Галина Мария. Курортная зона

   Доехала она как королева, в автобусе. Она бы в этот автобус не влезла, но, пока она штурмовала заднюю дверь, оттуда вывалился тоже очень довольный мужик с догом на поводке. Ленка, которая при виде собак теряла контроль над собой, тут же начала этого дога облизывать. Дог не возражал.
   - Ах ты мой красавец, - ворковала Ленка. - Ах ты мой маленький...
   Это был очень крупный дог. Его желтые глаза были на одном уровне с Ленкиными и глядели задумчиво.
   - Господи! - с чувством сказал мужик, опираясь на холку дога. - Хоть один нормальный человек нашелся. Что они там, в автобусе, на меня кричали не понимаю!
   Автобус был набит настолько, что туда вряд ли удалось бы затолкать пекинеса.
   - Это же не люди, - сказала Ленка. - Это звери.
   - А вам, девушка, в автобус надо? - оживленно спросил мужик.
   - Было надо, - ответила Ленка.
   Автобус не уезжал только потому, что из-за облепивших его людей не было видно колес.
   - Момент, - сказал мужик. - Выдохните...
   Он уткнул Ленке в спину растопыренную мозолистую пятерню и задал инициирующий толчок. Ленка выдохнула, оказавшись уже в автобусе. Мужик поддал ей под зад, утрамбовав хорошенько, и, пока двери закрывались долго и мучительно, все махал ей рукой и кричал:
   - Счастливо доехать!
   Так что она доехала. А у вокзала выходили все.
   * * *
   У поезда Москва - Одесса стояла Августа Леопольдовна с букетом алых роз.
   - Думаешь, у кого она будет жить? - спросила она, брезгливо держа букет вниз головой. - Губерман со своей бандой эрудитов отплыл в Хайфу, он даже на интервью не поехал. Он так папе и сказал: "В гробу я видел это ваше интервью, когда тут сбывается мечта всей моей жизни. За счет спонсирующих организаций". У Сонечки Чеховой ремонт и разбитое сердце. А у меня все хорошо, правда, тараканов немножко много. Как ты думаешь, как она относится к тараканам?
   - Вряд ли положительно.
   - В Америке тоже тараканы есть. Я читала. Ты, кстати, чем кота кормишь?
   - Мясом, - мрачно ответила Ленка. Кот держал в страхе всю семью.
   - А я своего приучаю к тараканам. Ловлю, убиваю и даю. Только он почему-то их плохо ест. А ты на выставке коллекции Кнобеля была?
   - Еще нет.
   - Басанец отличный. Нечеловеческий просто Басанец. А вон и Эдиточка!
   Эдиточка, разминая затекшие американские ноги, высовывалась из тамбура. На ней была очень добротная черная кожаная куртка. Предусмотрительно взятую запасную украли еще в Шереметьево.
   - Эдиточка! - кричала Августа, вернув розы в исходное положение. Эдиточка! Как хорошо, что ты еще не была на выставке Кнобеля!
   * * *
   - Выпей еще вот этой наливки, - говорит Сонечка Чехова, подливая Ленке в стакан. - Это особенно хорошая наливка. Вот ты мне, Эда, скажи, - это уже к Бромберг, - что нужно в Америку брать? Казаны с собой нужно брать? Сковородки?
   - Ну, если вам так дорога именно эта сковородка... - растерянно отвечает Эдита. Она уже полностью американизировалась, и ход мыслей Сонечки Чеховой ей несколько чужд.
   - Подстаканники? Там есть подстаканники?
   - Есть, наверное. Вообще-то я не прочь купить здесь пару хороших подстаканников.
   - Вот видишь, - говорит Августа, поворачиваясь к Сонечке Чеховой. Ее артистические седины растрепались и стоят слегка дыбом. - Там нет подстаканников. Сходила бы ты на выставку Кнобеля, Сонечка! Там такой Басанец!
   - Простите, - говорит мама Сонечки Чеховой глубоким интеллигентным голосом. - А английский учить надо?
   Эдита смотрит на нее и икает. Потом неуверенно кивает.
   - А насколько надо?
   - Что значит насколько? - неожиданно взрывается Августа. - Вы понимаете, о чем вы говорите?
   На столе Сонечкина наливка, икра из синих и гусь. Ленке уже дурно.
   - Я хотела бы купить что-нибудь, - объясняет Эдита. - В новую квартиру. Картину с Одессой, или что-нибудь из металла. Медный чайник, например.
   - Ты слышишь! - громким шепотом говорит мама Сонечки Чеховой. - У нее уже квартира!
   - Ничего не покупай, - говорит Августа и решительным жестом придвигает тарелку поближе, - пока не увидишь Басанца.
   * * *
   Кафедра. Электронная почта. В Бостонский университет. От профессора Урицкого.
   "Дорогой сын! Советую тебе обратить большое внимание на те научные проблемы, название которых я выделил курсивом. Зайди в библиотеку Бостонского университета, я думаю, что ты сможешь подобрать себе какую-нибудь литературу. Библиотека, говорят, там неплохая. Я послал тебе список профессоров, с которыми можно наладить контакты. Ты спрашиваешь, здороваться ли тебе с доктором Брауном. Обязательно поздоровайся, но руку пожимать не надо, не знаю, есть ли у них такой обычай. С профессором Дукером тоже обязательно поздоровайся. Я пришлю тебе со следующей электронной почтой разработки твоей диссертационной темы, обязательно покажи это профессору Цукеру, после того как ты с ним поздороваешься. Если возникнут затруднения, сообщи немедленно. На е-мэйле всегда есть дежурный. Твой папа".
   - Ты видела это? - раздраженно говорит старший преподаватель Нарбут. Он в девять утра приходит ко мне на лекцию и спрашивает, отправили ли е-мэйл его сыну. Я говорю, нет еще. И тогда он начинает топать ногами и кричать: "Какая безответственность!". Я вынужден был пойти в деканат, немного развеяться.
   - Нет, вот ты мне скажи, - задумчиво говорит доцент Антонов-Овсеенко. - Бронштейн с соседней кафедры, лысый такой, знаешь? Так вот, он уже в Мексике. Как он умудрился, ты мне скажи? И Каплан, говорят, собирается. Я к нему подошел, говорю: "Как ты это устроил?" - а он нагло глядит мне в глаза и усмехается.
   - Да ладно, не расстраивайся, - говорит Нарбут, - почитай лучше Макиавелли. "О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в суде не спросишь, заключают по результату". Стоит ли ходить в деканат? В шкафу тоже кое-что есть.
   * * *
   В оперном театре идет "Наталка-Полтавка". Собственно говоря, это еще не самое страшное. И вообще, приятно попасть в театр - освещенный, золоченый, уютный - с улицы, где туман и слякоть. Эдите, может, до этой Наталки дела и нет, но ей хочется сфотографировать театр, желательно ближе к потолку. Вообще-то она в свободное время занималась художественной фотографией и уже заделала целую серию снимков - бетонные стены с потеками плесени. Ленка никогда не думала, что у плесени может быть такая богатая цветовая гамма. Но золото и мрамор на кодаковской пленке тоже хорошо смотрятся.
   Эдита в шикарных кожаных туфлях и той, не украденной, кожаной куртке, снимает ее, преображается и предстает волшебным образом в вечернем платье. В театр принято, оказывается, ходить в вечернем платье, и желательно - в черном. Ленка тоже в черном, но локти слегка просвечивают. Откуда-то снизу доносятся нестройные звуки музыкальных инструментов - каждый по отдельности. А Эдита все лезет наверх, к служебному входу, еще и фотоаппарат достает.
   - Я тебя умоляю, - шепчет Ленка, карабкаясь за ней, - нас сейчас выгонят...
   - Как это выгонят? - возмущается Эдита, беря аппарат наизготовку. Тут же нигде не написано, что снимать нельзя!
   - Ну и что, что не написано, - ноет Ленка. - Они так тебе и скажут... Слезай.
   - Вы тут всего боитесь, - укоризненно говорит Эдита и щелкает аппаратом. - Вам все время кажется, что вас отовсюду выгонят. А от этого возникают комплексы.
   - Эй вы, оборзели, что ли! - кричит толстая тетка в галунах, выскакивая откуда-то из стены. - А ну слезайте оттуда немедленно! Не видите, что написано "Служебный вход"?
   - Пошли отсюда, - бормочет Эдита. - Безумная она какая-то...
   * * *
   - Что ты ей подаришь? - шепотом говорит Августа.
   - Подстаканник.
   Они бродят по художественному салону. В Америке вещи ручной выделки ценятся дорого, а у нас - нет, потому что наше богатство - это люди, и у всех, как правило, по две руки. За окном салона свистит ветер и мечутся по смутному небу голые ветви. Так уютно сидеть у кого-нибудь в гостях, вдвойне уютно, потому что знаешь: скоро придется уходить и брести по темному городу навстречу таким же перепуганным пешеходам. Так уютно ходить по салону, и выбирать, и прицениваться, точно есть у тебя роскошная квартира, где хорошо бы повесить над камином вот эту картину... даже если это и не Басанец.
   - Зачем ей подстаканник? Они там что, чай пьют?
   - Это рашен экзотик. У нее уже есть двенадцать штук. Она ищет тринадцатый.
   - Зачем тринадцать? - пугается Августа.
   - Для ровного счета, может, - неуверенно говорит Ленка.
   Эдита выбирает зеленый плоский натюрморт, такой же унылый и голый, как сумерки за окном.
   - Может, это и неплохо, - недовольно говорит Августа, - но на этой улице еще два салона.
   - Нет, - говорит Эдита, у которой от обилия предметов искусства слегка закружилась голова, - мы лучше погуляем.
   И они гуляют. Они идут мимо облупившихся заборов с очень красивыми пятнами плесени, мимо чугунных оград, мимо пустых покосившихся скамеек. Они идут по бульвару, где у ворот пустых санаториев плывут желтые мутные фонари. Они идут вдоль трамвайной колеи, и их не обгоняет ни один трамвай. Мимо задернутых штор в окнах первых этажей, за которыми светятся телевизоры, и своя жизнь длится, и сидят за столом гости и хозяева. Они идут мимо дома, где раньше была мастерская художника Осика Островского, и мимо подвала, где раньше была мастерская художника Люсика Дульфана. С моря наплывают все новые волны тумана, и гудит ревун, и брусчатка под ногами отражает рассеянный свет уличных фонарей. Не существует на свете никакого Нью-Йорка и никакой Австралии - и никогда не было, а люди просто деваются куда-то, растворяются в тягучем тумане.
   * * *
   - Как вам не стыдно, Лена! - говорит профессор Урицкий. - Вы же знаете, как я жду электронной почты. Куда вы ее дели?
   - Я все отнесла к вам на кафедру, - объясняет Ленка. Вчера она засиделась у Сонечки Чеховой, и голова у нее слегка трещит. - Три дня назад.
   - На кафедре у нас уже неделю никого нет. Может, лаборантка случайно забежала. А вы дали ей такой ценный материал, вместо того чтобы передать его лично мне в руки. Я в деканат буду жаловаться.
   - Да что вы, профессор, - любезно говорит доцент Нарбут. - Ну при чем тут она! Это я ей велел. Занеси, говорю, на кафедру, профессор там волнуется, что его мальчик в Бостоне двух слов связать не может. Она и побежала.
   - Причем тут мальчик? - говорит профессор Урицкий смущенно. - Это деловая переписка. Ну, пойду узнаю, может, лаборантка пришла.
   - Неглупый все-таки мужик был этот Макиавелли, - говорит преподаватель Нарбут, обращаясь уже к Ленке. - Может, сходишь со мной в деканат? И чего он пугает, там сплошь мои люди сидят...
   * * *
   - Скажите, это под гжель? - спрашивает Августа, глядя на синие с белым глазированные колокольчики.
   - Это надгжель, - высокомерно отвечает художница. - Уникальное изделие. Только в Штаты у меня несколько тысяч ушло.
   - Может, поищем что-то без древнерусской символики, - сомневается Августа. Они проходят дальше. Мимо прислоненных к парапету картин, изображающих почему-то отдельные части тела, и мимо прислоненных к мокрому платану чудовищных морских пейзажей.
   - Ничего я тут не вижу, ну ничего! - драматическим шепотом говорит Августа.
   - Да ладно, - отвечает Ленка. - Может, пойдем кофе выпьем?
   Голова кружится от всех этих разноцветных полотен, с которых глядят лица без глаз или глаза без лиц. Гораздо приятнее смотреть в перспективу, на серый мерцающий порт, на маяк, где работает один Ленкин знакомый поэт (меряет температуру воздуха) и один знакомый философ (меряет температуру воды). Белый теплоход медленно отваливает от причала.
   - На Хайфу пошел, - объясняет Августа. - Я на Пасху хочу. В Иерусалим. Там, знаешь, есть такая церковь, и раз в году - как раз на Пасху - у священника в руке сама собой свеча зажигается. Я по телевизору видела.
   - Что вдруг? - рассеянно спрашивает Ленка.
   - Ну, они все, конечно, говорят, что это чудо, - с превосходством в голосе объясняет Августа. - Что Бог раз в году снисходит и насылает небесный огонь. Ну, это вряд ли. Всему должно быть свое научное объяснение. Ты понимаешь, там просто очень намолено.
   - Чего?
   - Намолено. Там уже знаешь какая энергетика! Все так и трещит.
   - Слушай, - говорит Ленка, - и это, по-твоему, научное объяснение? Ну ее, свечу. Пойдем лучше в "Зосю".
   Около "Зоси" они натыкаются на поэта Добролюбова.
   - Слушай, - говорит он Ленке жалобно, - ты мне можешь вынести чашку кофе?
   - А у тебя что, денег нет? - мрачно спрашивает Ленка.
   - Деньги есть. Но я не могу туда ходить. Мне тяжело. Я туда ходил с Вероникой Ромуальдовной. Ну, ты ее знаешь, она нам лекции читала. Замечательная была женщина, девяносто ей должно было вот-вот стукнуть, а ум такой ясный... А с тех пор, как она умерла, я как иду мимо "Зоси", у меня сердце так схватывает... Она-то от сердца умерла. А кофе здорово хочется.
   - Ну постой у двери, я тебе вынесу, - лояльно говорит Ленка.
   - Слушай, - шепчет Августа, - у тебя все знакомые ненормальные?
   Ленка смотрит на ее стоптанные мужские туфли, на криво застегнутую кофту, на очки с цепочкой.
   - Все, - честно отвечает она.
   * * *
   - Вот хорошо, что ты зашла, - говорит старший преподаватель Нарбут. А то я все сижу и сижу один, даже этот дурачок Урицкий куда-то делся со своей электронной почтой. Ты чего такая синяя?
   - Басанца смотрела, - уныло объясняет Ленка.
   - Нашла что смотреть. У нас тут тоже сплошной басанец. Не топят уже третий день. Давай согреемся, а?
   - Я - чаем, - говорит Ленка, вожделенно глядя на замызганную бурую колбу на раскаленной плитке. - Холодно что-то очень.
   - Да я тебе в чай плесну. Коктейль знаешь какой получится? "Чайная роза".
   - Ну плесни, - соглашается Ленка, потому что от старшего преподавателя Нарбута так просто не отделаешься. Он человек коммуникабельный. Старший преподаватель Нарбут извлек из сейфа темную склянку с притертой пробкой и щедрой рукой плеснул Ленке в чашку. Себе он тоже налил в чашку, но без чая решил обойтись. Усевшись на заваленный бумагами стол, он задумчиво сказал:
   - Рассказ я твой читал. Хороший рассказ. "Он открыл газету, и его глаза упали на заголовок". Ты что в виду имела?
   - О Господи! - в ужасе застонала Ленка.
   Она нервно уткнула нос в чашку и замерла. Разогретый спирт возгонялся как положено, но запах был резкий, непривычный. Не такой какой-то запах.
   - Ты что мне налил? - закричала она. - Ты что налил, террорист проклятый?
   Старший преподаватель Нарбут поглядел на пузырек, заглянул в сейф и заорал:
   - Поставь! Поставь скорее!
   - Так что же это было? - говорит Ленка.
   - Пропилен. Изопропиловый спирт. Дисковод я им чистил.
   Пропилен, надо сказать, тот еще яд. Ленка выплеснула чашку в раковину, а вслед за ней Нарбут нервно вытряхнул содержимое своего сосуда.
   - А я бы его выпил, - сокрушенно бормотал Нарбут. - Раз - и выпил. Ну и нюх же у тебя!
   - Глаза у него упали, - пробурчала Ленка, успокоившись. - Подумаешь... У нас в студии один еще лучше написал: "Собака заметила факт появления ружья"...
   * * *
   - Да чего ты ревешь? - спрашивает Ленка. - Ты же в Америку едешь. Там знаешь как хорошо!
   - Наверное, хорошо, - растерянно говорит Эдита.
   Она привыкнет. Через неделю она опять научится говорить по-английски и вспомнит про свой любимый китайский ресторанчик, где ее знают и не спрашивая подают на стол то, что ей нравится. Она повесит картину над камином, а из подстаканников сделает какую-нибудь инсталляцию. В Америке теперь в ходу инсталляции. У нее даже почти ничего не украдут в Шереметьево на обратном пути...
   Рядом, у соседнего вагона, кого-то провожают эрудиты. Они набились такой толпой, что даже непонятно, кто из них уезжает.
   Поезд медленно трогается. Он идет в холодную Москву, но на самом деле дальше, гораздо дальше, куда никакие поезда не ходят. Эдита все машет и машет за треснувшим стеклом.
   - Ну пошли, что ли... - говорит Августа. Они доходят до троллейбусной остановки. Толпа облепила троллейбус, и кто-то уже повис на тросах.
   - Раз я не еду, никто не поедет! - орет он.
   - Мужчина, умоляю, сойдите с колеса, - говорит водитель еще одному боевику.
   - Не сойду, - отвечает растерзанный пассажир. - Я устал. Я хочу умереть. Если мы не можем ездить как люди, лучше смерть. Поезжайте!
   - Знаешь что? - говорит Ленка. - Пойдем-ка мы пешком.
   И они идут пешком.
   ДИЕТА ЛИДОЧКИ МУНТЯН
   - Нет, ты посмотри, - Лидочка стиснула зубы, втянула живот, но, вдохнув, расслабившись, и поглядев на деления портновского метра, сокрушенно сказала:
   - Еще полтора.
   - Два, - сказала беспощадная Ленка, у которой была хорошая память.
   - О, Господи! - Лидочка завела глаза к небу, потом опять опустила их, одним махом озирая талию и бедра, - какая разница, полтора или два. Главное, они уже есть.
   - Ты Софочкину диету пробовала? - деловито спрашивает Ленка.
   - Это какой? Софки Кнобель, что ли? Жидкий суп и после пяти не есть? Еще зимой. Фигня.
   - Да нет. Не Кнобель. Ротару.
   - Пробовала. Эта тоже не пошла.
   - Еще бы ей пойти, - ехидно говорит Ленка, - ты же когда на Привозе творог искала, весь молочный ряд по щепотке объела.
   - Творог, - сухо сказал Лидочка, - должен соответствовать определенным требованиям. Во-первых, он должен быть свежим. Во-вторых - рассыпчатым. В третьих - не кислым. И главное - кувшинным.
   - Ты же у каждой торговки пробовала. Подряд. И кислый и не кислый. Вот тебе твои сантиметры!
   - Ладно, - говорит Лидочка, - оставим эту тему.
   - Погляди, - примирительно говорит Ленка, - может это подойдет? Я со столба отклеила.
   Она сосредоточенно роется в сумочке.
   - Это? "Заработал деньги - спрячь их!" Нет, это не то. Это реклама коммерческого банка. А это - распродажа со скидкой. Это для Мулярчик, она просила. "Молодому серебристому пуделю требуется консультация психоаналитика"... Это я просто так отклеила, ради интереса. Ага, вот!
   В руках у нее шуршит потрепанная бумажка, на которой крупными буквами написано: ВСЕМ ХУДЕТЬ! и ниже: "Коррекция фигуры в любую сторону".
   - А, - со знанием дела кивает Лидочка. - Этих я знаю. Шарлатаны. Тут я недавно встречаю Лошадь, выступает этак гордо по направлению к морвокзалу, а у нее на груди значок "Хочешь похудеть, спроси меня как". А Лошадь, стервоза, сколько ни жрет, все свои шестьдесят имеет.
   - Не в коня корм, - подтверждает Ленка.
   - Так за что она тридцать зеленых ежемесячно получает, спрашивается? Я и говорю - шарлатанство.
   - Ты тоже можешь заработать, - предлагает Ленка.
   - На этих шарлатанах? Интересно, как?
   - Приди в их контору в таком значке и пусть тебе ежемесячно платят тридцатку, чтобы ты его больше не носила.
   - Ну тебя! - обижается Лидочка. - Ты бы лучше пошла, Джонсика вывела. А я пока овсянку запарю. С медом и орехами.
   - Какая-то странная у тебя диета, - сомневается Ленка.
   - Это диета Татьяны Васильевны. Для кожи. Бело-розовая кожа, густые волосы, блестящие глаза...
   - Брось, - говорит Ленка, - ее такой мама родила.
   - Это, - сурово отвечает Лидочка, - мы еще посмотрим.
   - Так я пошла? - Ленка пристегивает поводок.
   - Ладно. Только осторожней. Он с собаками очень нелюдимый.
   Ленка уже движется к двери, но Лидочка окликает ее.
   - А что с этим пуделем, как ты думаешь?
   Ленка пожимает плечами.
   - Понятия не имею. Может, эдипов комплекс, все такое...
   - У пуделя?
   - Ну...
   - Слушай, оставь объявление. Я позвоню.
   - Ты даже не ветеринар, - с укором говорит Ленка
   - Может, там все дело как раз в диете. Диета у него неправильная. А я на этом деле собаку съела.
   - Это, - сурово отвечает Ленка, - не лучшая рекомендация.
   * * *
   Ленка выходит во двор. Сухие астры залиты теплым красноватым светом, точно угасающие угли, тлеют в темной зелени толстые тяжелые майоры-цинтии, светятся ягоды на шиповнике. Шевелятся на сухой траве тени от акаций - то зеленые, то лиловые, то синие.
   Джонсик задирает лапку.
   Серая кошка, выглядывая из зарослей, смотрит на него с брезгливым любопытством.
   - Это - ваша собака? - раздается грозный голос.
   Ленка подпрыгивает.
   Серой кошки больше нет, но из-за кустов выглядывает мрачное лицо дворника.
   - Ну, - осторожно отвечает Ленка, - более ли менее.
   Дворник лениво озирает серую бородатую мордочку, потом всю жалкую фигуру Джонсика, который лениво машет хвостом-обрубком.
   - Не претендую! - говорит он холодно и вновь скрывается в кустах.
   * * *
   - Не знаете, чем пигментные пятна на руках можно вывести? - спрашивает писательница Генриетта Мулярчик.
   - А что? - удивляется Ленка.
   - Они очень выдают возраст.
   Ленка смотрит на ее узловатые подагрческие пальцы, пальцы восьмидесятилетней особы, на жесткие, деформированные ногти.
   - Ну, если только в этом дело, тогда простоквашей, - говорит она.
   - Нет, - Генриетта Мулярчик задумчиво смотрит в пространство. - Не только в этом. Мне нужно перескочить с пятидесятого на сорок шестой.
   - Автобус? - тупо спрашивает Ленка.
   - Нет. Размер. Я уже нашла свое содержание, теперь ищу формы. Раздобыла диету. Великолепную диету. Жокейскую.
   - Надеюсь, не для чистокровных скакунов? - спрашивает Ленка.
   Но Генриетта не понимает иронии. Она вообще не понимает иронии, потому что писатели - существа, лишенные чувства юмора. Даже юмористы.
   - За две недели полностью перестраиваешь свой обмен, - объясняет она. - Полностью. Шлаки выводятся, жиры выводятся, углеводы выводятся.
   "А тараканы?" - думает Ленка.
   Но вслух говорит:
   - Поделитесь.
   Сначала Генриетта Мулярчик мнется, потому что если выдать такое замечательное ноу хау, все сядут на ту же диету, и чем она будет в лучшую сторону отличаться от других? Но потом, видимо, здраво решает, что из ста волонтеров, приступивших к добровольной пытке голоданием, доводит дело до конца максимум один.
   - Значит так, - деловито говорит она. - Соли не есть, сахару не есть, алкоголя не пить. Кофе пить, но без сахара. Но много. Он жидкость из организма выводит.
   - Как мочегонное? - деловито спрашивает Ленка.
   - Ну да, - смущается Генриетта, - вроде того... Потом: в первый день с утра сырое яйцо и две тертых моркови, на обед сто грамм твердого сыра и пастернак...
   - Погодите-погодите, я запишу, - торопится Ленка, - пастернак... А петрушку можно?
   - Как альтернатива - да. Но только как альтернатива.
   - А сельдерей и пастернак - не одно и то же?
   - Лена, - говорит писательница Мулярчик, - я тебе удивляюсь.
   * * *
   - Ну, что? - говорит Лидочка Мунтян. - Пошли?
   - Куда - пошли? - настораживается Ленка.
   - Как, куда? - в свою очередь удивляется Лидочка. - Затовариваться. Пастернак нужен или нет? Ну и по мелочам - капуста, морковка...
   - Люди подумают, ты кроликов разводить собралась.
   - Пусть люди посмотрят на меня через две недели, - угрожающе говорит Лидочка. - Рыбу я уже купила. В консервах, но ничего, сойдет. Странная, правда, надпись на этой банке. Не знаешь, это что за штука такая?
   - Какая?
   - Вот... - Лидочка надевает очки, клюет носом. - Ку-ку, Мария.
   - Чего?
   - Ку-ку, Мария. Может, это они в честь фильма... мексиканцы, знаешь?
   - Дай-ка, - Ленка, в свою очередь вглядывается в надпись на этикетке. - Кукумария... Это, мать, и не рыба вовсе. Это морской огурец.
   - Надо же, - удивляется Лидочка. - А на ценнике было написано "Рыба". Во дают! Поголовная безграмотность... Ну ладно, сойдет как альтернатива.
   - Послушай, - вдруг говорит Ленка, - а что с пуделем?
   - С каким пуделем? - удивляется Лидочка.
   - Ну, с тем, закомплексованным.
   - А! - небрежно отвечает Лидочка. - Ничего особенного. Он у них сжевал занавески. Я же говорю, все дело в неправильном питании.
   На Привозе от красок и запахов кружится голова. Лежат на прилавках лиловые баклажаны, пухлые, как молочные поросята; помидоры вспыхивают адским пламенем, плавают в бочках с рассолом разбухшие, как утопленники, огурцы. Пастернака нет.
   - Это они нарочно, - мрачно говорит Лидочка.
   - Как же, - Ленке от толкотни и криков уже дурно, - интриги мирового масштаба! А это не оно?
   - Нет, - Лидочка, прищурившись и шевеля кончиком носа, оглядывает зеленые хвостики, - это петрушка.
   - А может...
   - Только как альтернатива.
   - А вот?
   - Да, - у Лидочки в глазах загорается охотничий азарт, - это он!
   - Пастернак нужен? - сладким голосом говорит женщина за прилавком. Отдаю по пять.
   - Это почему так дорого? - возмущается Лидочка.
   Та внимательно смотрит ей в глаза.
   - Потому что вы его и за пять возьмете. Он вам для диеты нужен, веско говорит она. - А то я не знаю.
   - Что ж... - вздыхает Лидочка, отсчитывая деньги.
   Взгляд торговки опускается ниже, охватывая внушительные формы Лидочки, нависающие над прилавком.
   - Послушайте, - понизив голос до конфиденциального шепота, произносит она, - и вам это надо?
   * * *
   Вечер плывет над городом, темный и загадочный, как рыба кукумария. Шевелятся на асфальте бархатные тени, бродят в сумраке счастливые влюбленные, и Джонсик уже пристроился поднять ножку на фонарный столбик, а это и не столб вовсе, а слившаяся в объятиях парочка.
   - Фу! - строго говорит Лидочка и дергает за поводок.
   Парень отрывается от девушки и обиженно спрашивает:
   - Это вы в каком смысле?
   Вьется над городом вечер и плавно переливается в ночь, и дрожит одинокая тень на бледной занавеске, и ворочается в постели Генриетта Мулярчик, и кажется ей, что ночь бледнеет и золотится, и наполняется странной призрачной жизнью. Где-то в лазури плавают, отсвечивая золотом, снегом и розами величавые рубенсовские женщины, бедра их, как снопы пшеницы, груди - точно молочные ягнята, волосы - точно шкурка лисы. И замирает дыхание у алчных мужчин, и с тоской поднимают они глаза к небу, и плачут по недостижимому зефирному идеалу.