Гацунаев Николай. Не оброни яблока

   - Рота-а-а, стой! - скомандовал командир. - Сбор через десять минут. На перекур разойдись!
   Ева вытерла слезы: прерывисто вздохнула и поднялась со скамейки.
   - Мне надо идти. - Глаза у нее припухли и покраснели. Прощайте.
   Он бережно провел ладонью по ее волосам, и было в этой ласке что-то отеческое. Ева уткнулась лицом ему в грудь, и плечи ее задрожали от беззвучных рыданий.
   - Ну что ты... - Он прикоснулся губами к ее лбу. - Не надо плакать.
   - Мне страшно.
   - Чего ты испугалась?
   - Не знаю. - Голос Евы дрожал и прерывался. - Лучше бы вы не приходили.
   Она выпрямилась и вытерла слезы, по-мальчишески, кулаками.
   - До вас все было просто и ясно. А теперь... Ну как мне теперь быть с Адамом?
   "Адам, - повторил он про себя. - При чем здесь Адам?" И вдруг почувствовал, как холодеет в груди. "Паспорт выдан в 1977 году, - прозвучал в сознании ее голос. - А сейчас сентябрь сорок третьего..."
   - Так... - Он достал из кармана носовой платок и промокнул им мгновенно повлажневший лоб. Сознание работало лихорадочными толчками. "Сентябрь сорок третьего... Разговор с Адамом, мой отъезд в армию - все это еще только будет... Бог ты мой, да ведь это сегодня, быть может, через несколько минут она кинет в него яблоко... Теперь, после всего, что узнала?"
   Он вдруг обнаружил, что размазывает по лицу пот мокрым, хоть выжимай, платком. Скомкал и сунул его в карман.
   Ева стояла, глядя на него широко раскрытыми глазами. За ее спиной в саду затрубил пионерский горн, но ни он, ни она его не услышали.
   - Ева, - сказал он умоляюще. - Я тут наговорил всякого... Ты не обращай внимания. Ева... Постарайся забыть...
   - Забыть? - Она медленно покачала головой. - Но ведь это правда.
   - И да, и нет, - он попытался увильнуть от прямого ответа, но Ева была неумолима.
   - Так не бывает.
   Жаркая волна жалости всколыхнулась в его груди.
   - Понимаешь, для меня это правда. А для тебя - вовсе не обязательно.
   - Так не бывает, - повторила она. - Правда для всех одна.
   "Ты права, - подумал он, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Но не могу же я сказать тебе всю правду. Неужели ты не понимаешь? Я и так сказал столько лишнего! Мое счастье, что ты ни о чем больше не спрашиваешь..."
   - Скажите, - она смотрела на него в упор, и расширенные зрачки ее глаз проникали в самую душу. - Я окончу курсы?
   Он поколебался, но кивнул.
   - И попаду на фронт?
   Он кивнул снова.
   - И я буду воевать?
   - Да! - крикнул он. - И ради бога ни о чем больше не спрашивай!
   Непостижимым женским инстинктом она поняла его состояние и опустила глаза.
   - Хорошо...
   Она помолчала, а когда заговорила вновь, голос у нее был совсем другой, спокойный и немного печальный.
   - Я знаю, сейчас вы уйдете и больше никогда не вернетесь.
   Горн вовсю гремел над садом, но они его по-прежнему не слышали.
   - Можно, я еще раз взгляну на ваш паспорт? - попросила она, делая ударение на слове "ваш".
   Он молча достал из кармана бумажник, раскрыл и вытащил из бокового отделения ярко-красную книжицу.
   И когда он протягивал ей паспорт, случилось то, чего он больше всего боялся.
   Фотография лежала в одном отделении с паспортом. Видимо, он вынул их вместе, и, когда разжал пальцы, фотография скользнула на землю.
   Черно-белая любительская фотография с изображением обелиска, даже не самого обелиска, а мемориальной плиты с коротким столбцом выбитых на ней фамилий. И первой в этом столбце значилось Аллабергенова Ева - медсестра.
   Он сам сделал зтот снимок год назад недалеко от Варшавы.
   Ева долго смотрела на фотографию, потом вложила в паспорт и протянула владельцу.
   - Пойдемте, я вас провожу.
   Лицо ее было непроницаемо-бесстрастным, голос тоже.
   Они шли, мягко ступая по белесой, нагретой солнцем пыльной дороге, и вслед им неслись резкие, отрывистые звуки горна, и он знал, кто это трубит, потому что до самого последнего дня лучшим горнистом детдома был он сам, Мишка Вербьяный.
   По необъяснимому совпадению о том же самом подумала и Ева.
   - Узнаете? - Она качнула головой в сторону сада. Он молча кивнул. Так же молча они дошли до поворота. Он отыскал глазами знакомую, поросшую бояном тропинку и остановился.
   - Дальше я пойду один.
   Горн умолк, и стало слышно, как сварливо перекликаются такаллики на озере. Он взглянул на нее сбоку и вдруг почувствовал непреодолимое желание взять в ладони ее смуглое, бесконечно знакомое и родное лицо, и сам удивился тому, как он успел изучить и запомнить его за то короткое время, что они были вместе.
   - Ева, - он старался говорить как можно спокойнее, - теперь, когда ты все знаешь... Ну, в общем, ты должна уйти с курсов.
   Она медленно покачала головой.
   - Я знала, что вы это скажете. Нет, курсы я не брошу.
   - Из-за Адама?
   - Н-не знаю. Наверное, нет.
   "Из-за меня?" - вопрос рвался с языка, но он отогнал его прочь.
   - Прощай, Ева.
   - Прощайте.
   Он сошел с дороги и, сделав несколько шагов но тропинке, оглянулся. Она стояла на том же месте, глядя ему вслед, одинокая и печальная под огромным осенним небом.
   И он вернулся. Взял ее за руки и, наклонившись к самому лицу, попросил:
   - Кинь в меня яблоком, Ева. Через год. Когда я приду прощаться. Ладно?
   Она улыбнулась и еле заметно кивнула.
   Таксист оторопел: он мог поклясться, что еще несколько секунд назад на обочине никого не было. Пассажир возник словно из воздуха.
   - Надо же, - пробормотал шофер. - Смотрел и не видел.
   Он высунулся из кабины и замахал рукой.
   - Эге-эй! Сюда идите! - Спохватился, включил мотор и, поравнявшись с пассажиром, распахнул дверцу. - Садитесь, поехали. Я вас уже минут пятнадцать разыскиваю. И в сад сбегал, и по кладбищу на всякий случай прошелся. Куда, думаю, человек мог подеваться? Полчаса не прошло, как расстались. Шляпу-то вы в машине забыли, вот я и... Вам что, плохо? Лица на вас нет.
   Пассажир достал из кармана скомканный мокрый платок, провел по лицу.
   - Ничего, уже прошло. Поехали.
   - В город? - для порядка поинтересовался шофер.
   - В аэропорт.
   - Вот тебе и раз! - Шофер даже присвистнул. - Вы же в город собирались.
   - Передумал.
   - Бывает. - Шофер глянул в зеркальце заднего обзора, пропустил КРАЗ с прицепом и лихо развернул машину.
   - Да вы не расстраивайтесь. С кем не бывает. Я вот на той неделе...
   - Помолчи немного, - попросил пассажир.
   - Ясно. - Шофер сочувственно покосился на попутчика.
   Тот полулежал, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза. "Припекло, видать, мужика", - подумал таксист. Хотел было предложить валидол, но раздумал: пассажир попался со странностями, обидится чего доброго.
   А Михаил Иванович Вербьяный мучительно пытался вспомнить, кого напоминает ему лицо девушки с библейским именем Ева, с которой он расстался тридцать лет назад и которую только что поцеловал на прощание, а когда вспомнил, сердце у него заколотилось так, что валидол пришелся бы как нельзя более кстати: Ева Аллабергенова была, как родная сестра, похожа на его жену, Евдокию Богданову.