Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог выпросить у Пилата разрешение похоронить тело, мог сохранить чашу, которую Иисус благословил для учеников на Тайной Вечере — хотя Иоанн о том не упоминает. Но он не мог бы завладеть казенным боевым оружием римлян.
   А вот центурион... Эркенберт задумчиво листал страницы Библии, переходя от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в трех из них, и во всех трех сказал почти одно и то же: у Луки — «истинно Человек Этот был праведник», у Марка"истинно Человек Сей был Сын Божий", у Матфея — «воистину Он был Сын Божий». А в четвертом Евангелии, от Иоанна, не мог ли автор упомянуть центуриона, как «одного из воинов»? Если центурион, выполняя свои обязанности, пронзил грудь Иисуса, а затем увидел чудо или ощутил его присутствие — что было бы для него естественней, чем хранить и беречь свое-копье?
   А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт повернулся к другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, по-видимому, сборнику писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в разное время разными людьми, к книге, которую большинство библиотекарей давно отправили бы отскоблить для повторного использования. Эркенберт занялся письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично. Письмо римского времени, написанное на латыни — на плохой латыни, с интересом отметил Эркенберт, на латыни человека, знающего только команды и незнакомого с откровениями грамматики, — в заголовке извещало, что послано каким-то Гаем Кассием Лонгинусом, центурионом Тридцатого легиона Victrix. Оно с благоговением живописало распятие бунтовщика в Иерусалиме и было адресовано центурионом домой для — Эркенберт не смог разобрать имени, но определенно что-то германское, не то Бинген, не то Зобинген.
   Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо явно переписывалось несколько раз, но за столько-то веков и не могло быть иначе. Если бы переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал бы он делать такую убогую копию, таким жутким почерком? Что касается самой истории, Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа Нашего тридцать третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли. Или из Англии, если угодно. Разве сам великий Константин, сделавший христианство официальной религией империи, не был объявлен императором в родном для Эркенберта Йоркском соборе?
   Главным текстом был третий, современный, написанный, как Эркенберт определил по стилю, не ранее чем лет тридцать назад. Это было описание жизни и смерти императора Карла Великого, чьи выродившиеся потомки — по мнению архиепископа Гюнтера — ныне бездарно правили Западом. Многое было уже известно Эркенберту: войны императора, его покровительство учености. Как ни на минуту не забывал Эркенберт, Карл призвал Алкуина, тоже жителя Йорка, тоже скромного английского дьякона, управлять судьбами и просвещением всей Европы. Алкуин был человек большой учености, это так. Но учености книжной, а не практической. И он не был «арифметикусом», как Эркенберт. Нигде не сказано, что арифметикус не может быть так же велик, как поэт.
   Но в этих хрониках Карла Великого было нечто, о чем Эркенберт действительно никогда не слышал раньше пока Римберт не подсказал ему. Не о том, как император умер, что было общеизвестно, но о предвестивших смерть знамениях. Эркенберт переложил книгу под яркий солнечный свет и углубился в чтение.
   Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов, в полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa, подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы — это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла публично стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И когда она упала, утверждала хроника, конь императора заблажил и сбросил его. Он сбросил его так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье, которое Карл держал в левой руке, вырвалось и упало за много ярдов. В это самое время в императорской часовне в Аахене слово «Принцепс» или «Принц» навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою честь. Карл умер через несколько недель, сообщалось в книге, и до самого конца настаивал, что все эти знамения вовсе не означают, будто бы Бог отвернулся от него. И все же самым грозным из них было падение копья, каковое император перед этим всегда носил с собой — ведь это копье, утверждал хронист, было не что иное, как beata lancea. Святое Копье германского центуриона Лонгинуса; в юности император Карл забрал его из тайника в Кельне и никогда с ним не расставался во всех своих многочисленных походах и войнах.
   Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы мира. Но ни один мудрец не знал, где оно теперь, потому что графы Карла Великого после его смерти разыграли копье в кости, и никому уже не открыли, кто тогда выиграл.
   А если верить Римберту, никто не знает и до сих пор, подумал Эркенберт, отрываясь от книги. По сведениям архиепископа. Святое Копье было увезено графом Регинбальдом в Гамбург и хранилось там, как реликвия, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но с тех пор, как северные язычники двадцать лет назад разграбили Гамбург, оно исчезло. Украденное каким-нибудь варварским царьком или ярлом. Может быть, уничтоженное.
   Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять ее. А если оно украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.
   Значит ли это, что какой-нибудь вождишка этих святотатцев станет повелителем Европы, новым Карлом Великим? Вспомнив Рагнара Волосатую Штанину, которого он сам отправил в змеиную яму, и его сыновей, Убби, Хальвдана, Ивара и, самое худшее, Змеиного Глаза, Эркенберт ощутимо съежился от страха.
   Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее необходимо оттуда вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт. Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова объединить христианский мир. Но где гарантии, что вся эта история о копье, распятии и германском центурионе не может оказаться просто вымыслом? Побасенкой?
   Оставив книги, Эркенберт подошел к окну и засмотрелся на мирный весенний пейзаж. Он пришел в библиотеку, чтобы проверить документы, и он их проверил. Они выглядели достоверно. В рассказанных историях концы с концами сходились. Более того, он понял, что это правильные истории. Ему хотелось поверить в них. И он знал, почему хочет этого.
   «Вся моя жизнь, — думал Эркенберт, — отдана в руки бездарей». Неумехи архиепископы вроде Вульфира, неумехи монархи вроде Эллы или придурка Осберта перед тем, тупые таны, полуграмотные попы, получившие свои места только благодаря какому-нибудь родству с великими. Англия была страной, где все его начинания каждый раз оказывались построенными на песке.
   Но все было по-другому в этой стране германских князей-архиепископов. Здесь поддерживался порядок. Советчиков подбирали за их ум и образованность. Практические вопросы решались безотлагательно, и те, кто разбирался в них, всячески приветствовались. И природные запасы здесь были гораздо богаче. Эркенберт знал, что удостоился величайшего внимания Гюнтера просто потому, что распознал в деньгах архиепископа серебро высокой пробы и спросил, где оно добывается. В новых шахтах, ответили ему, в горах Гарца. Ну, а человек, умеющий очищать серебро и отделять от него примесь свинца, здесь всегда в цене.
   «Да, — подумал Эркенберт. — Мне нравятся эти люди. Я хочу, чтобы они приняли меня как своего». Но примут ли? Эркенберт уже ощутил их отчаянную гордость своим происхождением и языком и знал, что он — чужой. Он был невысоким, да еще и темноволосым, а они ценили рослость и светлые волосы, считая их своим отличительным признаком. Может ли быть так, что его судьба — здесь? Эркенберту нужен был знак.
   Лучи послеполуденного солнца неумолимо ползли ho аналою и полкам с книгами. Отвернувшись от окна, Эркенберт увидел их сияние на открытой странице. Поблескивал золотом обильно украшенный инициал, выполненный в виде фантастического рисунка переплетенных змеиных тел, сверкающих серебром и рубинами.
   Это английская работа, подумал Эркенберт. Он заново осмотрел гигантскую Библию, которую прежде листал, интересуясь только текстом, а не ее оформлением или происхождением. Определенно английская работа, и притом из Нортумбрии. Может быть, и не из Йорка, а из Вермута или scriptorium великого Беды из Джарроу тех времен, когда еще не пришли викинги. Как эта Библия попала сюда?
   Как сюда пришло христианство? Для Карла Великого Гамбург и Бремен были языческими городами. Веру принесли сюда английские миссионеры, люди одной с ним крови, благословенные Уиллиброрд, Уинфрит и Уиллебальд, ниспровергатель идолов. «Мои соотечественники передали им великий дар, — сказал себе Эркенберт в приступе гордости. — Христианское учение и знания, как ему следовать. Если кто-нибудь попрекнет меня моим происхождением, я напомню об этом».
   Эркенберт аккуратно вернул драгоценные книги на полки и вышел. Арно, советник архиепископа, сидел на скамье во дворике. При появлении маленького дьякона он поднялся.
   — Ну как, брат? Ты удовлетворен?
   Эркенберт улыбнулся в приливе уверенности и энтузиазма:
   — Полностью удовлетворен, брат Арно. Можешь считать, что преподобный Римберт обратил в свою веру первого иностранца. Благословен тот день, когда он рассказал мне об этой величайшей из реликвий.
   Арно улыбнулся, возникшее было напряжение спало. Он уважал маленького англичанина за ученость и проницательность. И в конце концов — разве англичане не разновидность тех же самых саксов?
   — Ну что ж, брат. Не заняться ли нам богоугодным делом? Поисками Святого Копья?
   — Да, — с чувством откликнулся Эркенберт. — А потом делом, ради которого Копье было послано — поисками подлинного короля, нового римского императора на Западе.
* * *
   Шеф валялся на спине, по временам проваливаясь в полудрему. Флот должен был отправиться в плавание следующим утром, и судя по всему, что Бранд рассказывал о трудностях морской жизни, спать следовало при каждой возможности. Но вечер выдался трудным. Шеф обязан был принять всех своих капитанов, десять английских шкиперов, которых с трудом подобрал, чтобы командовать минетными кораблями, и сорок с лишним викингов Пути, которые вели его обычные суда. Пришлось произнести много тостов и не забыть при этом никого из них.
   Потом, когда он от них отделался и надеялся доверительно потолковать с Брандом, оказалось, что его выздоравливающий друг пребывал в дурном настроении. Он отказался идти с Щефом на «Норфолке», предпочитая свой собственный корабль и команду. Он утверждал, что не будет удачи, раз так много людей во флотилии не знают haf, — слов запретов, с помощью которых моряки избегают прямо упоминать о всяких сулящих беду вещах вроде женщин, кошек или священников. Обнаружив, что покинут даже Торвином, который собирался плыть на «Норфолке», Бранд снова пустился пересказывать мрачные легенды своей родины, в основном о невиданных морских тварях, о русалках и марбендиллах, о людях, которые разгневали эльфов из шхер и были превращены в китов, а под конец — легенду о нечестивце и безбожнике, чья лодка исчезла в морской пучине, схваченная длинной рукой, покрытой серыми волосами. На этом Шеф прервал беседу. Сейчас он лежал, со страхом ожидая, что ему привидится во сне.
* * *
   Когда пришел сон. Шеф сразу понял, где он очутился. Он попал в Асгард, обитель богов, и стоял он как раз перед самым большим зданием Асгарда, Валкаллой, домом Один а для героев. В отдалении, хотя все еще в пределах Асгарда, виднелась обширная равнина, на которой разыгрывалась какая-то хаотическая битва: бой без линии фронта, в котором каждый бился против всех, сраженные то и дело падали, обливаясь кровью.
   День шел, а люди падали и больше не вставали. Бой распался на ряд поединков. Побежденный умирал, победитель находил себе нового противника. Под конец остался один-единственный человек, жестоко израненный и опирающийся на огромный окровавленный топор. Шеф услышал неясные отдаленные выклики «Хермот!», «Хермот!» Мертвые стали подниматься, их отсеченные руки и ноги прирастали вновь, зияющие раны затягивались. Помогая друг другу подняться, убивавшие друг друга воины со смехом вспоминали, как это происходило. Постепенно они выстроились в ряды и маршем направились к огромному зданию, шеренгами по двенадцать и длиной колонной в тысячи бойцов. Во главе шел воин с огромным топором. Они обогнули здание в нескольких футах от незамеченного Шефа, свернули влево и, не смешав рядов и не сбавляя шага, направились в здание через двухстворчатую дверь, ныне широко распахнутую. Дверь захлопнулась. Свет даже в Асгарде начал меркнуть. Изнутри послышался шум пирующих.
   Тут к дверям проковылял человек в грубой одежде. Глядя на него. Шеф понял, что только в Асгарде такое создание могло бы жить. Его туловище было разорвано надвое, и верхняя половина раскачивалась без всякой связи с ногами. Ребра были широко распластаны наружу, талия расплющена, словно растоптанная каким-то массивным животным. Из-под одежды торчали развороченные внутренности.
   Он дошел до ворот Вальгаллы и уставился на них. Изнутри раздался голос, один из тех могучих голосов, которые Шеф слышал раньше: недовольный и циничный голос его собственного патрона — или отца — бога Рига, покровителя ловкачей и обманщиков. Нет, голос холодный и скрежещущий. Это хозяин дома, подумал Шеф. Это сам могучий Один.
   — Кто прислал тебя, человечишка? — произнес голос. Шеф не Мог услышать глухой ответ, но владелец голоса услышал его.
   — А, — произнес голос, — узнаю его работу. Среди моих героев для него найдется местечко. Когда придет время.
   Распластанный человек заговорил снова и снова беззвучно.
   — Ты?сказал могучий голос. — Для тебе подобных здесь нет места. Кто ты такой, чтобы встать в рядах против отродья Фенриса, когда мне понадобятся воины? Убирайся. Иди на кухню. Может быть, моему управляющему Тьялфи нужен еще один блюдолиз.
   Распластанный человек повернулся и похромал прочь вокруг здания, в направлении, противоположном тому, откуда пришло войско. На его лице Шеф заметил выражение такого беспросветного отчаяния, какое надеялся никогда больше не увидеть.
* * *
   Это человек, которому даже смерть не принесла умиротворения, подумал Шеф. Даже боги допускают такое зло? Что заставляет их быть настолько жестокими?

Глава 3

   Со своего наблюдательного пункта на корме переднего корабля Шеф посмотрел назад вдоль кильватерной линии. «Бедфордшир», четвертый корабль каравана, снова выбился из строя, что беспрестанно делал с тех пор, как они способом проб и ошибок пришли к нынешнему строгому походному построению. Все десять английских линейных кораблей, как упрямо называл их Ордлаф, шли курсом строго на восток, и юго-западный ветер дул сзади и сбоку — удобней не придумаешь, гораздо лучше, чем было в плавании у немецких берегов близ устья Рейна, когда ветер дул точно сзади. И все равно «Бедфордшир» постепенно отваливал в сторону открытого моря.
   Нет смысла кричать на идущий сзади корабль, чтобы по эстафете передали приказ капитану «Бедфордшира». Тот прекрасно знал, как важно держаться в строю, на ночных стоянках ему об этом многократно кричали все остальные шкиперы. В конструкции его корабля была какая-то ошибка. По той или иной причине у него получался очень сильный «подветренный снос», который всегда проклинал Ордлаф. Этим нужно заняться, когда они вернутся в док. А пока «Бедфордшир» сделает то, что всегда — выйдет из строя ярдов на сто, а затем переложит парус и вернется на свое место. В то время как остальные шли более или менее прямо, «Бедфордшир» описывал пологие вытянутые зигзаги, подобные узору на литом мече.
   Большого вреда в том нет, по крайней мере сейчас, заключил Шеф. Хотя он помнил об одной вещи, которую понял несколько дней назад, когда он и остальные новички наконец перестали травить через борт. Причина, по которой викинги правили морями и могли появляться в любом месте западного мира, несмотря на все предосторожности и противодействие христианских королей, была проста,они очень хорошо умели делать одно неожиданно трудное дело: ходить под парусом.
   Матросы и шкиперы, которых Шеф набрал в английских портах, были по-своему неплохими моряками, но по-своему, а не так, как викинги. Почти сплошь рыбаки, что они умели — так это вернуться домой живыми. Если их детишки сидели с пустыми животами, они, как и Ордлаф, шли в море почти при любой погоде. Но им не нужно было добираться никуда дальше соседней банки или косы, и уж совсем не требовалось появляться где-то быстро и внезапно. Что касается сухопутных членов команды, обслуживающих арбалеты и «мулы», морской быт для них оказался тяжким испытанием. Не меньше шести из них, пытаясь справить нужду, уже свалились за борт, хотя в спокойных прибрежных водах их, конечно, выловили. Главная причина, по которой Шеф требовал ночью останавливаться на стоянку, а не продолжать движение, — он страшился последствий попытки приготовить пищу на ходу.
   От «Бедфордшира» с его проблемами Шеф повернулся к унылому песчаному берегу, скользящему с правой стороны — «по штирборту», как говорили моряки — со стороны, где было установлено длинное рулевое весло.
   Шеф развернул большой свиток пергамента, на который пытался наносить карту незнакомых территорий. Многое ему рассказывали встреченные обитатели прибрежных островов — это были, разумеется, жители Фризских островов, которые ощущали свою близость одновременно и к англичанам из-за родственного происхождения, и к людям Пути, чью религию и обряд основал сто пятьдесят лет назад их собственный ярл Рад-бод. Но самое главное, на Фризских островах жили беднейшие из бедных. На их изолированных от берега песчаных косах, иногда миль до двадцати в длину, но никогда не шире одной мили, при набеге викингов ни хижина, ни стадо овец не могли просуществовать дольше десяти минут. Островитяне жили самым малым и то готовы были бросить в любой момент.
   Это не значит, что они не мечтали о мести. Как только по островам разнеслась весть, что этот странный флот — английский и идет он войной на викингов, каждый вечер на огонек стали появляться люди, готовые поделиться сведениями за кружку пива или за серебряную монетку новой чеканки.
   С их слов картина была ясна. За Ийссельмеером начиналась гряда островов, которые, как и прилегающий берег, тянулись на восток и чуть-чуть к северу. На дальнейшем пути названия островов становились более понятными. Тремя днями раньше они прошли Тексел, Влиланд и Терсхеллинг — Шеф не представлял, что могли означать эти слова. Но потом объявился Схирмонниког, а за ним шел ряд сходных названий — Лангеог, Спикерог и Норденей. Их понять было легко, потому что oog в гортанном фризском языке означало «ей», остров, a koog походило на знакомое норфолкское «кей», отмель.
   Все эти острова были просто песчаными банками, наносами от столетиями стекавших в море речных вод, постоянно грозивших занести все илом. Впервые цепь разрывалась в устье реки Эмс. Дальше шло сдвоенное устье Яде и Везера, где-то внутри скрывавшее укрепленный епископальный город Бремен. Впереди, за Вангерогом, последним в длинной цепи Фризских островов, скользивших сейчас справа по борту, в море впадала могучая Эльба, в устье которой располагались порт и цитадель Гамбурга с его властителем — архиепископом. Гамбург, разграбленный викингами пару десятилетий назад, — как рассказывал принимавший в том участие Бранд, — был уже отстроен заново, самое острие христианского меча, нацеленного на Данию и дальше на Скандинавию.
   Еще будет время зайти в Гамбург и Бремен. Но не сейчас. Сейчас Шеф намеревался прорваться через устье Эльбы к тому месту, где берег заворачивал на север в сторону Северо-Фризских островов и полуострова Ютландии, южной части Дании. В сторону равнин, с которых — как утверждал кое-кто из его моряков — англичане в свое время, столетия назад, отправились грабить Британию и бить римлян. Шеф ощутил легкое волнение. Кто знает, вдруг там все еще остались англичане, которых можно было бы поднять на борьбу против несомненно угнетающих их датчан? Но будет достаточно, если он хотя бы доберется до тех мест — и вернется назад, испытав свои корабли и прибавив своим морякам уверенности и опыта.
   Что нам действительно нужно, размышлял Шеф, разглядывая пометы на карте, так это сведения о том, что лежит внутри цепи островов, между островами и побережьем. Если бы флот мог идти там, мы не боялись бы ветра и непогоды и нехватки пресной воды, прогуливаясь себе как дома по фарватеру Уза и Стаура. Скрывались бы в засаде, чтобы наброситься на флот викингов.
   Но Ордлаф наотрез отказался вести флот вдоль берега, и Бранд поддержал его. Лоцманские воды, повторял он. Не суйся в них без человека, который здесь родился и вырос и которому можно доверять. Косы, мели, течения, приливы. Посадить судно на песчаную банку или скалу так же легко, как на мысе Фламборо. Даже легче, добавил Ордлаф. Мыс Фламборо, по крайней мере, виден.
   Шеф не переставал удивляться, насколько велико презрение викингов к английскому морскому искусству. За время похода оно только нарастало, насмешки викингов становились все резче, и Шефу уже пришлось удерживать команду «Норфолка» — они рвались зарядить «мула» и отправить несколько самых смешливых на дно. С тех пор они шли своим нынешним походным строем: десять кораблей тащились вдоль берега, прилагая все усилия, чтобы поддерживать приличную скорость, в то время как сорок вспомогательных судов — все ведомые викингами, все построенные на берегах Каттегата или норвежских фьордов, но все имеющие на парусах вышитые молот и крест королевств Пути — высокомерно летели по волнам далеко впереди и значительно мористей. При этом никогда не скрываясь из виду. На горизонте всегда маячил парус, пристально наблюдающий за неуклюжими потугами англичан и не менее пристально следящий за остальными кораблями Бранда, скрытыми где-то за горизонтом.
   Посмеяться они умеют, думал Шеф. И умеют ходить под парусом, надо признать. Но сейчас у нас нечто вроде захвата Йорка, новый вид войны. Моим людям не требуется стать лучшими моряками со времен Ноева ковчега. Им просто нужно быть на море. Если мимо нас захотят пройти Рагнарссоны или другие проклятые пираты Севера, им придется подойти на дальность выстрела. А тогда мы их потопим. Лучший в мире моряк ничего не сможет сделать на разбитом корыте.
   Он скатал свой свиток, сунул его в провощенный кожаный чулок и прошел вперед похлопать по надежной раме «мула». Квикка, ныне главный катапультер-капитан флота, ухмыльнулся щербатым ртом при виде этого жеста. В своей доле прошлогодней добычи он получил сорок акров доброй земли и юную невесту, буквально невообразимое богатство для того, кто был рабом у монахов Кроуленда, не имея ничего своего, кроме волынки из рога с пузырем. Однако он бросил все, и даже свой шелковый наряд, ради этого морского похода. Трудно сказать, чего ему не хватало — богатства или чудес.
   — Сюда движется парус! — неожиданно закричал впередсмотрящий со своего насеста на рее в пятнадцати футах над головой Шефа. — И сзади я вижу еще несколько! Все идут прямо на нас!
   «Норфолк» мгновенно накренился, когда встревоженные моряки бросились к левому борту — бакборту, — чтобы взглянуть своими глазами. Минутное смятение, и боцман с помощниками отогнали их назад. Ордлаф ловко вскарабкался по свисающему с реи канату с узлами, глянул в сторону, куда указывал палец впередсмотрящего. С напряженным выражением лица соскользнул вниз, доложил:
   — Это Бранд, господин. Все его корабли мчатся назад так быстро, как только возможно при боковом ветре. Они увидели что-то достаточно серьезное. Они встанут борт о борт с нами, когда, — он показал на небо, — солнце дойдет дотуда.
   — Лучше и быть не может, — сказал Шеф. — Ясное утро и долгий день для битвы. Скрыться пиратам некуда. Подай людям обед пораньше, — он сжал свой амулет, серебряную лесенку. — Да пошлет мой отец нам победу. А если Одину нужны герои для Вальгаллы, — добавил он, вспомнив свой сон, — пусть возьмет их на той стороне.
* * *
   — Так, и что же нам делать? — спросил Сигурд Змеиный Глаз. Он говорил со своими двумя братьями, стоявшими по бокам от него на носу «Франи Ормр». — Флот впереди, идет прямо на нас, а потом они вдруг разворачиваются и уходят, как будто узнали, что дома их жены стали предлагать себя всем, кто вернулся раньше.
   Позади раздался голос шкипера «Ормра», Вестмара:
   — Прошу прощения, господин. Здесь Храни, впередсмотрящий, он хочет что-то сказать.
   Сигурд повернулся и взглянул на юношу, которого вытолкнули вперед. Парень, как и почти вся команда, пятьдесят отборных ратоборцев Сигурда, был в расцвете сил. Однако нищий, без единой искорки золота, и меч с простой костяной рукояткой. Отобран Вестмаром в команду, вспомнил Сигурд, за свою зоркость. Сигурд не удостоил его разговором, просто поднял одну бровь. Уставившись в знаменитые змеиные глаза, со зрачками, окруженными белками, Храни покраснел и замялся. Потом собрался с духом, сглотнул и начал: