Галина Мария. Заплывая за буйки

   - Наборщик решил пошутить.
   - В пятьдесят первом-то году?
   - Ну, - я заколебался, - свихнулся. Экземпляры изъяли, но один случайно остался.
   - В самом деле? - горько спросил он, - а в "Юном Вертере" эта классическая сцена с бутербродами? В библиотеке есть экземпляр, если вы его откроете...
   Я его уже открывал, но не сказал ему об этом.
   - Обратите внимание, какой хлеб она нарезает.
   - Какое это имеет значение?
   - Вы понимаете, - он отложил книгу и загрустил, - я люблю классику. Всегда любил. Именно за то, что она неизменна. Вы молодой человек, вам трудно понять... Вот, скажем, "Молодую гвардию" Фадеев переписал, поскольку в первом варианте была плохо отражена линия партии. И в принципе должно существовать две "Молодые Гвардии" - в одной линия партии отражена, в другой - нет, и молодогвардейцы действовали совершенно одни, без помощи, без поддержки, без партийного руководства... Просто мальчики и девочки, которых затянуло под колеса войны, понимаете?
   Он все-таки провокатор, подумал я, его нарочно ко мне подослали. Господи, ну что им от меня надо?
   - А классику изменить нельзя. Вы же не поручите Толстому переписать "Войну и мир", чтобы он лучше отразил роль народа? Чтобы мужики не угрожали княжне Марье тупым бунтом, а разъяснили бы ей губительную сущность крепостничества... Ее можно только запретить, но не больше.
   - Ну и что? - Я специально говорил сухо, чтобы он понял - не на того напал. Пускай забирает свою, по спецзаказу сварганенную книжонку, и валит отсюда. Но он не собирался уходить. Наоборот, уселся поудобнее и вытянул ноги в старомодных дырчатых сандалетах.
   - Я много переезжал, - сказал он задумчиво, - работа такая, и, конечно, книги - не тот багаж, который легко таскать за собой. Потом, везде есть библиотеки, а классику, как вы сами говорите, берут мало. За ней не надо стоять в очереди. Так что я почти не покупаю книжек. Но Толстой у меня свой. И Чехов. И Достоевский. И вот, я захотел перечитать "Войну и мир" - все-таки замечательная вещь.
   - Я ее не люблю. Сплошное моралите...
   - Это потому, что вам ее в школе навязывали. Очень мудрая книга. Но, знаете, когда я открыл ее, я вдруг начал сомневаться. Я забыл, что случилось с Андреем Болконским. Он умер от ранения, да, но когда? И как?
   - Все помнят, что случилось с Андреем Болконским, - сухо сказал я, - это как раз в школе проходят. Наташа ухаживала за ним преданно и самоотверженно и он...
   - Ну, вот видите. А я вдруг начал сомневаться. И, когда открыл книгу, и прочел... Оказывается, это была не Наташа, а Соня. И, согласитесь, при таком раскладе суть происходящего меняется. Соня становится чуть лучше, а Наташа - чуть хуже. Она, вроде и не виновата, графиня не велела ей говорить, и Соня, руководствуясь жалостью к блестящему красавцу и лояльностью к семье Ростовых, взялась ухаживать за ним... И вот... она как бы уже немножко тургеневская девушка - совсем другой характер. Но это только в одном экземпляре - моем, понимаете? Я специально пришел, чтобы проверить - только у меня.
   - Ну и что?
   - А то, что в таком случае теоретически может существовать экземпляр, где Соня таки выходила Болконского. И они поженились...
   - И были счастливы?
   - И не были счастливы, поскольку характер у него постепенно все больше стал походить на отцовский, и он все время напоминал ей, что она ему не ровня, и она плакала, но продолжала его любить. Это же все-таки не дамский роман.
   - Опять же - ну и что?
   - А что, если весь тираж будет состоять из таких экземпляров? Все издания, наличествующие на данный момент? Как это отразится на всех нас?
   - Никак, - неуверенно сказал я.
   - Вы ошибаетесь. Я же говорю вам - все написанное и есть правда. В каком-то смысле. Ладно, мне пора.
   Он сгреб в портфель свой экземпляр "Войны и мира" - я специально смотрел, чтобы свой, и направился к двери. Уже на выходе я окликнул его:
   - Погодите. Так какой хлеб нарезает Шарлота?
   Он обернулся и устало мигнул.
   - В вашем экземпляре, ну, который я брал на дом, она нарезает черный хлеб. Ржаной.
   - Ну и что?
   - А то, что дом, где на стол гостям подают ржаной хлеб, принадлежит совсем другой культуре. Вы понимаете? Одна деталь, и уже все другое. Сельское хозяйство. Традиции. Даже климат!
   - Если это в одном экземпляре, то ничего, - неуверенно сказал я.
   - А вы уверены, что только в одном? - спросил он через плечо и вышел. Я слышал, как он топает по железной лесенке.

* * *

   - Алик, - трагичным голосом спросила тетя, - что это такое?
   А то она не знает, что это такое.
   - Я хотела постирать твои брюки. На всякий случай проверила карманы. А там...
   - Ну, тетя Валя...
   - Будет звонить твоя мама, что я ей скажу?
   - Ничего, - сказал я сквозь зубы.
   - Я думала, ты приличный мальчик.
   - Я и есть приличный мальчик. А это мне нужно для опытов.
   - Алик! Ну какие в библиотеке опыты? Что ты мне врешь? Ты спутался с этой... Райкиной дочкой. Сарра Моисеевна сказала, она видела, как вы вместе выходите из аптеки. И мамаша ее была шалава, и девка такая же шалава выросла...
   Значит, они дают понять, что за мной все-таки наблюдают. Сарра Моисеевна это так, прикрытие.
   - А вот это, - выдавил я перехваченным горлом, - уже мое дело.
   - Позволь! Я за тебя отвечаю. Я не допущу, чтобы...
   Она замолчала, прислушалась, и вновь повернулась ко мне. Лицо у нее было несчастное.
   - Ну, вот опять.
   - Это трамвай проехал, тетя.
   - Нет. Они опять ее включили. Когда она работает, я слышу всякие гадости. Пойди Алик, будь хорошим мальчиком, скажи им.
   - Ладно, - сказал я с облегчением, - сейчас схожу.
   Забрал у нее презервативы и вышел. На ветке за окном угрюмо требовала свою бутылку горлица.

* * *

   Вода была прохладной. Я заставил себя отплавать свои четыре км, потом вылез на мокрый песок и растерся шершавым полотенцем. Над морем плавали волокна тумана. У горизонта над полосой тумана, тянулась цепочка птиц - кажется, диких гусей. Они-то могут лететь, куда хотят - на всякие границы им наплевать!
   Потом я подумал, что на самом деле мне надо бы плавать не вдоль берега, а в открытое море - совсем другое ощущение. Но на меня тут же начнут орать с патрульной вышки. Они на всех орут. "Мужчина, заплывший за буйки, немедленно вернитесь обратно". И потом, как же я буду мерить километры?
   Я поднялся наверх, миновав плакат "Правила поведения на воде" и черную табличку, на которой мелом были выведены цифры - температура воды и воздуха. Может... просто остаться здесь, устроиться на водную станцию, измерять температуру, следить, чтобы другие не заплывали за буйки?
   Книжный магазин на Базарной открывался в девять. Я успел заскочить туда по дороге на работу.
   Покровский пришел в пять - я уже запирал окна на шпингалеты.
   - Сегодня короткий день.
   Он ответил:
   - Я не надолго. Просто хотел взять книгу.
   Вид у него был какой-то пришибленный, скучный, словно его побило молью.
   - Какую-нибудь классику, да?
   Он помялся. Потом сказал:
   - Хватит с меня этой классики. Лучше фантастику. Там ведь все равно все выдумка, верно? И если что-нибудь изменится... Кто заметит, сколько ног на самом деле было у инопланетного чудовища?
   Я сказал:
   - Я был в книжном. У них есть этот ваш "Вертер". Новое издание, прошлого года. Я посмотрел.
   - Ну и что? - быстро спросил он.
   - Черный. Ну и что? Может, всегда был черный? Кто помнит?
   - Вот именно, - согласился он, - я об этом и говорю, - он помялся, - простите, но... тот Толстой? Можно посмотреть еще раз?
   - Так мы вчера смотрели...
   - Это же каких-нибудь пять минут!
   Я пожал плечами и поплелся к стеллажу с намалеванной на картоне буквой "Т". Третий том "Войны и мира", понятное дело, стоял на месте, - редкий ученик добирался до середины эпопеи.
   - Вот он, ваш Толстой.
   - Посмотрите вы, ладно?
   - "Наташа..." - начал я, поскольку том сам собой раскрылся на триста девяносто пятой странице, - " ... касательно личности их раненого спутника, тогда как Соня...". Это не та книга. Вы ее подменили, да?
   - Нет, - уныло сказал он, - просто это распространяется все дальше. Как инфекция. Так я и думал.
   - Скажите, - спросил я, - а вы газеты читать не пробовали?
   Он прикусил губу, и я понял, что попал в точку.
   Вот почему они им заинтересовались. Из-за газет. Ведь если...
   - Я, наверное, вообще не буду читать, - быстро сказал он.
   - Вы думаете, если вы прочтете газету, и там... если везде будет написано, что...
   Что границы открыты, никто не спрашивает никаких справок, и мне не надо...
   Что я никогда, никогда не лежал в психушке.
   Что меня любит Лиля.
   Не сложись все так, как сложилось, не прищучь они профессора Литвинова, не разгони кружок... Приходил человек в сером, вел долгие разговоры, смотрел укоризненно... Что я тогда ему сказал? О ком?
   Не помню.
   И я сказал хриплым шепотом:
   - Если это правда... а вдруг... вы можете сделать так, чтобы все это... ну, это, вы понимаете? было лучше?

* * *

   - Я не могу по заказу, - упирался он, - это как-то само... просто возникает в голове, и все.
   - А если представить поярче...
   - Что?
   - Ну, Наполеон отменил крепостное право, просто росчерком пера, взял и отменил, и крестьяне взяли вилы и... Нет, не то. Опять получается то же самое... Или вот...
   - Вы знаете, - сказал он, - это мне приходило в голову. Но это как-то слишком глобально. Я не... не умею думать общими понятиями. Не представляю их. Только что-то частное, детали, подробности. Это да...
   - Подробности, - я задумался, - вот вы говорили, что подробности тоже могут...
   Мы сидели в кафе "Росинка" над морем и пили пиво. Немолодая, лет тридцати, женщина за стойкой нарезала бутерброды. Сквозь нейлоновую блузку проглядывал бюстгальтер, лишь чуть прикрывавший темные круги вокруг сосков. Я отвернулся.
   Он сказал:
   - Я думал, только сумасшедший мне поверит.
   Я молчал, чувствуя, что краска заливает мне шею, щеки, виски. Потом с трудом выговорил, потому что молчание уже было просто невыносимым:
   - Это был просто нервный срыв...
   - Ах, вот оно что... - он неловко покрутил головой, - это вы потому бросили институт?
   - Да, - сказал я, - да, отчасти. У нас был студенческий кружок, и они...
   - А! - он понял. Люди его возраста такие вещи понимали быстро.
   - Так вы попробуете?
   - Ну что же я могу сделать? - он снял очки и как все близорукие люди сразу приобрел беспомощный вид, - ведь даже если что-то и меняется, то трудно предугадать, как и что именно! Кстати, теоретически уже должны быть какие-то изменения, разве нет? Если "Юный Вертер" и Наташа с Соней...
   Буфетчица подошла к нашему столику, и я заказал еще "Жигулевского".
   - Вроде, никаких. Но я все равно завтра что-нибудь вам подберу... такое... Просто, чтобы... ну, проверить, а вдруг? Понимаете?
   - Да, - вздохнул он, - понимаю. Только завтра я не могу. Работа.
   - Ну после работы? На этом самом месте.
   Он надел очки, опять снял их, протер, снова надел.
   - На этом самом месте, - сказал он. - Хорошо.

* * *

   - И оказалось, что эта та самая бабка, которую я обложила в трамвае, прикинь? - оказывается, она тем временем что-то рассказывала, оживленно размахивая свободной рукой. - И она нам все баллы скостила... Ты что, не слушаешь?
   Винный отдел в продуктовом еще не успел закрыться, и мы купили пыльную бутылку шампанского "Юбилейное". На берегу уже никого не было; мы устроились под скалой, похожей на спящего тюленя. Шампанское показалось мне совсем невкусным, я подумал, что представлял себе все как-то иначе.
   - Почему, слушаю. Вам дали третье место.
   - Ну, да, из-за той заразы. Ну откуда я знала, что она член комиссии?
   Тем временем она взяла мою руку и положила ее себе... ну, в общем, на ней даже не было трусиков.
   Я подумал - какого черта, она сама хочет! И тут луч света ударил мне по глазам.
   - Оп-па! - сказала Лиля.
   Камни на песке отбрасывали синие движущиеся тени и среди этих теней стояли две фигуры с автоматами.
   - И что это мы делаем в пограничной зоне после десяти вечера? - лениво спросил один.
   - Понятно, что, - сказала Лиля и одернула платье.
   - Тоже мне, нашли место, - кисло сказал пограничник, - ну пошли, что ли?
   - Мы ничего не нарушали, сержант, - оправдывался я, - мы только...
   Пограничник тем временем разглядывал мой паспорт.
   - Караванов Альберт Викторович, - сказал он, - понятно. А вам известно, что пребывание после десяти в пограничной зоне карается пятнадцатью сутками исправительно-трудовых работ?
   - С каких это пор?
   - Согласно указу семьдесят семь бэ. Так что пошли, гражданин Караванов Альберт Викторович.
   Его напарник что-то сказал ему на ухо. Тот кивнул. Потом подтолкнул меня в бок стволом автомата.
   - Двигай.
   Его напарник и Лиля продолжали стоять на песке. Мне показалось, он положил руку ей на бедро.
   - Почему вы... Послушайте, либо я пойду вместе с девушкой, либо...
   - Какая девушка? - лениво сказал пограничник, - не было никакой девушки. Двигай, гад, а то пристрелю. При попытке к бегству.
   Прожектор чертил в небе светящимся пальцем огненную дугу. Она обежала горизонт, тронула холодным пламенем кромку воды, по песку вновь побежали тени. Я оглянулся. Там, сзади, на берегу уже никого не было.
   На миг я увидел дирижабль. Он висел в темном небе, точно разбухшая мертвая рыба.

* * *

   - Значит, нарушаем. - Сказал комендант. -
   - Прописка временная, от военной службы уклоняемся, и еще нарушаем...
   - Я не уклоняюсь. Я освобожден.
   - Согласно последнему постановлению Минобороны - нет. Пятнадцатью сутками вы не отделаетесь, гражданин Караванов. Вы дезертир.
   - Послушайте, я...
   В комендатуре было сумрачно, одинокая лампочка под проволочной сеткой горела в полнакала, вокруг нее чертила круги ночница. На стене висел выцветший плакат "Действия гражданского населения при атаке с воздуха". На нем смутно угадывалось серое брюхо гигантского цеппелина.
   Второй человек, сидевший за столом, склонился и что-то сказал коменданту на ухо.
   Тот недовольно бросил мой паспорт на стол.
   - Раз так, - сказал он, - ну ладно.
   - Пойдемте, Альберт Викторович, - тот, второй, поднялся.
   - Куда?
   - На вашем месте, - сказал тот строго, - я бы задавал поменьше вопросов.
   Солдат у двери отодвинулся, пропуская нас, и козырнул - не мне, понятное дело.
   У этого майора фамилия была Сергеев.
   - Я ожидал от вас большей сознательности, - укоризненно сказал он, - вы в курсе, какая сейчас напряженная международная обстановка? Что сейчас в Монголии творится, знаете? А вы не хотите нам помочь в таком ответственном деле...
   - В каком деле?
   - Вот, - сказал майор, протягивая книжку в газетной обертке. - Дадите завтра этому вашему...
   - Зачем?
   - Пускай почитает. Вы же обещали ему литературу подобрать, разве нет?
   Все подстроено, подумал я, подстроено с самого начала. Ну да, они же не могут заставить его читать насильно!
   - А если он не захочет?
   - Захочет.
   - Откуда вы знаете?
   - Ну, вы же с ним вроде подружились. Вот вы его и уговорите...
   Всего неделя, подумал я, мне нужна всего неделя. Черт с ними, с тренировками - только бы прогрелась вода!
   Ладно, - сказал я.
   И как они не боятся? Ведь может же он в принципе начитать что-то такое, отчего они исчезнут навсегда и больше не вернутся...
   - Вот и хорошо. Сейчас вас проводят вас по месту жительства...
   - Я сам дойду.
   - Я же сказал. - Веско уронил майор, - Проводят. По месту. Жительства.
   И я понял, что никуда мне от них не деться

* * *

   Затрепанная книжка в газетной обертке оказалась всего-навсего "Тарасом Бульбой".
   Он рассеянно пролистал ее и сказал:
   - Вы уверены, что с этим стоит работать?
   Я сказал:
   - А как же.
   Неделя, думал я, как заведенный, всего неделя. А там пускай делают, что хотят.
   Пиво сегодня было какое-то мерзкое. Кислое, словно разбавленное.
   - Я бы не хотел читать Гоголя, - уперся он, - вы понимаете... Он такой яркий писатель... в смысле живописный... а тут сплошные детали. Подробности. И, вообще - зачем он вам? Все-таки он был странный человек, Гоголь. Давайте, я лучше что-нибудь другое.
   Я понятия не имел, зачем им понадобился "Тарас Бульба". Должно быть, в неведомом мне почтовом ящике неведомые аналитики просчитали что-то очень важное и судьбоносное...
   На всякий случай, я сказал:
   - Я конечно, историк недоучившийся, но... Помните, я вам говорил - тот кружок. Его вел профессор Литвинов...
   - Тот самый? - он слегка оживился.
   - Ну да, - согласился я.
   Неделя, не больше.
   Он сказал:
   - Надеюсь, вы знаете, что делаете!

* * *

   Утром я проплыл на двести метров больше. Вода была двадцать градусов. Это в семь утра - к первому замеру. А значит...
   Покровский так и не появился, - я подумал, что это к лучшему. Я не мог смотреть ему в глаза.
   Интересно все-таки, что он сделал с Тарасом Бульбой?
   Сегодня была получка - очень кстати, потому что заначка моя совсем опустела. Правда, норму урезали и карточек на сахар не выдали совсем. Сказали, в следующем квартале. Те, которые на табак, я тут же у входа сменял на продуктовые, и почти на все закупил шоколад и изюм. А стакан чищенных орехов я всего за сто рублей купил на базаре по дороге домой.
   Талоны на спиртное я отдал тете Вале и она сказала, что я хороший мальчик - она их поменяет на талоны на сахар и наконец-то сварит варенье. Шоколад я спрятал в чемодан и затолкал его под кровать; тетка топталась на кухне, и уходить оттуда похоже не собиралась - я слышал гудение примуса и уханье насоса.
   "Маяк" передавал песни по заявкам радиослушателей; большой популярностью пользовалась какая-то Гюльбекешер... Пела она как принято у восточных певцов - с каким-то подвыванием, и я уже собирался выключить приемник. Тем более что слушать было совершенно невозможно - внизу, по брусчатке, грохотали колеса грузовой автоколонны. В кузовах стояли зачехленные орудия. Но тут как раз начались новости. Какое-то время я их слушал, просто так, не думая ни о чем, но потом до меня дошло... Я вскочил и, даже не выключив приемник, который так и продолжал тихо квакать мне вслед, выбежал из дома...

* * *

   Трамваи стояли - прямо на рельсах, черные и пустые, и, когда я добрался до библиотеки, была уже почти полночь. Я шел точно по дну моря, и тени акаций колыхались на треснувшем асфальте, подобно водорослям.
   Задыхаясь, я взбежал по железной лестнице и отпер наружную дверь. Библиотека встретила меня полной тишиной. На книжных полках подмигивали в лунном свете картонные таблички с буквами.
   Я прошел меж стеллажами, задел ногой стремянку, она откинулась к противоположной полке, при этом больно ударив меня по щиколотке, но я даже не заметил. Я добрался, наконец, до Гоголя, бросил на пол пухлый том "Мертвых душ", потом не менее пухлый второй том...
   "Тарас Бульба" был зажат между "Миргородом" и "Страшной местью". Он был совсем маленький... Только тут я сообразил, что надо бы включить свет. Накал был совсем слабым, лампочка еле тлела пурпурной вольфрамовой нитью.
   Что они заставили его сделать? Передвинуть Запорожскую сечь ниже по течению? Превратить прекрасную панну в юную турчанку? Этого я узнать не успел, потому что по металлической лестнице загрохотали чьи-то тяжелые шаги...
   Потом дверь распахнулась.
   Я забыл запереть ее изнутри.
   Мрачный парень с красной повязкой на рукаве шагнул внутрь. За ним шла девушка в красной косынке - она остановилась у порога, в темноте. В руке у нее был зажат потайной фонарь.
   - Народная дружина, - сказал парень. - Почему нарушаем?
   - Нарушаем? - удивился я, - что? Я тут работаю. Я библиотекарь.
   Мне хотелось сказать "Я здешний ворон" и я с трудом подавил истерический смешок.
   - Светомаскировку почему нарушаем? Окна почему не зашторены?
   Тут только я сообразил, что меня тревожило, пока я шел к библиотеке ночными переулками. Темнота.
   Не светилось ни одно окно.
   - Не понял, - сказал я, - мы что, уже воюем?
   - Еще нет, - сказал парень сквозь зубы, - это учения, урод. Сейчас пройдем в районный штаб ГО, и тебя доходчиво познакомят с текущим международным моментом...
   Говоря это, он повернул выключатель, и свет погас. Светился только потайной фонарик и теперь - из темной комнаты, я смог разглядеть лицо девушки.
   - Лиля, - сказал я.
   Она была в гимнастерке, на рукаве красная повязка, талия перетянута ремнем, волосы убраны под косынку. Не удивительно, что я ее сразу не узнал.
   - Ты его знаешь? - обернулся к ней парень.
   - Да, - она качнула фонарем, - он у тети Вали живет. Племянник ее, что ли. Оставь его, Леха, он безобидный. Просто больной на голову. Плавает каждое утро по три часа, чес-слово. Тренируется.
   - А если бы это была боевая тревога? - не мог успокоиться ее спутник.
   - Ну, тогда бы и разобрались. По законам военного времени. А сейчас чего? В штаб его тащить? Так штаб отсюда в трех кварталах...
   - Ладно, - парень махнул рукой и направился к выходу, - твое счастье, малый. Только свет больше не зажигай, слышишь.
   - Ладно, - в свою очередь ответил я.
   Я хотел еще что-нибудь сказать Лиле, ну, вроде, что я все понимаю и не держу на нее зла, или напротив, что я ненавижу ее и буду ненавидеть вечно, но она уже простучала каблучками по железным ступенькам и исчезла во тьме.
   Я на ощупь вытащил ящичек с читательскими формулярами. Ничего не было видно, поэтому я поднес его к окну. Светила почти полная луна - в ее свете я нашел букву "П", извлек читательскую карточку Покровского и, поворачивая ее то так, то эдак, чтобы слабый лунный луч высветил чернильную запись, нашел его адрес. Он жил на Канатной - не так уж далеко отсюда.
   Я оставил картотеку на подоконнике и выбежал, чуть не забыв запереть за собой дверь.

* * *

   Видимо, учения уже окончились, потому что во дворе дома стоял грузовик с включенными фарами и какие-то люди, кряхтя, поднимали в кузов что-то тяжелое. Сначала мне показалось, что это гроб, но потом я понял, что грузят пианино. Оно лаково блестело в лунном свете. Почему ночью? Я решил не ломать над этим голову, а, разглядев эмалевую табличку с номерами квартир над дверью парадной, взбежал на третий этаж. Несколько раз я нажимал на кнопку звонка под фамилией "Покровский" - были и еще кнопки и еще таблички с фамилиями, - мне показалось, что звонок не работает, и я все жал и жал, пока дверь не приоткрылась на длину цепочки.
   - Я же сказал, к пяти утра, - недовольно буркнул Покровский.
   - Борис Борисыч! Это я, Алик!
   - А! - он отстегнул цепочку, - заходи.
   Я зашел в темный коридор (свет он включил, но накал был опять никакой), и перевел дыхание.
   - Все не так! Все получилось не так!
   - Догадываюсь, - сухо сказал он, - все всегда получается не так. А в данном случае что конкретно?
   - Турция... Вы знаете, чья сейчас Турция?
   - Ну да, - он пожал плечами, - Турецкая социалистическая республика, - будто вы этого не знаете? Помнится, вы рассуждали на тему, что было бы, если бы Россия в свое время не вышла к Средиземному морю?
   Выход в Атлантику. Босфор и Дарданеллы. Плацдарм в Малой Азии. Кто-то, гораздо умнее меня взял и просчитал и не ошибся...
   - Может, это и не так уж плохо, - пробормотал он, - учитывая, что сейчас творится на Дальнем Востоке.
   - Да ничего там не творится! Не творилось, пока мы...
   Пока Шарлота не стала нарезать черный хлеб. Пока Соня не вышла замуж за Болконского. Пока...
   - Что, - неуверенно сказал он, - было лучше?
   - Гораздо лучше! Вы что, не помните?
   - За мной должны заехать в пять утра, - сказал он, - нас перебрасывают в Красноярск. Я хотел хоть немного выспаться.
   - Нельзя так, - я почувствовал, как слезы затекают мне за воротник, и только поэтому осознал, что плачу, - нельзя...
   Тот румяный врач назвал это сверхидеей. Я думаю, это примерно то же, что мания, нечто, что гонит вперед, и сжимает грудь, и не дает дышать... Не будь ее, я бы, наверное, тоже принял все как есть, и не удивлялся бы, и успокоился. Но эта мания выжгла у меня в мозгу огненную печать, и я твердо помнил, что так не должно...
   - Что, - он близоруко моргнул, - вы хотите отменить Турцию?
   - Да! Как же я... я же тренировался! Я же мечтал! Куда мне теперь плыть? Куда деваться?
   - Но я не могу. Как можно отменить реальность?
   - Но у вас же получалось! Вы ведь уже делали! До пяти еще есть время. Если подумать... найти что-то правильное... Правильную классику...
   - У меня больше нет классики, - невыразительно сказал он.
   - Тогда пошли! В библиотеку! У меня ключ - вот!
   Я для убедительности встряхнул ключом.
   - Алик, - сказал он, - вы вообще в курсе, что после двух ночи действует комендантский час?
   - Я... нет. Но ведь сейчас только полвторого!
   - За мной в пять должны заехать, - напомнил он.
   - Если все пойдет как надо, никто никуда не поедет. Это все из-за "Тараса Бульбы"!
   Он сказал:
   - Мне кажется, вы преувеличиваете! Алик, а вы вообще... как себя чувствуете?
   Я понял, что он уже и сам не помнил настоящей реальности. Может, подумал я в тихой панике, та реальность, где мы встретились, тоже была ненастоящая, потому что он ведь что-то и до этого читал, и все уже было искажено и намертво сцеплено, а на самом деле все было замечательно, в той, самой-самой первой, самой настоящей, и никто ко мне не приходил, и не разговаривал со мной, и не призывал к сознательности, и я не принес им свои конспекты лекций профессора Литвинова, и толстый румяный врач не приходил никогда, и если и приходил, то не ко мне...
   У нас уже были космические корабли, подумал я, наверняка - Луна и Марс, и орбитальные поселения и на Земле не было границ, и моря принадлежали всем.