Страница:
Я двинулся вдоль стены, книги здесь тоже не только в шкафах и на полках, но даже стопками на полу. Толстые фолианты старинных книг, многие с обложками из металла, застегнутые на висячие замки.
В центре зала четверо монахов разбирают книги, выбирая из кучи на полу и складывая в аккуратные стопки там же рядом на полу, хотя на полках много свободного места.
Один из монахов поднял голову и, всмотревшись в меня, сказал сухо и без приязни, что вообще-то диктуется правилами любого монастыря:
– Я отец Кроссбрин, приор. Кого-то ищете?
Высокий и поджарый, с резким худым лицом крупного человека, где кости выпирают мощно на скулах, надбровных дугах, подбородке, а мяса как будто и нет вовсе, такие всегда одерживают верх и достигают вершин, будь они солдаты, воины или политики.
Сейчас он смотрит так, словно видит меня насквозь, я в самом деле смешался и ответил почти невпопад:
– Да, как бы ищу…
– Кого?
– Приора, – ответил я. – Мне подсказали, что вы здесь.
Он повторил еще резче:
– Да, это я приор. Что вы хотите?
Я снова смешался, начало разговора не в мою пользу, сказал торопливо:
– Как у вас здесь… дивно. Да, господин приор, я искал вас…
– Зачем?
Я сказал смиренно:
– Прошу меня простить, святой отец, я гость, и если что-то нарушу, то лишь по невежеству, а не злому умыслу…
Он поморщился, покосился на своих помощников, но сказал достаточно любезно:
– Говорите, сын мой. Только коротко. Мы в библиотеке, а не в кабаке.
Я осмотрелся с подчеркнутым восторгом на лице.
– Всегда представлял себе рай не с розовыми кустами, а вот так, со шкафами, заполненными книгами, книгами, книгами…
Его лицо чуть потеплело, но голос прозвучал все еще сурово:
– Возможно, часть рая будет отдана под библиотеку, где соберутся книги всех времен и народов… Мне розовые кущи тоже не очень нравятся. Вам что-то нужно, брат паладин?
– Да, – ответил я, делая голос мягким и отстраненным, – да… что за наслаждение находиться в хорошей библиотеке! Я вам завидую… Смотреть на книги – и то уже счастье, а вы их еще и щупаете…
Приор поморщился, один из его помощников дернулся, словно я его ударил под зад.
Я поспешил смягчить свое умничание:
– Перед вами пир, достойный богов! Духовная пища… это нечто. Ее можно жрать и жрать, а чтобы насытиться… даже и не знаю, что надо и кем надо быть… У меня, правда, от второй строки уже начинает голова трещать, но то у меня, а это вы, у вас головы крепкие, литые, без пустот…
Приор сказал резко:
– Брат паладин! Вы что-то хотели сказать?
– Маркус, – ответил я, уже начиная злиться. – Надеюсь, достаточно коротко?
Его помощники застыли на местах, на меня поглядывают с тревогой, а на приора с беспокойством.
Его голос прозвучал холодно:
– Что тебя интересует?
– Маркус летом все сметет с лица земли, – напомнил я.
– Вы пришли сообщить нам такую редкую новость? И неожиданную, да?
– Думаю, – ответил я, – вы отбираете книги, чтобы опустить в пещеры пониже, не так ли?
– И что?
– Меня интересует, – сказал я, чувствуя закипающий гнев, – собираются ли монахи дать отпор? Я слышал, что если на всей земле и найдется сила, что остановит погибель человечества, то она здесь, в Храме Истины.
Он перекрестился, сказал сухо:
– Господь дает нам силу. И что пошлет, то и примем!
Не глядя на меня, вернулся к работе, и я понял, что он уже забыл обо мне или заставил себя забыть. Помощники один за другим подавали ему книги, он короткими жестами распределял, куда что отнести.
– Да, – пробормотал я, – конечно, примем… куда денемся?
Примем, конечно, примем. Только все-таки, думаю, не так, как считает правильным приор.
Хотя не оставляет ощущение, что он просто отделался от меня, – вовсе не потому, что нечего ответить насчет Маркуса. Просто почему-то не хочет говорить…
Глава 8
Глава 9
В центре зала четверо монахов разбирают книги, выбирая из кучи на полу и складывая в аккуратные стопки там же рядом на полу, хотя на полках много свободного места.
Один из монахов поднял голову и, всмотревшись в меня, сказал сухо и без приязни, что вообще-то диктуется правилами любого монастыря:
– Я отец Кроссбрин, приор. Кого-то ищете?
Высокий и поджарый, с резким худым лицом крупного человека, где кости выпирают мощно на скулах, надбровных дугах, подбородке, а мяса как будто и нет вовсе, такие всегда одерживают верх и достигают вершин, будь они солдаты, воины или политики.
Сейчас он смотрит так, словно видит меня насквозь, я в самом деле смешался и ответил почти невпопад:
– Да, как бы ищу…
– Кого?
– Приора, – ответил я. – Мне подсказали, что вы здесь.
Он повторил еще резче:
– Да, это я приор. Что вы хотите?
Я снова смешался, начало разговора не в мою пользу, сказал торопливо:
– Как у вас здесь… дивно. Да, господин приор, я искал вас…
– Зачем?
Я сказал смиренно:
– Прошу меня простить, святой отец, я гость, и если что-то нарушу, то лишь по невежеству, а не злому умыслу…
Он поморщился, покосился на своих помощников, но сказал достаточно любезно:
– Говорите, сын мой. Только коротко. Мы в библиотеке, а не в кабаке.
Я осмотрелся с подчеркнутым восторгом на лице.
– Всегда представлял себе рай не с розовыми кустами, а вот так, со шкафами, заполненными книгами, книгами, книгами…
Его лицо чуть потеплело, но голос прозвучал все еще сурово:
– Возможно, часть рая будет отдана под библиотеку, где соберутся книги всех времен и народов… Мне розовые кущи тоже не очень нравятся. Вам что-то нужно, брат паладин?
– Да, – ответил я, делая голос мягким и отстраненным, – да… что за наслаждение находиться в хорошей библиотеке! Я вам завидую… Смотреть на книги – и то уже счастье, а вы их еще и щупаете…
Приор поморщился, один из его помощников дернулся, словно я его ударил под зад.
Я поспешил смягчить свое умничание:
– Перед вами пир, достойный богов! Духовная пища… это нечто. Ее можно жрать и жрать, а чтобы насытиться… даже и не знаю, что надо и кем надо быть… У меня, правда, от второй строки уже начинает голова трещать, но то у меня, а это вы, у вас головы крепкие, литые, без пустот…
Приор сказал резко:
– Брат паладин! Вы что-то хотели сказать?
– Маркус, – ответил я, уже начиная злиться. – Надеюсь, достаточно коротко?
Его помощники застыли на местах, на меня поглядывают с тревогой, а на приора с беспокойством.
Его голос прозвучал холодно:
– Что тебя интересует?
– Маркус летом все сметет с лица земли, – напомнил я.
– Вы пришли сообщить нам такую редкую новость? И неожиданную, да?
– Думаю, – ответил я, – вы отбираете книги, чтобы опустить в пещеры пониже, не так ли?
– И что?
– Меня интересует, – сказал я, чувствуя закипающий гнев, – собираются ли монахи дать отпор? Я слышал, что если на всей земле и найдется сила, что остановит погибель человечества, то она здесь, в Храме Истины.
Он перекрестился, сказал сухо:
– Господь дает нам силу. И что пошлет, то и примем!
Не глядя на меня, вернулся к работе, и я понял, что он уже забыл обо мне или заставил себя забыть. Помощники один за другим подавали ему книги, он короткими жестами распределял, куда что отнести.
– Да, – пробормотал я, – конечно, примем… куда денемся?
Примем, конечно, примем. Только все-таки, думаю, не так, как считает правильным приор.
Хотя не оставляет ощущение, что он просто отделался от меня, – вовсе не потому, что нечего ответить насчет Маркуса. Просто почему-то не хочет говорить…
Глава 8
Не привлекая внимания, вернулся в свою келью, но едва медленно и настороженно – все-таки не дома – переступил через порог, как повеяло легким холодком, словно чуть-чуть приоткрылась форточка.
Так же неспешно прошел к постели, чувствуя, как опасность приближается, подступает медленно, но неотвратимо, как движение планет, вытащил меч и ждал.
По коже сперва гулял холодок, затем ее заледенило, словно стою голым среди льдин под сильным ветром.
В келье начал сгущаться мрак, стены отдалились, мир стал неясным и угрожающим. Я создал шарик света, но он моментально истощился и погас, не успев отодвинуться от меня даже на расстояние вытянутой руки…
Холод приблизился вплотную, я отодвинулся вдоль стены, чтобы хотя бы с этой стороны обезопаситься, обошел комнату – нигде и ничего, но все чувства кричат, что опасность стала даже ближе.
– Знаю, – сказал я медленно, – ты здесь… Да, ты здесь… Что тебе мешает напасть?
В дальнем углу кельи начало проступать нечто темное, сперва как черный дым пожарища, только полупрозрачное, с разводами и струями, затем уплотнилось, словно разрастается емкость с тяжелой и быстро густеющей черной смолой.
Я напрягся, не представляя, как с таким драться, и защитит ли меня мое паладинство, вообще-то довольно хилое, а магия здесь не действует, да и маг из меня тоже никакой…
Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь моего отклика, дверь распахнулась, вошел с горящим факелом, несмотря на две зажженные свечи в келье, высокий худой монах с бледным лицом и ввалившимися глазами.
Я быстро зыркнул в сторону темной твари, но там уже чисто, когда только и успела исчезнуть, мне бы такую скорость, а то только за столом и удается развить в полную силу.
К чистому свету свечей добавился еще и трепещущий оранжевый от факела, структура камня видна отчетливо, но там ни следа исчезнувшей тени, что не тень вовсе…
– Брат паладин, – вскрикнул монах тихонько, – что с вами?
Факел он держит так, чтобы его узнавали сразу, его обязанность проверить все постройки, залы, хоры, кладовые, трапезную, лазарет, закрыть входные ворота, это принято в каждом монастыре не только во избежание поджогов и проникновения воров, но и чтоб не выходили братья монахи.
– Да так, – ответил я, как можно незаметнее переводя дыхание, – я же паладин, ты сам проблеял сие только что… А паладины обязаны совершенствовать умение защищать веру нашу святую и как бы правильную в ряде отношений!..
– А-а, – произнес он с облегчением, но посматривал на меня все еще опасливо, пока я не сунул меч в ножны. – Тяжелая у вас жизнь…
– И не говори, – согласился я. – Постоянно рубить головы, проливать реки крови, одновременно проповедуя милосердие и сострадание… это, скажу тебе, весьма как-то даже лепо зело, а местами не совсем лепо, а то и вовсе нелепо, но зато зело и обло.
Он зябко передернул плечами, боязливо посмотрел по сторонам, одной рукой придержал дверь приоткрытой, выглянул в коридор, как мне показалось, тоже украдкой, закрыл плотно и навалился на нее спиной.
– Брат паладин, – прошептал он, – вы в самом деле хотите попытаться… воспротивиться?
– Отцу Кроссбрину? – спросил я.
Он с досадой отмахнулся.
– Отец Кроссбрин просто напыщенный богослов. Я говорю про эту проклятую звезду Маркус!
Я сказал торопливо:
– Да-да, конечно!..
Он огляделся, сказал шепотом:
– Тогда приходите в полночь к брату Гвальберту Латеранцу. Знаете, где его келья?
– Нет…
– Второй коридор, – прошептал он, – двенадцатая дверь. Запомните, в полночь!
– Умру, но приползу, – пообещал я.
Он тут же отворил дверь и выскользнул в коридор, оставив меня с сильнейшим сердцебиением и тревожным ощущением, что вот едва прибыл, и уже становлюсь участником некоего зловещего заговора.
Дождавшись полуночи, я тихо выбрался из кельи, хотел даже перекинуться незримником, но не получилось, пришлось осторожно пробираться вдоль стен.
Один раз чуть не попался: кто-то шел под дальней стеной зала; я замер, а когда монах исчез, двинулся дальше, крадучись еще осторожнее. Впереди показался второй коридор, я затаил дыхание и пошел вдоль ряда дверей на цыпочках, задерживая дыхание и чувствуя в который раз, насколько же этот Храм огромен.
Понятно, такой не мог бы существовать здесь сам по себе, вокруг на сотни миль только промерзшая земля, покрытая вечным льдом и снегом, однако монастырь – другое дело.
Неутомимые монахи всегда искали и находили для себя места среди диких лесов, непроходимых болот и долин высоко в горах, где тишина, покой и уединение, а уже там корчевали лес, осушали болота, приручали дикий скот и разводили стада.
Собственно, в те времена только монахи этим и занимались, вся Европа после отступления ледников была сплошным болотом, где на отдельных островках прорастал лес, и привести эти земли «в божеский вид» и была задача монахов.
Здесь же забрались на далекий север, как только смогли, где невероятными титаническими усилиями основали этот монастырь, а уже при нем, как понимаю, намного позже собор, названный Храмом Истины.
Была ли гора такой или же монахи сами сумели создать это все – святость творит чудеса, уже знаю, – но для меня сейчас это третьестепенно, если вообще имеет значение, а вот насколько эти монахи готовы уже на этот раз вступить в бой против Маркуса?
Я осторожно стукнул в двенадцатую дверь, с той стороны голос тихо спросил:
– Кому это не спится?
– Паладину, – ответил я.
Приоткрылось окошко, меня осмотрели, дверь тихонько приотворилась. Я торопливо скользнул в келью, за моей спиной уж захлопнули, а чей-то голос сказал негромко:
– Я же говорил, что видел, как он шел в эту сторону!.. Приветствуем, брат паладин!
– Приветствую и вас, карбонарии, – ответил я тихо.
Первое впечатление от собравшихся – что все молоды, намного моложе среднемонастырского возраста. Это насторожило – у молодежи слишком много энергии и нет ума, хотя всегда уверены, что знают уже все, и потому надо сбросить власть замшелых стариков, впавших в маразм.
И хотя я сам молод, даже моложе половины из присутствующих, но старые книги читал, меня клевали, топтали, били и волочили мордой по битому стеклу так часто, что уже набрался ума, а у них жизнь неторопливая, им еще предстоит, да и то не всем.
За столом расположились плечом к плечу Смарагд, Жильберт, Гвальберт Латеранец, Жак, а также незнакомый мне священник, суровый, нахмуренный и настороженный.
Он сразу взглянул на меня недоверчиво.
– Брат паладин, я был против, чтобы вас приглашали на эту встречу. Но братья Гвальберт и Жильберт, которых я очень уважаю, заверили меня, что вы прибыли специально, чтобы просить помощи в борьбе с Багровой Звездой Зла.
Я ответил смиренно:
– Это так, братья. Мир уже сдался и склонил выю под топор смерти. Надежда только на вас.
Монахи тихо переговаривались, я чувствовал себя на перекрестье взглядов, один поерзал, в неловкости отводя взгляд.
– Мы сами, – буркнул он нехотя, – ее потеряли.
– Но мы не сдались, – ответил брат Жильберт с нажимом. – Мы будем искать до последнего дня, до последнего часа, до последней минуты!
– И если Господь позволит нам, – добавил Смарагд, – мы отдадим свои жизни, но будем драться!
Говорил он пафосно и высоко, то есть возвышенно, вдохновенно и с блеском в глазах, что хорошо действует на женщин, но, увы, мы здесь в чисто мужской компании.
Священник промолчал, мне показалось, что чуточку поморщился от излишней пафосности.
Я опустился на край скамьи, все поглядывают с ожиданием, я сказал негромко:
– Скажу сразу, хотя я паладин, но могу получать титулы и даже сидеть на троне, как любой мирской правитель. Так вот, титулов у меня как листьев в лесу, я уже на троне, у меня огромные армии… но это ничто перед мощью Маркуса! Храм и здешние монахи – на сегодня самая могучая сила на земле, так говорят сведущие. Я хочу попытаться дать бой уже в этот раз, а не через пять тысяч лет, когда якобы подготовимся лучше!.. И я, честно говоря, весьма и зело разочарован, братья…
– Чем? – спросил священник.
Я признался честно:
– Когда мчался сюда через ночь и лютый холод, я питал себя надеждой, что здесь куют оружие, которым собьют Багровую Звезду еще в небе!.. Но обнаружил, что все больше заняты будущими выборами аббата… И даже на то, что здесь у вас шастает некое зло, никто не обращает внимания…
Священник спросил быстро:
– Ты о чем?
– Я видел только темную тень, – ответил я, – но у меня кровь стыла в жилах, когда она приближалась. Еще могу сказать, что эта тварь свободно проникает через самые толстые каменные стены, будто их и нет вовсе! Про двери уже молчу.
Они переглядывались, Гвальберт спросил осторожно:
– Брат паладин, ты уверен… что тебе не померещилось?
– У меня звериное чутье, – огрызнулся я. – Ко мне только подойди кто сзади с палкой, сразу огребет… Это вы только молитвами да пропитанием заняты! Эта тварь появлялась уже трижды! Нет, это я увидел ее трижды, а сколько она тут у вас шастает и что творит… даже боюсь и подумать!
Все смотрели с испугом и непониманием, а Гвальберт сказал примирительно:
– Брат паладин… ты только появился и уже трижды увидел. Не странно ли, что мы живем здесь по много лет и ни разу ничего подобного не зрели?
– Может быть, – предположил брат Смарагд, – она охотится именно на брата паладина? Мстит, например, за убитых демонов из родни… Вы много убили демонов, брат паладин?
Священник сказал резко:
– Ни одна тварь не в состоянии проникнуть в Храм, пока аббат жив. Ни один демон не в состоянии даже коснуться стен нашей священной твердыни!
– Хорошо-хорошо, – сказал я. – Пусть мне почудилось или даже померещилось. Оставим эту темную тень, раз вы к ней так привыкли. Но что насчет Маркуса?
Священник произнес мрачно:
– На этом уровне мы ничего не решим. Но в то время как приор уже начал отбирать книги, которые надлежит спрятать в самые надежные места, камерарий Ансельм и отец Ромуальд чаще других поговаривают, что вот бы не перекладывать эту ношу на плечи потомков, а самим дать отпор…
Я спросил жадно:
– Как-то можно с ними переговорить?
– Я сам переговорю, – пообещал священник. Он взглянул на меня в упор. – Я отец Леклерк. Ко мне они точно прислушаются.
Я возвращался обратно тихими ночными залами, свечи горят приглушенно, все величественно и таинственно, когда все такое огромное, сам поворачивал так и эдак слова отца Леклерка. Похоже, он в монастыре играет далеко не последнюю роль, на собрании явно был окружен почтением вовсе не потому, что священник, я сам чувствовал струящуюся от него мощь, которую можно назвать святостью, а можно не называть, но он явно силен, влияние у него есть…
По лицу опять пахнуло холодным воздухом, как показалось, но тут же холод прокатился и по всему телу. Свечи горят как обычно, однако на той стороне зала свет исчезает, теряется, словно образовалась дыра, через которую смотрит ледяная северная ночь.
Я замедлил шаг, прислушиваясь к себе, – странное дело, совершенно не чувствую опасности; вообще-то понятно, та стена от меня далеко, но все же непонятно как-то…
Напрягая зрение, я вперял взгляд в ту тьму, однако тьма и есть тьма, ничего, кроме тягостной черноты, при виде которой начинает щемить сердце.
В стороне послышались легкие шаги, я всмотрелся и узнал брата Жильберта, он, как бы ни прятал лицо под капюшоном, все равно брат Жильберт, высокий, сутулый и неимоверно костлявый.
Он спросил торопливо приглушенным голосом:
– Брат паладин?
– Я…
– Узнал по голосу, – сообщил он, – вы с кем-то разговаривали?
Я бросил быстрый взгляд на тень, но там уже пусто, оранжевый свет освещает верх стены ровно и чисто, высвечивая каждую щербинку в камне.
– Все равно не поверишь, – ответил я. – Иди спи, тебе скоро к утрене?
– Да, брат, – ответил он и добавил с беспокойством: – Если что, зовите сразу же!
Послышались шаги, в подрагивающем свете показалась фигура в рясе, капюшон отброшен на плечи, я узнал суровое лицо отца Леклерка.
– Что-то случилось? – спросил он негромко.
– А поверите? – спросил я.
Он покачал головой.
– Только если увижу сам.
– Увидите, – пообещал я. – Она растет.
Он нахмурился, а я кивнул на красные от ночных бдений глаза молодого монаха.
– Стоит ли бедного брата Жильберта так уж мучить чтением толстенных манускриптов?
Отец Леклерк посмотрел на меня с упреком, но сказал предельно сдержанно:
– Брат паладин, невежественный человек не может быть благочестивым! И вообще ученье – это… К примеру, в большинстве монастырей, когда умирает монах-ученый, то все считаются его родственниками, и все должны разрывать свои платья, снять с себя обувь и устроить тризну!
– Гм, – ответил я озадаченно, – это как бы да, верно. У вас нет монаха по имени Мендель?
Он подумал, покачал головой.
– Насколько помню, вроде бы нет…
– А Шварц? – спросил я с опаской. – Хотя, конечно, лучше бы не было.
Он снова подумал, ответил со вздохом:
– Вступая в монахи, все порывают с прошлой жизнью и берут новые имена.
– Значит, – сказал я, – никто не знает, с чем монах экспериментирует в свободное от работы время: с опасным порохом или безобидной селитрой?.. Ладно, это я так… Прогресс не остановить. Разве что раньше других попользоваться, как я использую открытия монахов Гутенберга или Периньона? Отец Леклерк, а как насчет выходных? Дни отдыха здесь бывают?
Он посмотрел с еще большим укором.
– Брат паладин, вы разве не знаете, что Всевышний позволил, чтобы о Нем сказали, что Он создал мир за шесть дней и отдыхал на седьмой. Если даже Он, который не знает усталости, позволил, чтобы о Нем было так написано, насколько же больше нужен отдых на седьмой день человеку, про которого сказано: «А человек рожден для забот»!
– Простите, отец Леклерк, – сказал я смиренно. – Великая мудрость в ваших словах. И вообще, уже чую, уходить из монастыря не захочется. Обожаю, когда все вокруг такие умные, а я один только… сильный. Спокойной ночи и добрых вам снов!
– Аминь, – ответили они в один голос.
Так же неспешно прошел к постели, чувствуя, как опасность приближается, подступает медленно, но неотвратимо, как движение планет, вытащил меч и ждал.
По коже сперва гулял холодок, затем ее заледенило, словно стою голым среди льдин под сильным ветром.
В келье начал сгущаться мрак, стены отдалились, мир стал неясным и угрожающим. Я создал шарик света, но он моментально истощился и погас, не успев отодвинуться от меня даже на расстояние вытянутой руки…
Холод приблизился вплотную, я отодвинулся вдоль стены, чтобы хотя бы с этой стороны обезопаситься, обошел комнату – нигде и ничего, но все чувства кричат, что опасность стала даже ближе.
– Знаю, – сказал я медленно, – ты здесь… Да, ты здесь… Что тебе мешает напасть?
В дальнем углу кельи начало проступать нечто темное, сперва как черный дым пожарища, только полупрозрачное, с разводами и струями, затем уплотнилось, словно разрастается емкость с тяжелой и быстро густеющей черной смолой.
Я напрягся, не представляя, как с таким драться, и защитит ли меня мое паладинство, вообще-то довольно хилое, а магия здесь не действует, да и маг из меня тоже никакой…
Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь моего отклика, дверь распахнулась, вошел с горящим факелом, несмотря на две зажженные свечи в келье, высокий худой монах с бледным лицом и ввалившимися глазами.
Я быстро зыркнул в сторону темной твари, но там уже чисто, когда только и успела исчезнуть, мне бы такую скорость, а то только за столом и удается развить в полную силу.
К чистому свету свечей добавился еще и трепещущий оранжевый от факела, структура камня видна отчетливо, но там ни следа исчезнувшей тени, что не тень вовсе…
– Брат паладин, – вскрикнул монах тихонько, – что с вами?
Факел он держит так, чтобы его узнавали сразу, его обязанность проверить все постройки, залы, хоры, кладовые, трапезную, лазарет, закрыть входные ворота, это принято в каждом монастыре не только во избежание поджогов и проникновения воров, но и чтоб не выходили братья монахи.
– Да так, – ответил я, как можно незаметнее переводя дыхание, – я же паладин, ты сам проблеял сие только что… А паладины обязаны совершенствовать умение защищать веру нашу святую и как бы правильную в ряде отношений!..
– А-а, – произнес он с облегчением, но посматривал на меня все еще опасливо, пока я не сунул меч в ножны. – Тяжелая у вас жизнь…
– И не говори, – согласился я. – Постоянно рубить головы, проливать реки крови, одновременно проповедуя милосердие и сострадание… это, скажу тебе, весьма как-то даже лепо зело, а местами не совсем лепо, а то и вовсе нелепо, но зато зело и обло.
Он зябко передернул плечами, боязливо посмотрел по сторонам, одной рукой придержал дверь приоткрытой, выглянул в коридор, как мне показалось, тоже украдкой, закрыл плотно и навалился на нее спиной.
– Брат паладин, – прошептал он, – вы в самом деле хотите попытаться… воспротивиться?
– Отцу Кроссбрину? – спросил я.
Он с досадой отмахнулся.
– Отец Кроссбрин просто напыщенный богослов. Я говорю про эту проклятую звезду Маркус!
Я сказал торопливо:
– Да-да, конечно!..
Он огляделся, сказал шепотом:
– Тогда приходите в полночь к брату Гвальберту Латеранцу. Знаете, где его келья?
– Нет…
– Второй коридор, – прошептал он, – двенадцатая дверь. Запомните, в полночь!
– Умру, но приползу, – пообещал я.
Он тут же отворил дверь и выскользнул в коридор, оставив меня с сильнейшим сердцебиением и тревожным ощущением, что вот едва прибыл, и уже становлюсь участником некоего зловещего заговора.
Дождавшись полуночи, я тихо выбрался из кельи, хотел даже перекинуться незримником, но не получилось, пришлось осторожно пробираться вдоль стен.
Один раз чуть не попался: кто-то шел под дальней стеной зала; я замер, а когда монах исчез, двинулся дальше, крадучись еще осторожнее. Впереди показался второй коридор, я затаил дыхание и пошел вдоль ряда дверей на цыпочках, задерживая дыхание и чувствуя в который раз, насколько же этот Храм огромен.
Понятно, такой не мог бы существовать здесь сам по себе, вокруг на сотни миль только промерзшая земля, покрытая вечным льдом и снегом, однако монастырь – другое дело.
Неутомимые монахи всегда искали и находили для себя места среди диких лесов, непроходимых болот и долин высоко в горах, где тишина, покой и уединение, а уже там корчевали лес, осушали болота, приручали дикий скот и разводили стада.
Собственно, в те времена только монахи этим и занимались, вся Европа после отступления ледников была сплошным болотом, где на отдельных островках прорастал лес, и привести эти земли «в божеский вид» и была задача монахов.
Здесь же забрались на далекий север, как только смогли, где невероятными титаническими усилиями основали этот монастырь, а уже при нем, как понимаю, намного позже собор, названный Храмом Истины.
Была ли гора такой или же монахи сами сумели создать это все – святость творит чудеса, уже знаю, – но для меня сейчас это третьестепенно, если вообще имеет значение, а вот насколько эти монахи готовы уже на этот раз вступить в бой против Маркуса?
Я осторожно стукнул в двенадцатую дверь, с той стороны голос тихо спросил:
– Кому это не спится?
– Паладину, – ответил я.
Приоткрылось окошко, меня осмотрели, дверь тихонько приотворилась. Я торопливо скользнул в келью, за моей спиной уж захлопнули, а чей-то голос сказал негромко:
– Я же говорил, что видел, как он шел в эту сторону!.. Приветствуем, брат паладин!
– Приветствую и вас, карбонарии, – ответил я тихо.
Первое впечатление от собравшихся – что все молоды, намного моложе среднемонастырского возраста. Это насторожило – у молодежи слишком много энергии и нет ума, хотя всегда уверены, что знают уже все, и потому надо сбросить власть замшелых стариков, впавших в маразм.
И хотя я сам молод, даже моложе половины из присутствующих, но старые книги читал, меня клевали, топтали, били и волочили мордой по битому стеклу так часто, что уже набрался ума, а у них жизнь неторопливая, им еще предстоит, да и то не всем.
За столом расположились плечом к плечу Смарагд, Жильберт, Гвальберт Латеранец, Жак, а также незнакомый мне священник, суровый, нахмуренный и настороженный.
Он сразу взглянул на меня недоверчиво.
– Брат паладин, я был против, чтобы вас приглашали на эту встречу. Но братья Гвальберт и Жильберт, которых я очень уважаю, заверили меня, что вы прибыли специально, чтобы просить помощи в борьбе с Багровой Звездой Зла.
Я ответил смиренно:
– Это так, братья. Мир уже сдался и склонил выю под топор смерти. Надежда только на вас.
Монахи тихо переговаривались, я чувствовал себя на перекрестье взглядов, один поерзал, в неловкости отводя взгляд.
– Мы сами, – буркнул он нехотя, – ее потеряли.
– Но мы не сдались, – ответил брат Жильберт с нажимом. – Мы будем искать до последнего дня, до последнего часа, до последней минуты!
– И если Господь позволит нам, – добавил Смарагд, – мы отдадим свои жизни, но будем драться!
Говорил он пафосно и высоко, то есть возвышенно, вдохновенно и с блеском в глазах, что хорошо действует на женщин, но, увы, мы здесь в чисто мужской компании.
Священник промолчал, мне показалось, что чуточку поморщился от излишней пафосности.
Я опустился на край скамьи, все поглядывают с ожиданием, я сказал негромко:
– Скажу сразу, хотя я паладин, но могу получать титулы и даже сидеть на троне, как любой мирской правитель. Так вот, титулов у меня как листьев в лесу, я уже на троне, у меня огромные армии… но это ничто перед мощью Маркуса! Храм и здешние монахи – на сегодня самая могучая сила на земле, так говорят сведущие. Я хочу попытаться дать бой уже в этот раз, а не через пять тысяч лет, когда якобы подготовимся лучше!.. И я, честно говоря, весьма и зело разочарован, братья…
– Чем? – спросил священник.
Я признался честно:
– Когда мчался сюда через ночь и лютый холод, я питал себя надеждой, что здесь куют оружие, которым собьют Багровую Звезду еще в небе!.. Но обнаружил, что все больше заняты будущими выборами аббата… И даже на то, что здесь у вас шастает некое зло, никто не обращает внимания…
Священник спросил быстро:
– Ты о чем?
– Я видел только темную тень, – ответил я, – но у меня кровь стыла в жилах, когда она приближалась. Еще могу сказать, что эта тварь свободно проникает через самые толстые каменные стены, будто их и нет вовсе! Про двери уже молчу.
Они переглядывались, Гвальберт спросил осторожно:
– Брат паладин, ты уверен… что тебе не померещилось?
– У меня звериное чутье, – огрызнулся я. – Ко мне только подойди кто сзади с палкой, сразу огребет… Это вы только молитвами да пропитанием заняты! Эта тварь появлялась уже трижды! Нет, это я увидел ее трижды, а сколько она тут у вас шастает и что творит… даже боюсь и подумать!
Все смотрели с испугом и непониманием, а Гвальберт сказал примирительно:
– Брат паладин… ты только появился и уже трижды увидел. Не странно ли, что мы живем здесь по много лет и ни разу ничего подобного не зрели?
– Может быть, – предположил брат Смарагд, – она охотится именно на брата паладина? Мстит, например, за убитых демонов из родни… Вы много убили демонов, брат паладин?
Священник сказал резко:
– Ни одна тварь не в состоянии проникнуть в Храм, пока аббат жив. Ни один демон не в состоянии даже коснуться стен нашей священной твердыни!
– Хорошо-хорошо, – сказал я. – Пусть мне почудилось или даже померещилось. Оставим эту темную тень, раз вы к ней так привыкли. Но что насчет Маркуса?
Священник произнес мрачно:
– На этом уровне мы ничего не решим. Но в то время как приор уже начал отбирать книги, которые надлежит спрятать в самые надежные места, камерарий Ансельм и отец Ромуальд чаще других поговаривают, что вот бы не перекладывать эту ношу на плечи потомков, а самим дать отпор…
Я спросил жадно:
– Как-то можно с ними переговорить?
– Я сам переговорю, – пообещал священник. Он взглянул на меня в упор. – Я отец Леклерк. Ко мне они точно прислушаются.
Я возвращался обратно тихими ночными залами, свечи горят приглушенно, все величественно и таинственно, когда все такое огромное, сам поворачивал так и эдак слова отца Леклерка. Похоже, он в монастыре играет далеко не последнюю роль, на собрании явно был окружен почтением вовсе не потому, что священник, я сам чувствовал струящуюся от него мощь, которую можно назвать святостью, а можно не называть, но он явно силен, влияние у него есть…
По лицу опять пахнуло холодным воздухом, как показалось, но тут же холод прокатился и по всему телу. Свечи горят как обычно, однако на той стороне зала свет исчезает, теряется, словно образовалась дыра, через которую смотрит ледяная северная ночь.
Я замедлил шаг, прислушиваясь к себе, – странное дело, совершенно не чувствую опасности; вообще-то понятно, та стена от меня далеко, но все же непонятно как-то…
Напрягая зрение, я вперял взгляд в ту тьму, однако тьма и есть тьма, ничего, кроме тягостной черноты, при виде которой начинает щемить сердце.
В стороне послышались легкие шаги, я всмотрелся и узнал брата Жильберта, он, как бы ни прятал лицо под капюшоном, все равно брат Жильберт, высокий, сутулый и неимоверно костлявый.
Он спросил торопливо приглушенным голосом:
– Брат паладин?
– Я…
– Узнал по голосу, – сообщил он, – вы с кем-то разговаривали?
Я бросил быстрый взгляд на тень, но там уже пусто, оранжевый свет освещает верх стены ровно и чисто, высвечивая каждую щербинку в камне.
– Все равно не поверишь, – ответил я. – Иди спи, тебе скоро к утрене?
– Да, брат, – ответил он и добавил с беспокойством: – Если что, зовите сразу же!
Послышались шаги, в подрагивающем свете показалась фигура в рясе, капюшон отброшен на плечи, я узнал суровое лицо отца Леклерка.
– Что-то случилось? – спросил он негромко.
– А поверите? – спросил я.
Он покачал головой.
– Только если увижу сам.
– Увидите, – пообещал я. – Она растет.
Он нахмурился, а я кивнул на красные от ночных бдений глаза молодого монаха.
– Стоит ли бедного брата Жильберта так уж мучить чтением толстенных манускриптов?
Отец Леклерк посмотрел на меня с упреком, но сказал предельно сдержанно:
– Брат паладин, невежественный человек не может быть благочестивым! И вообще ученье – это… К примеру, в большинстве монастырей, когда умирает монах-ученый, то все считаются его родственниками, и все должны разрывать свои платья, снять с себя обувь и устроить тризну!
– Гм, – ответил я озадаченно, – это как бы да, верно. У вас нет монаха по имени Мендель?
Он подумал, покачал головой.
– Насколько помню, вроде бы нет…
– А Шварц? – спросил я с опаской. – Хотя, конечно, лучше бы не было.
Он снова подумал, ответил со вздохом:
– Вступая в монахи, все порывают с прошлой жизнью и берут новые имена.
– Значит, – сказал я, – никто не знает, с чем монах экспериментирует в свободное от работы время: с опасным порохом или безобидной селитрой?.. Ладно, это я так… Прогресс не остановить. Разве что раньше других попользоваться, как я использую открытия монахов Гутенберга или Периньона? Отец Леклерк, а как насчет выходных? Дни отдыха здесь бывают?
Он посмотрел с еще большим укором.
– Брат паладин, вы разве не знаете, что Всевышний позволил, чтобы о Нем сказали, что Он создал мир за шесть дней и отдыхал на седьмой. Если даже Он, который не знает усталости, позволил, чтобы о Нем было так написано, насколько же больше нужен отдых на седьмой день человеку, про которого сказано: «А человек рожден для забот»!
– Простите, отец Леклерк, – сказал я смиренно. – Великая мудрость в ваших словах. И вообще, уже чую, уходить из монастыря не захочется. Обожаю, когда все вокруг такие умные, а я один только… сильный. Спокойной ночи и добрых вам снов!
– Аминь, – ответили они в один голос.
Глава 9
Здесь в монастыре быстро сдвигается граница между днем и ночью. К тому же свечи горят круглосуточно, чему монахи, естественно, нашли обоснование, полистав Библию; я сам могу найти десяток обоснований любой затее, как и десяток опровержений, хоть в Библии, хоть в Святом Писании.
Монахи, ложась спать, обычно накрывают глаза темной тряпочкой, так успевают поспать полноценнее. Тем более что сон у них обычно короткий, ночью спят два-три часа, а потом дважды днем по полчаса или по часу, у кого какие запросы.
Я лег, не раздеваясь, поверх одеяла, намереваясь не столько спать, как поразмышлять, вопросов много, слуха почти сразу коснулось нечто вроде далекого крика, даже не крика, а слабая тень крика, но я уловил ужас и боль, насторожился, прислушался.
Везде тихо, однако сердце колотится бешено, что-то уловило еще раньше, чем это что-то доползло до мозга, мышцы напряглись.
Я сбросил скованность усилием воли, медленно слез, все еще прислушиваясь, взял меч и тихо вышел из кельи.
В коридоре пусто, свечи на стене горят ровно, клиновидные оранжевые огоньки не шелохнутся, здесь сквозняков не бывает, полнейшая тишина…
…мои ноздри дрогнули, по жилам пробежала дрожь, умом еще не понял, но инстинкт подсказал быстро: там кровь! Свежая.
Стены коридора пронеслись навстречу по обе стороны, я выметнулся в прямоугольный зал с колоннами, а там невольно затормозил. Мягко освещенный зал, тишина, и только посредине лежит, подобрав под себя руки, монах, уткнувшись лицом в пол.
Длинный кровавый след тянется за ним через весь зал, изорванная ряса пропитана кровью.
Я торопливо присел перед ним, ухватил за плечи, осторожно переворачивая на спину. На меня взглянуло смертельно бледное лицо молодого монаха, где-то я его уже видел, но не среди заговорщиков.
Правая щека страшно распорота в двух местах, меня передернуло, когда сквозь рану, что побольше, увидел окровавленные коренные зубы.
– Господи, – прошептал он едва слышно, – прими… душу… мою…
– Рано, – ответил я, – еще поживешь…
Мои ладони почти не ощутили холодок, хотя монах уже одной ногой в ладье Харона. Лицо его медленно порозовело, он задышал чаще, всмотрелся с растущим изумлением в мое лицо.
– Брат пала… дин?
– Он самый, – ответил я скромно. – Давай помогу добраться до кельи, а ты расскажи по дороге, что стряслось. Женщин здесь вроде бы нет, из-за чего подрались?
– Драка, – прошептал он. – Какая… вы не… вы совсем не…
Холод прокатился по рукам, вошел в грудь и кольнул в сердце. На миг увидел, как мелькнула вдали по стене темная тень, похожая на огромного безобразного паука.
Монах сказал слабо:
– Нужно… к отцу… Муассаку… Я брат Брегоний…
– Хорошо, – сказал я быстро. – Я помогу добраться. Где он?
– Я смогу, – сказал он все еще слабым голосом. – Но если сможете проводить меня, брат, за счет своего личного времени…
– Не болтай, – прервал я.
Он дышал все еще часто, приходя в себя, но я чувствовал, как силы постепенно возвращаются в еще истощенное, но молодое тело. Когда добрались до двери с большим серебряным крестом на третьем этаже, я уже почти не поддерживал его, а дышал он без хрипов и надсадности.
Я ждал в сторонке, он постучал в дверь трижды. Мне показалось, что стук условный, между вторым и третьим чувствуется нарочитая пауза.
За дверью послышался совсем не сонный голос:
– Брат Брегоний?
– Да, – ответил монах. – Поскорее, отец…
Дверь распахнулась, я увидел крупного человека с густыми черными бровями и такими же черными глазами. Он сразу же впился взглядом в покрытое кровью лицо монаха.
– Брегоний?.. Что с тобой?
Я зашел следом и прикрыл за собой дверь. Брегоний без сил повалился на широкую дубовую лавку, словно путешествие на третий этаж забрало последние силы, и, прислонившись к стене, сказал трепещущим голосом:
– Отец Муассак… на меня что-то напало… Я не успел даже рассмотреть, не то чтобы защититься святым словом или книгой… а исчезло так же быстро… Я думаю, брат паладин спугнул…
Священник повернулся ко мне, я покачал головой.
– Вряд ли. Я не видел, что именно там случилось.
– А что успели?
– Брат Брегоний полз, волоча за собой кишки. Когда я прибежал, он уже был почти без сознания.
Он посмотрел на меня остро.
– Похоже, у вас есть какие-то предположения?
– Вы очень проницательны, отец Муассак, – ответил я. – Весьма. Предположений у меня нет, но есть серьезные подозрения, что с ним произошло…
Отец Муассак спросил резко:
– Выкладывайте все!
– Я трижды, – сказал я, – нет, уже четырежды видел некую темную тень. Носится по Храму… Конечно, вы так уверены в неприступности Храма, что никто мне и не подумал верить, но сейчас-то что?
Брат Брегоний часто дышал и закатывал глаза. Я создал чашу с коньяком и сунул ему в ладонь. Он ощутил по запаху вино, жадно выпил, а потом застыл с вытаращенными глазами, не в силах дохнуть, зато на мертвенно-бледных щеках выступил яркий румянец.
– Да вы лекарь, – проговорил отец Муассак странным голосом.
Я создал еще чашу, но уже с ликером. Отец Муассак осторожно принял из моей руки, но принюхиваться не стал, выпил быстро, не скривился, только ненадолго задержал дыхание.
В коридоре послышались голоса, топот, а внизу под дверью замелькали оранжевые огни факелов.
В дверь, не постучав, просунул голову брат Жильберт с отчаянно расширенными глазами.
– Что, – вскрикнул он, – правда?.. Мы сейчас облаву…
Заметив меня, сделал вид, что не узнал, конспиратор хренов, исчез, я не успел даже спросить, откуда все так быстро узнали. Двери распахнулись шире, темные тени страшно и суматошно заметались по комнате, пугая резкими изломами, когда перескакивали со стены на стену.
Отец Муассак и еще один из священников высокого ранга, судя по рясе с красной окантовкой, склонились над братом Брегонием. Я видел, что врачуют не столько уже подлеченное мною тело, как душу, а бедный монах все еще трясется в ужасе и с трудом выговаривает слова, пытаясь рассказать, что его покалечило и как это случилось.
В коридоре слышится требовательный голос брата Гвальберта, велит усилить охрану жилых помещений, зато брат Смарагд рассылает людей на поиски того, что могло повредить Брегонию, и выяснить, был ли это человек, нежить, демон или что-то новое, против чего еще нет защиты.
Я поднялся с лавки, священники обратили вопрошающие взоры в мою сторону.
– Я буду у себя, – сказал я кротко. – Если понадоблюсь, только позовите. Здесь я пока без надобности.
Через час молодые монахи торопливо прошли по кельям и сообщили всем, что в большом зале для общих молитв сейчас срочно собирается капитул, всем оставить все дела, присутствовать будет также сам аббат.
До этого я так и не вернулся в келью, переходил от одной группки возбужденно переговаривающихся монахов к другой, слушал, иногда что-то вставлял в разговор или, говоря простым языком, подкидывал в огонь дровишек.
Кворума на этом капитуле не требуется, потому если на собрании придут к какому-то решению, то оно станет обязательным вне зависимости, сколько человек явится, но я видел, как из самых глубоких пещер поднимаются монахи, с лицами, обожженными глубинным огнем, и покрытыми мозолями ладонями, которых здесь наверху встретить просто невозможно, так что кворум будет точно.
Монахи, ложась спать, обычно накрывают глаза темной тряпочкой, так успевают поспать полноценнее. Тем более что сон у них обычно короткий, ночью спят два-три часа, а потом дважды днем по полчаса или по часу, у кого какие запросы.
Я лег, не раздеваясь, поверх одеяла, намереваясь не столько спать, как поразмышлять, вопросов много, слуха почти сразу коснулось нечто вроде далекого крика, даже не крика, а слабая тень крика, но я уловил ужас и боль, насторожился, прислушался.
Везде тихо, однако сердце колотится бешено, что-то уловило еще раньше, чем это что-то доползло до мозга, мышцы напряглись.
Я сбросил скованность усилием воли, медленно слез, все еще прислушиваясь, взял меч и тихо вышел из кельи.
В коридоре пусто, свечи на стене горят ровно, клиновидные оранжевые огоньки не шелохнутся, здесь сквозняков не бывает, полнейшая тишина…
…мои ноздри дрогнули, по жилам пробежала дрожь, умом еще не понял, но инстинкт подсказал быстро: там кровь! Свежая.
Стены коридора пронеслись навстречу по обе стороны, я выметнулся в прямоугольный зал с колоннами, а там невольно затормозил. Мягко освещенный зал, тишина, и только посредине лежит, подобрав под себя руки, монах, уткнувшись лицом в пол.
Длинный кровавый след тянется за ним через весь зал, изорванная ряса пропитана кровью.
Я торопливо присел перед ним, ухватил за плечи, осторожно переворачивая на спину. На меня взглянуло смертельно бледное лицо молодого монаха, где-то я его уже видел, но не среди заговорщиков.
Правая щека страшно распорота в двух местах, меня передернуло, когда сквозь рану, что побольше, увидел окровавленные коренные зубы.
– Господи, – прошептал он едва слышно, – прими… душу… мою…
– Рано, – ответил я, – еще поживешь…
Мои ладони почти не ощутили холодок, хотя монах уже одной ногой в ладье Харона. Лицо его медленно порозовело, он задышал чаще, всмотрелся с растущим изумлением в мое лицо.
– Брат пала… дин?
– Он самый, – ответил я скромно. – Давай помогу добраться до кельи, а ты расскажи по дороге, что стряслось. Женщин здесь вроде бы нет, из-за чего подрались?
– Драка, – прошептал он. – Какая… вы не… вы совсем не…
Холод прокатился по рукам, вошел в грудь и кольнул в сердце. На миг увидел, как мелькнула вдали по стене темная тень, похожая на огромного безобразного паука.
Монах сказал слабо:
– Нужно… к отцу… Муассаку… Я брат Брегоний…
– Хорошо, – сказал я быстро. – Я помогу добраться. Где он?
– Я смогу, – сказал он все еще слабым голосом. – Но если сможете проводить меня, брат, за счет своего личного времени…
– Не болтай, – прервал я.
Он дышал все еще часто, приходя в себя, но я чувствовал, как силы постепенно возвращаются в еще истощенное, но молодое тело. Когда добрались до двери с большим серебряным крестом на третьем этаже, я уже почти не поддерживал его, а дышал он без хрипов и надсадности.
Я ждал в сторонке, он постучал в дверь трижды. Мне показалось, что стук условный, между вторым и третьим чувствуется нарочитая пауза.
За дверью послышался совсем не сонный голос:
– Брат Брегоний?
– Да, – ответил монах. – Поскорее, отец…
Дверь распахнулась, я увидел крупного человека с густыми черными бровями и такими же черными глазами. Он сразу же впился взглядом в покрытое кровью лицо монаха.
– Брегоний?.. Что с тобой?
Я зашел следом и прикрыл за собой дверь. Брегоний без сил повалился на широкую дубовую лавку, словно путешествие на третий этаж забрало последние силы, и, прислонившись к стене, сказал трепещущим голосом:
– Отец Муассак… на меня что-то напало… Я не успел даже рассмотреть, не то чтобы защититься святым словом или книгой… а исчезло так же быстро… Я думаю, брат паладин спугнул…
Священник повернулся ко мне, я покачал головой.
– Вряд ли. Я не видел, что именно там случилось.
– А что успели?
– Брат Брегоний полз, волоча за собой кишки. Когда я прибежал, он уже был почти без сознания.
Он посмотрел на меня остро.
– Похоже, у вас есть какие-то предположения?
– Вы очень проницательны, отец Муассак, – ответил я. – Весьма. Предположений у меня нет, но есть серьезные подозрения, что с ним произошло…
Отец Муассак спросил резко:
– Выкладывайте все!
– Я трижды, – сказал я, – нет, уже четырежды видел некую темную тень. Носится по Храму… Конечно, вы так уверены в неприступности Храма, что никто мне и не подумал верить, но сейчас-то что?
Брат Брегоний часто дышал и закатывал глаза. Я создал чашу с коньяком и сунул ему в ладонь. Он ощутил по запаху вино, жадно выпил, а потом застыл с вытаращенными глазами, не в силах дохнуть, зато на мертвенно-бледных щеках выступил яркий румянец.
– Да вы лекарь, – проговорил отец Муассак странным голосом.
Я создал еще чашу, но уже с ликером. Отец Муассак осторожно принял из моей руки, но принюхиваться не стал, выпил быстро, не скривился, только ненадолго задержал дыхание.
В коридоре послышались голоса, топот, а внизу под дверью замелькали оранжевые огни факелов.
В дверь, не постучав, просунул голову брат Жильберт с отчаянно расширенными глазами.
– Что, – вскрикнул он, – правда?.. Мы сейчас облаву…
Заметив меня, сделал вид, что не узнал, конспиратор хренов, исчез, я не успел даже спросить, откуда все так быстро узнали. Двери распахнулись шире, темные тени страшно и суматошно заметались по комнате, пугая резкими изломами, когда перескакивали со стены на стену.
Отец Муассак и еще один из священников высокого ранга, судя по рясе с красной окантовкой, склонились над братом Брегонием. Я видел, что врачуют не столько уже подлеченное мною тело, как душу, а бедный монах все еще трясется в ужасе и с трудом выговаривает слова, пытаясь рассказать, что его покалечило и как это случилось.
В коридоре слышится требовательный голос брата Гвальберта, велит усилить охрану жилых помещений, зато брат Смарагд рассылает людей на поиски того, что могло повредить Брегонию, и выяснить, был ли это человек, нежить, демон или что-то новое, против чего еще нет защиты.
Я поднялся с лавки, священники обратили вопрошающие взоры в мою сторону.
– Я буду у себя, – сказал я кротко. – Если понадоблюсь, только позовите. Здесь я пока без надобности.
Через час молодые монахи торопливо прошли по кельям и сообщили всем, что в большом зале для общих молитв сейчас срочно собирается капитул, всем оставить все дела, присутствовать будет также сам аббат.
До этого я так и не вернулся в келью, переходил от одной группки возбужденно переговаривающихся монахов к другой, слушал, иногда что-то вставлял в разговор или, говоря простым языком, подкидывал в огонь дровишек.
Кворума на этом капитуле не требуется, потому если на собрании придут к какому-то решению, то оно станет обязательным вне зависимости, сколько человек явится, но я видел, как из самых глубоких пещер поднимаются монахи, с лицами, обожженными глубинным огнем, и покрытыми мозолями ладонями, которых здесь наверху встретить просто невозможно, так что кворум будет точно.