Страница:
Необходимо упомянуть и врача Мирона, человека незаурядного ума и выдающихся способностей, который был вторым после Амбуаза Паре знатоком в своем деле. Генрих всегда был слаб здоровьем: его часто мучили головные боли и рези в желудке, а от малейшего сквозняка поднимался жар. Поэтому врач, постоянно необходимый ему, стал близким человеком, другом, которому монсеньор поверял самое сокровенное. По счастью, влияние Мирона несколько уравновешивало дурное влияние случайных фаворитов. Постепенно Генрих полюбил верховую езду, которой он мог посвящать целое утро. А затем, неожиданно забросив это увлечение, погружался в сочинения Плутарха или в книги Ронсара, любимого придворного поэта той поры.
Достоинства и недостатки монсеньора делали его совсем непохожим на остальных Валуа, за исключением, пожалуй, его двоюродной бабушки, Маргариты Наваррской. И напротив, его обаяние, способности, пристрастие к роскоши, любовь к искусству и драгоценностям, наконец его чувствительность делали Генриха достойным потомком рода Медичи. И огромная ошибка его матери состояла в том, что Екатерина слишком поторопилась навязать ему роль зрелого человека вместо того, чтобы позволить еще несколько лет взрослеть и совершенствовать столь прекрасные качества.
Когда официальное примирение Гизов и Бурбонов состоялось и благодаря мудрым указам канцлера, взгляды которого остались неизменными, мир в государстве был установлен, Екатерина покидает Мулен.
В августе 1566 года с севера приближается новая угроза: Филипп II попытался навязать Нидерландам свой деспотичный режим, благодаря которому он держал в узде Испанию. Но Филипп плохо знал окраины своей империи и не понимал, что провинции всегда стремились сбросить ярмо, решительно отвергая любое, даже незначительное давление со стороны центральной власти. Религиозный конфликт подлил масла в огонь. Возмущенный растущим влиянием протестантизма, король, не колеблясь ни минуты, разводит на площадях Брюсселя и Анвера костры инквизиции. И нидерландские буржуа, которые всегда считали себя хозяевами в своих городах и которые за всю историю страны ни разу не склонили головы ни перед королем Франции, ни перед герцогом Бургундским, ни перед Карлом V, отказываются оплачивать аутодафе святой инквизиции. Некоторые представители знати просят графа де Орн, графа Эгмонта и принца Оранского вступиться за них.
После бурных переговоров посланников с губернатором Нидерландов, мятежники открыто начинают враждебные действия против Испании.
Подавить бунтарские настроения поручается герцогу Альбе, который запрашивает разрешение пройти с войском через территорию Франции, чтобы скорее приступить к выполнению своей миссии. Екатерина такого разрешения не дает, иронически удивляясь возмущению сурового министра, после этого напряженные отношения Франции и Испании становятся открыто враждебными. Филипп II захлопнул дверь перед носом французского посланника, и жест этот был расценен всеми как предвестник неминуемой войны.
Обеспокоенная известием, что отряды герцога Альбы стоят у самой границы с Францией, Екатерина созывает в Сен-Жермен чрезвычайный совет. На нем Конде и Шатийон требуют принять решительные меры. Речь шла о предосторожностях на случай возможного нападения испанской армии, о том, чтобы вернуться к политике Генриха II, помочь голландским протестантам, как он помогал немецким, и парализовать действия Филиппа II.
Королева-мать согласилась призвать 6000 швейцарских наемников, но возражала против агрессивных демонстраций: она больше не доверяла никому. Это тут же оживляет воинственные настроения молодых дворян. Они заражают и Генриха, который уже видит себя во главе армии в полной военной амуниции. Он умоляет мать доверить ему командование войсками так, словно выпрашивает какое-нибудь лакомство. Екатерина нежно улыбается, представляя любимого отпрыска в императорском венке из лавровых листьев.
Но, к несчастью, есть еще один человек, снедаемый теми же мыслями. Новую принцессу Конде больше не удовлетворяет полная развлечений жизнь в замке Сен-Валери, и она внушает своему супругу мысль, что ему пристало занять подобающее место в жизни государства. Монморанси был уже слишком стар, чтобы занимать свой пост, а именно главе французских протестантов должна была принадлежать честь вести войну, цель которой – освобождение братьев по религии.
И Конде подает прошение о должности генерал-лейтенанта. Просьба эта сильно не понравилась королеве-матери, но еще больше – друзьям монсеньора, которые полагали близким свой приход к власти.
И как-то вечером во время празднества в замке Сен-Жермен герцог Анжуйский подошел к принцу Конде и в резких выражениях обвинил его в том, что тот претендует на должность монсеньора.
«Имейте в виду, – кричит он, – что чем больше вы будете стремиться к высотам власти, тем меньшую роль я отведу вам!» – «Извольте, я уступаю дорогу, – отвечает побелевший от ярости принц Конде, – но делаю это по своей воле». Через несколько дней он покидает двор и уединяется в замке Сен-Валери, где начинает вынашивать планы мести.
А тем временем наводящие на всех ужас солдаты герцога Альбы продвигались к Брюсселю. Напуганная французская знать при их приближении возводила оградительные сооружения. Екатерина вздохнула с облегчением только тогда, когда узнала, что герцог Альба достиг Люксембурга. Оказавшись на месте, министр Филиппа II вполне оценил всю сложность ситуации и указал своему королю на возможность внутреннего конфликта. С этого момента политика Филиппа II становится либеральнее, к огромному удовлетворению королевы-матери.
Шел сентябрь 1567 года, и Екатерина была столь уверена в полном спокойствии Франции, что не придала никакого значения сообщению, что в Шатильон-сюр-Луань, резиденцию адмирала, стягиваются войска.
Однако именно в этом спокойном месте, где совещались вожди протестантов, решалась судьба Франции. Одни, не колеблясь, предлагали возобновить войну и не дать двору привести в исполнение черные замыслы: они имели в виду заговор, который, как считалось, состоялся в Байонне два года назад. Но Колиньи, старавшемуся держаться умеренной линии, доводы эти показались недостаточно убедительными, чтобы еще больше обострять отношения с Испанией и выступать против либерального французского правительства, которое почти симпатизировало протестантам. Его мнение становится известно супруге принца Конде, который вскорости организовывает вторую встречу вождей гугенотов – теперь в Сен-Валери, куда старается привлечь всех заядлых дуэлянтов, всех нетерпеливых. Тем временем в Нидерландах герцог Альба арестовал графов Орна и Эгмонта, что было воспринято протестантами как первый акт пьесы, разыгрываемой Екатериной и ее зятем, Филиппом II. Опасаясь полного уничтожения, французские протестанты вынуждены были последовать примеру своих голландских собратьев по религии. В ход были пущены воинственные вымыслы, и простым гугенотам уже мерещились костры инквизиции – толпа слепо последовала по пути, указанному главарями французских протестантов.
Ничего не подозревавший двор по-прежнему пребывал в замке Монсо. Конде, исполненный решимости применить силу там, где пять лет назад он от этого открыто отказался, решает сместить короля.
Екатерина ни о чем не подозревала. Обеспокоенная своей недавней ссорой с Испанией, она старалась не сделать ни одного неверного шага в отношении французских протестантов. Еще 24 сентября она разослала письма в провинции, требуя неукоснительного соблюдения Амбуазского эдикта. А уже 27 сентября ей сообщили о том, что войско гугенотов вот-вот окружит замок.
Глупость этой затеи была столь очевидна, а последствия совершаемой ошибки могли быть столь ужасны, что поначалу ни королева, ни канцлер просто не поверили известию. Л’Опиталь вышел из себя и резко отозвался об интриганах, распространяющих подобные выдумки, дабы посеять семена недоверия между королем и его поддаными. Но сведения эти подтверждались – и пришлось отступить перед очевидностью. Екатерина решает покинуть замок не медля ни минуты, и двор укрывается за крепостными стенами Mo, куда срочно вызывают швейцарскую гвардию.
Когда королева оказалась под защитой аркебуз и копий швейцарцев, прошел ее испуг, но не крайнее изумление. Она никак не могла понять происшедшего – оправдания этой глупости не было. Теперь предстояло добраться до Парижа. Ответственность лежала на полковнике Пфайфере, командовавшем наемниками, – в его руках было все, но он поставил условие, что его приказы будут беспрекословно выполняться.
Старый вояка расположил свои войска по принципу македонской фаланги, образовав гигантский квадрат, ощетинившийся во все стороны штыками. В центре этой живой крепости он поместил двор, и с осторожной неспешностью все двинулись к столице. Вскоре показались войска гугенотов под предводительством Конде и Дандело. Пфайфер останавливает свою колонну и вытягивает ее в довольно удлиненный прямоугольник. У гугенотов не было ни пехоты, ни артиллерии, а поскольку их пистолетов и шпаг было явно недостаточно, чтобы вступать в бой со швейцарцами, они быстро ретируются. Пфайфер продолжает свой путь, а мятежники вновь появляются уже в Ланьи, но теперь их гораздо больше. И тогда швейцарцы вытягиваются вдоль всей дороги, образуя живой барьер, под прикрытием которого королевская семья и двор во весь опор скачут в Париж. Они добираются туда благополучно, хотя и в разорванных одеждах – попытка протестантского переворота была подавлена 28 сентября 1567 года, но стране это принесло неисчислимые бедствия.
Юный Карл IX еще не занимался сам управлением государством, и религиозные распри не сильно его занимали, но его чувствительная душа не могла вынести оскорбления, нанесенного этим заговором. И он никогда не простит протестантам, что те «заставили его ускорить шаг».
Что же до королевы-матери, то она не могла скрыть своего возмущения. Дружба с протестантами, некогда, может быть, даже излишняя, обернулась ненавистью, которая росла по мере того, как Екатерина видела глупости, совершаемые Конде, нетерпимость вождей гугенотов, их алчность. В этих людях, неспособных управлять государством, но претендовавших на эту роль, она видела истинных врагов единства. И когда на заседании совета Л’Опиталь пытается предложить меры, ведущие к примирению, королева-мать резко обрывает его: «Это из-за вас и ваших возвышенных речей об умеренности и справедливости мы оказались там, где оказались!»
Согласно древнему церемониалу королевский герольд был отправлен к Конде и Колиньи с требованием распустить их войско и явиться к королю. Гугеноты отказались и потребовали созыва Генеральных штатов.
Несмотря на волнения, в Париже, жаждущем крови еретиков, предпринимается еще одна попытка примирения при посредничестве коннетабля, но смягчить противоречия не удалось – оставалось прибегнуть к оружию.
Блистательно самоуверенные, протестанты атакуют Париж, имея всего горстку в две тысячи людей – мошка против слона. Коннетабль не хотел сражаться со своими племянниками, но возбуждение горожан передалось и ему: он встает во главе войска численностью в двадцать одну тысячу человек, по своему обыкновению перебирая четки и перемежая молитвы проклятиями. Встреча с гугенотами состоялась в Сен-Дени.
В отместку за воинственность парижан Монморанси располагает городское ополчение впереди, и конница гугенотов, ворвавшись в ряды необученных буржуа, растаптывает их. Тогда коннетабль стремительно атакует и оказывается в центре вражеского войска. Несмотря на свои семьдесят пять лет, он еще прекрасно владеет шпагой, но, к несчастью, его лошадь споткнулась, и как только Монморанси спешился, он увидел одного из своих злейших врагов – шотландца Роберта Стюарта. Призывая на помощь Сент-Андре, погибшего в битве при Дрё, старый вояка делает отчаянное усилие и выбивает шотландцу пару зубов; тогда тот одним выстрелом отправляет душу Монморанси в вечность.
Сыновья коннетабля приходят на помощь, и Конде с Колиньи вынуждены отступить. Было это 10 ноября 1567 года.
Но победа была не очень убедительной: на следующий день адмирал сжег Шапель. Однако гораздо более серьезные последствия имела смерть Монморанси. Кому теперь доверить командование войсками, если оставался риск, что победитель станет решать судьбу королевства?
Екатерина не могла упустить подходящего случая выдвинуть на первый план своего обожаемого сына. В ослеплении материнской любви, которая так часто затмевала ее ясный ум, она назначает монсеньора генерал-лейтенантом. И без всякой военной подготовки Генрих в шестнадцать лет занимает пост, который стал бы тяжелым бременем и для более зрелого человека. Исход войны и будущее монархии зависят теперь от неопытного подростка, мало что смыслящего в делах управления государством.
В первый момент сам Генрих растерялся от нового поворота судьбы, но ему нравилось повелевать, нравились слава и почет.
Странен был выбор его наставников: с одной стороны, взбалмошный и безрассудный герцог Немурский, герой заговора 1561 года, после которого он долгое время оставался в тени, а с другой – маршал Коссе, спокойный и все подвергающий сомнению. Конфликт между двумя столь непохожими людьми был неизбежен.
Генрих столкнулся в своем штабе и с другими противоречиями. Война была гражданской, и из-за этого у большинства офицеров складывалось впечатление, что они волонтеры. И каждый считал себя полным хозяином в своем полку или взводе, вовсе не обязанным кому бы то ни было повиноваться. И если от какого-либо капитана требовали дисциплины, то всегда был риск, что он вместе со своими солдатами тут же перейдет в другое вероисповедание.
Силы были слишком неравные, и протестанты отступали. Вскоре они обратились к королю с предложением о перемирии, которое тот передал своему генерал-лейтенанту. Посовещавшись со своим штабом, Генрих 29 ноября направляет брату пространный рапорт, который заключается следующим выводом: «Ввиду того плачевного состояния, до которого эта война довела королевство, – пишет он, – полагаю, что вы должны договориться с ними на их условиях».
Этот мудрый совет исходит от самого герцога Анжуйского, а не от его нерадивых приближенных. Но когда он попытался начать в Немуре переговоры, то столкнулся с неприемлемостью выдвигаемых гугенотами требований. Стало ясно, что затея с переговорами была лишь хитрой уловкой: надо было выиграть время, пока из Германии не подоспеют наемники герцога Казимира. Как только те пересекли границу с Францией, войско гугенотов под предводительством принца Конде, пройдя через Шампань, присоединяется к наемникам, а католическая армия, безуспешно пытаясь догнать врага, занимает позиции в Витри.
Эта бессмысленная, безумная война, единственной целью которой, казалось, было опустошение и разорение Франции, приводила в отчаяние королеву-мать. Она направляется в Шалон, резиденцию кардинала Шатийонского, брата Колиньи, и пытается снова начать переговоры. Но в Париже, куда Екатерина затем пригласила кардинала, священники своими проповедями разжигали в народе такую ярость, что кардинал Шатийонский осмеливается появиться там лишь тайком и в чужом платье, что, впрочем, не помешало нунцию узнать о его приезде и потребовать ареста. Королеве стоило больших усилий настоять на безопасности кардинала. Филипп II предложил миллион, если переговоры будут прекращены. Еще один огонек надежды был задут.
А тем временем принц Конде и герцог Казимир пересекли Бургундию, опустошив ее по дороге и, выйдя к берегам Луары, взяли Блуа. Монсеньор укрепился в Ножане. Гугеноты сжигали все на своем пути; они грабили, насиловали и истязали местных жителей. Генрих в Вильнёв-Сен-Жорж совещается со своей матерью – наемникам было решено противопоставить наемников. Ухоженные немецкие земли являли собой неистощимые запасы людских ресурсов, и Екатерина ведет переговоры с герцогом Саксонским и герцогом Рейнским о присылке значительного количества солдат.
Конде, исполненный решимости одолеть и этих новых противников, за два дня проходит двадцать лиг и, соединившись с отрядами Мувана, осаждает Шартр.
Тут он неожиданно сталкивается с острой нехваткой средств, а заставить наемников сражаться без денег – выше человеческих сил. Конде вынужден направить королю предложение о перемирии.
Молодой король, еще помнивший свое вынужденное бегство из Mo, ответил резким отказом, но Екатерина придерживалась другого мнения. Она была тем более заинтересована в переговорах, поскольку Филипп II, крайне озабоченный своим полубезумным сыном дон Карлосом, не обращал никакого внимания на то, что творится во Франции, и Екатерина заставляет Карла IX назначить полномочных представителей для переговоров.
Договор был подписан в Лонжюмо 22 марта 1568 года, к великому огорчению адмирала. Король подтверждал основные положения Амбуазского эдикта, оплачивал из своей казны немецких наемников, сражавшихся против него, но сохранял свою армию в отличие от гугенотов, которые оказывались совершенно безоружными.
Договор не воспринимают всерьез ни католики, ни протестанты. Первые продолжают беспощадную войну, и количество убитых ими за несколько месяцев еретиков исчисляется десятками сотен. Один из историков называет цифру в десять тысяч жертв!
Что же касается протестантов, то они наотрез отказываются покинуть свои города-крепости, особенно Ла-Рошель.
В этом большом порте стоял настоящий флот, способный потягаться с армадой Филиппа II. На севере страны Вильгельм Оранский и его брат Людовик благодаря поддержке французских единоверцев могли рассчитывать на помощь большого количества волонтеров. В гневе Екатерина отправляет на галеры всякого, кто заподозрен в намерении присоединиться к этим мятежникам и тем самым вовлечь Францию в конфликт с Испанией. Поскольку настоящего примирения так и не получилось, королева-мать вынуждена прибегнуть к другим средствам.
С 1568 года начинается подлинное возрождение католицизма по сравнению с тем состоянием, в котором он находился в предыдущее десятилетие. В 1560 году казалось, что будущее за кальвинизмом. К нему тянулись знать, молодежь, люди искусства; заигрывать с ересью было модно, а люди, хранящие верность католицизму, казались невеждами и фанатиками.
В 1568 году происходит полный поворот. Иезуиты отправляются в провинции и стараются вразумить людей. Один из их самых веских доводов звучал так: «Разве мог Господь допустить, чтобы великие люди и короли в течение пятнадцати-шестнадцати веков жили в заблуждении? Думать так – значит богохульствовать».
Укрепив основы католической веры в массе простых людей, орден иезуитов начинает играть ведущую роль в Риме и в Мадриде. Пий V и Филипп II, непоколебимые католики, являли собой идеал папы римского и монарха с точки зрения святой инквизиции, мнение которой было решающим в тот исторический момент.
Под влиянием иезуитов католицизм быстро набирает силу во всей Европе. Во Франции снова начинает играть большую роль семейство Гизов, которое теперь возглавляет молодой семнадцатилетний Генрих, бесстрашный красавец с роскошными белокурыми локонами.
Екатерина заволновалась – она не могла позволить постороннему выдвинуться на первое место. Рассуждая логически, она должна была бы усилить влияние короля, но у короля и так уже была корона, а слава, обожание толпы и всеобщее уважение должны достаться ненаглядному сыну.
Именно эти соображения определили ее линию поведения и задачи, которые она поставила перед собой: возглавить католическое движение, чтобы оно не пошатнуло трон, и во главе этого движения поставить Генриха.
Л’Опиталь как олицетворение прошлой политики, от которой Екатерина решила отказаться, становится неудобным человеком. В Королевский совет вводится кардинал Лотарингский, а потом и представители семей Гонди, Бираг, благодаря чему в совете создается атмосфера нетерпимости. Монархия складывает с себя полномочия беспристрастного верховного судьи и становится во главе одной из партий. Двор немедленно реагирует на эти изменения. Несмотря на то что экономические трудности достигли своей высшей точки, тут по-прежнему царили роскошь и великолепие. Как всегда в критические минуты, Валуа, стараясь скрыть трудности, увеличивали количество приближенных.
И Екатерина поддерживает пышность двора, где «порядочные женщины», офицеры, знать, поэты и астрологи вели жизнь внешне фривольную, но на самом деле полную скрытого подтекста, порой довольно страшного. Здесь любили, увлекались, подчиняли; здесь, забыв обо всем, играли со смертью. Сюда ввозили из Италии духи, венецианские зеркала, актеров, пудру, корсеты для дам, серебряные украшения, стилеты, утонченные пороки и нероновское сибаритство.
Презабавное зрелище являли собой французские солдафоны, пытавшиеся перенять манеру поведения и стиль эпохи упадка Византии! Бездумная погоня за роскошью породила совершенно невообразимую и ужасную моду. Женщины ходили, затянутые в длинные железные корсеты, неуклюже переваливаясь в огромных фижмах. Выходя, они закрывали лицо маской, завязки от которой надо было сжимать зубами. Когда им приходилось садиться на лошадь, полностью парализованные, слепые и немые, они напоминали странные манекены.
В течение долгого времени они стремились покорять сердца протестантов. И вдруг все переменилось – теперь красивыми юношами могли считаться только католики. На балах, на охоте, на парадах самые почетные места занимают семейство Гизов и католическая дворянская молодежь.
Стремясь угодить королеве-матери, придворные соревновались в преклонении перед герцогом Анжуйским. И каждый, начиная с кардинала Лотарингского и кончая юным пажом, готов был отдать что угодно за легкий кивок головы в ответ на грубую лесть. Великолепный, осыпаемый почестями, не знающий счета деньгам, Генрих уверовал, что он призван сыграть решающую роль в жизни Франции. К тому же он был влюблен.
Луиза де Лаберодьер дю Руше несколько лет назад привела к Екатерине Антуана Наваррского, совершенно запутавшегося в расставленных ею сетях. В награду за это ей была оказана честь лишить невинности сначала короля, а потом монсеньора. Но однако не ей суждено было занять первое место в сердце молодого принца – ее тут же сменила другая фрейлина королевы. Рене де Рьё принадлежала к одному из самых знатных семейств Бретани; эта величественно блистательная женщина отнюдь не была наивной. По просьбе Данвиля она обучила искусству любви тринадцатилетнего Тюренна, который посвятил ей следующие строки: «Никто не помог мне так, как Вы, войти в жизнь и научиться дышать воздухом двора».
Но честолюбивая красавица метила выше. Генрих быстро попал в ее сети, увлеченный совершенным изяществом молодой женщины и одновременно возможностью обладать одной из первых красавиц двора.
Соблазнительница прикидывается испуганной, жеманится, просит доказательств любви. Генрих прибегает к помощи официального придворного поэта Филиппа Депорта и заказывает ему сонеты, которые он, подписав своим именем, вручает ненаглядной дульсинее. Красавица быстро позволяет увлечь себя на ложе принца, мечтая проснуться однажды ее королевским величеством.
Исполненный гордости, Генрих воображал себя повелителем мира, но кто-то недобрым взглядом наблюдает за его успехом, и этот кто-то – король. Карл был странным юношей, в котором ум и искренняя сердечность становились жертвами неровного характера. Его приступы ярости были ужасны. Казалось, в него вселялся бес, от которого юноша безуспешно пытался освободиться. Вернувшись после изнурительной охоты, он отправлялся отдыхать в кузницу или наполнял дворец трубными звуками охотничьего рога.
Оба брата не сильно любили друг друга. Генриху были отвратительны жестокость Карла, его грубость. Старший же завидовал красоте младшего, тому, что он был всегда окружен вниманием и мать выделяла его среди остальных детей. А поскольку выразить свою неприязнь к Генриху открыто Карл не мог, опасаясь королевы, то он нашел другой способ. Раз католики превратили Генриха в идола, то Карл, оставив в стороне дурные воспоминания о заговоре в Mo, начинает осыпать милостями протестантов. Его друзьями становятся Ларошфуко и Роган. Монсеньор же, напротив, при каждом удобном случае пытается подчеркнуть оскорбительное презрение к дворянам-протестантам.
И вот между двумя молодыми людьми упало яблоко раздора – им стала их очаровательная сестра, принцесса Маргарита. Ей едва исполнилось пятнадцать, но губы ее уже звали к поцелуям, а глаза, полные обещаний, могли воодушевить кого угодно.
Мать, внушавшая Маргарите панический ужас, почти не замечала ее и призывала ко двору только в особо торжественных случаях; девочка выросла в Амбуазском замке со своим братом, герцогом Алансонским. Она хорошо знала латынь, греческий, музыку. Однако Екатерина почти не вспоминала о ней, кроме тех случаев, когда ей приходило в голову выдать Маргариту за дона Карлоса или за короля Португалии. Но однажды королева заметила, сколь красива ее дочь. Она решила, что негоже оставлять в тени создание, способное привлечь к трону новых верных слуг, и маленькую Марго привезли, чтобы теперь она блистала в Лувре.
Достоинства и недостатки монсеньора делали его совсем непохожим на остальных Валуа, за исключением, пожалуй, его двоюродной бабушки, Маргариты Наваррской. И напротив, его обаяние, способности, пристрастие к роскоши, любовь к искусству и драгоценностям, наконец его чувствительность делали Генриха достойным потомком рода Медичи. И огромная ошибка его матери состояла в том, что Екатерина слишком поторопилась навязать ему роль зрелого человека вместо того, чтобы позволить еще несколько лет взрослеть и совершенствовать столь прекрасные качества.
Когда официальное примирение Гизов и Бурбонов состоялось и благодаря мудрым указам канцлера, взгляды которого остались неизменными, мир в государстве был установлен, Екатерина покидает Мулен.
В августе 1566 года с севера приближается новая угроза: Филипп II попытался навязать Нидерландам свой деспотичный режим, благодаря которому он держал в узде Испанию. Но Филипп плохо знал окраины своей империи и не понимал, что провинции всегда стремились сбросить ярмо, решительно отвергая любое, даже незначительное давление со стороны центральной власти. Религиозный конфликт подлил масла в огонь. Возмущенный растущим влиянием протестантизма, король, не колеблясь ни минуты, разводит на площадях Брюсселя и Анвера костры инквизиции. И нидерландские буржуа, которые всегда считали себя хозяевами в своих городах и которые за всю историю страны ни разу не склонили головы ни перед королем Франции, ни перед герцогом Бургундским, ни перед Карлом V, отказываются оплачивать аутодафе святой инквизиции. Некоторые представители знати просят графа де Орн, графа Эгмонта и принца Оранского вступиться за них.
После бурных переговоров посланников с губернатором Нидерландов, мятежники открыто начинают враждебные действия против Испании.
Подавить бунтарские настроения поручается герцогу Альбе, который запрашивает разрешение пройти с войском через территорию Франции, чтобы скорее приступить к выполнению своей миссии. Екатерина такого разрешения не дает, иронически удивляясь возмущению сурового министра, после этого напряженные отношения Франции и Испании становятся открыто враждебными. Филипп II захлопнул дверь перед носом французского посланника, и жест этот был расценен всеми как предвестник неминуемой войны.
Обеспокоенная известием, что отряды герцога Альбы стоят у самой границы с Францией, Екатерина созывает в Сен-Жермен чрезвычайный совет. На нем Конде и Шатийон требуют принять решительные меры. Речь шла о предосторожностях на случай возможного нападения испанской армии, о том, чтобы вернуться к политике Генриха II, помочь голландским протестантам, как он помогал немецким, и парализовать действия Филиппа II.
Королева-мать согласилась призвать 6000 швейцарских наемников, но возражала против агрессивных демонстраций: она больше не доверяла никому. Это тут же оживляет воинственные настроения молодых дворян. Они заражают и Генриха, который уже видит себя во главе армии в полной военной амуниции. Он умоляет мать доверить ему командование войсками так, словно выпрашивает какое-нибудь лакомство. Екатерина нежно улыбается, представляя любимого отпрыска в императорском венке из лавровых листьев.
Но, к несчастью, есть еще один человек, снедаемый теми же мыслями. Новую принцессу Конде больше не удовлетворяет полная развлечений жизнь в замке Сен-Валери, и она внушает своему супругу мысль, что ему пристало занять подобающее место в жизни государства. Монморанси был уже слишком стар, чтобы занимать свой пост, а именно главе французских протестантов должна была принадлежать честь вести войну, цель которой – освобождение братьев по религии.
И Конде подает прошение о должности генерал-лейтенанта. Просьба эта сильно не понравилась королеве-матери, но еще больше – друзьям монсеньора, которые полагали близким свой приход к власти.
И как-то вечером во время празднества в замке Сен-Жермен герцог Анжуйский подошел к принцу Конде и в резких выражениях обвинил его в том, что тот претендует на должность монсеньора.
«Имейте в виду, – кричит он, – что чем больше вы будете стремиться к высотам власти, тем меньшую роль я отведу вам!» – «Извольте, я уступаю дорогу, – отвечает побелевший от ярости принц Конде, – но делаю это по своей воле». Через несколько дней он покидает двор и уединяется в замке Сен-Валери, где начинает вынашивать планы мести.
А тем временем наводящие на всех ужас солдаты герцога Альбы продвигались к Брюсселю. Напуганная французская знать при их приближении возводила оградительные сооружения. Екатерина вздохнула с облегчением только тогда, когда узнала, что герцог Альба достиг Люксембурга. Оказавшись на месте, министр Филиппа II вполне оценил всю сложность ситуации и указал своему королю на возможность внутреннего конфликта. С этого момента политика Филиппа II становится либеральнее, к огромному удовлетворению королевы-матери.
Шел сентябрь 1567 года, и Екатерина была столь уверена в полном спокойствии Франции, что не придала никакого значения сообщению, что в Шатильон-сюр-Луань, резиденцию адмирала, стягиваются войска.
Однако именно в этом спокойном месте, где совещались вожди протестантов, решалась судьба Франции. Одни, не колеблясь, предлагали возобновить войну и не дать двору привести в исполнение черные замыслы: они имели в виду заговор, который, как считалось, состоялся в Байонне два года назад. Но Колиньи, старавшемуся держаться умеренной линии, доводы эти показались недостаточно убедительными, чтобы еще больше обострять отношения с Испанией и выступать против либерального французского правительства, которое почти симпатизировало протестантам. Его мнение становится известно супруге принца Конде, который вскорости организовывает вторую встречу вождей гугенотов – теперь в Сен-Валери, куда старается привлечь всех заядлых дуэлянтов, всех нетерпеливых. Тем временем в Нидерландах герцог Альба арестовал графов Орна и Эгмонта, что было воспринято протестантами как первый акт пьесы, разыгрываемой Екатериной и ее зятем, Филиппом II. Опасаясь полного уничтожения, французские протестанты вынуждены были последовать примеру своих голландских собратьев по религии. В ход были пущены воинственные вымыслы, и простым гугенотам уже мерещились костры инквизиции – толпа слепо последовала по пути, указанному главарями французских протестантов.
Ничего не подозревавший двор по-прежнему пребывал в замке Монсо. Конде, исполненный решимости применить силу там, где пять лет назад он от этого открыто отказался, решает сместить короля.
Екатерина ни о чем не подозревала. Обеспокоенная своей недавней ссорой с Испанией, она старалась не сделать ни одного неверного шага в отношении французских протестантов. Еще 24 сентября она разослала письма в провинции, требуя неукоснительного соблюдения Амбуазского эдикта. А уже 27 сентября ей сообщили о том, что войско гугенотов вот-вот окружит замок.
Глупость этой затеи была столь очевидна, а последствия совершаемой ошибки могли быть столь ужасны, что поначалу ни королева, ни канцлер просто не поверили известию. Л’Опиталь вышел из себя и резко отозвался об интриганах, распространяющих подобные выдумки, дабы посеять семена недоверия между королем и его поддаными. Но сведения эти подтверждались – и пришлось отступить перед очевидностью. Екатерина решает покинуть замок не медля ни минуты, и двор укрывается за крепостными стенами Mo, куда срочно вызывают швейцарскую гвардию.
Когда королева оказалась под защитой аркебуз и копий швейцарцев, прошел ее испуг, но не крайнее изумление. Она никак не могла понять происшедшего – оправдания этой глупости не было. Теперь предстояло добраться до Парижа. Ответственность лежала на полковнике Пфайфере, командовавшем наемниками, – в его руках было все, но он поставил условие, что его приказы будут беспрекословно выполняться.
Старый вояка расположил свои войска по принципу македонской фаланги, образовав гигантский квадрат, ощетинившийся во все стороны штыками. В центре этой живой крепости он поместил двор, и с осторожной неспешностью все двинулись к столице. Вскоре показались войска гугенотов под предводительством Конде и Дандело. Пфайфер останавливает свою колонну и вытягивает ее в довольно удлиненный прямоугольник. У гугенотов не было ни пехоты, ни артиллерии, а поскольку их пистолетов и шпаг было явно недостаточно, чтобы вступать в бой со швейцарцами, они быстро ретируются. Пфайфер продолжает свой путь, а мятежники вновь появляются уже в Ланьи, но теперь их гораздо больше. И тогда швейцарцы вытягиваются вдоль всей дороги, образуя живой барьер, под прикрытием которого королевская семья и двор во весь опор скачут в Париж. Они добираются туда благополучно, хотя и в разорванных одеждах – попытка протестантского переворота была подавлена 28 сентября 1567 года, но стране это принесло неисчислимые бедствия.
Юный Карл IX еще не занимался сам управлением государством, и религиозные распри не сильно его занимали, но его чувствительная душа не могла вынести оскорбления, нанесенного этим заговором. И он никогда не простит протестантам, что те «заставили его ускорить шаг».
Что же до королевы-матери, то она не могла скрыть своего возмущения. Дружба с протестантами, некогда, может быть, даже излишняя, обернулась ненавистью, которая росла по мере того, как Екатерина видела глупости, совершаемые Конде, нетерпимость вождей гугенотов, их алчность. В этих людях, неспособных управлять государством, но претендовавших на эту роль, она видела истинных врагов единства. И когда на заседании совета Л’Опиталь пытается предложить меры, ведущие к примирению, королева-мать резко обрывает его: «Это из-за вас и ваших возвышенных речей об умеренности и справедливости мы оказались там, где оказались!»
Согласно древнему церемониалу королевский герольд был отправлен к Конде и Колиньи с требованием распустить их войско и явиться к королю. Гугеноты отказались и потребовали созыва Генеральных штатов.
Несмотря на волнения, в Париже, жаждущем крови еретиков, предпринимается еще одна попытка примирения при посредничестве коннетабля, но смягчить противоречия не удалось – оставалось прибегнуть к оружию.
Блистательно самоуверенные, протестанты атакуют Париж, имея всего горстку в две тысячи людей – мошка против слона. Коннетабль не хотел сражаться со своими племянниками, но возбуждение горожан передалось и ему: он встает во главе войска численностью в двадцать одну тысячу человек, по своему обыкновению перебирая четки и перемежая молитвы проклятиями. Встреча с гугенотами состоялась в Сен-Дени.
В отместку за воинственность парижан Монморанси располагает городское ополчение впереди, и конница гугенотов, ворвавшись в ряды необученных буржуа, растаптывает их. Тогда коннетабль стремительно атакует и оказывается в центре вражеского войска. Несмотря на свои семьдесят пять лет, он еще прекрасно владеет шпагой, но, к несчастью, его лошадь споткнулась, и как только Монморанси спешился, он увидел одного из своих злейших врагов – шотландца Роберта Стюарта. Призывая на помощь Сент-Андре, погибшего в битве при Дрё, старый вояка делает отчаянное усилие и выбивает шотландцу пару зубов; тогда тот одним выстрелом отправляет душу Монморанси в вечность.
Сыновья коннетабля приходят на помощь, и Конде с Колиньи вынуждены отступить. Было это 10 ноября 1567 года.
Но победа была не очень убедительной: на следующий день адмирал сжег Шапель. Однако гораздо более серьезные последствия имела смерть Монморанси. Кому теперь доверить командование войсками, если оставался риск, что победитель станет решать судьбу королевства?
Екатерина не могла упустить подходящего случая выдвинуть на первый план своего обожаемого сына. В ослеплении материнской любви, которая так часто затмевала ее ясный ум, она назначает монсеньора генерал-лейтенантом. И без всякой военной подготовки Генрих в шестнадцать лет занимает пост, который стал бы тяжелым бременем и для более зрелого человека. Исход войны и будущее монархии зависят теперь от неопытного подростка, мало что смыслящего в делах управления государством.
В первый момент сам Генрих растерялся от нового поворота судьбы, но ему нравилось повелевать, нравились слава и почет.
Странен был выбор его наставников: с одной стороны, взбалмошный и безрассудный герцог Немурский, герой заговора 1561 года, после которого он долгое время оставался в тени, а с другой – маршал Коссе, спокойный и все подвергающий сомнению. Конфликт между двумя столь непохожими людьми был неизбежен.
Генрих столкнулся в своем штабе и с другими противоречиями. Война была гражданской, и из-за этого у большинства офицеров складывалось впечатление, что они волонтеры. И каждый считал себя полным хозяином в своем полку или взводе, вовсе не обязанным кому бы то ни было повиноваться. И если от какого-либо капитана требовали дисциплины, то всегда был риск, что он вместе со своими солдатами тут же перейдет в другое вероисповедание.
Силы были слишком неравные, и протестанты отступали. Вскоре они обратились к королю с предложением о перемирии, которое тот передал своему генерал-лейтенанту. Посовещавшись со своим штабом, Генрих 29 ноября направляет брату пространный рапорт, который заключается следующим выводом: «Ввиду того плачевного состояния, до которого эта война довела королевство, – пишет он, – полагаю, что вы должны договориться с ними на их условиях».
Этот мудрый совет исходит от самого герцога Анжуйского, а не от его нерадивых приближенных. Но когда он попытался начать в Немуре переговоры, то столкнулся с неприемлемостью выдвигаемых гугенотами требований. Стало ясно, что затея с переговорами была лишь хитрой уловкой: надо было выиграть время, пока из Германии не подоспеют наемники герцога Казимира. Как только те пересекли границу с Францией, войско гугенотов под предводительством принца Конде, пройдя через Шампань, присоединяется к наемникам, а католическая армия, безуспешно пытаясь догнать врага, занимает позиции в Витри.
Эта бессмысленная, безумная война, единственной целью которой, казалось, было опустошение и разорение Франции, приводила в отчаяние королеву-мать. Она направляется в Шалон, резиденцию кардинала Шатийонского, брата Колиньи, и пытается снова начать переговоры. Но в Париже, куда Екатерина затем пригласила кардинала, священники своими проповедями разжигали в народе такую ярость, что кардинал Шатийонский осмеливается появиться там лишь тайком и в чужом платье, что, впрочем, не помешало нунцию узнать о его приезде и потребовать ареста. Королеве стоило больших усилий настоять на безопасности кардинала. Филипп II предложил миллион, если переговоры будут прекращены. Еще один огонек надежды был задут.
А тем временем принц Конде и герцог Казимир пересекли Бургундию, опустошив ее по дороге и, выйдя к берегам Луары, взяли Блуа. Монсеньор укрепился в Ножане. Гугеноты сжигали все на своем пути; они грабили, насиловали и истязали местных жителей. Генрих в Вильнёв-Сен-Жорж совещается со своей матерью – наемникам было решено противопоставить наемников. Ухоженные немецкие земли являли собой неистощимые запасы людских ресурсов, и Екатерина ведет переговоры с герцогом Саксонским и герцогом Рейнским о присылке значительного количества солдат.
Конде, исполненный решимости одолеть и этих новых противников, за два дня проходит двадцать лиг и, соединившись с отрядами Мувана, осаждает Шартр.
Тут он неожиданно сталкивается с острой нехваткой средств, а заставить наемников сражаться без денег – выше человеческих сил. Конде вынужден направить королю предложение о перемирии.
Молодой король, еще помнивший свое вынужденное бегство из Mo, ответил резким отказом, но Екатерина придерживалась другого мнения. Она была тем более заинтересована в переговорах, поскольку Филипп II, крайне озабоченный своим полубезумным сыном дон Карлосом, не обращал никакого внимания на то, что творится во Франции, и Екатерина заставляет Карла IX назначить полномочных представителей для переговоров.
Договор был подписан в Лонжюмо 22 марта 1568 года, к великому огорчению адмирала. Король подтверждал основные положения Амбуазского эдикта, оплачивал из своей казны немецких наемников, сражавшихся против него, но сохранял свою армию в отличие от гугенотов, которые оказывались совершенно безоружными.
Договор не воспринимают всерьез ни католики, ни протестанты. Первые продолжают беспощадную войну, и количество убитых ими за несколько месяцев еретиков исчисляется десятками сотен. Один из историков называет цифру в десять тысяч жертв!
Что же касается протестантов, то они наотрез отказываются покинуть свои города-крепости, особенно Ла-Рошель.
В этом большом порте стоял настоящий флот, способный потягаться с армадой Филиппа II. На севере страны Вильгельм Оранский и его брат Людовик благодаря поддержке французских единоверцев могли рассчитывать на помощь большого количества волонтеров. В гневе Екатерина отправляет на галеры всякого, кто заподозрен в намерении присоединиться к этим мятежникам и тем самым вовлечь Францию в конфликт с Испанией. Поскольку настоящего примирения так и не получилось, королева-мать вынуждена прибегнуть к другим средствам.
С 1568 года начинается подлинное возрождение католицизма по сравнению с тем состоянием, в котором он находился в предыдущее десятилетие. В 1560 году казалось, что будущее за кальвинизмом. К нему тянулись знать, молодежь, люди искусства; заигрывать с ересью было модно, а люди, хранящие верность католицизму, казались невеждами и фанатиками.
В 1568 году происходит полный поворот. Иезуиты отправляются в провинции и стараются вразумить людей. Один из их самых веских доводов звучал так: «Разве мог Господь допустить, чтобы великие люди и короли в течение пятнадцати-шестнадцати веков жили в заблуждении? Думать так – значит богохульствовать».
Укрепив основы католической веры в массе простых людей, орден иезуитов начинает играть ведущую роль в Риме и в Мадриде. Пий V и Филипп II, непоколебимые католики, являли собой идеал папы римского и монарха с точки зрения святой инквизиции, мнение которой было решающим в тот исторический момент.
Под влиянием иезуитов католицизм быстро набирает силу во всей Европе. Во Франции снова начинает играть большую роль семейство Гизов, которое теперь возглавляет молодой семнадцатилетний Генрих, бесстрашный красавец с роскошными белокурыми локонами.
Екатерина заволновалась – она не могла позволить постороннему выдвинуться на первое место. Рассуждая логически, она должна была бы усилить влияние короля, но у короля и так уже была корона, а слава, обожание толпы и всеобщее уважение должны достаться ненаглядному сыну.
Именно эти соображения определили ее линию поведения и задачи, которые она поставила перед собой: возглавить католическое движение, чтобы оно не пошатнуло трон, и во главе этого движения поставить Генриха.
Л’Опиталь как олицетворение прошлой политики, от которой Екатерина решила отказаться, становится неудобным человеком. В Королевский совет вводится кардинал Лотарингский, а потом и представители семей Гонди, Бираг, благодаря чему в совете создается атмосфера нетерпимости. Монархия складывает с себя полномочия беспристрастного верховного судьи и становится во главе одной из партий. Двор немедленно реагирует на эти изменения. Несмотря на то что экономические трудности достигли своей высшей точки, тут по-прежнему царили роскошь и великолепие. Как всегда в критические минуты, Валуа, стараясь скрыть трудности, увеличивали количество приближенных.
И Екатерина поддерживает пышность двора, где «порядочные женщины», офицеры, знать, поэты и астрологи вели жизнь внешне фривольную, но на самом деле полную скрытого подтекста, порой довольно страшного. Здесь любили, увлекались, подчиняли; здесь, забыв обо всем, играли со смертью. Сюда ввозили из Италии духи, венецианские зеркала, актеров, пудру, корсеты для дам, серебряные украшения, стилеты, утонченные пороки и нероновское сибаритство.
Презабавное зрелище являли собой французские солдафоны, пытавшиеся перенять манеру поведения и стиль эпохи упадка Византии! Бездумная погоня за роскошью породила совершенно невообразимую и ужасную моду. Женщины ходили, затянутые в длинные железные корсеты, неуклюже переваливаясь в огромных фижмах. Выходя, они закрывали лицо маской, завязки от которой надо было сжимать зубами. Когда им приходилось садиться на лошадь, полностью парализованные, слепые и немые, они напоминали странные манекены.
В течение долгого времени они стремились покорять сердца протестантов. И вдруг все переменилось – теперь красивыми юношами могли считаться только католики. На балах, на охоте, на парадах самые почетные места занимают семейство Гизов и католическая дворянская молодежь.
Стремясь угодить королеве-матери, придворные соревновались в преклонении перед герцогом Анжуйским. И каждый, начиная с кардинала Лотарингского и кончая юным пажом, готов был отдать что угодно за легкий кивок головы в ответ на грубую лесть. Великолепный, осыпаемый почестями, не знающий счета деньгам, Генрих уверовал, что он призван сыграть решающую роль в жизни Франции. К тому же он был влюблен.
Луиза де Лаберодьер дю Руше несколько лет назад привела к Екатерине Антуана Наваррского, совершенно запутавшегося в расставленных ею сетях. В награду за это ей была оказана честь лишить невинности сначала короля, а потом монсеньора. Но однако не ей суждено было занять первое место в сердце молодого принца – ее тут же сменила другая фрейлина королевы. Рене де Рьё принадлежала к одному из самых знатных семейств Бретани; эта величественно блистательная женщина отнюдь не была наивной. По просьбе Данвиля она обучила искусству любви тринадцатилетнего Тюренна, который посвятил ей следующие строки: «Никто не помог мне так, как Вы, войти в жизнь и научиться дышать воздухом двора».
Но честолюбивая красавица метила выше. Генрих быстро попал в ее сети, увлеченный совершенным изяществом молодой женщины и одновременно возможностью обладать одной из первых красавиц двора.
Соблазнительница прикидывается испуганной, жеманится, просит доказательств любви. Генрих прибегает к помощи официального придворного поэта Филиппа Депорта и заказывает ему сонеты, которые он, подписав своим именем, вручает ненаглядной дульсинее. Красавица быстро позволяет увлечь себя на ложе принца, мечтая проснуться однажды ее королевским величеством.
Исполненный гордости, Генрих воображал себя повелителем мира, но кто-то недобрым взглядом наблюдает за его успехом, и этот кто-то – король. Карл был странным юношей, в котором ум и искренняя сердечность становились жертвами неровного характера. Его приступы ярости были ужасны. Казалось, в него вселялся бес, от которого юноша безуспешно пытался освободиться. Вернувшись после изнурительной охоты, он отправлялся отдыхать в кузницу или наполнял дворец трубными звуками охотничьего рога.
Оба брата не сильно любили друг друга. Генриху были отвратительны жестокость Карла, его грубость. Старший же завидовал красоте младшего, тому, что он был всегда окружен вниманием и мать выделяла его среди остальных детей. А поскольку выразить свою неприязнь к Генриху открыто Карл не мог, опасаясь королевы, то он нашел другой способ. Раз католики превратили Генриха в идола, то Карл, оставив в стороне дурные воспоминания о заговоре в Mo, начинает осыпать милостями протестантов. Его друзьями становятся Ларошфуко и Роган. Монсеньор же, напротив, при каждом удобном случае пытается подчеркнуть оскорбительное презрение к дворянам-протестантам.
И вот между двумя молодыми людьми упало яблоко раздора – им стала их очаровательная сестра, принцесса Маргарита. Ей едва исполнилось пятнадцать, но губы ее уже звали к поцелуям, а глаза, полные обещаний, могли воодушевить кого угодно.
Мать, внушавшая Маргарите панический ужас, почти не замечала ее и призывала ко двору только в особо торжественных случаях; девочка выросла в Амбуазском замке со своим братом, герцогом Алансонским. Она хорошо знала латынь, греческий, музыку. Однако Екатерина почти не вспоминала о ней, кроме тех случаев, когда ей приходило в голову выдать Маргариту за дона Карлоса или за короля Португалии. Но однажды королева заметила, сколь красива ее дочь. Она решила, что негоже оставлять в тени создание, способное привлечь к трону новых верных слуг, и маленькую Марго привезли, чтобы теперь она блистала в Лувре.