Страница:
– Бывайте, здоровы граждане товарищи, – совсем неожиданно и вроде как ниоткуда, подошел к нам сзади пожилой селянин. Был он в зимней шапке, телогрейке, в очках с мощными линзами и босой. – Извиняюсь, сигареткой душевной не угостите, а то старуха дома совсем озверела, весь табак сожгла. О здоровье моем, видишь ли, печется, а не понимает, что я без табачку не жилец на этом свете. Дура, одно слово, дура баба. Я без табачку уж вовсе и не я, а какая-то совершенно другая личность. А вы, кстати, что тут обозреваете, ежели, конечно, не секрет? Интересуюсь не корысти ради, а так, для удовольствия разговора. Мне еще долго с козами под мостом сидеть. Дай-ка, думаю, поговорю с умными людьми, а то старухина болтовня у меня уже в печенках сидит, и козы в последнее время от меня отворачиваются. Только вот поговорить всё равно с кем-то хочется да не просто поговорить, а чтоб с интересом.
– Да вот мы с коллегой мост этот приобрели в частную собственность, – решив не посвящать старика в истинный смысл нашей беседы, нагло и неожиданно соврал Колчинский. – Сейчас вот решаем, как бы его поскорее и подешевле в другое место перенести. Дачку мы здесь километрах в пяти ниже по реке соорудили, а вот мостка там приличного нет.
– Это в Портянкине что ли?
– Вот именно в Портянкино мы этот мостик на днях и потащим.
– Да мосток там, действительно еще с самой войны стоит, – уныло покачал головой старик. – Нужен там мосток. Я ведь в Портянкине часто бывал. Была там у меня зазноба одна, Нюркой звали. Вот краля, так краля. Да и я тоже не пальцем шит. Ух, и боевой я тогда был. Мосток там конечно плохенький. Нужен им там мосток, а уж вам с дачей тем более, если дача в Портянкине, то без моста к ней не добраться. Без моста там крантец. Точно вам скажу, с тем мостом как там, будет у вас не жизнь дачная, а сплошные мучения о сохранности личного транспорта. Только вот, как же мы теперь без мостка-то? Интересно?
– Это уж ты дед у своего главы сельской администрации спроси. Он же нам его продал. Поторговался чуть-чуть и продал. Знал, наверное, что делает? Власть всё-таки. Думал о чем-то.
– Ой, беда-то, какая, – вполне по серьезному и с приличной грустью запричитал местный сторожил, – Серёнька-то деньгу уж очень любит, вот потому и продает всё к ряду. Никакой управы на него нет. Поле колхозное продал, свиноферму продал, даже камень у нас тут был, старики сказывали, что заговоренный он, с неба упал, и тот продал. Ну и Серенька. Как же дачники-то теперь на машинах будут к хоромам своим подкатывать? Интересно? Мы-то уж ладно, а они-то как горемычные? Они-то ведь без машины и шагу сделать не смеют. Разучились поди.
– Так глава сказал, – продолжал тоже с очень серьезным лицом дурить дедушку следователь, – что паром здесь платный построят. Говорит, у дачников денег куры не клюют и пусть они за перевоз всегда расплачиваются, а деньги, говорит, пустим на социальную поддержку коренного населения. Короче, всем коренным жителям еще в месяц по тысяче платить будут и не только платить, а ещё по пачке «Примы», пузырю водки да по полкило карамелей.
– Гляди того, пустит он. Держи карман шире, поддержит. Все деньги паромные по бабам спустит, помяните мое слово. Вот в баб он всё пускать любит. Да, разве нам чего достанется? Как же плохо без моста-то будет? Ведь из города автобус по нему почти каждый день приходит. Как же теперь без автобуса-то? Я как раз хотел на днях насчет прибавки к пенсии ехать в район хлопотать, а тут такое дело. Может, подождете перевозить пару деньков, пока я про пенсию свою узнаю? Ой, Серёнька, Серёнька. Он с детства жадный до всего был. До всего жадный: и до денег, и до баб. Все ведь деньги паромные на них спустит. Все до единой копеечки. Помяните мое слово, спустит. Это ж надо додуматься, мост продать. Значит, автобус теперь только до реки ходить будет. А отсюда до деревни минут десять шагать, а мне, поди, еще дольше. Тут на позапрошлой неделе, парень какой-то вылез из машины. Не знаю, чего он до деревни ехать не захотел? Не знаю. Машина импортная такая его привезла, с крышей красной. Блестит вся, ну точно ваза китайская. Я думаю машина эта японская или мериканская, не иначе. Уж больно красива с виду. Так вот я из-под моста время засек, так он до своего дома семь с лишним минут шагал, а уж я, наверное, точно пятнадцать пойду. Ой, беда без моста будет. Ну, Серенька. А с другой стороны мост не международный женский день, без него и обойтись можно. Только всё-таки Серёнька гад, вот бы отец его встал посмотреть. Вот бы посмотрел, хотя он и сам…
– Подожди дед, – уже на самом деле серьезно посмотрел на старика Клочинский, – ты, когда парня этого видел?
– Да уж давно, дней десять назад. Мне под мостом скучно с козами сидеть. Надоели они мне хуже горькой осины. Вот я и засекаю время, за сколько, какая машина от моста до деревни доедет. У меня внук секундомер здесь забыл, а сам на все лето в лагерь уехал. Секундомер-то хороший, электронный такой, а уж точный, ни к какой бабке не ходи. А я и говорю Надьке, дочери моей значит, что правильно она его, ну, внучка-то нашего, в этот лагерь отправила. Дома-то чего, а там за ними следят. Там всё под присмотром и питание, сам понимаешь, не то, что здесь, во время. Конечно…
– Подожди дед про внука, – снова перебил старого болтуна следователь, – ты мне про парня того лучше расскажи.
– А чего про него рассказывать? В рубахе синей, в штанах синих и шел очень скоро. Ходкий. Я когда молодой тоже быстро так ходил. Ой, длинноногий я был. Ух, длинноногий. За мной из деревни вообще никто угнаться не мог. Бывало, пойдем с девками за грибами…
– Ты, опять не про то. Ты мне скажи, куда тот парень в деревне зашел? Ты, наверное, этого и не заметил? Где ж тебе сослепу?
– Ой, обижаешь мил человек. Как не заметил? Конечно, заметил. В дом он прошел того милиционера, которого током вчера шибануло. Я вот тоже на днях чуть было не погиб. Старуха говорит мне, чтоб значит, я самовар поставил, а я…
Мы с Колчинским переглянулись и молча двинули в деревню. Дедок грустно махнул нам рукой вслед и только прокричал:
– А мост-то когда повезете?
27
28
29
– Да вот мы с коллегой мост этот приобрели в частную собственность, – решив не посвящать старика в истинный смысл нашей беседы, нагло и неожиданно соврал Колчинский. – Сейчас вот решаем, как бы его поскорее и подешевле в другое место перенести. Дачку мы здесь километрах в пяти ниже по реке соорудили, а вот мостка там приличного нет.
– Это в Портянкине что ли?
– Вот именно в Портянкино мы этот мостик на днях и потащим.
– Да мосток там, действительно еще с самой войны стоит, – уныло покачал головой старик. – Нужен там мосток. Я ведь в Портянкине часто бывал. Была там у меня зазноба одна, Нюркой звали. Вот краля, так краля. Да и я тоже не пальцем шит. Ух, и боевой я тогда был. Мосток там конечно плохенький. Нужен им там мосток, а уж вам с дачей тем более, если дача в Портянкине, то без моста к ней не добраться. Без моста там крантец. Точно вам скажу, с тем мостом как там, будет у вас не жизнь дачная, а сплошные мучения о сохранности личного транспорта. Только вот, как же мы теперь без мостка-то? Интересно?
– Это уж ты дед у своего главы сельской администрации спроси. Он же нам его продал. Поторговался чуть-чуть и продал. Знал, наверное, что делает? Власть всё-таки. Думал о чем-то.
– Ой, беда-то, какая, – вполне по серьезному и с приличной грустью запричитал местный сторожил, – Серёнька-то деньгу уж очень любит, вот потому и продает всё к ряду. Никакой управы на него нет. Поле колхозное продал, свиноферму продал, даже камень у нас тут был, старики сказывали, что заговоренный он, с неба упал, и тот продал. Ну и Серенька. Как же дачники-то теперь на машинах будут к хоромам своим подкатывать? Интересно? Мы-то уж ладно, а они-то как горемычные? Они-то ведь без машины и шагу сделать не смеют. Разучились поди.
– Так глава сказал, – продолжал тоже с очень серьезным лицом дурить дедушку следователь, – что паром здесь платный построят. Говорит, у дачников денег куры не клюют и пусть они за перевоз всегда расплачиваются, а деньги, говорит, пустим на социальную поддержку коренного населения. Короче, всем коренным жителям еще в месяц по тысяче платить будут и не только платить, а ещё по пачке «Примы», пузырю водки да по полкило карамелей.
– Гляди того, пустит он. Держи карман шире, поддержит. Все деньги паромные по бабам спустит, помяните мое слово. Вот в баб он всё пускать любит. Да, разве нам чего достанется? Как же плохо без моста-то будет? Ведь из города автобус по нему почти каждый день приходит. Как же теперь без автобуса-то? Я как раз хотел на днях насчет прибавки к пенсии ехать в район хлопотать, а тут такое дело. Может, подождете перевозить пару деньков, пока я про пенсию свою узнаю? Ой, Серёнька, Серёнька. Он с детства жадный до всего был. До всего жадный: и до денег, и до баб. Все ведь деньги паромные на них спустит. Все до единой копеечки. Помяните мое слово, спустит. Это ж надо додуматься, мост продать. Значит, автобус теперь только до реки ходить будет. А отсюда до деревни минут десять шагать, а мне, поди, еще дольше. Тут на позапрошлой неделе, парень какой-то вылез из машины. Не знаю, чего он до деревни ехать не захотел? Не знаю. Машина импортная такая его привезла, с крышей красной. Блестит вся, ну точно ваза китайская. Я думаю машина эта японская или мериканская, не иначе. Уж больно красива с виду. Так вот я из-под моста время засек, так он до своего дома семь с лишним минут шагал, а уж я, наверное, точно пятнадцать пойду. Ой, беда без моста будет. Ну, Серенька. А с другой стороны мост не международный женский день, без него и обойтись можно. Только всё-таки Серёнька гад, вот бы отец его встал посмотреть. Вот бы посмотрел, хотя он и сам…
– Подожди дед, – уже на самом деле серьезно посмотрел на старика Клочинский, – ты, когда парня этого видел?
– Да уж давно, дней десять назад. Мне под мостом скучно с козами сидеть. Надоели они мне хуже горькой осины. Вот я и засекаю время, за сколько, какая машина от моста до деревни доедет. У меня внук секундомер здесь забыл, а сам на все лето в лагерь уехал. Секундомер-то хороший, электронный такой, а уж точный, ни к какой бабке не ходи. А я и говорю Надьке, дочери моей значит, что правильно она его, ну, внучка-то нашего, в этот лагерь отправила. Дома-то чего, а там за ними следят. Там всё под присмотром и питание, сам понимаешь, не то, что здесь, во время. Конечно…
– Подожди дед про внука, – снова перебил старого болтуна следователь, – ты мне про парня того лучше расскажи.
– А чего про него рассказывать? В рубахе синей, в штанах синих и шел очень скоро. Ходкий. Я когда молодой тоже быстро так ходил. Ой, длинноногий я был. Ух, длинноногий. За мной из деревни вообще никто угнаться не мог. Бывало, пойдем с девками за грибами…
– Ты, опять не про то. Ты мне скажи, куда тот парень в деревне зашел? Ты, наверное, этого и не заметил? Где ж тебе сослепу?
– Ой, обижаешь мил человек. Как не заметил? Конечно, заметил. В дом он прошел того милиционера, которого током вчера шибануло. Я вот тоже на днях чуть было не погиб. Старуха говорит мне, чтоб значит, я самовар поставил, а я…
Мы с Колчинским переглянулись и молча двинули в деревню. Дедок грустно махнул нам рукой вслед и только прокричал:
– А мост-то когда повезете?
27
Я мало чего знал о жизни Михаила Ивановича и потому здорово удивился, услыхав от Колчинского кое-какие неизвестные мне факты его биографии. Оказывается жил дядя Миша в последнее время один, как перст. Как раз перед приездом в наш город у него страшная трагедия случилась: погибли в авиационной катастрофе жена и две дочки Михаила Ивановича. Вот так разом и не стало у него никого. И вообще он мало с кем общался и теперь, когда с ним приключилось несчастье, оказалось, что никто про его родню ничего и не знает. Раньше то никто и внимания не обращал на одиночество Крюкова. Кто знал про несчастье его, догадывался, что переживает человек, а кто не знал, тот думал, что просто характер такой. Бывают же скрытные люди на свете. А еще, если честно сказать, не любил дядя Миша всем свою душу показывать. Не такой человек был. Я ведь три года в его секцию ходил, на соревнования с ним раз десять ездил, а узнал о его жизненной драме только сейчас, после его смерти. Мне даже жалко стало, что ничего я раньше не знал, хотя, какая разница, знал бы, не знал, чтобы я сделать мог. Разве, что посочувствовать, но какой бы ему был прок от сочувствий сопливого пацана. А может всё-таки, был бы прок? Не знаю.
Колчинский еще раз спросил уже излишне веселого Копченова о родне Михаила Ивановича. Родни до сих пор не нашлось, несмотря на подключение к этому делу областного паспортного стола. После этого, не особо радостного известия пошли мы с прокурорским следователем осмотреть дяди Мишину дачу. Решил Колчинский следов таинственного незнакомца в синем поискать. Если приходил он к нему, значит какой ни какой, а следок остаться должен. Для простого смертного его нет, а для криминалиста со стажем всегда найдется. Только упереться криминалист должен в землю рогом.
На улице уже темнело, и мы вооружились на директорской даче мощными фонарями, ведь на даче Михаила Ивановича свет-то пока еще не сделали. Здорово проводку шибануло во время той смертельной аварии. Осматривали мы помещение долго, и сошлись в кабинете. Мне похвастать нечем было, а Колчинский если и нашел чего, то пока меня в это не посвящал. Он молча перебирал бумаги на столе и мурлыкал под свой длинный нос мотивчик из репертуара группы «Свистящие». Песня была медленная, и потому следователь копался на столе, не спеша, ну, в общем, в темпе вальса. Бумажку за бумажкой подносил он к свету фонаря и иногда чесал нос по непонятной мне причине. Я так увлекся наблюдением за его работой, что не заметил, как уснул. Вот позор-то. Тоже мне помощник в следствии. Срам, да и только. Помогал, помогал и в забытьи сон увидел, о том, что стою я на берегу реки и рыбу ловлю. Рыба крупная такая, то ли сом, то ли налим. В общем такая скользкая тварь, что еле я её руками ухватил. Нехороший сон, к рыданию. Я как это во сне осознал, так сразу проснулся, а как проснулся, то смутился, просто до безобразия. И еще больше смутился я от того, что оказалось на самом деле не я сам проснулся от нехорошего сна, а следователь меня разбудил.
– Пойдем, Андрей доложим результаты проведенного осмотра, – потрепал он меня за плечо, – шефу нашему, Николаю Алексеевичу. Пойдем, а то он заждался, поди.
До директорской дачи шли мы уже в достаточно приличной прохладе позднего вечера, но, придя на место, покоя, типичного для этого времени суток там не нашли. Члены нашей следственной группы также времени даром не теряли и пополнили подстольное пространство еще парой пустых бутылок, а содержимое этих бутылок крайне хорошо способствовало установлению более близких и доброжелательных отношений.
Копченов уже не собирался усадить под стражу Пашу с Вадиком, а даже наоборот советовал им провести начало января в Испании, куда он, опять же по его словам, летает каждый год, и ещё ни разу об этих полетах не пожалел.
– Короче мужики, кайф сравнимый разве, что, даже не знаю с чем, – вдохновенно вещал начальник районного отдела милиции менеджерам высшего звена ликероводочного комбината. – Прикиньте, мороз в Шереметьеве, такой, что все части тела звенят, и по прошествии пяти-шести часов ты сходишь с трапа самолета в рубашечке с коротким рукавом и вдыхаешь аромат зреющих апельсиновых садов. Ты прикинь апельсиновый рай, ла-ла, ла-ла и так далее. Понял? Каково? Вот только беда, что жена всё время норовит со мною пристроиться, а вот если бы её не было, то вообще райское наслаждение почище «Баунти». Только пара была б другая, поновее. Короче, я вам точно говорю, что не пожалеете. Поезжайте.
Николай Алексеевич слушал повествование Копченова не внимательно, но рекламировать зарубежный туризм не мешал, однако стоило нам войти, он от туриста сразу же отвернулся.
– Ну, как наши дела? – со всей присущей данному моменту строгостью спросил директор, обращаясь опять почему-то ко мне.
И я грешным делом немножко заподозрил его в косоглазии, ведь не считал же он меня главнее сыщика прокуратуры, который, несмотря на директорское обращение ко мне, сам приступил к докладу:
– Ничего путного мы Алексеевич не нашли. Такое впечатление, что не осталось ни одного родственника у Иваныча на всем белом свете. Один как перст.
Колчинский еще раз спросил уже излишне веселого Копченова о родне Михаила Ивановича. Родни до сих пор не нашлось, несмотря на подключение к этому делу областного паспортного стола. После этого, не особо радостного известия пошли мы с прокурорским следователем осмотреть дяди Мишину дачу. Решил Колчинский следов таинственного незнакомца в синем поискать. Если приходил он к нему, значит какой ни какой, а следок остаться должен. Для простого смертного его нет, а для криминалиста со стажем всегда найдется. Только упереться криминалист должен в землю рогом.
На улице уже темнело, и мы вооружились на директорской даче мощными фонарями, ведь на даче Михаила Ивановича свет-то пока еще не сделали. Здорово проводку шибануло во время той смертельной аварии. Осматривали мы помещение долго, и сошлись в кабинете. Мне похвастать нечем было, а Колчинский если и нашел чего, то пока меня в это не посвящал. Он молча перебирал бумаги на столе и мурлыкал под свой длинный нос мотивчик из репертуара группы «Свистящие». Песня была медленная, и потому следователь копался на столе, не спеша, ну, в общем, в темпе вальса. Бумажку за бумажкой подносил он к свету фонаря и иногда чесал нос по непонятной мне причине. Я так увлекся наблюдением за его работой, что не заметил, как уснул. Вот позор-то. Тоже мне помощник в следствии. Срам, да и только. Помогал, помогал и в забытьи сон увидел, о том, что стою я на берегу реки и рыбу ловлю. Рыба крупная такая, то ли сом, то ли налим. В общем такая скользкая тварь, что еле я её руками ухватил. Нехороший сон, к рыданию. Я как это во сне осознал, так сразу проснулся, а как проснулся, то смутился, просто до безобразия. И еще больше смутился я от того, что оказалось на самом деле не я сам проснулся от нехорошего сна, а следователь меня разбудил.
– Пойдем, Андрей доложим результаты проведенного осмотра, – потрепал он меня за плечо, – шефу нашему, Николаю Алексеевичу. Пойдем, а то он заждался, поди.
До директорской дачи шли мы уже в достаточно приличной прохладе позднего вечера, но, придя на место, покоя, типичного для этого времени суток там не нашли. Члены нашей следственной группы также времени даром не теряли и пополнили подстольное пространство еще парой пустых бутылок, а содержимое этих бутылок крайне хорошо способствовало установлению более близких и доброжелательных отношений.
Копченов уже не собирался усадить под стражу Пашу с Вадиком, а даже наоборот советовал им провести начало января в Испании, куда он, опять же по его словам, летает каждый год, и ещё ни разу об этих полетах не пожалел.
– Короче мужики, кайф сравнимый разве, что, даже не знаю с чем, – вдохновенно вещал начальник районного отдела милиции менеджерам высшего звена ликероводочного комбината. – Прикиньте, мороз в Шереметьеве, такой, что все части тела звенят, и по прошествии пяти-шести часов ты сходишь с трапа самолета в рубашечке с коротким рукавом и вдыхаешь аромат зреющих апельсиновых садов. Ты прикинь апельсиновый рай, ла-ла, ла-ла и так далее. Понял? Каково? Вот только беда, что жена всё время норовит со мною пристроиться, а вот если бы её не было, то вообще райское наслаждение почище «Баунти». Только пара была б другая, поновее. Короче, я вам точно говорю, что не пожалеете. Поезжайте.
Николай Алексеевич слушал повествование Копченова не внимательно, но рекламировать зарубежный туризм не мешал, однако стоило нам войти, он от туриста сразу же отвернулся.
– Ну, как наши дела? – со всей присущей данному моменту строгостью спросил директор, обращаясь опять почему-то ко мне.
И я грешным делом немножко заподозрил его в косоглазии, ведь не считал же он меня главнее сыщика прокуратуры, который, несмотря на директорское обращение ко мне, сам приступил к докладу:
– Ничего путного мы Алексеевич не нашли. Такое впечатление, что не осталось ни одного родственника у Иваныча на всем белом свете. Один как перст.
28
Хоронили дядю Мишу на следующий день. Своей многолетней службой государству Крюков Михаил Иванович заслужил право отправиться в свой последний путь из бывшего клуба консервного завода, который находился ближе всех к районному отделу внутренних дел. Проводить дядю Мишу собралось, наверное, полгорода. Многие его знали и уважали. Мы с Альбертычем пробрались сквозь скопление задумчивых граждан и встали недалеко от гроба. Мне никак не хотелось верить, что Иваныча уже с нами нет. Вот только сейчас я осознал, сколько же он сделал для меня, а от меня благодарности дядя Миша так и дождался. Всё недосуг мне было, а уж если честно говорить, то никогда я о благодарности и не думал. Так, принимал всё, как должное и вот только теперь захотелось сказать «спасибо», но сказать было уже некому. Даже больше того, я сейчас вместо благодарности, «копаю» против человека, который меня, собственно говоря, и в люди-то вывел. Разве можно так?
Пока я терзался мучениями безвозвратно утерянной возможности отдать долг, траурные мероприятия достигли своего пика. Слово взял приезжий из области генерал. Говорил он привычно, грамотно и длинно. Стараясь не уронить достоинство своей должности, генерал начал свою речь с обрисовки политического момента в стране. В стране по его словам было не очень хорошо. Дремлющие когда-то преступники проснулись и полезли изо всех щелей, как тараканы на кухне у нерадивой хозяйки. Конечно, про тараканов генерал не говорил, этот образ у меня как-то сам представился. Увидел я как наяву, что хозяйка, вместо того, чтобы навести порядок нам кухне, ищет виноватых и, конечно же, их находит. Чего, чего, а вот виноватых, у нас всегда хватало. Ни в одной стране мира столько виноватых на душу населения нет, сколько их находят в России. Если бы энергию, затраченную нашим народом на поиски виноватых, пустить, ну, например, на отопление жилья, то все отопительные батареи страны были бы раскалены до красна, а местами может быть даже и поплавились. Много у нас в стране виноватых, только толку мало, но генералу так не казалось. Он их клеймил и клеймил. Мне вдруг стало совсем нехорошо. В горло вкатился какой-то ком и, застряв там, мешал дышать. В клубе и так душно было, а этот ком вообще довел меня до полуобморочного состояния. Лоб мой покрылся холодным потом, в ушах зазвенело, а перед глазами поплыли сине-желтые круги неправильной формы. Я потихоньку выбрался из душного помещения на свежий воздух и хотел присесть там, на столбик оставшийся от когда-то стоявшей на этом месте лавочки, но присесть туда, не успел. Ко мне, неизвестно откуда подбежал Вадим Алексеевич, и обильно поливая слюной мое ухо, жарким шепотом сообщил:
– Вон, гляди около угла «посредник» стоит. Это он нас всех в соблазн ввел. Вон он сволочь.
– Где? – сразу отряхнулся я от приступа временной немощи.
– Да вон же у угла он стоит. Смотри, вон парень в джинсовой рубахе. Видишь, сюда смотрит?
– Иди, позови Колчинского, – приказал я Вадику, а сам направился к показанному парню.
Только тот меня ждать не стал, а мгновенно скрылся из вида. Я побежал. За углом посредника уже не было. Где же он? Скрыться парень мог только в проломе клубного забора, больше некуда ему было деться. Я метнулся к пролому, но нырнуть туда не успел. Остановил меня у самого пролома разговор. Видимо посредник опять с кем-то там встретился.
– Ты опять здесь? – кто-то строго спросил за забором. – Когда же ты уберешься наконец?
– А это только от тебя зависит, – отозвался второй голос. – Она сказала, что ты мне поможешь, а ты чего-то закозлил. Отваливай бабки и меня здесь вообще никогда не будет. Так что теперь всё в твоих руках.
– Ты чего наглеешь? – стал сердиться первый собеседник. – Разве я тебе не помогал, но не держишь своих обещаний. Наобещал много, сделал чуть-чуть. И почему я тебе после этого должен помогать?
– Она сказала, что ты поможешь. Что ты обязан мне помочь. Ты ей обязан, чтобы мне помочь. Понял, ты обязан.
– Я тебе ничего не обязан, а деньги получишь только в том случае, если свои обещания выполнишь. Когда закончишь?
– Скоро. Ты мне сейчас денег дашь?
– Вообще-то тебе их давать совсем не за что, но мне с тобой надоело возиться. На. Однако смотри, что обещал, сделай. До пятницы всё сделай, крайний срок для тебя. Не сделаешь, я тебя из под земли достану.
Я, наконец, решился рассмотреть собеседников и полез в пролом, да вот влезть, туда опять не успел. Только ногу над гнилой жердью занес, из пролома навстречу мне вылез парень лет двадцати пяти, смуглый, с жесткими волосами, со шрамом на левой щеке и в джинсовой рубахе. Растерялся я только на миг, и сразу же опомнившись, гаркнул строго незнакомцу.
– Ты это, знаешь, пойдем со мной про дело одно узнать надо.
– Куда пройдем? – удивленно вскинул брови парень. – И с какой это собственно стати я должен с Вами идти, молодой человек?
– Куда надо туда пойдем, – жестко отсек я неудобные для себя вопросы. – Давай быстро.
– Хорошо, пойдемте, – неожиданно мягко согласился подозреваемый, предлагая рукой показывать ему, нужный нам путь.
Я сделал пол-оборота корпусом в сторону главного клубного входа, выпуская парня из пролома, и вдруг резкая боль стремительно пронеслась от правой скулы в височную область. Боль была такой сильной, что у меня потемнело в глазах, и я потерял сознание.
Очнулся, я, наверное, быстро, потому что вокруг меня совершенно ничего не изменилось. Тот же забор, то же сверкание битого стекла в пыльных лопухах, только вот «посредника» не было. Опять смотался этот противный тип, не оставив ни одного приличного следа. След его кулака на саднящей щеке, приличным следом я не посчитал, хотя скула со мною вряд ли согласилась бы и ныла прилично. Несмотря на звон в ушах и легкое головокружение я поспешил в клуб. Однако там мероприятие уже закончилась, и траурная процессия двинулась от крыльца бывшего очага культуры и современного места проведения громких дискотек в сторону вечной тишины. Процессия была многолюдной, и колонна растянулась по улице метров на сто пятьдесят.
Врезавшись в хвост колонны, я стал лихорадочно выискивать в толпе Колчинского, но его поблизости не было. Зато быстро на глаза попался Вадик. Он шел в последних рядах и увлеченно разговаривал о чем-то с женщиной средних лет или около того.
– Ты Колчинскому сказал? – налетел я на начальника ревизионного отдела, для чего-то пытаясь схватить его за локоть.
– Нет, не сказал, – в грубой форме отмахнулся от меня Вадим Алексеевич. – Не нашел я его. Тут людно очень.
Я махнул рукой и стал дальше пробираться по колонне. Альбертыча я заметил почти в голове процессии, практически рядом с генералом. Однако пробиться к нему у меня никак не получалось. Чем ближе я подходил к генеральским лампасам, тем тверже становился и непреклонней людской монолит. Скоро на меня стали огрызаться и отталкивать назад, но я не сдавался до тех пор, пока одна дама строго не осадила меня:
– Молод еще сквозь ряды руководства района вперед пробираться. Молод ещё. Здесь люди солидные идти должны, с положением. Заслужи сначала это право, а уж потом рвись напролом. Нехорошо, юноша.
Пришлось немного отступить и ждать удобного момента. Момент настал только на кладбище. Колчинский, выслушав мой рассказ, оторвал от занятной беседы Вадика и слегка допросил его. Потом следователь крепко отругал меня, за то, что я долго телился и повел, опять меня же, на поминки. На тризне я вел себя скромно и боязливо. Во-первых, уж больно компания была солидная, не привык я ещё к такой, а во вторых в моем сознании всё ещё трепетало чувство стыда за свое безобразное поведение после подобного мероприятия совсем недавно.
Когда мы с Альбертычем вышли на улицу, он еще раз попросил пересказать подслушанный мною разговор. Этот разговор, да и сам факт внезапного появления посредника в городе здорово насторожил следователя.
– Значит надо нам с тобою Андрей ждать активизации действий преступной стороны, – задумчиво приоткрыл он мне малую толику своих сомнений. – Хорошо, что Алексеевич в командировку на два дня уезжает. Поэтому два дня у нас тобой есть.
Сразу же после этих слов из стеклянных дверей кафе появился, легкий на помине, сам Николай Алексеевич. Он был прилично навеселе и, наверное, потому дружески похлопал меня по плечу, а у Колчинского спросил:
– Ну, как хлопцы наши дела? Версии появились, какие-нибудь из стоящих?
– Версий нет, а вот дела мне кажется, стали похуже, – буркнул следователь. – Опять посредник объявился и собирается дела активизировать. Вот заковыка, какая получается.
– Как так? – заинтересовался директор.
Альбертыч стал рассказывать моё недавнее приключение, но успел дойти в повествовании только до угла, за которым скрылся предполагаемый преступник. Дальше не получилось. Подошел к нам личный водитель Николая Алексеевича и взмолился:
– Николай Алексеевич не успеем. Билеты на самолет пропадут. Поехали. Нам только-только до аэропорта добраться. Совсем времени нет. Опоздаете на самолет. Он ведь даже Вас ждать не будет.
– Ладно, едем сейчас, – отмахнулся от водителя директор, сунул Колчинскому в руку ключи от дачи и дал последние наставления. – Чего хотите мужики делайте, но у вас на поиски осталось два дня. Я вернусь послезавтра. Живите на даче, в средствах не стесняйтесь. Сволочей найдете, я в долгу не останусь. Не найдете, вы мне не друзья. Ну, всё я поехал. Буду после завтра. Я на вас надеюсь.
Надеяться-то он на нас надеялся, а вот мы не знали, что дальше делать. Вернее я не знал, за Альбертыча ручаться не буду, может, он и знал чего, да только мне этого не говорил. Мы посмотрели вослед директорской «Волге». Потом Колчинский пригласил меня в свой автомобиль, повернул ключ зажигания и мы молча двинулись в Портянкино, еще раз осмотреть дачу Михаила Ивановича. Почему мы поехали туда? Не знаю, просто поехать, наверное, некуда.
Пока я терзался мучениями безвозвратно утерянной возможности отдать долг, траурные мероприятия достигли своего пика. Слово взял приезжий из области генерал. Говорил он привычно, грамотно и длинно. Стараясь не уронить достоинство своей должности, генерал начал свою речь с обрисовки политического момента в стране. В стране по его словам было не очень хорошо. Дремлющие когда-то преступники проснулись и полезли изо всех щелей, как тараканы на кухне у нерадивой хозяйки. Конечно, про тараканов генерал не говорил, этот образ у меня как-то сам представился. Увидел я как наяву, что хозяйка, вместо того, чтобы навести порядок нам кухне, ищет виноватых и, конечно же, их находит. Чего, чего, а вот виноватых, у нас всегда хватало. Ни в одной стране мира столько виноватых на душу населения нет, сколько их находят в России. Если бы энергию, затраченную нашим народом на поиски виноватых, пустить, ну, например, на отопление жилья, то все отопительные батареи страны были бы раскалены до красна, а местами может быть даже и поплавились. Много у нас в стране виноватых, только толку мало, но генералу так не казалось. Он их клеймил и клеймил. Мне вдруг стало совсем нехорошо. В горло вкатился какой-то ком и, застряв там, мешал дышать. В клубе и так душно было, а этот ком вообще довел меня до полуобморочного состояния. Лоб мой покрылся холодным потом, в ушах зазвенело, а перед глазами поплыли сине-желтые круги неправильной формы. Я потихоньку выбрался из душного помещения на свежий воздух и хотел присесть там, на столбик оставшийся от когда-то стоявшей на этом месте лавочки, но присесть туда, не успел. Ко мне, неизвестно откуда подбежал Вадим Алексеевич, и обильно поливая слюной мое ухо, жарким шепотом сообщил:
– Вон, гляди около угла «посредник» стоит. Это он нас всех в соблазн ввел. Вон он сволочь.
– Где? – сразу отряхнулся я от приступа временной немощи.
– Да вон же у угла он стоит. Смотри, вон парень в джинсовой рубахе. Видишь, сюда смотрит?
– Иди, позови Колчинского, – приказал я Вадику, а сам направился к показанному парню.
Только тот меня ждать не стал, а мгновенно скрылся из вида. Я побежал. За углом посредника уже не было. Где же он? Скрыться парень мог только в проломе клубного забора, больше некуда ему было деться. Я метнулся к пролому, но нырнуть туда не успел. Остановил меня у самого пролома разговор. Видимо посредник опять с кем-то там встретился.
– Ты опять здесь? – кто-то строго спросил за забором. – Когда же ты уберешься наконец?
– А это только от тебя зависит, – отозвался второй голос. – Она сказала, что ты мне поможешь, а ты чего-то закозлил. Отваливай бабки и меня здесь вообще никогда не будет. Так что теперь всё в твоих руках.
– Ты чего наглеешь? – стал сердиться первый собеседник. – Разве я тебе не помогал, но не держишь своих обещаний. Наобещал много, сделал чуть-чуть. И почему я тебе после этого должен помогать?
– Она сказала, что ты поможешь. Что ты обязан мне помочь. Ты ей обязан, чтобы мне помочь. Понял, ты обязан.
– Я тебе ничего не обязан, а деньги получишь только в том случае, если свои обещания выполнишь. Когда закончишь?
– Скоро. Ты мне сейчас денег дашь?
– Вообще-то тебе их давать совсем не за что, но мне с тобой надоело возиться. На. Однако смотри, что обещал, сделай. До пятницы всё сделай, крайний срок для тебя. Не сделаешь, я тебя из под земли достану.
Я, наконец, решился рассмотреть собеседников и полез в пролом, да вот влезть, туда опять не успел. Только ногу над гнилой жердью занес, из пролома навстречу мне вылез парень лет двадцати пяти, смуглый, с жесткими волосами, со шрамом на левой щеке и в джинсовой рубахе. Растерялся я только на миг, и сразу же опомнившись, гаркнул строго незнакомцу.
– Ты это, знаешь, пойдем со мной про дело одно узнать надо.
– Куда пройдем? – удивленно вскинул брови парень. – И с какой это собственно стати я должен с Вами идти, молодой человек?
– Куда надо туда пойдем, – жестко отсек я неудобные для себя вопросы. – Давай быстро.
– Хорошо, пойдемте, – неожиданно мягко согласился подозреваемый, предлагая рукой показывать ему, нужный нам путь.
Я сделал пол-оборота корпусом в сторону главного клубного входа, выпуская парня из пролома, и вдруг резкая боль стремительно пронеслась от правой скулы в височную область. Боль была такой сильной, что у меня потемнело в глазах, и я потерял сознание.
Очнулся, я, наверное, быстро, потому что вокруг меня совершенно ничего не изменилось. Тот же забор, то же сверкание битого стекла в пыльных лопухах, только вот «посредника» не было. Опять смотался этот противный тип, не оставив ни одного приличного следа. След его кулака на саднящей щеке, приличным следом я не посчитал, хотя скула со мною вряд ли согласилась бы и ныла прилично. Несмотря на звон в ушах и легкое головокружение я поспешил в клуб. Однако там мероприятие уже закончилась, и траурная процессия двинулась от крыльца бывшего очага культуры и современного места проведения громких дискотек в сторону вечной тишины. Процессия была многолюдной, и колонна растянулась по улице метров на сто пятьдесят.
Врезавшись в хвост колонны, я стал лихорадочно выискивать в толпе Колчинского, но его поблизости не было. Зато быстро на глаза попался Вадик. Он шел в последних рядах и увлеченно разговаривал о чем-то с женщиной средних лет или около того.
– Ты Колчинскому сказал? – налетел я на начальника ревизионного отдела, для чего-то пытаясь схватить его за локоть.
– Нет, не сказал, – в грубой форме отмахнулся от меня Вадим Алексеевич. – Не нашел я его. Тут людно очень.
Я махнул рукой и стал дальше пробираться по колонне. Альбертыча я заметил почти в голове процессии, практически рядом с генералом. Однако пробиться к нему у меня никак не получалось. Чем ближе я подходил к генеральским лампасам, тем тверже становился и непреклонней людской монолит. Скоро на меня стали огрызаться и отталкивать назад, но я не сдавался до тех пор, пока одна дама строго не осадила меня:
– Молод еще сквозь ряды руководства района вперед пробираться. Молод ещё. Здесь люди солидные идти должны, с положением. Заслужи сначала это право, а уж потом рвись напролом. Нехорошо, юноша.
Пришлось немного отступить и ждать удобного момента. Момент настал только на кладбище. Колчинский, выслушав мой рассказ, оторвал от занятной беседы Вадика и слегка допросил его. Потом следователь крепко отругал меня, за то, что я долго телился и повел, опять меня же, на поминки. На тризне я вел себя скромно и боязливо. Во-первых, уж больно компания была солидная, не привык я ещё к такой, а во вторых в моем сознании всё ещё трепетало чувство стыда за свое безобразное поведение после подобного мероприятия совсем недавно.
Когда мы с Альбертычем вышли на улицу, он еще раз попросил пересказать подслушанный мною разговор. Этот разговор, да и сам факт внезапного появления посредника в городе здорово насторожил следователя.
– Значит надо нам с тобою Андрей ждать активизации действий преступной стороны, – задумчиво приоткрыл он мне малую толику своих сомнений. – Хорошо, что Алексеевич в командировку на два дня уезжает. Поэтому два дня у нас тобой есть.
Сразу же после этих слов из стеклянных дверей кафе появился, легкий на помине, сам Николай Алексеевич. Он был прилично навеселе и, наверное, потому дружески похлопал меня по плечу, а у Колчинского спросил:
– Ну, как хлопцы наши дела? Версии появились, какие-нибудь из стоящих?
– Версий нет, а вот дела мне кажется, стали похуже, – буркнул следователь. – Опять посредник объявился и собирается дела активизировать. Вот заковыка, какая получается.
– Как так? – заинтересовался директор.
Альбертыч стал рассказывать моё недавнее приключение, но успел дойти в повествовании только до угла, за которым скрылся предполагаемый преступник. Дальше не получилось. Подошел к нам личный водитель Николая Алексеевича и взмолился:
– Николай Алексеевич не успеем. Билеты на самолет пропадут. Поехали. Нам только-только до аэропорта добраться. Совсем времени нет. Опоздаете на самолет. Он ведь даже Вас ждать не будет.
– Ладно, едем сейчас, – отмахнулся от водителя директор, сунул Колчинскому в руку ключи от дачи и дал последние наставления. – Чего хотите мужики делайте, но у вас на поиски осталось два дня. Я вернусь послезавтра. Живите на даче, в средствах не стесняйтесь. Сволочей найдете, я в долгу не останусь. Не найдете, вы мне не друзья. Ну, всё я поехал. Буду после завтра. Я на вас надеюсь.
Надеяться-то он на нас надеялся, а вот мы не знали, что дальше делать. Вернее я не знал, за Альбертыча ручаться не буду, может, он и знал чего, да только мне этого не говорил. Мы посмотрели вослед директорской «Волге». Потом Колчинский пригласил меня в свой автомобиль, повернул ключ зажигания и мы молча двинулись в Портянкино, еще раз осмотреть дачу Михаила Ивановича. Почему мы поехали туда? Не знаю, просто поехать, наверное, некуда.
29
Дача Иваныча встретила нас неприветливо. Так оно, наверное, и должно быть. Кто мы здесь? Гости незваные. Чего нашему приходу радоваться, пользы от нас всё равно никакой не будет. Мрачно было на даче, несмотря на ясную солнечную погоду. Может быть, дача тоже горевала о потере хозяина. Нам ведь этого никогда не понять. Люди дальше своего носа не видят и что самое главное, смотреть не хотят. Категорически отвергается нами наличие души везде, кроме человека. Не верит человек в другой, отличный от него интеллект. Точно не верит, если бы верил, то разве стал бы он так относиться к окружающему миру, конечно бы не стал. Хотя и к окружающим людям человек чаще всего относится так же весьма недоверчиво. Так во что же мы верим? Скорее всего, в ничего, даже в самих себя не верим. Всё везде подвоха ищем, вот и не доверяем никому.
Мы сидели на лавочке возле дачного крыльца и курили. Курили от того, ни к каким действиям были не способны. Информации не хватало. Колчинский еще раз походил по дому и тяжело вздохнул. Я, из чувства товарищества этот вздох поддержал. Вот так сидя в следственном тупике, мы и вздыхали наперебой. Сколько бы мы так сидели, не знаю? Может быть до приезда директора, а может до вечера. Короче, не знаю, так как разрушил нашу безвыходную скуку осторожный стук в металлические ворота.
– Разрешите войти, товарищи? – спросила, появившаяся вслед за стуком совершенно седая голова. – Мне бы вещички забрать. Извиняюсь за беспокойство.
– Какие вещички? – вскинулся в стойку охотничьей собаки, почуявшей дичь, Альбертыч.
– Мои вещички, – вежливо удовлетворил интерес следователя незнакомец. – Я тут ночевал иногда. Меня Михаил Иванович попросил, после того, как по весне обворовали его. А мне-то чего, раз надо помочь, я всегда помогу. Чего ж не поночевать, если надо? Я тут через два дома, со своей старухой живу. Уж лет десять, поди, как демобилизовался, так и живу. Я тридцать лет прапорщиком в армии отслужил и всё, кстати, на охранной службе. Поэтому, мне дом ночью посторожить, что молодость вспомнить. Разрешите представиться – Иванов Иван Иванович. Интересное у меня сочетание фамилии, имени и отчества?
– Интересное, – ответил Колчинский, но заинтересовался совсем другим. – А часто, Вы Иван Иванович здесь ночевали?
– Последние два месяца, каждый день кроме выходных или когда Михаил Иванович в баньку приедет на неделе. Часто.
– А ты здесь всегда один бывал Иван Иванович? – оживился следователь, явно чего-то заподозрив.
– А с кем же мне быть-то? Девки уж ко мне не ходят, а старуха дома надоела. Всегда один.
– И никто никогда к тебе не заходил?
– Нет, не заходил.
– Даже жена ни разу не заходила?
– Жена-то, конечно заходила. Старый, старый, а всё равно она меня проверяет. Вдруг чего не так.
– Ну, кроме жены, кто мог заходить? Дети, внуки, племянники, ну кто?
– Да некому вроде заходить было. Разве, что вот квартирант мой. Славка. Этот был. Он и без меня к Михаилу Ивановичу захаживал в шахматы играть. Игроки они были друг другу подстать. Сядут и режутся в шахматы эти. В последнее время все на интерес играть стали. Иваныч два раза квартиранта моего за проигрыш в ресторан водил, а тот пять дней ему огород безвозмездно вскапывал. Правильно говоришь, Славка бывал здесь. Кроме Славки, точно никто не заходил. А ведь больше и некому зайти.
– А у Славки шрам на щеке есть, – решил я тоже вмешаться в допрос.
– Есть. В Чечне говорит, заработал. Осколком его по лицу садануло. Офицер он. Старший лейтенант. В Москве служит. Я его удостоверение смотрел. Вообще, странный квартирант. Дачу снял, а на улицу почти и не выходит, всё в чулане спит, да вот огород здесь копает. По тишине, говорит, я соскучился. На танцы в город за всё время только один раз и сходил. Мне-то всё равно, деньги заплатил, а там как хочешь. Он парень честный на редкость. К нему тут недели две назад друг на пару деньков приезжал, так он нам за это доплату сделал. Молодец.
Мы сидели на лавочке возле дачного крыльца и курили. Курили от того, ни к каким действиям были не способны. Информации не хватало. Колчинский еще раз походил по дому и тяжело вздохнул. Я, из чувства товарищества этот вздох поддержал. Вот так сидя в следственном тупике, мы и вздыхали наперебой. Сколько бы мы так сидели, не знаю? Может быть до приезда директора, а может до вечера. Короче, не знаю, так как разрушил нашу безвыходную скуку осторожный стук в металлические ворота.
– Разрешите войти, товарищи? – спросила, появившаяся вслед за стуком совершенно седая голова. – Мне бы вещички забрать. Извиняюсь за беспокойство.
– Какие вещички? – вскинулся в стойку охотничьей собаки, почуявшей дичь, Альбертыч.
– Мои вещички, – вежливо удовлетворил интерес следователя незнакомец. – Я тут ночевал иногда. Меня Михаил Иванович попросил, после того, как по весне обворовали его. А мне-то чего, раз надо помочь, я всегда помогу. Чего ж не поночевать, если надо? Я тут через два дома, со своей старухой живу. Уж лет десять, поди, как демобилизовался, так и живу. Я тридцать лет прапорщиком в армии отслужил и всё, кстати, на охранной службе. Поэтому, мне дом ночью посторожить, что молодость вспомнить. Разрешите представиться – Иванов Иван Иванович. Интересное у меня сочетание фамилии, имени и отчества?
– Интересное, – ответил Колчинский, но заинтересовался совсем другим. – А часто, Вы Иван Иванович здесь ночевали?
– Последние два месяца, каждый день кроме выходных или когда Михаил Иванович в баньку приедет на неделе. Часто.
– А ты здесь всегда один бывал Иван Иванович? – оживился следователь, явно чего-то заподозрив.
– А с кем же мне быть-то? Девки уж ко мне не ходят, а старуха дома надоела. Всегда один.
– И никто никогда к тебе не заходил?
– Нет, не заходил.
– Даже жена ни разу не заходила?
– Жена-то, конечно заходила. Старый, старый, а всё равно она меня проверяет. Вдруг чего не так.
– Ну, кроме жены, кто мог заходить? Дети, внуки, племянники, ну кто?
– Да некому вроде заходить было. Разве, что вот квартирант мой. Славка. Этот был. Он и без меня к Михаилу Ивановичу захаживал в шахматы играть. Игроки они были друг другу подстать. Сядут и режутся в шахматы эти. В последнее время все на интерес играть стали. Иваныч два раза квартиранта моего за проигрыш в ресторан водил, а тот пять дней ему огород безвозмездно вскапывал. Правильно говоришь, Славка бывал здесь. Кроме Славки, точно никто не заходил. А ведь больше и некому зайти.
– А у Славки шрам на щеке есть, – решил я тоже вмешаться в допрос.
– Есть. В Чечне говорит, заработал. Осколком его по лицу садануло. Офицер он. Старший лейтенант. В Москве служит. Я его удостоверение смотрел. Вообще, странный квартирант. Дачу снял, а на улицу почти и не выходит, всё в чулане спит, да вот огород здесь копает. По тишине, говорит, я соскучился. На танцы в город за всё время только один раз и сходил. Мне-то всё равно, деньги заплатил, а там как хочешь. Он парень честный на редкость. К нему тут недели две назад друг на пару деньков приезжал, так он нам за это доплату сделал. Молодец.