Страница:
-- О, я несчастный! --сокрушался Гумпелино.--Я люблю, и меня любят, мы тайком пожимаем друг другу руки, мы встречаемся ногами под столом, делаем знаки друг другу глазами, а случай все не представляется! Как часто стою я при свете луны на балконе и воображаю, что сам я -- Юлия, и мой Ромео или мой Гумпелино назначил мне rendezvous1, и я декламирую, совсем как Крелингер:
Приди, о ночь!
И с нею, светлый, день,
Примчись на крыльях ночи, Гумпелино,
Как чистый снег на ворона спине,
Приди, о ночь волшебная!
С тобою Придет Ромео или Гумпелино!
Но -- увы! -- лорд Максфилд непрестанно сторожит нас, и мы умираем от страсти. Я не доживу до того дня, когда настанет ночь и когда "цвет юности чистейшей залогом станет жертвенной любви"! Ах, такая ночь приятнее, чем главный выигрыш в гамбургской лотерее!
-- Что за фантазия! -- воскликнул Гиацинт. -- Главный выигрыш -- сто тысяч марок!
-- Да, приятнее, чем главный выигрыш,-- продолжал Гумпелино, -- одна такая ночь, и -- ах! -- она не раз уже обещала мне такую ночь, при первом удобном случае, и я уже представлял себе, как наутро она будет декламировать, совсем точно Крелингер:
Уходишь ты? Ведь день еще далек.
То соловья, не жаворонка трели
До слуха донеслися твоего.
Он на гранатном дереве поет.
Поверь, любимый, это -- соловей.
-- Главный выигрыш за одну-единственную ночь! -многократно повторял между тем Гиацинт, не будучи в состоянии успокоиться. -- Я высокого мнения о вашей образованности, господин маркиз, но я никогда бы не
_________________
1 Свидание (фр.).
271
подумал, что вы так далеко зайдете в своих фантазиях. Любовь -- дороже, чем главный выигрыш! Право, господин маркиз, с тех пор как я имею дело с вами в качестве вашего слуги, я немало приобрел образованности, но знаю наверняка, что не дал бы за любовь и одной восьмушечки главного выигрыша! Боже упаси меня от этого! Если даже отсчитать пятьсот марок налогу, то все-таки остается еще двенадцать тысяч марок! Любовь! Если сосчитать, сколько мне стоила любовь, то выйдет всего-навсего двенадцать марок и тринадцать шиллингов. Любовь! Я часто был счастлив в любви и даром, мне она ничего не стоила; лишь иногда я, par complaisance1, срезал мозоли моей возлюбленной. Истинную, полную чувства, страстную привязанность я испытал один-единственный раз: это была толстая Гудель с Грязного Вала. Она играла при моем посредстве в лотерее, и когда я являлся к ней, чтобы возобновить билет, она каждый раз всовывала мне в руку кусок пирога, кусок очень хорошего пирога, а иногда она давала мне и немножко варенья, с рюмочкой ликеру, а когда я как-то раз пожаловался ей, что страдаю меланхолией, она дала мне рецепт порошков, которые принимает ее собственный муж. Я до сих пор принимаю эти порошки, они всегда действуют -других последствий наша любовь не имела. Я полагаю, господин маркиз, вам следовало бы попробовать такой порошок. Первое, что я сделал, приехав в Италию, -пошел в аптеку в Милане и заказал порошки, и они постоянно со мной. Погодите, я поищу их, а поищу, так и найду, а найду, так вы, ваше превосходительство, должны их принять.
Слишком долго было бы повторять те комментарии, которыми Гиацинт, деловито принявшись за поиски, сопровождал каждый предмет, вытаскиваемый из карманов. Извлечены были: 1) половинка восковой свечи, 2) серебряный футляр с инструментами для срезания мозолей, 3) лимон, 4) пистолет, хотя и не заряженный, но завернутый в бумагу, быть может, затем, чтобы вид его не наводил на опасные мысли, 5) печатная таблица выигрышей последней большой гамбургской лотереи, 6) книжка в черном кожаном переплете с псалмами Давида и со списком должников, 7) сухие прутья ивы, как бы
__________________
1 Из любезности (фр.).
272
сплетенные узлом, 8) пакетик в вылинявшей розовой тафте с квитанцией лотерейного билета, некогда выигравшего пятьдесят тысяч марок, 9) плоский кусочек хлеба, наподобие белого корабельного сухаря, с небольшой дырочкой посередине, и, наконец, 10) вышеупомянутые порошки, которые человек этот и стал рассматривать не без волнения, удивленно и скорбно покачивая головой.
-- Когда я вспомню, -- вздохнул он, -- что десять лет тому назад толстая Гудель дала мне этот рецепт, и что я теперь в Италии, и у меня в руках этот рецепт, и когда я снова читаю слова: sal mirabile Glauberi1, что значит по-немецки -- самая лучшая глауберова соль самого лучшего сорта, то -- ах! -- мне кажется, будто я принял уже глауберову соль и чувствую ее действие. Что такое человек! Я в Италии, а думаю о толстой Гудель с Грязного Вала! Кто бы мог представить себе это! Она, я воображаю, сейчас в деревне, в своем саду, где светит луна, тоже, конечно, поет соловей или жаворонок.
"То соловья, не жаворонка трели!" -- вздохнул Гумпелино и продекламировал опять:
Он на гранатном дереве поет Поверь, любимый, это -- соловей
-- Это совершенно безразлично, -- продолжал Гиацинт, -- по мне, пусть даже канарейка; птицы, которые в саду, обходятся всего дешевле. Главное дело -- оранжерея, и обивка в павильоне, и политические фигуры, что поставлены там. А там стоят, например, голый генерал, из богов, и Венера Уриния, и цена им вместе триста марок. Посреди сада Гудель завела себе также фонтанчик. А сама стоит теперь, может быть, там, и почесывает нос, и наслаждается мечтами, и думает обо мне... Ах!
За вздохом этим последовала выжидательная тишина, которую маркиз прервал внезапно томным вопросом:
-- Скажи по чести, Гиацинт, ты действительно уверен, что твой порошок подействует?
-- Честное слово, подействует, -- отвечал Гиацинт. -- Почему он может не подействовать? Действует же он на меня! А разве я не такой же человек, как вы? Глауберова
_______________________________________
1 Чудесная глауберова соль. Дальше идет игра слов: Гиацинт вместо Glaubersalz, что значит -- "глауберова соль", говорит Glauben-salz -- "соль веры" (нем.).
273
соль всех уравнивает, и когда Ротшильд принимает глауберову соль, то так же чувствует ее действие, как и самый маленький маклер. Я все скажу вам наперед: я всыплю порошок в стакан, подолью воды, размешаю, и как только вы проглотите это, вы скорчите кислую физиономию и скажете: "Бр...бр..." Потом вы услышите сами, как что-то бурлит внутри, вам станет как-то странно, и вы ляжете на кровать, и, даю вам честное слово, вы с нее встанете, и опять ляжете, и опять встанете, и так далее, а на следующее утро почувствуете себя легко, как ангел с белыми крыльями, запляшете от избытка здоровья и только будете несколько бледнее с виду; но я знаю, вам приятно, когда у вас томно-бледный вид, а когда у вас томно-бледный вид, то и другим приятно посмотреть на вас.
Несмотря на такие убедительные доводы и на то, что Гиацинт стал уже приготовлять порошки, все это ни к чему бы не привело, если бы внезапно маркизу не пришло в голову то место трагедии, где Джульетта выпивает роковой напиток.
-- Что вы думаете, доктор, о венской Мюллер? -- воскликнул он. -- Я видел ее в роли Джульетты, и -- боже, боже! -- как она играет! Я ведь величайший поклонник Крелингер, но Мюллер в тот момент, когда она выпивает кубок, потрясла меня. Взгляните-ка, -- сказал он, с трагическим жестом взяв в руки стакан, в который Гиацинт высыпал порошок, -- взгляните-ка, вот так она держала бокал и сказала, содрогнувшись и вызвав всеоб-1цее содрогание:
Мертвящий трепет проникает в жилы
И леденит пылающую кровь.
Вот так стояла она, как я стою сейчас, держа бокал у губ, и при словах:
Подожди, Тибальдо!
Иду, Ромео! Пью я за тебя! -
она осушила бокал...
-- На здоровье, господин Румпель! -- произнес торжественно Гиацинт, когда маркиз, с таким увлечением подражая артистке, осушил стакан и, в изнеможении от своей декламации, опустился на софу.
274
Но он не долго пробыл в таком положении; внезапно раздался стук в дверь, и в комнату вошел маленький жокей леди Максфилд; он, улыбаясь, с поклоном передал маркизу записку и тотчас же удалился. Маркиз поспешно распечатал письмо; пока он читал, нос и глаза его сверкали от восторга. Но вдруг призрачная бледность покрыла его лицо, дрожь ошеломления свела мускулы, он вскочил с жестом отчаяния, горестно захохотал и стал бегать по комнате, восклицая:
О, горе мне, посмешищу судьбы!
-- Что такое? Что такое? -- спросил Гиацинт дрожащим голосом, судорожно сжав в дрожащих руках распятие, за чистку которого он вновь принялся. -- На нас нападут этой ночью?
-- Что с вами, господин маркиз?---спросил я, тоже немало изумившись.
-- Читайте! Читайте! -- воскликнул Гумпелино, бросив полученную им записку и все еще бегая по комнате в полном отчаянии, причем голубое домино его развевалось, как грозовая туча.--О, горе мне, посмешищу судьбы!
В записке мы прочли следующее:
"Прелесть моя, Гумпелино! На рассвете я должна отбыть в Англию. Мой деверь отправился уже вперед и встретит меня во Флоренции. Никто теперь не следит за мною -- к сожалению, только в эту единственную ночь. Воспользуемся ею, осушим до последней капли чашу нектара, которую преподносит нам любовь. Жду, трепещу.
Юлия Максфилд".
-- О, горе мне, посмешищу судьбы! -- стонал Гумпелино.--Любовь преподносит мне чашу нектара, а я... ах! -- я, глупое посмешище судьбы, осушил уже чашу глауберовой соли! Кто освободит мой желудок от ужасного напитка? Помогите! Помогите!
-- Тут уж не поможет ни один живой человек на земле, -- вздохнул Гиацинт.
-- Всем сердцем сочувствую вам, -- выразил я свое соболезнование. -Испить вместо чаши с нектаром чашу
275
с глауберовой солью -- слишком уж горько. Вместо трона любви вас ждет теперь ночной стул.
-- Иисусе! Иисусе! --продолжал кричать маркиз.-- Я чувствую, как напиток бежит по всем моим жилам. О, честный аптекарь! Твой напиток действует быстро, но это все-таки не остановит меня, я поспешу к ней, упаду к ее ногам, истеку кровью!
-- О крови не может быть и речи, -- успокаивал Гиацинт.--У вас ведь нет гомероя. Только не надо так волноваться!
-- Нет, нет! Я хочу к ней, в ее объятья! О, эта ночь, эта ночь!
-- Говорят вам, -- с философским спокойствием продолжал Гиацинт, -- вы не найдете покоя в ее объятьях, вам придется раз двадцать вставать. Только не волнуйтесь! Чем больше вы прыгаете взад и вперед по комнате, чем больше горячитесь, тем скорее подействует глауберова соль. Ведь настроение играет на руку природе. Вы должны сносить как мужчина то, что судьба послала вам. Что это так случилось, -- может быть, хорошо, и, может быть, хорошо, что это случилось так. Человек -- существо земное и не ведает божественного промысла. Часто человек думает, что идет навстречу счастью, а на пути ждет его, может быть, несчастье с палкой в руках, а когда мещанская палка пройдется по дворянской спине, то человек ведь чувствует это, господин маркиз!
-- О, горе мне, посмешищу судьбы! -- все еще бушевал Гумпелино, а слуга его продолжал спокойно:
-- Часто человек ждет чаши с нектаром, а получает палочную похлебку, и если нектар сладок, то удары тем горше. И поистине счастье, что человек, который колотит другого, в конце концов устает, иначе другой, право, не выдержал бы. А еще опаснее, когда несчастье с кинжалом и ядом подстерегает человека на пути любви, так что он и в своей жизни не уверен. Может быть, господин маркиз, и правда хорошо, что вышло так, ведь, может быть, вы побежали бы в пылу любви к возлюбленной, а по дороге на вас напал бы маленький итальянец с кинжалом длиною в шесть брабантских футов и только уколол бы вас -- без злой мысли будь сказано -- в икры. Ведь здесь нельзя, как в Гамбурге, позвать сейчас же караул: в Апеннинах-то нет ночных сторожей. Или даже,
276
может быть,-- продолжал он неумолимо утешать, нисколько не смущаясь отчаянием маркиза,-- может быть даже, в то время как вы сидели бы спокойно и уютно у леди Максфилд, вернулся бы вдруг с пути деверь и приставил бы вам к груди заряженный пистолет и заставил бы вас подписать вексель в сто тысяч марок. Без злой мысли будь сказано, но беру такой случай: вы, предположим, красавец, и, предположим, леди Максфилд пришла в отчаяние, что ей предстоит потерять такого красавца, и, ревнуя вас, как свойственно женщинам, она не пожелала бы, чтобы вы осчастливили другую, -- что бы она сделала? Она берет лимон или апельсин, подсыпает туда немножко порошку и говорит: "Прохладись, любимый мой, ты набегался, тебе жарко",-- и на другое утро вы и в самом деле похолодевший человек. Был такой человек, звали его Пипер, у него была страстная любовь с некоей девушкой, которую звали Ангелочек Трубный Глас, жила она на Кофейной улице, а он на Фулентвите...
-- Я бы хотел, Гирш, -- бешено закричал маркиз, беспокойство которого достигло крайних пределов, -- я бы хотел, чтобы и твой Пипер с Фулентвите, и Ангелочек Трубный Глас с Кофейной, и ты, и Гудель, чтобы все вы напились моей глауберовой соли!
-- Что вы от меня хотите, господин Гумпель? -- возразил Гиацинт не без запальчивости.-- Чем я виноват, что леди Максфилд собирается уехать именно нынче ночью и пригласила вас именно нынче? Разве мог я знать это наперед? Разве я Аристотель? Разве я на службе у провидения? Я только обещал вам, что порошок подействует, и он действует -- это так же верно, как то, что я некогда удостоюсь блаженства, а если вы будете и дальше бегать так беспокойно, и так волноваться, и так беситься, то он подействует еще скорее.
-- Ну, так я буду сидеть спокойно! -- простонал Гумпелино, топнув ногою об пол, и сердито бросился на софу, с усилием подавив свое бешенство.
Господин и слуга долгое время молча смотрели друг на друга, и наконец первый, вздохнув глубоко, почти с робостью обратился ко второму:
-- Но послушай, Гирш, что подумает обо мне эта дама, если я не приду? Она ждет меня теперь, ждет с нетерпением, трепещет, пылает любовью.
277
-- У нее красивая нога, -- произнес Гиацинт про себя и скорбно покачал головкой, но что-то в его груди начало приходить в движение, под его красной ливреей явственно заработала смелая мысль...
-- Господин Гумпель, -- произнес он наконец, -- пошлите меня!
При этих словах яркий румянец разлился по его бледному деловитому лицу. ГЛАВА X
Когда Кандид прибыл в Эльдорадо, он увидел, как мальчишки на улицах играют большими слитками золота вместо камней. Роскошь эта дала ему основание думать, что перед ним дети короля, и он немало изумился, услышав, что в Эльдорадо золотые слитки ничего не стоят, так же как у нас булыжники, и что ими играют школьники. С одним из моих друзей, иностранцем, случилось нечто подобное: он приехал в Германию, стал читать немецкие книжки и сперва поразился богатству мыслей, содержавшихся в них, но скоро он заметил, что мысли в Германии столь же заурядное явление, как золотые слитки в Эльдорадо, и что писатели, которых он счел за властителей духа,-- обыкновенные школьники.
История эта постоянно приходит мне на ум, когда я собираюсь письменно изложить прекраснейшие свои размышления об искусстве и жизни, -- и вот я начинаю смеяться и предпочитаю удержать на кончике пера мои мысли или же черчу вместо них на бумаге какие-нибудь рисунки или фигурки, стараясь убедить себя, что узорные обои в таком роде много пригоднее в Германии, этом духовном Эльдорадо, чем самые золотые мысли.
На обоях, которые я теперь разворачиваю перед тобой, любезный читатель, ты можешь вновь увидеть хорошо знакомые тебе физиономии Гумпелино и его Гирша-Гиацинта, и если первый изображен в недостаточно определенных очертаниях, то я надеюсь все-таки, что ты окажешься достаточно проницательным и уяснишь себе этот отрицательный характер без особых положительных указаний. Последние могли бы навлечь на меня обвинение в оскорблении личности или в чем-либо еще более скверном, ибо маркиз благодаря своим деньгам и связям
278
очень силен. К тому же, он -- естественный союзник моих врагов и оказывает им поддержку своими субсидиями, он аристократ и ультрапапист, и лишь одного ему не хватает...-- ну, да когда-нибудь он этому научится, -руководство у него в руках, как ты в дальнейшем увидишь на обоях.
Опять вечер. На столе стоят два подсвечника с зажженными восковыми свечами, отсветы их колеблются на золотых рамах образов, которые висят на стенах и словно оживают в трепете света и игре теней. Снаружи, перед окном, стоят, озаренные серебряным сиянием месяца, унылые, таинственно неподвижные кипарисы, а издали доносятся скорбные звуки песенки в честь девы Марии -отрывистый, словно больной детский голос. В комнате царит какая-то особенная духота, маркиз Кристофоро ди Гумпелино сидит или, лучше сказать, лежит опять с небрежно-важным видом на подушках дивана; его благородное, потеющее тело облачено опять в легкое голубого шелка домино, в руках у него книжка в переплете красного сафьяна с золотым обрезом, и он декламирует что-то из этой книжки громко и томно. Глаза его светятся при этом каким-то своеобразным маслянистым блеском, как это бывает обыкновенно у влюбленных котов, а щеки и ноздри подернуты болезненною бледностью. Но бледность эта, любезный читатель, довольно просто объясняется с философско-антропологической точки зрения, если припомнить, что накануне вечером маркиз проглотил целый стакан глауберовой соли.
А Гирш-Гиацинт сидит на корточках и чертит большим куском мела на коричневом паркете в крупном масштабе приблизительно следующие знаки:
Занятие это, кажется, не очень по вкусу маленькому человечку, -- он, наклоняясь, каждый раз вздыхает и сердито бормочет: спондей, трохей, ямб, антиспаст, анапест и чертов пест. При этом он для большего удобства дви
279
жений снял красную ливрею, и вот обнаружились две коротенькие скромные ножонки в узких ярко-красных штанах и две тощие, несколько более длинные руки, торчащие из белых широких рукавов рубашки.
-- Что это за странные знаки? -- спросил я, поглядев некоторое время на его работу.
-- Это стопы в натуральную величину, -- простонал он в ответ, -- и я, несчастный, должен помнить все эти стопы наизусть, и руки мои болят от этих стоп, которые мне приходится писать. Это истинные, настоящие стопы поэзии. Делаю я это только ради образованности, иначе я давно махнул бы рукой на поэзию со всеми ее стопами. Сейчас я беру частные уроки поэтического искусства у господина маркиза. Господин маркиз читает мне вслух стихи и объясняет, из скольких стоп они состоят, а я должен отмечать их и проверять потом, правильные ли стихи...
-- Вы, действительно, -- произнес маркиз дидактически-патетическим тоном, -- застали нас за поэтическим занятием. Правда, я знаю, доктор, что вы принадлежите к поэтам, у которых упрямая голова, и вы не согласны с тем, что стопы -- главное дело в поэтическом искусстве. Но образованный ум можно привлечь только совершенной формой, а этой последней можно научиться только у греков и у новых поэтов, которые стремятся ко всему греческому, мыслят по-гречески, чувствуют по-гречески и таким способом передают свои чувства другому.
-- Разумеется, другому, а не другой, как поступают обыкновенно не-классические поэты-романтики, -- заметил я, грешный.
-- Господин Гумпель говорит порой точно книга,-- прошептал мне сбоку Гиацинт и сжал узкие губы, а глазки гордо засверкали блеском удовлетворения, и головка восхищенно закачалась. -- Я вас уверяю, -- добавил он несколько громче,-- он говорит порой точно книга, он тогда не человек, так сказать, а высшее существо, и, слушая его, я как будто глупею.
-- А что у вас сейчас в руках? -- спросил я маркиза.
-- Брильянты, -- ответил он и передал мне книгу.
При слове "брильянты" Гиацинт высоко подскочил, но, увидев книгу, страдальчески улыбнулся. На обложке брильянтовой книжки оказалось следующее заглавие:
"Стихотворения графа Августа фон Платена. Штут
280
гарт и Тюбинген. Издание книготорговой фирмы И.-Г. Котта. 1828".
На второй странице написано было красивым почерком: "В знак горячей братской дружбы". При этом от книги распространялся запах, не имеющий ни малейшего отношения к одеколону и объяснявшийся, может быть, тем обстоятельством, что маркиз читал книжку всю ночь.
-- Я всю ночь не мог сомкнуть глаз, -- пожаловался он мне, -- я был так взволнован, одиннадцать раз пришлось встать с постели, но, на счастье, оказалась тут эта превосходная книга, из коей я почерпнул не только много поучительного в области поэзии, но и жизненное утешение. Видите, с каким уважением я отнесся к книге, в ней все страницы целы, а ведь порою, сидя, как я сидел, я испытывал искушение...
-- Это, вероятно, кое с кем уже случалось, господин маркиз.
-- Клянусь вам нашей лоретской бргоматерью и говорю вам как честный человек, -- продолжал он, -- стихи эти не имеют себе равных. Как вам известно, вчера вечером я был в отчаянии, так сказать au desespoir1, когда судьба лишила меня обладания моею Юлиею, и вот я принялся читать эти стихи, по одному стихотворению всякий раз, когда приходилось вставать, и в результате это равнодушие к женщинам так на меня подействовало, что мне стали противны мои любовные страдания. Именно то и прекрасно в этом поэте, что он пылает только к мужчинам -- горячею дружбою; он отдает нам предпочтение перед женщинами, и уж за одну эту честь мы должны быть ему благодарны. В этом он более велик, чем все остальные4 поэты; он не льстит пошлому вкусу толпы, он исцеляет нас от нашей страсти к женщинам, несущей столько несчастий... О женщины, женщины ! Тот, кто освободит нас от ваших оков, будет благодетелем человечества. Вечно приходится сожалеть, что Шекспир не употребил на это свой выдающийся драматический талант, ибо, как я впервые прочитал здесь, он, оказывается, питал чувства не менее благородные, чем великий граф Платен, который говорит о Шекспире в одном из своих сонетов:
__________________
1 В отчаянии (фр.).
281
Ты не подпал девическому нраву,
И только дружбу ты ценил на свете, Твой друг тебя спасал из женской сети, В его красе твоя печаль и слава.
В то время как маркиз с жаром декламировал эти слова и на языке его словно таял чистейший навоз, Гиацинт корчил гримасы самого противоположного свойства, вместе и сердитые и одобрительные, и наконец сказал:
-- Господин маркиз, вы говорите как книга, и стихи текут у вас опять так же легко, как сегодня ночью, но содержание их мне не нравится. Как мужчина я чувствую себя польщенным, что граф Платен отдает нам предпочтение перед женщинами, но как сторонник женщин я опять-таки против него. Таков человек! Один охотно ест лук, другому больше по душе горячая дружба. И я как честный человек должен откровенно признаться, я охотнее ем лук, и кривая кухарка мне милее, чем прекраснейший друг красоты. Да, должен признаться, не вижу я в мужском поле столько уж красивого, чтобы можно было влюбиться.
Произнося последние слова, Гиацинт испытующе посмотрел на себя в зеркало, а маркиз, не смущаясь, декламировал дальше:
Со счастием надежда гибнет вместе,
Но не сойтись -- увы! -- с тобою вместе;
В твоих устах мое так нежно имя,
Но нежный звук с тобой заглохнет вместе. Как солнце и луну, разъединить нас Обычай с долгом порешили вместе. Склонись ко мне: твои чернеют кудри,
Мой светел лик -- они прекрасны вместе. Увы! я грежу -- ты меня покинешь,
Нас не сведет с тобою счастье вместе! Сердца в крови, тела в разлуке горькой;
Мы -- как цветы, сплелись бы тесно вместе!
-- Смешная поэзия! -- воскликнул Гиацинт, бормотавший себе под нос рифмы, -- "обычай с долгом вместе, светлый лик мой вместе, с тобою вместе, тесно вместе"! Смешная поэзия! Мой шурин, когда читает стихи, часто забавляется тем, что в конце каждой строки прибавляет слова "спереди" и "сзади" попеременно; но я не знал, что поэтические стихи, которые получаются этим способом, называются газеллами. Нужно будет попробовать, не
282
станет ли еще красивее стихотворение, прочитанное маркизом, если каждый раз после слова "вместе" прибавлять попеременно "спереди" и "сзади"; наверное, поэзии прибавится на двадцать процентов.
Не обращая внимания на эту болтовню, маркиз продолжал декламировать газеллы и сонеты, в которых влюбленный воспевает своего прекрасного друга, восхваляет его, жалуется на него, обвиняет его в холодности, составляет планы, как бы проникнуть к нему, кокетничает с ним, ревнует, тает от восторга, проходит целую шкалу любовных нежностей, и притом так пылко, чувственно и страстно, что можно подумать, автор -- девчонка, с ума сходящая от мужчин. Только при этом странно одно -- девчонка постоянно скорбит о том, что ее любовь противна "обычаю", что она так же зла на этот "разлучающий обычай", как карманный вор на полицию, что она любовно обняла бы "бедра" друга, она жалуется на "лукавых завистников", которые "объединились, чтобы нам мешать и нас держать в разлуке", она сетует на обиды и оскорбления, причиняемые другом, уверяет его: "ни звуком не смущу твой слух, любимый" и, наконец, признается:
Знакома мне в других любви преграда; Ты мне не внял, но ты и не отвергнул Моей любви, мой друг, моя отрада.
Я должен засвидетельствовать, что маркиз хорошо декламировал эти стихи, вздыхал вдоволь и, ерзая по дивану, как бы кокетничал своим седалищем. Гиацинт отнюдь не упускал случая повторять за ним рифмы, хотя попутно и вставлял неподходящие замечания. Больше всего привлекли его внимание оды.
-- Этот сорт, -- сказал он, -- научит большему, чем сонеты и газеллы; в одах сверху особо отмечены стопы, и можно очень удобно проверить каждое стихотворение. Каждому поэту следовало бы, как это делает граф Платен в самых своих трудных поэтических стихах, отмечать сверху стопы, заявляя читателям: "Видите, я честный человек, я не хочу вас обманывать, эти кривые и прямые черточки, которые я ставлю перед каждым стихотворением, -- они, так сказать, conto fintol для каждого стихо
Приди, о ночь!
И с нею, светлый, день,
Примчись на крыльях ночи, Гумпелино,
Как чистый снег на ворона спине,
Приди, о ночь волшебная!
С тобою Придет Ромео или Гумпелино!
Но -- увы! -- лорд Максфилд непрестанно сторожит нас, и мы умираем от страсти. Я не доживу до того дня, когда настанет ночь и когда "цвет юности чистейшей залогом станет жертвенной любви"! Ах, такая ночь приятнее, чем главный выигрыш в гамбургской лотерее!
-- Что за фантазия! -- воскликнул Гиацинт. -- Главный выигрыш -- сто тысяч марок!
-- Да, приятнее, чем главный выигрыш,-- продолжал Гумпелино, -- одна такая ночь, и -- ах! -- она не раз уже обещала мне такую ночь, при первом удобном случае, и я уже представлял себе, как наутро она будет декламировать, совсем точно Крелингер:
Уходишь ты? Ведь день еще далек.
То соловья, не жаворонка трели
До слуха донеслися твоего.
Он на гранатном дереве поет.
Поверь, любимый, это -- соловей.
-- Главный выигрыш за одну-единственную ночь! -многократно повторял между тем Гиацинт, не будучи в состоянии успокоиться. -- Я высокого мнения о вашей образованности, господин маркиз, но я никогда бы не
_________________
1 Свидание (фр.).
271
подумал, что вы так далеко зайдете в своих фантазиях. Любовь -- дороже, чем главный выигрыш! Право, господин маркиз, с тех пор как я имею дело с вами в качестве вашего слуги, я немало приобрел образованности, но знаю наверняка, что не дал бы за любовь и одной восьмушечки главного выигрыша! Боже упаси меня от этого! Если даже отсчитать пятьсот марок налогу, то все-таки остается еще двенадцать тысяч марок! Любовь! Если сосчитать, сколько мне стоила любовь, то выйдет всего-навсего двенадцать марок и тринадцать шиллингов. Любовь! Я часто был счастлив в любви и даром, мне она ничего не стоила; лишь иногда я, par complaisance1, срезал мозоли моей возлюбленной. Истинную, полную чувства, страстную привязанность я испытал один-единственный раз: это была толстая Гудель с Грязного Вала. Она играла при моем посредстве в лотерее, и когда я являлся к ней, чтобы возобновить билет, она каждый раз всовывала мне в руку кусок пирога, кусок очень хорошего пирога, а иногда она давала мне и немножко варенья, с рюмочкой ликеру, а когда я как-то раз пожаловался ей, что страдаю меланхолией, она дала мне рецепт порошков, которые принимает ее собственный муж. Я до сих пор принимаю эти порошки, они всегда действуют -других последствий наша любовь не имела. Я полагаю, господин маркиз, вам следовало бы попробовать такой порошок. Первое, что я сделал, приехав в Италию, -пошел в аптеку в Милане и заказал порошки, и они постоянно со мной. Погодите, я поищу их, а поищу, так и найду, а найду, так вы, ваше превосходительство, должны их принять.
Слишком долго было бы повторять те комментарии, которыми Гиацинт, деловито принявшись за поиски, сопровождал каждый предмет, вытаскиваемый из карманов. Извлечены были: 1) половинка восковой свечи, 2) серебряный футляр с инструментами для срезания мозолей, 3) лимон, 4) пистолет, хотя и не заряженный, но завернутый в бумагу, быть может, затем, чтобы вид его не наводил на опасные мысли, 5) печатная таблица выигрышей последней большой гамбургской лотереи, 6) книжка в черном кожаном переплете с псалмами Давида и со списком должников, 7) сухие прутья ивы, как бы
__________________
1 Из любезности (фр.).
272
сплетенные узлом, 8) пакетик в вылинявшей розовой тафте с квитанцией лотерейного билета, некогда выигравшего пятьдесят тысяч марок, 9) плоский кусочек хлеба, наподобие белого корабельного сухаря, с небольшой дырочкой посередине, и, наконец, 10) вышеупомянутые порошки, которые человек этот и стал рассматривать не без волнения, удивленно и скорбно покачивая головой.
-- Когда я вспомню, -- вздохнул он, -- что десять лет тому назад толстая Гудель дала мне этот рецепт, и что я теперь в Италии, и у меня в руках этот рецепт, и когда я снова читаю слова: sal mirabile Glauberi1, что значит по-немецки -- самая лучшая глауберова соль самого лучшего сорта, то -- ах! -- мне кажется, будто я принял уже глауберову соль и чувствую ее действие. Что такое человек! Я в Италии, а думаю о толстой Гудель с Грязного Вала! Кто бы мог представить себе это! Она, я воображаю, сейчас в деревне, в своем саду, где светит луна, тоже, конечно, поет соловей или жаворонок.
"То соловья, не жаворонка трели!" -- вздохнул Гумпелино и продекламировал опять:
Он на гранатном дереве поет Поверь, любимый, это -- соловей
-- Это совершенно безразлично, -- продолжал Гиацинт, -- по мне, пусть даже канарейка; птицы, которые в саду, обходятся всего дешевле. Главное дело -- оранжерея, и обивка в павильоне, и политические фигуры, что поставлены там. А там стоят, например, голый генерал, из богов, и Венера Уриния, и цена им вместе триста марок. Посреди сада Гудель завела себе также фонтанчик. А сама стоит теперь, может быть, там, и почесывает нос, и наслаждается мечтами, и думает обо мне... Ах!
За вздохом этим последовала выжидательная тишина, которую маркиз прервал внезапно томным вопросом:
-- Скажи по чести, Гиацинт, ты действительно уверен, что твой порошок подействует?
-- Честное слово, подействует, -- отвечал Гиацинт. -- Почему он может не подействовать? Действует же он на меня! А разве я не такой же человек, как вы? Глауберова
_______________________________________
1 Чудесная глауберова соль. Дальше идет игра слов: Гиацинт вместо Glaubersalz, что значит -- "глауберова соль", говорит Glauben-salz -- "соль веры" (нем.).
273
соль всех уравнивает, и когда Ротшильд принимает глауберову соль, то так же чувствует ее действие, как и самый маленький маклер. Я все скажу вам наперед: я всыплю порошок в стакан, подолью воды, размешаю, и как только вы проглотите это, вы скорчите кислую физиономию и скажете: "Бр...бр..." Потом вы услышите сами, как что-то бурлит внутри, вам станет как-то странно, и вы ляжете на кровать, и, даю вам честное слово, вы с нее встанете, и опять ляжете, и опять встанете, и так далее, а на следующее утро почувствуете себя легко, как ангел с белыми крыльями, запляшете от избытка здоровья и только будете несколько бледнее с виду; но я знаю, вам приятно, когда у вас томно-бледный вид, а когда у вас томно-бледный вид, то и другим приятно посмотреть на вас.
Несмотря на такие убедительные доводы и на то, что Гиацинт стал уже приготовлять порошки, все это ни к чему бы не привело, если бы внезапно маркизу не пришло в голову то место трагедии, где Джульетта выпивает роковой напиток.
-- Что вы думаете, доктор, о венской Мюллер? -- воскликнул он. -- Я видел ее в роли Джульетты, и -- боже, боже! -- как она играет! Я ведь величайший поклонник Крелингер, но Мюллер в тот момент, когда она выпивает кубок, потрясла меня. Взгляните-ка, -- сказал он, с трагическим жестом взяв в руки стакан, в который Гиацинт высыпал порошок, -- взгляните-ка, вот так она держала бокал и сказала, содрогнувшись и вызвав всеоб-1цее содрогание:
Мертвящий трепет проникает в жилы
И леденит пылающую кровь.
Вот так стояла она, как я стою сейчас, держа бокал у губ, и при словах:
Подожди, Тибальдо!
Иду, Ромео! Пью я за тебя! -
она осушила бокал...
-- На здоровье, господин Румпель! -- произнес торжественно Гиацинт, когда маркиз, с таким увлечением подражая артистке, осушил стакан и, в изнеможении от своей декламации, опустился на софу.
274
Но он не долго пробыл в таком положении; внезапно раздался стук в дверь, и в комнату вошел маленький жокей леди Максфилд; он, улыбаясь, с поклоном передал маркизу записку и тотчас же удалился. Маркиз поспешно распечатал письмо; пока он читал, нос и глаза его сверкали от восторга. Но вдруг призрачная бледность покрыла его лицо, дрожь ошеломления свела мускулы, он вскочил с жестом отчаяния, горестно захохотал и стал бегать по комнате, восклицая:
О, горе мне, посмешищу судьбы!
-- Что такое? Что такое? -- спросил Гиацинт дрожащим голосом, судорожно сжав в дрожащих руках распятие, за чистку которого он вновь принялся. -- На нас нападут этой ночью?
-- Что с вами, господин маркиз?---спросил я, тоже немало изумившись.
-- Читайте! Читайте! -- воскликнул Гумпелино, бросив полученную им записку и все еще бегая по комнате в полном отчаянии, причем голубое домино его развевалось, как грозовая туча.--О, горе мне, посмешищу судьбы!
В записке мы прочли следующее:
"Прелесть моя, Гумпелино! На рассвете я должна отбыть в Англию. Мой деверь отправился уже вперед и встретит меня во Флоренции. Никто теперь не следит за мною -- к сожалению, только в эту единственную ночь. Воспользуемся ею, осушим до последней капли чашу нектара, которую преподносит нам любовь. Жду, трепещу.
Юлия Максфилд".
-- О, горе мне, посмешищу судьбы! -- стонал Гумпелино.--Любовь преподносит мне чашу нектара, а я... ах! -- я, глупое посмешище судьбы, осушил уже чашу глауберовой соли! Кто освободит мой желудок от ужасного напитка? Помогите! Помогите!
-- Тут уж не поможет ни один живой человек на земле, -- вздохнул Гиацинт.
-- Всем сердцем сочувствую вам, -- выразил я свое соболезнование. -Испить вместо чаши с нектаром чашу
275
с глауберовой солью -- слишком уж горько. Вместо трона любви вас ждет теперь ночной стул.
-- Иисусе! Иисусе! --продолжал кричать маркиз.-- Я чувствую, как напиток бежит по всем моим жилам. О, честный аптекарь! Твой напиток действует быстро, но это все-таки не остановит меня, я поспешу к ней, упаду к ее ногам, истеку кровью!
-- О крови не может быть и речи, -- успокаивал Гиацинт.--У вас ведь нет гомероя. Только не надо так волноваться!
-- Нет, нет! Я хочу к ней, в ее объятья! О, эта ночь, эта ночь!
-- Говорят вам, -- с философским спокойствием продолжал Гиацинт, -- вы не найдете покоя в ее объятьях, вам придется раз двадцать вставать. Только не волнуйтесь! Чем больше вы прыгаете взад и вперед по комнате, чем больше горячитесь, тем скорее подействует глауберова соль. Ведь настроение играет на руку природе. Вы должны сносить как мужчина то, что судьба послала вам. Что это так случилось, -- может быть, хорошо, и, может быть, хорошо, что это случилось так. Человек -- существо земное и не ведает божественного промысла. Часто человек думает, что идет навстречу счастью, а на пути ждет его, может быть, несчастье с палкой в руках, а когда мещанская палка пройдется по дворянской спине, то человек ведь чувствует это, господин маркиз!
-- О, горе мне, посмешищу судьбы! -- все еще бушевал Гумпелино, а слуга его продолжал спокойно:
-- Часто человек ждет чаши с нектаром, а получает палочную похлебку, и если нектар сладок, то удары тем горше. И поистине счастье, что человек, который колотит другого, в конце концов устает, иначе другой, право, не выдержал бы. А еще опаснее, когда несчастье с кинжалом и ядом подстерегает человека на пути любви, так что он и в своей жизни не уверен. Может быть, господин маркиз, и правда хорошо, что вышло так, ведь, может быть, вы побежали бы в пылу любви к возлюбленной, а по дороге на вас напал бы маленький итальянец с кинжалом длиною в шесть брабантских футов и только уколол бы вас -- без злой мысли будь сказано -- в икры. Ведь здесь нельзя, как в Гамбурге, позвать сейчас же караул: в Апеннинах-то нет ночных сторожей. Или даже,
276
может быть,-- продолжал он неумолимо утешать, нисколько не смущаясь отчаянием маркиза,-- может быть даже, в то время как вы сидели бы спокойно и уютно у леди Максфилд, вернулся бы вдруг с пути деверь и приставил бы вам к груди заряженный пистолет и заставил бы вас подписать вексель в сто тысяч марок. Без злой мысли будь сказано, но беру такой случай: вы, предположим, красавец, и, предположим, леди Максфилд пришла в отчаяние, что ей предстоит потерять такого красавца, и, ревнуя вас, как свойственно женщинам, она не пожелала бы, чтобы вы осчастливили другую, -- что бы она сделала? Она берет лимон или апельсин, подсыпает туда немножко порошку и говорит: "Прохладись, любимый мой, ты набегался, тебе жарко",-- и на другое утро вы и в самом деле похолодевший человек. Был такой человек, звали его Пипер, у него была страстная любовь с некоей девушкой, которую звали Ангелочек Трубный Глас, жила она на Кофейной улице, а он на Фулентвите...
-- Я бы хотел, Гирш, -- бешено закричал маркиз, беспокойство которого достигло крайних пределов, -- я бы хотел, чтобы и твой Пипер с Фулентвите, и Ангелочек Трубный Глас с Кофейной, и ты, и Гудель, чтобы все вы напились моей глауберовой соли!
-- Что вы от меня хотите, господин Гумпель? -- возразил Гиацинт не без запальчивости.-- Чем я виноват, что леди Максфилд собирается уехать именно нынче ночью и пригласила вас именно нынче? Разве мог я знать это наперед? Разве я Аристотель? Разве я на службе у провидения? Я только обещал вам, что порошок подействует, и он действует -- это так же верно, как то, что я некогда удостоюсь блаженства, а если вы будете и дальше бегать так беспокойно, и так волноваться, и так беситься, то он подействует еще скорее.
-- Ну, так я буду сидеть спокойно! -- простонал Гумпелино, топнув ногою об пол, и сердито бросился на софу, с усилием подавив свое бешенство.
Господин и слуга долгое время молча смотрели друг на друга, и наконец первый, вздохнув глубоко, почти с робостью обратился ко второму:
-- Но послушай, Гирш, что подумает обо мне эта дама, если я не приду? Она ждет меня теперь, ждет с нетерпением, трепещет, пылает любовью.
277
-- У нее красивая нога, -- произнес Гиацинт про себя и скорбно покачал головкой, но что-то в его груди начало приходить в движение, под его красной ливреей явственно заработала смелая мысль...
-- Господин Гумпель, -- произнес он наконец, -- пошлите меня!
При этих словах яркий румянец разлился по его бледному деловитому лицу. ГЛАВА X
Когда Кандид прибыл в Эльдорадо, он увидел, как мальчишки на улицах играют большими слитками золота вместо камней. Роскошь эта дала ему основание думать, что перед ним дети короля, и он немало изумился, услышав, что в Эльдорадо золотые слитки ничего не стоят, так же как у нас булыжники, и что ими играют школьники. С одним из моих друзей, иностранцем, случилось нечто подобное: он приехал в Германию, стал читать немецкие книжки и сперва поразился богатству мыслей, содержавшихся в них, но скоро он заметил, что мысли в Германии столь же заурядное явление, как золотые слитки в Эльдорадо, и что писатели, которых он счел за властителей духа,-- обыкновенные школьники.
История эта постоянно приходит мне на ум, когда я собираюсь письменно изложить прекраснейшие свои размышления об искусстве и жизни, -- и вот я начинаю смеяться и предпочитаю удержать на кончике пера мои мысли или же черчу вместо них на бумаге какие-нибудь рисунки или фигурки, стараясь убедить себя, что узорные обои в таком роде много пригоднее в Германии, этом духовном Эльдорадо, чем самые золотые мысли.
На обоях, которые я теперь разворачиваю перед тобой, любезный читатель, ты можешь вновь увидеть хорошо знакомые тебе физиономии Гумпелино и его Гирша-Гиацинта, и если первый изображен в недостаточно определенных очертаниях, то я надеюсь все-таки, что ты окажешься достаточно проницательным и уяснишь себе этот отрицательный характер без особых положительных указаний. Последние могли бы навлечь на меня обвинение в оскорблении личности или в чем-либо еще более скверном, ибо маркиз благодаря своим деньгам и связям
278
очень силен. К тому же, он -- естественный союзник моих врагов и оказывает им поддержку своими субсидиями, он аристократ и ультрапапист, и лишь одного ему не хватает...-- ну, да когда-нибудь он этому научится, -руководство у него в руках, как ты в дальнейшем увидишь на обоях.
Опять вечер. На столе стоят два подсвечника с зажженными восковыми свечами, отсветы их колеблются на золотых рамах образов, которые висят на стенах и словно оживают в трепете света и игре теней. Снаружи, перед окном, стоят, озаренные серебряным сиянием месяца, унылые, таинственно неподвижные кипарисы, а издали доносятся скорбные звуки песенки в честь девы Марии -отрывистый, словно больной детский голос. В комнате царит какая-то особенная духота, маркиз Кристофоро ди Гумпелино сидит или, лучше сказать, лежит опять с небрежно-важным видом на подушках дивана; его благородное, потеющее тело облачено опять в легкое голубого шелка домино, в руках у него книжка в переплете красного сафьяна с золотым обрезом, и он декламирует что-то из этой книжки громко и томно. Глаза его светятся при этом каким-то своеобразным маслянистым блеском, как это бывает обыкновенно у влюбленных котов, а щеки и ноздри подернуты болезненною бледностью. Но бледность эта, любезный читатель, довольно просто объясняется с философско-антропологической точки зрения, если припомнить, что накануне вечером маркиз проглотил целый стакан глауберовой соли.
А Гирш-Гиацинт сидит на корточках и чертит большим куском мела на коричневом паркете в крупном масштабе приблизительно следующие знаки:
Занятие это, кажется, не очень по вкусу маленькому человечку, -- он, наклоняясь, каждый раз вздыхает и сердито бормочет: спондей, трохей, ямб, антиспаст, анапест и чертов пест. При этом он для большего удобства дви
279
жений снял красную ливрею, и вот обнаружились две коротенькие скромные ножонки в узких ярко-красных штанах и две тощие, несколько более длинные руки, торчащие из белых широких рукавов рубашки.
-- Что это за странные знаки? -- спросил я, поглядев некоторое время на его работу.
-- Это стопы в натуральную величину, -- простонал он в ответ, -- и я, несчастный, должен помнить все эти стопы наизусть, и руки мои болят от этих стоп, которые мне приходится писать. Это истинные, настоящие стопы поэзии. Делаю я это только ради образованности, иначе я давно махнул бы рукой на поэзию со всеми ее стопами. Сейчас я беру частные уроки поэтического искусства у господина маркиза. Господин маркиз читает мне вслух стихи и объясняет, из скольких стоп они состоят, а я должен отмечать их и проверять потом, правильные ли стихи...
-- Вы, действительно, -- произнес маркиз дидактически-патетическим тоном, -- застали нас за поэтическим занятием. Правда, я знаю, доктор, что вы принадлежите к поэтам, у которых упрямая голова, и вы не согласны с тем, что стопы -- главное дело в поэтическом искусстве. Но образованный ум можно привлечь только совершенной формой, а этой последней можно научиться только у греков и у новых поэтов, которые стремятся ко всему греческому, мыслят по-гречески, чувствуют по-гречески и таким способом передают свои чувства другому.
-- Разумеется, другому, а не другой, как поступают обыкновенно не-классические поэты-романтики, -- заметил я, грешный.
-- Господин Гумпель говорит порой точно книга,-- прошептал мне сбоку Гиацинт и сжал узкие губы, а глазки гордо засверкали блеском удовлетворения, и головка восхищенно закачалась. -- Я вас уверяю, -- добавил он несколько громче,-- он говорит порой точно книга, он тогда не человек, так сказать, а высшее существо, и, слушая его, я как будто глупею.
-- А что у вас сейчас в руках? -- спросил я маркиза.
-- Брильянты, -- ответил он и передал мне книгу.
При слове "брильянты" Гиацинт высоко подскочил, но, увидев книгу, страдальчески улыбнулся. На обложке брильянтовой книжки оказалось следующее заглавие:
"Стихотворения графа Августа фон Платена. Штут
280
гарт и Тюбинген. Издание книготорговой фирмы И.-Г. Котта. 1828".
На второй странице написано было красивым почерком: "В знак горячей братской дружбы". При этом от книги распространялся запах, не имеющий ни малейшего отношения к одеколону и объяснявшийся, может быть, тем обстоятельством, что маркиз читал книжку всю ночь.
-- Я всю ночь не мог сомкнуть глаз, -- пожаловался он мне, -- я был так взволнован, одиннадцать раз пришлось встать с постели, но, на счастье, оказалась тут эта превосходная книга, из коей я почерпнул не только много поучительного в области поэзии, но и жизненное утешение. Видите, с каким уважением я отнесся к книге, в ней все страницы целы, а ведь порою, сидя, как я сидел, я испытывал искушение...
-- Это, вероятно, кое с кем уже случалось, господин маркиз.
-- Клянусь вам нашей лоретской бргоматерью и говорю вам как честный человек, -- продолжал он, -- стихи эти не имеют себе равных. Как вам известно, вчера вечером я был в отчаянии, так сказать au desespoir1, когда судьба лишила меня обладания моею Юлиею, и вот я принялся читать эти стихи, по одному стихотворению всякий раз, когда приходилось вставать, и в результате это равнодушие к женщинам так на меня подействовало, что мне стали противны мои любовные страдания. Именно то и прекрасно в этом поэте, что он пылает только к мужчинам -- горячею дружбою; он отдает нам предпочтение перед женщинами, и уж за одну эту честь мы должны быть ему благодарны. В этом он более велик, чем все остальные4 поэты; он не льстит пошлому вкусу толпы, он исцеляет нас от нашей страсти к женщинам, несущей столько несчастий... О женщины, женщины ! Тот, кто освободит нас от ваших оков, будет благодетелем человечества. Вечно приходится сожалеть, что Шекспир не употребил на это свой выдающийся драматический талант, ибо, как я впервые прочитал здесь, он, оказывается, питал чувства не менее благородные, чем великий граф Платен, который говорит о Шекспире в одном из своих сонетов:
__________________
1 В отчаянии (фр.).
281
Ты не подпал девическому нраву,
И только дружбу ты ценил на свете, Твой друг тебя спасал из женской сети, В его красе твоя печаль и слава.
В то время как маркиз с жаром декламировал эти слова и на языке его словно таял чистейший навоз, Гиацинт корчил гримасы самого противоположного свойства, вместе и сердитые и одобрительные, и наконец сказал:
-- Господин маркиз, вы говорите как книга, и стихи текут у вас опять так же легко, как сегодня ночью, но содержание их мне не нравится. Как мужчина я чувствую себя польщенным, что граф Платен отдает нам предпочтение перед женщинами, но как сторонник женщин я опять-таки против него. Таков человек! Один охотно ест лук, другому больше по душе горячая дружба. И я как честный человек должен откровенно признаться, я охотнее ем лук, и кривая кухарка мне милее, чем прекраснейший друг красоты. Да, должен признаться, не вижу я в мужском поле столько уж красивого, чтобы можно было влюбиться.
Произнося последние слова, Гиацинт испытующе посмотрел на себя в зеркало, а маркиз, не смущаясь, декламировал дальше:
Со счастием надежда гибнет вместе,
Но не сойтись -- увы! -- с тобою вместе;
В твоих устах мое так нежно имя,
Но нежный звук с тобой заглохнет вместе. Как солнце и луну, разъединить нас Обычай с долгом порешили вместе. Склонись ко мне: твои чернеют кудри,
Мой светел лик -- они прекрасны вместе. Увы! я грежу -- ты меня покинешь,
Нас не сведет с тобою счастье вместе! Сердца в крови, тела в разлуке горькой;
Мы -- как цветы, сплелись бы тесно вместе!
-- Смешная поэзия! -- воскликнул Гиацинт, бормотавший себе под нос рифмы, -- "обычай с долгом вместе, светлый лик мой вместе, с тобою вместе, тесно вместе"! Смешная поэзия! Мой шурин, когда читает стихи, часто забавляется тем, что в конце каждой строки прибавляет слова "спереди" и "сзади" попеременно; но я не знал, что поэтические стихи, которые получаются этим способом, называются газеллами. Нужно будет попробовать, не
282
станет ли еще красивее стихотворение, прочитанное маркизом, если каждый раз после слова "вместе" прибавлять попеременно "спереди" и "сзади"; наверное, поэзии прибавится на двадцать процентов.
Не обращая внимания на эту болтовню, маркиз продолжал декламировать газеллы и сонеты, в которых влюбленный воспевает своего прекрасного друга, восхваляет его, жалуется на него, обвиняет его в холодности, составляет планы, как бы проникнуть к нему, кокетничает с ним, ревнует, тает от восторга, проходит целую шкалу любовных нежностей, и притом так пылко, чувственно и страстно, что можно подумать, автор -- девчонка, с ума сходящая от мужчин. Только при этом странно одно -- девчонка постоянно скорбит о том, что ее любовь противна "обычаю", что она так же зла на этот "разлучающий обычай", как карманный вор на полицию, что она любовно обняла бы "бедра" друга, она жалуется на "лукавых завистников", которые "объединились, чтобы нам мешать и нас держать в разлуке", она сетует на обиды и оскорбления, причиняемые другом, уверяет его: "ни звуком не смущу твой слух, любимый" и, наконец, признается:
Знакома мне в других любви преграда; Ты мне не внял, но ты и не отвергнул Моей любви, мой друг, моя отрада.
Я должен засвидетельствовать, что маркиз хорошо декламировал эти стихи, вздыхал вдоволь и, ерзая по дивану, как бы кокетничал своим седалищем. Гиацинт отнюдь не упускал случая повторять за ним рифмы, хотя попутно и вставлял неподходящие замечания. Больше всего привлекли его внимание оды.
-- Этот сорт, -- сказал он, -- научит большему, чем сонеты и газеллы; в одах сверху особо отмечены стопы, и можно очень удобно проверить каждое стихотворение. Каждому поэту следовало бы, как это делает граф Платен в самых своих трудных поэтических стихах, отмечать сверху стопы, заявляя читателям: "Видите, я честный человек, я не хочу вас обманывать, эти кривые и прямые черточки, которые я ставлю перед каждым стихотворением, -- они, так сказать, conto fintol для каждого стихо