Герантиди Олег. На чужой территории

   Но более всего де Голля ошеломило то, как быстро подняла лапки кверху его «свободолюбивая» Франция. Он поверить не мог, что всего лишь после двух недель боев, потеряв только одного бойца из тысячи, Франция сдалась, плюнула и на свободу для себя, и на будущее для своих детей, отдав их в вечное рабство гитлеровцам. Когда сопротивление оккупантам и вишистам, которое образовалось вокруг него, назвали «Свободной Францией», Шарль даже не смеялся. Он убеждал соратников, что нельзя так называть их организацию, что французы недостойны даже произносить слово «Свобода». Народу, который столько лет только и мог болтать о Свободе, а на самом деле предал её сразу же, нужно вообще запретить произносить это слово. Соратники убедили его, что следует простить и народ, и правящую элиту, и помочь им забыть этот позор, не напоминать народу о его предательстве, но де Голль не мог сломить себя. И когда от Сталина, признаваемого всей Европой жестоким тираном, поступило приглашение к переговорам, генерал, не думая ни секунды, согласился.
   Он сначала пробрался по подложным документам в Швейцарию, и только потом, войдя в контакт с советским посольством, сел на самолёт советских ВВС и полетел в Москву. На московском аэродроме его, как полномочного представителя французского народа, встречал сам Молотов, глава внешнеполитического ведомства СССР. После того как вишисты объявили войну Союзу, посольство Франции переехало через советско-маньчжурскую границу в Японию, и остановиться стало негде. Де Голля поселили в отёле «Метрополь», расположенном всего в двух шагах от Красной площади, и уже на второй день, после очередной встречи с Молотовым, Шарль де Голль, руководитель «Свободной Франции», ехал на аудиенцию с самим Сталиным.

Гавр. Франция. Декабрь 1941 года.

   Теперь её звали Эрика фон Брокдорф. Девушка, втиснувшись в толпу, пробивалась к трапу одного из последних пароходов, отправляющихся в Америку. Билеты никто давно не проверял, теснившиеся беженцы прорвали все контрольные и таможенные препоны, считая, что только в тесном железном брюхе корабля они найдут спасение от волны краснозвёздных варваров. Слухи, распространяющиеся со скоростью звука, одни страшнее других, будоражили обывателей, побуждая совершать самые нелепые и страшные поступки. То кто-то видел советских десантников, выброшенных на парашютах в пригороде Бреста, то рассказывали о советских танках, которые прорвали позиции объединённых немецко-французских частей и приближаются к порту. Эрике все эти домыслы были внове, но она больше помалкивала. Надолго ли продлится такое немецко-французское единомыслие? Глядишь, и начнут французики, выслуживаясь перед Советским Союзом, арестовывать, а то и банально резать своих немецких союзников.
   Весь север Франции уже захвачен войсками Красной Армии. Прорыв фронта в Арденнском лесу, осуществлённый маршалом Рокоссовским, вновь, как и полтора года назад, привёл к сотрясению всей системы обороны. Мехкорпуса, конно-механизированные группы, десанты — со всеми этими новыми методами ведения войны не научились бороться даже немцы, что уж говорить о французской армии, спешно восстановленной после заключения договора о взаимопомощи между Францией и Германией. Сталин не дал времени французам построить новую армию, а немцам — передать ей свой опыт, И советские маршалы успевали громить вновь сформированные дивизии быстрее, чем Европа успевала их одеть, обуть, вооружить. Громили по частям, до мелочей повторяя то, что здесь же проделали Манштейн и Гудериан полтора года назад. Рокоссовский вёл свои войска, широким полукружьем обходя Париж, на Нант, имея задачу отрезать Францию от Ла-Манша, а введённые в прорыв вслед за ним войска Жукова, Конева, Павлова, Кирпоноса, круто развернувшись на юг, веером начали наступление в сторону Средиземного моря.
   Там, в Марселе, Тулоне и Тулузе, французские коммунисты подняли народ против войны, многотысячные акции протеста остановили все производство, парализовали работу госаппарата. Полиция оказалась не в силах справиться с хорошо организованными, имеющими богатые революционные традиции отрядами рабочих, и поэтому на них махнули в сердцах рукой, не до того...
   Эрика пыталась попасть на пароход «Святой Августин», который одним из последних уходил в Америку. Нормальные капитаны либо уже давно отошли, либо отказались от такой рискованной затеи. Вся прибрежная полоса уже простреливалась с расположенных вокруг города высоток, да и самолёты Советов разбомбили пристани пассажирского порта. Но капитану «Августина», видно, не хотелось иметь дела с комиссарами, а уходить с пустыми руками в другую страну и в другую жизнь не позволяли принципы, и он решил рискнуть. Погрузку начал в грузовом порту под прикрытием огромных ангаров, закрывающих вид на грузовой причал. По шатким сходням на борт устремились и буржуа в добротных костюмах путешественников, и оборванные солдаты немецкой армии, решившие, что американцы в любом случае — меньшее зло по сравнению с безбашенными красноармейцами, и все остальные. Эрику под руку поддерживали ребята из прикрытия, которые сносно, намного лучше немцев, владели французским, а из-за ширины плеч и довольно уверенных взглядов исподлобья легко пресекали любую попытку проверить документы или встать на их пути. Последнего «прости» с ними не получилось, её просто поставили на шаткий мостик, соединяющий корабль с землёй, и толпа вознесла её на пароход, а затем опустила в тёмный и сырой трюм.
   Через неделю «Святой Августин» прошёл под сенью факела статуи Свободы, которая была встречена с парохода вздохом облегчения, радостными криками и свистом.

Москва. Осень 1941 года.

   Сталин встретил де Голля посреди своего кремлёвского кабинета. Раскинув руки, по русскому обычаю приобнял, поддерживая под локоть, проводил до стола, на зеленом сукне которого были заботливо разложены карандаши, стопка бумаги, стояла бутылка боржоми и стаканы.
   Не зная, с чего начать, де Голль замялся, но Сталин, на правах хозяина кабинета, начал разговор, вернее расспросы издалека:
   — Как долетел? Как погода? Как де Голлю понравилась Москва? Как де Голль устроился в гостинице?
   Постепенно разговор перешёл и на более важные темы — о нуждах Сопротивления, о планах командования «Свободной Франции», о послевоенном устройстве Европы.
   Вскоре Сталин сам перешёл на французский и. отпустив переводчика, повёл гостя в свою кремлёвскую квартиру. Молодое вино, или, как называл его сам Иосиф Виссарионович, — «сок», наполнило бокалы. И не зря. Вождю Страны Советов нужно было решить ряд очень важных вопросов, таких, как царские долги Франции, оплата за поставки оружия повстанцам, и самое главное — гарантии для Советского Союза, что послевоенная Франция станет самым верным союзником СССР на западе Европы. Молодое вино помогло, подписание подготовленных секретариатом тов. Сталина документов назначили на следующий день.

САСШ, Нью-Йорк. Декабрь 1941 года.

   Толстый, рыжий, с неприятными оспинами на лице и с кислым запахом изо рта, американский таможенник довольно быстро растребушил небольшой саквояж Эрики и, вывалив на стол его содержимое, профессиональными движениями стал распределять, что конфисковать в «пользу» американского «народа», а что оставить беженке из разорённой Европы. В итоге из неплохого, по меркам её запросов, гардероба в саквояж вернулись лишь пара белья, пудреница, что-то по мелочовке. От прелестных чулок, мечты любой нормальной девушки, от кружевных блузок и, самое главное, от двух австрийских платьев таможенник её избавил, свалив их в бесформенную кучу около своего стола. Ей ещё повезло. Одну немочку, которая начала было возмущаться таким подходом, бесцеремонно утащили в подсобку, куда по очереди, оставляя свои рабочие места, отправились несколько таможенников. С мужчинами вообще не церемонились. Всех молодых немцев и французов сразу же, под страшными угрозами, вербовали в американскую армию, и те, подписав контракт, без выхода из таможенной зоны, отправлялись на другой пароход, идущий в южные штаты. Северная Америка, которую атаковали японцы в Перл-Харборе, нуждалась в пушечном мясе. Беженцы из охваченной огнём войны Европы были как нельзя кстати.
   На паспортном контроле пожилой американец повертел в руках австрийский паспорт Эрики, но, по его пониманию, такой страны уже или ещё не было, и он предложил ей принять американское гражданство. В связи с принятием Закона «О желательных беженцах», по которому из Европы высасывались интеллектуальные и инженерные кадры, паспортная служба могла в некоторых случаях предоставлять беженцам американское гражданство без долгих проволочек. Непонятно, чем Эрика понравилась старому ирландцу, может, была похожа на его внучку, а скорее всего он просто вспомнил, как сам лет сорок назад прорывался в Нью-Йорк. Только он безо всякой мзды, просто так, выписал ей паспорт на имя Эрики Фон, возиться с её труднопроизносимой фамилией ему было недосуг, и новая гражданка Америки вступила на территорию Северо-Американских Соединённых Штатов.
   Так, почти без усилий с её стороны, она прошла одну из самых сложных частей работы разведчика-нелегала: внедрение и легализацию. Далее ей предстояла дорога в Вашингтон, столицу Штатов, но перед этим нужно было навестить некоего дядю Сему, немолодого еврея, содержателя маленького бистро на Брайтон-Бич.
   Нью-Йорк встретил её неласково, словно предчувствуя, какую трагическую роль ей предстоит сыграть в его судьбе. Громада морского вокзала шипела в её сторону струями пара из обветшавшей системы отопления. Нависающие со всех сторон, закрывающие не только солнце, но и само небо здания, острыми шпилями своими царапающие низкие фиолетовые тучи, словно стремились раздавить ещё одну букашку, попавшую в паутину мегаполиса. Грохот отбойных молотков, рушащих очередной, отживший своё небоскрёб, визг циркулярных пил, вибрация трамваев и паровозов, вторгающихся в самый центр огромного города. И поток людей, словно муравьи, топающих по дорожкам, прописанным миллионнолетним инстинктом, не поднимающих глаза и бегущих, бегущих, бегущих...
   Эрика с несколькими пересадками сначала на старом дребезжащем трамвае, потом на ободранном такси, управляемом вертлявым итальянцем, добралась до кафе, название которого в переводе с английского звучало как «Вечерний Люблин». Там её, казалось, ждали, но сделали паузу, и она сама тоже не торопилась. Заказала кофе и аппетитную булочку, посыпанную какими-то крошками. На корабле с питанием было совсем плохо, но там новые впечатления притупили чувство голода, которое проснулось вновь, едва она переступила порог заведения, и из декабрьской нью-йоркской мороси попала в мир запахов свежего хлеба, чего-то мясного и рыбного. Когда она насладилась чудесным кофе, осилила сдобу и сделала вид, что собирается уйти, к ней со счётом подошёл кругленький толстощёкий еврейский мальчик в переднике.
   — Это ведь заведение дяди Семы?
   — Да, мэм.
   — А могу я переговорить с хозяином?
   — Проблемы с расчётом, мэм?
   — Что ты, малыш. Вот, возьми... — она протянула банкноту в сто долларов, явно озадачив молодого официанта. — Теперь вы позовёте хозяина? И сдачу не забудьте!
   — Легко, мэм.
   Только вместо хозяина из-за барной стойки вышел сам Павел Судостроев, чем вверг новоявленную американку даже не в изумление, а в панику.
 
   Спустя несколько часов в купе экспресса Нью-Йорк — Вашингтон они пили дорогущий коньяк, и Эрика вспоминала, каких ужасов натерпелась и по дороге в Гавр, и в морском путешествии, и особенно в поездке по Нью-Йорку. Даже всплакнула. А Судостроев не очень утешал её, но все равно рассказал, что из почти сорока разведчиков, которых он пытался забросить в Америку, пользуясь массовым исходом беженцев из Европы, она прошла первой. Остальные пока не смогли пройти. Несколько девчонок погибли на военных дорогах Франции. Одна была убита пьяным матросом на пароходе, когда попыталась оказать сопротивление при изнасиловании. Пожилую чету расшифровали американские контрразведчики. Молодых парней всех отправили служить в американскую армию, скорее всего они уже на пути к островам в Тихом океане. Поэтому он считает, что и у тех, кто пока не вышел на связь, шансов остаться в живых почти нет, и все силы будут направлены на обеспечение её работы.
   На следующее утро, после того как, прибыв в Вашингтон, они устроились в гостинице, Хорхе Родригес, так сейчас звался Судостроев, побывав в нескольких квартирных бюро, а потом за огромные деньги, по причине военного времени, взял в прокате автомобиль, и они поехали выбирать жильё в аренду для Эрики. Приглянувшийся домик в Арлингтоне, пригороде Вашингтона, Судостроев оплатил, не скупясь, за полгода вперёд, обговорив обязательные комиссионные, как для «себя», так и для своей «юридической конторы», чем вызвал неподдельное восхищение маклера.
   А для Эрики, выросшей в коммуналке Наро-Фоминска, это жильё предстало как сказочный дворец. Вообще, на неё произвели впечатление и небоскрёбы Нью-Йорка, и построенные в помпезном стиле неоклассицизма административные здания Вашингтона, но вот своё гнёздышко — это не укладывалось в голове. Шикарная гостиная, кухня — на первом этаже, красивая лестница на второй этаж, две спальни с ванной наверху, уютный солнечный дворик, о таком стоило бы мечтать. Эрика побродила по дворику, не решаясь почувствовать себя хозяйкой такого богатства, но вскоре Хорхе закончил переговоры с маклером и пригласил её в дом.
   — А теперь о деле... — Судостроев устроился на диване в гостиной, придвинув журнальный столик к нему. — Вот на первое время. — Он достал из своего портфеля увесистый свёрток. — Здесь сто тысяч, особенно деньгами не сори, помни, что ты бедная эмигрантка.
   — Сто тысяч! Долларов?
   — Больше пока не могу, это тебе на полгода, при разумной экономии можно спокойно прожить. Тем более что Америка вступила в войну, всякие крутые деликатесы исчезнут, так что соблазнов не будет.
   — Павел Анатольевич, да куда такие деньжищи!
   — Меня зовут Хорхе, Эрика, привыкай, здесь нет Павлов, а тем более, Анатольевичей. Далее, руководство пока задач разведывательного плана тебе не ставит. Поэтому — учи язык, привыкай к обычаям, вливайся потихоньку в жизнь «общества». Понимаешь, о каком обществе идёт речь. Информации о профсоюзах и рабочих кружках у нас по уши. Нам нужен выход в самые верха. Как?
   — Действительно, как?
   — А вот на этот вопрос ты сама мне должна дать ответ в следующую встречу. Как вариант, предлагаю попробовать себя в чем-нибудь интеллигентском, например в рисовании. В школе какую отметку по рисованию имела?
   — Пять баллов, но ведь это же только школа...
   — Открою страшную тайну, наша средняя школа, по сравнению с американской — как два московских университета. Попробуй, авось звездой станешь. Будут у тебя великие художники зависать, старого доброго Хорхе и не вспомнишь.
   — Шутите все, товарищ Хорхе!
   — Какие уж тут шутки. В общем, твоя основная задача — стать своей в столице. Ты под патронажем товарища Берии, поэтому любые, даже самые экстравагантные выходки в Союзе никого не смутят. Побольше хорошей, доброй наглости, американцы это любят. Если возникнут действительно серьёзные проблемы — связь через дядю Сему. Но это — на самый экстренный случай. Помни, что девяносто девять процентов разведчиков провалились на связи. Эрика, постарайся решать свои вопросы сама.
   — А какие вопросы могут возникнуть?
   — Какие? Ну, например, откуда деньжишки?
   — Наследство.
   — А как ты его через границу перевезла, ведь в декларации его не было. Потом, а почему вы, фрау, не ходите в церковь, вы ведь представитель дворянского рода, должны соблюдать правила приличия...
   — У нас, у нацистов... — в шутку начала оправдываться девушка.
   — Забудь про нацистов! — Голос Судостроева вмиг приобрёл жёсткость и даже злость. — Забудь вообще про немцев. Если тебя и будут колоть, так это как раз та тема, к которой прицепятся. Никаких гансов в окрестностях! От любого бежишь к ближайшему полицейскому.
   — Так серьёзно?
   — А ты что, до сих пор не поняла всю серьёзность своей работы? Да то, что ты до сих пор жива — чудо! Ты думаешь, я от нечего делать трачу столько времени на твоё устройство. Нет, наверно, действительно придётся заняться тобою вплотную.
 
   Решение её вопроса Судостроев нашёл поздно ночью, проведя несколько телефонных переговоров. В итоге «бывшая баронесса» пригласила к себе на службу некоего Вернера Штольца, «беженца» от режима Гитлера, который перебрался в США три года назад, но до сего времени так и не нашёл себя на «земле обетованной», бродяжничая по южным штатам. На следующий день Вернер Штольц, сухонький старичок неопределённого возраста, появился в доме баронессы и сразу приступил к обязанностям мажордома.
   А ещё через день Судостроев покинул гостеприимный дом, и Эрика наконец по-настоящему почувствовала себя хозяйкой своего гнёздышка.

Вашингтон. Осень 1941 года.

   Обладательница немалого богатства, Эрика Фон уже на второй день своей новой жизни отправилась знакомиться с местными достопримечательностями. Парикмахерская, бакалейная лавка, булочная, почта — все находилось в двух шагах от её дома. Не обманули риелторы. Действительно, чуть более высокая цена за дом сторицей оправдывалась удобным его расположением. Невдалеке — протестантская церковь. За углом — полицейский участок и аж два пивных бара. Такое ощущение, что американцы изголодались по спиртному за время «сухого закона» и теперь пытаются впрок создать запас спирта в организме. Всезнающий Вернер объяснил ей самые простые правила поведения в США, все гораздо проще, нежели учили её в разведшколе, но простота эта требует не просто знания — привычки.
   Здесь не принято улыбаться незнакомым мужчинам, а то ещё подумают черт знает что, и уж упаси Бог, улыбнуться негру. Их вообще не принято замечать. Зато в общении с «равными» просто необходимо излучать дружелюбие. Видимо, привычка ведёт свою историю со времён освоения Дикого Запада, когда за кривой взгляд могли и пристрелить, а улыбка в тридцать два зуба спасала от такого исхода.
   Ещё неделя прошла в поисках, чем заняться, ну не сидеть же в самом деле с утра до вечера перед радио. Эрика вспомнила совет Судостроева о том, чтобы направить свои усилия на творческую стезю, но из её опыта на ниве живописи остались настолько страшные произведения, что никаким авангардизмом или кубизмом не прикроешь полное отсутствие маломальского навыка, не говоря уже о таланте. В поэтессы она даже и не пробовала «пойти», точно зная не только о своей нелюбви к рифмованному слову, но и помня, с каким трудом давалось ей заучивание в школе даже самых простых стихотворений.
   Про свои спортивные успехи ей ещё в Союзе, в разведшколе, приказали забыть. И Штольц подтвердил — негоже богатой наследнице махать руками и ногами, ещё увидит кто, и ладно, что примут за оригиналку, а если заподозрят в чем. Сразу же быть стуку в полицию. Национальным спортом американцев всегда был и навсегда останется донос, по какому бы поводу он ни случился.
   И вот на исходе следующей недели в дом к Эрике постучалась старушка в чепчике. Представилась миссис Эмилией Стоун, председательницей местного общества женщин-протестанток.
   Штольц сразу же проводил Эмилию в гостиную, налил чаю и представил ей Эрику Фон, наследницу, беженку из Европы. Эмилия о Европе знала только что та где-то существует. Ей гораздо интереснее было, что это за новая девица появилась в их квартале. И какая от неё польза может быть организованному лично ею, Эмилией, обществу. Она оценила на пять баллов убранство дома, одобрила выбор дворецкого, который, несмотря на классовую неприязнь, изо всех сил старался понравиться, хотя едва удержался, чтобы не плюнуть в чай старой гарпии. В завершение визита старая дама пригласила Эрику на заседание клуба, которое состоится в ближайшую среду. И предложила подумать о сумме взноса в общество, а также прихватить с собой для чаепития вон того печенья, очень оно у вас вкусное.
   В следующую среду Эрика в чепчике и с корзинкой печенья отправилась в библиотеку, служащую клубом для положительных женщин городка.
   Эмилия долго и нудно знакомила её с такими же бабушками, как и она сама, предлагала им попробовать печенья и с гордостью рассказывала о приключениях Эрики во время бегства из Австрии через всю Европу в Америку. При этом Эрике трижды пришлось объяснять, почему она просто не взяла такси или просто не села на поезд. После этого женщины приняли её в своё маленькое сообщество и пообещали, что в этом городке, а тем более в квартале, все её проблемы будут разрешены в самое кратчайшее время. И одна из них натолкнула Эрику на мысль открыть кондитерскую лавку. Уж больно печенье вкусное...

Москва, Кремль. Осень 1941 года.

   У французского генерала голова кругом шла от всех этих встреч, совещаний, фуршетов. Он жал руки тем самым людям, о которых читал ещё в Академии. Будённый, отец стратегии «глубокой наступательной операции», прообраза «блицкрига». Шапошников, его труд «Мозг Армии» о работе штабов во время войны де Голль мог цитировать страницами наизусть. Жаль, не дожил, погиб, убитый заговорщиками Триандафиллов. Именно его труды — развитие теории Будённого — и положил в основу своей концепции современной войны французский генерал.
   О де Голле заговорили в Европе, о нем стали писать американские, английские и французские газеты, его признали лидером не только подпольной «Свободной Франции», но и, в пику правительству в Виши, лидером самой Франции. Как кусали себе локти англичане, можно только догадываться, но Шарль помнил их холодные улыбки и напускное непонимание, когда он, чудом вырвавшись из лап немецких оккупантов, обивал пороги английских ведомств. Тогда английская бюрократия сработала на пять: обозначили противника для немцев, поставили галочки в пропагандистских отчётах, что французы и после падения Франции остаются союзниками, и на этом — все.
   А Сталин и не торговался вовсе. Все что надо — на, бери. Оружие? Пожалуйста! Средства связи? Да сколько душа потребует! Униформа? С этим труднее, но есть трофейная польская, если подойдёт — нет проблем! Только ордерочек подпиши. И де Голль подписывал. Списал долги царского правительства, резонно полагая, что возврата их уже никогда не будет. Если Россия, обессиленная Гражданской войной, не пошла на это, то победив всю Европу, не пойдёт и подавно.
   Сталин сам завёл разговор о бронетанковом вооружении будущей французской армии и, как туза из рукава, достал предложение выкупить французские танки, которые сначала были захвачены Гитлером, а потом достались Советам в качестве трофеев при их первом ударе по Германии. Всего их набралось три с половиной тысячи, чуть ли не больше, чем собственно немецких. Де Голль был поражён масштабом предательства Франции. Такая силища, а он прекрасно знал боевые свойства этих танков, не сломала хребет немецким танковым группам и была сдана врагу.
   Ещё больше он был поражён Советским Союзом. Чем основательнее он знакомился со страной, тем яснее он представлял все преимущества, которые дал России социализм. В его восприятии, сформированном вековыми совокупными пропагандистскими усилиями европейцев, Россия — это страна варваров, и никогда ей не светит никакое будущее. Ну, может, лишь в качестве колонии или младшего партнёра одной из европейских держав. Пусть поставляет пушечное мясо и отобранное у голодных крестьян масло по дешёвке в Европу.
   А здесь! Одной поездки на метро хватило, чтобы потрясти до основания все его жизненные устои. А новые здания, а широкие проспекты? А люди, все как один читающие что-то? Он в вагоне метро ухитрился подглядеть, что читал молодой крепыш в футболке, и был поражён ещё больше, когда увидел, что тот изучает книгу по французскому средневековому зодчеству.
   В магазинах самый полный набор продуктов, и, судя по всему, цены, даже в связи с войной, не поднялись, ну разве что за счёт инфляции. В Большом театре, расположенном совсем недалеко от «Метрополя», премьеры спектаклей. Театралы, как и на парижских премьерах, ищут лишний билетик, и так же, как в Париже, у некоторых личностей таковой «случайно» находится, правда, по цене несколько более высокой, чем в кассе.
   Борис Шапошников на следующей встрече в Генштабе объявил де Голлю, что командование РККА из взятых в плен солдат французской армии уже сформировало три пехотные (точнее, стрелковые, так он выразился) дивизии. Они полностью вооружены своим оружием, обмундированы в свою форму и управляются своими же командирами. Правда, пришлось самых старших офицеров сместить, а среди других произвести повышение на одну ступень, да ввести кое-какие изменения в обмундирование, но в остальном дивизии полностью боеготовны.
   Де Голль поблагодарил Советский Генштаб за заботу и вечером вновь встретился со Сталиным, Калининым и Молотовым. Сначала они подвели итоги своей совместной работы, а потом Сталин пригласил их на «обед», и они все вместе поехали к нему на дачу.