Страница:
М а к ь я в е л ь. Вы слишком горячитесь, думается мне, вы слишком переоцениваете положение дела. Разве вы не остаетесь правительницей?
П р а в и т е л ь н и ц а. Я уже знаю. Он явится с инструкцией - у меня достаточно долгий государственный опыт, чтобы знать, как человека вытесняют, не отнимая у него его положения. Прежде всего он привезет наказ, который будет неясен и уклончив; он будет его толковать распространительно, потому что сила за ним. А если я буду жаловаться, он сошлется на тайный наказ: если я захочу видеть этот наказ, он начнет водить меня вокруг да около; если я буду настаивать, он покажет мне бумагу, в которой содержится что-нибудь совершенно иное; а если я на этом не успокоюсь, будет отвечать не иначе как на прежние мои слова. Тем временем он станет делать то, чего я опасаюсь, и далеко откладывать в сторону то, чего я желаю.
М а к ь я в е л ь. Я хотел бы, я мог бы вам возразить.
П р а в и т е л ь н и ц а. Возбуждение, которое я старалась успокоить с невыразимым терпением, он снова раззадорит своей жестокостью. Я увижу, как на моих же глазах гибнет мое дело, и мне же еще придется расплачиваться за его грех.
М а к ь я в е л ь. Повремените, ваше высочество.
П р а в и т е л ь н и ц а. У меня еще достаточно власти над собой, чтобы оставаться спокойной. Пусть он является. Я самым мирным образом уступлю ему место, раньше чем он меня вытеснит.
М а к ь я в е л ь. Так поспешно - и такой ответственный шаг?
П р а в и т е л ь н и ц а. С большим трудом, чем тебе кажется. Кто привык повелевать, для кого стало обычным, что в его руке лежат каждый день судьбы тысяч, тот сходит с трона словно в гроб. Но лучше умереть, чем подобием призрака оставаться среди живых, чем из пустой видимости стараться удерживать за собой место, которое от тебя же унаследовал другой и уже владеет им и пользуется.
ЖИЛИЩЕ КЛЕРХЕН
Клерхен. Мать.
М а т ь. Этакой любви, как у Бракенбурга, я никогда не видывала; мне думалось, что разве только в сказаниях о героях такая бывает.
К л е р х е н (ходит по комнате взад и вперед, еле слышно напевая).
Счастье душа
Познает лишь любя.
М а т ь. Он догадывается об отношениях твоих с Эгмонтом. А думается мне, что, кабы стала ты с ним немножко поласковей, он бы, если б ты захотела, все-таки женился бы на тебе.
К л е р х е н (поет).
Вольно,
И больно,
И скорбь хороша.
Биться,
Томиться,
Страданьем дыша.
Звездно ликуя,
Смертельно скорбя,
Счастье душа
Познает лишь любя.
М а т ь. Брось свою колыбельную песню!
К л е р х е н. Не хулите ее: в ней скрыта сила. Не раз убаюкивала я ею одно большое дитя.
М а т ь. Видно, у тебя и в мыслях ничего нет помимо любви твоей. Ради нее одной как бы только не позабыть тебе обо всем на свете! Ведь ты должна, говорю тебе, дорожить Бракенбургом. Он еще, глядишь, тебя счастливой может сделать.
К л е р х е н. Он?
М а т ь. Да, он! Придет еще время! Вы, дети, совсем вперед не глядите, нас, опытных людей, и слушать не хотите. И юности и любви прекрасной - всему конец приходит, и настает пора, когда бога благодарить приходится, ежели хоть какой-нибудь угол тебе достанется.
К л е р х е н (вздрагивает, смолкает и вскрикивает). Матушка! Оставьте! Пусть время придет, как смерть придет. Страшно думать о нем наперед. А когда придет! Если мы должны... тогда... придется... как можем! Эгмонт, мне тебя лишиться! (В слезах.) Нет, невозможно, невозможно!
Входит Эгмонт в кавалерийском плаще, в шляпе, надвинутой
на лицо.
Э г м о н т. Клерхен!
К л е р х е н (испускает крик, отступает). Эгмонт! (Подбегает к нему.) Эгмонт! (Обнимает его и приникает к нему.) Ты добрый, милый, любимый мой! Пришел? Здесь?
Э г м о н т. Здравствуйте, матушка!
М а т ь. Дай бог вам здоровья, благородный господин! Дочка моя прямо тоской изошла, что так долго не бывали. День целый о вас только и говорила и песни пела.
Э г м о н т. А поужинать мне не дадите ли?
М а т ь. За честь почтем. Только бы нашлось чем потчевать!
К л е р х е н. Конечно! Не беспокойтесь, матушка: я уже все устроила, кое-чего припасла. Не выдавайте меня, матушка!
М а т ь. Плоховато.
К л е р х е н. Уж подождите! Я вот что думаю: когда он со мной, мне нисколечко есть не хочется, так, верно, и у него не должно быть большого аппетита, когда я возле него.
Э г м о н т. Ты так думаешь?
Клерхен топает ногой и с негодованием отворачивается.
Что ты?
К л е р х е н. Как вы нынче холодны! Еще ни разу меня не поцеловали. Зачем руки в плащ запеленали, как новорожденного младенца? Ни воину, ни возлюбленному не годится, чтобы руки были спеленаты.
Э г м о н т. Как когда, милая, как когда? Если воин подстерегает врага и хочет как-нибудь взять его хитростью, тогда он собирается с силами, берет сам себя в руки и подготовляет свой натиск до конца. А возлюбленный...
М а т ь. Не желаете ли присесть? Расположиться поудобнее? Мне нужно в кухню. Клерхен ни о чем не думает, когда вы здесь. Уж вы не взыщите.
Э г м о н т. Радушие ваше - лучшая приправа.
Мать уходит.
К л е р х е н. А чем же тогда окажется любовь моя?
Э г м о н т. Чем только захочешь!
К л е р х е н. Найдите ей сравнение, если в вас сердце есть.
Э г м о н т. Вот, прежде всего... (Сбрасывает плащ и оказывается в роскошной одежде.)
К л е р х е н. Ай-ай-ай!
Э г м о н т. Теперь у меня руки развязаны. (Обнимает ее.)
К л е р х е н. Оставьте! Вы на себе что-нибудь испортите. (Отступает.) Какая роскошь! До вас, такого, я прямо не осмеливаюсь дотронуться.
Э г м о н т. Довольна? Я тебе обещал как-нибудь явиться в испанском наряде.
К л е р х е н. Последнее время я уже этого у вас не просила. Думала, вы не хотите. Ах, и Золотое Руно!
Э г м о н т. Вот ты и видишь его.
К л е р х е н. Тебе император его на шею надел?
Э г м о н т. Да, дитя. И цепь и самый знак наделяют того, кто их носит, благороднейшими преимуществами. На земле я не признаю над своими деяниями никакого судьи, помимо гроссмейстера ордена с собранием капитула его рыцарей.
К л е р х е н. О, ты мог бы позволить всему свету судить тебя! Бархат что за красота! А позумент! А шитье! Не знаешь, на что смотреть.
Э г м о н т. Можешь досыта насмотреться.
К л е р х е н. И Золотое Руно! Вы рассказывали мне его историю и говорили, что это - знак всего великого и неоцененного, что можно заслужить и снискать усилиями и старанием. Это - великая ценность. Я могу сравнить ее с любовью твоей. Как раз так я у сердца ношу ее, а после...
Э г м о н т. Что хочешь ты сказать?
К л е р х е н. После - вовсе не похоже.
Э г м о н т. Как так?
К л е р х е н. Я снискала ее не трудом и стараниями, я ничем не заслужила ее.
Э г м о н т. В любви бывает иначе. Потому ты и заслужила ее, что никак не искала. И вообще только те люди обыкновенно и приобретают ее, которые за ней не гонятся.
К л е р х е н. Не по себе ли ты так об этом судишь? Не на себе ли сделал ты это гордое наблюдение? Ты, всем народом любимый?
Э г м о н т. Когда бы я для него хоть что-нибудь сделал! Когда бы мог делать! Его добрая воля - любить меня.
К л е р х е н. Ты сегодня, вероятно, был у правительницы?
Э г м о н т. Да, у нее.
К л е р х е н. Вы с ней хороши!
Э г м о н т. Иногда кажется, что так. Мы друг с другом любезны и предупредительны.
К л е р х е н. А по душе?
Э г м о н т. Я к ней очень хорошо отношусь. У каждого свои цели. Это делу не вредит. Она превосходная женщина, знает своих слуг и могла бы видеть вещи достаточно глубоко, не будь она в то же время недоверчива. Я доставляю ей немало беспокойства, потому что за моими действиями она ищет постоянно каких-то тайн, а никаких тайн у меня нет.
К л е р х е н. Совсем никаких?
Э г м о н т. Ну вот! Нельзя же кое-чего и не утаивать. Всякое вино с течением времени осаждает на дно бочек винный камень. А все-таки еще лучшее для нее развлечение - принц Оранский, и всегда новая задача. Она вбила себе в голову, что в нем постоянно имеется что-нибудь таинственное. И вот она то и дело по лбу его разгадывает его мысли, а по походке - направление его пути!
К л е р х е н. А она притворяется?
Э г м о н т. Правительница... и ты спрашиваешь?
К л е р х е н. Простите, я хотела сказать: есть ли в ней искренность?
Э г м о н т. Не больше и не меньше, чем в каждом, кто хочет достигнуть своих целей.
К л е р х е н. Мне бы не найти своего места на свете. А ведь в ней мужской дух, она не такая женщина, как мы, швеи да стряпухи. Великая, отважная, сильная!
Э г м о н т. Да, пока все вверх дном не идет. А на этот раз она немножко растерялась.
К л е р х е н. Как так?
Э г м о н т. А у нее ведь усики над верхней губой и иногда припадки подагры. Настоящая амазонка!
К л е р х е н. Величественная женщина! Я бы боялась явиться перед ней.
Э г м о н т. А ведь ты неробкого десятка. Это был бы не страх, а только девическое смущение.
Клерхен опускает глаза, берет его руку и прислоняется к
нему.
Я понимаю тебя, милая девушка! Смело подыми глаза. (Целует ей глаза.)
К л е р х е н. Дай помолчать! Дай мне так держать тебя! Дай мне смотреть в глаза твои! Все в них находить: отраду и надежду, радость и печаль. (Обнимает его и смотрит на него.) Скажи мне! Я не понимаю! Ты Эгмонт? Граф Эгмонт? Великий Эгмонт, которому так удивляются, о котором в газетах пишут? За которого горой стоят провинции?
Э г м о н т. Нет, Клерхен, это не я.
К л е р х е н. Как?
Э г м о н т. Видишь ли, Клерхен... Дай мне сесть. (Садится. Она становится перед ним на колени на скамеечку, кладет руки на его колени и смотрит на него.) Тот Эгмонт - угрюмый, жестокий, холодный, Эгмонт, который должен замыкаться в себе, то так, то этак менять свое лицо, который истерзан, непризнан, запутан, в то время как люди считают его веселым и радостным; любим народом, который не знает, чего хочет; почитаем до небес, превознесен толпой, с которой нечего делать; окружен друзьями, на которых не смеет положиться; подстерегаем людьми, которые всеми способами стараются стать ему поперек дороги в работе и заботе, часто без пользы, почти всегда без награды. О, не заставляй меня рассказывать, как ему живется, каково у него на душе! А этот, Клерхен, - спокойный, открытый, счастливый и понятый самым лучшим сердцем, которое и он знает до конца и с переполняющей душу любовью и верой прижимает к своему. (Обнимает ее.) Это твой Эгмонт!
К л е р х е н. Так дай мне умереть! Для меня нет радости на свете помимо тебя!
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
УЛИЦА
Еттер. Плотник.
Е т т е р. Эй! Тс... Эй, сосед, одно слово хочу сказать!
П л о т н и к. Иди, куда идешь, и не волнуйся.
Е т т е р. Одно словечко! Ничего нового?
П л о т н и к. Ничего, кроме того, что нам опять запрещено разговаривать.
Е т т е р. Как?
П л о т н и к. Подойдите хоть сюда, к дому. Остерегайтесь! Герцог Альба, сейчас же как прибыл, издал приказ, по которому, ежели двое или трое разговаривают вместе на улице, они без всякого следствия объявляются виновными в государственной измене.
Е т т е р. Ох-ох-ох!
П л о т н и к. Под страхом бессрочного заключения запрещено разговаривать о государственных делах.
Е т т е р. О наша свобода!
П л о т н и к. И под страхом смертной казни никто не смеет порицать действия правительства.
Е т т е р. О головы наши!
П л о т н и к. И с большими посулами отцам, матерям, детям, родственникам, друзьям, слугам будет предложено доносить особо для того учрежденному присутственному месту о том, что делается у них в доме.
Е т т е р. Пойдемте по домам.
П л о т н и к. А послушным обещано, что они не потерпят никакого ущерба ни жизни своей, ни вере, ни собственности.
Е т т е р. То-то милостиво! На меня сейчас же тоска напала, как только герцог въехал в город. С той поры мне все сдается, будто небо черной кисеей затянуто и так низко нависло, что приходится нагибаться, чтоб его не задеть.
П л о т н и к. А солдаты его как тебе понравились? Не правда ли, это совсем не той породы раки, чем привычные прежде нам?
Е т т е р. Тьфу! Даже сердце щемит, как увидишь, что этакий отряд по улице идет. Один к одному, ровно свечи, все на одно лицо, и шаг одинаковый, сколько их ни будь. А когда на часах они стоят, и ты которого-нибудь мимо проходишь, так он словно всего тебя насквозь глазами пронзить хочет, да такой с виду окостенелый, мрачный, что тебе на всяком углу чудится палач. Так-то не по душе мне они! Наша милиция была все-таки народ веселый, они кое-что себе позволяли, стояли себе, расставив ноги, заломив шапку набекрень, жили и другим жить давали, а эти молодцы - что твои машины, - в каждой по черту сидит.
П л о т н и к. А коли такой-то да закричит: "Стой!", да приложится, как думаешь, остановится человек?
Е т т е р. Я бы в ту же минуту помер.
П л о т н и к. Пойдем же домой.
Е т т е р. Мало хорошего впереди. Прощай!
Зуст подходит.
З у с т. Друзья! Товарищи!
П л о т н и к. Тише! Пусти нас.
З у с т. А вы знаете?
Е т т е р. Чересчур много знаем.
З у с т. Правительница уехала.
Е т т е р. С нами крестная сила!
П л о т н и к. Ей мы еще держались.
З у с т. Так вдруг неслышно и уехала. Не смогла с герцогом ужиться; велела оповестить дворянство, что воротится обратно. Да никто не верит.
П л о т н и к. А дворянство - бог ему судья - допустило-таки надеть нам эту новую петлю на шею. Они бы могли это отвратить. Провалились наши привилегии!
Е т т е р. Ради господа бога и не заикайтесь о привилегиях! Я чутьем чую казни поутру; солнце не хочет выглянуть, смрадом туман напитан.
З у с т. И принц Оранский уехал.
П л о т н и к. Выходит, мы уж совсем брошены.
З у с т. Граф Эгмонт здесь еще.
Е т т е р. Слава богу! Да укрепят его все святые на благое дело! Только он может как-нибудь помочь.
Фанзен входит.
Ф а н з е н. Вижу ли наконец горсточку, что в щель не забились?
Е т т е р. Окажите нам одолжение, ступайте дальше!
Ф а н з е н. Вы не очень любезны.
Е т т е р. Не такое время, чтобы любезничать. У вас опять спина чешется? Или вы поправиться успели?
Ф а н з е н. Что ж воина спрашивать о ранах? Кабы я считался с каждым пинком, из меня бы в свое время ничего не вышло.
Е т т е р. Это может повернуться серьезнее.
Ф а н з е н. Вы чуете, что гроза готова разразиться, и, кажется, уже со страху у вас руки и ноги ослабели.
П л о т н и к. Вот тебе-то придется кое-где в другом месте поразмяться, ежели ты не уймешься.
Ф а н з е н. Мыши злосчастные! Хозяин завел новую кошку, сейчас у них и ушла душа в пятки! Правда, чуть-чуть по-другому. Но мы поведем свою линию дальше, как до сих пор, - уж вы будьте покойны.
П л о т н и к. Ты наглый негодяй.
Ф а н з е н. Экий ты простофиля! Ты только не мешай герцогу. Так глядит старый кот, словно вместо мыши черта сожрал, и сил теперь нет его переварить. И пускай его! Нужно ведь и ему есть, пить, спать, как прочим людям. Я его не боюсь, только бы мы зря не торопились. Это он сгоряча так берется; спустя время он тоже увидит, что куда лучше жить в столовой, возле доброго куска ветчины, а ночью спокойно спать, чем в овине изощряться ради жалкой мышки. Только не мешайте! Знаю я наместников.
П л о т н и к. И сходит же с рук человеку. Кабы я в жизни своей что такое сказал, минутки бы себя в безопасности не чувствовал.
Ф а н з е н. Будьте покойны. О вас, червяках, и бог на небе не ведает, так что же толковать о правителе.
Е т т е р. Богомерзкая морда!
Ф а н з е н. Знаю я иных, которым куда бы лучше было, кабы наместо геройства была у них в теле портняжная жилка.
П л о т н и к. Что вы этим хотите сказать?
Ф а н з е н. Хм! О графе я мыслю.
Е т т е р. Эгмонт! Уж ему-то чего бояться?
Ф а н з е н. Я гол как сокол и мог бы целый год прожить на то, что он спускает в один вечер. И все-таки он мог бы мне отдать целиком годовой свой доход за то, чтобы получить хоть на четверть часа мою голову.
Е т т е р. Правильно ты о себе понимаешь. Да у Эгмонта в каждом волоске больше ума, чем у тебя в мозгах!
Ф а н з е н. Рассказывайте! Только уж никак не тоньше. Господа первым делом дают себя обманывать. Он не должен был доверяться.
Е т т е р. Что он городит? Какой такой господин?
Ф а н з е н. Да ведь не портной же.
Е т т е р. Немытое рыло!
Ф а н з е н. Желал бы я ему в тело вашего куража хоть на часок, чтобы он его разобрал и до тех бы пор задирал и зудил, пока бы он из города выбраться захотел.
Е т т е р. Неразумное вы болтаете. Он надежнее, чем звезда в небе.
Ф а н з е н. А падучей звезды не видал? Сорвется - и конец.
П л о т н и к. Кто же на него что-нибудь замышляет?
Ф а н з е н. Кто замышляет? А ты помешать, что ли, хочешь? Что же, ты восстание подымешь, ежели они его заберут да засадят?
Е т т е р. Ах!
Ф а н з е н. Что же, вы ребрами своими за него рискнете?
З у с т. Эх!
Ф а н з е н (передразнивая их). Ах! Эх! Ох! Ну, изумляйтесь по всей азбуке. Так дело стоит, так и стоять будет. Спаси его, господи!
Е т т е р. Ужасаюсь я бесстыдству вашему. Ну чего бояться такому благородному, прямодушному человеку?
Ф а н з е н. Плут везде в барыше. Он на скамье подсудимых - судья перед ним в дураках; в судейском кресле он весело играет роль инквизитора перед преступником. У меня была копия такого протокола, где комиссар от двора кучу денег и похвал получил за то, что он одного честного малого, как того хотели, произвел в плуты.
П л о т н и к. И это вранье сейчас только выдумано. Чего же можно допытаться, коли человек не виноват?
Ф а н з е н. О куриные мозги! Когда наружу нечего выпытать, тогда в нутро впытывают. Честность делает человека безрассудным и даже упрямым. Тут сперва у него спокойно выспрашивают самые простые вещи, и арестованный гордо стоит на своей невиновности, как они это называют, и высказывает начистоту все, что понимающий человек постарался бы скрыть. Тогда инквизитор выводит из ответов снова вопросы и следит, не собирается ли где проскользнуть хоть малюсенькое противоречьице; тут он привязывает свою веревку и начинает смущать дурачка тем, что тут вот он кое-что пересказал, там кое-что не досказал, а то даже бог весть из какой прихоти умолчал об одном обстоятельстве, или где-нибудь под конец испугался - тут уж мы на верном пути! И я вас уверяю: не так старательно тряпичники перерывают мусор в помойках, как подобный фабрикант мошенников из ничтожных, лживых, сбивчивых, притянутых, вытянутых, выведенных, выдуманных, признанных указаний и обстоятельств ухищряется смастерить себе в конце концов этакое огородное пугало, чтобы получить возможность по меньшей мере in effigie повесить своего подсудимого. И пусть бедняга еще бога благодарит, ежели сам сможет видеть, как его вешать будут.
Е т т е р. Ну и боек же на язык!
П л о т н и к. Это разве только на мух. Оса и та посмеется этакой паутине.
Ф а н з е н. Смотря какой паук! А длинный-то герцог ни дать ни взять крестовик: не какой-нибудь толстопузый - те не так хитры, - а этакий долгоногий, поджарый, что от жратвы не жиреет и паутинки тонюсенькие тянет и что тоньше, то липче.
Е т т е р. Эгмонт - рыцарь Золотого Руна: кто смеет руку на него наложить? Одними себе равными он может быть судим, одним только собранием ордена. Глотка твоя беспутная да злая совесть доводят тебя до этакого пустословия.
Ф а н з е н. Что ж я, зло, что ли, на него накликаю? Мне он пригодиться может: господин отменный! Нескольких приятелей моих, которых где-нибудь в другом месте уж обязательно бы повесили, он отпустил, только в спину им как следует всыпавши. Ну, ступайте, ступайте! Сам вам это советую. Вон, я вижу, там опять патруль подходит. Что-то не такой у них вид, чтобы скоро довелось нам на "ты" с ними выпить. Что же, подождем, только вид примем посмирнее. Есть у меня две племянницы да кум-кабатчик. Ежели с ними сойдутся да не станут они ручными, так уж они действительно сущие волки.
КУЛЕНБУРГСКИЙ ДВОРЕЦ.
РЕЗИДЕНЦИЯ ГЕРЦОГА АЛЬБЫ
Сильва и Гомец встречаются.
С и л ь в а. Исполнил ты повеления герцога?
Г о м е ц. В точности. Всем дневным патрулям приказано к назначенному времени находиться на различных местах, которые я им указал; затем они идут, как полагается, по всему городу для наблюдения за порядком. Ни один не знает о другом, каждый думает, что приказ относится к нему одному, и в силу этого мгновенно вся стража может быть стянута вместе, и все подступы к дворцу могут быть заняты. Известны ли тебе причины этого приказа?
С и л ь в а. Я привык повиноваться слепо. И кому же повиноваться легче, чем герцогу, - раз исход дела показывает, что приказ был правилен?
Г о м е ц. Так, так! Мне ведь нисколько не кажется удивительным, что ты оказываешься так же замкнут и молчалив, как он, потому что тебе приходится постоянно быть возле него. Мне это кажется чуждым, оттого что я привык к сравнительно легкой итальянской службе. Верности и повиновению привержен я издавна, а только я привык и потолковать и порассуждать. А вы все молчите и никогда себе этого не позволяете. Герцог, мне кажется, похож на медную башню без ворот, так что гарнизону хоть летай через стены. Недавно я слышал, как он за столом сказал об одном веселом и приятном человеке, что тот похож на скверный шинок с высоко торчащей вывеской, заманивающей пить водку праздношатающихся, нищих и воров.
С и л ь в а. И разве он не молча привел нас сюда?
Г о м е ц. Об этом нечего и говорить. В самом деле, кто был свидетелем его мудрости, того, как он из Италии привел армию сюда, тот видел немало. Как он, словно извиваясь, проскользнул между французами, сторонниками короля и отступниками, между швейцарцами и членами союза, как он удержал строжайшую дисциплину и сумел легко и беспрепятственно провести поход, который считался таким опасным? Повидали мы кое-что, есть чему у нас поучиться.
С и л ь в а. А здесь-то! Разве не тихо все и не спокойно, словно никакого восстания и не было?
Г о м е ц. Ну, положим, было уже почти совсем тихо, когда мы пришли.
С и л ь в а. В провинциях много спокойнее стало; и если кто еще шевелится, так ради того, чтоб удрать. Только и этим он скоро, кажется, запретит все пути.
Г о м е ц. Теперь-то приобретет он благоволенье короля.
С и л ь в а. А для нас нет ничего важнее, как его благоволение сохранить. Как приедет сюда король, - разумеется, не останется без награды ни герцог, ни всякий, кого он представит.
Г о м е ц. Ты думаешь, приедет король?
С и л ь в а. Такие предполагаются приготовления, что это в величайшей мере вероятно.
Г о м е ц. Меня вы в этом не убедите.
С и л ь в а. Только уж ты, по крайней мере, этого не высказывай! Потому что если король и не собирается сюда приехать, так это настолько невозможно, что в это должны верить.
Фердинанд, незаконный сын Альбы, входит.
Ф е р д и н а н д. Отец еще не вышел?
С и л ь в а. Мы ждем его.
Ф е р д и н а н д. Князья скоро будут.
Г о м е ц. Сегодня приедут?
Ф е р д и н а н д. Принц Оранский и Эгмонт.
Г о м е ц (тихо Сильве). Я кое-что соображаю.
С и л ь в а. Так держи про себя.
Герцог Альба. (Когда он входит и выходит, прочие
расступаются в стороны.)
А л ь б а. Гомец!
Г о м е ц (выступает вперед). Господин!
А л ь б а. Караулы расставил и распоряжения дал?
Г о м е ц. В точности. Дневные патрули...
А л ь б а. Хорошо. Подождешь в галерее, Сильва даст тебе знак, когда их собрать и занять подступы к дворцу. Прочее знаешь.
Г о м е ц. Да, господин. (Уходит.)
А л ь б а. Сильва!
С и л ь в а. Здесь.
А л ь б а. Все, что я издавна ценил в тебе, - храбрость, решительность, несокрушимую исполнительность, - все покажи сегодня.
С и л ь в а. Благодарю, что вы даете мне случай показать, что я все тот же.
А л ь б а. Как только князья ко мне войдут, сейчас же спеши взять под стражу секретаря Эгмонта. Принял ли ты все меры, чтобы схватить остальных указанных?
С и л ь в а. Положись на нас. Судьба их свершится точно и страшно, как правильно рассчитанное затмение солнца.
А л ь б а. Установил ли ты за ними строгое наблюдение?
С и л ь в а. За всеми, за Эгмонтом по преимуществу. Он единственный с твоим приездом не переменил своего поведения. Целый день с лошади на лошадь, собирает гостей, всегда весел и разговорчив за столом, играет в кости, охотится, а ночью пробирается к возлюбленной. Остальные, наоборот, заметно переменились в своем образе жизни; сидят дома; проходя мимо их дверей, можно подумать, что в доме тяжело больной.
А л ь б а. Так действуй поскорей, пока они против нашей воли не выздоровели!
С и л ь в а. Я принимаю меры. По твоему приказанию мы их осыпаем почтительной услужливостью. Им жутко. Они дипломатически воздают нам робкой благодарностью, чувствуют, что лучше всего было бы бежать, но никто не решается сделать ни шагу; медлят, объединиться не могут, а в одиночку предпринять что-нибудь смелое мешает дух товарищества. Они бы очень хотели снять с себя всякое подозрение, а становятся все подозрительней. Я уже с радостью вижу, что твой расчет полностью оправдывается.
П р а в и т е л ь н и ц а. Я уже знаю. Он явится с инструкцией - у меня достаточно долгий государственный опыт, чтобы знать, как человека вытесняют, не отнимая у него его положения. Прежде всего он привезет наказ, который будет неясен и уклончив; он будет его толковать распространительно, потому что сила за ним. А если я буду жаловаться, он сошлется на тайный наказ: если я захочу видеть этот наказ, он начнет водить меня вокруг да около; если я буду настаивать, он покажет мне бумагу, в которой содержится что-нибудь совершенно иное; а если я на этом не успокоюсь, будет отвечать не иначе как на прежние мои слова. Тем временем он станет делать то, чего я опасаюсь, и далеко откладывать в сторону то, чего я желаю.
М а к ь я в е л ь. Я хотел бы, я мог бы вам возразить.
П р а в и т е л ь н и ц а. Возбуждение, которое я старалась успокоить с невыразимым терпением, он снова раззадорит своей жестокостью. Я увижу, как на моих же глазах гибнет мое дело, и мне же еще придется расплачиваться за его грех.
М а к ь я в е л ь. Повремените, ваше высочество.
П р а в и т е л ь н и ц а. У меня еще достаточно власти над собой, чтобы оставаться спокойной. Пусть он является. Я самым мирным образом уступлю ему место, раньше чем он меня вытеснит.
М а к ь я в е л ь. Так поспешно - и такой ответственный шаг?
П р а в и т е л ь н и ц а. С большим трудом, чем тебе кажется. Кто привык повелевать, для кого стало обычным, что в его руке лежат каждый день судьбы тысяч, тот сходит с трона словно в гроб. Но лучше умереть, чем подобием призрака оставаться среди живых, чем из пустой видимости стараться удерживать за собой место, которое от тебя же унаследовал другой и уже владеет им и пользуется.
ЖИЛИЩЕ КЛЕРХЕН
Клерхен. Мать.
М а т ь. Этакой любви, как у Бракенбурга, я никогда не видывала; мне думалось, что разве только в сказаниях о героях такая бывает.
К л е р х е н (ходит по комнате взад и вперед, еле слышно напевая).
Счастье душа
Познает лишь любя.
М а т ь. Он догадывается об отношениях твоих с Эгмонтом. А думается мне, что, кабы стала ты с ним немножко поласковей, он бы, если б ты захотела, все-таки женился бы на тебе.
К л е р х е н (поет).
Вольно,
И больно,
И скорбь хороша.
Биться,
Томиться,
Страданьем дыша.
Звездно ликуя,
Смертельно скорбя,
Счастье душа
Познает лишь любя.
М а т ь. Брось свою колыбельную песню!
К л е р х е н. Не хулите ее: в ней скрыта сила. Не раз убаюкивала я ею одно большое дитя.
М а т ь. Видно, у тебя и в мыслях ничего нет помимо любви твоей. Ради нее одной как бы только не позабыть тебе обо всем на свете! Ведь ты должна, говорю тебе, дорожить Бракенбургом. Он еще, глядишь, тебя счастливой может сделать.
К л е р х е н. Он?
М а т ь. Да, он! Придет еще время! Вы, дети, совсем вперед не глядите, нас, опытных людей, и слушать не хотите. И юности и любви прекрасной - всему конец приходит, и настает пора, когда бога благодарить приходится, ежели хоть какой-нибудь угол тебе достанется.
К л е р х е н (вздрагивает, смолкает и вскрикивает). Матушка! Оставьте! Пусть время придет, как смерть придет. Страшно думать о нем наперед. А когда придет! Если мы должны... тогда... придется... как можем! Эгмонт, мне тебя лишиться! (В слезах.) Нет, невозможно, невозможно!
Входит Эгмонт в кавалерийском плаще, в шляпе, надвинутой
на лицо.
Э г м о н т. Клерхен!
К л е р х е н (испускает крик, отступает). Эгмонт! (Подбегает к нему.) Эгмонт! (Обнимает его и приникает к нему.) Ты добрый, милый, любимый мой! Пришел? Здесь?
Э г м о н т. Здравствуйте, матушка!
М а т ь. Дай бог вам здоровья, благородный господин! Дочка моя прямо тоской изошла, что так долго не бывали. День целый о вас только и говорила и песни пела.
Э г м о н т. А поужинать мне не дадите ли?
М а т ь. За честь почтем. Только бы нашлось чем потчевать!
К л е р х е н. Конечно! Не беспокойтесь, матушка: я уже все устроила, кое-чего припасла. Не выдавайте меня, матушка!
М а т ь. Плоховато.
К л е р х е н. Уж подождите! Я вот что думаю: когда он со мной, мне нисколечко есть не хочется, так, верно, и у него не должно быть большого аппетита, когда я возле него.
Э г м о н т. Ты так думаешь?
Клерхен топает ногой и с негодованием отворачивается.
Что ты?
К л е р х е н. Как вы нынче холодны! Еще ни разу меня не поцеловали. Зачем руки в плащ запеленали, как новорожденного младенца? Ни воину, ни возлюбленному не годится, чтобы руки были спеленаты.
Э г м о н т. Как когда, милая, как когда? Если воин подстерегает врага и хочет как-нибудь взять его хитростью, тогда он собирается с силами, берет сам себя в руки и подготовляет свой натиск до конца. А возлюбленный...
М а т ь. Не желаете ли присесть? Расположиться поудобнее? Мне нужно в кухню. Клерхен ни о чем не думает, когда вы здесь. Уж вы не взыщите.
Э г м о н т. Радушие ваше - лучшая приправа.
Мать уходит.
К л е р х е н. А чем же тогда окажется любовь моя?
Э г м о н т. Чем только захочешь!
К л е р х е н. Найдите ей сравнение, если в вас сердце есть.
Э г м о н т. Вот, прежде всего... (Сбрасывает плащ и оказывается в роскошной одежде.)
К л е р х е н. Ай-ай-ай!
Э г м о н т. Теперь у меня руки развязаны. (Обнимает ее.)
К л е р х е н. Оставьте! Вы на себе что-нибудь испортите. (Отступает.) Какая роскошь! До вас, такого, я прямо не осмеливаюсь дотронуться.
Э г м о н т. Довольна? Я тебе обещал как-нибудь явиться в испанском наряде.
К л е р х е н. Последнее время я уже этого у вас не просила. Думала, вы не хотите. Ах, и Золотое Руно!
Э г м о н т. Вот ты и видишь его.
К л е р х е н. Тебе император его на шею надел?
Э г м о н т. Да, дитя. И цепь и самый знак наделяют того, кто их носит, благороднейшими преимуществами. На земле я не признаю над своими деяниями никакого судьи, помимо гроссмейстера ордена с собранием капитула его рыцарей.
К л е р х е н. О, ты мог бы позволить всему свету судить тебя! Бархат что за красота! А позумент! А шитье! Не знаешь, на что смотреть.
Э г м о н т. Можешь досыта насмотреться.
К л е р х е н. И Золотое Руно! Вы рассказывали мне его историю и говорили, что это - знак всего великого и неоцененного, что можно заслужить и снискать усилиями и старанием. Это - великая ценность. Я могу сравнить ее с любовью твоей. Как раз так я у сердца ношу ее, а после...
Э г м о н т. Что хочешь ты сказать?
К л е р х е н. После - вовсе не похоже.
Э г м о н т. Как так?
К л е р х е н. Я снискала ее не трудом и стараниями, я ничем не заслужила ее.
Э г м о н т. В любви бывает иначе. Потому ты и заслужила ее, что никак не искала. И вообще только те люди обыкновенно и приобретают ее, которые за ней не гонятся.
К л е р х е н. Не по себе ли ты так об этом судишь? Не на себе ли сделал ты это гордое наблюдение? Ты, всем народом любимый?
Э г м о н т. Когда бы я для него хоть что-нибудь сделал! Когда бы мог делать! Его добрая воля - любить меня.
К л е р х е н. Ты сегодня, вероятно, был у правительницы?
Э г м о н т. Да, у нее.
К л е р х е н. Вы с ней хороши!
Э г м о н т. Иногда кажется, что так. Мы друг с другом любезны и предупредительны.
К л е р х е н. А по душе?
Э г м о н т. Я к ней очень хорошо отношусь. У каждого свои цели. Это делу не вредит. Она превосходная женщина, знает своих слуг и могла бы видеть вещи достаточно глубоко, не будь она в то же время недоверчива. Я доставляю ей немало беспокойства, потому что за моими действиями она ищет постоянно каких-то тайн, а никаких тайн у меня нет.
К л е р х е н. Совсем никаких?
Э г м о н т. Ну вот! Нельзя же кое-чего и не утаивать. Всякое вино с течением времени осаждает на дно бочек винный камень. А все-таки еще лучшее для нее развлечение - принц Оранский, и всегда новая задача. Она вбила себе в голову, что в нем постоянно имеется что-нибудь таинственное. И вот она то и дело по лбу его разгадывает его мысли, а по походке - направление его пути!
К л е р х е н. А она притворяется?
Э г м о н т. Правительница... и ты спрашиваешь?
К л е р х е н. Простите, я хотела сказать: есть ли в ней искренность?
Э г м о н т. Не больше и не меньше, чем в каждом, кто хочет достигнуть своих целей.
К л е р х е н. Мне бы не найти своего места на свете. А ведь в ней мужской дух, она не такая женщина, как мы, швеи да стряпухи. Великая, отважная, сильная!
Э г м о н т. Да, пока все вверх дном не идет. А на этот раз она немножко растерялась.
К л е р х е н. Как так?
Э г м о н т. А у нее ведь усики над верхней губой и иногда припадки подагры. Настоящая амазонка!
К л е р х е н. Величественная женщина! Я бы боялась явиться перед ней.
Э г м о н т. А ведь ты неробкого десятка. Это был бы не страх, а только девическое смущение.
Клерхен опускает глаза, берет его руку и прислоняется к
нему.
Я понимаю тебя, милая девушка! Смело подыми глаза. (Целует ей глаза.)
К л е р х е н. Дай помолчать! Дай мне так держать тебя! Дай мне смотреть в глаза твои! Все в них находить: отраду и надежду, радость и печаль. (Обнимает его и смотрит на него.) Скажи мне! Я не понимаю! Ты Эгмонт? Граф Эгмонт? Великий Эгмонт, которому так удивляются, о котором в газетах пишут? За которого горой стоят провинции?
Э г м о н т. Нет, Клерхен, это не я.
К л е р х е н. Как?
Э г м о н т. Видишь ли, Клерхен... Дай мне сесть. (Садится. Она становится перед ним на колени на скамеечку, кладет руки на его колени и смотрит на него.) Тот Эгмонт - угрюмый, жестокий, холодный, Эгмонт, который должен замыкаться в себе, то так, то этак менять свое лицо, который истерзан, непризнан, запутан, в то время как люди считают его веселым и радостным; любим народом, который не знает, чего хочет; почитаем до небес, превознесен толпой, с которой нечего делать; окружен друзьями, на которых не смеет положиться; подстерегаем людьми, которые всеми способами стараются стать ему поперек дороги в работе и заботе, часто без пользы, почти всегда без награды. О, не заставляй меня рассказывать, как ему живется, каково у него на душе! А этот, Клерхен, - спокойный, открытый, счастливый и понятый самым лучшим сердцем, которое и он знает до конца и с переполняющей душу любовью и верой прижимает к своему. (Обнимает ее.) Это твой Эгмонт!
К л е р х е н. Так дай мне умереть! Для меня нет радости на свете помимо тебя!
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
УЛИЦА
Еттер. Плотник.
Е т т е р. Эй! Тс... Эй, сосед, одно слово хочу сказать!
П л о т н и к. Иди, куда идешь, и не волнуйся.
Е т т е р. Одно словечко! Ничего нового?
П л о т н и к. Ничего, кроме того, что нам опять запрещено разговаривать.
Е т т е р. Как?
П л о т н и к. Подойдите хоть сюда, к дому. Остерегайтесь! Герцог Альба, сейчас же как прибыл, издал приказ, по которому, ежели двое или трое разговаривают вместе на улице, они без всякого следствия объявляются виновными в государственной измене.
Е т т е р. Ох-ох-ох!
П л о т н и к. Под страхом бессрочного заключения запрещено разговаривать о государственных делах.
Е т т е р. О наша свобода!
П л о т н и к. И под страхом смертной казни никто не смеет порицать действия правительства.
Е т т е р. О головы наши!
П л о т н и к. И с большими посулами отцам, матерям, детям, родственникам, друзьям, слугам будет предложено доносить особо для того учрежденному присутственному месту о том, что делается у них в доме.
Е т т е р. Пойдемте по домам.
П л о т н и к. А послушным обещано, что они не потерпят никакого ущерба ни жизни своей, ни вере, ни собственности.
Е т т е р. То-то милостиво! На меня сейчас же тоска напала, как только герцог въехал в город. С той поры мне все сдается, будто небо черной кисеей затянуто и так низко нависло, что приходится нагибаться, чтоб его не задеть.
П л о т н и к. А солдаты его как тебе понравились? Не правда ли, это совсем не той породы раки, чем привычные прежде нам?
Е т т е р. Тьфу! Даже сердце щемит, как увидишь, что этакий отряд по улице идет. Один к одному, ровно свечи, все на одно лицо, и шаг одинаковый, сколько их ни будь. А когда на часах они стоят, и ты которого-нибудь мимо проходишь, так он словно всего тебя насквозь глазами пронзить хочет, да такой с виду окостенелый, мрачный, что тебе на всяком углу чудится палач. Так-то не по душе мне они! Наша милиция была все-таки народ веселый, они кое-что себе позволяли, стояли себе, расставив ноги, заломив шапку набекрень, жили и другим жить давали, а эти молодцы - что твои машины, - в каждой по черту сидит.
П л о т н и к. А коли такой-то да закричит: "Стой!", да приложится, как думаешь, остановится человек?
Е т т е р. Я бы в ту же минуту помер.
П л о т н и к. Пойдем же домой.
Е т т е р. Мало хорошего впереди. Прощай!
Зуст подходит.
З у с т. Друзья! Товарищи!
П л о т н и к. Тише! Пусти нас.
З у с т. А вы знаете?
Е т т е р. Чересчур много знаем.
З у с т. Правительница уехала.
Е т т е р. С нами крестная сила!
П л о т н и к. Ей мы еще держались.
З у с т. Так вдруг неслышно и уехала. Не смогла с герцогом ужиться; велела оповестить дворянство, что воротится обратно. Да никто не верит.
П л о т н и к. А дворянство - бог ему судья - допустило-таки надеть нам эту новую петлю на шею. Они бы могли это отвратить. Провалились наши привилегии!
Е т т е р. Ради господа бога и не заикайтесь о привилегиях! Я чутьем чую казни поутру; солнце не хочет выглянуть, смрадом туман напитан.
З у с т. И принц Оранский уехал.
П л о т н и к. Выходит, мы уж совсем брошены.
З у с т. Граф Эгмонт здесь еще.
Е т т е р. Слава богу! Да укрепят его все святые на благое дело! Только он может как-нибудь помочь.
Фанзен входит.
Ф а н з е н. Вижу ли наконец горсточку, что в щель не забились?
Е т т е р. Окажите нам одолжение, ступайте дальше!
Ф а н з е н. Вы не очень любезны.
Е т т е р. Не такое время, чтобы любезничать. У вас опять спина чешется? Или вы поправиться успели?
Ф а н з е н. Что ж воина спрашивать о ранах? Кабы я считался с каждым пинком, из меня бы в свое время ничего не вышло.
Е т т е р. Это может повернуться серьезнее.
Ф а н з е н. Вы чуете, что гроза готова разразиться, и, кажется, уже со страху у вас руки и ноги ослабели.
П л о т н и к. Вот тебе-то придется кое-где в другом месте поразмяться, ежели ты не уймешься.
Ф а н з е н. Мыши злосчастные! Хозяин завел новую кошку, сейчас у них и ушла душа в пятки! Правда, чуть-чуть по-другому. Но мы поведем свою линию дальше, как до сих пор, - уж вы будьте покойны.
П л о т н и к. Ты наглый негодяй.
Ф а н з е н. Экий ты простофиля! Ты только не мешай герцогу. Так глядит старый кот, словно вместо мыши черта сожрал, и сил теперь нет его переварить. И пускай его! Нужно ведь и ему есть, пить, спать, как прочим людям. Я его не боюсь, только бы мы зря не торопились. Это он сгоряча так берется; спустя время он тоже увидит, что куда лучше жить в столовой, возле доброго куска ветчины, а ночью спокойно спать, чем в овине изощряться ради жалкой мышки. Только не мешайте! Знаю я наместников.
П л о т н и к. И сходит же с рук человеку. Кабы я в жизни своей что такое сказал, минутки бы себя в безопасности не чувствовал.
Ф а н з е н. Будьте покойны. О вас, червяках, и бог на небе не ведает, так что же толковать о правителе.
Е т т е р. Богомерзкая морда!
Ф а н з е н. Знаю я иных, которым куда бы лучше было, кабы наместо геройства была у них в теле портняжная жилка.
П л о т н и к. Что вы этим хотите сказать?
Ф а н з е н. Хм! О графе я мыслю.
Е т т е р. Эгмонт! Уж ему-то чего бояться?
Ф а н з е н. Я гол как сокол и мог бы целый год прожить на то, что он спускает в один вечер. И все-таки он мог бы мне отдать целиком годовой свой доход за то, чтобы получить хоть на четверть часа мою голову.
Е т т е р. Правильно ты о себе понимаешь. Да у Эгмонта в каждом волоске больше ума, чем у тебя в мозгах!
Ф а н з е н. Рассказывайте! Только уж никак не тоньше. Господа первым делом дают себя обманывать. Он не должен был доверяться.
Е т т е р. Что он городит? Какой такой господин?
Ф а н з е н. Да ведь не портной же.
Е т т е р. Немытое рыло!
Ф а н з е н. Желал бы я ему в тело вашего куража хоть на часок, чтобы он его разобрал и до тех бы пор задирал и зудил, пока бы он из города выбраться захотел.
Е т т е р. Неразумное вы болтаете. Он надежнее, чем звезда в небе.
Ф а н з е н. А падучей звезды не видал? Сорвется - и конец.
П л о т н и к. Кто же на него что-нибудь замышляет?
Ф а н з е н. Кто замышляет? А ты помешать, что ли, хочешь? Что же, ты восстание подымешь, ежели они его заберут да засадят?
Е т т е р. Ах!
Ф а н з е н. Что же, вы ребрами своими за него рискнете?
З у с т. Эх!
Ф а н з е н (передразнивая их). Ах! Эх! Ох! Ну, изумляйтесь по всей азбуке. Так дело стоит, так и стоять будет. Спаси его, господи!
Е т т е р. Ужасаюсь я бесстыдству вашему. Ну чего бояться такому благородному, прямодушному человеку?
Ф а н з е н. Плут везде в барыше. Он на скамье подсудимых - судья перед ним в дураках; в судейском кресле он весело играет роль инквизитора перед преступником. У меня была копия такого протокола, где комиссар от двора кучу денег и похвал получил за то, что он одного честного малого, как того хотели, произвел в плуты.
П л о т н и к. И это вранье сейчас только выдумано. Чего же можно допытаться, коли человек не виноват?
Ф а н з е н. О куриные мозги! Когда наружу нечего выпытать, тогда в нутро впытывают. Честность делает человека безрассудным и даже упрямым. Тут сперва у него спокойно выспрашивают самые простые вещи, и арестованный гордо стоит на своей невиновности, как они это называют, и высказывает начистоту все, что понимающий человек постарался бы скрыть. Тогда инквизитор выводит из ответов снова вопросы и следит, не собирается ли где проскользнуть хоть малюсенькое противоречьице; тут он привязывает свою веревку и начинает смущать дурачка тем, что тут вот он кое-что пересказал, там кое-что не досказал, а то даже бог весть из какой прихоти умолчал об одном обстоятельстве, или где-нибудь под конец испугался - тут уж мы на верном пути! И я вас уверяю: не так старательно тряпичники перерывают мусор в помойках, как подобный фабрикант мошенников из ничтожных, лживых, сбивчивых, притянутых, вытянутых, выведенных, выдуманных, признанных указаний и обстоятельств ухищряется смастерить себе в конце концов этакое огородное пугало, чтобы получить возможность по меньшей мере in effigie повесить своего подсудимого. И пусть бедняга еще бога благодарит, ежели сам сможет видеть, как его вешать будут.
Е т т е р. Ну и боек же на язык!
П л о т н и к. Это разве только на мух. Оса и та посмеется этакой паутине.
Ф а н з е н. Смотря какой паук! А длинный-то герцог ни дать ни взять крестовик: не какой-нибудь толстопузый - те не так хитры, - а этакий долгоногий, поджарый, что от жратвы не жиреет и паутинки тонюсенькие тянет и что тоньше, то липче.
Е т т е р. Эгмонт - рыцарь Золотого Руна: кто смеет руку на него наложить? Одними себе равными он может быть судим, одним только собранием ордена. Глотка твоя беспутная да злая совесть доводят тебя до этакого пустословия.
Ф а н з е н. Что ж я, зло, что ли, на него накликаю? Мне он пригодиться может: господин отменный! Нескольких приятелей моих, которых где-нибудь в другом месте уж обязательно бы повесили, он отпустил, только в спину им как следует всыпавши. Ну, ступайте, ступайте! Сам вам это советую. Вон, я вижу, там опять патруль подходит. Что-то не такой у них вид, чтобы скоро довелось нам на "ты" с ними выпить. Что же, подождем, только вид примем посмирнее. Есть у меня две племянницы да кум-кабатчик. Ежели с ними сойдутся да не станут они ручными, так уж они действительно сущие волки.
КУЛЕНБУРГСКИЙ ДВОРЕЦ.
РЕЗИДЕНЦИЯ ГЕРЦОГА АЛЬБЫ
Сильва и Гомец встречаются.
С и л ь в а. Исполнил ты повеления герцога?
Г о м е ц. В точности. Всем дневным патрулям приказано к назначенному времени находиться на различных местах, которые я им указал; затем они идут, как полагается, по всему городу для наблюдения за порядком. Ни один не знает о другом, каждый думает, что приказ относится к нему одному, и в силу этого мгновенно вся стража может быть стянута вместе, и все подступы к дворцу могут быть заняты. Известны ли тебе причины этого приказа?
С и л ь в а. Я привык повиноваться слепо. И кому же повиноваться легче, чем герцогу, - раз исход дела показывает, что приказ был правилен?
Г о м е ц. Так, так! Мне ведь нисколько не кажется удивительным, что ты оказываешься так же замкнут и молчалив, как он, потому что тебе приходится постоянно быть возле него. Мне это кажется чуждым, оттого что я привык к сравнительно легкой итальянской службе. Верности и повиновению привержен я издавна, а только я привык и потолковать и порассуждать. А вы все молчите и никогда себе этого не позволяете. Герцог, мне кажется, похож на медную башню без ворот, так что гарнизону хоть летай через стены. Недавно я слышал, как он за столом сказал об одном веселом и приятном человеке, что тот похож на скверный шинок с высоко торчащей вывеской, заманивающей пить водку праздношатающихся, нищих и воров.
С и л ь в а. И разве он не молча привел нас сюда?
Г о м е ц. Об этом нечего и говорить. В самом деле, кто был свидетелем его мудрости, того, как он из Италии привел армию сюда, тот видел немало. Как он, словно извиваясь, проскользнул между французами, сторонниками короля и отступниками, между швейцарцами и членами союза, как он удержал строжайшую дисциплину и сумел легко и беспрепятственно провести поход, который считался таким опасным? Повидали мы кое-что, есть чему у нас поучиться.
С и л ь в а. А здесь-то! Разве не тихо все и не спокойно, словно никакого восстания и не было?
Г о м е ц. Ну, положим, было уже почти совсем тихо, когда мы пришли.
С и л ь в а. В провинциях много спокойнее стало; и если кто еще шевелится, так ради того, чтоб удрать. Только и этим он скоро, кажется, запретит все пути.
Г о м е ц. Теперь-то приобретет он благоволенье короля.
С и л ь в а. А для нас нет ничего важнее, как его благоволение сохранить. Как приедет сюда король, - разумеется, не останется без награды ни герцог, ни всякий, кого он представит.
Г о м е ц. Ты думаешь, приедет король?
С и л ь в а. Такие предполагаются приготовления, что это в величайшей мере вероятно.
Г о м е ц. Меня вы в этом не убедите.
С и л ь в а. Только уж ты, по крайней мере, этого не высказывай! Потому что если король и не собирается сюда приехать, так это настолько невозможно, что в это должны верить.
Фердинанд, незаконный сын Альбы, входит.
Ф е р д и н а н д. Отец еще не вышел?
С и л ь в а. Мы ждем его.
Ф е р д и н а н д. Князья скоро будут.
Г о м е ц. Сегодня приедут?
Ф е р д и н а н д. Принц Оранский и Эгмонт.
Г о м е ц (тихо Сильве). Я кое-что соображаю.
С и л ь в а. Так держи про себя.
Герцог Альба. (Когда он входит и выходит, прочие
расступаются в стороны.)
А л ь б а. Гомец!
Г о м е ц (выступает вперед). Господин!
А л ь б а. Караулы расставил и распоряжения дал?
Г о м е ц. В точности. Дневные патрули...
А л ь б а. Хорошо. Подождешь в галерее, Сильва даст тебе знак, когда их собрать и занять подступы к дворцу. Прочее знаешь.
Г о м е ц. Да, господин. (Уходит.)
А л ь б а. Сильва!
С и л ь в а. Здесь.
А л ь б а. Все, что я издавна ценил в тебе, - храбрость, решительность, несокрушимую исполнительность, - все покажи сегодня.
С и л ь в а. Благодарю, что вы даете мне случай показать, что я все тот же.
А л ь б а. Как только князья ко мне войдут, сейчас же спеши взять под стражу секретаря Эгмонта. Принял ли ты все меры, чтобы схватить остальных указанных?
С и л ь в а. Положись на нас. Судьба их свершится точно и страшно, как правильно рассчитанное затмение солнца.
А л ь б а. Установил ли ты за ними строгое наблюдение?
С и л ь в а. За всеми, за Эгмонтом по преимуществу. Он единственный с твоим приездом не переменил своего поведения. Целый день с лошади на лошадь, собирает гостей, всегда весел и разговорчив за столом, играет в кости, охотится, а ночью пробирается к возлюбленной. Остальные, наоборот, заметно переменились в своем образе жизни; сидят дома; проходя мимо их дверей, можно подумать, что в доме тяжело больной.
А л ь б а. Так действуй поскорей, пока они против нашей воли не выздоровели!
С и л ь в а. Я принимаю меры. По твоему приказанию мы их осыпаем почтительной услужливостью. Им жутко. Они дипломатически воздают нам робкой благодарностью, чувствуют, что лучше всего было бы бежать, но никто не решается сделать ни шагу; медлят, объединиться не могут, а в одиночку предпринять что-нибудь смелое мешает дух товарищества. Они бы очень хотели снять с себя всякое подозрение, а становятся все подозрительней. Я уже с радостью вижу, что твой расчет полностью оправдывается.