К полудню стало почти жарко, роса со стеблей начала испаряться и вокруг одуряюще пахло разогретой травой. Зелень и зелень — цветов, которые у нас все время попадаются в полях и считаются сорняками, тут не было — ни цветов, ни опыляющих их насекомых. Только однодольные, только травы, а, когда мы подъехали к лесу, то оказались в густом покрове папоротника.
   Очень тихий лес — никаких певчих птиц, хотя вообще-то, птицы тут, вроде были — я пару раз видела, как над равниной высоко в небе парили черные, точно вырезанные из бумаги силуэты. Лес, по которому можно проехать в телеге, поскольку он был полностью лишен подлеска. Колея шла под уклон и почва становилась все более сырой. Тут уже росли не хвойные деревья, а что-то коленчатое, раздутое, с нежной бледной зеленью. Хаарт повернул лошадь, запахло дымом и мы оказались вскоре в становище сульпов.
   Все поселение состояло из нескольких шалашей или шатров, по моему, сложенных из полых стволов этих странных деревьев, и центральной площадки для очага — видимо, она служила местом общего сбора. В печи, сложенной из камней, горел огонь и в огромном котле варилось что-то съедобное. Мне потом пришлось попробовать это варево — это оказались коренья, а сульпы, при всем их внушительном облике, на самом деле были вегетарьянцами. Около огня возилась куча детишек — они были голенькими — я имею в виду, что шерсти на них не было и они вполне могли сойти за детенышей какого-нибудь человеческого племени. Хаарт, просунув голову за полог одного из шатров, объяснялся с сульпами на их странном наречии. Наконец, из шатра вылез патриарх — шерсть у него на груди была седая, а суставы рук и ног явно подагрические. Он наклонился над раненым, лежащим на телеге, оглядел его своими маленькими черными глазками и что-то буркнул. Потом протопал к другому шатру и оттуда, после недолгих переговоров, вылезли еще двое — одна из них совершенно определенно женщина — отвисшие груди свободно болтались по сторонам мощной грудной клетки. Сульпы подошли к телеге, без всяких усилий подняли попону и утащили раненного в шатер. Через несколько минут оттуда раздалось монотонное пение, сопровождаемое ударами чего-то мягкого (ладоней?) о какой-то гулкий предмет.
   Я повернулась к Хаарту, который раскуривал трубку, прислонившись к чешуйчатому стволу огромного хвоща
   — Что с ним будет дальше?
   — Может, он умрет, — резонно ответил он, — Может, нет.
   — Они будут лечить его как-то?
   — Ну, у них есть свои способы. Сульпы очень хорошо разбираются в травах.
   — А теперь что будет?
   — Теперь, думаю, они нас накормят.
   Нас действительно накормили, с моей точки зрения, в обход всяких санитарных правил, потому что все ели из того самого котла одной ложкой, которую передавали по кругу. Я проглотила пару ложек из вежливости, по вкусу это была дрянь порядочная, и дальше пропускала свою очередь, просто наблюдая за происходящим. Я уже поняла, что, несмотря на свою пугающую внешность, сульпы были существами покладистыми — никакой толкотни, никакого права сильного. Дети ползали повсюду и время от времени какая-нибудь мамаша отпихивала от раскаленных углей уж слишком подвижного исследователя.
   Когда мы возвращались домой, Хаарт держал ружье на коленях.

6.

   Я не нашла передатчика, а приемник действительно был, добротный приемник с той стороны. Из-за такого же, только размером поменьше, я и влипла во всю эту историю. Я сразу начала крутить колесико — истосковавшись хоть по каким-то новостям — напрасный труд. Понятно, что никакой музыки тут не было, да и быть не могло, но и новостей тут тоже не было. Монотонный, равнодушный голос — я так и не поняла, кому он принадлежал — я имею в виду, человеку ли, — периодически соскальзывая с настойки, твердил что-то о каком-то пожаре в каком-то квадрате. Пока я пыталась отыскать что-то повеселее, голос уплыл окончательно, но тут выплыл еще один — этот уж точно принадлежал человеку, и я узнала о том, что, продвигаясь от Белого мыса на северо-запад, какой-то Каас с побережья встретил стаю хаэд, голов десять-пятнадцать, направлявшуюся на юго-восток. Точное количество голов этот Каас считать не стал, а благоразумно предпочел убраться оттуда подальше. Видимо, правильно сделал. Мне уже порядком поднадоело это развлечение, но тут в комнату вошел Хаарт и спросил, не слыхала ли я сводку погоды. Перед началом Кочевья погода меняется, объяснил он, начинаются грозы, сильные ветры и лучше бы знать об этом заранее.
   — А кто следит за погодой? — спросила я.
   До сих пор я так ни разу не столкнулась тут с организованной формой деятельности.
   — Да никто, — ответил Хаарт. — Леммы иногда сообщают, если идет уж очень сильный ураган. Они как-то держат связь друг с другом. Дальние поселения, я хочу сказать.
   — И никаких станций, никаких барометров?
   — Какие тут станции, — ответил Хаарт, — а барометр я пронес с той стороны. Но он все время показывает только ту погоду, которая уже есть, по-моему.
   Барометр показывал бурю.
   Хаарт подозрительно оглядел его и даже постучал пальцем по стеклу, но на эту меру физического воздействия барометр никак не отреагировал. В результате Хаарт решил, что лишняя предосторожность не помешает и отправился во двор убирать сено, а мне велел закрыть ставнями окна. Я и сама не слишком доверяла показаниям барометра — точно такой же стоял у нас дома и, сколько я себя помню, показывал Великую сушь, но окна честно задраила. К полудню небо, и без того облачное, затянула какая-то дымка, подул слабый ветер — это казалось тревожным уже потому, что до сих пор несколько недель никакого ветра не было.
   К вечеру это ветер превратился в самый настоящий ураган.
   Он колотился о дом так, словно хотел вытрясти из него душу. Сквозь щели в ставнях были видны вспышки света — в небесах разгоралось какое-то грандиозное действо, на которое нас явно не приглашали.
   Я начала беспокоиться о том, что одна из этих великолепных молний может шарахнуть в дом и допытывалась у Хаарта, есть ли тут громоотвод. Когда не удалось растолковать, что это такое, он ответил, что громоотвод есть. Леммы разбираются в таких вещах, сказал он, а грозы тут часты.
   — Ты говорил, что целых пять лет работал на леммов, да? А что ты там делал?
   — Ну, больше всякую физическую работу. Леммы не слишком сильные, сама видела.
   — И жил там же?
   — А что? Там забавно.
   Больше мне ничего из него вытянуть не удалось — он отвечал на мои вопросы, верно, но, чтобы узнать то, что тебе действительно интересно, нужно знать, какие вопросы задавать. А для этого нужно лучше ориентироваться в окружающем мире. А для того, чтобы лучше ориентироваться, нужно больше о нем знать. А для того, чтобы больше о нем знать, нужно задавать больше правильных вопросов. Замкнутый круг какой-то.
   Словом, я оставила это бесполезное занятие, тем более, что разговаривать было трудно — такой грохот стоял снаружи, и попыталась управиться с хлебом из новой муки. Тут имелась очень хорошая печь — хорошая для того, кто умеет обращаться с печью, а не с газовой плитой. Теоретически, я и раньше знала, что хлеб где-то выпекают, но саму технологию этого процесса представляла себе довольно смутно. Тут у них было что-то вроде сухих дрожжей — сначала тесто у меня убежало, потом село, в конце концов Хаарт сказал, что есть это можно, если не придется угощать гостей.
   Понятно, что никаких гостей не предвиделось — уже хотя бы потому, что за все это время я не видела здесь ни одного нового лица — словно дом стоял на краю мира. И, поэтому, когда посреди всего этого грохота я услышала стук молотка о медную дощечку, то решила, что мне это просто померещилось.
   Первым услышал его Хаарт. Он подхватил стоявшее в коридоре ружье, снял с крюка дождевик и вышел. Я побежала за ним. Не знаю, что я там ожидала увидеть, во всем этом разгуле стихий, да и Хаарт, видимо, не ждал ничего хорошего, но на этот раз мы промахнулись. А зрелище, вообще-то, было жуткое. Весь горизонт был охвачен огненной пульсирующей лентой, грохот прокатывался от края неба до края прямо через наши бедные головы, а в зените то и дело взрывались ослепительные деревья. Газовый фонарь над высоким крыльцом казался насмешкой над всей этой роскошью. И, посреди неземного великолепия, перед воротами стояла запряженная в телегу лошадь. Ей все это не нравилось — она прижимала уши и все пыталась куда-то отодвинуться. Я сначала пожалела лошадь, а уж потом ее хозяев — они, по крайней мере, сидели в телеге, накрывшись какой-то дерюгой.
   Хаарт передал мне ружье (которое я тут же нервно отставила подальше), натянул дождевик и пошел открывать ворота. Я вернулась в дом, поскольку решила, что, пожалуй, неплохо хотя бы заварить этот дурацкий чай, чтобы гости не подавились моим хлебом. Они провозились какое-то время во дворе, распрягая лошадь, и, когда вошли, чайник уже кипел на плите — двое насквозь промокших людей, мужчина и женщина в одинаковых красно-белых пончо. Небесный фейерверк, видимо, не произвел на них никакого впечатления — они не выглядели напуганными, просто усталыми и замерзшими. Мужчина (женщина не сказала ни слова) объяснил, обращаясь исключительно к Хаарту, как будто меня тут не было, что они ехали с побережья, поскольку везут на продажу в город какую-то рыбу и хотят управиться до Кочевья, но в такую погоду лучше переждать под крышей и все такое… При этом он сидел, а женщина стояла. Я на всякий случай тоже решила не садиться, и только тихо радовалась в душе, что гости сюда ходят не часто. Хаарт сухо велел мне накрывать на стол — сама я проявлять инициативу не рискнула. Мечась между гостиной и кухней, я все время посматривала на бедную бабу — она так и не села, и не начала есть, пока ее спутник не отодвинулся от стола. Я на всякий случай отступила подальше в тень, но демонстрировать приличное воспитание мне пришлось недолго — Хаарт вскоре отвел их во вторую спальню, помог мне убрать со стола и сказал, что вообще-то, все это чушь, но,вообще-то, лучше, чтобы я и впредь на людях вела себя примерно так же. А то пойдут всякие нехорошие разговоры, сказал он. Видимо вроде того, что он по вечерам меня мало бьет, что ли…
   Дождь шел всю ночь и все утро, на улице была такая темень, что я потеряла всякое представление о времени. Когда я проснулась, постель рядом со мной была пуста, я подхватила лежащие на полу часы — было уже девять утра — условных девять утра, потому что я подвела часы по солнцу. Я опять испугалась, что опозорю Хаарта перед гостями и поэтому очень торопилась — так торопилась, что заметила, что у нас прибавилось народу, только когда спустилась вниз, в гостиную.
   Теперь они оба стояли — и мужчина, и женщина — они прижимались к дощатой стене и глаза у них были широко открыты. Хаарт тоже стоял у стены, ближе к окну, он увидел меня и чуть заметно покачал головой, но было уже поздно.
   — Спускайся вниз. — сказал новый пришелец.
   Он сидел за столом и держал на коленях автомат. Поза у него была наглой — подчеркнуто наглой, вызывающей, точно он все время кричал: «Посмотрите, кто тут хозяин!». Второй рылся в кухонных запасах — они, видимо, здорово оголодали в лесу. Их одежда уже давно обтрепалась, а дождь, который до сих пор шумел за окнами, не улучшил ее состояние. Думаю, они и сами были растеряны и напуганы, эти мародеры, но от этого они были только опаснее.
   Я спустилась по лестнице, почему-то стараясь двигаться как можно тише, и встала на нижней площадке. Тот, что сидел за столом, поглядел на меня и удивленно воскликнул:
   — Э, да ты погляди!
   Его напарник обернулся. У него было странное, полубезумное выражение лица — будто он вот-вот ни с того ни с сего истерически расхохочется, или начнет палить во что попало. похоже, он был не в себе, да еще при оружии — кобура висела у него на поясе. Меня охватил тоскливый ужас, а я думала, что мне больше никогда не придется его испытывать… не здесь.
   — Да она с той стороны! — сказал он. — Ты погляди, как нам повезло!
   — Ты понимаешь, что я говорю? — обратился он ко мне.
   Я украдкой взглянула на Хаарта. Он глядел в одну точку, лицо его ничего не выражало.
   — А то они что-то лопочут по-своему, хрен поймешь.
   — Да, — сказала я. — Понимаю.
   Что толку было притворяться. За километр было видно, что я с той стороны — у местных был совсем другой тип лица, да и повадка, наверное, другая.
   Он бросил мне под ноги пустой рюкзак.
   — Собери нам поесть. — сказал он, — и принеси чего-нибудь выпить. Давай, шевелись.
   Я нагнулась и подобрала рюкзак. Тот, второй мародер продолжал рыться в кухонных шкафах. Почему-то это меня разозлило больше всего — я только вчера навела порядок на полках, а эта сволочь лезет туда своими грязными лапами.
   — Все продукты в погребе, — сказала я. И сама испугалась — а вдруг тот, второй, попрется туда сам, или, что еще хуже, следом за мной.
   — Так иди, принеси, — раздраженно сказал тот, что с автоматом. — Чего ты ждешь?
   В погреб вела дверь из кухни — у дальней стены. Сейчас она была закрыта. По-прежнему стараясь ступать тихо, словно это делало меня невидимой, я двинулась вдоль стены. По пути я прихватила фонарь в плетеной сетке; в комнате за моей спиной стоял полумрак. Все молчали. Самым громким звуком был шум дождя за окном.
   На пороге я обернулась и поглядела на Хаарта. Он смотрел на меня напряженно, словно пытался что-то сказать, но свет фонаря бил мне в глаза, а тот, что сидел за столом, прикрикнул:
   — Ты что, заснула!
   И я нырнула в темный подвал.
   Оказавшись в безопасности тесного помещения я на минутку застыла, пытаясь осмыслить происходящее. Все это было словно во сне, словно не на самом деле. Я уже понимала, что от них так легко не отделаешься — они, похоже, были на грани безумия, вызванного страхом перед чужим, непонятным миром, да и ничего их здесь не сдерживало. Я кинула в рюкзак круг сыра, торбу с сухарями и налила вино в глиняный кувшин. Потом подобрала фонарь и двинулась к двери.
   И тут я увидела, что ее можно запереть изнутри. Оказывается, тут был внутренний засов, в погребе. Больше всего на свете мне хотелось это сделать — дверь была очень прочная, они меня никогда не достанут, а просидеть я тут могу хоть месяц — при таких-то запасах. Я поднесла ладонь к засову, потрогала холодный металл, неохотно отняла руку и побрела по лестнице наверх.
   Они так и стояли у стены — все трое. Хаарт метнул в меня негодующий взгляд.
   — Идиотка, — сказал он сквозь зубы на местном наречии.
   Я пробормотала:
   — Но, Хаарт, откуда же я знала… что мне нужно было запереться и оставить вас тут?
   — Что вы там лопочете? — Прикрикнул тот, что сидел у стола. — Положи рюкзак на стол, ты…
   Я положила рюкзак и попятилась к стене. Мне было стыдно и страшно. Хаарт хотел, чтобы я закрылась в погребе. Видимо, это единственное, что можно было сделать — они не пытались защищаться.
   Хаарт хотел, чтобы я оказалась в относительной безопасности, потому что больше сделать ничего не мог. На того, другого, на ночного гостя, я и не рассчитывала — у него был покорный безнадежный взгляд и я видела, как он вяло привалился к стене — точно из него вынули все кости.
   Тот, второй, прекратил, наконец, копаться на полках, и тоже сел к столу. Ел он жадно, запивая еду вином, которое я принесла из погреба. Оголодали они, видимо, порядочно. Не знаю, что им удавалось раздобыть в местных лесах, что они там делали, на кого охотились…
   Его напарник по-прежнему сидел, развалившись на стуле, и лениво поводил стволом автомата вправо-влево. Видимо, они все-таки, побаивались, оттого и решили есть по очереди. Но сидеть просто так ему было нудно и он спросил меня:
   — Ты давно тут?
   — Нет, — сказала я.
   — А что ты тут делаешь?
   — Ничего…
   Он поудобнее вытянул ноги в сбитых, заляпанных грязью сапогах и сказал:
   — А ты хорошо устроилась. Сидишь тут в тепле. Везет вам, бабам. Вечно они как-то устраиваются. Проклятый лес… И хоть бы был нормальный лес, а то, дерьмо какое-то, чертовщина. Да еще эти выродки в нем живут.
   Уж не знаю, кого он имел в виду — сульпов или леммов.
   — Да они безобидные, — сказала я.
   Он хихикнул и похлопал ладонью по стволу автомата.
   — Вот этого у них нет, верно? Так что же их бояться?
   Лицо у него неуловимо изменилось, он застыл, уставясь прямо перед собой, потом тряхнул головой, словно отгоняя что-то.
   — Что же их бояться, — пробормотал он. — Что же их бояться…
   О Господи Боже, да они же здорово не в себе. Мне-то на секунду показалось, что, раз с ними можно разговаривать, их удастся уговорить как-то, успокоить, все уладить. Без толку. Они были так напуганы и издерганы, что едва владели собой, они заселили все окружающее их пространство чудовищами, у них было только оружие и страх, и залитый дождем чужой враждебный мир за окнами…
   Напарник его, наконец, кончил есть, и они поменялись местами.
   Теперь автомат был у того, второго; он так и не произнес ни слова и мне здорово не нравился его взгляд. свихнулись они все там, что ли?
   — Как это место называется? — спросил тот, что со мной разговаривал.
   — Не знаю, — сказала я, — Никак, наверное.
   Я и вправду не знала, просто не задумывалась над этим. У меня было такое ощущение, что тут вообще мало имен собственных — а всяких топографических названий так и просто нет. Не знаю, как они обходились, местные, но они вообще много без чего обходились.
   — Что ты врешь, — сказал он. — Так не бывает.
   Я пожала плечами.
   — Сколько живу, про такое не слышал. Откуда все это взялось?
   — Не знаю… — сказала я, — Всегда было, наверное. Просто… никто не знал.
   Тот, второй, отодвинулся от стола и передал напарнику автомат.
   Я уже поняла, что сейчас будет, я видела, как он смотрел на эту женщину. Ее беспомощность, ее страх возбуждали его все больше. Он подошел, схватил ее за плечо и отшвырнул от стены — так, что она оказалась на середине комнаты. Она упала на колени, да так и стояла, не сводя с него темных испуганных глаз. Он, усмехаясь, подтолкнул ее к лестнице, ведущей наверх. Она поднялась и пошла покорно, не оборачиваясь, а он двинулся за ней. Я ждала борьбы, слез, крика… Но все было тихо. Внизу, в гостиной, они по-прежнему стояли у стены. Никто из них не пошевелился.
   Оставшийся в комнате мародер смотрел на меня — на лице его блуждала рассеянная, почти мягкая улыбка. Я тоже боялась пошевелиться. Я не могла встретиться взглядом с Хаартом — мне было стыдно — за него, за себя, за то, что сейчас будет.
   — Налей-ка мне еще вина, — сказал он.
   Я медленно пошла к столу. И услышала, как Хаарт тихо сказал на местном наречии:
   — Урони кувшин.
   Глядел он при этом не на меня, в сторону.
   Я почти решила, что это мне послышалось. Уронить кувшин, зачем? Он стоял на дальнем конце стола…ладно…хуже не будет.
   Я обошла стол, подхватила кувшин и сделала два шага. Этот смотрел на меня вполглаза, потому что меня и стоявших у стены мужчин разделял стол. Я поскользнулась ни с того, ни с сего, кувшин выпал у меня из рук и ударился о каменный пол. Я, как завороженная, смотрела, как он с грохотом разлетается на мелкие осколки. Вино растеклось по полу, оно казалось почти прозрачным.
   Одновременно с этим грохотом раздался негромкий сухой треск. Я боялась поднять глаза, но все же, словно вторым зрением увидела, как сидевший за столом человек начал медленно клониться на бок. Он обернулся на этот звук бьющейся посуды — да так и падал, лицом ко мне, глаза у него были пустые, а изо рта стекала струйка крови.
   Хаарта в комнате уже не было. Он взбежал наверх, по лестнице — я даже не успела заметить, когда…
   Автомат соскользнул у него с колен и он упал на свое оружие, накрыв его всем телом, точно пытаясь защитить что-то очень ценное. Пальцы разжались, проскребли по каменным плитам, снова сжались. Теперь я слышала наверху какие-то удары, грохот, но не могла двинуться с места. Тупо приоткрыв рот, я смотрела, как по полу растекается вторая лужа — эта была гораздо темнее, чем винная.
   Я услышала шаги на верхней площадке лестницы и вздрогнула, но это был Хаарт. Теперь я видела, что в левой руке он держит пистолет — где он только его прятал? Правую ладонь он прижимал к щеке — у него была рассечена скула.
   — Поднимись наверх, — сказал он. — Помоги мне.
   Я полезла наверх, цепляясь за перила — мне все время казалось, что я вот-вот упаду. Тот, второй лежал у двери спальни — выстрелы пришлись с близкого расстояния, несколько выстрелов. Странно, там, на той стороне, мне не разу не приходилось видеть стреляных ран вблизи — и это при том, что на улицах стреляли постоянно. Женщина сидела на постели. Она не плакала, но ее трясло так, что я услышала, как у нее стучат зубы. Руки у нее были судорожно сцеплены на коленях и она неотрывно смотрела на мертвеца.
   — Нужно стащить его вниз, — сказал Хаарт. — Если ты возьмешь его за ноги…
   Я покорно нагнулась, но, когда я прикоснулась к теплому телу, меня тоже затрясло. Я с трудом подавила тошноту.
   — Чего ты ждешь? — сказал Хаарт. — Давай.
   Он подхватил мертвое тело подмышки — кровь была везде — на груди, на животе. Я отвела взгляд. Мы стащили тело вниз, проволокли через всю нижнюю комнату и вынесли на улицу. Хаарт велел положить его под навесом.
   — Похороним их, когда дождь закончится, — сказал он, — еще не хватало мокнуть из-за этой падали.
   И мы пошли в гостиную по второму заходу.
   Я не понимала, почему я должна таскать эти трупы — я имею в виду, что этот наш гость мог бы и сам этим заняться, помочь хоть в этом, но, когда мы вошли в комнату и я увидела его, то поняла — почему. Он так и не отошел от стены — сполз по ней и теперь сидел, привалившись к стене спиной, глядя в одну точку. Лицо у него ничего не выражало. Свихнулся он от страха, что ли?
   Я налила в ведро теплой воды и начала подтирать все эти лужи.
   Хаарт устало сидел у стола.
   — У тебя что, соображения не хватило, чтобы закрыться в погребе? — сказал он наконец. — Там же есть внутренний засов, на двери.
   — Да видела я этот засов. Но, ты понимаешь… откуда я знала, что так будет лучше?
   — Если бы ты заперлась, у меня были бы развязаны руки, — сказал он. — А так, пришлось столько ждать, пока удобный момент подвернется. И считай, все еще хорошо обошлось.
   — Они не в себе были, — сказала я. — Правда, они почти всегда такие. Но здесь они еще хуже… Они всего боятся.
   Я чувствовала какую-то странную тоску…словно извинялась за то, что произошло. Словно в этом была и моя вина.
   Сидящий у стены, наконец, поднялся и побрел наверх. Я смотрела, как он, цепляясь за перила и еле передвигая ноги, поднимается по лестнице.
   — Почему он не пытался ничего сделать, Хаарт? — спросила я, когда он скрылся за дверью. — Ведь он даже не пытался.
   — Я же говорил тебе, — устало сказал Хаарт, — здешние люди, в основном, беспомощны. Они просто не способны защищаться. Не могут.
   — Но ты же смог?
   И пожалела, что сказала. Не нужно было этого говорить.
   Он горько ответил:
   — А что мне еще было делать?
   Ему и правда дорого обошлась вся эта история — и несколько дней он со мной почти не разговаривал. Хаарт починил ворота — они выломали засов, когда пытались проникнуть в дом; и мы закопали мертвецов, оттащив их подальше от дома, далеко за ограду. Несколько дней я еще могла потом различать это место — но оно на глазах зарастало травой, а вскоре уже ничего не было видно.
   Должно быть, все и пошло неладно, с этой истории. До того, как все это произошло, у меня не было времени на какие-то размышления, я была слишком занята тем, что пыталась как-то сжиться с этим миром, сложить в цельную картину разрозненные обрывки впечатлений, но что-то не совпадало, концы с концами не сходились и в результате, ко мне вернулись все старые страхи и сомнения — привычные, как эмбриональная поза, которая возвращается к человеку в тоске и безысходности.
   После грозы погода изменилась. Здесь и до этого всегда было сыро, а теперь и того хуже — все время моросил мелкий дождь, по ночам он тихо скребся по крыше, словно просился в дом. И, за многие ночи, это был единственный звук, который доносился извне. Облака проплывали над домом — тяжелые, низкие. Я впервые поняла, что это такое — долгие вечера без книг, без телевизора, без телефона… Не то, чтобы я маялась бездельем — все время находилась какая-то мелкая работа, но мысли занять было нечем и самые разные вещи приходили в голову. После той истории я уже не чувствовала себя в безопасности, но поделиться своими страхами с Хаартом я не могла. Его вообще было трудно разговорить, а теперь он и вовсе предпочитал отмалчиваться. И никогда ни о чем не спрашивал. Словно ему было просто не интересно все это — как я жила, чем занималась до того, как влезла в эту дыру. Это было здорово обидно, но и обиду я сносила молча — не то, чтобы я его боялась… сама не знаю, чего я боялась. Может быть, прояви он хоть какой-то интерес, какое-то участие, мне было бы легче. А когда держишь все свои страхи при себе, они становятся только еще хуже, еще непрогляднее. Я боялась даже не того, что на нас опять могут напасть люди с той стороны — я так давно сжилась с постоянным чувством опасности, что даже не замечала его. Но от этого постоянного, тоскливого молчания мне впервые пришло в голову, что, может, Хаарт не так уж хорошо ко мне относится, как мне хотелось бы думать. Может, он привел меня сюда просто потому, что ему так удобнее, а в общем-то, я для него мало что значу. И именно об этом я не могла его спросить — я почти была уверена, что знаю, как он ответит.