Страница:
- Что вы делаете, милый Чарльз? - спросила Анна так робко, словно он
был каким-то божеством, и подвинулась поближе к окну, возле которого он
сидел.
- Перечитываю прелестные письма за подписью "Анна", - с мрачной
покорностью отвечал он.
1891
Перевод Н. Будавей
Пасмурным зимним днем в церкви св. Иакова в Хэвенпуле медленно сгущался
сумрак от низко нависших туч. Было воскресенье. Служба только что кончилась,
проповедник еще стоял на кафедре, склонив голову на руки, а прихожане со
вздохом облегчения поднимались с колен, собираясь разойтись.
С минуту в церкви стояла такая тишина, что слышен был шум прибоя из
гавани. Потом ее нарушили шаги причетника, который, как обычно, пошел
открывать западную дверь, чтобы выпустить прихожан. Однако едва он успел
подойти к двери, как снаружи кто-то приподнял щеколду, и темная фигура
человека в одежде моряка четко обрисовалась в светлом проеме двери.
Причетник отступил, а моряк, спокойно прикрыв за собою дверь, прошел в
глубь церкви и остановился у ступеней, ведущих к алтарю.
Священник, в это время преклонивший колени в краткой молитве о себе
самом, на которую имел право после стольких молитв о других, поднял глаза,
затем встал и вопросительно посмотрел на нежданного пришельца.
- Прошу прощения, сэр, - обратился моряк к священнику, - громкий его
голос был отчетливо слышен во всей церкви. - Я пришел возблагодарить бога за
спасение на водах, - в это плаванье мой корабль чуть было не погиб. Ведь,
кажется, так положено, ну, и я бы хотел, если вы не против?
Священник, помолчав, нерешительно ответил:
- Я-то не против, разумеется, не против. Только об этом обычно
предупреждают перед службой, чтобы можно было вставить нужные слова в общий
благодарственный молебен. Но, если хотите, можно прочитать молитву, которую
читают после бури на море.
- Ладно, молитву так молитву, - согласился моряк.
Причетник открыл молитвенник на странице с благодарственными
славословиями, и священник стал читать, а моряк, став на колени, отчетливо
повторял слово за словом. Прихожане, застыв на своих местах и слушая разинув
рты, машинально тоже опустились на колени. Но они не сводили глаз с одинокой
фигуры моряка, который, положив шляпу рядом с собой и молитвенно сложив
руки, стоял коленопреклоненный на самой середине алтарной ступени,
обратившись лицом к востоку, и, видимо, даже не замечал, что на него все
смотрят.
По окончании благодарственной молитвы он поднялся с колен, прихожане
тоже, и все вместе вышли из церкви. Когда свет угасающего дня упал на лицо
моряка, старожилы узнали его, - то был не кто иной, как Шэдрак Джолиф,
молодой человек, который родился и вырос в Хэвенпуле, но уже несколько лет
здесь не показывался. Рано потеряв родителей, он вынужден был совсем молодым
уйти в море, поступив на корабль, совершавший торговые рейсы в Ньюфаундленд.
По дороге из церкви он разговорился кое с кем из местных жителей и
рассказал им, что с тех пор, как он покинул родные места, он успел уже стать
капитаном и владельцем небольшого каботажного судна, которое недавно,
милостью провидения, спаслось от шторма, - и сам он вместе с ним. Впереди
Джолифа шли две девушки; они были в церкви, когда он появился там, и с
глубоким интересом следили за всем, что потом происходило, а теперь, на
обратном пути, делились друг с другом впечатлениями. Одна была хрупкая и
тихонькая, другая - высокая, статная и говорливая. Капитан Джолиф некоторое
время разглядывал их свободно вьющиеся по плечам волосы, их спины и ножки.
- Кто такие? - шепотом спросил он своего спутника.
- Та, что поменьше, - Эмили Ханнинг, а высокая - Джоанна Фиппард.
- А, теперь вспомнил.
Он поравнялся с ними и украдкой взглянул им в лица.
- Узнаешь меня, Эмили? - спросил он, устремляя на нее смеющийся взгляд
своих карих глаз.
- Кажется, узнаю, мистер Джолиф, - застенчиво ответила Эмили.
Ее темноглазая подруга посмотрела на него в упор.
- Вот лицо мисс Джоанны я не так хорошо помню, - продолжал он. - Но я
знавал ее близких и родичей.
Так они шли вместе и разговаривали; Джолиф вспоминал подробности своего
счастливого спасения, а когда они добрались до Слуп-Лэйн, где жила Эмили
Ханнинг, та распрощалась, с улыбкой кивнув ему головой. Немного погодя моряк
расстался и с Джоанной, и, так как делать ему особенно было нечего, он
повернул обратно, к дому Эмили. Она жила вместе с отцом, который именовал
себя финансовым экспертом, но так как занятие это давало ему весьма
непостоянный доход, то дочь его держала маленькую писчебумажную лавку.
Джолиф застал их, как раз когда они собирались пить чай.
- Э, да я, оказывается, попал прямо к чаю, - сказал он. - Что ж, не
откажусь от чашечки.
После чая он засиделся, рассказывая разные истории из своей морской
жизни. Заглянуло несколько любопытных соседей, их пригласили зайти. Как уж
это случилось - неизвестно, но только Эмили Ханнинг в тот воскресный вечер
отдала свое сердце моряку, а через неделю-другую это чувство стало у них
взаимным.
Как-то раз лунным вечером - примерно через месяц после описанных
событий - Шэдрак шел по длинной и прямой дороге, поднимавшейся к восточному
предместью, где дома были более фешенебельные, - если только здесь, близ
этого старого порта, что-либо заслуживало такое название, - как вдруг
впереди он увидел девушку, которую принял было за Эмили, так как она
несколько раз на него оглянулась. Но это оказалась Джоанна Фиппард. Он
любезно поздоровался с нею и пошел рядом.
- Уходите-ка лучше, - сказала она, - а то Эмили будет ревновать.
Он пропустил ее замечание мимо ушей и остался.
Что было сказано и что произошло между ними в тот лунный вечер, сам
Шэдрак не мог бы толком объяснить; но так или иначе, Джоанна сумела отбить
его у своей соперницы, хотя Эмили была и моложе ее и милей. С того дня
Шэдрака все чаще видели с Джоанной и все реже в обществе Эмили, и скоро в
городе стали поговаривать, что сын старого Джолифа, вернувшийся из плавания,
собирается жениться на Джоанне к великому горю ее подруги.
Однажды утром, вскоре после того как пошли такие слухи, Джоанна
приоделась, чтобы идти в город, и направилась к переулку, где жила Эмили.
Весть о том, что Эмили очень горюет, потеряв Шэдрака, дошла и до Джоанны, и
она почувствовала угрызения совести.
Джоанна вовсе не считала моряка таким уж подходящим женихом. Ей было
приятно его ухаживание, ее привлекало положение замужней женщины, но Джолифа
она никогда по-настоящему не любила. Прежде всего она была честолюбива, а
моряк едва ли даже был ей ровней; меж тем она, как красивая женщина, могла
рассчитывать, что ей удастся благодаря замужеству подняться выше по
общественной лестнице. Она давно уже подумывала, что не стоит, пожалуй,
препятствовать возвращению Джолифа к Эмили, раз ее подруга так любит его.
Поэтому она написала Шэдраку письмо с отказом и захватила это письмо с
собой, решив послать, если при встрече с Эмили увидит, что та и впрямь так о
нем тоскует. Джоанна дошла до Слуп-Лэйн и спустилась по ступенькам в
писчебумажную лавку, находившуюся в полуподвале. В это время дня отца Эмили
никогда не бывало дома. Но на сей раз, видимо, не было и Эмили, потому что
никто не отзывался. Покупатели так редко сюда заглядывали, что отлучка на
каких-нибудь пять минут не могла принести большого ущерба. Джоанна осталась
ждать в тесной лавке, где были выставлены разные предметы, сами по себе
пустячные, но разложенные с таким чисто женским вкусом, что скудость товара
не бросалась в глаза. Вдруг Джоанна заметила, что на улице перед витриной
стоит какой-то человек, как будто погруженный в созерцание грошовых книжек,
писчей бумаги и развешанных на бечевке печатных картинок. Это был капитан
Джолиф Шэдрак; он внимательно всматривался сквозь стекло, желая убедиться,
что Эмили в лавке одна. Джоанне как-то не захотелось встречаться с ним
здесь, где все говорило об Эмили, и она незаметно юркнула в дверь, ведущую в
жилую комнату за лавкой. Она не раз так делала в прежние времена, когда
дружила с Эмили и была в доме своим человеком.
Джолиф вошел в лавку. Сквозь тонкую занавеску, закрывавшую стеклянную
дверь, Джоанна видела, что Джолиф очень огорчился, не застав Эмили в лавке.
Он хотел уже уйти, но в этот миг в дверях показался силуэт Эмили, торопливо
возвращающейся откуда-то. При виде Джолифа она отпрянула, как будто готова
была повернуть назад.
- Не убегай, постой, Эмили! - сказал он. - Чего ты испугалась?
- Я не испугалась, капитан Джолиф. Но... но это так неожиданно... я
невольно вздрогнула.
Судя по голосу, сердечко у нее дрогнуло еще сильнее, чем она сама.
- Я проходил мимо и решил зайти, - сказал он.
- Вам нужна бумага? - Она поспешно отошла за прилавок.
- Да нет, Эмили, зачем ты туда прячешься? Почему не побудешь со мной?
Ты сердишься на меня?
- За что мне на вас сердиться?
- Так иди же сюда, давай поговорим по-хорошему.
С каким-то нервным смешком Эмили вышла из-за прилавка и остановилась
возле Шэдрака, на виду у Джоанны.
- Ну, вот умница, - сказал он. - Милочка ты моя!
- Не называйте меня так, капитан Джолиф, называйте так другую, у нее на
это больше прав.
- Я знаю, о чем ты. Но, честное слово, Эмили, до сегодняшнего утра я
даже и не думал, что ты хоть сколько-нибудь меня любишь, а то бы никогда
этого не сделал. Я очень хорошо отношусь к Джоанне, но я же понимаю, что с
самого начала она просто дружила со мной, больше ничего. А теперь я вижу, к
кому нужно было мне посвататься. Знаешь, Эмили, когда мужчина возвращается
домой после долгого плавания, он с женщинами совсем как слепой, ни чуточки в
них не разбирается. Все они для него одинаковы, все красивы, ну он и готов
пойти за первой, которая его поманит, а любит она его или нет и не случится
ли после ему самому полюбить другую - об этом он не думает. С самого начала
ты мне понравилась больше всех, но ты была такая гордая, такая недотрога, я
подумал, что ж, мол, ей навязываться, ну и ушел к Джоанне.
- Не надо так говорить, мистер Джолиф, не надо, - сказала Эмили,
задыхаясь от волнения, - ведь вы скоро женитесь на Джоанне, и нехорошо...
нехорошо...
- О Эмили, дорогая моя! - вскричал Джолиф, заключая ее маленькую
фигурку в объятия, прежде чем она успела понять, что происходит.
Джоанна за своей занавеской побледнела, хотела отвести глаза, но не
могла.
- Только тебя одну я люблю так, как мужчина должен любить женщину, на
которой хочет жениться. Я понял это, когда Джоанна сказала, что не станет
меня удерживать. Ей хочется кого-нибудь получше, я знаю, а за меня она
согласилась пойти просто по доброте сердечной. Такая красавица простому
моряку не пара, ты больше для этого подходишь. - Он поцеловал ее, потом еще
и еще, и ее гибкое тело трепетало в его объятиях.
- А правда ли это?.. Вы уверены, что Джоанна собирается порвать с вами?
Скажите, это правда? Потому что, если не так...
- Я знаю, она не захочет сделать нас несчастными. Она отпустит меня.
- Ах, дай бог... дай бог, чтобы отпустила! А теперь идите, капитан
Джолиф.
Он, однако, не спешил уходить, пока наконец кто-то не зашел в лавку
купить на пенни сургуча, - только тогда он удалился.
Глядя на Джолифа и Эмили, Джоанна чувствовала, что ее снедает жгучая
зависть. Теперь ее беспокоило только одно - как бы незаметно скрыться. Надо
уйти так, чтобы Эмили не узнала о ее посещении. Джоанна прокралась из
комнаты в коридор, затем через парадную дверь бесшумно выскользнула на
улицу.
Нежная сцена, которой она только что была свидетельницей, заставила ее
переменить свое прежнее решение. Нет, она не отпустит Шэдрака! Дома она
немедленно сожгла письмо и попросила мать, если зайдет капитан Джолиф,
сказать, что ей нездоровится и она не может к нему выйти.
Но Шэдрак не пришел. Он прислал Джоанне записку, в которой простыми
словами описал свои чувства и просил ее, раз уж она сама намекала, что и ее
чувства к нему только дружеские, согласиться на расторжение помолвки.
Сидя дома и глядя в окно на гавань и остров за нею, он ждал, ждал
ответа, но ответа все не было. Оставаться дольше в неизвестности стало ему
невмоготу, и, когда стемнело, он отправился на Хай-стрит. Ему не терпелось
повидаться с Джоанной, чтобы узнать свою судьбу.
Мать девушки сказала, что Джоанне нездоровится и она не может к нему
выйти, а когда он стал расспрашивать, добавила, что все это, вероятно, из-за
его письма, которое ее очень расстроило.
- Вы, должно быть, знаете, о чем я писал ей, миссис Фиппард? - спросил
он.
Да, миссис Фиппард знала, и письмо это было для них большим ударом.
Тогда Шэдрак, обозвав себя в душе негодяем, стал объяснять, что, если письмо
так огорчило Джоанну, значит, все это недоразумение - ведь он думал, что
идет навстречу желаниям Джоанны. А раз это не так, то он от своего слова не
отказывается, и пускай Джоанна забудет про письмо, словно его и не было.
На следующее утро девушка велела передать ему на словах, что просит
проводить ее вечером домой после молитвенного собрания. Он так и сделал, и
когда они рука об руку шли по улице, она спросила:
- Так, значит, у нас все по-прежнему, Шэдрак? Ведь письмо ты послал по
ошибке, из-за того что мы не поняли друг друга?
- Все по-прежнему, раз ты так хочешь, - ответил он.
- Да, я так хочу, - проговорила она, и лицо ее приняло жесткое
выражение, - она думала в эту минуту об Эмили.
Шэдрак был религиозным и до щепетильности порядочным человеком и слово
свое привык держать, чего бы это ему ни стоило. Вскоре его с Джоанной
обвенчали, - он постарался как можно мягче сообщить Эмили, что впал в
заблуждение, вообразив, что невеста к нему равнодушна.
через месяц после свадьбы умерла мать Джоанны, и молодым пришлось
погрузиться в житейские заботы. Теперь, когда у Джоанны не осталось никого
из родных, она не допускала и мысли, чтобы муж снова отправился в плавание,
но вот вопрос: чем же ему здесь заняться? В конце концов решено было купить
на Хай-стрит бакалейную лавку, хозяин которой как раз продавал свое дело
вместе с запасами товаров. Шэдрак в торговле ровно ничего не смыслил,
немногим больше понимала в этом деле и Джоанна, но они надеялись, что со
временем приобретут опыт.
И вот они посвятили лавке все свои силы, много лет подряд держали ее,
но без особого успеха. У них родилось двое сыновей, и мать боготворила их,
хотя к мужу никогда не испытывала страстной любви; им она отдавала без
остатка все свое внимание, все свои заботы. Но торговля шла кое-как, и мечты
дать сыновьям образование и вывести их в люди угасали, сталкиваясь с
действительностью. Дальше грамоты их учение не пошло, зато, живя с детства у
моря, они наловчились во всем, что относилось к мореплаванию, такому
привлекательному для мальчиков их возраста.
Наряду с повседневными домашними делами и заботами о своей семье, мысли
Джолифа и Джоанны постоянно занимал еще один предмет - семейная жизнь Эмили.
По странной прихоти случая, которая заставляет иногда обратить внимание на
тех, кто затаился в тихом уголке, и пройти мимо тех, кто на виду, милую
девушку заметил и полюбил один преуспевающий купец из местных жителей,
вдовый, на несколько лет старше ее, но еще довольно молодой. Сначала Эмили
заявила, что никогда ни за кого не выйдет замуж; однако мистер Лестер
проявил терпение и настойчивость и добился наконец, что она дала согласие,
хотя и с неохотой. Плодом их брака были тоже двое детей; они подрастали,
делали успехи, - и Эмили всем говорила, что никогда и не думала найти такое
счастье в замужестве.
Дом почтенного купца - одно из тех основательных кирпичных строений,
которые в провинциальных городах иной раз вклиниваются среди старинных
домиков, - выходил фасадом на Хай-стрит, почти напротив бакалейной лавки
Джолифов, и для Джоанны было сущей мукой сознавать, что женщина, чье место
она когда-то захватила из одной только зависти, теперь, достигнув
благосостояния, каждый день видит из своих окон запыленные сахарные головы,
кучки изюма и жестянки с чаем, выставленные в убогой витрине лавки,
хозяйничать в которой выпало на долю ей, Джоанне. Так как торговля сильно
сократилась, Джоанне приходилось одной управляться со всеми делами, и она
прямо-таки умирала от досады и унижения при мысли, что Эмили Лестер, сидя в
своей просторной гостиной, могла с той стороны улицы наблюдать, как Джоанна
суетится за своим прилавком, угождая покупателям, которые и покупали-то на
грош, - но как-никак они поддерживали торговлю, значит, нужно было радушно
встречать их и даже на улице проявлять к ним любезность, меж тем как Эмили
спокойно шествовала мимо с детьми и гувернанткой, беседуя как равная с
самыми именитыми жителями города. Вот что выиграла Джоанна, не позволив
Шэдраку Джолифу, который не так уж был ей и дорог, отдать свою любовь другой
женщине.
Шэдрак был добрый, порядочный человек, он хранил верность жене и в
поступках своих и в помышлениях. Время подрезало крылья его чувствам, и
былая любовь к Эмили уступила место привязанности к матери его сыновей; он
забыл уже давнюю мечту своего сердца, Эмили вызывала в нем только чисто
дружеское чувство. Так же относилась к нему теперь и Эмили. Будь у Джоанны
хоть какой-нибудь повод к ревности, это, возможно, принесло бы ей некоторое
удовлетворение. Но и Эмили и Шэдрак совершенно примирились со всем, что она
сама для них подстроила, и именно это особенно разжигало в ней досаду.
У Шэдрака совсем не было той мелочной расчетливости, которая необходима
розничному торговцу, всегда имеющему дело с многочисленными конкурентами.
Спросит какой-нибудь покупатель, действительно ли бакалейщик может
рекомендовать тот чудесный заменитель яиц, что был навязан лавке настойчивым
коммивояжером, - а Шэдрак ответит, что "коли не положишь в пудинг яиц, так
нечего удивляться, что он яйцами и не пахнет"; а спросят его о "настоящем
кофе-мокка" - в самом ли деле это настоящий мокка, - и он угрюмо ответит:
"Такой же настоящий, как во всех мелочных лавках".
Однажды в знойный летний день муж с женой были в лавке одни. Солнце
отражалось от большого кирпичного дома напротив, и от этого в лавке было
особенно жарко и душно. Джоанна посмотрела на парадную дверь Эмили, где
остановилась нарядная карета. В последнее время эта Эмили стала говорить с
ней каким-то покровительственным тоном.
- Шэдрак, вся беда в том, что ты не деловой человек, - с грустью
сказала жена. - Да и торговле ты не обучен, а невозможно разбогатеть на
таком деле, за которое взялся случайно.
Джолиф согласился с ней - он всегда и во всем с ней соглашался.
- Ну, и наплевать мне на богатство, - беззаботно ответил он. - Мне и
так хорошо, как-нибудь проживем.
Сквозь ряды банок с маринадами она опять посмотрела на дом по ту
сторону улицы.
- Да, как-нибудь... - повторила она с горечью. - Но вот повезло же
Эмили Лестер, а ведь в какой бедности раньше жила! Ее мальчики поступят в
колледж - а нашим-то, подумай, дальше приходской школы дороги нет.
- Да, ты оказала Эмили большую услугу, лучше никто бы не сумел, -
заметил он добродушно, - ведь ты сама отстранила ее от меня и положила конец
этой сентиментальной чепухе между нами, вот она и могла дать согласие
Лестеру, когда он посватался.
Джоанна прямо вскипела от досады.
- Не поминай старого! - взмолилась она. - Лучше подумай ради наших
мальчиков, ради меня, если не ради себя самого, как нам разбогатеть.
- Ну вот, - сказал он уже серьезно, - по правде говоря, я сам всегда
чувствовал, что не гожусь для мелкой торговли, только не хотелось спорить с
тобой. Мне, должно быть, побольше места нужно, чтоб я развернуться мог; ширь
нужна, чтоб свой курс держать, - не то что здесь, среди знакомых да соседей.
Я мог бы разбогатеть не хуже других, возьмись я за свое дело.
- Хорошо, кабы мог! А какое же это твое дело?
- Вот пойти бы снова в плаванье.
В свое время именно она заставила его осесть в городе, потому что не
хотела вести жизнь соломенной вдовы, как все жены моряков. Но теперь
честолюбие подавило в ней все прочие соображения, и она сказала:
- Ты считаешь, что только так можешь чего-нибудь добиться?
- Только так, это уж я верно знаю.
- А ты хотел бы опять уйти в море, Шэдрак?
- Не то чтобы хотел - удовольствие в том небольшое. Сидеть здесь, в
нашей комнатке за лавкой, куда приятнее. Говоря по правде, я не люблю моря.
Никогда его особенно не любил. Но если речь о том идет, чтоб добыть
богатство для тебя и для наших мальчиков, тогда другое дело. Только этим
путем и может добыть его такой бывалый моряк, как я.
- А долго надо для этого плавать?
- Как повезет. Может, и недолго.
Наутро Джолиф вынул из комода морскую куртку, которую носил в первые
месяцы по своем возвращении, отчистил ее от моли, надел и пошел на
набережную. В порту и теперь вели торговлю с ньюфаундлендскими купцами, хотя
и в меньших размерах, чем прежде.
Вскоре Джолиф вложил все свои средства в покупку брига на паях и был
назначен на нем капитаном. С полгода ушло на каботажное плавание, так что у
Шэдрака было время смыть ту сухопутную ржавчину, которая наросла на нем за
"лавочный" период его жизни, - а весною бриг отплыл к Ньюфаундленду.
Джоанна жила дома со своими сыновьями, которые к этому времени уже
выросли. Теперь это были крепкие, здоровые юноши, охотно исполнявшие всякую
работу, какая подвертывалась в гавани или на набережной.
"Ничего, пускай немножко потрудятся, - думала нежная мать, - теперь
нужда их заставляет, но когда Шэдрак возвратится, одному будет только
семнадцать, а другому восемнадцать; тогда уж они в порт ни ногой. Наймем им
учителей, и они получат настоящее образование. А при тех деньгах, что у них
будут, они тоже могут стать джентльменами не хуже, чем сыночки этой Эмили
Лестер с их алгеброй и латынью".
Уже близок был срок возвращения Шэдрака, уже срок прошел, а тот все не
появлялся. Джоанну уверяли, что тревожиться нет оснований, ведь с парусными
судами всегда может выйти задержка, точно рассчитать нельзя. И эти уверения
оказались справедливыми; после месяца напрасного ожидания однажды дождливым
вечером сообщили, что корабль входит в гавань, - и вот уже в коридоре
послышались шаги - развалистая моряцкая поступь Шэдрака, и он вошел в
комнату. Мальчиков не было, они побежали его встречать, но разминулись с
ним, - так что Джоанна сидела дома одна.
Когда улеглось первое волнение встречи, Джолиф объяснил, что опоздание
вышло из-за небольшой торговой сделки, рискованной, но очень выгодной.
- Я решил пойти на все, чтоб только не обмануть твоих надежд, - сказал
он. - И я думаю, ты согласишься, что я их не обманул.
Тут он вытащил огромную холщовую сумку, толстую и набитую, как кошель
великана, которого убил Джек, развязал его и высыпал содержимое в подол
Джоанне, сидевшей в кресле у огня. Груда соверенов и гиней (в те времена еще
существовали на свете гинеи) бухнулась в подол, оттянув его до земли.
- Вот! - сказал с удовлетворением Джолиф. - Я говорил тебе, милая, что
все у меня выйдет как надо. Ну, вышло или нет?
В первую минуту лицо ее просияло торжеством, но потом снова как бы
померкло.
- Да, верно, куча денег, - сказала она. - А это все?
- Все?! Да ты знаешь ли, милая, сколько тут, если посчитать? До трех
сотен наберется! Целое состояние!
- Да... да... Для моряка это состояние, а вот здесь, на суше...
Но она пока отложила разговоры о денежных делах. Вскоре пришли
мальчики; в ближайший воскресный день Шэдрак воздал благодарение богу, на
этот раз более обычным путем - в общем благодарственном молебне. А через
несколько дней, когда возник вопрос, на что употребить эти деньги, он
заметил, что Джоанна словно бы не так довольна, как он надеялся.
- Видишь ли, Шэдрак, - сказала она, - мы-то считаем на сотни, а они, -
она кивнула на дом по ту сторону улицы, - они считают на тысячи. За то
время, что тебя тут не было, они завели себе парный выезд.
- Ого! В самом деле?
- Ах, милый мой Шэдрак, жизнь-то идет, не останавливается. Что ж,
как-нибудь устроимся. Но все-таки они богаты, а мы по-прежнему бедны.
Большая часть года прошла без сколько-нибудь заметных событий. Джоанна
все печалилась, хлопотала по дому и в лавке, мальчики продолжали заниматься
всякой работой в порту.
- Джоанна, - сказал как-то Шэдрак, - я вижу по тебе, что привез еще
недостаточно.
- Да, недостаточно, - ответила она. - Моим мальчикам придется
зарабатывать на жизнь, плавая на судах, которые принадлежат Лестерам; а
когда-то я была побогаче ее.
Джолиф не умел спорить и в ответ только пробормотал, что можно,
пожалуй, еще раз уйти в море. Он несколько дней все о чем-то раздумывал и
однажды вечером, вернувшись домой из гавани, вдруг сказал:
- Я добился бы этого, милая, еще за один рейс, наверняка бы добился,
если бы... если бы...
- Чего бы добился, Шэдрак?
- Чтобы ты считала на тысячи, а не на сотни.
- Если бы что?
- Если бы мог взять с собой мальчиков. Она побледнела.
- И говорить об этом не смей! - вскричала она.
- Да почему?
- И слышать не хочу. В море так опасно. А я хочу, чтобы они жили как
джентльмены без всяких опасностей. Не пущу их рисковать жизнью. Нет, ни за
что, ни за что!
- Ладно, милая, тогда не надо.
На другой день она долго молчала, потом вдруг спросила:
- Если бы ты взял их с собою, это было бы, верно, гораздо выгодней?
- Да, я бы с ними нажил втрое больше, чем в одиночку! Под моим
присмотром каждый из них управился бы не хуже меня самого.
был каким-то божеством, и подвинулась поближе к окну, возле которого он
сидел.
- Перечитываю прелестные письма за подписью "Анна", - с мрачной
покорностью отвечал он.
1891
Перевод Н. Будавей
Пасмурным зимним днем в церкви св. Иакова в Хэвенпуле медленно сгущался
сумрак от низко нависших туч. Было воскресенье. Служба только что кончилась,
проповедник еще стоял на кафедре, склонив голову на руки, а прихожане со
вздохом облегчения поднимались с колен, собираясь разойтись.
С минуту в церкви стояла такая тишина, что слышен был шум прибоя из
гавани. Потом ее нарушили шаги причетника, который, как обычно, пошел
открывать западную дверь, чтобы выпустить прихожан. Однако едва он успел
подойти к двери, как снаружи кто-то приподнял щеколду, и темная фигура
человека в одежде моряка четко обрисовалась в светлом проеме двери.
Причетник отступил, а моряк, спокойно прикрыв за собою дверь, прошел в
глубь церкви и остановился у ступеней, ведущих к алтарю.
Священник, в это время преклонивший колени в краткой молитве о себе
самом, на которую имел право после стольких молитв о других, поднял глаза,
затем встал и вопросительно посмотрел на нежданного пришельца.
- Прошу прощения, сэр, - обратился моряк к священнику, - громкий его
голос был отчетливо слышен во всей церкви. - Я пришел возблагодарить бога за
спасение на водах, - в это плаванье мой корабль чуть было не погиб. Ведь,
кажется, так положено, ну, и я бы хотел, если вы не против?
Священник, помолчав, нерешительно ответил:
- Я-то не против, разумеется, не против. Только об этом обычно
предупреждают перед службой, чтобы можно было вставить нужные слова в общий
благодарственный молебен. Но, если хотите, можно прочитать молитву, которую
читают после бури на море.
- Ладно, молитву так молитву, - согласился моряк.
Причетник открыл молитвенник на странице с благодарственными
славословиями, и священник стал читать, а моряк, став на колени, отчетливо
повторял слово за словом. Прихожане, застыв на своих местах и слушая разинув
рты, машинально тоже опустились на колени. Но они не сводили глаз с одинокой
фигуры моряка, который, положив шляпу рядом с собой и молитвенно сложив
руки, стоял коленопреклоненный на самой середине алтарной ступени,
обратившись лицом к востоку, и, видимо, даже не замечал, что на него все
смотрят.
По окончании благодарственной молитвы он поднялся с колен, прихожане
тоже, и все вместе вышли из церкви. Когда свет угасающего дня упал на лицо
моряка, старожилы узнали его, - то был не кто иной, как Шэдрак Джолиф,
молодой человек, который родился и вырос в Хэвенпуле, но уже несколько лет
здесь не показывался. Рано потеряв родителей, он вынужден был совсем молодым
уйти в море, поступив на корабль, совершавший торговые рейсы в Ньюфаундленд.
По дороге из церкви он разговорился кое с кем из местных жителей и
рассказал им, что с тех пор, как он покинул родные места, он успел уже стать
капитаном и владельцем небольшого каботажного судна, которое недавно,
милостью провидения, спаслось от шторма, - и сам он вместе с ним. Впереди
Джолифа шли две девушки; они были в церкви, когда он появился там, и с
глубоким интересом следили за всем, что потом происходило, а теперь, на
обратном пути, делились друг с другом впечатлениями. Одна была хрупкая и
тихонькая, другая - высокая, статная и говорливая. Капитан Джолиф некоторое
время разглядывал их свободно вьющиеся по плечам волосы, их спины и ножки.
- Кто такие? - шепотом спросил он своего спутника.
- Та, что поменьше, - Эмили Ханнинг, а высокая - Джоанна Фиппард.
- А, теперь вспомнил.
Он поравнялся с ними и украдкой взглянул им в лица.
- Узнаешь меня, Эмили? - спросил он, устремляя на нее смеющийся взгляд
своих карих глаз.
- Кажется, узнаю, мистер Джолиф, - застенчиво ответила Эмили.
Ее темноглазая подруга посмотрела на него в упор.
- Вот лицо мисс Джоанны я не так хорошо помню, - продолжал он. - Но я
знавал ее близких и родичей.
Так они шли вместе и разговаривали; Джолиф вспоминал подробности своего
счастливого спасения, а когда они добрались до Слуп-Лэйн, где жила Эмили
Ханнинг, та распрощалась, с улыбкой кивнув ему головой. Немного погодя моряк
расстался и с Джоанной, и, так как делать ему особенно было нечего, он
повернул обратно, к дому Эмили. Она жила вместе с отцом, который именовал
себя финансовым экспертом, но так как занятие это давало ему весьма
непостоянный доход, то дочь его держала маленькую писчебумажную лавку.
Джолиф застал их, как раз когда они собирались пить чай.
- Э, да я, оказывается, попал прямо к чаю, - сказал он. - Что ж, не
откажусь от чашечки.
После чая он засиделся, рассказывая разные истории из своей морской
жизни. Заглянуло несколько любопытных соседей, их пригласили зайти. Как уж
это случилось - неизвестно, но только Эмили Ханнинг в тот воскресный вечер
отдала свое сердце моряку, а через неделю-другую это чувство стало у них
взаимным.
Как-то раз лунным вечером - примерно через месяц после описанных
событий - Шэдрак шел по длинной и прямой дороге, поднимавшейся к восточному
предместью, где дома были более фешенебельные, - если только здесь, близ
этого старого порта, что-либо заслуживало такое название, - как вдруг
впереди он увидел девушку, которую принял было за Эмили, так как она
несколько раз на него оглянулась. Но это оказалась Джоанна Фиппард. Он
любезно поздоровался с нею и пошел рядом.
- Уходите-ка лучше, - сказала она, - а то Эмили будет ревновать.
Он пропустил ее замечание мимо ушей и остался.
Что было сказано и что произошло между ними в тот лунный вечер, сам
Шэдрак не мог бы толком объяснить; но так или иначе, Джоанна сумела отбить
его у своей соперницы, хотя Эмили была и моложе ее и милей. С того дня
Шэдрака все чаще видели с Джоанной и все реже в обществе Эмили, и скоро в
городе стали поговаривать, что сын старого Джолифа, вернувшийся из плавания,
собирается жениться на Джоанне к великому горю ее подруги.
Однажды утром, вскоре после того как пошли такие слухи, Джоанна
приоделась, чтобы идти в город, и направилась к переулку, где жила Эмили.
Весть о том, что Эмили очень горюет, потеряв Шэдрака, дошла и до Джоанны, и
она почувствовала угрызения совести.
Джоанна вовсе не считала моряка таким уж подходящим женихом. Ей было
приятно его ухаживание, ее привлекало положение замужней женщины, но Джолифа
она никогда по-настоящему не любила. Прежде всего она была честолюбива, а
моряк едва ли даже был ей ровней; меж тем она, как красивая женщина, могла
рассчитывать, что ей удастся благодаря замужеству подняться выше по
общественной лестнице. Она давно уже подумывала, что не стоит, пожалуй,
препятствовать возвращению Джолифа к Эмили, раз ее подруга так любит его.
Поэтому она написала Шэдраку письмо с отказом и захватила это письмо с
собой, решив послать, если при встрече с Эмили увидит, что та и впрямь так о
нем тоскует. Джоанна дошла до Слуп-Лэйн и спустилась по ступенькам в
писчебумажную лавку, находившуюся в полуподвале. В это время дня отца Эмили
никогда не бывало дома. Но на сей раз, видимо, не было и Эмили, потому что
никто не отзывался. Покупатели так редко сюда заглядывали, что отлучка на
каких-нибудь пять минут не могла принести большого ущерба. Джоанна осталась
ждать в тесной лавке, где были выставлены разные предметы, сами по себе
пустячные, но разложенные с таким чисто женским вкусом, что скудость товара
не бросалась в глаза. Вдруг Джоанна заметила, что на улице перед витриной
стоит какой-то человек, как будто погруженный в созерцание грошовых книжек,
писчей бумаги и развешанных на бечевке печатных картинок. Это был капитан
Джолиф Шэдрак; он внимательно всматривался сквозь стекло, желая убедиться,
что Эмили в лавке одна. Джоанне как-то не захотелось встречаться с ним
здесь, где все говорило об Эмили, и она незаметно юркнула в дверь, ведущую в
жилую комнату за лавкой. Она не раз так делала в прежние времена, когда
дружила с Эмили и была в доме своим человеком.
Джолиф вошел в лавку. Сквозь тонкую занавеску, закрывавшую стеклянную
дверь, Джоанна видела, что Джолиф очень огорчился, не застав Эмили в лавке.
Он хотел уже уйти, но в этот миг в дверях показался силуэт Эмили, торопливо
возвращающейся откуда-то. При виде Джолифа она отпрянула, как будто готова
была повернуть назад.
- Не убегай, постой, Эмили! - сказал он. - Чего ты испугалась?
- Я не испугалась, капитан Джолиф. Но... но это так неожиданно... я
невольно вздрогнула.
Судя по голосу, сердечко у нее дрогнуло еще сильнее, чем она сама.
- Я проходил мимо и решил зайти, - сказал он.
- Вам нужна бумага? - Она поспешно отошла за прилавок.
- Да нет, Эмили, зачем ты туда прячешься? Почему не побудешь со мной?
Ты сердишься на меня?
- За что мне на вас сердиться?
- Так иди же сюда, давай поговорим по-хорошему.
С каким-то нервным смешком Эмили вышла из-за прилавка и остановилась
возле Шэдрака, на виду у Джоанны.
- Ну, вот умница, - сказал он. - Милочка ты моя!
- Не называйте меня так, капитан Джолиф, называйте так другую, у нее на
это больше прав.
- Я знаю, о чем ты. Но, честное слово, Эмили, до сегодняшнего утра я
даже и не думал, что ты хоть сколько-нибудь меня любишь, а то бы никогда
этого не сделал. Я очень хорошо отношусь к Джоанне, но я же понимаю, что с
самого начала она просто дружила со мной, больше ничего. А теперь я вижу, к
кому нужно было мне посвататься. Знаешь, Эмили, когда мужчина возвращается
домой после долгого плавания, он с женщинами совсем как слепой, ни чуточки в
них не разбирается. Все они для него одинаковы, все красивы, ну он и готов
пойти за первой, которая его поманит, а любит она его или нет и не случится
ли после ему самому полюбить другую - об этом он не думает. С самого начала
ты мне понравилась больше всех, но ты была такая гордая, такая недотрога, я
подумал, что ж, мол, ей навязываться, ну и ушел к Джоанне.
- Не надо так говорить, мистер Джолиф, не надо, - сказала Эмили,
задыхаясь от волнения, - ведь вы скоро женитесь на Джоанне, и нехорошо...
нехорошо...
- О Эмили, дорогая моя! - вскричал Джолиф, заключая ее маленькую
фигурку в объятия, прежде чем она успела понять, что происходит.
Джоанна за своей занавеской побледнела, хотела отвести глаза, но не
могла.
- Только тебя одну я люблю так, как мужчина должен любить женщину, на
которой хочет жениться. Я понял это, когда Джоанна сказала, что не станет
меня удерживать. Ей хочется кого-нибудь получше, я знаю, а за меня она
согласилась пойти просто по доброте сердечной. Такая красавица простому
моряку не пара, ты больше для этого подходишь. - Он поцеловал ее, потом еще
и еще, и ее гибкое тело трепетало в его объятиях.
- А правда ли это?.. Вы уверены, что Джоанна собирается порвать с вами?
Скажите, это правда? Потому что, если не так...
- Я знаю, она не захочет сделать нас несчастными. Она отпустит меня.
- Ах, дай бог... дай бог, чтобы отпустила! А теперь идите, капитан
Джолиф.
Он, однако, не спешил уходить, пока наконец кто-то не зашел в лавку
купить на пенни сургуча, - только тогда он удалился.
Глядя на Джолифа и Эмили, Джоанна чувствовала, что ее снедает жгучая
зависть. Теперь ее беспокоило только одно - как бы незаметно скрыться. Надо
уйти так, чтобы Эмили не узнала о ее посещении. Джоанна прокралась из
комнаты в коридор, затем через парадную дверь бесшумно выскользнула на
улицу.
Нежная сцена, которой она только что была свидетельницей, заставила ее
переменить свое прежнее решение. Нет, она не отпустит Шэдрака! Дома она
немедленно сожгла письмо и попросила мать, если зайдет капитан Джолиф,
сказать, что ей нездоровится и она не может к нему выйти.
Но Шэдрак не пришел. Он прислал Джоанне записку, в которой простыми
словами описал свои чувства и просил ее, раз уж она сама намекала, что и ее
чувства к нему только дружеские, согласиться на расторжение помолвки.
Сидя дома и глядя в окно на гавань и остров за нею, он ждал, ждал
ответа, но ответа все не было. Оставаться дольше в неизвестности стало ему
невмоготу, и, когда стемнело, он отправился на Хай-стрит. Ему не терпелось
повидаться с Джоанной, чтобы узнать свою судьбу.
Мать девушки сказала, что Джоанне нездоровится и она не может к нему
выйти, а когда он стал расспрашивать, добавила, что все это, вероятно, из-за
его письма, которое ее очень расстроило.
- Вы, должно быть, знаете, о чем я писал ей, миссис Фиппард? - спросил
он.
Да, миссис Фиппард знала, и письмо это было для них большим ударом.
Тогда Шэдрак, обозвав себя в душе негодяем, стал объяснять, что, если письмо
так огорчило Джоанну, значит, все это недоразумение - ведь он думал, что
идет навстречу желаниям Джоанны. А раз это не так, то он от своего слова не
отказывается, и пускай Джоанна забудет про письмо, словно его и не было.
На следующее утро девушка велела передать ему на словах, что просит
проводить ее вечером домой после молитвенного собрания. Он так и сделал, и
когда они рука об руку шли по улице, она спросила:
- Так, значит, у нас все по-прежнему, Шэдрак? Ведь письмо ты послал по
ошибке, из-за того что мы не поняли друг друга?
- Все по-прежнему, раз ты так хочешь, - ответил он.
- Да, я так хочу, - проговорила она, и лицо ее приняло жесткое
выражение, - она думала в эту минуту об Эмили.
Шэдрак был религиозным и до щепетильности порядочным человеком и слово
свое привык держать, чего бы это ему ни стоило. Вскоре его с Джоанной
обвенчали, - он постарался как можно мягче сообщить Эмили, что впал в
заблуждение, вообразив, что невеста к нему равнодушна.
через месяц после свадьбы умерла мать Джоанны, и молодым пришлось
погрузиться в житейские заботы. Теперь, когда у Джоанны не осталось никого
из родных, она не допускала и мысли, чтобы муж снова отправился в плавание,
но вот вопрос: чем же ему здесь заняться? В конце концов решено было купить
на Хай-стрит бакалейную лавку, хозяин которой как раз продавал свое дело
вместе с запасами товаров. Шэдрак в торговле ровно ничего не смыслил,
немногим больше понимала в этом деле и Джоанна, но они надеялись, что со
временем приобретут опыт.
И вот они посвятили лавке все свои силы, много лет подряд держали ее,
но без особого успеха. У них родилось двое сыновей, и мать боготворила их,
хотя к мужу никогда не испытывала страстной любви; им она отдавала без
остатка все свое внимание, все свои заботы. Но торговля шла кое-как, и мечты
дать сыновьям образование и вывести их в люди угасали, сталкиваясь с
действительностью. Дальше грамоты их учение не пошло, зато, живя с детства у
моря, они наловчились во всем, что относилось к мореплаванию, такому
привлекательному для мальчиков их возраста.
Наряду с повседневными домашними делами и заботами о своей семье, мысли
Джолифа и Джоанны постоянно занимал еще один предмет - семейная жизнь Эмили.
По странной прихоти случая, которая заставляет иногда обратить внимание на
тех, кто затаился в тихом уголке, и пройти мимо тех, кто на виду, милую
девушку заметил и полюбил один преуспевающий купец из местных жителей,
вдовый, на несколько лет старше ее, но еще довольно молодой. Сначала Эмили
заявила, что никогда ни за кого не выйдет замуж; однако мистер Лестер
проявил терпение и настойчивость и добился наконец, что она дала согласие,
хотя и с неохотой. Плодом их брака были тоже двое детей; они подрастали,
делали успехи, - и Эмили всем говорила, что никогда и не думала найти такое
счастье в замужестве.
Дом почтенного купца - одно из тех основательных кирпичных строений,
которые в провинциальных городах иной раз вклиниваются среди старинных
домиков, - выходил фасадом на Хай-стрит, почти напротив бакалейной лавки
Джолифов, и для Джоанны было сущей мукой сознавать, что женщина, чье место
она когда-то захватила из одной только зависти, теперь, достигнув
благосостояния, каждый день видит из своих окон запыленные сахарные головы,
кучки изюма и жестянки с чаем, выставленные в убогой витрине лавки,
хозяйничать в которой выпало на долю ей, Джоанне. Так как торговля сильно
сократилась, Джоанне приходилось одной управляться со всеми делами, и она
прямо-таки умирала от досады и унижения при мысли, что Эмили Лестер, сидя в
своей просторной гостиной, могла с той стороны улицы наблюдать, как Джоанна
суетится за своим прилавком, угождая покупателям, которые и покупали-то на
грош, - но как-никак они поддерживали торговлю, значит, нужно было радушно
встречать их и даже на улице проявлять к ним любезность, меж тем как Эмили
спокойно шествовала мимо с детьми и гувернанткой, беседуя как равная с
самыми именитыми жителями города. Вот что выиграла Джоанна, не позволив
Шэдраку Джолифу, который не так уж был ей и дорог, отдать свою любовь другой
женщине.
Шэдрак был добрый, порядочный человек, он хранил верность жене и в
поступках своих и в помышлениях. Время подрезало крылья его чувствам, и
былая любовь к Эмили уступила место привязанности к матери его сыновей; он
забыл уже давнюю мечту своего сердца, Эмили вызывала в нем только чисто
дружеское чувство. Так же относилась к нему теперь и Эмили. Будь у Джоанны
хоть какой-нибудь повод к ревности, это, возможно, принесло бы ей некоторое
удовлетворение. Но и Эмили и Шэдрак совершенно примирились со всем, что она
сама для них подстроила, и именно это особенно разжигало в ней досаду.
У Шэдрака совсем не было той мелочной расчетливости, которая необходима
розничному торговцу, всегда имеющему дело с многочисленными конкурентами.
Спросит какой-нибудь покупатель, действительно ли бакалейщик может
рекомендовать тот чудесный заменитель яиц, что был навязан лавке настойчивым
коммивояжером, - а Шэдрак ответит, что "коли не положишь в пудинг яиц, так
нечего удивляться, что он яйцами и не пахнет"; а спросят его о "настоящем
кофе-мокка" - в самом ли деле это настоящий мокка, - и он угрюмо ответит:
"Такой же настоящий, как во всех мелочных лавках".
Однажды в знойный летний день муж с женой были в лавке одни. Солнце
отражалось от большого кирпичного дома напротив, и от этого в лавке было
особенно жарко и душно. Джоанна посмотрела на парадную дверь Эмили, где
остановилась нарядная карета. В последнее время эта Эмили стала говорить с
ней каким-то покровительственным тоном.
- Шэдрак, вся беда в том, что ты не деловой человек, - с грустью
сказала жена. - Да и торговле ты не обучен, а невозможно разбогатеть на
таком деле, за которое взялся случайно.
Джолиф согласился с ней - он всегда и во всем с ней соглашался.
- Ну, и наплевать мне на богатство, - беззаботно ответил он. - Мне и
так хорошо, как-нибудь проживем.
Сквозь ряды банок с маринадами она опять посмотрела на дом по ту
сторону улицы.
- Да, как-нибудь... - повторила она с горечью. - Но вот повезло же
Эмили Лестер, а ведь в какой бедности раньше жила! Ее мальчики поступят в
колледж - а нашим-то, подумай, дальше приходской школы дороги нет.
- Да, ты оказала Эмили большую услугу, лучше никто бы не сумел, -
заметил он добродушно, - ведь ты сама отстранила ее от меня и положила конец
этой сентиментальной чепухе между нами, вот она и могла дать согласие
Лестеру, когда он посватался.
Джоанна прямо вскипела от досады.
- Не поминай старого! - взмолилась она. - Лучше подумай ради наших
мальчиков, ради меня, если не ради себя самого, как нам разбогатеть.
- Ну вот, - сказал он уже серьезно, - по правде говоря, я сам всегда
чувствовал, что не гожусь для мелкой торговли, только не хотелось спорить с
тобой. Мне, должно быть, побольше места нужно, чтоб я развернуться мог; ширь
нужна, чтоб свой курс держать, - не то что здесь, среди знакомых да соседей.
Я мог бы разбогатеть не хуже других, возьмись я за свое дело.
- Хорошо, кабы мог! А какое же это твое дело?
- Вот пойти бы снова в плаванье.
В свое время именно она заставила его осесть в городе, потому что не
хотела вести жизнь соломенной вдовы, как все жены моряков. Но теперь
честолюбие подавило в ней все прочие соображения, и она сказала:
- Ты считаешь, что только так можешь чего-нибудь добиться?
- Только так, это уж я верно знаю.
- А ты хотел бы опять уйти в море, Шэдрак?
- Не то чтобы хотел - удовольствие в том небольшое. Сидеть здесь, в
нашей комнатке за лавкой, куда приятнее. Говоря по правде, я не люблю моря.
Никогда его особенно не любил. Но если речь о том идет, чтоб добыть
богатство для тебя и для наших мальчиков, тогда другое дело. Только этим
путем и может добыть его такой бывалый моряк, как я.
- А долго надо для этого плавать?
- Как повезет. Может, и недолго.
Наутро Джолиф вынул из комода морскую куртку, которую носил в первые
месяцы по своем возвращении, отчистил ее от моли, надел и пошел на
набережную. В порту и теперь вели торговлю с ньюфаундлендскими купцами, хотя
и в меньших размерах, чем прежде.
Вскоре Джолиф вложил все свои средства в покупку брига на паях и был
назначен на нем капитаном. С полгода ушло на каботажное плавание, так что у
Шэдрака было время смыть ту сухопутную ржавчину, которая наросла на нем за
"лавочный" период его жизни, - а весною бриг отплыл к Ньюфаундленду.
Джоанна жила дома со своими сыновьями, которые к этому времени уже
выросли. Теперь это были крепкие, здоровые юноши, охотно исполнявшие всякую
работу, какая подвертывалась в гавани или на набережной.
"Ничего, пускай немножко потрудятся, - думала нежная мать, - теперь
нужда их заставляет, но когда Шэдрак возвратится, одному будет только
семнадцать, а другому восемнадцать; тогда уж они в порт ни ногой. Наймем им
учителей, и они получат настоящее образование. А при тех деньгах, что у них
будут, они тоже могут стать джентльменами не хуже, чем сыночки этой Эмили
Лестер с их алгеброй и латынью".
Уже близок был срок возвращения Шэдрака, уже срок прошел, а тот все не
появлялся. Джоанну уверяли, что тревожиться нет оснований, ведь с парусными
судами всегда может выйти задержка, точно рассчитать нельзя. И эти уверения
оказались справедливыми; после месяца напрасного ожидания однажды дождливым
вечером сообщили, что корабль входит в гавань, - и вот уже в коридоре
послышались шаги - развалистая моряцкая поступь Шэдрака, и он вошел в
комнату. Мальчиков не было, они побежали его встречать, но разминулись с
ним, - так что Джоанна сидела дома одна.
Когда улеглось первое волнение встречи, Джолиф объяснил, что опоздание
вышло из-за небольшой торговой сделки, рискованной, но очень выгодной.
- Я решил пойти на все, чтоб только не обмануть твоих надежд, - сказал
он. - И я думаю, ты согласишься, что я их не обманул.
Тут он вытащил огромную холщовую сумку, толстую и набитую, как кошель
великана, которого убил Джек, развязал его и высыпал содержимое в подол
Джоанне, сидевшей в кресле у огня. Груда соверенов и гиней (в те времена еще
существовали на свете гинеи) бухнулась в подол, оттянув его до земли.
- Вот! - сказал с удовлетворением Джолиф. - Я говорил тебе, милая, что
все у меня выйдет как надо. Ну, вышло или нет?
В первую минуту лицо ее просияло торжеством, но потом снова как бы
померкло.
- Да, верно, куча денег, - сказала она. - А это все?
- Все?! Да ты знаешь ли, милая, сколько тут, если посчитать? До трех
сотен наберется! Целое состояние!
- Да... да... Для моряка это состояние, а вот здесь, на суше...
Но она пока отложила разговоры о денежных делах. Вскоре пришли
мальчики; в ближайший воскресный день Шэдрак воздал благодарение богу, на
этот раз более обычным путем - в общем благодарственном молебне. А через
несколько дней, когда возник вопрос, на что употребить эти деньги, он
заметил, что Джоанна словно бы не так довольна, как он надеялся.
- Видишь ли, Шэдрак, - сказала она, - мы-то считаем на сотни, а они, -
она кивнула на дом по ту сторону улицы, - они считают на тысячи. За то
время, что тебя тут не было, они завели себе парный выезд.
- Ого! В самом деле?
- Ах, милый мой Шэдрак, жизнь-то идет, не останавливается. Что ж,
как-нибудь устроимся. Но все-таки они богаты, а мы по-прежнему бедны.
Большая часть года прошла без сколько-нибудь заметных событий. Джоанна
все печалилась, хлопотала по дому и в лавке, мальчики продолжали заниматься
всякой работой в порту.
- Джоанна, - сказал как-то Шэдрак, - я вижу по тебе, что привез еще
недостаточно.
- Да, недостаточно, - ответила она. - Моим мальчикам придется
зарабатывать на жизнь, плавая на судах, которые принадлежат Лестерам; а
когда-то я была побогаче ее.
Джолиф не умел спорить и в ответ только пробормотал, что можно,
пожалуй, еще раз уйти в море. Он несколько дней все о чем-то раздумывал и
однажды вечером, вернувшись домой из гавани, вдруг сказал:
- Я добился бы этого, милая, еще за один рейс, наверняка бы добился,
если бы... если бы...
- Чего бы добился, Шэдрак?
- Чтобы ты считала на тысячи, а не на сотни.
- Если бы что?
- Если бы мог взять с собой мальчиков. Она побледнела.
- И говорить об этом не смей! - вскричала она.
- Да почему?
- И слышать не хочу. В море так опасно. А я хочу, чтобы они жили как
джентльмены без всяких опасностей. Не пущу их рисковать жизнью. Нет, ни за
что, ни за что!
- Ладно, милая, тогда не надо.
На другой день она долго молчала, потом вдруг спросила:
- Если бы ты взял их с собою, это было бы, верно, гораздо выгодней?
- Да, я бы с ними нажил втрое больше, чем в одиночку! Под моим
присмотром каждый из них управился бы не хуже меня самого.