— С одной стороны, фантастика, — сказала Охара. — С другой стороны — почему бы и нет… Но с чего вы решили, что «молодой талантливый экономист» — это именно Ёда?
   — Да ничего я не решил! Говорю же, это всего лишь гипотеза… Просто я в последнее время, кроме Ёды, ни о каких «молодых талантливых экономистах» особо не слышал. Вот и задумался. Особенно после того, что Майк вчера рассказал…
   Несмотря на то что прозвучало его имя, у Майка и мускул не дрогнул на лице. Парень лишь потягивал свое пиво, мурлыча какую-то песенку.
   — И что же он рассказал?
   — Что единственное развлечение его отца в Лос-Анджелесе — давать интервью журналистам. Все финансисты, топ-менеджеры, экономисты только этим и забавляются. Потому что это — самое подходящее средство, чтобы заявить о своем существовании на весь белый свет. Однако в случае с рекламой на коммерческом телевидении — дело совсем другое! Об этой разнице я сразу задумался, как с Майком поговорил. Потом ты напомнила об извлечении прибыли. А сегодня эта статья на глаза попалась… В общем, так все и сошлось.
   — ?
   — Я уже говорил о женских прокладках? Так вот. Возможно, тебе мои пояснения — что Будде проповедь, но на всякий случай напомню. Каким бы известным ни был товар — его реклама должна быть четко привязана и к полу, и к возрасту основного потребителя. Что же получается, если вместо товара рекламируется человек? Сколько бы этот Ёда ни торчал в телевизоре — людей, всерьез интересующихся экономикой на его уровне, все равно кот наплакал. Можешь назвать это дискриминацией, но ни молодежи, ни домохозяйкам его имя сегодня ничего не говорит. А все они — потенциальные избиратели… Но ведь та же самая молодежь и те же домохозяйки — целевая аудитория «Антика»! И если выпустить такой ролик в эфир, может родиться новый народный герой. Та же формула «Си-эс-пи», только схема продаж превращается в сценарий предвыборной кампании.
   — Значит, ролик — это попытка продать его имя? Поднять его имидж до уровня «государственной задачи номер один»?
   — Кто его знает… Но если действительно так, то сроки выбраны очень толково. Выборы назначены на июль. Исидзаки потребовал, чтобы ролик изготовили до конца марта. То есть к началу голосования популярность профессора Ёды как раз достигла бы пика.
   — Но как это можно проверить?
   — Не знаю… Наверно, никак.
   — А если позвонить в газету?
   — Куда? В читательский отдел? А они тебе скажут: «Сверх того, что написано, мы комментариев не даем». Да и этот генсек, Норио Сато, вряд ли называл кому-либо имя Ёды. По крайней мере сейчас, когда о выборах еще никто не говорит…
   — Но, судя по этой статье, именно Сато мог бы ставить на Ёду, как на беговую лошадь! Для чего и сочинил весь этот сценарий!
   Девушка явно разгорячилась.
   — Погоди, — осадил я Охару. — Скажем так, это лишь одна из возможных версий. Вообще-то, подобный ход мысли у генсека одной из лидирующих партий — штука почти невозможная.
   — Но давайте представим, что вы правы, — сказала Охара, понизив голос. — Кому еще могла прийти в голову такая идея?
   — Как раз на этот счет у меня особых сомнений нет. Кроме нашего президента, пожалуй, больше и некому.
   У моей собеседницы отвисла челюсть.
   — Исидзаки?
   — Такой план мог придумать только профессионал от рекламы. Загвоздка в том, что самому Исидзаки это просто-напросто ни к чему. И если все это правда — вывод напрашивается только один: его каким-то образом запугали.
   Охара склонила голову набок. Но секунд через пять решительно кивнула и заговорила — короткими фразами, тщательно подбирая слова:
   — Исидзаки сходится с Дзюнко Кагами. Его супруга еще жива. Какие-то люди, пронюхав об этом, начинают его шантажировать. И принуждают его разработать идею с видеозаписью. Вы доказываете, что недостатки в монтаже могут привести к разоблачению. Тогда весь план отменяют, а запись велят уничтожить. Опасаясь, что вся история может выплыть наружу и привести компанию к краху, президент решает покончить с собой…
   — Такую версию я тоже продумывал. В ней самое слабое звено — Дзюнко Кагами. В последние годы они уже могли бы пожениться официально. Его измена жене — дело прошлое, тут особо не пошантажируешь… В общем, не знаю. На этом моя мысль останавливается.
   — И все же в этой версии я уверена. И могла бы поставить на нее все свои деньги.
   — Это еще почему?
   — Да потому что никаких других версий не остается! Простой метод исключения. Сколько ни думай, эта запись могла быть изготовлена с единственной целью — продать имя Ёсиюки Ёды, так или нет? А если в это не верится, так не вы ли сами сказали: в наших газетах каждый день полно новостей, которым никто не верит, и что с того? Логически-то все сходится!
   — Как сказать. Если не знаешь, куда деньги потратить, лучше угости меня пивом. А насчет логики — есть тут одна неувязочка, на которую тебе даже школьник сразу укажет. Куда ты денешь человека, который может доказать, что запись — фальшивка?
   — Киэ Саэки?
   — Ну да.
   — Но как раз ей-то и угрожает опасность! Иначе зачем бы Исидзаки прятал ее в отеле? Она ведь призналась, что опасается журналистов!
   — Может, и так… Не знаю, не знаю.
   — Да что с вами, шеф? Ни с чем соглашаться не желаете!
   — Я всего лишь высказал свои подозрения. Пока у нас не будет доказательств, дальнейший разговор не имеет смысла. К тому же не факт, что, найди мы эти доказательства, нам станет понятна истинная причина самоубийства. А это — единственное, что я хотел бы знать. Политика меня не интересует. Я и не голосовал-то ни разу в жизни.
   — Но если вы хотите доказательств, почему бы не встретиться с ним самим? С этим Ёдой, то есть…
   — Я с ним уже общался по телефону. Он сказал, что лично с Исидзаки не знаком. Ничего другого он все равно отвечать не станет, так что для встречи даже повода нет. Или ты можешь придумать, ради чего он тратил бы свое драгоценное время на полубезработного старика?
   Охара взяла со стойки распечатку с личными данными профессора Ёды.
   — «Выпускник экономического факультета, университет Токио. В восемьдесят первом году поступил на службу в корпорацию „Ниппои-Буссан". В восемьдесят восьмом уволился, уехал в Калифорнию и поступил в университет Беркли, где получил степень кандидата наук и несколько лет читал лекции. С девяносто пятого снова в Японии, преподает в университете Эдо. Большой список научных работ. В качестве финансово-экономического эксперта активно выступает в прессе и по телевизору…» Блестящее резюме!
   — Ну, с таким блестящим резюме и кретинов на свете хоть отбавляй… Хотя, конечно, не мне о том рассуждать.
   За стойкой опять вырос Майк:
   — Эй! Вообще-то, я разговоры клиентов слушать не люблю, но… Вы позволите вмешаться?
   — Э-э, Майк, погоди! Если уж на то пошло, я сам у тебя хотел кое-что спросить. Мой вопрос поважнее будет. Зачем я сюда и пришел вообще-то.
   — Нет уж, давай-ка я первый! По-моему, вам это будет интересно… Можете принять это за светский треп, но мой папаша когда-то читал лекции в Беркли.
   Годика этак до девяностого. Получал за это, правда, раз в сто меньше, чем сегодня…
   Охара изумленно вытаращилась на Майка и лишь через несколько секунд овладела собой.
   — А этот ваш Ёда, как я понимаю, стажировался там в конце восьмидесятых, верно? В те годы «пузырь» раздулся до предела[32], по всей Японии денег скопилось до чертиков, все фирмы только и делали, что посылали сотрудников на учебу за границу. В штатовских вузах японские клерки целыми табунами получали магистров…
   — Майк, — перебил его я, — а среди знакомых твоего отца кто-нибудь еще преподает в Беркли?
   — Да наверное! Хочешь, я ему позвоню? — Он поднял руку и посмотрел на часы. — У них, кажется, еще полночь не наступила.
   — Если это несложно — считай, я твой должник. Вопрос стоит так: не помнит ли кто-то из его друзей в Беркли японца по фамилии Ёда? Все-таки из телевизора о человеке мнения не составишь…
   Он кивнул и пошел за телефонной трубкой. Я осушил свой бокал до дна.
   — Насколько я понимаю, — сказала Охара, — надеяться тут особо не на что?
   — Не скажи. Академическая система в Штатах японской не чета! Это у нас сдаешь дипломы один за другим как заведенный — и получаешь автоматом магистра, а затем и кандидатом становишься. В Америке дело другое! Там сперва кладешь год-два на магистратуру, потом еще лет пять-шесть на аспирантуру. Но главное — это совершенно разные уровни подготовки. Средний японский профессор по сравнению с американским магистром — все равно что пиво: и на пять процентов не тянет. Японцев, претендующих на кандидатскую степень, и так по пальцам пересчитать, а из них половина еще и вылетает в процессе учебы. Вот и выходит, что японский кандидат наук — существо слишком редкое, чтобы его не помнили. Тем более если он у них еще и лекции читал…
   — Ого. Здорово вы в этом разбираетесь, шеф!
   — Это все Какисима. Его уроки.
   — Директор Какисима?
   — Он самый. Он, правда, в Колумбийском университете стажировался, в Нью-Йорке. Но в свое время подумывал бросить фирму и поступить в аспирантуру…
   Болтая в трубку по-английски, к стойке вернулся Майк. Из его речи я не понял ни слова. Наконец он отключился и повернулся ко мне.
   — Отец сказал, три-четыре старых знакомца в Беркли еще работают, — сообщил он. — Обещал спросить, скоро сам перезвонит.
   — Уж прости, что напрягаю…
   — Да ну, не бери в голову.
   — Ну ладно, пока мы ждем, вот тебе мой вопрос. На самом деле, я бы сам не догадался в «паспорт» компании заглянуть. Но раз уж ты у нас такой спец по недвижимости, почему сразу не проверил, что у них в регистрации написано? Он жизнерадостно рассмеялся:
   — Да я, понимаешь, теоретик все больше. А на практике, можно сказать, тугодум. Как-то и в голову не пришло…
   — Ну вот. А мне из-за тебя на сестричкином мотоцикле пришлось кататься!
   — Ну, стихийные бедствия — штука непредсказуемая. С каждым может случиться… Так, значит, бумаги ты уже видел?
   — Видел. Ты был почти прав: это здание приобретено в ипотечный кредит за десять с половиной миллиардов[33].
   — Ну да. Только я одного не понял. Что такое «Тиоэфу»?
   — Да я и сам не пойму. В этой стране, видишь ли, названия из иностранных букв официально не регистрируют. Всё заставляют в катакану переделывать. И чтоб ни точек, ни запятых… Похоже, это какое-то сокращение — «Т. О. F.» или вроде того. Я завтра на работе в справочнике посмотрю.
   — Погодите! Вы о чем? — вклинилась Охара.
   — Да мы тут документы на недвижимость проверяли, — улыбнулся ей Майк. — В девяностом году это здание приобрела фирма «Ёсинага». В ипотечный кредит с пометкой «Тиоэфу». Как и сказал наш дядя—за десять с половиной миллиардов. Но уже через три года старую сумму кредита перечеркнули, под ней вписали новую. С той же самой пометкой — «Тиоэфу». И здание стало стоить уже тринадцать миллиардов[34]. И это в девяносто третьем, когда все цены на недвижимость обвалились, как в пропасть!
   — Но что это значит?
   — Вот об этом я и хотел спросить у Майка, — вздохнул я. — Ей-богу, в этой исправленной сумме какой-то подвох…
   — Ну, еще бы! — поддакнул Майк. — Если это не подвох, то что вообще такое подвох? Заметим, что и дефолт, и обвал цен начались примерно тогда же!
   — Так, и что же получается?
   — А то и получается, что дело пахнет криминалом. Два с половиной миллиарда иен[35] ниоткуда возникли!
   — М-да… — пробормотал я, и тут зазвонил телефон.
   Односложно отвечая, Майк принялся торопливо записывать что-то на бумажку. Наконец он поблагодарил собеседника и выключил трубку.
   — Ну что, нашелся один! Мужик, который у этого Ёды был «эдвайзером»… Как это по-здешнему — завкафедрой, да? Тед Элмс. С отцом, похоже, на короткой ноге. Говорит, что, пока не спит, будет ждать звонка. Сам поговоришь?
   — Да ты что? Я по-английски ни в зуб ногой! Охара протянула руку:
   — Ну, давайте поговорю! Все-таки я получше Майка в ситуации разбираюсь…
   У меня отвисла челюсть. До сих пор я ни разу не слышал, чтобы Охара разговаривала по-английски.
   Заглядывая в бумажку, она как ни в чем не бывало набрала номер, выждала несколько секунд — и затараторила на таком английском, что я чуть не свалился с табурета.
   Глядя на меня, Майк покатился со смеху.
   — Если будет сдавать на «Тоэйк»[36], баллов восемьсот пятьдесят отхватит, не напрягаясь!
   — «Тоэйк»? А сколько там максимум?
   — Девятьсот девяносто. Но для учебы и работы в Штатах достаточно семисот.
   Болтая по телефону, Охара то и дело смеялась. Похоже, нашла с собеседником общий язык. Вплоть до шуток. Предоставив дело ей, я попросил еще пива.
   — Послушай, Майк!
   — Да?
   — Должен признать, что ты ужасно симпатичный молодой человек. Аж страшно делается.
   — Сейчас от скромности помру… Но, если честно, я такой далеко не со всеми.
   — Но с нами ты возишься, как наседка с цыплятами. С чего бы, а?
   — Да как тебе сказать… По-моему, мы с тобой одного племени.
   — Одного племени?
   — Ну да. Я от здешнего народу по цвету отличаюсь. Вот и ты такой же. Я, конечно, не о цвете кожи говорю. Ты внутри по цвету другой.
   Он налил еще пива и мне, и себе. Охара продолжала трещать по-английски, как заправский радиодиджей.
   — Кажется, заканчивают, — наконец сказал Майк.
   Охара отключила трубку. Первым делом я, конечно, поинтересовался, откуда у нее такой отменный английский.
   — Ходила на курсы, — скромно ответила она, и я подумал, что директор этих курсов может смело плакать от счастья.
   Охара перешла к делу.
   — Этот профессор Элмс — очень приветливый старичок, — сообщила она. — И веселый к тому же. Очень подробно мне все рассказал. «Эдвайзером» у Ёды он проработал с девяносто первого года по девяносто третий. На мой вопрос, что этот Ёда за человек, он ответил так: «Ну, достаточно талантливый, достаточно веселый… С окружающими ладил достаточно неплохо… Ни заклятых врагов, ни ярых поклонников не имел…» Еще немного помялся да и закончил: «В общем, человек достаточно приличный». А когда я спросила, что бы он сказал, если бы Ёда стал большим японским политиком, он ужасно развеселился. «Надеюсь, уже от одного присутствия в японской политике достаточно приличных людей ее самочувствие заметно улучшится». Ну, то есть профессор считает, что японской политикой занимаются недостаточно приличные люди…
   — Полностью согласен с господином профессором.
   — Но по-настоящему сильное впечатление Ёда произвел на него только однажды.
   — Когда же?
   — В девяносто втором году, когда в Луизиане застрелили японского студента. Помните, громкое дело было? Парнишка решил попугать друзей на Хэллоуин, но перепутал дом, и хозяин застрелил его из винтовки. Семья погибшего только через два года добилась, чтобы убийцу посадили. А поначалу суд признал его невиновным… Так вот. Сразу после этого и по Си-эн-эн, и по спутниковому телевидению японцы на чем свет стоит ругали американский закон, из-за которого у обычных граждан скопилось столько оружия. И только Ёда в своих передачах держался очень спокойно, будто ничего ужасного не произошло. Профессор Элмс вообще хорошо разбирается в японских реалиях. И поэтому страшно удивился, когда Ёда в одном из выступлений вдруг заявил, что в детстве сам не раз забавлялся стрельбой из пистолета…
   — Хм-м? — промычал я, протягивая к ней руку. — Одолжи-ка мне трубочку!
   — Куда это вы звонить собрались?
   — Наконец-то захотел пообщаться с профессором Ёдой.
   — С чего это вдруг?
   — Гиперсуперновость. Похоже, процент якудзы в наших рядах несколько выше, чем я думал. Это тебе не пять процентов, как в пиве. Здесь уже, скорее, русской водкой попахивает…

15

   Глядя на распечатку с резюме профессора Ёды, я набрал телефонный номер его кафедры. «Секудочку, — ответили в трубке. — Соединяем с его кабинетом». Наверное, не застану, подумал я — и ошибся. «Сэнсэй!» — позвал его какой-то молодой голос. Серьезная, видать, субординация в этом университете Эдо. Наконец сам сэнсэй подошел к телефону.
   — Ёда слушает!
   Я представился. При слове «Тайкэй» он сразу же вспомнил, кто я.
   — А! Так это вы звонили насчет кончины президента Исидзаки?
   — Совершенно верно, — ответил я. — Уж извините, что побеспокоил.
   — Ничего страшного… Чем обязан на этот раз?
   — Я по поводу одного нелепого слуха.
   — Слуха? Какого же?
   — Говорят, вашу кандидатуру выдвигают на выборы в Палату советников…
   В трубке весело рассмеялись:
   — Интересно! Кто же распространяет такую чушь? Вот недавно и газетчики то же самое спрашивали… Чего только не выдумают эти репортеры!
   — Но я это услышал от знакомого.
   — Вот как? И что это за знакомый?
   — Этого я сказать не могу.
   Он выдержал небольшую паузу, потом спросил:
    Ну, хорошо. Если вы считаете подобные, э-э… фантазии правдой, чего именно вы от меня хотите?
   — Видите ли, сэнсэй, я ваш давний поклонник. Подумал — может, я мог бы вам чем-нибудь пригодиться? Вот и наш президент, пока жив был, очень вас уважал…
   — Вы очень любезны, Но я занимаюсь академической деятельностью. И лезть в политику ни малейшего желания не испытываю.
   — И все потому, что какой-то несчастный ролик не выйдет в эфир?
   — Не понимаю… О чем вы?
   — О возможности выпустить в коммерческой телерекламе фальшивую «хронику событий» с вашим
   участием.
   Снова пауза. Правда, на сей раз совсем другого характера.
   — Прошу извинить, — сказал он. — Но для того, чтобы обсуждать нелепые слухи, я временем не располагаю. Прощайте!
   — Но может, вам интересно узнать и другие нелепые слухи?
   — ?..
   — Говорят, что помимо академической деятельности сэнсэй также тесно сотрудничает с одной мафиозной организацией…
   В трубке злобно хрястнуло, и связь оборвалась. Похоже, академических деятелей правилам хорошего тона не обучают.
   В голове всплыла видеозапись, которую показывал Исидзаки. Финальная сцена с лицом Ёсиюки Ёды в лучах рассвета. Улыбка абсолютного блаженства на губах. Я сравнил эти мастерские кадры с его манерой швырять телефонную трубку. Небо и земля… Признаться, такого смятения от Ёсиюки Ёды я не ожидал.
   — Ну, шеф? — спросила Охара. — Что-нибудь получилось?
   — Долгого разговора не вышло. Но одну вещь я понять успел. Этот Ёда — и правда приличное черт-те что.
   Она собралась было закидать меня вопросами, но тут за стойкой показалась Нами-тян.
   — Эй… Что тут у вас происходит?
   — Ничего особенного, — заверил я хозяйку. — Ведем научные дискуссии.
   — Хм-м… Значит, малыш тебе уже все рассказал?
   — А что он должен был рассказать?
   Майк неловко улыбнулся й почему-то отвел глаза. Сестра же на братца даже не глянула.
   — Ну он же у нас обратно в Штаты собрался, — ядовито улыбнулась она. — Экономику свою изучать. В последнее время только о ней и думает. Вы разве не об этом беседовали?
   — Ну вот еще! — проворчал Майк. — Когда это я такое говорил?
   — Ой, да ладно! Я что, не понимаю? Кто кричал «вернусь обратно ко всем чертям»?
   Майк уставился в потолок и вздохнул. Я впервые заметил, каким ребенком он выглядит рядом с сестрой.
   Охара, видимо, подумала о том же.
   — Послушайте, — сказала она. — Я все время хотела спросить, но…
   — Наверно, о нас с Майком?
   — Но может, это невежливо?
   — Если думаешь, что невежливо, то и не спрашивай.
   Охара покраснела.
   — Прошу прощения. Я просто подумала, что вы вместе так здорово смотритесь…
   — Да брось ты, я же шучу. Мы уже привыкли. Оттого что мы с ним разного цвета, все вокруг стесняются спросить, что у нас за отношения. Даже когда узнают, что мы брат и сестра. Странные люди!
   — Я тоже странный, — вставил я. — Но стесняться не буду. Интересно же, как такие сестры с братьями получаются. Может, расскажешь?
   Нами-тян взглянула на меня и усмехнулась.
   — А чего бы не рассказать? Хотя ничего тут интересного нет. Обычная серая жизнь…
   И она рассказала, что когда-то ее мать развелась с японским мужем и уехала с дочкой в Америку. Давно, еще четверть века назад. Судя по всему, женщина была волевая. Получила второе образование и устроилась на работу в финансовую компанию. Но еще в университете познакомилась с чернокожим профессором по фамилии Вильяме и вышла за него замуж. Вскоре после женитьбы на свет появился Майк. Но их международный брак долго не продержался. После развода мать с детьми вернулась в Японию, а отца обязали выплачивать солидные алименты. Вильямсу пришлось оставить профессуру и заняться бизнесом. Поначалу все трое жили в Японии неплохо, ни в чем не нуждались. Но через несколько лет мать погибла в аварии. А еще через год брат с сестрой осуществили давнишнюю мечту матери — открыли свой бар, в котором играла ностальгическая музыка семидесятых. Чтобы открыть заведение, потратили часть наследства. А в последнее время Майк начал тратить все свободное время на чтение книжек по экономике. То ли через гены передалось, то ли звонки да письма от отца повлияли, но «малыш», похоже, увлекся этим всерьез. Сестра заметила, к чему все идет, и они стали всерьез подумывать о его возвращении в Штаты.
   На этом Нами-тян закончила. Говорила она коротко и недолго, всего минут пять. Ни фамилии матери, ни своего настоящего имени не назвала. По ее будничному тону можно было подумать, будто такие истории случаются на свете сплошь и рядом.
   Слушая ее рассказ, я вспомнил отношения Дзюнко Кагами и Киэ Саэки. Разница в возрасте у сестер была абсолютно такой же.
   — Думаю, парню и правда стоит выучиться всерьез, — сказал я. — Это будет ему очень к лицу.
   Нами-тян внимательно посмотрела на меня, но не нашла что ответить. Майк тоже молчал. В эту минуту в бар заявилась помощница-европейка.
   — Привет, хозяйка! — крикнула она, и Нами-тян ушла с ней на кухню.
   Я посмотрел на часы. Без десяти шесть. Пора открывать заведение. Собрав со стойки бумаги, я затолкал их в карман и окликнул Майка.
   — Я смотрю, контора у этой «Ёсинага» — в районе Ногидзака. Это сразу напротив Управления обороны, верно? Как думаешь, там еще открыто?
   — Да, обычно они до семи… А ты что, идти к ним собрался? Зачем?
   — Да так… Раз уж все равно на Роппонги — загляну на всякий случай. На чашечку кофе с президентом Сугино.
   — Да вы что, шеф? С температурой тридцать девять?! — вмешалась Охара. — Срочно домой — и спать! Иначе точно в ящик сыграете!
   — Боюсь, что поспать мне сегодня уже не дадут… Она взглянула на Майка:
   — О чем это он?
   — Ну ты же слышала, как папаша сэнсэю звонил? — усмехнулся Майк. — Наживка заброшена. Рыбка плывет на крючок.
   Я с интересом посмотрел на него. Проницательный парнишка, что и говорить… Но Охара по-прежнему не понимала. И тогда он объяснил:
   — Когда люди, связанные с якудзой, попадают в какой-нибудь крутой переплет, на сцене должен появиться их босс, который решит все проблемы. Такой уж у них сценарий, всегда и везде… Только что по телефону папаша сильно напугал Ёсиюки Ёду. Значит, те, кому велено контролировать ситуацию, уже зашевелились и скоро полезут на свет, как осы из гнезда. Да и те красавчики, что вчера сюда заглядывали, вряд ли смолчали в тряпочку. Наверняка уже рассказали кому положено, чем дело кончилось, пускай и приврали чуток… А разузнать, где наш дядя живет, для ихнего брата — раз плюнуть! Так что спокойного сна ему желать пока бесполезно…
   — Так что же, он позвонил, чтобы выманить из логова якудзу?!
   Майк кивнул. Побледнев от ярости, Охара стрельнула по мне глазами:
   — Что за глупости?! Вот уж не думала, что мой начальник — такой беспросветный идиот!
   — Согласен, — поддакнул Майк. — Но в случае с папашей остается только рукой махнуть. Горбатого могила исправит…
   — Кстати, — вклинился я. — Если до «Ёсинаги» на такси добираться, дорога сильно забита?
   — Забита — не то слово, — ответил он. — Парализована. На такси — полчаса, не меньше. А пешком минут за пятнадцать дойдешь.
   — Ладно, тогда прогуляюсь… — Я повернулся к Охаре. — Тебя, кстати, все это уже не касается.
   — Как это не касается? Я же выполняю приказ!
   — Какой еще приказ?
   — Начальник отдела Санада велел мне принимать у вас дела. А вы хотите, чтобы я не знала, что происходит? Как же я буду разгребать завалы после задания, которое вам поручал сам президент?!