Страница:
— Теперь, полагаю, вы разделите с нами трапезу, — владычица рукой пригласила всех следовать за собой.
Они расположились за холмом прямо на зелёной траве. Вместе с ними, отпустив лошадей на вольный выпас, проследовали ещё несколько овд. Мужчины (опять же кроме Тарко и Сокола) удивлённо вертели головами, не представляя, откуда здесь может появиться трапеза. Но вот из-за холма вышли юные, по человеческим меркам лет десяти, девочки, неся с собой корзины и посуду. Девочки-овды разлили по кубкам лёгкое медовое вино и молча удалились. Здесь было принято обслуживать себя самим.
— Это вино настояно на травах, не известных ещё у вас, а быть может, как знать, и забытых. Оно не сильно пьянит, но снимает усталость и успокаивает боль.
Владычица хитро прищурилась.
— Мы храним тайну его приготовления даже от богов. И пока храним успешно.
Сделав по глотку, ни один из мужчин не остался равнодушен. Даже лучшее греческое вино показалось бы сейчас просто уксусом. Среди многообразных закусок, извлекаемых из корзин, не нашлось ни одной мясной или рыбной. Овды не вкушали плоть, зато прекрасно умели готовить овощи и зелень. И конечно грибы.
Подождав пока люди утолят голод, владычица начала разговор.
— Нам известно, зачем вы здесь, известно кого вы ищите… Сын мещёрского князя пытался пробиться к нам. Однако у нас были иные дела, далеко отсюда. Мы опоздали совсем немного…
Заметив, как вздрогнули чародей и воевода, овда поспешила пояснить.
— Нет, он не погиб. Но монахи настигли его и увели из этих земель, прежде, чем нам удалось вмешаться.
Сокол и Заруба перевели дух, а овда продолжала:
— Страшные воины. И бесстрашные. Двое из них заплатили жизнью, давая уйти остальным. И увести княжича.
Она задумалась.
— Мы чувствуем жизненный поток каждого из наших друзей. Пока Варунку ничего не угрожает. И всё же опасность где-то возле него. Как бы ждёт какого-то знака. Часа своего ждёт.
— Монахи увели его в Москву? — спросил Сокол.
— Не знаю, — покачала головой Эрвела. — Проследить, куда спрятали юношу, мы не смогли. Всё это очень странно и тревожно.
Эрвела помолчала и потом вдруг сказала:
— Мы не можем пустить в городок всех вас, поэтому те, в ком мы не уверены, останутся здесь. И пусть они будут спать под нашей охраной.
Резко обернувшись, Заруба увидел, что оба разбойника и Дуболом уже растянулись на траве, сморённые колдовским сном. Он досадливо сморщился, так как обоим приятелям чародея овды, видимо, доверяли больше, нежели его дружиннику.
Заметив недовольство воеводы, Эрвела сказала:
— Хоть я и не обязана давать тебе отчет, Малк, всё же разъясню, дабы не легло между нами непонимание. С Соколом-чародеем мы встречались не раз, и не два, и у нас случались с ним общие дела. Такие, что о недоверии не может идти и речи. Тарко с самого рождения находится под покровительством овд, ведь в его жилах течёт наша кровь. Тебя, воевода, мы знаем давно и уверены в тебе. Что касается Романа, то этот человек нам приятен. Мы знаем, как он не терпит насилия. И хотя он ест мясо животных, мы считаем его близким по духу.
Остальным, извини, мы довериться не можем. Дуболом добрый воин, но слишком легкомысленен и может случайно выдать нашу тайну. А те двое, бывшие разбойники, не вызывают доверия и у тебя самого. Ты, ведь, даже не знаешь, как их зовут?
Заруба пожал плечами, а Рыжий спросил:
— Как вы можете знать столько про каждого из нас, в то время как мы слышали о вас лишь далёкие сказки?
— В этом нет никакой загадки, — ответила Эрвела. — Просто мы умеем говорить с лошадьми. А они знают многое. Люди не таятся от них, считая бессловесными, а то и безмозглыми животными. Зря считают.
— Если они знают так много, может быть, снизойдут и ответят на несколько возникших у нас вопросов? — ворчливо спросил Заруба.
— Думаю, нам есть, что сказать друг другу, — произнесла владычица и поднялась. — Будьте нашими гостями сегодня.
Она согнула в локте руку и направила ладонь к самому высокому холму. Тут люди увидели, что кусты, растущие на склоне, скрывали тёмный провал. Повинуясь движению Эрвелы, кусты разошлись, и перед ними открылся вход в подземелье. Указав рукой, владычица предложила воинам пройти внутрь.
Первыми вошли Заруба и Сокол, за ними все остальные. Оставив несколько девушек снаружи, Эрвела проследовала в подземелье последней. Как только она вошла, кусты вновь сомкнулись, а изнутри ход закрыли ворота.
Ожидая увидеть хоть и ухоженную, но все же обычную земляную пещеру люди обнаружили, что попали в настоящие подземные палаты. Хотя солнечный свет и остался за воротами, подземелье наполняло яркое, но в тоже время совсем не слепящее свечение. Самое удивительное, что свет этот не имел и намёка на чародейское происхождение. По стенам и сводам висели искусно сделанные из железа, дерева и голубого полупрозрачного стекла, фонари, со множеством ярких свеч. И каждая свеча горела во много раз сильнее обычной восковой. Овды обладали тайной выделки таких свеч, как и многих других своих дивных вещей.
Привратная пещера, в которую они попали, не отличалась особой роскошью. Обычный белый камень подпирал своды, им же вымостили полы. Из пещеры в разные стороны вели широкие каменные ходы.
Тарко и Сокол по-прежнему ничему не удивлялись, Зарубе удивляться не позволял чин, и лишь Рыжий вертел по сторонам головой, рискуя свернуть себе шею. Людей провели по одному из ходов, который через сотню шагов закончился просторной белокаменной залой. Посреди неё стоял длинный стол, уставленный серебряными блюдами с едой и золотыми кубками. Вдоль стола расставлены были не длинные лавки, как это принято у людей, а отдельные для каждого гостя деревянные стулья с высокими резными спинками.
Владычица предложила усаживаться. Никакого особого порядка у овд не водилось, каждый садился где придётся, и лишь сама хозяйка уселась во главе.
Предложив продолжить трапезу и разговор, владычица начала первой:
— Нас беспокоят монахи-воины, что появились в лесах недавно, но успели причинить изрядно хлопот. Они искали не только княжича. Рыскали повсюду, что-то вынюхивая, и чуть было не обнаружили один из наших тайных городков.
Заруба ухмыльнулся.
— Если вас так беспокоят монахи, почему вы не обыскали тех, кого сами же и убили в двух шагах отсюда? И зачем убивать? Не лучше ли было допросить хорошенько?
Эрвела повела плечом.
— Мы не берём пленных. Нам совершенно негде их содержать.
— Убитые вами чернецы имели тайный знак, — Сокол протянул овде одну из найденных печатей. — О таком же точно, рассказал нам хозяин постоялого двора в Свищеве. Его вынудили служить доносчиком, и подчинятся беспрекословно всякому, кто предъявит знак.
Брезгливо приняв печать, Эрвела внимательно её разглядела. Затем спросила:
— С крестом, думаю, ясно. Но "М". «Мыслите», так, кажется, её называют? Что бы могла эта буква значить?
— Москва, — предположил, не раздумывая Заруба. — От неё и пакости все.
— Сорок, — высказался Рыжий. — А почему такое число, понятия не имею. Может монахов этих сорок как раз?
— Митрополит, — предложил Сокол и пояснил. — Скорее всего, чернецы присланы церковными иерархами, или, по крайней мере, с их ведома. А те всегда берут сторону Москвы.
Чародею кстати вспомнился и разговор с князем.
— Ук считает, что московские властители якобы стремятся заполучить Мещеру и Муром. Не набег, какой, совершить, а вовсе к рукам прибрать. Вроде бы, готовят серьёзную шкоду против лесных городов. Вторжение или нечто подобное…
Сокол отпил вина.
— Ну так вот. Варунок как раз и пробирался домой с новостями об их замыслах. Степь там каким-то боком оказалась замешана. Через то и пропал мальчишка. Однако князь в догадках теряется, какой Москве прок с малолюдных земель?
— Не велика загадка, — ответила Эрвела. — Ты и сам бы мог додуматься до ответа. Москва страшится возвышения соседних великих княжеств, каждое из которых способно оспорить её верховенство. Но ещё больше страшиться союза соперников. Ибо в таком случае, ей не поможет ни скопленное серебро, ни ордынские друзья…
— Причём здесь Мещера и Муром? — удивился Заруба. — Сроду у нас претензий на Владимир не возникало. Бред какой-то…
— Конечно, ни причём. Москве угрожают Рязань и Суздаль. Создав союз, к которому тут же прибьются и прочие, они быстро низложат московский дом. Потому как и сил побольше соберут, да и пути все на степь через них лежат. Отрежут Москву от ордынской поддержки, чего она одна будет стоить?
А между двух великих княжеств лежат наши леса. Только обладание ими способно уберечь Москву от опасного союза. Вот и задумали они ударить по Мещере с Муромом. Вроде расчленить земли, вклиниться боком… Но вот, чем ударить, я право не знаю…
«А у лошадок-то ушки длинные, — подумалось Соколу. — Ослики просто, а не лошадки. Надо же, какой прорвой тайн владеют овды, годами не выбираясь из чащоб своих. Жаль, степные коники малость глуховаты. Ветер им что ли уши надувает? Не то и с угрозой той, непонятной, разобрались бы…»
Эрвела словно прочла его мысли.
— Зря ухмыляешься, чародей, — заметила она. — Кабы это могло помочь, мы рассказали бы тебе даже то, с какой из наложниц возлёг третьего дня ордынский царевич. От нас мало что можно скрыть. Но молчит степь. Не готовится там ничего против наших земель. Если только пешим строем задумал кто-то на леса навалиться. Да и то вряд ли. Приметили бы лошадки такое движение.
Эрвела потеребила мочку уха, как бы на что-то решаясь.
— Нас не заботит борьба князей за владимирский стол — всё это глупые игры. Если честно, то и людские войны вообще нас не трогают. Но мы остаёмся верны Белой Книге. И хотя былой союз едва теплится, мы поддержим мещёрского князя.
Она помолчала. Выпила. Потом закончила:
— Тем более что Москва означает церковь, с которой у нас нет, и не может быть мира, — Эрвела в который раз ослепительно улыбнулась. — Хотя бы потому, что святые отцы не верят в наше существование, а, поверив, никогда не смирятся с ним.
Обменявшись ещё кое-какими сведениями, собеседники серьёзный разговор закончили. Эрвела, Сокол и Заруба замолчали, обдумывая услышанное. Этим и воспользовался Рыжий, которому вернулось его неистребимое любопытство:
— Говорят, что всем существам вы предпочитаете лошадей… — обратился он к девушке, что сидела рядом. — Но где вы их держите?
Многим была известна любовь овд к лошадям. Они сводили коней в людских селениях довольно часто. Иногда просто катались и возвращали затем на место. Иногда, особенно если хозяин обращался с животными грубо, коней не возвращали. Кроме того, у мещёрцев, да и не только у них, был обычай жертвовать лесным девам лошадей, оставляя на опушке без привязи. И парня мучил вопрос, где, здесь в лесу, можно такую прорву животных разместить?
— Мы не держим лошадей, — ответила овда. — В том смысле, что не держим их в рабстве как вы, люди. Лошади наши друзья. Они помогают нам, а мы помогаем им. Потому тех, кто желает, мы отпускаем в степь. Остальные живут среди нас.
— Отлично, — кивнул головой Рыжий и перешёл к главному. — А где скрываются ваши мужчины?
С мужчинами история вышла ещё более запутанная. Если повстречать овду считалось большой редкостью, то их мужчин и вовсе никто никогда не видел. Кстати, и слово овда всегда подразумевает женщину. Никакого особого названия для овдских мужчин, люди не озаботились даже придумать. Хотя и ходило множество историй про то, как девы заманивали к себе парней из дальних селений, и те навсегда пропадали в их лесных городках. Рыжему очень хотелось прояснить этот вопрос.
— Наши мужи живут в другом месте, — ответила девушка — Городок, в котором мы сейчас находимся — сторожевой. Здесь нас не больше двух дюжин.
Рыжему, разумеется, тут же захотелось узнать, чем занимаются мужчины, если женщины воюют и правят. Однако, посчитав, что это может быть не совсем удобный вопрос, он задал его соседке на ухо. Девушка, также склонившись к уху, ответила. Тарко с улыбкой наблюдал, как товарищ, выслушав ответ, вдруг весь залился краской и опустил глаза. Надо заметить, что смутился он так впервые в жизни.
Рыжий больше не расспрашивал. Отбило у него охоту расспрашивать. Но общий разговор ещё раз вернулся к этому вопросу. Обед подошёл к концу, и владычица напоследок сказала:
— Вашего воина, Никиту, мы оставим у нас. Он очень плох, но мы сумеем выходить. После чего, одна из девушек возьмёт его в мужья. Мы знаем, что у него нет семьи в Мещёрске, и думаю, князь не обидится на нас.
— Сам-то он захочет ли у вас остаться? — проворчал уязвленный Заруба, который, тем более, чувствовал ответственность за каждого своего человека.
— Мы никого силой не держим, — удивилась Эрвела. — Но еще ни один мужчина не отказался жить в наших городках. Вы ведь совсем их не видели. Они прекрасны. Всё это, — она обвела рукой зал. — Только дружинная гридница в сравнении с ними.
Воевода пробурчал под нос что-то по поводу птички в золотой клетке, но спорить не стал. На то князь есть, чтобы в этих тонких материях разбираться.
Владычица поднялась, давая понять, что приём завершён.
— Вас проводят наверх и укажут короткую дорогу на Свищево. Князь с дружиной орудует там сейчас. Ваши спутники присоединятся к вам наверху.
Шагали молча — каждый о своём думал. Рыжий, то и дело краснея, вспоминал прекрасную собеседницу, Сокол размышлял о странных силах, что сгустились над Мещерой, оба разбойника и Дуболом радовались завершению опасного предприятия, а Тарко и вовсе ни о чём не думал, просто на дорогу смотрел…
Заруба шёл невесёлый, бормоча что-то под нос. Запали ему в душу слова владычицы. Задели за живое. Додумавшись до решения, он вдруг встал, повернулся к разбойникам и спросил:
— Как зовут вас?
Те помялись, но ответили:
— Митька.
— Воробей.
Заруба оглядел обоих.
— Я как раз двоих потерял. Тишку — отрока монахи убили, да Никиту девы лесные у себя оставили. Вы, гляжу, не без способностей, раз уж выжить умудрились в эдакой заварушке… Пойдёте ко мне в полк?
Бывшие разбойники помолчали для приличия, вздохнули, волюшку вспомнив, да и согласились. У Зарубы, непонятно почему, словно камень с души свалился. Хлопнул по плечам обоих, принялся о службе рассказывать, повеселел малость.
Через несколько часов, отряд вышел из леса над самым селом. И они вдруг увидели осень. Осень всегда наступает исподволь, даже не наступает, а как бы перетекает из лета. Холод понемногу вытесняет тепло, тучи изо дня в день прирастают, всё больше закрывая небо и солнце. Листья на одних деревьях желтеют, краснеют, скукоживаются, а на других продолжают зеленеть как ни в чём не бывало. Всё непонятно как-то — то ли ещё лето, то ли уже нет. А потом в один единственный день вдруг как вдарит… И сразу ясно — вот она осень, уже и к зиме поворачивает.
Сильный ветер поднимал с земли листья, ветки, сухую траву; терзал поднимающийся от домов дым, кружил всё это в бешеной пляске. Тут же, среди круговерти, летали птицы, и невозможно было понять, то ли ветер их носит, то ли они ветер подгоняют.
Пляска осени завораживала. Казалось, будто ведьмы молодые играют, колдовство расточая. Рваные облака носились над самыми верхушками деревьев, цепляясь за них лохматыми лапами. А вдалеке, на самом краю небосклона виднелась полоска чистого неба, и солнце, угрюмо прощаясь, подсвечивало облака. Стая ворон, перекрикивая ветер, металась повсюду, набрасываясь по разбойничьи на яблони, рябины, на любые деревья и кусты, где виднелась пожива и, обдирая их дочиста, перебиралась дальше. Дома скрипели, плохо прибитые дранки срывало с крыш, ветер свистел по щелям, хлопали полотнища вывешенной во дворах ткани.
На какой-то миг всё стихало, замирало, а потом начиналось вновь.
Глава третья
Они расположились за холмом прямо на зелёной траве. Вместе с ними, отпустив лошадей на вольный выпас, проследовали ещё несколько овд. Мужчины (опять же кроме Тарко и Сокола) удивлённо вертели головами, не представляя, откуда здесь может появиться трапеза. Но вот из-за холма вышли юные, по человеческим меркам лет десяти, девочки, неся с собой корзины и посуду. Девочки-овды разлили по кубкам лёгкое медовое вино и молча удалились. Здесь было принято обслуживать себя самим.
— Это вино настояно на травах, не известных ещё у вас, а быть может, как знать, и забытых. Оно не сильно пьянит, но снимает усталость и успокаивает боль.
Владычица хитро прищурилась.
— Мы храним тайну его приготовления даже от богов. И пока храним успешно.
Сделав по глотку, ни один из мужчин не остался равнодушен. Даже лучшее греческое вино показалось бы сейчас просто уксусом. Среди многообразных закусок, извлекаемых из корзин, не нашлось ни одной мясной или рыбной. Овды не вкушали плоть, зато прекрасно умели готовить овощи и зелень. И конечно грибы.
Подождав пока люди утолят голод, владычица начала разговор.
— Нам известно, зачем вы здесь, известно кого вы ищите… Сын мещёрского князя пытался пробиться к нам. Однако у нас были иные дела, далеко отсюда. Мы опоздали совсем немного…
Заметив, как вздрогнули чародей и воевода, овда поспешила пояснить.
— Нет, он не погиб. Но монахи настигли его и увели из этих земель, прежде, чем нам удалось вмешаться.
Сокол и Заруба перевели дух, а овда продолжала:
— Страшные воины. И бесстрашные. Двое из них заплатили жизнью, давая уйти остальным. И увести княжича.
Она задумалась.
— Мы чувствуем жизненный поток каждого из наших друзей. Пока Варунку ничего не угрожает. И всё же опасность где-то возле него. Как бы ждёт какого-то знака. Часа своего ждёт.
— Монахи увели его в Москву? — спросил Сокол.
— Не знаю, — покачала головой Эрвела. — Проследить, куда спрятали юношу, мы не смогли. Всё это очень странно и тревожно.
Эрвела помолчала и потом вдруг сказала:
— Мы не можем пустить в городок всех вас, поэтому те, в ком мы не уверены, останутся здесь. И пусть они будут спать под нашей охраной.
Резко обернувшись, Заруба увидел, что оба разбойника и Дуболом уже растянулись на траве, сморённые колдовским сном. Он досадливо сморщился, так как обоим приятелям чародея овды, видимо, доверяли больше, нежели его дружиннику.
Заметив недовольство воеводы, Эрвела сказала:
— Хоть я и не обязана давать тебе отчет, Малк, всё же разъясню, дабы не легло между нами непонимание. С Соколом-чародеем мы встречались не раз, и не два, и у нас случались с ним общие дела. Такие, что о недоверии не может идти и речи. Тарко с самого рождения находится под покровительством овд, ведь в его жилах течёт наша кровь. Тебя, воевода, мы знаем давно и уверены в тебе. Что касается Романа, то этот человек нам приятен. Мы знаем, как он не терпит насилия. И хотя он ест мясо животных, мы считаем его близким по духу.
Остальным, извини, мы довериться не можем. Дуболом добрый воин, но слишком легкомысленен и может случайно выдать нашу тайну. А те двое, бывшие разбойники, не вызывают доверия и у тебя самого. Ты, ведь, даже не знаешь, как их зовут?
Заруба пожал плечами, а Рыжий спросил:
— Как вы можете знать столько про каждого из нас, в то время как мы слышали о вас лишь далёкие сказки?
— В этом нет никакой загадки, — ответила Эрвела. — Просто мы умеем говорить с лошадьми. А они знают многое. Люди не таятся от них, считая бессловесными, а то и безмозглыми животными. Зря считают.
— Если они знают так много, может быть, снизойдут и ответят на несколько возникших у нас вопросов? — ворчливо спросил Заруба.
— Думаю, нам есть, что сказать друг другу, — произнесла владычица и поднялась. — Будьте нашими гостями сегодня.
Она согнула в локте руку и направила ладонь к самому высокому холму. Тут люди увидели, что кусты, растущие на склоне, скрывали тёмный провал. Повинуясь движению Эрвелы, кусты разошлись, и перед ними открылся вход в подземелье. Указав рукой, владычица предложила воинам пройти внутрь.
Первыми вошли Заруба и Сокол, за ними все остальные. Оставив несколько девушек снаружи, Эрвела проследовала в подземелье последней. Как только она вошла, кусты вновь сомкнулись, а изнутри ход закрыли ворота.
Ожидая увидеть хоть и ухоженную, но все же обычную земляную пещеру люди обнаружили, что попали в настоящие подземные палаты. Хотя солнечный свет и остался за воротами, подземелье наполняло яркое, но в тоже время совсем не слепящее свечение. Самое удивительное, что свет этот не имел и намёка на чародейское происхождение. По стенам и сводам висели искусно сделанные из железа, дерева и голубого полупрозрачного стекла, фонари, со множеством ярких свеч. И каждая свеча горела во много раз сильнее обычной восковой. Овды обладали тайной выделки таких свеч, как и многих других своих дивных вещей.
Привратная пещера, в которую они попали, не отличалась особой роскошью. Обычный белый камень подпирал своды, им же вымостили полы. Из пещеры в разные стороны вели широкие каменные ходы.
Тарко и Сокол по-прежнему ничему не удивлялись, Зарубе удивляться не позволял чин, и лишь Рыжий вертел по сторонам головой, рискуя свернуть себе шею. Людей провели по одному из ходов, который через сотню шагов закончился просторной белокаменной залой. Посреди неё стоял длинный стол, уставленный серебряными блюдами с едой и золотыми кубками. Вдоль стола расставлены были не длинные лавки, как это принято у людей, а отдельные для каждого гостя деревянные стулья с высокими резными спинками.
Владычица предложила усаживаться. Никакого особого порядка у овд не водилось, каждый садился где придётся, и лишь сама хозяйка уселась во главе.
Предложив продолжить трапезу и разговор, владычица начала первой:
— Нас беспокоят монахи-воины, что появились в лесах недавно, но успели причинить изрядно хлопот. Они искали не только княжича. Рыскали повсюду, что-то вынюхивая, и чуть было не обнаружили один из наших тайных городков.
Заруба ухмыльнулся.
— Если вас так беспокоят монахи, почему вы не обыскали тех, кого сами же и убили в двух шагах отсюда? И зачем убивать? Не лучше ли было допросить хорошенько?
Эрвела повела плечом.
— Мы не берём пленных. Нам совершенно негде их содержать.
— Убитые вами чернецы имели тайный знак, — Сокол протянул овде одну из найденных печатей. — О таком же точно, рассказал нам хозяин постоялого двора в Свищеве. Его вынудили служить доносчиком, и подчинятся беспрекословно всякому, кто предъявит знак.
Брезгливо приняв печать, Эрвела внимательно её разглядела. Затем спросила:
— С крестом, думаю, ясно. Но "М". «Мыслите», так, кажется, её называют? Что бы могла эта буква значить?
— Москва, — предположил, не раздумывая Заруба. — От неё и пакости все.
— Сорок, — высказался Рыжий. — А почему такое число, понятия не имею. Может монахов этих сорок как раз?
— Митрополит, — предложил Сокол и пояснил. — Скорее всего, чернецы присланы церковными иерархами, или, по крайней мере, с их ведома. А те всегда берут сторону Москвы.
Чародею кстати вспомнился и разговор с князем.
— Ук считает, что московские властители якобы стремятся заполучить Мещеру и Муром. Не набег, какой, совершить, а вовсе к рукам прибрать. Вроде бы, готовят серьёзную шкоду против лесных городов. Вторжение или нечто подобное…
Сокол отпил вина.
— Ну так вот. Варунок как раз и пробирался домой с новостями об их замыслах. Степь там каким-то боком оказалась замешана. Через то и пропал мальчишка. Однако князь в догадках теряется, какой Москве прок с малолюдных земель?
— Не велика загадка, — ответила Эрвела. — Ты и сам бы мог додуматься до ответа. Москва страшится возвышения соседних великих княжеств, каждое из которых способно оспорить её верховенство. Но ещё больше страшиться союза соперников. Ибо в таком случае, ей не поможет ни скопленное серебро, ни ордынские друзья…
— Причём здесь Мещера и Муром? — удивился Заруба. — Сроду у нас претензий на Владимир не возникало. Бред какой-то…
— Конечно, ни причём. Москве угрожают Рязань и Суздаль. Создав союз, к которому тут же прибьются и прочие, они быстро низложат московский дом. Потому как и сил побольше соберут, да и пути все на степь через них лежат. Отрежут Москву от ордынской поддержки, чего она одна будет стоить?
А между двух великих княжеств лежат наши леса. Только обладание ими способно уберечь Москву от опасного союза. Вот и задумали они ударить по Мещере с Муромом. Вроде расчленить земли, вклиниться боком… Но вот, чем ударить, я право не знаю…
«А у лошадок-то ушки длинные, — подумалось Соколу. — Ослики просто, а не лошадки. Надо же, какой прорвой тайн владеют овды, годами не выбираясь из чащоб своих. Жаль, степные коники малость глуховаты. Ветер им что ли уши надувает? Не то и с угрозой той, непонятной, разобрались бы…»
Эрвела словно прочла его мысли.
— Зря ухмыляешься, чародей, — заметила она. — Кабы это могло помочь, мы рассказали бы тебе даже то, с какой из наложниц возлёг третьего дня ордынский царевич. От нас мало что можно скрыть. Но молчит степь. Не готовится там ничего против наших земель. Если только пешим строем задумал кто-то на леса навалиться. Да и то вряд ли. Приметили бы лошадки такое движение.
Эрвела потеребила мочку уха, как бы на что-то решаясь.
— Нас не заботит борьба князей за владимирский стол — всё это глупые игры. Если честно, то и людские войны вообще нас не трогают. Но мы остаёмся верны Белой Книге. И хотя былой союз едва теплится, мы поддержим мещёрского князя.
Она помолчала. Выпила. Потом закончила:
— Тем более что Москва означает церковь, с которой у нас нет, и не может быть мира, — Эрвела в который раз ослепительно улыбнулась. — Хотя бы потому, что святые отцы не верят в наше существование, а, поверив, никогда не смирятся с ним.
Обменявшись ещё кое-какими сведениями, собеседники серьёзный разговор закончили. Эрвела, Сокол и Заруба замолчали, обдумывая услышанное. Этим и воспользовался Рыжий, которому вернулось его неистребимое любопытство:
— Говорят, что всем существам вы предпочитаете лошадей… — обратился он к девушке, что сидела рядом. — Но где вы их держите?
Многим была известна любовь овд к лошадям. Они сводили коней в людских селениях довольно часто. Иногда просто катались и возвращали затем на место. Иногда, особенно если хозяин обращался с животными грубо, коней не возвращали. Кроме того, у мещёрцев, да и не только у них, был обычай жертвовать лесным девам лошадей, оставляя на опушке без привязи. И парня мучил вопрос, где, здесь в лесу, можно такую прорву животных разместить?
— Мы не держим лошадей, — ответила овда. — В том смысле, что не держим их в рабстве как вы, люди. Лошади наши друзья. Они помогают нам, а мы помогаем им. Потому тех, кто желает, мы отпускаем в степь. Остальные живут среди нас.
— Отлично, — кивнул головой Рыжий и перешёл к главному. — А где скрываются ваши мужчины?
С мужчинами история вышла ещё более запутанная. Если повстречать овду считалось большой редкостью, то их мужчин и вовсе никто никогда не видел. Кстати, и слово овда всегда подразумевает женщину. Никакого особого названия для овдских мужчин, люди не озаботились даже придумать. Хотя и ходило множество историй про то, как девы заманивали к себе парней из дальних селений, и те навсегда пропадали в их лесных городках. Рыжему очень хотелось прояснить этот вопрос.
— Наши мужи живут в другом месте, — ответила девушка — Городок, в котором мы сейчас находимся — сторожевой. Здесь нас не больше двух дюжин.
Рыжему, разумеется, тут же захотелось узнать, чем занимаются мужчины, если женщины воюют и правят. Однако, посчитав, что это может быть не совсем удобный вопрос, он задал его соседке на ухо. Девушка, также склонившись к уху, ответила. Тарко с улыбкой наблюдал, как товарищ, выслушав ответ, вдруг весь залился краской и опустил глаза. Надо заметить, что смутился он так впервые в жизни.
Рыжий больше не расспрашивал. Отбило у него охоту расспрашивать. Но общий разговор ещё раз вернулся к этому вопросу. Обед подошёл к концу, и владычица напоследок сказала:
— Вашего воина, Никиту, мы оставим у нас. Он очень плох, но мы сумеем выходить. После чего, одна из девушек возьмёт его в мужья. Мы знаем, что у него нет семьи в Мещёрске, и думаю, князь не обидится на нас.
— Сам-то он захочет ли у вас остаться? — проворчал уязвленный Заруба, который, тем более, чувствовал ответственность за каждого своего человека.
— Мы никого силой не держим, — удивилась Эрвела. — Но еще ни один мужчина не отказался жить в наших городках. Вы ведь совсем их не видели. Они прекрасны. Всё это, — она обвела рукой зал. — Только дружинная гридница в сравнении с ними.
Воевода пробурчал под нос что-то по поводу птички в золотой клетке, но спорить не стал. На то князь есть, чтобы в этих тонких материях разбираться.
Владычица поднялась, давая понять, что приём завершён.
— Вас проводят наверх и укажут короткую дорогу на Свищево. Князь с дружиной орудует там сейчас. Ваши спутники присоединятся к вам наверху.
* * *
По указанной овдами тропе добрались до Свищева быстро. Гораздо быстрее, чем если бы пробирались наугад лесом. На поиски княжича из Мещёрска их вышло семеро. Семеро теперь и возвращалось. Вот только вместо погибшего Тишки и раненого Никиты с ними шли два разбойника.Шагали молча — каждый о своём думал. Рыжий, то и дело краснея, вспоминал прекрасную собеседницу, Сокол размышлял о странных силах, что сгустились над Мещерой, оба разбойника и Дуболом радовались завершению опасного предприятия, а Тарко и вовсе ни о чём не думал, просто на дорогу смотрел…
Заруба шёл невесёлый, бормоча что-то под нос. Запали ему в душу слова владычицы. Задели за живое. Додумавшись до решения, он вдруг встал, повернулся к разбойникам и спросил:
— Как зовут вас?
Те помялись, но ответили:
— Митька.
— Воробей.
Заруба оглядел обоих.
— Я как раз двоих потерял. Тишку — отрока монахи убили, да Никиту девы лесные у себя оставили. Вы, гляжу, не без способностей, раз уж выжить умудрились в эдакой заварушке… Пойдёте ко мне в полк?
Бывшие разбойники помолчали для приличия, вздохнули, волюшку вспомнив, да и согласились. У Зарубы, непонятно почему, словно камень с души свалился. Хлопнул по плечам обоих, принялся о службе рассказывать, повеселел малость.
Через несколько часов, отряд вышел из леса над самым селом. И они вдруг увидели осень. Осень всегда наступает исподволь, даже не наступает, а как бы перетекает из лета. Холод понемногу вытесняет тепло, тучи изо дня в день прирастают, всё больше закрывая небо и солнце. Листья на одних деревьях желтеют, краснеют, скукоживаются, а на других продолжают зеленеть как ни в чём не бывало. Всё непонятно как-то — то ли ещё лето, то ли уже нет. А потом в один единственный день вдруг как вдарит… И сразу ясно — вот она осень, уже и к зиме поворачивает.
Сильный ветер поднимал с земли листья, ветки, сухую траву; терзал поднимающийся от домов дым, кружил всё это в бешеной пляске. Тут же, среди круговерти, летали птицы, и невозможно было понять, то ли ветер их носит, то ли они ветер подгоняют.
Пляска осени завораживала. Казалось, будто ведьмы молодые играют, колдовство расточая. Рваные облака носились над самыми верхушками деревьев, цепляясь за них лохматыми лапами. А вдалеке, на самом краю небосклона виднелась полоска чистого неба, и солнце, угрюмо прощаясь, подсвечивало облака. Стая ворон, перекрикивая ветер, металась повсюду, набрасываясь по разбойничьи на яблони, рябины, на любые деревья и кусты, где виднелась пожива и, обдирая их дочиста, перебиралась дальше. Дома скрипели, плохо прибитые дранки срывало с крыш, ветер свистел по щелям, хлопали полотнища вывешенной во дворах ткани.
На какой-то миг всё стихало, замирало, а потом начиналось вновь.
Глава третья
Вурды
Мещера. Волчьи Мшары.
Старая Вуверкува, прожившая одним богам ведомо, сколько лет, вышла из логова. Вышла по зову племени. Вышла впервые за долгое время. Она глубоко вздохнула, вспоминая запахи осеннего леса. Запахи грибов и прелых листьев. Вслед за запахами сознания коснулись звуки, цвета. Солнце почти ослепило и она сощурилась от забытого яркого света.
Последний раз Вуверкува видела солнечный свет, может быть год или два назад. У неё не возникало нужды покидать жилище чаще. Вурды берегли Старейшую, снабжали её пищей и водой, ухаживали за ней. Подходы к её логову стерегли днём и ночью. Стерегли так, как не стерегли свои собственные жилища. Потому, что даже потеря жены и детей для вурда не значила ничего в сравнении с потерей Старейшей. И всё это, ради таких вот редких событий, какое случилось сегодня.
У вурдов нет своего языка — они говорят на языках людей. Они не знают письма. Оттого и ценят Старейшую, хранительницу мудрости, заповедей и обычаев, больше самих себя. Она не управляет племенем, не наделена властью. Она судит живых и выносит решение мудростью предков. Но не всякий раз судит, а только тогда, когда к ней обращаются.
Сегодня к ней обратились. И она, тяжело одолев двадцать трудных шагов, остановилась посреди поляны.
Возле неё встали шесть женщин — шесть наследниц. Одной из них предстояло заменить Вуверкуву, когда та отправится к предкам. И тогда эта одна станет Старейшей. Но пока они равны, они служат Вуверкуве. Они слушают её рассказы и перенимают мудрость. Пока у них нет даже собственных имён.
Перед Вуверкувой стояли два вожака. Два сильнейших вурда всего их племени. Первого звали Писе Йол, что значит Быстрые Ноги. Он был молод, но уже водил сонары в набеги на людские деревни. Он был горяч и тщеславен. Но, главное, был удачлив. И удача, словно запах свежей крови, притягивала к нему молодёжь. Второго звали Пунан Кид, что значит Волосатая Рука. Этот был старше, опытнее и осторожнее. Он давно уже не занимался набегами, считая их пустой тратой жизней, ибо слишком много вурдов гибнет в этих набегах.
Они ненавидели один другого. И только заповедь предков, строго запрещающая схватки между соплеменниками удерживала вожаков от поединка. Они пришли просить суда. Пришли не одни. По краю поляны расположились их братья, разделившиеся на две, почти равные части. Это были сонары вождей. Одни, молодые и горячие, поддерживали Писе Йола. Другие, опытные, потёртые были на стороне Пунан Кида. Пришли и вурды других сонаров — дело казалось важным для всего племени.
От поднесенной наследницей лучины, Вуверкува зажгла пучок священной травы и молча обошла поляну, обкуривая дымом спорщиков. Потом остановилась и начала суд.
— Кто будет говорить первым? — спросила Вуверкува.
Первым должен был говорить тот, кто обвиняет другого. Или тот, кто обвинил первым, если обвинения взаимны. Пунан Кид сделал маленький шаг вперёд.
— Говори, — разрешила Старейшая.
— Когда Писе Йол со своим сонаром нападал на людские деревни, я молчал. Хотя многие достойные вурды погибли в этих глупых набегах, а наше племя не столь уж и велико, чтобы губить понапрасну жизни. Но, повторяю, тогда я молчал.
Но три дня назад он убил овду. А это — война. Война с овдами означает гибель нашего народа. Мы не сможем выиграть эту войну. И не можем уладить дело миром. А овды не станут, подобно людям отгораживаться от леса, а значит и от нас, стенами. Они придут и уничтожат наш народ. Вот почему я обвиняю Писе Йола и обращаюсь к мудрости предков.
Вуверкува кивнула и обратилась к противной стороне:
— Говори.
Молодой воин шагнул вперёд.
— Наши предки не заказывали нам убивать никого, кроме соплеменников. Пунан Кид говорит, что нашему племени грозит исчезновение? Я согласен с этим. Но мы исчезаем не потому, что нападаем на сёла, а потому что вырождаемся. Всё меньше и меньше у нас появляется настоящих воинов. Сегодня мы откажемся от набегов на деревни, завтра перестанем нападать на дорогах. Придет время, мы примемся жрать траву и превратимся в тучных и глупых коров. К этому ведет осторожность Пунан Кида. Я обращаюсь к мудрости предков.
У вурдов не принято долго выступать на суде. Спорить, доказывать, убеждать. Каждый из спорщиков мог выступить с коротким словом только однажды. И кроме них никто больше не мог говорить. Ни к чему это. Все доверяли Старейшей и мудрости предков — зачем лишние слова.
Поэтому, выслушав обоих, Старейшая молча удалилась обратно в логово. Теперь ни тот, ни другой из спорщиков не мог покинуть поляны. Сколько бы старуха не провела в своем логове, сколько бы она не думала над их делом. Да хоть и год. Знали ведь на что шли. Знали, что раз не хватило собственной мудрости, то теперь остается лишь ожидать её от предков. Остальные вольны были покинуть поляну, оставив несколько человек, которые передадут потом слово Вуверкувы всему племени. Но дело заварилось такое, что никто даже не шелохнулся.
Старейшая вновь вышла из логова, когда солнце перевалило за полдень. Ещё раз обкурила травой поляну и, вернувшись к середине, огласила решение:
— Писе Йол. Ты должен покинуть племя. Ты пойдешь к овдам и отдашь себя их суду. Они решат, как ты должен искупить убийство. Если они посчитают, что тебе лучше умереть — ты умрёшь. Если они решат, что ты должен жить — будешь жить. Ты вернешься к вурдам, только когда овды решат, что ты можешь вернуться. До тех пор ты больше не можешь носить своё имя. Такова мудрость предков.
Лишённый Имени поклонился Старейшей. Ни вздохом, ни выражением, он не показал недовольства.
Вуверкува повернула голову ко второму:
— Пунан Кид. Ты должен покинуть племя. Ты пойдешь с Изгнанным. Ты разделишь его судьбу. Ты умрёшь вместе с ним. Ты будешь жить вместе с ним. Ты вернешься к вурдам вместе с ним. До возвращения ты не можешь носить своё имя. Такова мудрость предков.
Лишённый Имени поклонился Старейшей.
Вуверкува обратилась ко всем:
— Никто не может покинуть племя вместе с Изгнанными. Никто не может помогать Лишенным Имён. Такова мудрость предков.
Все, кто пришёл на поляну, поклонились. И продолжали стоять, склонив головы до тех пор, пока Старейшая не скрылась в логове.
Суд был окончен.
Воины обоих сонаров молча разошлись по тайным тропам, что вели к десяткам логовищ, разбросанных по всему лесу. Собственно, никаких сонаров больше не существовало. Они распались, точно так же, как это бывает, когда вождь гибнет или, что случается реже, уходит на покой. Скоро появятся иные вожаки, которые соберут новые сонары. А пока расходились просто вурды. Никто из них даже не посмотрел на бывших вождей. Их для племени больше не существовало. Мудрость предков не обсуждается и тем более не может быть оспорена.
Двое остались стоять. Им было о чём подумать. И у них имелось на это время. Они могли оставаться на поляне хоть до захода солнца. До последнего луча. Но и не более того.
Оба оказались слишком горды, чтобы заговорить, хотя прекрасно понимали, что заговорить, в конце концов, им придётся.
Оба шли босиком, как обычно и ходят вурды. На обоих были длинные меховые куртки и меховые штаны — обычная одежда вурдов. Оба имели на поясе большие тяжелые ножи — обычное оружие вурдов. Не велика у вурда и поклажа. Не требуется ему ни котелок, ни припас съестной, ни топор. Всё что нужно, вурд добывает в пути. Костра он не разводит, мясо впрок не готовит, воду, когда нет рядом ручья или озера, пьёт из следов и луж.
Тайными тропами вурдов никто кроме них не ходил. Люди и даже овды про эти тропы не ведали. Звери знали, но избегали, пользуясь своими собственными лесными путями. Поэтому за всё время им не попалось ни одного живого существа. Лишь птицы щебетали, укрывшись в нависших над тропой ветвях, да и те не спешили показываться на глаза.
Первый шёл быстро и упрямо. Он ломился вперёд, словно лось, широкими, тяжёлыми шагами. Его сжигала ярость и мучила обида. Нет, не на Старейшую, тем более не на предков. Скорее на судьбу — злодейку, да на глупых соплеменников, которые, дай только время, ещё пожалеют, что остались без него. Пожалеют, да поздно будет.
Второй едва поспевал за ним, переступая ногами мягко, словно рысь. В его душе не скрывалось ни злости, ни обиды, хотя именно его изгнали не за преступление, а заодно с соперником. Но он привык спокойно принимать все выверты судьбы. Что толку от гнева? Что толку теперь искать виноватых? Не лучше ли подумать о том, как выйти из создавшегося положения достойно, а при толике удачи, ещё и остаться в живых. Он шёл, неспешно разговаривая сам с собой, и мысли, в конце концов, привели его к необходимости действовать.
Он обогнал Первого, забежал на несколько шагов вперёд и, развернувшись, встал поперёк тропы. Взлохматил волосы. Снял куртку. Вывернув её наизнанку, надел снова.
Старая Вуверкува, прожившая одним богам ведомо, сколько лет, вышла из логова. Вышла по зову племени. Вышла впервые за долгое время. Она глубоко вздохнула, вспоминая запахи осеннего леса. Запахи грибов и прелых листьев. Вслед за запахами сознания коснулись звуки, цвета. Солнце почти ослепило и она сощурилась от забытого яркого света.
Последний раз Вуверкува видела солнечный свет, может быть год или два назад. У неё не возникало нужды покидать жилище чаще. Вурды берегли Старейшую, снабжали её пищей и водой, ухаживали за ней. Подходы к её логову стерегли днём и ночью. Стерегли так, как не стерегли свои собственные жилища. Потому, что даже потеря жены и детей для вурда не значила ничего в сравнении с потерей Старейшей. И всё это, ради таких вот редких событий, какое случилось сегодня.
У вурдов нет своего языка — они говорят на языках людей. Они не знают письма. Оттого и ценят Старейшую, хранительницу мудрости, заповедей и обычаев, больше самих себя. Она не управляет племенем, не наделена властью. Она судит живых и выносит решение мудростью предков. Но не всякий раз судит, а только тогда, когда к ней обращаются.
Сегодня к ней обратились. И она, тяжело одолев двадцать трудных шагов, остановилась посреди поляны.
Возле неё встали шесть женщин — шесть наследниц. Одной из них предстояло заменить Вуверкуву, когда та отправится к предкам. И тогда эта одна станет Старейшей. Но пока они равны, они служат Вуверкуве. Они слушают её рассказы и перенимают мудрость. Пока у них нет даже собственных имён.
Перед Вуверкувой стояли два вожака. Два сильнейших вурда всего их племени. Первого звали Писе Йол, что значит Быстрые Ноги. Он был молод, но уже водил сонары в набеги на людские деревни. Он был горяч и тщеславен. Но, главное, был удачлив. И удача, словно запах свежей крови, притягивала к нему молодёжь. Второго звали Пунан Кид, что значит Волосатая Рука. Этот был старше, опытнее и осторожнее. Он давно уже не занимался набегами, считая их пустой тратой жизней, ибо слишком много вурдов гибнет в этих набегах.
Они ненавидели один другого. И только заповедь предков, строго запрещающая схватки между соплеменниками удерживала вожаков от поединка. Они пришли просить суда. Пришли не одни. По краю поляны расположились их братья, разделившиеся на две, почти равные части. Это были сонары вождей. Одни, молодые и горячие, поддерживали Писе Йола. Другие, опытные, потёртые были на стороне Пунан Кида. Пришли и вурды других сонаров — дело казалось важным для всего племени.
От поднесенной наследницей лучины, Вуверкува зажгла пучок священной травы и молча обошла поляну, обкуривая дымом спорщиков. Потом остановилась и начала суд.
— Кто будет говорить первым? — спросила Вуверкува.
Первым должен был говорить тот, кто обвиняет другого. Или тот, кто обвинил первым, если обвинения взаимны. Пунан Кид сделал маленький шаг вперёд.
— Говори, — разрешила Старейшая.
— Когда Писе Йол со своим сонаром нападал на людские деревни, я молчал. Хотя многие достойные вурды погибли в этих глупых набегах, а наше племя не столь уж и велико, чтобы губить понапрасну жизни. Но, повторяю, тогда я молчал.
Но три дня назад он убил овду. А это — война. Война с овдами означает гибель нашего народа. Мы не сможем выиграть эту войну. И не можем уладить дело миром. А овды не станут, подобно людям отгораживаться от леса, а значит и от нас, стенами. Они придут и уничтожат наш народ. Вот почему я обвиняю Писе Йола и обращаюсь к мудрости предков.
Вуверкува кивнула и обратилась к противной стороне:
— Говори.
Молодой воин шагнул вперёд.
— Наши предки не заказывали нам убивать никого, кроме соплеменников. Пунан Кид говорит, что нашему племени грозит исчезновение? Я согласен с этим. Но мы исчезаем не потому, что нападаем на сёла, а потому что вырождаемся. Всё меньше и меньше у нас появляется настоящих воинов. Сегодня мы откажемся от набегов на деревни, завтра перестанем нападать на дорогах. Придет время, мы примемся жрать траву и превратимся в тучных и глупых коров. К этому ведет осторожность Пунан Кида. Я обращаюсь к мудрости предков.
У вурдов не принято долго выступать на суде. Спорить, доказывать, убеждать. Каждый из спорщиков мог выступить с коротким словом только однажды. И кроме них никто больше не мог говорить. Ни к чему это. Все доверяли Старейшей и мудрости предков — зачем лишние слова.
Поэтому, выслушав обоих, Старейшая молча удалилась обратно в логово. Теперь ни тот, ни другой из спорщиков не мог покинуть поляны. Сколько бы старуха не провела в своем логове, сколько бы она не думала над их делом. Да хоть и год. Знали ведь на что шли. Знали, что раз не хватило собственной мудрости, то теперь остается лишь ожидать её от предков. Остальные вольны были покинуть поляну, оставив несколько человек, которые передадут потом слово Вуверкувы всему племени. Но дело заварилось такое, что никто даже не шелохнулся.
Старейшая вновь вышла из логова, когда солнце перевалило за полдень. Ещё раз обкурила травой поляну и, вернувшись к середине, огласила решение:
— Писе Йол. Ты должен покинуть племя. Ты пойдешь к овдам и отдашь себя их суду. Они решат, как ты должен искупить убийство. Если они посчитают, что тебе лучше умереть — ты умрёшь. Если они решат, что ты должен жить — будешь жить. Ты вернешься к вурдам, только когда овды решат, что ты можешь вернуться. До тех пор ты больше не можешь носить своё имя. Такова мудрость предков.
Лишённый Имени поклонился Старейшей. Ни вздохом, ни выражением, он не показал недовольства.
Вуверкува повернула голову ко второму:
— Пунан Кид. Ты должен покинуть племя. Ты пойдешь с Изгнанным. Ты разделишь его судьбу. Ты умрёшь вместе с ним. Ты будешь жить вместе с ним. Ты вернешься к вурдам вместе с ним. До возвращения ты не можешь носить своё имя. Такова мудрость предков.
Лишённый Имени поклонился Старейшей.
Вуверкува обратилась ко всем:
— Никто не может покинуть племя вместе с Изгнанными. Никто не может помогать Лишенным Имён. Такова мудрость предков.
Все, кто пришёл на поляну, поклонились. И продолжали стоять, склонив головы до тех пор, пока Старейшая не скрылась в логове.
Суд был окончен.
Воины обоих сонаров молча разошлись по тайным тропам, что вели к десяткам логовищ, разбросанных по всему лесу. Собственно, никаких сонаров больше не существовало. Они распались, точно так же, как это бывает, когда вождь гибнет или, что случается реже, уходит на покой. Скоро появятся иные вожаки, которые соберут новые сонары. А пока расходились просто вурды. Никто из них даже не посмотрел на бывших вождей. Их для племени больше не существовало. Мудрость предков не обсуждается и тем более не может быть оспорена.
Двое остались стоять. Им было о чём подумать. И у них имелось на это время. Они могли оставаться на поляне хоть до захода солнца. До последнего луча. Но и не более того.
* * *
Для тех, кому назначено покинуть племя, от поляны вела особая тайная тропка. Через день быстрого хода, она выводила на Муромскую дорогу. Двое Лишённых Имён шли по этой тропе вместе вот уже несколько часов и до сих пор не проронили друг перед другом ни слова. Когда покинул поляну Лишённый Имени первым, Лишённый Имени вторым просто последовал вслед за ним. Ибо такова была мудрость предков.Оба оказались слишком горды, чтобы заговорить, хотя прекрасно понимали, что заговорить, в конце концов, им придётся.
Оба шли босиком, как обычно и ходят вурды. На обоих были длинные меховые куртки и меховые штаны — обычная одежда вурдов. Оба имели на поясе большие тяжелые ножи — обычное оружие вурдов. Не велика у вурда и поклажа. Не требуется ему ни котелок, ни припас съестной, ни топор. Всё что нужно, вурд добывает в пути. Костра он не разводит, мясо впрок не готовит, воду, когда нет рядом ручья или озера, пьёт из следов и луж.
Тайными тропами вурдов никто кроме них не ходил. Люди и даже овды про эти тропы не ведали. Звери знали, но избегали, пользуясь своими собственными лесными путями. Поэтому за всё время им не попалось ни одного живого существа. Лишь птицы щебетали, укрывшись в нависших над тропой ветвях, да и те не спешили показываться на глаза.
Первый шёл быстро и упрямо. Он ломился вперёд, словно лось, широкими, тяжёлыми шагами. Его сжигала ярость и мучила обида. Нет, не на Старейшую, тем более не на предков. Скорее на судьбу — злодейку, да на глупых соплеменников, которые, дай только время, ещё пожалеют, что остались без него. Пожалеют, да поздно будет.
Второй едва поспевал за ним, переступая ногами мягко, словно рысь. В его душе не скрывалось ни злости, ни обиды, хотя именно его изгнали не за преступление, а заодно с соперником. Но он привык спокойно принимать все выверты судьбы. Что толку от гнева? Что толку теперь искать виноватых? Не лучше ли подумать о том, как выйти из создавшегося положения достойно, а при толике удачи, ещё и остаться в живых. Он шёл, неспешно разговаривая сам с собой, и мысли, в конце концов, привели его к необходимости действовать.
Он обогнал Первого, забежал на несколько шагов вперёд и, развернувшись, встал поперёк тропы. Взлохматил волосы. Снял куртку. Вывернув её наизнанку, надел снова.