Георгий Брянцев. По ту сторону фронта

   Землянка, в которой жили Рузметов, Багров и еще четверо подрывников, находилась на краю лагеря. Железная труба, торчавшая из-под снега, не дымила, и когда Зарубин переступил порог землянки, там было так же холодно, как и снаружи. Командир отряда вспомнил, что все люди Рузметова ушли на задание и топить некому.
   Рузметов спал на низких нарах, натянув на голову трофейную немецкую шинель.
   «Не стоит будить, – решил Зарубин. – Устал. Путь у него был долгий и опасный».
   Его внимание привлекла раскрытая записная книжка, лежащая на крохотном квадратном столике.
   Зарубин подошел, машинально взял ее в руки и стал перелистывать.
   «У ребят Селифонова автоматы грязные. Рубашки на гранатах поржавели. Надо подсказать».
   «Передовую заставу лучше вынести из просеки, – увеличится обзор».
   «Старик Макуха очень интересен, беседы с ним доставляют удовольствие. Он прикидывается простачком, но умен и хитер».
   «Диверсии на железной дороге надо коренным образом перестроить. Желательно, чтобы на сорокакилометровом участке в разных местах ежедневно бывали взрывы. Поговорить с командиром отряда».
   «Вынести на бюро окружкома вопрос о связи с соседними партизанскими отрядами. Варимся в собственном соку. Надо предпринять что-то решительное».
   «Почему не выпускается ежедневно разведсводка для командного состава? Обсудить вопрос с Костровым».
   «Не вижу смысла в том, что каждый взвод беспокоится о приобретении себе продуктов. Не лучше ли создать специальное подразделение, поставить во главе толкового командира и возложить на него заботу об обеспечении всего отряда продовольствием? Это тоже боевая работа. А совмещать диверсии на железной дороге и разведку с налетами на склады и обозы не совсем удобно. Надо бы поднять такой вопрос… Тем более что заготовительная группа не справляется со своими обязанностями».
   Рузметов пошевелился, и Зарубин невольно вздрогнул. Ему стало неловко, что он залез в чужие записи. Но Усман не проснулся. Зарубин положил книжку на стол и тихо вышел. Постояв недолго около землянки и взглянув на небо – высоко ли еще солнце, – он зашагал к южной заставе.
   Вернувшись в лагерь, Добрынин нашел землянку пустой. Дрова в железной печурке догорали. Примостившись на корточках против печи, он подложил несколько сухих поленьев. Огонь жадно охватил их. Печурка загудела, задрожала. От нее потянуло жаром. Приятно было после долгого пребывания на морозе ощущать на руках, на лице ласкающее тепло. Когда печка раскалилась докрасна, Добрынин поднялся, стянул с плеч стеганый ватник и подошел к столу, на котором лежала раскрытая карта. Упершись локтями в стол, комиссар склонился над ней. Все знакомо ему здесь. Вот этот кружочек обозначает лагерь. Удачное место. Здесь отряд обосновался с первых дней своего существования и надолго врос в землю крепкими, домовитыми землянками. Место Добрынин выбрал сам. Сначала отрыли восемь землянок, а теперь их уже девятнадцать, не считая трех застав. А вот поселок, где он родился. Добрынин склонил голову ниже, упорно всматриваясь в четко обозначенные кварталы, и усмехнулся. Ему хотелось найти на карте родной дом, который, возможно, и сейчас стоит на месте. Вот стекольный завод, когда-то принадлежавший купцу Шараборову. Сюда он пошел работать после двухлетней учебы в поселковой школе. В соседнем поселке у Шараборова также был завод, довелось Добрынину и на нем поработать. Прежде чем стать начальником цеха стекольного завода, Добрынин сменил множество профессий. Он в молодости слыл за непоседу и часто переезжал с места на место.
   Работал мальчиком на побегушках в конторе завода, сезонником по ремонту путей на железной дороге, лесорубом, сцепщиком вагонов, сторожем на помещичьей пасеке, лесным объездчиком. Революция застала его на заводе – он работал кочегаром в котельной. Добрынин ушел в Красную гвардию и вернулся только в двадцать втором году. Демобилизовавшись, он стал настойчиво добиваться, чтобы его послали учиться в техникум. Жажду знаний в душе молодого Добрынина заронил товарищ по фронту, впоследствии ставший видным партийным работником.
   «Смотри, Федор, – предупреждал он, – время пойдет сейчас другое. Мы будем руководить государством. Ты, я и такие, как мы. Вот ты теперь коммунист, тебе доверят серьезный участок работы, а какой из тебя руководитель, когда ты читаешь по складам и еле расписываешься! Ты должен будешь других учить, а сам слепой, как котенок. Какая же от тебя польза партии, рабочему классу?»
   В техникум Добрынина сразу не приняли. Он два года просидел в школе для взрослых, два года на рабфаке и лишь потом попал в техникум. В родные края он вернулся новым человеком, женился, обзавелся детьми и «прикипел» к заводу.
   Добрынин перевел глаза на восточный край карты. Где-то здесь, недалеко, – линия фронта, а там за нею, в небольшом городке со странным названием – Раненбург – были теперь его жена, дочь и сын.
   Теплые воспоминания охватили комиссара. Ему представилось, что он находится сейчас среди своих близких, видит ласковое лицо жены, слышит голоса детей… Он так углубился в воспоминания, что не заметил, как вошел Зарубин, и вздрогнул, когда командир отряда кашлянул.
   Зарубин посмотрел на комиссара и понимающе улыбнулся.
   – Ничего, комиссар, все переживем, – бодро сказал он. – Сейчас я горяченького добуду. Подживи-ка огонек. – И он, быстрый, стремительный, вышел из землянки.
   Через десять минут на столе появились котелки с кипятком, хлеб, консервы. Сидя против командира отряда и осторожно прихлебывая кипяток, комиссар вдруг сказал:
   – Вот что я думаю, Валентин, нет у тебя настоящего, оперативного помощника…
   Зарубин поднял брови и внимательно посмотрел на Добрынина.
   – Мы же не те, что были, – продолжал комиссар. – Отряд вон как разросся. И смотри, что получается: над картой думай сам, дневник составляй, план операции ты же составляешь и ты же проводишь в жизнь. Ушел на задание – оставить за себя некого. Так и закрутиться можно. Начальник штаба нам нужен. Мы самостоятельная воинская часть, так я думаю.
   Не раз уже Добрынин удивлял Зарубина своей сметкой в военных делах. Не раз он подсказывал командиру ценные мысли. По совету Добрынина был создан взвод подрывников, по его предложению взвод Грачева – Толочко вывели за шоссе и железную дорогу и этим усилили контроль за обеими магистралями врага.
   – Мысль хорошая, Федор Власович, – отозвался Зарубин. – И нужен именно начальник штаба, а не адъютант, не канцелярист… Но кого? Кого?
   – А как ты смотришь на Рузметова? – спросил Добрынин.
   Зарубин широко раскрыл глаза, вышел из-за стола и рассмеялся.
   – Чего тебя разобрало? – добродушно проворчал Добрынин.
   Зарубин подошел к комиссару и обнял его за плечи.
   – Интересно получилось. Ведь я сегодня о том же думал. А ты меня опередил.
   Зарубин рассказал об обстоятельном докладе Рузметова, о записях в его полевой книжке.
   – Конечно, его надо выдвигать, – подхватил Добрынин. – Бывает же так в жизни: человек вырос из своего костюма – и брючонки уже выше щиколотки поднялись и рукава коротки, а сам он этого не замечает – привык. Ну, а со стороны видно, что пора новый костюм готовить. Так и с Усманом. Я думаю, что не ошибемся. Подготовка у него хорошая – два курса вуза…
   – Я тоже думаю, Федор Власович, что не ошибемся, – согласился Зарубин.
   Ночью, после встречи Нового года, вновь поднялся разговор об организации типографии и выпуске подпольной газеты. Этот вопрос был предметом постоянных споров на каждом собрании. Особенно беспокоился по этому поводу секретарь окружкома Пушкарев. Он не мог смириться с мыслью, что отряд и подпольная организация города не в состоянии наладить выпуск газеты.
   – Какие же мы партизаны и подпольщики! – с возмущением говорил он Зарубину, Добрынину и секретарю парторганизации – командиру взвода Бойко. – На своей земле, в своем городе не можем газету выпустить.
   Спокойный, рассудительный Добрынин пытался доказать, что выпуск газеты – вещь не такая простая, как кажется.
   – Одно дело – поставить задачу, а другое – осуществить ее.
   – Ты, батенька мой, ерунду городишь, – кипятился Пушкарев. – Что это, невыполнимая задача, что ли? Мы, большевики, таких задач перед собой не ставим. Мы ставим такие, которые можно и нужно выполнить.
   Добрынин умолкал. Он прекрасно понимал, как нужна газета, но отдавал себе отчет и в том, какие трудности надо преодолеть. Кроме Найденова, бывшего наборщика, сейчас работающего в городе с Беляком, у партизан никого, знающего типографское дело, не было. Да и у Найденова опыт в полиграфическом деле невелик, и он не может дать совета, что именно надо приобрести, с чего надо начать, чтобы сдвинуть с мертвой точки «типографскую проблему».
   Добрынин и Бойко собирали командиров взводов, коммунистов, комсомольцев, поручали им побеседовать с народом и выявить всех, кто имел хотя бы какое-нибудь отношение к печатному делу. Но таких не оказалось.
   Когда страсти немного успокоились, спор утих и все уже собирались ложиться спать, кто-то за дверями попросил разрешения войти.
   – Можно! – громко сказал Зарубин.
   Вошел Рузметов. Он был в шинели, накинутой на плечи.
   Пушкарев вопросительно уставился на позднего гостя.
   – Я по делу зашел, – пояснил Рузметов. – Советую поговорить насчет типографии с командиром отделения Багровым.
   Все насторожились.
   – Вот тебе новое дело! – рассмеялся капитан Зарубин. – Оказывается, Багров не только подрывник, связист, разведчик, но еще и печатник. Он у тебя, Рузметов, просто феномен какой-то!
   – Никак нет, товарищ капитан, – спокойно возразил Рузметов. – Он не печатник, но думаю, что поговорить с ним надо.
   – Давай! Веди его сюда! Сейчас же веди! – вскочив с топчана, загорячился Пушкарев. – Сам буду говорить с ним, а вы не мешайте.
   Колючие глаза его заблестели из-под косматых бровей, он забегал по землянке, и в ней сразу стало как-то тесно.
   Рузметов привел Багрова. Тот козырнул и поздоровался.
   – Садись и рассказывай, чем можешь помочь, – предложил Пушкарев. Он уселся рядом с Багровым и положил свою руку на его колено.
   Багров сообщил, что сам он в типографском деле ничего не смыслит, но в городе живет его тесть, около пятидесяти лет проработавший в типографиях Минска, Смоленска, Брянска. Старик ушел на пенсию в сороковом году из-за ревматизма.
   – Он большой специалист, честный человек и может быть полезен в нашем деле, – закончил Багров.
   – Сколько же ему лет? – недоверчиво спросил Зарубин.
   – Да, пожалуй, около семидесяти.
   Зарубин присвистнул и лег на топчан, закинув руки за голову.
   – Но он дело свое хорошо знает. Настоящий профессор, – добавил Багров.
   Пушкарев косо взглянул на Зарубина, некстати вмешавшегося в разговор, и обратился к Багрову:
   – Где он живет?
   – Живет все время в рабочем поселке, в своем домишке. Куда ему деваться?
   Багров вызвался пробраться в город, повидаться и переговорить со стариком.
   – Ну, ладно, иди отдыхай, а мы посоветуемся, – сказал Пушкарев, отпуская Багрова.
   Поднялся спор: связывать ли Багрова с Беляком или поручить ему самому вести переговоры с тестем? Зарубин возражал против вовлечения в это дело Беляка. Остальные считали, что связать их необходимо. Так и решили.
   – Ты не прав, товарищ Зарубин, – сказал Пушкарев, укладываясь на топчан. – Я верю Багрову и считаю, что он нас не подведет. Письмо к Беляку я напишу сам.
   – Ладно, посмотрим, – буркнул Зарубин и повернулся лицом к стене.

5

   Только в конце января при содействии Беляка удалось организовать поездку Багрова в город. Багров направился в деревню Гряды и недалеко от нее встретился с Беляком. Тот приехал в деревню по делам управы и привез Багрову документы, с которыми можно было появиться в городе.
   Багров, со своей стороны, передал ему письмо Пушкарева, в котором тот просил Беляка познакомиться и переговорить с тестем Багрова, проверить его и обо всем подробно уведомить бюро окружкома.
   В город они въехали часа в четыре дня на одной подводе, как «попутчики». Беляк показал Багрову свою квартиру и отпустил его, договорившись встретиться вечером.
   Часам к восьми за столом у Беляка собрались Багров, Найденов и Микулич. На случай, если появится непрошеный гость, на столе перед ними лежали карты и стояла тарелочка с деньгами.
   – Твой тесть – местный? – спросил Беляк.
   – Нет, он родом из-под Орла – из города Кромы. Но в наших краях уже давно живет.
   – Как его звать?
   – Михаил Павлович Кудрин.
   – Кудрин? – переспросил Найденов.
   Выяснилось, что Найденов хорошо знает тестя Багрова. Они около трех лет работали вместе в типографии, в Минске.
   – Как же, как же, знаю! – сказал Найденов. – Стоящий у тебя тесть. Хороший человек и большой знаток дела. Давненько я его не видел. Сыны-то где у него?
   Багров рассказал, что оба сына старика находятся на той стороне, за фронтом, и Кудрин живет вдвоем с женой.
   Выяснилось также, что домишко Кудрина находится совсем недалеко от квартиры Беляка.
   – А придет он сюда, если позовешь? – спросил Беляк.
   – Придет, – заверил Багров. – Он меня уважает. Да и предупредил я его: сказал, что предстоит серьезный разговор.
   – Ну и перепугал старика, – ворчливо заметил Микулич.
   – Он не из пугливых, – бросил Багров.
   – Правильно, – подтвердил Найденов, – в пятом году в каталажке насиделся. Видел старик виды. Его на испуг не возьмешь.
   – Ну, а ты кто же будешь, как сроднился с Куприным, как попал в партизаны? – поинтересовался Беляк. – Расскажи-ка.
   Пришлось Багрову, уже в который раз за последние три месяца, рассказывать подробно о себе. Тяжело было обо всем этом говорить, но нужно. Багров понимал, что он имеет дело с честными и суровыми людьми, которые ежедневно, ежечасно ставят свою жизнь на карту. Тут недомолвок быть не должно. Тут надо было выложить все без утайки, начистоту. Эти люди, прежде чем действовать сообща с ним, должны знать его и верить ему.
   – Хвалиться мне нечем. Проштрафился я перед советской властью и перед всеми, – тяжело вздохнув, начал Багров и опустил голову. – На фронт я не гож оказался, не взяли меня. Хоть и силы у меня во! – И он сжал кулаки. Его могучая грудь, широкие плечи и большие, сильные, немного неуклюжие руки свидетельствовали о долгих годах физического труда. – Да и лета не вышли, еще не стар. Но грыжа меня измучила. Три раза резали. Я всю жизнь бревна грузил в лесхозе да на лесозаводе – там и нажил грыжу. Ну вот и послали вместо фронта окопы рыть под Брянск, а я оттуда и удрал. Дезертировал. Сбил меня с пути один сволочной тип. Попадись он мне сейчас, вывернул бы я его наизнанку… Ну, да и сам я оказался с червоточинкой…
   История Багрова была такова. В Брянске он узнал, что немцы подходят к его родным местам. Произошло это в момент посадки в поезд, шедший на станцию Унечу. На Унече люди должны были выгрузиться и начать земляные работы. В вагоне подсел к Багрову малоприметный пожилой человек в поношенной фетровой шляпе, с большой шишкой ниже левого уха. Познакомились, разговорились. Сосед рассказал, что немцы распускают колхозы в захваченных ими районах.
   – И могу заверить вас, – шептал он захлебываясь, – что не пропадем и без колхозов.
   Они сидели на нижних местах. Окна были замаскированы, и в переполненном вагоне стояла духота. Резкие запахи человеческого пота и табачного дыма стойко держались в воздухе. Единственная свеча, тускло освещавшая вагон, догорела, потрещала немного и погасла. Стало темно.
   – Вы понаблюдайте, какая кругом неразбериха, паника, – продолжал сосед. – Словно Содом и Гоморра, а война-то ведь лишь два месяца как началась.
   Он настойчиво доказывал, что советский фронт лопнул по всем швам, что германская армия движется неудержимо, что сопротивляться нет смысла да и невозможно.
   – А что немцы захватили, того они никогда не отдадут, – уверял попутчик. – В этом будьте уверены. Я вот не пойму, куда и зачем бегут мирные жители? Чего они этим хотят достигнуть? Бросают насиженные углы, хозяйство, имущество, несутся очертя голову куда-то на Урал, в Сибирь, в Среднюю Азию. Я бы хотел спросить: кто их там ожидает? Кому они нужны? Ну, я понимаю, коммунисты, комсомольцы бегут, – с этими у немцев разговор короткий. А вот рабочие, колхозники, рядовые служащие, зачем им бежать?.. Непонятно. Непостижимо. Наслушались сказок о зверствах и потеряли рассудок. Что касается меня, то уж извините… Дураков нет. Бросать жену, детей или тащить их куда-то с собой не собираюсь. Жил неплохо, а жить буду еще лучше…
   В Унече Багров не явился на сборный пункт, а направился в сторону дома, на запад.
   Первая его встреча с немцами произошла в маленькой деревеньке, в пятнадцати километрах от родного села. Багров заночевал у старика-колхозника, а когда проснулся, в деревне были гитлеровцы.
   Перепуганный старик запихивал что-то в мешок, собираясь бежать в лес, и звал с собой Багрова. Тот отказался. Коль скоро он возвращался в родные места, куда уже пришли немцы, то зачем же бежать от них? Надо было знакомиться. Он быстро поднялся с полу, натянул сапоги и вышел во двор. Три здоровых солдата с расстегнутыми воротниками кителей, потные и запыленные, входили с улицы во двор.
   – Хальт! – рявкнул один из них, и все трое направили на Багрова автоматы.
   Багров не понял, что от него требуют, сказал на всякий случай «здравствуйте» и подал паспорт. Солдат, не обратив никакого внимания на документ, тычком ударил Багрова в лицо. Тот покачнулся, но устоял. Только в голове загудело, запрыгали искры перед глазами.
   – Сволочь! Русиш! – крикнул фашист и теперь уже с маху ударил Багрова по лицу раз, другой, третий.
   Багров упал и очнулся, когда солдаты уже ушли.
   К родному селу, где жили жена Марфа и шестнадцатилетняя дочь Анюта, Багров подошел на седьмые сутки поздней лунной ночью. В селе стояла глубокая тишина, поразившая его. Ни лая собак, ни крика петухов. Оставалось пройти сосновый перелесок, подняться на пригорок, а с него все село было как на ладони. Багров перевел дух, посмотрел кругом, легко взбежал на пригорок – и остановился. Он хотел крикнуть, но голоса не было и горло сдавили спазмы; хотел двинуться, но ноги точно вросли в землю и отказались идти. Села не было, оно сгорело. Багров со стоном опустился на землю. Он посидел так несколько минут, глядя немигающими глазами на пепелище. Исчезло более двухсот дворов, остались груды пепла, да, как могильные памятники, стояли кирпичные печи с устремленными вверх длинными шеями дымоходов. Только справа, под черной стеной леса, белели две-три уцелевшие избушки.
   Тяжело поднявшись и покачиваясь, он побрел к уцелевшим домам. По пути он пытался отыскать глазами хотя бы следы своего дома, но огонь сделал неузнаваемым даже само место, где стояло село.
   В избе, к которой Багров приблизился, было очень тихо. Он толкнул дверь и шагнул в темноту. Послышались шорохи, шепот. В комнате стояла духота. Кто-то чиркнул спичкой и зажег коптилку. Багров огляделся. Изба, состоявшая из одной комнаты, была битком набита женщинами и детьми. Они спали на полу, на скамьях, на печи, на единственной кровати. Негде было даже повернуться, сделать шаг, и Багрову пришлось стоять у входа не двигаясь.
   Женщины рассказали, что село сожгли эсэсовцы дней двенадцать назад. Жена и дочь Багрова ушли в леспромхоз.
   Багров облегченно вздохнул и, не чувствуя уже никакой усталости, зашагал дальше.
   В леспромхоз немцы редко заглядывали, им там нечего было делать. Все население леспромхоза состояло из полусотни человек, преимущественно женщин. Делами здесь вершил назначенный немцами староста Полищук, которому перевалило за шестой десяток. Собственно говоря, и дела-то все его сводились к заготовке и вывозке дров в город по нарядам управы. У Полищука были два помощника – полицаи, дезертиры из Красной армии. Трудно сказать, как повел бы себя дальше староста, если бы партизаны не взяли под контроль его деятельность. На второй день после назначения Полищука старостой около его дома в сумерки появились пять верховых. Двое слезли с коней и смело вошли в дом, трое остались с лошадьми. Никого из вошедших Полищук не знал. Произошел очень короткий разговор.
   – Мы партизаны! – отрекомендовался один из гостей.
   Полищук вздрогнул, но ничего не сказал.
   – Нам известно, что ты не по доброй воле согласился быть старостой, – тебя назначили помимо твоего желания. Но коль уж ты стал старостой, слушай наши условия: делай свое дело, но людей не обижай. Загубишь хоть одного советского человека, записывай себя в покойники…
   – Что вы, что вы, товарищи! – замахал руками Полищук и, бледный, опустился на скамью.
   – Смотри! – строго предупредил гость. – Был до этого честным человеком, будь таким до конца. Не продай свою совесть. Мы тут хозяева, а не немцы. Понял?
   Полищук испуганно закивал головой.
   – Вот и все!
   Партизаны исчезли так же внезапно, как и появились.
   Это были начальник разведки Костров и командир взвода Рузметов со своими подрывниками. Заехали они сюда неспроста. В леспромхозе жила Анастасия Васильевна Солоненко, истопник, вдова сторожа леспромхоза. Она оказывала большие услуги партизанам с первого дня борьбы. Через нее поддерживалась связь с городом и, в частности, с Беляком. Анастасию Васильевну надо было сохранить во что бы то ни стало.
   Полищук доводился Багрову дальним родственником, и когда к нему прибежали из сгоревшего села Марфа и Анюта, он приютил их и определил жить в пустовавшую избенку. Марфа пошла, как и все женщины леспромхоза, работать на заготовке дров, а Анюта устроилась в городе и жила у деда – Михаила Павловича Кудрина. Там их и застал Багров. Сам он тоже пристроился в леспромхозе. Работы всем хватало, жизнь как будто налаживалась.
   Но вот в конце сентября произошло событие, окончательно решившее судьбу Багрова.
   Как-то вечером из города неожиданно приехала на попутной крестьянской подводе Анюта. Бросившись к отцу на шею, вся в слезах, она рассказала, что ее хотят угнать на работу в Германию.
   Всполошилась и мать.
   Багров пытался успокоить жену и дочь, хотя сам волновался не менее их.
   – Все обойдется, – говорил он. – Уехала, и хорошо. Живи тут. Не будут они за тобой гоняться.
   На всякий случай он пошел к Полищуку и рассказал обо всем.
   Староста забрал повестку, которая обязывала Анну явиться на сборный пункт, и сказал, что уладит все через управу.
   Прошли спокойно ночь и день, а в сумерки второго дня к дому старосты подкатили на телеге двое солдат. Один не стал слезать с подводы, а другой, поговорив о чем-то с Полищуком, вместе с ним направился к избе Багрова. Первым вошел солдат, а вслед за ним Полищук. Староста стал за спиной фашиста и развел руками, давая понять, что он бессилен чем-нибудь помочь. Гитлеровец осмотрелся и, увидев Анюту, заговорил на ломаном русском языке:
   – Барышня! Марш! Фьють! – и он жестом руки предложил следовать за ним.
   Анна стояла в углу неподвижно, сложив руки на груди.
   – Марш! – крикнул солдат и, шагнув к девушке, схватил ее за руки.
   – Не пойду… не поеду… ни за что… умру лучше, – рыдала, вырываясь, Анна, а фашист тянул ее к двери.
   Вмешалась мать. Худощавая, сухонькая, ростом не больше дочери, она вцепилась в гитлеровца и запричитала во весь голос.
   Обозленный фашист громко выругался, высвободил руку и с силой толкнул Марфу в грудь. Та глухо охнула, отлетела в сторону и, падая, с силой стукнулась головой об угол печи. Распластавшись на полу, она вздрогнула и замерла. Изо рта струйками побежала кровь.
   Озадаченный гитлеровец подошел ближе и, упершись руками в колени, стал смотреть на неподвижную женщину, не зная что предпринять.
   – Мама! Мамочка! – дико вскрикнула Анна и повалилась на мертвую мать.
   У Багрова, сидевшего в оцепенении на кровати, кровь застыла в жилах. Смертельно бледный, он тихо поднялся, схватил стоявший у стены колун с длинной рукояткой и с полного взмаха, обеими руками, как колют полено, опустил его сзади на голову убийцы.
   Отбросив колун в сторону, он медленно повел вокруг налитыми кровью глазами, схватил дочь за руку и выбежал с ней из избы, сбив с ног стоявшего у порога старосту… Так он оказался в отряде.
   – Вот теперь я весь перед вами, – тихо закончил рассказ Багров. Несколько мгновений царило молчание.
   – Ну и как тебя приняли партизаны? – спросил Микулич.
   – Я рассказал все, как на исповеди, комиссару Добрынину, а он заявил, что спрос с меня вдвое больше, чем с любого партизана. Я принял это как должное.
   Багров не знал, что Зарубин долго возражал против зачисления его в отряд и спорил по этому поводу с Добрыниным. Только вмешательство Пушкарева помогло решить вопрос в пользу Багрова. Когда месяц спустя Рузметов предложил назначить Багрова командиром отделения в его взводе, Зарубин тоже был против, несмотря на то что Багров уже имел в это время на своем счету шестнадцать убитых немцев, три подорванных моста и две сожженные автомашины. Лишь после того как Багров по заданию Кострова пробрался в леспромхоз и заставил активно работать на партизан не только старосту, но и двух его помощников-полицаев, Зарубин подписал наконец приказ о назначении его командиром отделения.
   – Где сейчас дочь? – спросил Беляк.
   – В отряде, санитаркой… В разведку все просится…