться и разобрать, что привлекло всеобщее внимание. Потом все начали расходиться, и я увидела О'Рурка, который жестами, очень деликатно, просил людей отойти – будто приглашая гостей на вечеринке пройти от аперитивов к столу. У хижины Бетти, прислонившись к стене, сидело семейство африканцев из Кефти – истощенные, грязные, обессиленные. На земле лежала женщина с тонкими, как трости, ногами, всклокоченными волосами и невидящим взглядом, какой бывает у тех, кто давно ничего не ел. Рядом отец семейства держал на руках ребенка. Только подойдя чуть ближе, я поняла, что ребенок мертв.
   Я застыла на месте. Прежде мы видели подобное каждый день и научились с этим справляться – сохранять здравый смысл и держаться отстраненно, внушая себе, что мы всего лишь выполняем свою работу. Только так мы были способны помочь им. Но сейчас я была застигнута врасплох. Я попыталась напомнить себе, что надо делать: не чувствовать себя сопричастной, не думать о том, что они испытывают, что случится дальше, просто быстро решить, что нужно делать, и сделать это. Я вернулась в столовую, нашла соли от обезвоживания, высококалорийное печенье. Матери нужна была капельница; О'Рурк и Бетти принесли все необходимое, мы с Генри тем временем подогнали джипы. Мы направились в больницу в сопровождении Генри. Я везла отца и мертвого ребенка на третьей машине. Отец плакал. Было мучительно наблюдать за его естественной реакцией на горе – его семья умирает с голоду, ребенок мертв, он в отчаянии.
   Мы сразу нашли людей, которые знали эту семью, – лагерь беженцев был разбит как карта Кеф-ти, чтобы жители одной деревни могли держаться вместе. Мне отчаянно хотелось поговорить с отцом, выяснить, почему они здесь. Они пострадали из-за нашествия саранчи? Будут ли еще беженцы, и если да, то сколько? Но я знала, что нужно оставить все как есть до окончания похорон. Я решила вернуться в поселение и попытаться связаться с Малькольмом по радио.
   Связи не было. Я кричала: “„Содействие" в Сидре, вызывает Сафила. „Содействие" в Сидре, вызывает Сафила”, – но в ответ был слышен только треск. Тишина. Нет связи. Я снова начала вызывать Сидру, потом обхватила голову руками и попыталась сдержать подкативший к горлу комок. Послышался шум мотора. Я попыталась взять себя в руки. Мне нельзя делать глупости. От меня не будет проку, если я раскисну, я должна быть сильной. Распахнулась дверь. Это была Шарон.
   – У тебя ключ от холодильника с вакцинами? – спросила она, потом заметила выражение моего лица и поспешила ко мне. – Ты в порядке?
   – Да, нормально. Просто это напомнило мне...
   – Знаю, – сказала она.
   – У тебя всё нормально?
   – Да... но... Ты же понимаешь, да?
   Необходимо было связаться с Малькольмом, прежде чем он уедет из Сидры, и сообщить ему, что случилось. Всего лишь одна семья, но к нам давно уже не поступали беженцы в таком скверном состоянии, и все эти слухи... Малькольм должен узнать об этом до того, как он отправится в столицу. Я села в джип и поехала в деревню Сафила. В деревне был офис с радиосвязью – местное представительство Комитета помощи – КП, одна из многочисленных аббревиатур, которыми изобиловала наша речь: УВК ООН – Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев, АСК – Ассоциация содействия Кефти, НПО – неправительственные организации. В КП мы должны были сообщать о вновь прибывших. Если их радио работает, я смогу связаться с Малькольмом. Я двигалась к Сафиле. Жара тем временем отступила, солнце уже не так палило.