Гете Иоганн Вольфганг. Эгмонт (Перевод Н Ман)

   М а т ь. Брось ты свое баюшки-баю.
   К л э р х е н. Не браните меня, матушка, это лучшая из песен. Не раз я убаюкивала ею одно взрослое дитя.
   М а т ь. Только любовь на уме. Да можно ли все позабывать из-за одного. Ты Бракенбурга не отталкивай, запомни мои слова: он еще сделает тебя счастливой.
   К л э р х е н. Он?
   М а т ь. Да, он! Погоди, настанет время! Вы, дети, вперед смотреть не умеете, а нас, опытных людей, слушать не хотите. Помни, что молодости и самой распрекрасной любви приходит конец. Будет время, когда ты станешь бога благодарить, что хоть кров есть над головой.
   К л э р х е н (вздрагивает, молчит, потом, словно проснувшись). Матушка, пусть время придет, как приходит смерть. Но думать об этом страшно! Ежели надо - что ж, будем вести себя как сумеем! Эгмонт - тебя потерять? (Плачет.) Нет, это невозможно, нет, нет!
   Входит Эгмонт. На нем плащ рейтара и низко надвинутая
   шляпа.
   Э г м о н т. Клэрхен!
   К л э р х е н (вскрикнув, отшатывается от него). Эгмонт! (Обнимает его.) О, мой дорогой, ненаглядный, любимый! Ты пришел. Ты здесь!
   Э г м о н т. Добрый вечер, матушка.
   М а т ь. Благослови вас бог, благородный господин! Моя девочка уж тоской изошла, больно долго вас не было, с утра до вечера все только об вас толковала да пела.
   Э г м о н т. Ужином меня попотчуете?
   М а т ь. Благодарствуйте за честь. Не знаю только, найдется ли что у нас.
   К л э р х е н. Ну конечно, найдется! Не тревожьтесь, матушка, я кое-что припасла и приготовила. Только вы меня не выдавайте.
   М а т ь. Не очень-то богато.
   К л э р х е н. Не спешите! К тому же я думаю: когда он со мной, я и голода не чувствую, наверно, и у него аппетит пропадает, когда я рядом.
   Э г м о н т. Ну, это как сказать.
   Клэрхен топает ножкой и сердито от него отворачивается.
   Что это ты?
   К л э р х е н. Вы так холодны сегодня! Ни разу меня не поцеловали. И руки у вас спеленаты плащом, как у младенца. Не подобает воину и возлюбленному ходить со спеленатыми руками.
   Э г м о н т. Всему свое время, голубка, всему свое время. Когда солдат стоит в засаде, подстерегая врага, он старается не дышать и крепко держит себя в руках, покуда не придет пора взвести курок. А любящий...
   М а т ь. Что ж это вы не садитесь? Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. Я побегу на кухню. Клэрхен, как вас увидит, ни о чем уже не думает. И еще прошу, не взыщите за скромный ужин.
   Э г м о н т. Ваше радушие - лучшее угощенье.
   Мать уходит.
   К л э р х е н. А что же тогда моя любовь?
   Э г м о н т. Все, что хочешь.
   К л э р х е н. Сами подыщите для нее сравнение.
   Э г м о н т. Итак, прежде всего... (Сбрасывает плащ, становится виден его ослепительный наряд.)
   К л э р х е н. О боже!
   Э г м о н т. Теперь у меня руки свободны. (Ласкает ее.)
   К л э р х е н. Не надо! Вы сомнете свой наряд! (Отстраняется от него.) Какая роскошь! Я и дотронуться-то до вас боюсь.
   Э г м о н т. Ты довольна? Я ведь обещал когда-нибудь прийти к тебе в испанском обличье.
   К л э р х е н. Я уже давно вас об этом не прошу, думала, вы не хотите. Ах, и "Золотое руно"!
   Э г м о н т. Вот ты его и увидела.
   К л э р х е н. Тебе его сам император надел на шею?
   Э г м о н т. Да, дитя мое! Эта цепь и этот орден дают тому, кто их носит, наивысшие права. Нет на земле судьи надо мной, кроме гроссмейстера ордена вместе со всем капитулом рыцарей.
   К л э р х е н. Да, если бы даже весь мир судил тебя... Какой бархат загляденье, а позументы! А шитье! Глаза разбегаются.
   Э г м о н т. Гляди, пока не наглядишься.
   К л э р х е н. И "Золотое руно"! Вы столько мне про него рассказывали, оно ведь дается в знак великих трудов и подвигов, усердия и отваги. Ему цены нет - как твоей любви, которую я ношу в своем сердце, хотя...
   Э г м о н т. Что ты хочешь сказать?
   К л э р х е н. Хотя сравнения тут быть не может.
   Э г м о н т. Почему же?
   К л э р х е н. Мне она досталась не за усердие и отвагу. Я ничем ее не заслужила.
   Э г м о н т. В любви все по-другому. Ты заслужила ее тем, что ее не домогалась, - любят обычно тех, кто не гонится за любовью.
   К л э р х е н. Ты по себе судишь? И про себя такие гордые речи ведешь, - тебя ведь весь народ любит.
   Э г м о н т. Если бы я хоть что-то сделал для него, сумел бы хоть что-то сделать! А так - это их добрая воля меня любить!
   К л э р х е н. Ты, наверно, был сегодня у правительницы?
   Э г м о н т. Был.
   К л э р х е н. Вы с нею добрые друзья?
   Э г м о н т. Похоже на то. Мы друг с другом любезны и предупредительны.
   К л э р х е н. А в душе?
   Э г м о н т. Дурного я ей не желаю. У каждого свои воззрения. Но не в этом дело. Она достойнейшая женщина, знает своих приближенных и могла бы вникнуть в самую суть вещей, если бы не ее подозрительность. Я доставляю ей много забот, в моих поступках она усматривает какие-то тайны, которых и в помине нет.
   К л э р х е н. Так уж и нет?
   Э г м о н т. Ну, что тебе сказать? Иной раз задние мысли бывают и у меня. Любое вино со временем оставляет осадок в бочках. С принцем Оранским у нее хлопот еще больше, он, что ни день, задает ей новые загадки. О нем идет молва, будто он вечно что-то замышляет, вот она и смотрит на его лоб - о чем, мол, он думает, на его шаги - куда он собирается их направить.
   К л э р х е н. Скажи, она притворщица?
   Э г м о н т. Она правительница, что ж тут спрашивать!
   К л э р х е н. Простите, я хотела спросить: искренна ли она.
   Э г м о н т. Точь-в-точь как всякий, кто преследует свои цели.
   К л э р х е н. Я бы в таком мире пропала. А у нее мужской ум, она совсем другая, чем мы, швейки да стряпухи. Она всех выше - смелая, решительная.
   Э г м о н т. Когда в стране порядок, а не кутерьма. Сейчас и она малость не в себе.
   К л э р х е н. Как это?
   Э г м о н т. У нее усики над губой, и приступы подагры случаются. Словом - амазонка!
   К л э р х е н. Величественная дама! Я бы побоялась явиться ей на глаза.
   Э г м о н т. А ты ведь не робкого десятка. И не страх бы удержал тебя, а разве что девичий стыд.
   Клэрхен, потупив взор, берет его руку и приникает к нему.
   Я понимаю тебя, милая моя девочка! Ты вправе смотреть людям в глаза! (Целует ее веки.)
   К л э р х е н. Позволь мне помолчать! Позволь обнять тебя! Позволь посмотреть тебе прямо в глаза! В них я все прочту - надежду и утешение, радость и горе. (Вперив в него взор, обнимает его.) Скажи мне! Скажи! Я никак в толк не возьму! Правда, что ты Эгмонт? Граф Эгмонт? Великий Эгмонт! Это о тебе шумит молва? О тебе пишут газеты?{30} Тебе так преданы наши провинции?
   Э г м о н т. Нет, Клэрхен, это не я.
   К л э р х е н. Что ты хочешь сказать?
   Э г м о н т. Видишь ли, Клэрхен! Погоди, я сяду. (Садится, она устраивается у его ног на скамеечке, кладет руки ему на колени, не сводя с него глаз.) Тот Эгмонт угрюмый, чопорный, холодный. Он обязан всегда держать себя в руках, надевать то одну, то другую личину; он запутался в тенетах, измученный, непонятый, хотя люди считают его веселым и жизнерадостным. Эгмонт любим народом, который сам не знает, чего хочет; его чтит и превозносит толпа, которую нельзя обуздать, он окружен друзьями, советам которых не вправе следовать. За ним неотступно наблюдают многие; они стремятся во всем подражать ему, иной раз бесцельно, чаще безуспешно, - о, я не хочу говорить, как тяжко ему приходится и что у него на сердце. Но есть и другой Эгмонт, Клэрхен, спокойный, прямодушный, счастливый, его любит и знает самое доброе в мире сердце; оно ему открыто, и он с великой любовью и доверием прижимает его к своему. (Обнимает ее.) Это твой Эгмонт!
   К л э р х е н. О, я хочу умереть в этот миг! Большего счастья мне уже не знать на земле.
   ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
   УЛИЦА.
   Иеттер. Плотник.
   И е т т е р. Эй! Постой! На одно слово, сосед!
   П л о т н и к. Иди своей дорогой и не ори.
   И е т т е р. Одно словечко! Что нового?
   П л о т н и к. Ничего, разве только, что нам запрещено говорить о новом.
   И е т т е р. Как?
   П л о т н и к. Подойдите поближе к дому и будьте осторожны. Герцог Альба не успел приехать{31}, как уже издал приказ: если двое или трое встретились на улице и затеяли разговор, объявлять их, без суда и следствия, государственными преступниками.
   И е т т е р. Беда! Беда!
   П л о т н и к. Под страхом пожизненной каторги запрещается обсуждать государственные дела.
   И е т т е р. А куда подевалась наша свобода?
   П л о т н и к. За поношение правительства - смертная казнь.
   И е т т е р. Злосчастные наши головы!
   П л о т н и к. Отцы, матери, дети, родня, друзья и слуги, все без исключения, обязаны доносить, за донос положена награда, - ныне учрежденному чрезвычайному суду о том, что творится в доме.
   И е т т е р. Пойдем-ка отсюда.
   П л о т н и к. Послушные-де не потерпят урона ни в чести своей, ни в животе, ни в имуществе.
   И е т т е р. Вот милостивцы нашлись! Недаром у меня сердце ныло, когда герцог держал свой въезд в город. И с той минуты все небо для меня словно траурным флером затянуто и нависло так низко, что я хожу согнувшись, боюсь башку расшибить.
   П л о т н и к. А каковы тебе его солдаты показались? Я таких вояк отродясь не видывал!
   И е т т е р. Тьфу! Сердце замирает, когда они маршируют по нашим улицам. Прямые, точно свечи, взгляд неподвижный, шагают как на шарнирах. Ежели один такой на часах стоит, а ты мимо идешь, он на тебя уставится, словно глазами просверлить хочет, а вид у этого малого до того мрачный и суровый, что тебе волей-неволей на каждом углу палач мерещится. Не по душе они мне. Вот наша милиция - веселые были ребята, что им заблагорассудится, то и делают, на посту стоят - шляпа набекрень, ноги растопырены, сами жили и другим жить давали, а эти - машины, в которых черта засадили.
   П л о т н и к. Когда такой крикнет "стой!" и прицелится, пожалуй, на ногах не устоишь.
   И е т т е р. Я бы на месте умер.
   П л о т н и к. Пойдем-ка домой.
   И е т т е р. Плохо наше дело. Прощай!
   Подходит Зоост.
   З о о с т. Друзья! Товарищи!
   П л о т н и к. Тихо! Нам пора по домам!
   З о о с т. Слыхали?
   И е т т е р. Много чего слыхали.
   З о о с т. Правительница уехала{32}.
   И е т т е р. Господи, смилуйся над нами!
   П л о т н и к. Она-то еще за нас стояла.
   З о о с т. Взяла да вдруг и уехала втихомолку. Не сумела с герцогом поладить. Дворянству, правда, велела передать, что воротится. Да никто не верит.
   П л о т н и к. Господи, прости дворянам, что они и от этого кнута нас не избавили. А могли бы. Пропали теперь наши вольности.
   И е т т е р. Ради бога, молчи ты о вольностях. Я носом чую, что наутро будут казни: солнце не выходит из-за туч, туман смердит.
   З о о с т. Оранского тоже как ветром сдуло!{33}
   П л о т н и к. Все, значит, нас оставили!
   З о о с т. Граф Эгмонт еще здесь.
   И е т т е р. Слава богу! Святители да сподобят его постоять за нас. Он один еще может что-то сделать.
   Появляется Фансен.
   Ф а н с е н. Наконец-то хоть двоих нашел, которые еще не забились в свои норы.
   И е т т е р. Сделай одолжение, проваливай!
   Ф а н с е н. Ты не больно-то вежлив.
   П л о т н и к. Нынче об вежливости думать некогда. Опять, что ли, спина зачесалась? Наверно, зажить успела?
   Ф а н с е н. Солдата об ранах не спрашивают. Коли бы я побоев боялся, из меня бы толку не вышло.
   И е т т е р. Смотри, как бы хуже не было.
   Ф а н с е н. Сдается мне, что у вас от надвигающейся грозы руки и ноги ослабли.
   П л о т н и к. А твои руки и ноги еще наболтаются в воздухе, если ты не угомонишься.
   Ф а н с е н. Бедные мышки, они мечутся в отчаянии, стоит только хозяину завести нового кота! Ну, кое-что переменится, а мы-то все равно будем жить, как жили, это уж будьте спокойны.
   П л о т н и к. Ну и наглый ты пустобрех!
   Ф а н с е н. Эх ты, заячья душа! Дай уж герцогу порезвиться. У старого кота вид такой, словно он вместо мышек чертей нажрался и никак их не переварит. Оставьте его в покое, пусть ест, пьет и спит, как все люди. Ничего нам не страшно, если правильно смотреть на нынешнее время. Сначала он спешит, туда-сюда бросается, а потом сообразит, что в кладовке, где сало висит, жить-то получше и ночью спать куда приятнее, чем в амбаре мышей подкарауливать. Бросьте вы, я этих наместников знаю!
   П л о т н и к. Везет же человеку! Случись мне хоть раз столько всего наболтать, я бы каждую минуту за свою жизнь трясся.
   Ф а н с е н. Успокойтесь, пожалуйста. О вас, ничтожных червях, сам господь на небе слыхом не слыхал, а уж правитель и подавно.
   И е т т е р. Вот греховодник!
   Ф а н с е н. Я знаю таких, кому бы лучше пришлось, если бы у них в жилах текла не геройская, а портновская кровь!{34}
   П л о т н и к. Про кого это вы говорить изволите?
   Ф а н с е н. Хм! Про графа.
   И е т т е р. Эгмонта? Да ему-то чего бояться?
   Ф а н с е н. Я голодранец и мог бы целый год жить на то, что он за один вечер проматывает. А ему, между прочим, выгодно было бы уступить мне свой годовой доход, чтобы хоть на четверть часа заполучить мою смекалку.
   И е т т е р. Вот это придумал! Да у Эгмонта в волосах больше ума, чем у тебя в башке.
   Ф а н с е н. А ну еще почеши язык! Больше, да не тоньше! Знатные господа всех легче в обман даются! Больно уж он доверчив!
   И е т т е р. Ох, болтун! Знатный такой господин...
   Ф а н с е н. В том-то и беда, что не портняжка!
   И е т т е р. Неумытое рыло!
   Ф а н с е н. Ему бы хоть на часок вашего куражу набраться, да так, чтобы у него все тело свербило да зудило, покуда он из города не удерет.
   И е т т е р. Что за несуразные речи. До него, как до звезды небесной, никто не дотянется.
   Ф а н с е н. А ты падающих звезд не видел, что ли? Раз - и нет ее.
   П л о т н и к. Да кто ж на него руку поднимет?
   Ф а н с е н. Тот, кого вам не остановить. Или вы думаете народ взбунтовать, когда его схватят?
   И е т т е р. Ох!
   Ф а н с е н. Может, свои бока за него подставите?
   З о о с т. Эх!
   Ф а н с е н (передразнивает их). Ох! Эх! Ах! Хоть всю азбуку переберите от удивления! А что есть, то есть! Помоги ему бог!
   И е т т е р. Вы бесстыдник такой, что страх берет! Ну что может угрожать этому благороднейшему, честнейшему человеку?
   Ф а н с е н. В выигрыше всегда остается прохвост. На скамье подсудимых он судью одурачит, в судейском кресле - судью сумеет сделать подсудимым. Мне раз довелось переписывать протокол, из которого ясно было, что некий комиссар получил чистоганом весьма высокую благодарность от двора за то, что одного горемыку засудил как мошенника.
   П л о т н и к. Опять вранье. Разве можно на суде так дело повернуть, чтобы безвинный виновным оказался?
   Ф а н с е н. Дурья твоя башка! Если из судебного допроса никакой вины не вытащишь, так можно ее в этот самый допрос втащить. Сначала судья очень мягко обходится с обвиняемым, а тот, на радостях, что никакой вины за ним не числят, выбалтывает все, о чем разумный человек бы промолчал. Судья его ответы вновь превращает в вопросы и высматривает: не обнаружится ли где маленькое противоречие. Тут он и начинает плести веревку, а если бедолага, смешавшись, признается, что, пожалуй, сказанул лишнее, а там чего-то не договорил или, одному богу известно почему, вдруг утаил какую-то подробность или с перепугу что-то напутал, тогда - пиши пропало! И смею вас заверить: нищенки не так усердно обшаривают помойки в поисках завалявшегося лоскута, как такой умелый изготовитель плутов и жуликов мастерит из мелких, косвенных, перепутанных, перевранных, бог знает откуда выжатых, потайных, явных признанных и отрицаемых улик и обстоятельств соломенное чучело, чтобы в результате своих хитросплетений повесить его хотя бы in effigie*{35}. А тому несчастному остается только бога благодарить, если он сможет со стороны посмотреть, как его вешают.
   ______________
   * In effigie (лат.) - в изображении.
   И е т т е р. Да, язык у тебя здорово мелет.
   П л о т н и к. Муха, пожалуй, запутается в эдакой паутине, а оса только посмеется над ней.
   Ф а н с е н. Смотря какие пауки ее плели. Долговязый герцог ни дать ни взять паук-крестовик. Толстобрюхий паук не такая вредина, а длиннолапый, с узким тельцем, которое не жиреет, сколько бы он ни жрал, - плетет нити тоненькие, да зато куда какие прочные.
   И е т т е р. Эгмонт - рыцарь "Золотого руна"; кто посмеет его тронуть? Его и судить могут только равные, только орденский капитул в целом. У тебя язык без костей и совесть нечиста, оттого и несешь такую околесицу.
   Ф а н с е н. Я разве ему зла желаю? По мне-то, он хорош. Достойнейший наместник! Двоих моих приятелей, которых другой наверняка бы велел повесить, он отпустил, хотя и приказал вздуть хорошенько. Ну, расходитесь, да поживее. Теперь уж мой черед вам это советовать. Вон патруль идет, и не похоже, чтобы им охота припала так сразу и выпить с нами на брудершафт. Погодим-ка маленько, посмотрим, что будет. У меня есть две племянницы и кум-кабатчик. Если уж они этих молодцов попотчуют да не приручат, значит, те и впрямь лютые волки.
   КУЛЕНБУРГСКИЙ ДВОРЕЦ.
   АПАРТАМЕНТЫ ГЕРЦОГА АЛЬБЫ.
   Сильва и Гомец встречаются.
   С и л ь в а. Приказания герцога выполнены?
   Г о м е ц. В точности. Всем дневным патрулям велено в определенное время явиться в назначенные мною пункты; до того часа они, как обычно, патрулируют город для поддержания порядка. Ни один не знает о другом и полагает, что приказ касается только его. Таким образом караулы могут быть расставлены мгновенно и перекроют все подступы к дворцу. Понятно тебе, почему отдан такой приказ?
   С и л ь в а. Я привык к слепому повиновенью. А кому же и повиноваться, как не герцогу, ведь исход дела всегда доказывает, что приказ был отдан правильно.
   Г о м е ц. Хорошо! Хорошо! Не диво, что ты стал замкнут и односложен, как герцог, ты ведь всегда находишься при нем. Мне это чуждо, я привык к менее чопорной итальянской службе. Верность и послушанье - неизменно присущи мне, да только я люблю почесать язык и порассуждать вслух. Вы вечно молчите и не радуетесь жизни. Герцог для меня точно железная башня без дверей, - для того чтобы в нее проникнуть, нужны крылья. На днях я слышал, как он за столом сказал об одном веселом и компанейском человеке: он точно дешевый шинок с вывешенной над дверью бутылкой водки для прельщения бездельников, побирушек и воров.
   С и л ь в а. Он и сюда-то привел нас молча.
   Г о м е ц. Тут ничего не скажешь. Здорово! Кто своими глазами видел, как он из Италии вел армию сюда, может только диву даваться. Сумел ведь проскользнуть меж друзей и врагов, меж французов, тех, что за короля и гугенотов{36}, меж швейцарцев и союзников{36}, при этом поддерживая строжайшую дисциплину и легко и гладко справляясь с войском, которое считалось столь опасным. Да, там было на что посмотреть и чему поучиться.
   С и л ь в а. А здесь! Все тихо, мирно, восстания как не бывало.
   Г о м е ц. Ну, здесь поуспокоились еще до нас.
   С и л ь в а. И в провинциях много тише стало, - если кто о чем еще и хлопочет, то лишь для того, чтобы удрать. Но герцог, думаю, вскоре и этим все дороги перегородит.
   Г о м е ц. Король уж его своей милостью не обойдет.
   С и л ь в а. А нам надо позаботиться, чтобы герцог не обошел нас своею. Если король прибудет, он сумеет отблагодарить и герцога, и тех, за кого тот слово замолвит.
   Г о м е ц. Ты думаешь, король сюда пожалует?
   С и л ь в а. Судя по хлопотам и приготовлениям - это так.
   Г о м е ц. Меня они не убеждают.
   С и л ь в а. Ты лучше помолчи о своих убеждениях. Если король и не намерен приехать, то он, несомненно, хочет, чтобы здесь верили в его приезд.
   Те же и Фердинанд, внебрачный сын Альбы.
   Ф е р д и н а н д. Отец не выходил?
   С и л ь в а. Мы ждем его.
   Ф е р д и н а н д. Скоро прибудут наместники.
   Г о м е ц. Еще сегодня?
   Ф е р д и н а н д. Оранский и Эгмонт.
   Г о м е ц (шепотом, Сильве). Я что-то смекаю.
   С и л ь в а. Ну и держи про себя.
   Те же и герцог Альба.
   Когда входит, другие отступают в глубь сцены.
   А л ь б а. Гомец.
   Г о м е ц (выходит вперед). Ваша светлость!
   А л ь б а. Ты расставил караулы и отдал им приказ?
   Г о м е ц. Так точно. Дневные патрули...
   А л ь б а. Достаточно. Ты будешь ждать на галерее. Сильва известит тебя, когда придет пора стянуть их и занять все входы во дворец. Остальное ты знаешь.
   Г о м е ц. Да, ваша светлость! (Уходит.)
   А л ь б а. Сильва!
   С и л ь в а. Слушаю, ваша светлость!
   А л ь б а. Сегодня ты должен проявить все, что я издавна ценю в тебе, отвагу, решительность и точное выполнение приказов.
   С и л ь в а. Премного благодарен. Вы даете мне возможность доказать, что я все тот же.
   А л ь б а. Как только наместники войдут ко мне, поспеши взять под стражу личного секретаря Эгмонта. Надеюсь, ты принял должные меры, чтобы изловить всех, на кого я указал?{37}
   С и л ь в а. Доверься нам. Судьба настигнет их неотвратимо, беспощадно, как солнечное затмение, в точно высчитанный час.
   А л ь б а. Ты приказал неотступно следить за ними?
   С и л ь в а. Да. И прежде всего за Эгмонтом. Он единственный, кто с тех пор, как ты прибыл сюда, не изменил своего образа жизни. Целый день - с коня на коня, гости толпятся у него в доме, за столом он радушен и весел, играет в кости, стреляет в цель, а ночью пробирается к своей милой. Другие, наоборот, словно дыханье затаили, сидят в четырех стенах, а когда проходишь мимо, кажется, будто в доме тяжелобольной.
   А л ь б а. Так спеши же, покуда они не выздоровеют против нашей воли.
   С и л ь в а. Я обложил их со всех сторон. По твоему велению мы воздаем им почести и выказываем готовность в любую минуту им служить. Ужас сковал их: они политично и робко нас благодарят, чувствуя, что им остался один выход - бежать, но никто не отваживается и шага сделать, они мешкают, не знают, как действовать заодно, а в одиночку бессильны решиться на смелый поступок, тому мешает дух общности. Они так хотят ускользнуть от подозрений и тем самым навлекают их на себя. Я с радостью предвижу осуществление твоего замысла.
   А л ь б а. Я радуюсь только свершившемуся, да и то с неохотой, - всегда ведь остаются поводы для тревог и раздумий. Счастье своенравно, ему случается вознести низкое, ничтожное, а хорошо продуманные действия обесчестить пошлым исходом. Оставайся здесь, покуда не прибудут наместники, и тут же отдай приказ Гомецу занять улицы, а сам поспеши арестовать Эгмонтова секретаря и прочих, указанных в списке. Когда дело будет сделано, придешь сюда и доложишь моему сыну, он передаст мне эту весть на заседании совета.
   С и л ь в а. Надеюсь, мне нынче вечером суждено будет предстать перед тобой.
   Альба идет к сыну, все время стоявшему на галерее.
   Я сам не смею себе признаться, но надежды мои угасают: боюсь, все будет не так, как он задумал. Мне видятся духи; в тихой задумчивости взвешивают они на черных весах судьбы наместников и многих тысяч людей. Медленно колеблется стрелка весов - вверх, вниз; глубоко задумались судьи, вот опускается одна чаша, вверх пошла другая - своенравная судьба дохнула на нее, и все решилось. (Уходит.)
   А л ь б а (выходит с Фердинандом). Как тебе понравился город?
   Ф е р д и н а н д. Я многого навидался. Проехал на коне, словно от нечего делать, улицу за улицей. Ваши караулы умело расставлены и держат людей в таком страхе, что те и шепотом слова сказать не решаются. Город как поле, когда вдали уже вспыхивают молнии: ни птицы не видно, ни зверя, разве тех, что в испуге ищут, куда бы спрятаться.
   А л ь б а. И ничего больше тебе не встретилось?
   Ф е р д и н а н д. Эгмонт с несколькими всадниками проскакал по Рыночной площади, мы с ним поздоровались. Под ним был еще не объезженный конь, прекрасный, я так ему и сказал. "Надо поскорее объезжать лошадей, того и гляди, они нам понадобятся!" - крикнул он и добавил, что сегодня мы еще встретимся, по вашему требованию он прибудет на совет.
   А л ь б а. Да, он увидит тебя.
   Ф е р д и н а н д. Из рыцарей, которых я здесь узнал, он мне всего более по душе. Мне кажется, мы будем друзьями.
   А л ь б а. Ты все еще скор и неосмотрителен, я узнаю в тебе легкомыслие твоей матери, так быстро толкнувшее ее в мои объятия. Сколько раз, прельстившись внешностью, ты поспешно вступал в опасные связи.
   Ф е р д и н а н д. Я стараюсь покорствовать вашей воле.
   А л ь б а. В жилах у тебя течет молодая кровь, и я прощаю тебе пылкое доброжелательство, опрометчивую жизнерадостность. Не забывай только, зачем я послан сюда, и помни, какую роль я тебе предназначаю.
   Ф е р д и н а н д. Не щадите меня своими напоминаниями, когда это будет нужно.
   А л ь б а (после паузы). Сын мой!
   Ф е р д и н а н д. Отец!
   А л ь б а. Вскоре прибудут наместники, прибудут Оранский и Эгмонт. Не сочти за недоверие, что я лишь сейчас говорю тебе о том, что должно произойти. Отсюда они уже не выйдут.
   Ф е р д и н а н д. Что ты замыслил?
   А л ь б а. Принято решение взять их под стражу. Ты удивлен? Послушай же, что возложено на тебя; причины ты узнаешь, когда все свершится, - сейчас говорить о них уже нет времени. С тобой одним я хочу обсудить самое главное, самое сокровенное. Нерушимые узы связывают нас, ты мне дорог, я люблю тебя и всему, всему хочу тебя научить. Не только привычке повиноваться, но и уменью вникать в самую суть полученного приказа, уменью повелевать и выполнять. Я хочу оставить тебе это великое наследство, а королю - надежнейшего слугу, отдать тебе лучшее из того, что есть у меня, дабы не стыдно тебе было стать вровень с твоими братьями{38}.