Гэллико Пол. Тайна Мари Роже

слова свидетеля. Он, без сомнения, указал на какое-то своеобразие этих
волосков - особый цвет, густоту, длину или расположение.
"Ее нога, - пишет газета, - была маленькой, как и тысячи других женских
ног. Ее подвязка не может служить серьезным доказательством, как и ботинки -
ведь ботинки и подвязки продаются тысячами одинаковых пар. То же можно
сказать о цветах на ее шляпе. Мосье Бове особенно упирает на то, что
застежка на подвязке переставлена. Это просто ничего не значит, так как
женщины почти всегда предпочитают, купив подвязки, затем подогнать их дома,
нежели примерять подвязки в лавке перед покупкой". Трудно предположить, что
автор утверждает это серьезно. Если бы мосье Бове, разыскивая Мари, нашел
труп женщины, сложением и внешностью схожей с исчезнувшей девушкой, он имел
бы все основания (вообще не рассматривая одежды) счесть, что его поиски
увенчались успехом. А если, кроме общего сходства, он обнаружил бы на руке
умершей те своеобразные волоски, которые видел на руке Мари, его уверенность
с полным нравом могла бы возрасти в степени, прямо пропорциональной
необычности этой приметы. Если ноги Мари были маленькими и ноги трупа -
тоже, уверенность в том, что это труп именно Мари, возросла бы не в
арифметической, но в геометрической прогрессии. Добавьте ко всему этому
ботинки, такие же, какие были на ней в день исчезновения, и пусть даже эти
ботинки "продаются тысячами одинаковых пар", вы доведете вероятность уже
почти до степени абсолютной несомненности. То, что само по себе не является
точной приметой, теперь благодаря своему месту в целом ряду других признаков
становится почти неопровержимым доказательством. Добавьте еще цветы на
шляпе, такие же, какие носила исчезнувшая девушка, и опознание можно считать
полным. Достаточно было бы и одного цветка. Но что, если их два, или три,
или больше? Каждый из них не просто дополняет нашу уверенность, но стократ
ее умножает. А теперь обнаружим на покойнице такие же подвязки, какие носила
живая девушка, - и всякие дальнейшие поиски становятся просто нелепыми. Но
оказывается, застежки на этих подвязках были переставлены, чтобы подогнать
их по ноге, - точно так, как Мари затянула свои подвязки незадолго до ухода.
После этого сомневаться может только сумасшедший или лицемер. Эластичная
природа подвязок уже указывает на необычность такой перестановки застежки.
Если предмет способен укорачиваться сам, то дополнительное его укорачивание
по необходимости не может не быть редким. То, что подвязки Мари потребовали
такой переделки, было случайностью в самом строгом смысле слова. Одних этих
подвязок было бы вполне достаточно, чтобы точно установить ее личность. Но
ведь на трупе не просто нашли подвязки исчезнувшей девушки, или ее ботинки,
или ее шляпку, или цветы с ее шляпки, не просто оказалось, что ноги убитой
такие же маленькие, или что у нее такие же волоски на руке, или что она
напоминает Мари сложением и внешностью, - нет, труп имел все эти приметы до
единой. Если бы удалось доказать, что редактор "Этуаль" при таких
обстоятельствах все же продолжает искренне сомневаться в личности убитой,
его можно было бы объявить сумасшедшим и без заключения медицинской
комиссии. Он решил, что будет очень хитро с его стороны прибегнуть к
профессиональному языку адвокатов, которые по большей части удовлетворяются
повторением прямолинейных юридических понятий. Кстати, многое из того, что
суды отказываются считать доказательствами, является для острого ума
наиболее убедительным доказательством. Ибо суд руководствуется общими
принципами, определяющими, что составляет доказательство, а что - нет, то
есть руководствуется признанными, записанными в кодексах принципами и не
склонен отступать от них в конкретных случаях. Несомненно, такое неуклонное
следование принципу и полное игнорирование противоречащих ему исключений в
конечном счете представляет собой верный способ обнаружения максимума
поддающейся обнаружению истины. Следовательно, в целом такая практика вполне
философически оправдана, однако верно и то, что она приводит ко множеству
индивидуальных ошибок ["Теория, опирающаяся на качества какого-либо
предмета, препятствует тому, чтобы он раскрывался согласно его целям; а тот,
кто располагает явлениями) исходя из их причин, перестает оценивать их
согласно их результатам. Посему юриспруденция любой страны показывает, что
закон, едва он становится наукой и системой, перестает быть правосудием.
Нетрудно убедиться в ошибках, к которым слепая преданность принципу
классификации приводила обычное право, проследив, как часто законодательным
органам приходилось вмешиваться и восстанавливать справедливость, которую
оно успевало утратить" (Лендор).].
Что касается инсинуаций, направленных против Бове, вы, конечно,
отбросите их без долгих размышлений. Истинный характер этого господина вам,
разумеется, уже ясен. Это романтичный и не очень умный любитель совать нос в
чужие дела. Каждый человек подобного типа в действительно серьезных случаях
обычно ведет себя так, что вызывает подозрение у излишне проницательных или
нерасположенных к нему людей. Мосье Бове (как вытекает из ваших заметок)
имел личную беседу с редактором "Этуаль" и задел его самолюбие, настаивая на
том, что труп, вопреки теории редактора, все-таки и без всяких сомнений труп
Мари Роже. "Он, - говорит газета, - упрямо утверждает, что это труп Мари, но
не может сослаться в подтверждение ни на какие более убедительные для других
приметы, кроме тех, которые мы уже обсудили". Не возвращаясь к вопросу о
том, что "более убедительные для других приметы" найти вообще невозможно,
надо указать на следующее: в подобного рода дедах человек вполне может быть
твердо убежден сам и в то же время не располагать никакими доводами,
убедительными для других. Впечатление, которое вы храните о личности того
или иного человека, очень трудно поддается определению. Каждый человек
узнает своих знакомых, но весьма редко кто бывает способен логически
объяснить, каким образом он их узнает. Редактор "Этуаль" не имеет права
обижаться на мосье Бове за его нерассуждающую уверенность.
Связанные с ним подозрительные обстоятельства куда легче объяснить,
исходя из моего представления о нем как о романтическом любителе совать нос
в чужие дела, чем из виновности, которую обиняком пытается ему приписать
автор статьи. Если мы будем исходить из более милосердного предположения, то
легко поймем и розу в замочной скважине, и "Мари" на грифельной доске, и
"оттирание в сторону родственников мужского пола", и нежелание, чтобы они
увидели труп, и предостережение, с которым он обратился к мадам Б.,
указывая, что ей не следует ничего говорить жандарму до его (Бове)
возвращения, и, наконец, его твердую решимость "не позволять никому другому
принимать участие в расследовании". Мне представляется безусловным, что Бове
был поклонником Мари, что она с ним кокетничала и что он стремился внушить
всем, будто пользуется ее особым доверием и расположением. Больше я ничего
об этом говорить не стану, а поскольку факты полностью опровергают
утверждение "Этуаль" относительно равнодушия матери Мари и других ее
родственников - равнодушия, которое ставило бы под сомнение искренность их
убеждения, что найден действительно труп Мари, - мы будем далее исходить из
того, что вопрос об установлении личности убитой разрешен к полному нашему
удовлетворению.
- А что вы умаете, - спросил я, - о предположениях "Коммерсьель"?
- Я думаю, что по своему духу они заслуживают значительно большего
внимания, чем все прочие мнения, высказанные об этом деле. Выводы из
предпосылок философски верны и остроумны, однако по меньшей мере в двух
случаях предпосылки опираются на неточные наблюдения. "Коммерсьель" дает
попять, что Мари неподалеку от дома ее матери схватила шайка негодяев.
"Невозможно предположить, - настаивает газета, - чтобы кто-нибудь, столь
известный публике, как эта молодая особа, мог пройти незамеченным три
квартала". Такую мысль мог высказать лишь мужчина, коренной парижанин,
видный член общества, который, как правило, ходит только по определенным
улицам в деловой части города. Он по опыту знает, что ему редко удается
пройти пять кварталов от своей конторы без того, чтобы его кто-нибудь не
узнал и не заговорил с ним. Он знает обширность своих знакомств и, сравнивая
собственную известность с известностью продавщицы из парфюмерной лавки, не
обнаруживает существенной разницы, а потому тут же приходит к заключению,
что и ее на улице должны узнавать не реже, чем его. Но так могло бы быть
только, если бы она, подобно ему, ходила одним и тем же неизменным путем в
пределах четко ограниченной части города. Он проходит туда и обратно в
определенные часы, и его маршрут пролегает по улицам, где ему на каждом шагу
встречаются люди, интересующиеся им из-за общности их занятий. Мари же в
своих прогулках вряд ли придерживалась какого-либо определенного маршрута. А
в данном случае наиболее вероятным будет предположение, что она избрала
путь, как можно более отличавшийся от обычных. Сопоставление, которое, как
мы полагаем, подразумевала "Коммерсьель", оказалось бы справедливым, только
если бы два сопоставляемых индивида прошли через весь город. В этом случае,
при условии равной обширности круга их знакомств, были бы равны и их шансы
на равное число встреч со знающими их людьми. Я же считаю не только
возможным, но и гораздо более вероятным, что Мари могла в любое заданное
время проследовать по какому-либо из многочисленных путей, соединяющих ее
жилище и жилище ее тетки, не встретив ни единого человека, который был бы ей
известен или которому была бы известна она. Рассматривая этот вопрос
наиболее полно и правильно, мы должны все время помнить о колоссальном
несоответствии между кругом знакомств даже самого известного парижанина и
всем населением Парижа.
Если предположение "Коммерсьель" тем не менее еще сохраняет некоторую
силу, нам следует вспомнить час, в который Мари вышла из дома. "И она вышла
из дома в час, - утверждает "Коммерсьель", - когда улицы были полны народа".
Однако дело обстояло по-другому. Это произошло в девять часов утра.
Действительно, в девять часов утра улицы бывают полны народа в любой день
недели, кроме воскресенья. В воскресенье же в девять часов утра горожане
обычно бывают дома, собираясь идти в церковь. Любой наблюдательный человек,
несомненно, замечал особую пустынность городских улиц в воскресное утро с
восьми до десяти часов. Между десятью и одиннадцатью часами их действительно
заполняют прохожие, но не ранее, не в час, о котором идет речь.
Наблюдательность изменила "Коммерсьель" и в другом случае. "От одной из
нижних юбок злосчастной девушки, - указывает газета, - был оторван кусок
длиной в два фута и шириной в фут. Из него была устроена повязка,
проходившая под ее подбородком и затянутая узлом у затылка. Проделано это,
возможно, было для того, чтобы помешать ей кричать, и сделали это субъекты,
не располагающие носовыми платками". Насколько это предположение
основательно само по себе, мы рассмотрим позже, но во всяком случае под
"субъектами, не располагающими носовыми платками", автор подразумевает
бродяг самого низшего разбора. Однако именно у них всегда бывают платки,
даже у тех, у кого и рубашки нет. Вероятно, вы заметили, что за последние
годы платки превратились в обязательную принадлежность всего городского
отребья.
- А как следует оценить статью в "Солей"? - спросил я.
- Очень жаль, что ее сочинитель не родился попугаем - в этом случае он,
несомненно, стал бы самым знаменитым попугаем на свете. Он всего-навсего
повторяет отдельные положения из того, что уже было высказано кем-то другим,
разыскивая их с похвальным трудолюбием на страницах чужих газет. "Все эти
вещи, несомненно, пролежали там не менее трех-четырех недель, и не может
быть никаких сомнений, что место, где совершилось это гнусное преступление,
наконец найдено". Факты, которые тут вновь перечисляет "Солей", моих
сомнений отнюдь не рассеивают, и подробнее мы о них поговорим позднее, в
связи с еще одним аспектом этой темы.
А пока нам следует заняться другими вопросами. Вы, несомненно, обратили
внимание на чрезвычайную небрежность осмотра трупа. Да, конечно, личность
убитой была установлена достаточно быстро, но многое осталось невыясненным.
Был ли труп ограблен? Надела ли убитая, выходя из дому, какие-нибудь дорогие
украшения? А если да, то были ли они найдены на ее теле? На эти весьма
важные вопросы материалы расследования не дают никакого ответа, без внимания
остались и другие, столь же существенные моменты. Мы должны попробовать сами
восполнить эти пробелы. Необходимо заново рассмотреть роль Сент-Эсташа. У
меня нет против него никаких подозрений, но нам следует действовать
систематически. Мы придирчиво проверим его письменное показание о том, где и
когда он был в то воскресенье. Такого рода показания нередко оказываются
весьма ненадежными. Но если мы не обнаружим в них никаких противоречий, то
больше Сент-Эсташем заниматься не будем. Однако его самоубийство, хотя оно и
усугубило бы подозрения против него в случае, если бы нам удалось доказать
лживость этих показаний, вполне объяснимо, если они верны, а потому из-за
него нам незачем изменять обычные методы анализа.
Я предлагаю пока не заниматься непосредственно самим трагическим
событием, а сосредоточить наше внимание на предшествовавших и
сопутствовавших ему обстоятельствах. Одна из частых и отнюдь не наименьших
ошибок подобного рода расследований заключается в том, что расследуется
только самый факт, а все опосредствованно или косвенно с ним связанное
полностью игнорируется. Суды совершают значительный промах, ограничивая
рассмотрение улик и свидетельских показаний лишь темп, связь которых с делом
представляется непосредственной и очевидной. Однако, как не раз показывал
прошлый опыт и как всегда покажет истинная философия, значительная, если не
подавляющая часть истины раскрывается через обстоятельства, на первый взгляд
совершенно посторонние. Именно дух, если не буква этого принципа, лежит в
основе решимости современной науки опираться на непредвиденное. Но,
возможно, вам непонятны мои слова. История накопления человеческих знаний
непрерывно доказывает одно: наибольшим числом самых ценных открытий мы
обязаны сопутствующим, случайным или непредвиденным обстоятельствам, а
потому, в конце концов, при обзоре перспектив на будущее стало необходимым
отводить не просто большое, но самое большое место будущим изобретениям,
которые возникнут благодаря случайности и вне пределов предполагаемого и
ожидаемого. Теперь стало несовместимым с философией строить прогнозы
грядущего, исходя только из того, что уже было. Случай составляет признанную
часть таких построений. Мы превращаем случайность в предмет точных
исчислений. Мы подчиняем непредвиденное и невообразимое научным
математическим формулам.
Как я уже говорил, наибольшая часть истины была открыта благодаря
побочным обстоятельствам; и в соответствии с духом принципа, стоящего за
этим фактом, я в данном случае перенесу расследование с истоптанной и до сей
поры неплодородной почвы самого события на обстоятельства, ему
сопутствовавшие. Вы будете проверять истинность показаний, подтверждающих,
где и когда был в то воскресенье Сент-Эсташ, а я тем временем проштудирую
газеты не столь целенаправленно, как сделали это вы. Пока мы лишь произвели
предварительную разведку, но будет весьма странно, если широкое ознакомление
с прессой, которое я намерен предпринять, не откроет какие-нибудь
второстепенные подробности, которые, в свою очередь, подскажут нам, в каком
направлении надо вести расследование.
Выполняя поручение Дюпена, я скрупулезно изучил вышеупомянутые
показания и убедился в их истинности, а следовательно, и в невиновности
Сент-Эсташа. Тем временем мой друг с тщанием, которое представлялось мне
совершенно излишним, просматривал одну газетную подшивку за другой. Через
неделю он положил передо мной следующие выдержки:
"Примерно три с половиной года назад волнение, весьма напоминающее
нынешнее, было вызвано исчезновением той же самой Мари Роже из парфюмерной
лавки мосье Леблана в Пале-Рояль. Однако неделю спустя она вновь появилась
за своим прилавком, живая и невредимая, хотя, правда, чуть более бледная,
чем прежде. Мосье Леблан и ее мать заявили, что она просто уезжала к
какой-то подруге в деревню, и дело быстро замяли. Мы полагаем, что и
нынешнее исчезновение вызвано сходной причиной и что по истечении недели
или, быть может, месяца мы снова увидим ее среди нас".
("Вечерняя газета" [Нью-йоркская "Экспресс".], понедельник 23 июня.)
"Одна из вечерних газет сослалась вчера на первое таинственное
исчезновение мадемуазель Роже. Известно, что ту неделю, пока ее не было в
лавке мосье Леблана, она провела в обществе молодого морского офицера,
имеющего репутацию кутилы и повесы. Полагают, что вследствие ссоры она, к
счастью, вернулась домой вовремя. Нам известно имя этого Лотарио,
находящегося в настоящее время в Париже, но по понятным причинам мы не
предаем его гласности".
("Меркюри" [Нью-йоркская "Геральд".], вторник 24 июня, утренний
выпуск.)
"Позавчера в окрестностях нашего города было совершено
возмутительнейшее преступление. Некий господин в сумерках нанял шестерых
молодых людей, которые катались на лодке по Сене, перевезти его с женой и
дочерью через реку. Когда лодка причалила к противоположному берегу, трое
пассажиров высадились и успели отойти на такое расстояние, что река скрылась
из виду, но тут дочь заметила, что забыла в лодке зонтик. Она вернулась за
ним, но негодяи схватили ее, заткнули ей рот кляпом, вывезли на середину
реки, учинили над ней зверское насилие и в конце концов высадили на берег
примерно там же, где она вошла в лодку со своими родителями. Преступники
скрылись, но полиция напала на их след, и кое-кто из них скоро будет
арестован".
("Утренняя газета" [Нью-йоркская "Курьер энд инквайрер".], 25 июня.)
"Мы получили несколько писем, цель которых - доказать, что виновником
недавнего зверского преступления был Менэ [Менэ был одним из тех, кого
вначале арестовали по подозрению, но затем отпустили за полным отсутствием
улик.], но поскольку после официального расследования он был полностью
оправдан, а доводы этих наших корреспондентов продиктованы более желанием
обнаружить преступника, нежели фактами, мы на считаем возможным опубликовать
их".
("Утренняя газета", 28 июня.)
"Мы получили несколько гневных писем, по-видимому, принадлежащих перу
разных лиц, которые дышат уверенностью, что злополучная Мари Роже стала
жертвой одной из многочисленных бандитских шаек, которые по воскресеньям
наводняют окрестности города. Это предположение полностью соответствует
нашему собственному мнению. Несколько позже мы попробуем найти место для
некоторых из этих писем на наших страницах".
("Вечерняя газета" ["Нью-Йорк ивнинг пост".] вторник 30 июня.)
"В понедельник один из лодочников, служащих в налоговом управлении,
заметил пустую лодку, плывущую вниз по Сене. Паруса лежали свернутыми на дне
лодки. Лодочник отбуксировал ее к своей пристани. На следующее утро ее
забрали оттуда без ведома местного начальства. Ее руль находится в конторе
пристани".
("Дилижанс" [Нью-йоркская "Стандард".], вторник 26 июня.)
Я прочел эти разнообразные выдержки, и они не только показались мне
совершенно не связанными между собой, но я не мог вообразить, какое
отношение они имели к делу, которым мы занимались. И я стал ждать объяснений
Дюпена.
- Пока, - сказал он, - я не намерен останавливаться на первой и второй
вырезках. Я дал их вам главным образом для того, чтобы показать всю степень
непростительной небрежности нашей полиции, которая, насколько я понял из
слов префекта, даже не потрудилась хотя бы навести справки об этом морском
офицере. А ведь утверждать, что между первым и вторым исчезновением Мари
невозможно хотя бы предположительно усмотреть никакой связи, по меньшей мере
глупо. Допустим, что первое бегство из дома закончилось ссорой и обманутая
девушка вернулась к матери. Теперь мы готовы рассмотреть второе бегство
(если нам известно, что это именно бегство) скорее как свидетельство того,
что обманщик возобновил свои ухаживания, чем как результат новых предложений
кого-то еще, - нам легче счесть его возобновлением старого романа после
примирения, чем началом нового. Десять шансов против одного, что прежний
возлюбленный, однажды уже уговоривший Мари бежать с ним, уговорил ее снова,
а не нашелся кто-то другой, кто обратился к ней с таким же предложением. И
тут разрешите мне привлечь ваше внимание к тому факту, что время, миновавшее
менаду первым, несомненным, бегством, и вторым, предполагаемым, лишь на
несколько месяцев превышает обычный срок дальнего плаванья наших военных
кораблей. Быть может, соблазнитель в первый раз не сумел привести в
исполнение свое низкое намерение, так как должен был уйти в море, и, едва
вернувшись, вновь приступил к осуществлению своего незавершенного гнусного
плана - во всяком случае, не завершенного им самим? Об этом нам ничего не
известно.
Однако вы возразите, что во втором случае бегства с любовником не было.
Безусловно так - но возьмемся ли мы утверждать, что оно и не предполагалось?
Кроме Сент-Эсташа и, быть может, Бове, у Мари, насколько нам известно, не
было признанных поклонников, ухаживавших за ней открыто и с честными
намерениями. Ни о ком другом мы не находим никаких упоминаний. Так кто же
этот тайный возлюбленный, о котором родственники (во всяком случае,
большинство из них) не знают ничего, но с которым Мари встречается утром в
воскресенье и которому она так доверяет, что без опасения остается в его
обществе до тех пор. пока вечерний сумрак не окутывает пустынные рощи
неподалеку от заставы Дюруль? Кто этот тайный возлюбленный, спрашиваю я, о
ком, во всяком случае, большинство родственников ничего не знает? И что
означает странное пророчество мадам Роже, произнесенное утром в воскресенье
после ухода Мари? Это ее "боюсь, я уже больше никогда не увижу Мари"?
Но если мы не можем вообразить, что мадам Роже знала о предполагаемом
бегстве, то разве непозволительно будет допустить, что сама девушка такие
планы строила? Уходя, она сказала, что идет навестить тетку, и попросила
Сент-Эсташа зайти за ней вечером на улицу Дром. На первый взгляд это
обстоятельство как будто опровергает мое предположение. Однако поразмыслим.
Точно известно, что она с кем-то встретилась и что она отправилась с этим
человеком за реку, оказавшись в окрестностях заставы Дюруль в три часа дня,
то есть через несколько часов после ухода из дома. Но, согласившись
отправиться туда с этим неизвестным (неважно, ради какой цели, с ведома или
без ведома матери), Мари не могла не подумать о том, как она объяснит свой
уход, а также об удивлении ее нареченного, Сент-Эсташа, и о подозрениях,
которые его охватят, когда, явившись за ней в назначенный час на улицу Дром,
он узнает, что она там даже не появлялась, а затем, воротившись в пансион с
этой тревожной вестью, не найдет ее и там. Конечно, она не могла пе подумать
обо всем этом. Она должна была предвидеть отчаяние Сент-Эсташа и подозрения,
которые ее исчезновение вызовет у всех. После такой эскапады ей было бы
трудно вернуться домой, но мысль об этом не стала бы ее смущать, если,
допустим, она с самого начала не собиралась возвращаться в дом матери.
Мы можем предположить, что она рассуждала примерно так: "Я должна
встретиться о таким-то человеком, чтобы бежать о ним - или ради какой-то
другой цели, известной мне одной. Надо устроить так, чтобы мне не помешали,
надо выиграть время, чтобы избежать погони, а потому я скажу, что собираюсь
провести день у тетушки на улице Дром, и попрошу Сент-Эсташа, чтобы он не
заходил за мной, пока не стемнеет. Таким образом, до начала вечера мое
отсутствие ни у кого не вызовет ни беспокойства, ни подозрений, и я выиграю
времени больше, чем любым другим способом. Если я попрошу Сент-Эсташа зайти
за мной, когда стемнеет, он раньше туда не явится, но если я не скажу ему
ничего, то выиграю времени гораздо меньше, так как меня будут ждать дома в
более ранний час и мое отсутствие скорее вызовет тревогу. Если бы я
собиралась вернуться - если бы я хотела только прогуляться с тем человеком,
- то я не попросила бы Сент-Эсташа зайти за мной, поскольку в этом случае он
наверняка узнал бы, что я его обманула, тогда как мне ничего не стоило бы
скрыть от него это, если бы я ничего ему не сказала, вернулась бы домой до
сумерек, а потом объявила бы, что была в гостях у тетушки на улице Дром. Но
раз я вообще не намерена возвращаться - во всяком случае, не ранее чем через
несколько недель или же только после принятия некоторых мер
предосторожности, - мне следует думать лишь о том, как выиграть побольше
времени, и ни о чем другом".
Как вы указываете в своих заметках, с самого начала общее мнение
касательно этого печального происшествия склонялось к тому, что Мари Роже