Я написал, говорил коллега, о социальной знаковости взрывов. В самом выборе жертв выражена сущность новоэлитарного государства. Дома выбраны что ни на есть обыкновенные, с простым людом. Учтено: при подозрении, что сама власть и взрывает, люди небедные отметят - кого обрекли пострадать. Бедноту! То есть имущим интимно дали понять: власть эта их и при ней они в безопасности. «В яблочко!» - подумал Слотов и успокоил себя: пиши он о взрывах, высветил бы то же самое не хуже.
Главное о рукописи, по-видимому, было рассказано, и Вячеслав Никитич спросил: «Кому предложишь?» В ответ прозвучало название самого популярного в Зарубежье литературного журнала. Слотов, как и коллега, знал его главного редактора. «Ты уже говорил с ним?» - «Передал суть», - скупо ответил Вольфганг. «Но острого много! Напечатает?» - «Другие - нет, а он напечатает», - произнёс Тик уверенно. «Когда это будет?» - «Я пока не поставил точку». Вячеслав Никитич промолвил, добродушно шутя:
- Имя Пигмалиона… источник подводит?
- Молчит что-то, - вырвалось у приятеля.
Каковы, спросил Слотов, отзывы на рукопись? «Ты что же, думаешь - я её рассылал?» - Тик полон недоумения. «Мне казалось, - виновато начал коллега, - ты общаешься с кем-то, кто на тех же позициях…» Он хотел бы, объяснил Вольфганг, чтобы те, кто не на них, оказывались на этих позициях - прочитав опубликованную вещь. А совать рукопись - ради советов, похвал? Хм. «Я читал бы без отрыва!» - заверил Вячеслав Никитич. «Ну, теперь ты уже всё знаешь», - сказал приятель так, будто развёл руками. Слотов задал ему естественные для писателя вопросы и услышал: вещь будет предложена германскому издательству, как только выйдет в журнале. О пьесе. Когда публика её увидит, ответить непросто: обстоятельства…
Вячеслав Никитич изобразил колебания, после чего доверился другу: я сам пьеску кропаю… но с театральной кухней, к стыду своему, мало знаком.
Откровения, на какие расщедрился Тик, порождали инерцию, и он добросердечно пообещал:
- Режиссёру будет любопытно ещё с одним русским поговорить о герое… Я тебя представлю. Это Детлеф Хютер.
- Так он из геев, я слышал! - встрепенулся Слотов, подумав: уж не ему ли пришёлся по вкусу снимок пухлогубого школьника?
Вольфганг, казалось, выражал улыбкой, несколько таинственной: не будем забегать вперёд… Выпили по последней рюмке, Вячеслав Никитич проводил приятеля до метро. Сам он жил в двадцати минутах ходьбы.
Днём отдав Бортникову прибор, он вновь получил его накануне собрания литераторов. К украшенному лепкой дому на Шёнхаузер Аллее подходил неспокойным. Вдруг, вопреки предпринятым усилиям, Ульяну обидят? Несколько членов ассоциации, придя раньше него, беседовали в зале. Слотов особенно дружески поприветствовал Фуршета, человека тучного, но подвижного, - надо похвалить его недавно напечатанный в газете юмористический рассказ… Фуршет рад потрепаться о своём творчестве. Терпение. Любезно здороваемся с проходящей мимо Майей Стрепетовой: седеющая подтянутая дама ответила - и вновь губы плотно сжаты. Народу прибавляется. Можно присесть, держа в поле зрения вход.
Ульяна! И не одна. С нею статная брюнетка: худое лицо, высокие скулы, задумчивые, без искорки любопытства, глаза. Ей лет двадцать пять. Одета в красно-зелёный блузон с ажурными вставками, с оборками, с защипами на рукавах; светлая узкая юбка, сбоку разрез до середины бедра. «Сразит!» - догадка слилась с отчаянным голосом чувств, в то время как Вячеслав Никитич устремился к дамам. Ульяна уведомила: её спутнице Виолетте интересно побыть на обсуждении новеллы… Вошёл Тик и, обменявшись приветствием с Ульяной, посмотрел на незнакомку. Та, словно изучая его лицо, представилась чуть запоздало. Автор новеллы обратилась к нему:
- Прототип моей героини…
- Ах, вот как! - и Вольфганг, будто теперь призванный это сделать, окинул Виолетту тёплым взглядом.
Слотов, поскольку он вводил Ульяну в круг собравшихся, пригласил её расположиться за столом и остался подле. Она успела шепнуть Тику: можно её спутнице сесть рядом с ним? «Будем надеяться!» - с ироничной важностью произнёс Вольфганг. Он и Виолетта заняли места в первом ряду.
- Я впервые читаю публично что-то своё… - начала Ульяна и запнулась, разыграв, не очень натурально, взволнованность.
После расхожей просьбы не быть строгими приступила к чтению, а у Слотова мелькнуло соображение, не раз уже его посещавшее. Вполне вероятно, новелла не написана его партнёршей, а была кому-то заказана шефами. В таком случае, нападки не должны бы уколоть самолюбие Ульяны, но, при всём том, ей нужно, чтобы литераторы признали её своей.
Первой высказалась Майя Стрепетова:
- Героиня буквально одержима памятью об отечестве, будто туда съездить немыслимо, не буду говорить о возвращении… И второе. Она всей душой то у озера Селигер, то в часовне - а нищих на каждом углу не помнит? порядки в отечестве её не беспокоят?
Слотову, сидевшему за столом около Ульяны, не удавалось перехватить взгляд выступающей, в груди билось: «Как я просил тебя - отнесись помягче!..» Едва она смолкла, он воззвал: не видеть в упор состояние героини?! она в конфликте с мужем-немцем, и этим оправдано, что окружающее кажется ей чуждым. Зато прежнее, родные места предстают в понятном ореоле, память отбирает лишь задушевное, преобразует… в такой ситуации - и помыслы о политике?!
Ульяна, поблагодарив кивком, обратилась к залу:
- Я написала о личных отношениях. Героиня искала счастья женщины, она любит родину, любила мужа. Счастье не состоялось, и в постигшем её разочаровании будет она думать о том, о чём тут сказали?.. Это было бы притянуто за уши.
Стрепетова собиралась вновь атаковать, но её опередил Максим Надеин - по обыкновению, торжественный и скорбный, будто сейчас сообщит людям о понесённой ими утрате. Он попросил не обижаться на замечание.
- Мне очень жаль, но немец - ходячая картинка. Приелся.
- Кочующий немец! - с ёрнической миной вставил Фуршет. - Но что делать, если они такие? - он обласкал улыбкой Ульяну. - Нарисован острым пером, с подколкой.
- Так уж и с подколкой? - зацепила Майя, и завязался обмен репликами, в каком принял живое участие и Вячеслав Никитич.
Вольфганг Тик, пройдя к столу, взял слово.
- Мы обсуждаем произведение дебютанта, - произнёс словно в удивлении, что забыто о том, о чём ему приходится сказать. - Недостатками грешат и большие мастера, а тут - первая вещь… Хорош портрет героини, - он глянул на Виолетту, чей взгляд впивался в него, - этот образ делает вещь литературой! Видна интересная эмоциональная натура, созданная для исканий, для развития… - Тик поворачивается к Ульяне, после чего высказывает собранию: - У автора несомненный талант!
Тишина. Один, второй голос: я того же мнения. Затем выступает Вячеслав Никитич. В кармане включённое устройство - речь останется в анналах засекреченной истории. Пусть кто-нибудь поучится подавать кукурузную кашу как тонкое блюдо - и с какой подливкой! Взгляд на Ульяну. Удовлетворена! Воображается - неподвластно-прихотливо! - то, что мы заслужили…
Другой автор читает своё творение, вы с Ульяной теперь сидите рядом с Тиком и Виолеттой. Тебе шепнули «пасиб, Славочка» - и ты заходишься воодушевлением… Чувствуешь, Ульяне хочется приподняться со стула и усесться к тебе на колени (ну разве ж оно не так?..), снова и снова пусть проделает это… Автор за столом отбивается от нападок. Конечно, ему досталось от Стрепетовой. А от Фуршета - так даже больше.
Кажется, завершилось. Теперь, по традиции, выпивончик. Из ресторана доставили заказанную по телефону пиццу, а питьём литераторы запаслись и сами. В смежной с залом комнате быстренько накрыли столы. Четверо расположились вместе, и Ульяна проливает свет на историю Виолетты: с год назад переехала в Берлин из Хайдельберга. В Москве у нас оказались общие знакомые, попросили меня: можно, в случае чего, она к тебе обратится? Встретились, и она мне о себе рассказала… Я спросила потом: ничего, если я попробую новеллу написать?..
Виолетта смущена; признание Тику:
- Она так хорошо написала!
Вольфганг прост и мило-любезен:
- Видимо, вы - превосходная рассказчица.
- Прямо уж! В новелле гораздо ярче.
Сама она не пишет? Стихи! - брошено небрежно. Пикантно-комичная мольба о пощаде на лице: дерзнула на драму в стихах… знаю цену таким упражнениям, моя специальность - редактор, я окончила московский универ печати. «Бывший полиграфический институт, - пристёгивает Вольфганг, - давным-давно как-то я был у здания на Садовом кольце, при царе дом принадлежал Морозову». Тогда там пел Шаляпин, охотно добавляет Виолетта, в том самом корпусе я и училась. «Вы москвичка?» - «До семнадцати, до поступления, жила в Вязьме…» На последнем курсе поехала, как всегда, на Первое Мая в Вязьму к родителям. Возвращаюсь - билеты, что обычно, были только купейные. В купе застала пассажира из-за границы, по виду очень общительный - она, вспоминая, улыбнулась - свойский такой! Объяснялся с помощью немецко-русского разговорника. У меня в школе и в вузе был немецкий язык: короче, друг друга поняли. Он - наладчик печатных машин, фирма послала его в Москву на предприятие. Спрашивал меня, как добраться до гостиницы «Ленинград». В Москве пошли с ним в метро, мне нужно было до Войковской, но я поехала с ним до Комсомольской, проводила к гостинице…
Вячеслав Никитич мысленно воскликнул: «Какая похвальная доброта к иностранцу!» Виолетта произнесла отчуждённо:
- Он очень просил номер моего мобильника.
- Вас с ним объединило то, что вы - редактор, а он - спец по печатным машинам, - важно изрёк Вольфганг, вызвав улыбки у обеих дам и Слотова.
- В новелле встреча занимательнее, - Виолетта хотела бы переключить внимание на Ульяну, но Тику интересна реальная история рассказчицы.
Встречалась с ним - звучит продолжение - подружились… Командировка у него кончилась, уехал, потом прислал вызов. Улетела к нему в Хайдельберг. Пожили… В конце концов стало невмоготу - ушла. Спасибо Ульяне: помогла работу найти. Хозяин - русский, снимает помещение внизу телебашни, куда туристы идут. Предлагаю им расписаться на листке, закладываю в компьютер - и он выдаёт анализ характера. Стоит это четыре евро. Самой мне платят пять евро в час, в месяц выходит восемьсот - плюс пять процентов от выручки за проданные, хи-хи-хи, характеры. «Обаяние! - отпускает комплимент Тик. - Иначе туристы бы не раскошеливались… Я к вам зайду», - заключает тоном светского трёпа. Её глаза задорно-пристальны: «Заходите!»
Вячеслав Никитич, при неослабном влечении к Ульяне, не прочь быть и на месте приятеля, которому Виолетта говорит: у неё есть его книги. Тик, умеющий, разумеется, вести себя в таких случаях, с галантным видом держит паузу. «Я слышала о вас ещё в Москве. А тут зашла в «Геликон», - назвала она русский книжный магазин на Кантштрассе, - смотрю - «Расписной лёд», переиздание…» Умолкает. Слотов мысленно подтрунивает: «Застенчивость, ах!» Вольфганг Тик ждёт.
- Там досадные опечатки, - говорит Виолетта неожиданно, - в издательстве плохие корректора.
- Бездельники! - игривый отзыв Тика.
Ульяна не остаётся безучастной и выдаёт подругу:
- Об опечатках ты мне не говорила, ты сказала - он так пишет, что по силе воздействия не с кем сравнить.
Писатель протестующе вскинул руки. «О, наслаждение!» - беззвучно комментирует Слотов, а вслух предлагает выпить. Ульяна: ей капельку, она нынче за рулём. Виолетта Тику: когда можно будет прочесть что-то новое?.. Слотов, чувствуя, что ясному ответу не быть, заговорщицки смотрит в глаза приятелю, а затем обращается к дамам: если девушка соблазнительных данных, но из крайне простой семьи, поступила в элитный вуз при конкурсе сорок человек на место… чем это объясните?
Виолетта как бы с напускной завистью вздыхает:
- Ей повезло с любовником.
Вольфганг в волнении:
- Очевидность проще простейшего карточного фокуса! Ну, а заменим даму валетом - и почему-то уже не очевидно… да Бог с ним! - оборвал он себя. - Нравится вам в Берлине?
Не то чтобы очень, но получше, чем в Хайдельберге… Разговорец четверых: у кого какие были первые впечатления от Берлина. Обсудили то, что немцы объявили телебашню его фаллическим символом. В комнате уже никого, кроме них, они покидают её в настроении «Хорошо посидели!» Ульяна завезёт Виолетту домой: та живёт в районе Веддинг близ озера Плётцензее. Мужчины сопровождают дам до фольксвагена Golf цвета электрик. Тик позади Виолетты, и Слотов краем глаза замечает его внимание к её подрагивающим под стук каблуков окорочкам.
Прощанье, укатили. Поблагодарить Вольфганга за выступление, не жалея слов (кашу маслом…)
По дороге домой думка о друге: от него-то благодарности не услышать. Не узнает никогда, кому обязан восхищением молодой дамы, каковое, несомненно, скоро приведёт к глубине отношений. Вячеслав Никитич так и зрит Вольфганга у подножия вознёсшегося символа, Виолетта перед компьютером… о, обрадована!..
Слотова развлекало, что приятель представляет, с нервностью иного рода, то же самое. «Когда её вербанули?» - задавал себе вопрос Вячеслав Никитич. Может быть, ещё в Москве, а может - уже в Берлине по наводке Ульяны. Брюнетку с её образованием, безусловно, предназначали для круга пишущих. Её увидели бы на Шёнхаузер Аллее, когда Ульяна немного освоилась бы там, но Слотов просигналил о Вольфганге Тике, и события были форсированы.
Представлялось: Бортников инструктирует Виолетту «по Тику» (служебный оборот), располагающая обстановка её квартиры… Воображение вольничало и на другой день, когда мы, как обычно, в машине вручали коробок познания молодому человеку: садоводу, в чьём цветнике - Мата Хари во многих лицах. Собрать их всех вместе жасминовой ночью… Меж тем к нам обратились нектарно-приветливо:
- Наш знакомый чем-то проявился на заседании?
Немыслимо не хмыкнуть, правда, беззвучно: «А то ты не знаешь!»
- Я его легонько качнул - и просыпалось.
Николаю Сергеевичу понравилось: неподделен мелковатый смеханец (неологизм в нашем духе). Завтра, говорит Бортников, он опять даст вам прибор, дабы не суетиться, когда Тик позовёт на встречу с немцем-режиссёром. «Если не забудет позвать», - страхуетесь вы. «Подумайте, как ему напомнить негрубо», - напутствует Николай Сергеевич.
Слотов пока больше думал о свидании с Ульяной - прощальном перед её отъездом в отпуск. Оно стало таким, что в голове вертится «превзошло самые дерзкие ожидания» (ох, недостижимо!) Её страстно-порывное: «Я застоялась!» Сразу занявшись, изощрённо длить-длить занятие… Она, собранная и вместе с тем расслабленная, провела тебя через испепеляющее таинство позы «шесть на девять».
В сознании горит дата её приезда, в то время как всё существо Вячеслава Никитича обуревает зависть к Вольфгангу, у которого, конечно, ладится с Виолеттой. Как и положено человеку в радости, тот оказался настолько мил, что без напоминаний взял Слотова пообедать с режиссёром, для чего было выбрано воскресенье. В Берлине с его отлично работающим общественным транспортом владельцы машин пользуются ими не всегда: дорожные пробки, цены на бензин. Случай, однако, был таков, что Тику требовался его opel corsa. Приятель подсел в него у станции Бельвю (городская железная дорога), и они поехали в район Фридрихсхайн, славный обилием панков и «готиков», а также уголками, привлекающими гурманов.
Opel остановился на Фриденштрассе, к которой с одной стороны прилегает парк. Посетителей ресторана Kid Creole ждал садик со столиками позади здания. Вячеслав Никитич, попав сюда впервые, читал в меню названия блюд, переносящих вас к устью Миссисипи, и привстал вслед за Тиком, чтобы пожать руку подошедшему Детлефу Хютеру. Вопреки ожиданиям Слотова, глаза у него оказались не подведены, но волосы явно были крашеные: тёмно-каштановые. Вячеслав Никитич прикинул, что немец моложе его не более, чем лет на пять.
Хютер, предуведомлённый Тиком относительно коллеги, в порядке знакомства сообщил ему, что говорит по-русски (не редкость среди восточных немцев).
- Мы мошем разговариват…
Приятели, дружно и прочувствованно благодаря по-немецки, выбрали этот язык. Обсудив, что они закажут (Хютер, в частности, рекомендовал Слотову уху по-луизиански), трое приступили к разговору о пьесе. Режиссёр сказал: вряд ли он ошибается, думая, что весь Gorki-Theater заинтригован, все понимают - кто герой, не названный настоящим именем… Вячеслав Никитич мысленно послал привет работающему аппарату. Детлеф Хютер продолжил: ему говорят о Советском Союзе, где впервые в мире была открыта дорога наверх выходцам из самых простых семей. Так какая же странность в том, что юного Путина приняли в университет? «Сам я понимаю, но, может быть, недостаточно. Как им получше объяснить?» - обращался режиссёр к Тику. Тот терпеливо начал: когда-то, после революции, детей бывших собственников не принимали в вузы, зато бедноту поощряли к образованию. Родители нашего юноши взрослели в то благоприятное время, и что оказалось им по силам? Отец в зрелом возрасте из заводских охранников вышел в слесари. Мать не выучилась ни на ткачиху, ни на повариху - ни на кого. «К тому времени, когда Путин поступал в университет, - сказал, чуть передохнув, Вольфганг, - давно устоялась своя советская иерархия. Формально все были равны, никаких льгот для выходцев из простых семей не существовало».
Хютер сосредоточенно выслушал, после чего трое уделили внимание блюдам.
- Мы должны рассмотреть одно обстоятельство, - заговорил режиссёр, адресуясь к Тику. - Вы ставите ему в вину то, что он бисексуал?
- Нет. Я только показываю, как его связала любовь с человеком власти и тот решающе повлиял на героя и на всю его жизнь.
- Повлиял негативно, - сожалеюще заметил Хютер.
Вы же знаете, сказал Тик, как большинство россиян относится к однополой любви. Для героя не секрет, что, откройся правда о нём, он весьма упал бы в их глазах. Потому он ненавидит народ. «Я не согласен, - возразил Детлеф. - Он понимает, что на людей действует предрассудок, и должен быть снисходителен к ним». Немец добавил: к слову, гомосексуалистов среди русских, скорее всего, намного больше, чем думают. Недаром те, кто против, выражают досаду: «В России всё через жопу!» - последнее он выговорил по-русски. Тик и Слотов переглянулись, сохранив на лицах серьёзность.
- Это образное выражение. Соотнесённое с героем, оно обретает прямоту и законченность формулы! - произнёс Вольфганг.
Вячеслав Никитич поднял рюмку и приглашающе поглядел на Хютера. Тот, пригубив свою, сказал: герой у нас должен быть не менее глубок и интересен, чем в жизни. Он был удивительно привлекателен в юности!.. Детлеф с вызовом посмотрел на Тика и на Слотова: «Будь у меня такой партнёр, я бы ликовал». Вячеслав Никитич подумал в связи со своим недавним предположением: «Портретик пухлогубого школьника у тебя при себе в бумажнике».
Режиссёр заявил, что видит героя и «того мужчину» искренне любящими друг друга. Драматизм в том, что молодой человек вынужден был держать это в тайне. Впоследствии тайну использовал лидер, бессильный исполнять свои обязанности. Я на него возлагаю вину за взрывы домов! - произнёс Хютер. - Он и его криминальная семья накинули петлю на шею человеку. Тот понимал: после того как ему сказали, чего от него хотят, отказаться нельзя, его не оставят в живых…
Тик воздержался от замечаний, и Детлеф Хютер перешёл к следующему: мы продемонстрируем стремление не провоцировать политический скандал. Никаких деталей, указывающих, какая это страна! Более того: действие иногда будут сопровождать мелодии Латинской Америки и Африки… Кельнер принёс приготовленное по-креольски мясо аллигатора. Детлеф, попробовав, кивнул довольный.
Пьесу надо обогатить, говорил он немного позже: упадничество не в его духе. «Я очень надеюсь на ваше желание внести доработки», - с чувством сказал он Тику.
- Я слушаю.
- Наш герой получил огромную власть, но гораздо сильнее власть нравственных страданий. Они неослабно преследуют его из-за дела со взрывами, к которому его принудили, - увлечённо сказал Хютер. - Он погружается в религию. Его доверие, симпатию вызывает молодой монах. Герой раскрывает перед ним душу. После молитв, медитации юноша-монах просит его обратиться к народу с покаянием.
Вольфганг покосился на Слотова и, словно уйдя в размышления, высказался отрешённо:
- Для Достоевского это было бы слишком.
- Вы полагаете, что решаться нельзя? - задирчиво бросил Детлеф Хютер.
- Эсхил или Софокл решились бы, - с невинным видом вставил Вячеслав Никитич и заслужил улыбку немца.
Тик проговорил так, будто вслушивался в свой голос:
- Хорошо, он покаялся. Что потом?
Детлеф окрылённо ответил:
- Смерч противоречивых мнений, море страстей! Ультраправые националисты рванулись к власти. Начались погромы. Жертвы - национальные и другие меньшинства. Передовые круги общества, простые люди доброй воли призвали лидера остаться на посту и принять меры. Он это делает. Страна возвращена к нормальной жизни.
Вячеслав Никитич почувствовал со злорадством, чего другу стоит не поморщиться: «Чудовищно низкопробно!»
- Только при таком варианте я готов работать, - тон Хютера не допускал сомнений.
- Работать так работать! - сказал Тик по-русски, с выражением: «Да катись оно всё…»
Слотов, имея в его глазах оправдание: расчёт на сотрудничество с режиссёром, - принялся хвалить предложенное им. Вячеслав Никитич наслаждался посрамлением приятеля.
На репетиции, которую Слотов смотрел уже глубокой осенью, он испытал иное - подлинно эстетическое - удовольствие. К тому моменту состоялась не одна знаменательная беседа с Вольфгангом и не только с ним. Бортников передал Вячеславу Никитичу благодарность руководства за отражение застольного разговора Тика и режиссёра. Слотов, помня КГБ, не возражал бы против премиальных, но дети оказались прижимистее отцов. Впрочем, и то сказать, рафинаду не жалели. Николай Сергеевич начал со слов: «Вы наш суперклассный помощник!» - прежде чем обратиться с просьбой «по Беслану». Кругом говорили о захвате осетинской школы с неслыханным числом заложников, и в ведомстве хотели знать о «мнениях и слухах» в Ассоциации русских литераторов.
Вольфганг, предугадывая: «Вали на него до кучи!» - не желал выглядеть закосневшим в схематизме и отзывов о тёзке избегал, заявив: «Скоропалительность подводит». Притом, однако, сказал, что не верит, будто злодеяние учинили бойцы за независимость Чеченской республики. Большинство литераторов приняло версию о виновнике Басаеве. Мнения, удалось ли части боевиков уйти или нет, разделялись поровну. Вячеслав Никитич, отвечая, когда его спрашивали, что нужно время, дабы разобраться, заметил: то же произносит и Фуршет. Чужие же мысли о событии его явно интересовали. Это шевельнуло кое-какие предположения…
Возвратившаяся из отпуска Ульяна доставила Слотову, помимо главной, ещё одну радость: не копая, не лавируя, болтать о мелочах, каковые оказываются необыкновенно занимательными. Достала до сердца чистая, он не сомневался, правда: «Я так люблю булочки с маслом и с турецкой фисташковой халвой!» Боясь располнеть, Ульяна жестоко лишала себя отрады.
Опять настало расставание, теперь он уехал в отпуск. В Тунисе впервые в жизни прокатился на верблюде под присмотром погонщика, зарабатывающего на туристах. Вячеслав Никитич купался в море, фотографировался с Мартой под пальмами, в окрестностях города любовался ландшафтом - словом, набирал впечатления. Но могло ли не думаться о прежнем?.. Помнилось, как он и Ульяна глядели на выставке картину: пески, пальмы, ручей, нимфа, несколько заслонённая стволом дерева. Ассоциации: стихотворение Лермонтова. Сейчас возник образный ряд. Пальмы срубили, ручей высох… нет, ушёл в глубь песков. Снова простёрлась тень - и источник зажурчал. Есть и нимфа.
Он вспоминал другое полотно: позади наполненного мёдом сосуда - плод, похожий на голый зад. Кажется, будто на нём сидит пчела… По какому-то наитию ты спросил Ульяну: ей как женщине нравится Путин? В то время Вольфганг уже вовсю работал… кстати, он тоже подходит в источники (света). Но есть тень, которую свету не взять: это ты. Твой дар и родство с роем позволяют тебе угадывать далёкое роение теней. Они хотели кровью детей привести в слепую ярость взрослых и столкнуть два кавказских народа.
Показать бы тому же Бортникову свои способности к анализу и предвидению. Слотов не без страха чувствовал позыв впечатлить молодого человека соображениями о Беслане, высказать: стране (стране?) нужна война в ближнем Зарубежье и мероприятия будут проводиться, пока не явится результат… Они были в машине: возвратившийся из отпуска Слотов отработал первый день, и Николай Сергеевич (уж, конечно, соскучился) доставлял его домой. Вячеслав Никитич не глядя положил в карман технику, Бортников сказал о Тике: «Пожалуйста - что там с его пасквилем? Какие подвижки в театре? Пусть больше говорит».
Приятели встретились в доме на Шёнхаузер Аллее. Для начала Слотов бодро-красочно рассказал об отдыхе. Тут же Вольфганг убедился: его произведение запало в душу другу. «Так публикуешь в журнале?» Увы! имя покровителя неизвестно. «До сих пор? Ты говорил, у тебя несколько кандидатур и осталось лишь уточнить…» Я не хочу, ответил Тик, тыкать пальцем наугад. Кто мне помогал, на мэйлы не реагирует. Я звонил, звонил по телефону, пока, наконец, застал кого-то, он сказал - хозяин пустил его на квартиру и уехал. Куда, надолго? Я добился одного: «Больше ничего не могу сказать». По словам Вольфганга, узнать, кто именно провёл на юрфак его тёзку, обещал (не безвозмездно) пожилой гей. Возможно, он отправился куда-то по делу. Или что-то стряслось. «Я бы поехал в Питер, но не отпустят с работы. В январе-феврале возьму отпуск».
Вячеслав Никитич с неожиданной для себя грустью подумал: «В таком случае, недолго ещё нам общаться в этой жизни». Смешавшись, придал голосу волнение: «Имя выяснится. Твоя вещь войдёт событием в историю литературы!» - «Виолетта выдала мне тот же аванс», - поделился приятель. «Ага!» - хитро произнёс Слотов. «Надо же было проверить, какой из неё редактор, - с кажущейся невозмутимостью пояснил Вольфганг. - Она дала пару-другую дельных оценок стиля». - «Дала!..» - выдохнул коллега, и оба хохотнули (Тик отвёл взгляд). «Но понравится ли ей пьеса?» - сманеврировал Вячеслав Никитич. «Считаешь, что нет? - проговорил приятель в затруднении. - Хютер навязал вопиющую бредятину, но, чёрт-те знает - может, бред этот как раз и окажется сумасшедшей, но правдой».
Вскоре Тик привёл Слотова в Gorki-Theater на репетицию любовной сцены. Детлеф, быстро подойдя, едва поздоровался с гостями и поспешно вернулся к актёрам, которые молча внимали тому, что он им толковал. Вячеслава Никитича пробрал зуд от сходства молодого актёра с прототипом. Репетиция началась, и Слотов восторженно забылся, видя школьника с выпяченными губами. Это был никто иной, как он: весьма многим известный, а тогда угодливо-робкий перед мужчиной в набедренной повязке, которой служило полотенце. Осанистый актёр великолепно передавал влюблённость, совлекая с юнца рубашку, нежно проводя руками по его бокам сверху вниз, целуя пупок, берясь за трусики. Он говорил ему о таких вещах, как карьера и блага, которые может обрести любимый.
Вольфганг, зорко следя за сценой, шепнул Слотову о молодом актёре:
- Как выразителен! Ты заметил это скользнувшее в глазах… огонёк бесстыжести?
- Смеханец.
- Точно - смеханец! - прошептал Вольфганг.
После репетиции сказал:
- Образ удаётся, это цель! И я не принимаю то, будто пьеса - унижение России.
По его словам, немцы в полном умилении от героя. Влиятельная в Берлине персона, любящая напомнить о своей принадлежности к сексуальному меньшинству, обещала посмотреть одну из репетиций.
- Он, Детлеф и другие, - передал Тик, - уверены, что пьеса вызовет к России позитивный интерес.
Вячеслав Никитич хихикнул про себя. Его не очень трогало, будет или нет унижена Россия. Там он не имел бы того, что ему предоставила Германия. Но его сладострастно щекотала причастность к теневому, в котором Россия тайно себя выражает. Любопытно, как шефы выйдут из ситуации с пьесой. Постараются загубить через проводников влияния? Но удастся ли сделать так, чтобы не распространилось, откуда дует ветер? Вряд ли. По-видимому, пьесу, где нет прямых намёков на страну, решат не замечать, меж тем как люди увидят спектакль, из тени явится то, что было в реальности, и прошлое срастётся с настоящим. Движение обнажённых мужских тел, ягодицы, ласкающие руки, поцелуй в живот… и - мужчина в костюме при галстуке, взгляд того, за кем много чего есть: холодный, со смеханцом.
Повесть напечатана в журнале «Литературный европеец», NN 100, 102, 103 и 106 / 2006, Frankfurt/Main, ISSN 1437-045-X.
Главное о рукописи, по-видимому, было рассказано, и Вячеслав Никитич спросил: «Кому предложишь?» В ответ прозвучало название самого популярного в Зарубежье литературного журнала. Слотов, как и коллега, знал его главного редактора. «Ты уже говорил с ним?» - «Передал суть», - скупо ответил Вольфганг. «Но острого много! Напечатает?» - «Другие - нет, а он напечатает», - произнёс Тик уверенно. «Когда это будет?» - «Я пока не поставил точку». Вячеслав Никитич промолвил, добродушно шутя:
- Имя Пигмалиона… источник подводит?
- Молчит что-то, - вырвалось у приятеля.
Каковы, спросил Слотов, отзывы на рукопись? «Ты что же, думаешь - я её рассылал?» - Тик полон недоумения. «Мне казалось, - виновато начал коллега, - ты общаешься с кем-то, кто на тех же позициях…» Он хотел бы, объяснил Вольфганг, чтобы те, кто не на них, оказывались на этих позициях - прочитав опубликованную вещь. А совать рукопись - ради советов, похвал? Хм. «Я читал бы без отрыва!» - заверил Вячеслав Никитич. «Ну, теперь ты уже всё знаешь», - сказал приятель так, будто развёл руками. Слотов задал ему естественные для писателя вопросы и услышал: вещь будет предложена германскому издательству, как только выйдет в журнале. О пьесе. Когда публика её увидит, ответить непросто: обстоятельства…
Вячеслав Никитич изобразил колебания, после чего доверился другу: я сам пьеску кропаю… но с театральной кухней, к стыду своему, мало знаком.
Откровения, на какие расщедрился Тик, порождали инерцию, и он добросердечно пообещал:
- Режиссёру будет любопытно ещё с одним русским поговорить о герое… Я тебя представлю. Это Детлеф Хютер.
- Так он из геев, я слышал! - встрепенулся Слотов, подумав: уж не ему ли пришёлся по вкусу снимок пухлогубого школьника?
Вольфганг, казалось, выражал улыбкой, несколько таинственной: не будем забегать вперёд… Выпили по последней рюмке, Вячеслав Никитич проводил приятеля до метро. Сам он жил в двадцати минутах ходьбы.
* * *
Днём отдав Бортникову прибор, он вновь получил его накануне собрания литераторов. К украшенному лепкой дому на Шёнхаузер Аллее подходил неспокойным. Вдруг, вопреки предпринятым усилиям, Ульяну обидят? Несколько членов ассоциации, придя раньше него, беседовали в зале. Слотов особенно дружески поприветствовал Фуршета, человека тучного, но подвижного, - надо похвалить его недавно напечатанный в газете юмористический рассказ… Фуршет рад потрепаться о своём творчестве. Терпение. Любезно здороваемся с проходящей мимо Майей Стрепетовой: седеющая подтянутая дама ответила - и вновь губы плотно сжаты. Народу прибавляется. Можно присесть, держа в поле зрения вход.
Ульяна! И не одна. С нею статная брюнетка: худое лицо, высокие скулы, задумчивые, без искорки любопытства, глаза. Ей лет двадцать пять. Одета в красно-зелёный блузон с ажурными вставками, с оборками, с защипами на рукавах; светлая узкая юбка, сбоку разрез до середины бедра. «Сразит!» - догадка слилась с отчаянным голосом чувств, в то время как Вячеслав Никитич устремился к дамам. Ульяна уведомила: её спутнице Виолетте интересно побыть на обсуждении новеллы… Вошёл Тик и, обменявшись приветствием с Ульяной, посмотрел на незнакомку. Та, словно изучая его лицо, представилась чуть запоздало. Автор новеллы обратилась к нему:
- Прототип моей героини…
- Ах, вот как! - и Вольфганг, будто теперь призванный это сделать, окинул Виолетту тёплым взглядом.
Слотов, поскольку он вводил Ульяну в круг собравшихся, пригласил её расположиться за столом и остался подле. Она успела шепнуть Тику: можно её спутнице сесть рядом с ним? «Будем надеяться!» - с ироничной важностью произнёс Вольфганг. Он и Виолетта заняли места в первом ряду.
- Я впервые читаю публично что-то своё… - начала Ульяна и запнулась, разыграв, не очень натурально, взволнованность.
После расхожей просьбы не быть строгими приступила к чтению, а у Слотова мелькнуло соображение, не раз уже его посещавшее. Вполне вероятно, новелла не написана его партнёршей, а была кому-то заказана шефами. В таком случае, нападки не должны бы уколоть самолюбие Ульяны, но, при всём том, ей нужно, чтобы литераторы признали её своей.
Первой высказалась Майя Стрепетова:
- Героиня буквально одержима памятью об отечестве, будто туда съездить немыслимо, не буду говорить о возвращении… И второе. Она всей душой то у озера Селигер, то в часовне - а нищих на каждом углу не помнит? порядки в отечестве её не беспокоят?
Слотову, сидевшему за столом около Ульяны, не удавалось перехватить взгляд выступающей, в груди билось: «Как я просил тебя - отнесись помягче!..» Едва она смолкла, он воззвал: не видеть в упор состояние героини?! она в конфликте с мужем-немцем, и этим оправдано, что окружающее кажется ей чуждым. Зато прежнее, родные места предстают в понятном ореоле, память отбирает лишь задушевное, преобразует… в такой ситуации - и помыслы о политике?!
Ульяна, поблагодарив кивком, обратилась к залу:
- Я написала о личных отношениях. Героиня искала счастья женщины, она любит родину, любила мужа. Счастье не состоялось, и в постигшем её разочаровании будет она думать о том, о чём тут сказали?.. Это было бы притянуто за уши.
Стрепетова собиралась вновь атаковать, но её опередил Максим Надеин - по обыкновению, торжественный и скорбный, будто сейчас сообщит людям о понесённой ими утрате. Он попросил не обижаться на замечание.
- Мне очень жаль, но немец - ходячая картинка. Приелся.
- Кочующий немец! - с ёрнической миной вставил Фуршет. - Но что делать, если они такие? - он обласкал улыбкой Ульяну. - Нарисован острым пером, с подколкой.
- Так уж и с подколкой? - зацепила Майя, и завязался обмен репликами, в каком принял живое участие и Вячеслав Никитич.
Вольфганг Тик, пройдя к столу, взял слово.
- Мы обсуждаем произведение дебютанта, - произнёс словно в удивлении, что забыто о том, о чём ему приходится сказать. - Недостатками грешат и большие мастера, а тут - первая вещь… Хорош портрет героини, - он глянул на Виолетту, чей взгляд впивался в него, - этот образ делает вещь литературой! Видна интересная эмоциональная натура, созданная для исканий, для развития… - Тик поворачивается к Ульяне, после чего высказывает собранию: - У автора несомненный талант!
Тишина. Один, второй голос: я того же мнения. Затем выступает Вячеслав Никитич. В кармане включённое устройство - речь останется в анналах засекреченной истории. Пусть кто-нибудь поучится подавать кукурузную кашу как тонкое блюдо - и с какой подливкой! Взгляд на Ульяну. Удовлетворена! Воображается - неподвластно-прихотливо! - то, что мы заслужили…
Другой автор читает своё творение, вы с Ульяной теперь сидите рядом с Тиком и Виолеттой. Тебе шепнули «пасиб, Славочка» - и ты заходишься воодушевлением… Чувствуешь, Ульяне хочется приподняться со стула и усесться к тебе на колени (ну разве ж оно не так?..), снова и снова пусть проделает это… Автор за столом отбивается от нападок. Конечно, ему досталось от Стрепетовой. А от Фуршета - так даже больше.
Кажется, завершилось. Теперь, по традиции, выпивончик. Из ресторана доставили заказанную по телефону пиццу, а питьём литераторы запаслись и сами. В смежной с залом комнате быстренько накрыли столы. Четверо расположились вместе, и Ульяна проливает свет на историю Виолетты: с год назад переехала в Берлин из Хайдельберга. В Москве у нас оказались общие знакомые, попросили меня: можно, в случае чего, она к тебе обратится? Встретились, и она мне о себе рассказала… Я спросила потом: ничего, если я попробую новеллу написать?..
Виолетта смущена; признание Тику:
- Она так хорошо написала!
Вольфганг прост и мило-любезен:
- Видимо, вы - превосходная рассказчица.
- Прямо уж! В новелле гораздо ярче.
Сама она не пишет? Стихи! - брошено небрежно. Пикантно-комичная мольба о пощаде на лице: дерзнула на драму в стихах… знаю цену таким упражнениям, моя специальность - редактор, я окончила московский универ печати. «Бывший полиграфический институт, - пристёгивает Вольфганг, - давным-давно как-то я был у здания на Садовом кольце, при царе дом принадлежал Морозову». Тогда там пел Шаляпин, охотно добавляет Виолетта, в том самом корпусе я и училась. «Вы москвичка?» - «До семнадцати, до поступления, жила в Вязьме…» На последнем курсе поехала, как всегда, на Первое Мая в Вязьму к родителям. Возвращаюсь - билеты, что обычно, были только купейные. В купе застала пассажира из-за границы, по виду очень общительный - она, вспоминая, улыбнулась - свойский такой! Объяснялся с помощью немецко-русского разговорника. У меня в школе и в вузе был немецкий язык: короче, друг друга поняли. Он - наладчик печатных машин, фирма послала его в Москву на предприятие. Спрашивал меня, как добраться до гостиницы «Ленинград». В Москве пошли с ним в метро, мне нужно было до Войковской, но я поехала с ним до Комсомольской, проводила к гостинице…
Вячеслав Никитич мысленно воскликнул: «Какая похвальная доброта к иностранцу!» Виолетта произнесла отчуждённо:
- Он очень просил номер моего мобильника.
- Вас с ним объединило то, что вы - редактор, а он - спец по печатным машинам, - важно изрёк Вольфганг, вызвав улыбки у обеих дам и Слотова.
- В новелле встреча занимательнее, - Виолетта хотела бы переключить внимание на Ульяну, но Тику интересна реальная история рассказчицы.
Встречалась с ним - звучит продолжение - подружились… Командировка у него кончилась, уехал, потом прислал вызов. Улетела к нему в Хайдельберг. Пожили… В конце концов стало невмоготу - ушла. Спасибо Ульяне: помогла работу найти. Хозяин - русский, снимает помещение внизу телебашни, куда туристы идут. Предлагаю им расписаться на листке, закладываю в компьютер - и он выдаёт анализ характера. Стоит это четыре евро. Самой мне платят пять евро в час, в месяц выходит восемьсот - плюс пять процентов от выручки за проданные, хи-хи-хи, характеры. «Обаяние! - отпускает комплимент Тик. - Иначе туристы бы не раскошеливались… Я к вам зайду», - заключает тоном светского трёпа. Её глаза задорно-пристальны: «Заходите!»
Вячеслав Никитич, при неослабном влечении к Ульяне, не прочь быть и на месте приятеля, которому Виолетта говорит: у неё есть его книги. Тик, умеющий, разумеется, вести себя в таких случаях, с галантным видом держит паузу. «Я слышала о вас ещё в Москве. А тут зашла в «Геликон», - назвала она русский книжный магазин на Кантштрассе, - смотрю - «Расписной лёд», переиздание…» Умолкает. Слотов мысленно подтрунивает: «Застенчивость, ах!» Вольфганг Тик ждёт.
- Там досадные опечатки, - говорит Виолетта неожиданно, - в издательстве плохие корректора.
- Бездельники! - игривый отзыв Тика.
Ульяна не остаётся безучастной и выдаёт подругу:
- Об опечатках ты мне не говорила, ты сказала - он так пишет, что по силе воздействия не с кем сравнить.
Писатель протестующе вскинул руки. «О, наслаждение!» - беззвучно комментирует Слотов, а вслух предлагает выпить. Ульяна: ей капельку, она нынче за рулём. Виолетта Тику: когда можно будет прочесть что-то новое?.. Слотов, чувствуя, что ясному ответу не быть, заговорщицки смотрит в глаза приятелю, а затем обращается к дамам: если девушка соблазнительных данных, но из крайне простой семьи, поступила в элитный вуз при конкурсе сорок человек на место… чем это объясните?
Виолетта как бы с напускной завистью вздыхает:
- Ей повезло с любовником.
Вольфганг в волнении:
- Очевидность проще простейшего карточного фокуса! Ну, а заменим даму валетом - и почему-то уже не очевидно… да Бог с ним! - оборвал он себя. - Нравится вам в Берлине?
Не то чтобы очень, но получше, чем в Хайдельберге… Разговорец четверых: у кого какие были первые впечатления от Берлина. Обсудили то, что немцы объявили телебашню его фаллическим символом. В комнате уже никого, кроме них, они покидают её в настроении «Хорошо посидели!» Ульяна завезёт Виолетту домой: та живёт в районе Веддинг близ озера Плётцензее. Мужчины сопровождают дам до фольксвагена Golf цвета электрик. Тик позади Виолетты, и Слотов краем глаза замечает его внимание к её подрагивающим под стук каблуков окорочкам.
Прощанье, укатили. Поблагодарить Вольфганга за выступление, не жалея слов (кашу маслом…)
* * *
По дороге домой думка о друге: от него-то благодарности не услышать. Не узнает никогда, кому обязан восхищением молодой дамы, каковое, несомненно, скоро приведёт к глубине отношений. Вячеслав Никитич так и зрит Вольфганга у подножия вознёсшегося символа, Виолетта перед компьютером… о, обрадована!..
Слотова развлекало, что приятель представляет, с нервностью иного рода, то же самое. «Когда её вербанули?» - задавал себе вопрос Вячеслав Никитич. Может быть, ещё в Москве, а может - уже в Берлине по наводке Ульяны. Брюнетку с её образованием, безусловно, предназначали для круга пишущих. Её увидели бы на Шёнхаузер Аллее, когда Ульяна немного освоилась бы там, но Слотов просигналил о Вольфганге Тике, и события были форсированы.
Представлялось: Бортников инструктирует Виолетту «по Тику» (служебный оборот), располагающая обстановка её квартиры… Воображение вольничало и на другой день, когда мы, как обычно, в машине вручали коробок познания молодому человеку: садоводу, в чьём цветнике - Мата Хари во многих лицах. Собрать их всех вместе жасминовой ночью… Меж тем к нам обратились нектарно-приветливо:
- Наш знакомый чем-то проявился на заседании?
Немыслимо не хмыкнуть, правда, беззвучно: «А то ты не знаешь!»
- Я его легонько качнул - и просыпалось.
Николаю Сергеевичу понравилось: неподделен мелковатый смеханец (неологизм в нашем духе). Завтра, говорит Бортников, он опять даст вам прибор, дабы не суетиться, когда Тик позовёт на встречу с немцем-режиссёром. «Если не забудет позвать», - страхуетесь вы. «Подумайте, как ему напомнить негрубо», - напутствует Николай Сергеевич.
Слотов пока больше думал о свидании с Ульяной - прощальном перед её отъездом в отпуск. Оно стало таким, что в голове вертится «превзошло самые дерзкие ожидания» (ох, недостижимо!) Её страстно-порывное: «Я застоялась!» Сразу занявшись, изощрённо длить-длить занятие… Она, собранная и вместе с тем расслабленная, провела тебя через испепеляющее таинство позы «шесть на девять».
В сознании горит дата её приезда, в то время как всё существо Вячеслава Никитича обуревает зависть к Вольфгангу, у которого, конечно, ладится с Виолеттой. Как и положено человеку в радости, тот оказался настолько мил, что без напоминаний взял Слотова пообедать с режиссёром, для чего было выбрано воскресенье. В Берлине с его отлично работающим общественным транспортом владельцы машин пользуются ими не всегда: дорожные пробки, цены на бензин. Случай, однако, был таков, что Тику требовался его opel corsa. Приятель подсел в него у станции Бельвю (городская железная дорога), и они поехали в район Фридрихсхайн, славный обилием панков и «готиков», а также уголками, привлекающими гурманов.
Opel остановился на Фриденштрассе, к которой с одной стороны прилегает парк. Посетителей ресторана Kid Creole ждал садик со столиками позади здания. Вячеслав Никитич, попав сюда впервые, читал в меню названия блюд, переносящих вас к устью Миссисипи, и привстал вслед за Тиком, чтобы пожать руку подошедшему Детлефу Хютеру. Вопреки ожиданиям Слотова, глаза у него оказались не подведены, но волосы явно были крашеные: тёмно-каштановые. Вячеслав Никитич прикинул, что немец моложе его не более, чем лет на пять.
Хютер, предуведомлённый Тиком относительно коллеги, в порядке знакомства сообщил ему, что говорит по-русски (не редкость среди восточных немцев).
- Мы мошем разговариват…
Приятели, дружно и прочувствованно благодаря по-немецки, выбрали этот язык. Обсудив, что они закажут (Хютер, в частности, рекомендовал Слотову уху по-луизиански), трое приступили к разговору о пьесе. Режиссёр сказал: вряд ли он ошибается, думая, что весь Gorki-Theater заинтригован, все понимают - кто герой, не названный настоящим именем… Вячеслав Никитич мысленно послал привет работающему аппарату. Детлеф Хютер продолжил: ему говорят о Советском Союзе, где впервые в мире была открыта дорога наверх выходцам из самых простых семей. Так какая же странность в том, что юного Путина приняли в университет? «Сам я понимаю, но, может быть, недостаточно. Как им получше объяснить?» - обращался режиссёр к Тику. Тот терпеливо начал: когда-то, после революции, детей бывших собственников не принимали в вузы, зато бедноту поощряли к образованию. Родители нашего юноши взрослели в то благоприятное время, и что оказалось им по силам? Отец в зрелом возрасте из заводских охранников вышел в слесари. Мать не выучилась ни на ткачиху, ни на повариху - ни на кого. «К тому времени, когда Путин поступал в университет, - сказал, чуть передохнув, Вольфганг, - давно устоялась своя советская иерархия. Формально все были равны, никаких льгот для выходцев из простых семей не существовало».
Хютер сосредоточенно выслушал, после чего трое уделили внимание блюдам.
- Мы должны рассмотреть одно обстоятельство, - заговорил режиссёр, адресуясь к Тику. - Вы ставите ему в вину то, что он бисексуал?
- Нет. Я только показываю, как его связала любовь с человеком власти и тот решающе повлиял на героя и на всю его жизнь.
- Повлиял негативно, - сожалеюще заметил Хютер.
Вы же знаете, сказал Тик, как большинство россиян относится к однополой любви. Для героя не секрет, что, откройся правда о нём, он весьма упал бы в их глазах. Потому он ненавидит народ. «Я не согласен, - возразил Детлеф. - Он понимает, что на людей действует предрассудок, и должен быть снисходителен к ним». Немец добавил: к слову, гомосексуалистов среди русских, скорее всего, намного больше, чем думают. Недаром те, кто против, выражают досаду: «В России всё через жопу!» - последнее он выговорил по-русски. Тик и Слотов переглянулись, сохранив на лицах серьёзность.
- Это образное выражение. Соотнесённое с героем, оно обретает прямоту и законченность формулы! - произнёс Вольфганг.
Вячеслав Никитич поднял рюмку и приглашающе поглядел на Хютера. Тот, пригубив свою, сказал: герой у нас должен быть не менее глубок и интересен, чем в жизни. Он был удивительно привлекателен в юности!.. Детлеф с вызовом посмотрел на Тика и на Слотова: «Будь у меня такой партнёр, я бы ликовал». Вячеслав Никитич подумал в связи со своим недавним предположением: «Портретик пухлогубого школьника у тебя при себе в бумажнике».
Режиссёр заявил, что видит героя и «того мужчину» искренне любящими друг друга. Драматизм в том, что молодой человек вынужден был держать это в тайне. Впоследствии тайну использовал лидер, бессильный исполнять свои обязанности. Я на него возлагаю вину за взрывы домов! - произнёс Хютер. - Он и его криминальная семья накинули петлю на шею человеку. Тот понимал: после того как ему сказали, чего от него хотят, отказаться нельзя, его не оставят в живых…
Тик воздержался от замечаний, и Детлеф Хютер перешёл к следующему: мы продемонстрируем стремление не провоцировать политический скандал. Никаких деталей, указывающих, какая это страна! Более того: действие иногда будут сопровождать мелодии Латинской Америки и Африки… Кельнер принёс приготовленное по-креольски мясо аллигатора. Детлеф, попробовав, кивнул довольный.
Пьесу надо обогатить, говорил он немного позже: упадничество не в его духе. «Я очень надеюсь на ваше желание внести доработки», - с чувством сказал он Тику.
- Я слушаю.
- Наш герой получил огромную власть, но гораздо сильнее власть нравственных страданий. Они неослабно преследуют его из-за дела со взрывами, к которому его принудили, - увлечённо сказал Хютер. - Он погружается в религию. Его доверие, симпатию вызывает молодой монах. Герой раскрывает перед ним душу. После молитв, медитации юноша-монах просит его обратиться к народу с покаянием.
Вольфганг покосился на Слотова и, словно уйдя в размышления, высказался отрешённо:
- Для Достоевского это было бы слишком.
- Вы полагаете, что решаться нельзя? - задирчиво бросил Детлеф Хютер.
- Эсхил или Софокл решились бы, - с невинным видом вставил Вячеслав Никитич и заслужил улыбку немца.
Тик проговорил так, будто вслушивался в свой голос:
- Хорошо, он покаялся. Что потом?
Детлеф окрылённо ответил:
- Смерч противоречивых мнений, море страстей! Ультраправые националисты рванулись к власти. Начались погромы. Жертвы - национальные и другие меньшинства. Передовые круги общества, простые люди доброй воли призвали лидера остаться на посту и принять меры. Он это делает. Страна возвращена к нормальной жизни.
Вячеслав Никитич почувствовал со злорадством, чего другу стоит не поморщиться: «Чудовищно низкопробно!»
- Только при таком варианте я готов работать, - тон Хютера не допускал сомнений.
- Работать так работать! - сказал Тик по-русски, с выражением: «Да катись оно всё…»
Слотов, имея в его глазах оправдание: расчёт на сотрудничество с режиссёром, - принялся хвалить предложенное им. Вячеслав Никитич наслаждался посрамлением приятеля.
* * *
На репетиции, которую Слотов смотрел уже глубокой осенью, он испытал иное - подлинно эстетическое - удовольствие. К тому моменту состоялась не одна знаменательная беседа с Вольфгангом и не только с ним. Бортников передал Вячеславу Никитичу благодарность руководства за отражение застольного разговора Тика и режиссёра. Слотов, помня КГБ, не возражал бы против премиальных, но дети оказались прижимистее отцов. Впрочем, и то сказать, рафинаду не жалели. Николай Сергеевич начал со слов: «Вы наш суперклассный помощник!» - прежде чем обратиться с просьбой «по Беслану». Кругом говорили о захвате осетинской школы с неслыханным числом заложников, и в ведомстве хотели знать о «мнениях и слухах» в Ассоциации русских литераторов.
Вольфганг, предугадывая: «Вали на него до кучи!» - не желал выглядеть закосневшим в схематизме и отзывов о тёзке избегал, заявив: «Скоропалительность подводит». Притом, однако, сказал, что не верит, будто злодеяние учинили бойцы за независимость Чеченской республики. Большинство литераторов приняло версию о виновнике Басаеве. Мнения, удалось ли части боевиков уйти или нет, разделялись поровну. Вячеслав Никитич, отвечая, когда его спрашивали, что нужно время, дабы разобраться, заметил: то же произносит и Фуршет. Чужие же мысли о событии его явно интересовали. Это шевельнуло кое-какие предположения…
Возвратившаяся из отпуска Ульяна доставила Слотову, помимо главной, ещё одну радость: не копая, не лавируя, болтать о мелочах, каковые оказываются необыкновенно занимательными. Достала до сердца чистая, он не сомневался, правда: «Я так люблю булочки с маслом и с турецкой фисташковой халвой!» Боясь располнеть, Ульяна жестоко лишала себя отрады.
Опять настало расставание, теперь он уехал в отпуск. В Тунисе впервые в жизни прокатился на верблюде под присмотром погонщика, зарабатывающего на туристах. Вячеслав Никитич купался в море, фотографировался с Мартой под пальмами, в окрестностях города любовался ландшафтом - словом, набирал впечатления. Но могло ли не думаться о прежнем?.. Помнилось, как он и Ульяна глядели на выставке картину: пески, пальмы, ручей, нимфа, несколько заслонённая стволом дерева. Ассоциации: стихотворение Лермонтова. Сейчас возник образный ряд. Пальмы срубили, ручей высох… нет, ушёл в глубь песков. Снова простёрлась тень - и источник зажурчал. Есть и нимфа.
Он вспоминал другое полотно: позади наполненного мёдом сосуда - плод, похожий на голый зад. Кажется, будто на нём сидит пчела… По какому-то наитию ты спросил Ульяну: ей как женщине нравится Путин? В то время Вольфганг уже вовсю работал… кстати, он тоже подходит в источники (света). Но есть тень, которую свету не взять: это ты. Твой дар и родство с роем позволяют тебе угадывать далёкое роение теней. Они хотели кровью детей привести в слепую ярость взрослых и столкнуть два кавказских народа.
Показать бы тому же Бортникову свои способности к анализу и предвидению. Слотов не без страха чувствовал позыв впечатлить молодого человека соображениями о Беслане, высказать: стране (стране?) нужна война в ближнем Зарубежье и мероприятия будут проводиться, пока не явится результат… Они были в машине: возвратившийся из отпуска Слотов отработал первый день, и Николай Сергеевич (уж, конечно, соскучился) доставлял его домой. Вячеслав Никитич не глядя положил в карман технику, Бортников сказал о Тике: «Пожалуйста - что там с его пасквилем? Какие подвижки в театре? Пусть больше говорит».
Приятели встретились в доме на Шёнхаузер Аллее. Для начала Слотов бодро-красочно рассказал об отдыхе. Тут же Вольфганг убедился: его произведение запало в душу другу. «Так публикуешь в журнале?» Увы! имя покровителя неизвестно. «До сих пор? Ты говорил, у тебя несколько кандидатур и осталось лишь уточнить…» Я не хочу, ответил Тик, тыкать пальцем наугад. Кто мне помогал, на мэйлы не реагирует. Я звонил, звонил по телефону, пока, наконец, застал кого-то, он сказал - хозяин пустил его на квартиру и уехал. Куда, надолго? Я добился одного: «Больше ничего не могу сказать». По словам Вольфганга, узнать, кто именно провёл на юрфак его тёзку, обещал (не безвозмездно) пожилой гей. Возможно, он отправился куда-то по делу. Или что-то стряслось. «Я бы поехал в Питер, но не отпустят с работы. В январе-феврале возьму отпуск».
Вячеслав Никитич с неожиданной для себя грустью подумал: «В таком случае, недолго ещё нам общаться в этой жизни». Смешавшись, придал голосу волнение: «Имя выяснится. Твоя вещь войдёт событием в историю литературы!» - «Виолетта выдала мне тот же аванс», - поделился приятель. «Ага!» - хитро произнёс Слотов. «Надо же было проверить, какой из неё редактор, - с кажущейся невозмутимостью пояснил Вольфганг. - Она дала пару-другую дельных оценок стиля». - «Дала!..» - выдохнул коллега, и оба хохотнули (Тик отвёл взгляд). «Но понравится ли ей пьеса?» - сманеврировал Вячеслав Никитич. «Считаешь, что нет? - проговорил приятель в затруднении. - Хютер навязал вопиющую бредятину, но, чёрт-те знает - может, бред этот как раз и окажется сумасшедшей, но правдой».
Вскоре Тик привёл Слотова в Gorki-Theater на репетицию любовной сцены. Детлеф, быстро подойдя, едва поздоровался с гостями и поспешно вернулся к актёрам, которые молча внимали тому, что он им толковал. Вячеслава Никитича пробрал зуд от сходства молодого актёра с прототипом. Репетиция началась, и Слотов восторженно забылся, видя школьника с выпяченными губами. Это был никто иной, как он: весьма многим известный, а тогда угодливо-робкий перед мужчиной в набедренной повязке, которой служило полотенце. Осанистый актёр великолепно передавал влюблённость, совлекая с юнца рубашку, нежно проводя руками по его бокам сверху вниз, целуя пупок, берясь за трусики. Он говорил ему о таких вещах, как карьера и блага, которые может обрести любимый.
Вольфганг, зорко следя за сценой, шепнул Слотову о молодом актёре:
- Как выразителен! Ты заметил это скользнувшее в глазах… огонёк бесстыжести?
- Смеханец.
- Точно - смеханец! - прошептал Вольфганг.
После репетиции сказал:
- Образ удаётся, это цель! И я не принимаю то, будто пьеса - унижение России.
По его словам, немцы в полном умилении от героя. Влиятельная в Берлине персона, любящая напомнить о своей принадлежности к сексуальному меньшинству, обещала посмотреть одну из репетиций.
- Он, Детлеф и другие, - передал Тик, - уверены, что пьеса вызовет к России позитивный интерес.
Вячеслав Никитич хихикнул про себя. Его не очень трогало, будет или нет унижена Россия. Там он не имел бы того, что ему предоставила Германия. Но его сладострастно щекотала причастность к теневому, в котором Россия тайно себя выражает. Любопытно, как шефы выйдут из ситуации с пьесой. Постараются загубить через проводников влияния? Но удастся ли сделать так, чтобы не распространилось, откуда дует ветер? Вряд ли. По-видимому, пьесу, где нет прямых намёков на страну, решат не замечать, меж тем как люди увидят спектакль, из тени явится то, что было в реальности, и прошлое срастётся с настоящим. Движение обнажённых мужских тел, ягодицы, ласкающие руки, поцелуй в живот… и - мужчина в костюме при галстуке, взгляд того, за кем много чего есть: холодный, со смеханцом.
Повесть напечатана в журнале «Литературный европеец», NN 100, 102, 103 и 106 / 2006, Frankfurt/Main, ISSN 1437-045-X.