Гарднер Эрл Стенли. Некоторые рубашки не просвечивают

   Он стремится хоть немного улучшить этот продажный мир.
   — Трудно бывает ладить с ним?
   Лоис беспечно улыбалась. Было видно, что она не утруждает себя раздумьями над философией жизни.
   — Дональд, — ответила она, — нет такого мужчины, с которым временами не было бы трудно ладить. Вы выложили свои карты на стол, поэтому я тоже выложу свои. Я люблю веселье, смех, разнообразие. Но сейчас я уже немного устала. Мне хотелось бы открыть шляпный магазин, а Джордж может дать на него деньги.
   И удовольствуется простой распиской. Так что если вы, Дональд, со своей Бертой Кул и рыжим недотепой встанете у меня на дороге, то вам предстоит такая драка, что вряд ли вам удастся устоять на ногах.
   — А чего хочет Джордж Кэдотт в награду за финансирование шляпного магазина?
   — Не знаю, — с притворной скромностью ответила она. — Он еще не сказал мне.
   — Брак?
   — О, нет! Только не это снова.
   — Что вы имеете в виду под «снова»?
   — Я уже была замужем, и с меня хватит.
   — Так чего же все-таки хочет Джордж? — напирал я.
   — Он хочет пользоваться правами жениха. Кроме того, он хочет защищать меня. А мне это не нужно, мне нужен шляпный магазин. Джордж считает, что я слишком неразборчива в связях.
   — Что он подразумевает под неразборчивостью?
   — Все мужчины подразумевают под этим одно и то же, — отрезала Лоис. — Все, что вы делаете с ним, — это нормально. Все, что вам может прийти в голову делать с другими, — это неразборчиво.
   — Джордж может причинить неприятности Баркли Фишеру?
   — Один Бог знает, что может сделать Джордж!
   — Вы дадите мне его адрес?
   — Нет. Я хочу, чтобы вы держались подальше друг от друга.
   — Вам не везет, Лоис. Я должен встретиться с этим парнем.
   — Предупреждаю, я позвоню ему и сообщу, что вы его ищете.
   — Что ж, звоните, если считаете нужным.
   — Это не остановит вас?
   — Меня ничто не остановит, Лоис. Я собираюсь увидеться с этим парнем и объяснить ему, что если он предпримет какие-то действия против Баркли Фишера, если он сообщит его жене о любовной интрижке в Сан-Франциско во время конференции, то ему придется туго.
   — Вы хотите запугать его?
   — Совершенно верно.
   — Если бы я была уверена, что это все, чего вы хотите, я помогла бы вам.
   — Как Джордж узнал о Баркли?
   Лоис, немного подумав, ответила:
   — Через три двери от меня вдоль по коридору в квартире 316 живет Горас Даттон. Он женат на двоюродной сестре Джорджа Кэролайн. Она тоже получила свою долю наследства от их покойного деда. Жалею, что эта парочка — Горас и Кэролайн — не попала в автомобильную катастрофу или не утонула. Я бы тогда наконец спокойно вздохнула.
   — Они следят за вами?
   — Горас Даттон, друг Джорджа Кэдотта, — пояснила она. — Из Гораса, может быть, и могло бы что-нибудь получиться, если бы не Кэролайн. Живя с ней, он становится все более невозможным. Кэролайн исподволь сводит его с ума и снабжает деньгами. Горас художник.
   С Джорджем Кэдоттом у них сложились дружеские отношения. Он в принципе неплохой человек, не то что его женушка. Кэролайн может притворяться твоим лучшим другом, а за глаза поливать тебя грязью. Она ограниченная, язвительная, завистливая сплетница. Горас Даттон видел, как Баркли Фишер выходил из моей квартиры, и счел своим долгом сообщить все Кэролайн. Она насплетничала Джорджу. Он приехал сюда и устроил скандал. Дескать, у меня ночевал какой-то мужчина, я превращаюсь в особу легкого поведения, в проститутку, в шлюху! Ладно, хватит, сказала я ему, будет шляпный магазин или нет, но я не позволю так разговаривать со мной. Меня он не купил, и я не собираюсь быть его собственностью. И велела ему выметаться.
   — А потом?
   — Он продолжал разнюхивать. Нашел человека, который был на конференции, и узнал, что я была нанята развлекать этого Баркли Фишера.
   — А почему вы на это пошли?
   — Потому что Карл Иенсен заплатил мне двести пятьдесят долларов, — ответила она. — Он хотел заключить сделку с компанией Фишера и предложил мне развлечь его. Мне нужны были деньги, и я согласилась.
   — Вы помирились с Джорджем? — поинтересовался я.
   — Нет, я не видела его с тех пор, как выставила из квартиры. Так легко я с ним не помирюсь.
   — Вы думаете, что он вернется?
   — Уверена.
   — И тогда даст вам денег на шляпный магазин?
   — Да, но сначала он должен извиниться.
   — А он извинится, если узнает, что вы получали деньги за то, что развлекали клиентов конференции?
   — Что вы подразумеваете под словом «развлекала»?
   — Вы сами употребили его.
   — Я просто наполняла бокал Фишера и позволяла ему самоутверждаться как мужчине.
   — А потом?
   — Когда Баркли стал слишком настойчивым, я начала подливать ему шампанское. Я предпочла, чтобы он перепил и выспался на моей кушетке. В противном случае мне пришлось бы выслушивать укоры Карла Иенсена за то, что отвесила пощечину его перспективному партнеру.
   — А зачем вам бить его по щекам?
   — Вы видели вашего клиента? — спросила Лоис.
   — Да.
   — А что бы вы сделали на моем месте? Легли бы с ним в постель и слушали, как он трещит пальцами?
   Я не удержался и расхохотался.
   — О'кей, — сказала она. — Мы, кажется, выяснили все.
   — Где я могу найти Джорджа Кэдотта?
   — Где хотите. Лично я позабочусь, чтобы вы никогда не нашли его. Сама я тоже больше не желаю вас видеть.
   — Вы не знали, что он написал письмо Баркли Фишеру?
   — Господи, конечно нет!
   — Вы собираетесь рассказать ему о нашем разговоре?
   — Там будет видно.
   Тогда передайте, — повторил я, — что если он попытается сообщить что-нибудь миссис Фишер, и вообще, если он вздумает писать письма, то у него будут крупные неприятности.
   — Сообщите ему свою угрозу сами.
   — Мне не удастся это сделать, если я не увижусь с ним, как вы обещаете.
   — Верно.
   — Раз вы все равно будете разговаривать с ним, почему бы вам не передать ему мои слова?
   — Потому что, — ответила она, улыбаясь, — передавать ваши угрозы — не лучший путь к приобретению шляпного магазина. А теперь, если вы будете послушным и уберетесь отсюда, я примусь за возведение препятствий… Возможно, в конце концов то, что я сделаю, пойдет на пользу вашему клиенту.
   — Ухожу. — Я направился к выходу.
   Лоис проводила меня.
   — Пока, — сказал я. — Будьте паинькой.
   Она скорчила гримасу:
   — Хватит нотаций! Предоставьте их Джорджу. Это его конек. Тем не менее, к вашему сведению, я буду очень, очень осторожна.

Глава 3

   Я занялся Джорджем Кэдоттом. Судя по всему, Лоис не поленилась сделать то, что обещала.
   Разыскать квартиру Джорджа не составляло большого труда, но он уехал из дома за час до моего визита.
   Клерк сказал, что он предупредил по телефону, что уезжает на несколько дней, и просил прятать его почту в безопасное место, а не оставлять в почтовом ящике. Я получил описание его спортивной машины и ее номер.
   Итак, обычным путем мне не удастся найти его. Этим я всецело обязан Лоис.
   Я сел за телефон и обзвонил всех торговцев картинами, все клубы художников, а также натурщиц. В конце концов мне удалось найти владельца магазина, торговавшего предметами искусства, который знал Гораса Даттона.
   У него были выставлены какие-то картины Даттона.
   Я задал ему несколько вопросов, затем извинился, сказав, что это какой-то другой Даттон, а не тот, что нужен мне, и повесил трубку. Путь мой лежал в этот самый магазин.
   Я попал в окружение абстрактной живописи. По-моему, все картины выглядели ужасно. Творение, подписанное Горасом Даттоном, называлось «Восход над Сахарой» и стоило пятьдесят семь долларов. Оно напоминало яичницу-глазунью, приготовленную неумелой кухаркой.
   Я отступил назад и принялся рассматривать ее с таким выражением лица, будто она меня чем-то заворожила. Я наклонял голову то к одному, то к другому плечу. Я сложил большой и указательный пальцы колечком и посмотрел сквозь него. Я то подходил поближе, от отступал вновь. В конце концов все эти манипуляции не остались незамеченными торговцем.
   — Нравится? — сладко промурлыкал он, подходя ко мне.
   — Это великолепно!
   — У вас прекрасный вкус.
   — Создается впечатление яркого света, блеска.
   — Вы совершенно правы.
   — Вам не кажется, что рама сюда не подходит?
   — Нет, мы пробовали вставлять это полотно в другие рамы, но именно эта как нельзя лучше оттеняет достоинства данной картины.
   — Возможно, вам это покажется странным, — сказал я, — но мне бы хотелось видеть эту картину в более яркой лиловой раме.
   — В лиловой раме? В первый раз слышу!
   — В природе тени имеют лиловый оттенок, — сказал я. — Устав от солнечного света, глаз останавливается на лиловом свете, чтобы успокоить уставший от напряжения зрительный нерв. Вот почему тени кажутся такими приятными в яркий солнечный день. Вот почему стоит перейти с залитой солнцем калифорнийской улицы в глинобитный испанский дом, и вы сразу чувствуете себя лучше.
   Торговец не стал спорить со мной. Человек, мало-мальски знакомый с основами торгового дела, знает, что никогда не стоит спорить с возможным покупателем картины Гораса Даттона «Восход над Сахарой» за пятьдесят семь долларов. Если бы я даже сказал, что луна сделана из швейцарского сыра, а кратеры образовались от ударов в головку сыра метеоритов, то и тогда бы этот парень только кивал и поддакивал.
   — Возможно, в этом что-то есть, — неопределенно сказал он.
   — Великий Боже, еще бы! — ответил я. — Сделайте трубку из руки, приложите к глазам и посмотрите на нее в круге… Я имею в виду, на картину.
   Он повиновался.
   — Да-да, — сказал торговец с осторожным энтузиазмом.
   — Улавливаете это, не правда ли?
   — Конечно, — согласился он, не решаясь спросить, что именно.
   — Для этой картины определенно нужна круглая лиловая рама, — настаивал я. — С золотой полоской внутри.
   — Круглая! — воскликнул он.
   — Разумеется, — снисходительно ответил я. — Совершенно уверен, художник не одобрил бы обычную прямоугольную раму на этой картине. Ее лейтмотив круг — солнце круглое, круглый ярко-оранжевый ореол вокруг него — вот о чем я толкую. Именно поэтому я смотрел на картину через круглую трубку. Мне казалось, что вы поняли.
   — Понял, понял, — заторопился он. — Просто я думал о том, что технически будет трудно изготовить круглую деревянную раму. Конечно, я понял вашу мысль.
   Лиловая рама снаружи, чтобы отдыхал глаз, и ободок позолоты внутри для усиления эффекта сияющего солнца.
   — Вот именно! — воскликнул я. — Мне хотелось поговорить об этом с самим художником.
   — Ну, конечно, если вы купите картину, я могу… — с сомнением начал торговец.
   — Разумеется, куплю, — перебил я его. — Неужели вы думаете, что я стал бы отнимать ваше время и беспокоить художника, если бы не собирался купить картину?
   Конечно, я куплю ее, и это будет удачное помещение денег, потому что в один прекрасный день художник, создавший этот шедевр, станет знаменитым.
   Я достал свой бумажник, открыл отделение, в котором лежали деньги на расходы, и отсчитал три двадцатидолларовые бумажки.
   — Как я могу встретиться с художником? — как бы между прочим поинтересовался я.
   — Я постараюсь устроить встречу, — пообещал торговец.
   — Когда?
   — Ну, я должен связаться с ним и…
   — У него есть телефон?
   — Да.
   — Тогда почему бы вам не позвонить ему сейчас? — предложил я. — Скажите, что один покупатель хочет поговорить о его картине. Мне бы хотелось получить разрешение художника на переделку рамы, ведь для этого картину придется обрезать по углам.
   — Но ведь картина теперь ваша, мистер э-э-э…
   — Биллингс, — подсказал я. — Дональд Биллингс.
   — Картина теперь ваша, и вы можете делать с ней все, что заблагорассудится.
   — Только не с произведением искусства, — нашелся я. — Человек может купить право обладать картиной, любоваться ею, повесить в своем доме, но это не дает ему права уродовать или уничтожать ее. Мне нужно получить разрешение художника.
   Торговец сказал:
   — Уверен, когда я сообщу мистеру Даттону, что вы заплатили пятьдесят семь долларов за картину «Восход над Сахарой», он не будет возражать, даже если вы ее пропустите через мясорубку. — Внезапно поняв, что зашел слишком далеко, поправился: — Ха-ха! Это, конечно, шутка. Я сейчас же позвоню мистеру Даттону.
   Торговец не позволил мне присутствовать при разговоре. Он скрылся в кабинете, но вышел оттуда через три минуты с сияющим лицом.
   — Мистер Горас Даттон, — сказал он, — живет в «Вистерия Апартментс», в квартире 316. Он очень заинтересовался, когда я сообщил ему о вашей реакции на картину. Ему очень хочется поговорить с вами. Он сообщил, что ближайшие полтора часа будет дома.
   — Прекрасно, — важно, с растяжкой вымолвил я. — А теперь прошу вас завернуть картину, дать мне расписку, и я пойду.
   — Мы можем доставить вам картину домой.
   — Нет, благодарю вас. Мне хочется, чтобы художник взглянул на нее прямо сейчас. Тем более что мне может понадобиться срочно уехать из города.
   Получив в конце концов картину и расписку, я покинул магазин и на такси добрался обратно до «Вистерия Апартментс». Я надеялся, что мне повезет и я не столкнусь в лифте или коридоре с Лоис Марлоу. Приходилось рисковать.
   Я поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка квартиры 316. Дверь распахнулась. Стоявший на пороге мужчина посмотрел на сверток у меня под мышкой.
   — Вы Биллингс? — спросил он.
   Я с достоинством кивнул головой.
   — А вы Даттон?
   — Рад познакомиться с вами. — Он с чувством потряс мою руку. — Это такая редкость — встретить человека, понимающего искусство и имеющего оригинальные идеи. Входите, входите! Как замечательно, что вы решили зайти ко мне! Мистер Биллингс, моя жена Кэролайн. Мистер Биллингс купил мою картину, дорогая. Садитесь, мистер Биллингс. Давайте вашу шляпу, положите картину сюда. Что будете пить: джин и «севен-ап» или джин с тоником?
   — Джин с тоником.
   Горас Даттон наполнил три бокала.
   Это был жилистый, подвижный человек с горящими глазами. Говорил он быстро, словно боялся не успеть сказать что-то очень важное, и при этом активно жестикулировал. Он был похож на нервного терьера, охотящегося на полевых мышей. Сначала он рыл одну нору, потом бросался в сторону и рыл другую.
   Кэролайн была не такая. Она могла сидеть и долго караулить жертву у одной норы, потом одним прыжком получала то, что хотела. На вид ей было около тридцати лет. Облегающий свитер подчеркивал достоинства ее фигуры. Кто-то, возможно, считал ее красавицей, но, на мой взгляд, общее благоприятное впечатление портило угрюмое выражение лица.
   Даттон передал нам с ней бокалы, и мы чокнулись.
   Он сказал:
   — Насколько я понял, вы хотите сменить раму на картине?
   Я поставил свой бокал, встал и принес картину. Почти благоговейно развернув, водрузил ее на стол и взглянул на полотно. Потом сложил два пальца в кольцо и с самым серьезным видом принялся рассматривать через него картину.
   Через несколько секунд Даттон сделал то же самое.
   — Лейтмотивом картины является круг, — начал я. — Солнце круглое и оранжевый ореол вокруг него тоже круглый с исходящими из центра лучами.
   — Символом солнечных лучей, — вставил Даттон.
   — Разумеется, — согласился я. — Поэтому картину следовало бы вставить в круглую раму.
   — Боже мой, Биллингс! Вы правы!
   — Мне нужно на это ваше разрешение.
   — Вы правы! Вы совершенно правы!
   — У вашей картины смелая идея, — продолжал я вешать лапшу на уши. — Она оригинальна, в ней есть сила. Словом, она великолепна!
   — Спасибо! — сиял художник. — Так приятно слышать мнение человека понимающего. Я стремлюсь интерпретировать природу. Только этим и стоит заниматься.
   — Конечно, — сказал я.
   — В противном случае, — продолжал он, — лучше выходить с фотоаппаратом и делать цветные снимки.
   Я ни цента не дам за картину, которая с первого взгляда будет понятна человеку. Все стоящее в жизни — это то, чего мы не можем понять. То, что нужно интерпретировать. Художник — это, прежде всего, интерпретатор, истолкователь.
   — Насколько ему дается выразить себя в картине, — вставил я, — настолько он создает нечто новое, оригинальное. Возможно, вы не осознаете этого, Даттон, но вы родоначальник новой школы.
   — Я?!
   — Да, вы.
   — Мне хотелось бы показать вам вещь, над которой я сейчас работаю, — заторопился он.
   — Буду счастлив.
   Я допил свой джин с тоником. Художник открыл шкаф, выволок оттуда мольберт с картиной и снял с нее тряпку.
   Это был кусок холста с разбросанными по нему разноцветными кругами и пересекавшими их красными и оранжевыми зигзагами. Я внимательно рассматривал картину. Она очень походила на связку воздушных шаров, поднятых в воздух шквальным ветром, причем молниям каким-то чудом удавалось миновать шары. Я попытался придумать ей название.
   Та картина называлась «Восход над Сахарой», а эту можно было назвать «Гроза над карнавалом».
   Я отступил на шаг, потом придвинулся ближе, затем склонил голову набок. Через минуту я кивнул.
   Даттон не мог дождаться, когда я выражу свое мнение, и опередил меня.
   — Она называется «Вдохновение», — выпалил он. — Вдохновение выражено через эти яркие вспышки, прорезающие зигзагами круги, которые представляют собой различные мысли, проносящиеся в мозгу художника.
   Я выждал добрых пять секунд, прежде чем сказать что-то. Я видел, что Даттон с лихорадочным нетерпением наблюдает за мной.
   Наконец я произнес только одно слово:
   — Великолепно!
   Лицо Даттона сияло. Он схватил мою руку и прижал к своей груди:
   — Биллингс, вы единственный человек, который способен по-настоящему оценить произведение искусства.
   Я еще посмотрел на «Вдохновение», затем торжественно проговорил:
   — Кажется, я нашел человека, способного сделать это!