— Ни в коем случае.
   Донна Мария шаловливо кинула ему конверт и выбежала из комнаты. Схватив драгоценные бумаги, Артур бросился к окну. Да, вот они, эти имена. Но ничего более. Он свободно вздохнул.
   Было бы неверно думать, что его терзал испуг или раскаяние: он просто был поражен неожиданностью происшедшего. Как многие очень впечатлительные люди, он был не чужд суеверию. Услышав имя Деварджеса, он сразу припомнил и сопоставил анализ своего характера, данный вчера отцом Фелипе, грустное вечернее раздумье в храме, случайные обстоятельства, в силу которых именно он — а не его компаньоны — поехал на этот раз в Сан-Антонио, и поразительную находку никому не известной второй губернаторской дарственной, которую именно ему предстояло отстаивать в суде. Однако достаточно было Артуру освоиться со своими переживаниями, как к нему вернулась обычная быстрота и ясность мысли. Разумеется, он не станет добиваться признания дарственной грамоты Сальватьерры; отговорит от этого и других. Дарственная на имя Деварджеса, конечно, подлинная. Но почему она у Гэбриеля? Если он юридический наследник Деварджеса, почему он не оформит свои права законным порядком? И куда девалась Грейс?
   Мысль о Грейс вызвала в его душе легкое сентиментальное чувство, но ни стыда, ни раскаяния он не испытывал. Он был бы искренне рад оказать ей добрую услугу. Поток времени унес с собой то, что было романтического в их отношениях; его нынешнее желание быть ей полезным, без сомнения, лишь свидетельствует о благородстве и изяществе его натуры. Он посоветует своей очаровательной клиентке пойти на компромисс, потом разыщет Гэбриеля и Грейс, потолкует с ними дружески и уладит дело к общему удовольствию. Разве не ясно теперь, что его внезапное волнение — результат чрезмерной совестливости и обостренного чувства чести? Да, он слишком утончен, слишком чувствителен для своей профессии! Только теперь он понял, какой дельный совет дал ему отец Фелипе. Нужно надежно застраховать себя от этих романтических бредней!
   Когда миссис Сепульвида вернулась, Артур уже полностью восстановил свое душевное равновесие и был весьма доволен собой. Он сказал, что за время ее отсутствия продумал дело до конца и что ценные замечания, которые она сделала, прежде чем передать ему документы, весьма облегчили ему работу. Сейчас он готов перейти к ее делам и тешит себя надеждой, что она изложит их ему столь же ясно и толково, как изложила дела своей подруги. Артур был так любезен и так обаятелен, что, когда их позвали завтракать, вдова была уже без ума от него и даже простила ему свое давешнее разочарование. Когда же после завтрака он предложил ей проехаться верхом по взморью для того, как сказал он, чтобы позабыть обо всех и всяческих простудах и убедиться на деле, что Сосновый мыс можно обогнуть, не выплывая в открытое море, — она тотчас согласилась, даже не подумав как следует, что скажут об этом городские кумушки. В самом деле, что худого, если она прогуляется верхом с юрисконсультом ее покойного супруга, который посетил ее, как всем известно, по чисто деловому поводу и так дорожит своим временем, что уезжает, даже не доведя дела до конца? А кроме того, с ними поедет Пепе, который будет сопровождать ее на обратном пути.
   Ни Артуру, ни донне Марии, разумеется, даже не приходило на ум, что они обгонят толстого и ленивого Пепе; что, помимо дел, у них найдутся и другие темы для разговора; что день так изумительно хорош, что им придется не раз останавливать коней, чтобы полюбоваться сверкающей морской гладью; что шум прибоя так оглушителен, что разговаривать им придется, сблизив головы, и не раз теплое дыхание донны Марии коснется лица Артура; что седло донны Марии ослабнет и ей придется сойти с лошади, чтобы Артур мог подтянуть подпругу, а потом Артуру придется взять ее на руки, чтобы помочь ей снова сесть в седло. В конце концов они успешно обогнули Сосновый мыс, и Артур уже давал последние юридические советы молодой женщине, одной рукой держа ее за руку, а другой высвобождая длинную прядь ее волос, которая по воле ветра вдруг обвилась вокруг его шеи, заставив его невольно покраснеть, — когда мимо по дороге прогромыхала старомодная семейная карета, запряженная четверкой мулов в украшенной серебром сбруе.
   Донна Мария, залившись румянцем и рассмеявшись, отодвинулась от Артура и, отняв у него свою руку, послала воздушный поцелуй вслед удалявшейся карете. Артур сконфуженно рассмеялся, в свою очередь, и взглянул на свою спутницу, ожидая разъяснений.
   — Вы, как видно, совсем потеряли голову, сударь! Знаете ли вы, кто это проехал?
   Артур признался, что не имеет представления. Он даже не заметил кареты.
   — Что ж, вы многое потеряли. Это была ваша прелестная юная клиентка.
   — Но я даже не видел ее, — засмеялся Артур.
   — Зато она вас видела. Она глядела на вас во все глаза. Adios!

6. ДЕВА ПЕЧАЛИ

   — Сегодня ты не уедешь, — сказал отец Фелипе Артуру, когда тот на другой день утром вышел в трапезную к раннему завтраку.
   — Не пройдет часа, как я уже буду в пути, отец мой, — весело возразил Артур.
   — Да, в пути, только не в Сан-Франциско, — сказал священник. — Послушай-ка, что я скажу. Твое вчерашнее пожелание сбылось. Тебе предстоит свидание с прекрасной индианкой. Я вижу, ты все еще не понимаешь меня. Донна Долорес прислала тебе приглашение.
   Лицо Артура выразило удивление. Во всяком случае, оно не выразило той радости, какой ожидал отец Фелипе, и священник, взяв понюшку табаку и подняв глаза к небу, философически пробормотал: «Ah, lo que es el mundo!20 Когда его желание наконец исполняется, он равнодушен. Пресвятая дева!»
   — Приписать ли это вашим заботам, отец мой?
   — Избави бог! — поспешно возразил отец Фелипе. — Верь мне, сын мой, я здесь ни при чем. Когда вчера, перед вечерней, донна Долорес уезжала отсюда, она не проронила ни словечка. Должно быть, ты обязан этим твоей приятельнице, миссис Сепульвида.
   — Не думаю, — сказал Артур. — Мы так подробно обсудили все обстоятельства дела, что ей не требовалось устраивать мне личное свидание с донной Долорес. Bueno! Пусть будет так! Я еду!
   Все же ему было не по себе. За завтраком он молчал и почти ничего не ел. Опасения, так победно развеянные им вчера, вернулись назад и набросились на него с новой силой. Нет ли каких-либо особых обстоятельств, связанных с этой столь неожиданно обнаружившейся дарственной? Миссис Сепульвида могла ведь и не знать о них. Почему таинственная затворница, избегавшая свидания с ним, столь важного для успеха ее дела, вдруг теперь, когда надобность в свидании отпала, непременно хочет его видеть? Что, если она связана с Гэбриелем и Грейс и ей знакомы все обстоятельства их жизни? Что они успели рассказать донне Долорес о нем, Артуре Пуанзете?
   Вчера, когда миссис Сепульвида вдруг произнесла имя Гэбриеля Конроя, он встретил возникшую угрозу спокойно, без паники. А сейчас? Что, собственно, нового случилось за это время? Если его ждут какие-либо обвинения, разве не сумеет он их парировать. Экий, право, вздор! И тем не менее с новым тяжелым чувством он принялся раздумывать, не связано ли сегодняшнее приглашение донны Долорес со вчерашней минутной встречей у Соснового мыса? Разве не могло случиться так, что его любезничанье с донной Марией, да еще, быть может, какое-нибудь неосторожное словцо добрейшего, но, право же, совсем выжившего из ума отца Фелипе возмутили его прелестную клиентку, если она осведомлена о его прежнем романе с Грейс? Чтобы быть дурного мнения о другом человеке, вовсе не обязательно быть дурным самому. Чистая, благородная, быстро воспламеняющаяся душа, истолковывая и судя людские поступки, может легко прийти к столь абсурдным и столь прискорбным для человечества выводам, до которых не додумается последний дурак и невежда, погрязший в самых мрачных предрассудках.
   Артура лихорадило от всех этих мыслей и догадок, в которых сказывалась противоречивость его характера; если чувствительная сторона его натуры трепетала при мысли о предстоящем свидании, то воинственный инстинкт гнал его вперед. За час до назначенного времени он вскочил в седло и помчался во весь опор к Ранчо Святой Троицы.
   Путь лежал прочь от моря; нужно было проехать три лиги к нагорью. Но когда Артур выбрался на плато, словно вытянутое в глубь материка, ровное, без реки, без ручейка, иссушенное яростным солнцем до того, что оно все полопалось от жары и было теперь покрыто зияющими трещинами и расселинами, он невольно придержал коня. Трудно было представить себе что-либо более унылое, монотонное, противное всему живому, чем эта огромная, залитая ярким солнечным светом, безрадостная пустыня. Порой казалось, что это и не суша совсем, а безлюдный, бескрайний океан, выутюженный до неправдоподобной гладкости северо-западными штормами, излившими на него все свое бессильное бешенство. Куда ни проникал взгляд, всюду царило все то же безжизненное однообразие. Даже пасущиеся черные стала, проползавшие по равнине, где-то там, в прозрачной дали, не в силах были оживить пейзажа; напротив, они лишь подчеркивали мертвенность его застывших очертаний. Ни ветер, ни солнце, ни небо не меняли бесстрастного, ничего не говорящего лика пустыни. Это был словно символ Терпения — безнадежного, истощающего, неизбывного Терпения, беспредельного, как сама Вечность.
   Артур ехал уже около часа, когда вдруг, в миле перед ним, словно поднявшись из-под земли, на фоне неба обрисовалась какая-то неправильной формы стена. Сперва он подумал, что это falda, отрог горной цепи, спустившийся вниз в долину. Но вскоре он различил за темной линией необожженного кирпича грязновато-красную черепицу. Когда же он спустился по склону в русло давно высохшего потока и выбрался на противоположный берег, то оказался у невидимого до того корраля и был встречен воронами в запыленном полуиспанском-полусвященническом одеянии, которые, взлетев, приветствовали хриплым карканьем его прибытие в Ранчо Святой Троицы. За час езды это были первые звуки, нарушившие размеренное позвякивание шпор да стук конских копыт по сухой земле. И тогда, как требовал обычай этих мест, он привстал на стременах, вонзил шпоры в бока своего мустанга, отпустил длинный, плетенный из конского волоса, украшенный галуном повод и ринулся бешеным галопом прямо туда, где двенадцать вакеро с деланно безразличным видом уже целый час ожидали его приезда у ворот усадьбы. Когда он подскакал к ним, они выстроились в два ряда, пропуская его к воротам, приподняли глянцевитые с жесткими полями черные сомбреро, пришпорили своих коней и в ту же секунду исчезли, словно растаяли в воздухе. Когда Артур спешился на каменном мощеном дворе, он был совершенно один.
   Появился слуга-индеец и молча принял у него повод. Другой пеон, также не произнеся ни слова, повел его за собой по коридору, где на низких перилах висели серапе и чепраки, поражавшие непривычный взгляд варварским смешением красок, и ввел в переднюю с голыми стенами, где третий индеец, седой старик с лицом, сморщенным, как сухой табачный лист, сидел на низком деревянном ларе в позе терпеливого ожидания. Воззвав к своей легко возбудимой фантазии, Артур тут же представил себе, что индеец сидит здесь с самого основания миссии и поседел, ожидая его — Артура — появления. Поднявшись, индеец обратился к Артуру по-испански со степенными словами приветствия, после чего провел его в большую по размерам, тщательно обставленную приемную и с поклоном удалился. Артур уже не впервые сталкивался с этими церемонными обычаями, но на сей раз они, казалось, таили в себе какое-то особое значение, и он с тревогой глядел на растворившуюся дверь в дальнем конце комнаты. Незнакомый пряный аромат напомнил ему не то какое-то восточное курение, не то пахучую индейскую травку; на пороге появилась старуха, согнувшаяся под тяжестью лет, коричневолицая, с сумрачным взглядом. Она почтительно приветствовала гостя:
   — Вы дон Артуро Пуанзет?
   Артур поклонился.
   — Донна Долорес не вполне здорова и просит извинить ее. Она примет вас в своей спальне.
   Артур снова поклонился.
   — Bueno. Прошу войти.
   Она указала на открытую дверь. Узким коридором, пробитым в толще кирпичной стены, Артур прошел в другую комнату и стал в дверях. Хотя после залитого солнцем двора Артур успел побывать в двух комнатах, где царил полумрак, он оказался все же неподготовленным к тьме, которая встретила его в этой комнате. В первые секунды он не различал ничего, кроме неясных очертаний каких-то предметов. Потом он увидел кровать, домашний алтарь и софу в противоположном конце комнаты Скудный свет, проникавший через узкие окна — две расщелины в толстой стене, — почти не разгонял тьмы. Потом Артур увидел полулежавшую на софе женщину; ее белое платье ниспадало грациозными складками до самого пола; лицо было полузакрыто веером.
   — Вы говорите по-испански, дон Артуро? — спросил из-за веера отлично модулированный голос на безукоризненном кастильском наречии. Артур мгновенно повернулся навстречу незнакомому голосу; внимать ему было наслаждением.
   — Немного.
   На самом деле Артур гордился своим испанским языком, но в этом случае скромность его ответа была неподдельной.
   — Присядьте, дон Артуро.
   Старуха указала ему на стул, стоявший в нескольких шагах от софы, и он сел. В ту же минуту сидевшая напротив него женщина быстрым изящным движением сложила свой большой черный веер и открыла лицо.
   Сердце в груди Артура сперва подскочило, а потом, как ему показалось, перестало биться совсем. На него глядели огромные, сияющие, необыкновенной красоты глаза; черты лица женщины были некрупные, европейского склада, точеные; овал лица идеальный; цвет кожи был цветом полированной меди. Подумав так, он тут же стал искать других сравнений; это мог быть цвет золотистого хереса, пенковой трубки, осенней листвы, коры земляничного дерева. Одно оставалось бесспорным — прекраснее женщины он не видел в своей жизни.
   Быть может, дама прочитала в глазах Артура его мысли, потому что она тихо раскрыла свой веер и снова спрятала лицо. Артур жадно озирал изящную фигуру незнакомки вплоть до крохотной ножки в белой шелковой туфельке. Ему пришло в голову, что облекавший ее странный наряд, если не считать того, что он был белым, легко мог бы сойти за монашеское одеяние; капюшон, падавший ей сзади на плечи, усиливал это сходство.
   — Вы удивлены, дон Артуро, — сказала она, помолчав, — что после того, как я обсудила с вами все свои дела через доверенное лицо, я все же позвала вас. Дело в том, что я переменила свое намерение и решила отказаться от законного оформления дарственной.
   Артур уже снова был самим собой — и настороже. Слова собеседницы разом вернули его к прошлому, которое только что заполняло все его мысли; даже восхитительные каденции в ее голосе утратили власть над ним и не в силах были утишить поднявшуюся вновь тревогу. Он почувствовал, что худшее — впереди. Внешне он оставался спокойным, но был подтянут, бдителен, начеку.
   — Нашлись какие-нибудь новые данные, поколебавшие вашу претензию? — спросил он.
   — Нет, — ответила донна Долорес.
   — Значит, имеются какие-то обстоятельства или факты, которые упустила миссис Сепульвида? — сказал Артур. — Позвольте, я сообщу вам все, что мне от нее известно.
   С привычной четкостью, пользуясь лапидарными юридическими формулами, Артур изложил существо рассказа миссис Сепульвида. Он ничем не обнаружил, что видит, как прелестная испанка сквозь прорези веера изучает его лицо с прилежностью, которую нельзя было объяснить одним только женским любопытством. Когда он закончил, она сказала:
   — Bueno. Это то, что я ей сообщила.
   — Вы желаете что-нибудь добавить?
   — Пожалуй…
   Скрестив руки, Артур приготовился слушать. Донна Долорес перебирала пластины своего веера, словно это были четки.
   — Мне стали известны некоторые новые обстоятельства дела, дон Артуро; с юридической точки зрения они могут показаться пустячными, но меня, женщину, они волнуют. Когда я расскажу вам о них, вы, наверное, ответите, что они нисколько не затрагивают юридических прав моего… отца… на эту землю. Быть может, мое решение покажется вам даже смешным. Но, поскольку я все равно уже вовлекла вас в хлопоты, я хочу, чтобы вы не думали, будто я меняю свои решения по капризу, чтобы вы точно знали, почему ваш визит сюда не дал результатов, и вы, прославленный адвокат, вынуждены были потратить свое драгоценное время на беседы с моей милой донной Марией.
   Если бы Артур не был так погружен в свои размышления, он, конечно, уловил бы особые, чисто женские нотки, прозвучавшие в последних словах донны Долорес; обычно такие детали не проходили мимо его внимания; но сейчас он лишь потрогал слегка свои каштановые усы и поглядел в окно с видом терпеливым и снисходительным.
   — Нет, я действую не по капризу, дон Артуро. Но я женщина, я сирота. Вы знаете историю моей жизни. Единственный близкий человек покинул меня одну на этом свете, оставив владелицей огромных земель. Выслушайте мой рассказ, дон Артуро, и вы поймете меня или, по крайней мере, простите мне странное, быть может, пристрастие к людям, которые претендуют сейчас на эту землю. Ведь все, что с ними произошло, все, что случилось с ней, могло случиться так же и со мной, будь на то воля пресвятой девы!
   — О ком вы говорите? Что значит «с ней»? — тихо спросил Артур.
   — Простите, я принялась за рассказ так, словно вы обо всем уже знаете. Видите ли, вам сказали, что на эту землю претендуют двое: муж и жена. Его зовут Гэбриель Конрой, не так ли? Вам сказали, что они имеют на руках дарственную, не так ли? Так вот, все это неверно!
   Артур обернулся к своей собеседнице, не скрывая удивления.
   — То, что вы говорите, для меня совершенная новость. Дело меняется коренным образом.
   — Этого я не утверждаю, — равнодушно возразила донна Долорес. — И не о том я веду речь. Суть вот в чем. Доктор Деварджес, который имел дарственную на ту же землю, что и мы, подарил ее сестре Гэбриеля. Теперь вам ясно?
   Она умолкла и устремила взгляд на Артура.
   — Совершенно ясно, — сказал Артур, глядя по-прежнему в окно. — Это объясняет нам, откуда взялся Гэбриель. Но жива ли она? А если она умерла, располагает ли ее брат правом наследования? Вот решающий вопрос, вопрос, извините меня, чисто юридический, который не следует осложнять посторонними, не идущими к делу переживаниями. Была ли эта исчезнувшая женщина, его сестра, единственной законной владелицей дарственной грамоты, была ли она замужем, был ли у нее ребенок, — вот что нам важно выяснить. Муж, как и ребенок, в данном случае, законные наследники.
   Последовала продолжительная пауза; не дождавшись ответа, Артур повернулся к донне Долорес. Она, как видно, успела подозвать старуху-служанку, и та теперь, нагнувшись, стояла над ней, заслоняя ее от Артура. Старуха тут же удалилась, оставив их снова вдвоем.
   — Вы правы, дон Артуро, — сказала донна Долорес, опять укрывшись за веером. — Теперь вы сами видите, как правильно я поступила, решив посоветоваться с вами. То, что я сочла своей прихотью, еще может оказаться в нашем деле важным юридическим доводом, почем знать? Хорошо, что вы направили мою мысль по этому руслу. Мы, женщины, легкомысленны. А вы так разумны, так проницательны. Нет, я правильно сделала, что позвала вас.
   Артур кивнул и выразил на лице ту профессиональную снисходительность, которая приводит одновременно в бешенство и в восторг человека, прибегающего к помощи адвоката.
   — Итак, истинная наследница бесследно пропала. Куда она делась, не знает никто. Поиски не дают результата. И вот появляется самозванка, которая выдает себя за его сестру, называет себя Грейс Конрой.
   — Одну минуту, — тихо промолвил Артур, — почему вы думаете, что она самозванка?
   — Почему… я… так думаю?
   — Да, на чем вы основываете свое мнение?
   — Мне так сказали.
   — Ах, вам так сказали, — откликнулся Артур, возвращаясь к профессиональной снисходительности.
   — Вам требуются доказательства? — взволнованно спросила донна Долорес. — Извольте. Она вышла замуж за Гэбриеля, которого до того называла своим братом.
   — С точки зрения морали — это веский аргумент, — холодно отозвался Артур, — и он может сыграть свою роль в случае судебного разбирательства; само же по себе названное вами обстоятельство не отнимает у этой женщины права доказывать, что она сестра Гэбриеля Конроя, если, конечно, она располагает надлежащими документами. Прошу прощения, я прервал вас.
   — Я кончила, — сказала донна Долорес, выпрямляясь с некоторой досадой.
   — Отлично. Тогда разрешите резюмировать. У вас имеется дарственная на землю, которой фактически владеет скваттер, претендующий на нее от имени своей жены или сестры — юридически это не имеет значения, — наследницы некоего доктора Деварджеса, получившего в свое время дарственную грамоту на ту же землю.
   — Да, — нерешительно согласилась донна Долорес.
   — Итак, надлежит решить вопрос, кто законный владелец земли, вы или доктор Деварджес? Дело сводится к проверке ваших юридических прав. Все остальное, что вы мне рассказали, прямого отношения к делу не имеет. Еще один вопрос: не можете ли вы сообщить, откуда у вас все эти сведения?
   — Я получила письмо.
   — От кого?
   — Без подписи. Анонимное. Но тот, кто писал, заявляет, что может подтвердить каждое свое слово.
   Улыбнувшись с видом подавляющего превосходства, Артур поднялся.
   — Не сочтите дерзким мое любопытство, но я хотел бы знать, есть ли у вас иные основания для отказа от ценной собственности, помимо полученного вами письма?
   — Я уже сказала вам, дон Артуро, что для меня это не юридический вопрос, — ответила донна Долорес, усиленно обмахиваясь веером.
   — Хорошо. Позвольте тогда, поскольку вы оказываете мне столь высокую честь и просите моего совета, рассмотреть интересующее вас дело со стороны моральной и общечеловеческой. Начнем с того, что сироты, о которой вы печетесь, по-видимому, вообще нет в живых.
   — А ее брат?
   — Как видите, чтобы закрепить за собой землю, он договорился с самозванкой и женился на ней. Можно ли быть уверенным, что этот брат тоже не самозванец?
   — Нет, конечно, — сказала задумчиво донна Долорес.
   — Короче говоря, даже став на вашу позицию, я не вижу ни малейших оснований отказываться от имеющихся у вас прав на землю. Сирота, которой вы симпатизируете, пока что в этом деле никак не участвует. Против вас выступает ее брат, который, как мы видим, торгует правами своей сестры. Ваши намерения весьма благородны и похвальны, но они могут иметь практическое значение лишь в том случае, если суд отвергнет дарственную грамоту Деварджеса. Мой совет — довести разбирательство до суда. Правое дело не всегда побеждает, но, сколько я смог заключить из личного опыта, правое дело должно отстаивать свою правоту, чтобы доказать, что оно правое. Если же оно не отстаивает себя, нет способа отличить его от неправого.
   — Вы мудрец, дон Артуро. Но я заметила, что вы, адвокаты, часто заботитесь об интересах той лишь стороны, которую защищаете. Я не хочу вас обидеть, конечно, но предположите на минуту, что перед вами не я, а Грейс; что вы посоветовали бы ей?
   — То же, что и вам. Бороться! Если бы я мог оспорить ваши права на землю, я немедля подал бы в суд. Обстоятельства дела таковы, что следует бороться, даже независимо от того, какую роль играет эта женщина, жена или сестра Гэбриеля. Как могло случиться, что Гэбриель давным-давно не заявил о своих правах на землю? Ваш анонимный корреспондент молчит. А ведь этот факт в вашу пользу.
   — Вы забываете, что наша дарственная лишь недавно обнаружена.
   — Допустим. Но это еще не доказывает приоритета их дарственной. А исчезновение прямой наследницы опять в вашу пользу.
   — Почему вы так думаете?
   — Присяжные всегда готовы поддержать красотку сироту, в особенности если она бедна.
   — Откуда вам известно, что она красива? — живо спросила донна Долорес.
   — Это мое предположение. Красота — привилегия сиротства. — Артур поклонился с шутливой галантностью.
   — Вы мудрец, дон Артуро. Я желаю вам дожить до глубокой старости.
   Насмешливые нотки в голосе донны Долорес были слишком явными, чтобы их долее можно было игнорировать. Все в Артуре восстало против такого обращения с ним. Непонятная сила ее красоты, которой он не мог противиться, высокомерный тон, который объяснялся либо тем, что она сознавала свою могучую власть над людьми, либо тем, что она была осведомлена о его — Артура — прошлом, — все будило в нем холодную ярость. Он понимал, что о донне Долорес шла слава как о глубоко религиозной женщине и строгой моралистке. Если бы сейчас ей вздумалось вдруг обвинить его в том, что он преднамеренно бросил Грейс, что он строит заранее рассчитанные планы в отношении миссис Сепульвида, он, не колеблясь, признал бы справедливость ее упреков, даже не подумав объясниться или оправдывать свои действия. Он отлично понимал, что утратил бы навсегда уважение донны Долорес, которое за последние несколько минут вдруг стало ему очень дорого. Однако удовлетворение, которое он получил бы, поступив таким образом, перевешивало для него сейчас все прочие соображения. Такова была одна из особенностей его характера. Он называл это «быть честным с самим собой», и в каком-то смысле был прав.
   Артур поднялся и, почтительно стоя перед своей очаровательной клиенткой, спросил: