Три всадника были теперь не более чем дурным сном, стертым у меня из памяти с наступлением дня. Но они меня не забыли. И на этот раз они доказали мне, что были не только игрой воображения.
   Здание интерната выходит не прямо к улице. Оно расположено в конце широкого тротуара, сворачивающего от нее в сторону и ведущего вдоль нескольких домов к воротам, за которыми уже и находится дом с садом. Они дожидались рядом с воротами, верхом на лошадях, как и в прошлую ночь, и на этот раз были вчетвером.
   Я так внезапно остановился, что Стью на меня налетел.
   Конечно, он и на этот раз их не видел. Никто их не видел. Кроме меня.
   Рядом с этим четвертым три других призрака казались оборванцами-разбойниками с большой дороги. На его лице со впалыми щеками застыло высокомерие, а его одежда наверняка принадлежала некогда состоятельному человеку. Зато на кистях у него болтались железные цепи, а на шее висела петля от виселицы.
   Вид его был столь ужасен, что я только и мог в оцепенении воззриться на него, но Бонопарт прошествовал мимо него, даже не повернув головы.
   «Признайся, Йон Уайткрофт, ты ведь догадываешься, почему никто, кроме тебя, их не видит? – нашептывал мне какой-то голос, пока я вот так стоял и не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой. – Они нацелились именно на тебя».
   «Но почему? – кричало все во мне. – Почему я, черт побери?! Чего им от меня нужно?»
   С одной из крыш закаркал ворон, и предводитель вонзил шпоры в бока своей лошади, как будто этот хриплый крик послужил ему сигналом. Лошадь с глухим ржанием взвилась на дыбы – и я, повернувшись, бросился прочь.
   Бегун я не ахти. Но в ту ночь я боролся за свою жизнь. До сих пор я ощущаю свое бешено бьющееся сердце и уколы в легких. Я мчался мимо старых домов, которые притаились в тени собора, словно в поисках убежища от мира, шумевшего за пределами городской стены; мимо припаркованных машин, мимо освещенных окон и закрытых на замок садовых ворот. Беги, Йон! Позади меня раздавался стук копыт о сумеречный церковный двор, и мне уже чудилось дыхание адского коня у меня на затылке.
   Бонопарт выкрикивал мое имя:
   – Уайткрофт! Уайткрофт! Сейчас же остановись, дьявол тебя возьми!
   …Но тот, кто за мной гнался, и был сам дьявол, и внезапно я услыхал другой голос… если только его можно назвать таковым.
   Он звучал в моей голове, в моем сердце. Глухой, хриплый и настолько жуткий, что я ощущал его, словно тупой нож в моих внутренностях.
   – Да, беги, Хартгилл! – насмехался он. – Беги! Никого не преследуем мы так охотно, как твое грязное отродье. И от нас еще никто не ускользнул.
   Хартгилл? Это была девичья фамилия моей матери. По ним нельзя было сказать, что эта подробность их интересовала. Я бежал дальше, спотыкаясь и всхлипывая от страха. Тот, с прядями волос, отрезал мне дорогу, а остальные трое неслись вслед за мной. Справа от меня возносил свою башню к звездам собор.
   Наверное, я мчался к нему, потому что он стоял там так, словно ничто не могло поколебать его стены. Но широкий газон, его окружавший, был мокрым от дождя, и я на каждом шагу поскальзывался, пока наконец, запыхавшись, не опустился на колени. Весь дрожа, я съежился на холодной земле, обхватив руками голову, как будто это могло укрыть меня от моих преследователей. Холод наполнял меня, словно туман, а надо мной раздавалось ржание лошади.
   – Убийство без погони – лишь пол-удовольствия, Хартгилл, – нашептывал мне голос в моей голове, – но в конце заяц всегда мертв.
   – Меня зовут Уайткрофт! – лепетал я. – Уайткрофт!
   Я хотел было за себя постоять, драться, отправить их белые туловища на тот свет, туда, откуда они и явились. Но вместо этого я сидел на корточках во влажной траве и меня едва ли не тошнило от страха.
   – Уайткрофт! – надо мной склонился Бонопарт. – Уайткрофт, вставай!
   Никогда прежде не был я так счастлив услышать голос какого-нибудь учителя. Я зарылся лицом в траву и плакал навзрыд, но на этот раз от облегчения.
   – Йон Уайткрофт! Посмотри на меня!
   Я подчинился, и Бонопарт, увидав мое зареванное лицо, выудил из кармана носовой платок. Я схватил его дрожащими пальцами и с опаской посмотрел из-за Бонопарта.
   Призраки пропали. Равно как и голос. Но страх остался. Он приклеился к моему сердцу, словно сажа.
   – Господи, Уайткрофт. Ну вставай же! – Бонопарт поставил меня на ноги.
   Остальные дети, выпучив глаза, стояли у края газона и оттуда пристально наблюдали за нами.
   – Я полагаю, у тебя есть объяснение этому бесцельному прорыву сквозь ночь? – спросил Бонопарт, с отвращением разглядывая мои грязные штаны. – Или ты просто хотел нам всем показать, как быстро ты умеешь бегать?
   «Самодовольное ничтожество!»
   Коленки у меня все еще дрожали, но я сделал все от меня зависящее, чтобы мой ответ прозвучал с таким самообладанием, какое только было возможно:
   – Тут было четыре призрака. Всадники на лошадях. Они… они гнались за мной.
   Даже для моих ушей все это звучало по-идиотски. Мне было так стыдно, что я желал, чтобы влажный газон на месте проглотил бы меня. Страх и стыд. Могло ли быть что-нибудь хуже? О да, Йон.
   Бонопарт вздохнул и взглянул на освещенный собор с таким укором, будто это он нашептал мне мою смехотворную историю.
   – Ну хорошо, Уайткрофт, – сказал он (при этом он, не больно-то со мной церемонясь, тащил меня обратно к улице). – У меня складывается впечатление, что мы имеем здесь дело с необычайно сильным приступом ностальгии. Видимо, призраки повелели тебе безотлагательно бежать домой, не так ли?
   Тем временем мы опять уже стояли рядом с другими, и одна из девчонок принялась хихикать. Но остальные уставились на меня так же озадаченно, как в предыдущую ночь Стью.
   Мне бы прикусить язык и проглотить свое возмущение по поводу подобной слепоты и несправедливости насмешек, но я в проглатывании не слишком-то силен. В этом у меня нет сноровки и по сей день.
   – Клянусь, они здесь были! Что я могу поделать, если их никто, никто, кроме меня, не видит? Они меня чуть не убили!
   Установилось гнетущее молчание, и некоторые из малышей отошли от меня подальше, словно боялись, что мое помешательство может оказаться заразным.
   – Потрясающе! – воскликнул Бонопарт, крепко вцепляясь своими короткими пальцами мне в плечи. – Надеюсь, в своем следующем сочинении по истории ты продемонстрируешь такую же изобретательность.
   Бонопарт оставил мои плечи в покое только тогда, когда сдал меня Поппельуэллам. К счастью, он ни словом не обмолвился о том, что произошло, но Ангус и Стью весь остаток вечера были на редкость неразговорчивыми. Тем временем они были уже наверняка убеждены, что делят комнату с сумасшедшим, и спрашивали себя, что же будет, если я окончательно потеряю рассудок.

IV
Элла

   Несмотря на события, Ангус и Стью спали и в эту ночь глубоко и крепко, а я, понятное дело, не сомкнул глаз. В своем отчаянии я даже подумывал позвонить матери. Но что мне было ей сказать? «Мама, забудь Испанию. Меня преследуют четыре всадника, а их предводитель называет меня Хартгиллом и грозится убить»? Нет. Помимо всего прочего, она ведь только и сделает, что перескажет эту историю Бородаю, а на нашей планете вряд ли отыщется зубной врач, который поверит в призраков. Он всего-навсего начнет ее уверять, что это – еще одна моя попытка усложнить ей жизнь.
   «Придется тебе с этим смириться, Йон Уайткрофт, – сказал я себе. – Похоже, тебе не дотянуть даже до твоего двенадцатого дня рождения! – И в то время как за окном уже вставало солнце, я все ломал себе голову: неужели и я, если они меня убьют, превращусь в призрака и буду бродить в виде привидения по Солсбери, пугая Бонопарта и Поппельуэллов. – К сожалению, это не исключено, Йон, – говорил я себе, – но до того тебе предстоит кое-что уладить, а именно: не сделаться утром посмешищем всей школы!» Не то чтобы для того, кто, возможно, скоро умрет, это было действительно так важно, но, с другой стороны, мне не особо улыбалось, чтобы другие меня высмеивали.
   На следующее утро я поведал Ангусу и Стью, что вся эта история с призраками была всего лишь моей попыткой выставить Бонопарта дураком. Оба изобразили огромное облегчение (кому же охота делить комнату с сумасшедшим?), а у Стью опасения уступили место восхищению. За завтраком он обнародовал мою новую версию событий, да с таким успехом, что, когда Бонопарт объяснял в четвертом классе стратегию нападения Ричарда Львиное Сердце[7]на Иерусалим, двое учеников разразились пронзительным визгом ужаса и стали утверждать, что видели у доски замаранный кровью призрак его королевского высочества. За это они, правда, составили мне компанию в библиотеке в выполнении нескольких штрафных домашних заданий, но я больше не слыл помешанным – я был героем.
   Ах, если бы я себя таковым и ощущал! Вместо этого я почти что задыхался от страха. В то время как другие за обедом набивали себе живот мясным рулетом с картофельным пюре, я глядел из окна столовой и размышлял: «А вдруг этот серый сентябрьский день окажется для меня последним?..»
   Только-только я проглотил кусок мясного рулета, сказав себе, что полуголодным не смогу быстро бегать, как на пустой стул передо мной опустилась девочка.
   Рулет чуть не застрял у меня поперек горла.
   Ничего похожего просто не бывало. Девочки моего возраста обычно держались от мальчиков в стороне. Даже те, что помладше, постоянно демонстрировали, сколь невыносимо желторотыми они нас считают.
   Она была не из интернатских, но я ее уже пару раз видел на школьном дворе. Более всего бросались в глаза ее длинные темные волосы. Когда она бежала через двор, они развевались у нее как фата.
   – Итак, их было четверо? – спросила она настолько мимоходом, словно говорила о еде на моей тарелке (о чем действительно сказать было особенно нечего).
   При этом она разглядывала меня так, словно оценивала не только мою внешность, но и мой внутренний мир. Только Элла умеет смотреть на человека подобным образом. Имени ее я, естественно, тогда еще не знал. Она не представилась. Элла никогда не говорит лишнего.
   Несмотря на двух сестер, я был тогда не слишком находчив в обращении с девчонками (может быть, сестры даже ухудшили дело). Я просто не знал, о чем с ними разговаривать. А Элла была к тому же еще и хоро шенькой, обстоятельство, пренеприятнейшим образом ввергавшее меня обычно в краску. (К счастью, это между делом наладилось.) Но не важно… Словно «Отче наш», я опять забубнил мою историю про Бонопарта. Но один ее холодный взгляд – и слова застыли у меня на губах.
   Она перекинулась через стол.
   – Эту версию ты можешь рассказывать кому-нибудь другому, – сказала она, приглушив голос. – Как они выглядели?
   Она хотела услышать правду! Это было непостижимо. Но как бы сильно мне ни хотелось ею с кем-нибудь поделиться – это ведь была девчонка! А что, если она меня поднимет на смех? Или расскажет всем своим подружкам, что Йон Уайткрофт – этот пустомеля – действительно верит в привидения?
   Так, как выглядят мертвецы! Как же еще?
   Я избегал встречаться с ней взглядом и вместо этого воззрился на свои пальцы – только чтобы убедиться, какие грязные у меня ногти (в присутствии девчонки подобные вещи всегда бросаются в глаза). «И почему, черт побери, она не смущается? Потому что, идиот, такие, как она, смущаются медленнее, чем ты, раза в два, а то и более, – нашептывало что-то мне. – И они не начинают вдруг заикаться, как будто разучились говорить».
   – А что было на них надето?
   Ну не девчачий ли это вопрос? Элла взяла мою вилку и начала есть мое картофельное пюре.
   – Всякая старомодная ерунда, – бурчал я. – накидки, мечи…
   – Какого века? – Элла зачерпнула себе еще одну вилку картофельного пюре.
   – Какого века? – спросил я в растерянности. – Откуда я знаю? Они выглядели так, как будто сошли с какой-нибудь картины, будь она проклята! («Кончай ругаться, Йон!» Когда я впадал в смущение, я всегда начинал ругаться. Моя мать уже несколько лет безуспешно пыталась меня от этого отучить.)
   – И сквозь них можно было смотреть?
   – Еще как!
   Здорово, наконец-то можно с кем-то об этом поговорить! Пусть даже я все еще испытывал затруднения, что та, с кем я говорил о моих преследователях, была девчонкой.
   Элла восприняла мое описание с таким хладнокровием, словно я описывал ей нашу школьную форму.
   – Ну и?.. – спросила она. – Еще что-нибудь?
   Я посмотрел по сторонам, но никто не обращал на нас внимания.
   – У них были следы удушения, – прошептал я через стол, – так, словно… словно все они были висельниками! У их предводителя даже висит еще на шее петля. И они хотели меня прикончить, я знаю. Они сами сказали!
   Признаюсь, я ожидал, что это откровение ее впечатлит. Но Элла только насмешливо приподняла брови. У нее были очень темные брови. Темнее, чем горький шоколад.
   – Глупости, – заявила она презрительно. – Призраки не могут никого убить. Просто не сумеют.
   На этот раз кровь в лицо мне бросилась уже от возмущения, что делало это обстоятельство не менее неприятным.
   – Ну, чудесно! – напустился я на нее. – Когда они в следующий раз начнут гонять меня по церковному двору, я им это передам!
   За соседним столом к нам обернулись несколько третьеклассников. Я бросил на них, как я надеялся, устрашающий взгляд и понизил голос.
   – Тогда почему… – шипел я, пока Элла еще раз преспокойно угостилась моим картофельным пюре, – тогда почему у одного из них капала с меча кровь, когда я их в первый раз увидел?
   Элла невозмутимо пожала плечами.
   – Они любят все в таком духе, – сказала она скучающим голосом, – кровь, кости. Но это ничего не значит.
   – Спасибо, что просветила! – накинулся я на нее. – Тебе, очевидно, известно все о проклятых призраках в этом городе! Но там, откуда я родом, далеко не в порядке вещей то, что они торчат по ночам у тебя под окнами и тычут в тебя окровавленными мечами!
   На этот раз на меня уставилась вся столовая.
   Но Элла бросила на меня только один из своих взглядов: «Йон Уайткрофт, ты и правда слишком легко выходишь из себя».
   – Ну тогда ты, видимо, попал в переплет, – сказала она и возвратилась к столу, где сидели ее подружки, даже ни разу не оглянувшись.
   Я смотрел ей вслед, должно быть, с довольно глупым выражением лица, потому что Ангус и Стью, перед тем как пересесть со своими подносами ко мне за стол, обменялись встревоженным взглядом.
   – Только не говори, что ты здесь и сейчас тоже видишь привидения, – сказал Стью.
   – Да, осторожно. Одно – уже на стуле, на который ты хочешь сесть! – раздраженно проворчал я в ответ и небрежно указал в сторону Эллы: – Знает кто-нибудь, что это там за девчонка? Вон та, с длинными темными волосами?
   Элла встала и отнесла свою тарелку на мойку.
   Ангус бросил быстрый взгляд в ее сторону и понизил голос:
   – Это Элла Литтлджон. Ее бабушка проводит экскурсии по призракам для туристов. Мой отец говорит, это настоящая колдунья. Говорят, она разводит у себя в саду ручных жаб!
   Стью презрительно захихикал.
   – Чего тут смешного? – зашипел Ангус. (Элла тем временем уже скрылась с несколькими другими девчонками за дверью столовой.) – Папа говорит, ее бабушка уже четыре человека заколдовала!
   – Твой отец также утверждал, что Стонхендж построили НЛО.
   – Нет, он этого не говорил!
   – Нет, говорил.
   Я оставил обоих за их спором, а сам бросил взгляд за окно. Еще несколько часов – и стемнеет.
   «Ну тогда ты, видимо, попал в переплет».
   – Я… это… мне надо идти, – пробормотал я и, проигнорировав любопытный взгляд Стью, последовал за Эллой.
* * *
   Я нашел ее на улице, хотя опять пошел дождь. Элла глядела на собор, прислонившись к дереву. Увидев меня, она, по-видимому, нисколько не удивилась.
   – Моя бабушка утверждает, что в соборе есть Серая Госпожа, – сказала она, когда я встал рядом с ней, – но я до сих пор видела только мальчика, бродящего по крытой галерее. Это подмастерье каменотеса, он упал с лесов во время строительства шпиля башни, – и Элла поймала на язык каплю дождя. – Он любит пугать туристов. Нашептывает им всякие старомодные ругательства. Довольно нелепо, но, я полагаю, ему просто скучно. Я думаю, большинству призраков скучно.
   Я счел это слабым оправданием тому, чтобы гонять одиннадцатилетнего мальчика по церковному двору, но свое мнение я оставил при себе.
   Стены собора были темными от дождя, как будто их сделали из самого серого неба. До сих пор я относился к собору с презрением, как и ко всему, ради чего в Солсбери приезжали туристы. Но я прекрасно помнил, что в предыдущую ночь он мне показался единственным убежищем во всем этом чертовом городе. (Видите? Я чертыхаюсь также, когда мне страшно.) Тем убийственней была новость, что даже в его стенах водились привидения. Пусть даже это никакие не висельники, а только подмастерья каменотесов.
   – Я… это… – Я стер с носа пару дождевых капель. – С момента моего приезда в Солсбери они с такой настойчивостью капали с неба, словно весь мир растворился в воде. – Я слышал о твоей бабушке. Думаешь… то есть… как ты считаешь, могла бы она мне помочь?
   Элла зачесала влажные волосы за уши и задумчиво на меня посмотрела.
   – Очень даже возможно, – сказала она наконец. – Она много знает о призраках. Я до сих пор видела лишь нескольких, но Цельда встречала их сотни.
   Сотни! Очевидно, мир – существенно более неспокойное место, чем я себе воображал. Собственно, до сих пор я считал, что бородатые зубные врачи были самым великим злом, какое только можно встретить.
   – Ты ведь из интерната, да? Попроси у Поппельуэллов разрешения нас посетить. Или ты на выходные едешь домой?
   Домой… если бы я туда сбежал, это на все времена означало бы записаться в ностальгирующие размазни, которые выдумывают истории о привидениях, только чтобы вернуться обратно к своим мамашам. «Ну и что? – слышу я ваш протест. – Решительность лучше, чем смерть». Но при моей гордости это уже тогда составляло проблему. Не говоря уж о том, что я совершенно не переносил соседку, присматривавшую за моими сестрами и псом…
   – Нет, – пробормотал я. – Нет, я не поеду домой.
   – Прекрасно! – сказала Элла и поймала на язык еще одну дождинку. (Элла была с меня ростом, хотя и на класс младше.) – Тогда я скажу бабушке, что ты завтра зайдешь.
   – Завтра? Но это уже слишком поздно. Что, если они сегодня ночью опять придут? – Паника в моем голосе была просто непереносима.
   Правда, у меня в голове все еще звучал глухой голос: Но в конце заяц всегда мертв.
   Элла наморщила лоб:
   – Я ведь сказала, они не в состоянии тебе навредить! Они не могут к тебе даже притронуться. Единственный вред, который привидения способны причинить, – это твой собственный страх.
   Ну, чудно! Его-то у меня, к несчастью, было более чем достаточно!
   Видимо, у меня на лбу было написано, что я в отчаянии, потому что Элла вздохнула.
   – Ну ладно! – сказала она. – Тогда приходи сегодня. Но не позже половины пятого. С пяти Цельда имеет привычку прикорнуть и, если ее потревожат, бывает в ужасном настроении.
   Она выудила ручку из кармана куртки и схватила меня за руку.
   – Дом номер семь, – сказала она, записывая название улицы у меня на руке, – идти прямо, через овечий выгон. Дом – сразу за старой мельницей. Но смотри не наступи в саду на жаб. Моя бабушка от них просто без ума.
   Жабы… Что до них, то Ангусов папаша был прав. Ну да все равно. Дождевая капля размыла одну из букв у меня на руке. Я поспешно натянул рукав. У Эллы был красивый почерк. Естественно.
   – Ты живешь у бабушки? – спросил я.
   – Только когда мои родители в турне.
   – В турне?
   – Вторая скрипка и флейта. Они работают в оркестре. Но в не слишком хорошем. – Она повернулась, чтобы идти. – Так что до половины пятого, – бросила она через плечо.
   Она пошла обратно к зданию школы, а я смотрел ей вслед.
   Четыре призрака и внучка колдуньи. Ничего более дикого, думал я, теперь уже, пожалуй, не случится. Но, конечно, это было заблуждением.

V
Старинное убийство

   У меня была только одна возможность поговорить с Эллиной бабушкой, до того как она погрузится в вечерний сон: улизнуть в час, отведенный для домашних заданий. Грозило это мне существенными неприятностями, но надежда избавиться от призраков стоила любых замечаний в школе. Было десять минут пятого, когда я вылез через окно мужского туалета; по дороге к воротам я едва не налетел на Бонопарта, но, к счастью, он был так поглощен своими мыслями, что меня не заметил.
   Когда я, спотыкаясь, бежал вдоль дороги, ведущей через болотистые луга к старой мельнице, с неба опять тоненькими ниточками заструился дождь. Солнца нигде не было видно, но я предполагал, что оно стоит уже угрожающе низко, и на каждом шагу оглядывался в страхе, что на этот раз четыре висельника нанесут мне визит еще раньше. Но все, что я видел, были лишь несколько мокрых овец да два гуляки, промокших до нитки точно так же, как я.
   Дом Цельды Литтлджон стоял за заросшей боярышником изгородью, которая была такой высокой, что от него виднелась лишь самая макушка красной крыши. Садовые ворота заедали, и, когда я их наконец открыл, от них отпрыгнули две жабы. Третья сидела на циновке перед дверью. Она изумленно оглядела меня с головы до ног своими янтарными глазами и квакнула. Можно было подумать, что она никогда ничего более странного, чем я, не видела. Едва я нажал на слегка заржавевшую кнопку звонка и Элла открыла мне дверь, жаба попыталась, минуя ее, запрыгнуть в дом, но Элла оказалась проворнее и схватила ее натренированным жестом.
   – Постыдилась бы даже пытаться! – сказала она, строго взглянув на брыкающийся предмет. – После всего, что сегодня утром произошло, вам запрещено переступать порог дома как минимум месяц.
   Она посадила свою пленницу в большой горшок рядом с дверью, где уже сидели две другие жабы, и накрыла его сверху платком.
   – Сегодня утром моя бабушка об одну из них споткнулась, – сказала Элла, подав мне знак следовать за ней. – Она вывихнула себе ногу, и все потому, что не хотела на нее наступить! Я уже Цельде сто раз говорила, что нечего впускать их в дом, но она просто слышать об этом не хочет!
   Когда мы проходили мимо гостиной, я заметил еще двух жаб, они сидели на софе. Элла проследила за моим взглядом и вздохнула.
   – Да, я знаю, они здесь везде, – сказала она, ведя меня по коридору. – На обоях красовались такие громадные подсолнухи, что кружилась голова. – Цельда утверждает, что она держит их только потому, что они едят улиток, но это глупости. У нее весь сад кишит улитками, несмотря ни на каких жаб. Она была уже якобы в детстве от них без ума и без конца таскала их с собой в школу.
   Я спрашивал себя, как бы отреагировал Бонопарт, обнаружь он у себя на кафедре жабу, но, прежде чем я в деталях нарисовал себе все последствия этого, Элла остановилась перед одной из дверей.
   – Доктор говорит, что Цельда не сможет проводить экскурсии по крайней мере шесть недель! – прошептала она мне. – Так что у нее довольно-таки скверное настроение.
   Я приготовился к худшему. Но старушка, лежавшая с перебинтованной ногой в кровати за дверью, выглядела не так уж и грозно. Цельда напоминала выпавшую из гнезда сову. Ее очки казались непомерно большими по сравнению с маленьким морщинистым личиком, а короткие седые волосы, покрывавшие голову, походили на выщипанные перья. Так же как и ее внучка, Цельда мало церемонилась с приветствиями и представлениями.
   – Это он? – только и спросила она, разглядывая меня через толщенные стекла очков.
   – Будь с ним поласковей, – сказала Элла, присаживаясь у нее в ногах. – Его зовут Йон, и эти привидения уже успели ему порядком досадить.
   Но Цельда лишь презрительно сопела и рассматривала меня столь недоверчиво, что я покраснел. Возможно, она прочла у меня на лбу, что я считал ее внучку самой красивой девочкой в школе.
   – Это про него ты говорила, что он видел четыре привидения? – поинтересовалась она и взяла чашку с кофе, стоявшую у нее на тумбочке. – По его бледности можно решить, что их была там целая дюжина! Странно, что они являются группами, – задумалась она, сделав глоток. – Большинство призраков ходят поодиночке.
   – Элла… Элла говорит, что вы уже много их видели, – запинаясь вставил я.
   – О да! Я вижу их повсюду. Уж и не знаю, с чего им так полюбилось меня посещать. Я ведь их даже не особо-то и чествую! Первый, кого я увидела, был мой дедушка. Однажды утром он сидел на моей кровати, и мне пришлось выслушивать, что ему не по вкусу новая прическа моей бабушки. Обычно я рекомендую не обращать на них внимания, но Элла говорит: те четверо, которых ты видел, уже начали порядком надоедать. Ну давай выкладывай поподробнее, что они там вытворяли, а я скажу, как от них избавиться.