- "Шишки черепа": смотри "Фольклор", - сказал отец Браун. - Да, вы порядком лезли к людям, но на благотворительном базаре это ничего.
- Какое дурацкое происшествие! - сказал бывший шишковед. - Подумать странно, что рубин так и лежал.
- Да, очень странно, - сказал священник, и интонация его поразила сыщика.
- Что с вами? - воскликнул тот. - Почему вы так глядите? Вы не верите, что он там лежал?
Отец Браун поморгал и медленно, растерянно ответил:
- Нет... как же я могу?.. Нет, что вы!..
- Вы зря не скажете, - не отставал сыщик. - Почему вы не верите, что он лежал там все время?
- Потому что я сам его положил, - сказал отец Браун.
Собеседник его открыл рот, но не произнес ни слова.
- Точнее, - продолжал священник, - я уговорил вора, чтобы он отдал мне его, а потом положил. Я рассказал ему то, что угадал, и убедил, что еще не поздно покаяться. Вам я признаться не боюсь, да Маунтиглы и не поднимут дела, когда камень вернулся, тем более - против этого вора.
- Конечно, Учитель... - начал бывший Фрозо.
- Учитель не крал, - сказал отец Браун.
- Ничего не понимаю! - вскричал сыщик. - За окном стоял только он, а рука появилась оттуда.
- Рука появилась оттуда, но вор был в комнате, - сказал отец Браун.
- Опять какая-то мистика! - возроптал сыщик. - Нет, так не пойдет. Я человек простой. Скажите мне прямо: если с рубином все было в порядке...
- Я знал, что не все в порядке, - сказал отец Браун, - когда еще и не слышал о рубине.
Он помолчал и продолжал неспешно:
- Вам скажут, что теории неважны, что логика и философия не связаны с жизнью. Не верьте. Разум - от Бога, и далеко не безразлично, разумно ли то, что происходит. Если оно неразумно, что-то не так. Вспомните тот спор. Какие там были теории? Хардкасл не без высокомерия назвал учеными именами философские загадки, как водится. Хантер считал, что все - сплошной обман и рвался это доказать.
Леди Маунтигл сказала, что он для того и приехал, чтобы встретиться с этим Учителем. Приезжает он редко, с Маунтиглом не ладит, но, когда он услышал, что будет индус, он поспешил сюда. Прекрасно. Однако в палатку пошел Хардкасл, а не он. Он сказал, что не терпит чепухи, хотя у него хватило терпения на то, чтобы приехать ради нее. Что-то не сходится. Как вы помните, он сказал "гадать", а наша хозяйка объяснила ему, что это хиромантия.
- Вы думаете, то была отговорка? - спросил растерянный собеседник.
- Думал сначала, - ответил священник, - но теперь я знаю, что это и есть истинная причина. Он не мог пойти к хироманту, потому что...
- Ну, ну!.. - нетерпеливо вставил сыщик.
- Потому что не хотел снять перчатку, - сказал отец Браун.
- Перчатку? - переспросил тот.
- Если бы он ее снял, - незлобно сказал священник, - все бы увидели, что у него выкрашена рука. Да, конечно, он приехал из-за индуса. И хорошо приготовился.
- Вы хотите сказать, - воскликнул сыщик, - что это была его рука? Да он же стоял по эту сторону!
- Пойдите туда, попробуйте сами, и вы увидите, что это нетрудно, сказал священник. - Он наклонился во дворик, сдернул перчатку, высунул руку из-за колонны, другой рукой схватил индуса и закричал. Я сразу заметил, что он держит жертву одной рукой, тогда как любой нормальный человек держал бы двумя. Другою он засунул камень в карман.
Наступило молчание; потом сыщик медленно заговорил:
- А все же загадка остается. Почему старый колдун так странно себя вел? Если он не крал, какого черта он не сказал прямо?! Почему не сердился, когда его обвиняли и обыскивали? Почему он сидел и улыбался, и говорил намеками?
- Вот! - звонко воскликнул священник. - Наконец-то мы дошли до сути! Они никак не хотят понять одного. Леди Маунтигл говорит, что все религии одинаковы. Как бы не так! Они бывают настолько разными, что лучший человек одной веры и не пошевельнется в том случае, который глубоко заденет человека другой веры. Я сказал, что я не очень жалую духовную силу, потому что они подчеркивают силу, а не духовность. Не думаю, что этот Учитель стал бы красть камень, скорее - нет, зачем это ему? У него другие соблазны, например - украсть чудо, которое принадлежит ему не больше, чем "Алая Луна". Этому соблазну, этому искушению он и поддался. А вопрос о том, чей это камень, ему в голову не пришел. Он не думал: "Можно ли красть?", он думал: "Достаточно ли я силен, чтобы перенести рубин на край света?" Такие вещи я и имею в виду, когда говорю, что религии различны. Индус гордится духовной силой. Но то, что он зовет духовным, совсем не совпадает с тем, что мы зовем праведным. Это значит скорее "не относящийся к плоти" или "властвующий над материей", словом - относится не к нравственности, а к естеству, к господству над стихиями. Ну, а мы - не такие, даже если мы не лучше, даже если мы много хуже. Мы - хотя бы потомки христиан и родились под готическими сводами, сколько ни украшай их восточной бесовщиной. Мы другого стыдимся и другим гордимся. Каждый из нас испугался бы, что его заподозрят в воровстве; он - испугался, что не заподозрят. Когда мы бежали от преступления, как от змеи, он подманивал его, как заклинатель. Но мы не разводим змей! Эта проверка сразу ставит все на место. Можно увлекаться тайной мудростью, носить чалму и длинные одежды, ждать вести от махатм, но стоит камешку пропасть из вашего дома, стоит подозрению пасть на ваших друзей - и окажется, что вы просто английский джентльмен. Тот, кто совершил преступление, скрыл его, потому что он тоже английский джентльмен. Нет, лучше: он - христианский вор. Я верю и надеюсь, что можно назвать его раскаявшимся вором, благонамеренным разбойником.
- У вас получается, - засмеялся сыщик, - что христианский вор и языческий жулик противоположны друг другу.
- Будем милостивы и к тому и к другому, - сказал отец Браун. Английские джентльмены крали и раньше, и закон покрывал их. Запад тоже умеет затуманить преступление многозначительными словесами. Другие камни сменили владельцев - драгоценнейпше камни, резные, как камея, и яркие, как цветок.
Сыщик глядел на него, и он показал на темневший в небе могильный камень аббатства {Речь идет о том, что король Генрих VIII (1509 - 1547) отнял аббатства у Церкви и отдал их знатным родам как замки}.
- Это очень большой камень, - сказал священник. - Он остался у воров.
ПОСЛЕДНИЙ ПЛАКАЛЬЩИК
Молния осветила лес, и каждый серый сморщенный листик на поникших деревьях стал четким, словно тонкий рисунок или гравюра на серебре. Повинуясь занятному закону, благодаря которому мы видим в одно мгновение миллионы мелочей, четким стало все - от неубранных, но живописных остатков пикника на скатерти под широким деревом до белой извилистой дороги, где поджидал белый автомобиль. Унылый дом о четырех башнях, похожий на замок, а в этот серый вечер бесформенный, словно туча, внезапно возник вблизи, являя зубчатые крутые крыши и озаренные светом слепые окна. На сей раз это было и впрямь похоже на притчу, ибо для некоторых из собравшихся он вынырнул из глубин памяти на авансцену яви.
Серебряное сверкание высветило на миг и человека, недвижного, словно башня. Человек этот был высок и стоял поодаль, на пригорке, тогда как спутники его сидели на траве, у скатерти, собирая в корзину посуду и еду. Серебряная застежка его театрального плаща сверкнула звездою в свете молнии, а белокурые вьющиеся волосы стали поистине золотыми. Металлом отливало и лицо, не столь молодое, как осанка; мгновенный свет усилил его орлиную четкость, но высветил морщины. Быть может, лицо это постарело от постоянного грима, ибо Хьюго Ромейн был лучшим актером своего времени. Золотые кудри, стальные черты и серебряное сверкание цепочки на секунду придали ему сходство с рыцарем в латах, и сразу же он снова стал темным, черным силуэтом на немощно-сером фоне дождливых небес.
Однако спокойствие по-прежнему отличало его от прочих участников пикника. Те, кто в прямом смысле слова был у его ног, непроизвольно дернулись, когда внезапный свет разорвал серую завесу, ибо до этой минуты унылый дождь никак не предвещал грозы. Единственная дама, носившая свою седину с тем гордым изяществом, которое отличает светских американок, закрыла глаза и вскрикнула.
Муж ее" флегматичный лорд Аутрэм - английский генерал, служивший в Индии, - сердито поднял голову. Молодой человек по фамилии Мэллоу заморгал добрыми собачьими глазами и выронил чашку. Элегантный господин с каким-то вынюхивающим носом - сам Джон Кокспер, газетный король, - негромко выругался не на английский, а на канадский лад, ибо родом был из Торонто. Но человек в плаще стоял, как статуя, даже веки его не шевельнулись.
Когда купол, расколотый молнией, снова стал темным, человек этот сказал:
- Гром гремит через полторы секунды, гроза близко. От молний дерево не укроет, разве что от дождя.
Молодой участник пикника обратился к даме.
- Мне кажется, - несмело сказал он, - неподалеку есть дом.
- Дом-то есть, - мрачновато заметил старый военный, - но укрыться там нельзя.
- Как странно, - сказала его жена, - что дождь настиг нас именно здесь.
Что-то в тоне ее не позволило тонкому и умному Мэллоу задать вопрос; газетчик же, лишенный этих качеств, грубовато спросил:
- Почему? Старый, замшелый замок...
- Замок этот, - сухо сказал Аутрэм, - принадлежит роду Марков.
- Ото! - вскричал сэр Джон. - Слыхал об этом маркизе. Да в прошлом году "Комета" давала на первой полосе прекрасный материал "Знатный затворник".
- И я о нем слышал, - тихо сказал Мэллоу. - Про него рассказывают разные вещи. Говорят, он носит маску, потому что болен проказой. Еще мне говорили, что он родился уродом и вырос в темной комнате.
- У него три головы, - промолвил актер.
- Мне не хотелось бы слушать сплетни, - сказала леди Аутрэм, - и шутить над этим не стоит. Понимаете, я хорошо знакома с маркизом. Точнее, мы дружили, когда он еще маркизом не был, четверть века назад. Маски он не носил и проказой не болел, разве что немного сторонился людей. Голова у него была одна, и сердце одно, только оно разбилось.
- Несчастная любовь! - обрадовался Кокспер. - В самый раз для "Кометы".
- Как это лестно! - сказала леди Аутрэм. - Мужчины полагают, будто сердце может разбиться только из-за женщины. Нет, бедный Джеймс потерял брата, точнее, кузена, но они выросли вместе и были ближе, чем многие братья.
Забыла сказать, что маркиза звали тогда Джеймсом Мэйром, а младшего, любимого брата - Морисом. Джеймс был неглуп и очень хорош собой - высокий, с тонким лицом, хотя нам, молодым, он казался немного старомодным. Мориса я не видела, но мне говорили, что он истинный красавец, правда, скорее в оперном, чем в аристократическом духе. И впрямь, он прекрасно пел, музицировал, играл на сцене, он мог и умел буквально все. Джеймс постоянно спрашивал нас, способна ли женщина устоять перед таким чудом.
Он боготворил брата, но однажды кумир его разбился, словно фарфоровая кукла. Морис умер, когда они жили у моря; тогда же умер и Джеймс.
- С тех пор он и живет взаперти? - спросил Мэллоу.
- Нет, - отвечала леди Аутрэм. - Сперва он долго странствовал. Говорят, он не мог и не может вынести никаких напоминаний. Он даже портретов не хранит. Тогда, после смерти брата, он уехал сразу, в тот же день. Я слышала, что лет через десять он вернулся. Быть может, он немного утешился, но вдруг на него накатила религиозная меланхолия.
- Говорят, в него вцепились католические священники, - проворчал лорд Аутрэм. - Я знаю точно, что он раздает милостыню тысячами, а сам живет, как монах или как затворник. Не понимаю, какая в этом польза. Зачем это нужно его духовным наставникам?
- Мракобесы, - пояснил Кокспер. - Нет, вы подумайте! Человек может приносить пользу обществу, служить людям, а эти кровопийцы держат его. Они ему и жениться не дают, вы уж мне поверьте!
- Да, он не женился, - печально сказала дама. - Когда мы были молоды, он любил мою близкую подругу. А потом... Понимаете, как у Гамлета, утратив все, он утратил любовь. Собственно, все вы знаете его бывшую невесту. Это Виола, дочь адмирала Грэйсона. Она тоже осталась одинокой.
- Какая мерзость! - крикнул сэр Джон. - Какое бессмысленное зверство! Это не драма, а преступление. Я просто обязан оповестить общество об этом ужасе. Нет, вы подумайте, в двадцатом веке...
Он задохнулся от гнева, а лорд Аутрэм сказал, помолчав немного:
- Мне кажется, монахам не мешало бы вспомнить слова: "Предоставь мертвым хоронить своих мертвецов".
Жена его глубоко вздохнула.
- Так это и выглядит, - сказала она. - Мертвец хоронит мертвеца, годами, снова и снова.
- Гроза миновала, - сказал Ромейн, улыбаясь неизвестно чему. - Вам не придется заходить в негостеприимный замок.
Леди Аутрэм вздрогнула.
- Я в жизни снова туда не зайду! - воскликнула она.
- Снова? - переспросил Мэллоу. - Значит, вы там были?
- Я попыталась, - гордо ответила она. - Но не будем об этом вспоминать. Дождь кончился, можно идти к автомобилю.
Они пошли, и генерал сказал по пути своему молодому приятелю:
- Не хочется говорить при Кокспере, но вам это лучше знать. Одного я не могу простить Джеймсу. Когда моя жена пришла к нему, он гулял в парке. Жена послала с лакеем свою карточку и ждала его у входа. Он вскоре появился и прошел мимо, не обернувшись. Он даже не взглянул на женщину, с которой был когда-то дружен. В нем не осталось ничего человеческого. Она вправе называть его мертвецом.
- Все это очень странно, - сказал его собеседник. - Это совсем... совсем не то, чего я поначалу ждал.
Расставшись с друзьями, Мэллоу отправился искать друга. Монахов встречать ему не доводилось, но католического пастыря он знал и очень хотел поговорить с ним о том, что услышал. И он стал искать его, чтобы выяснить правду о зловещем мракобесии, нависшем мрачной тучей над замком Марков.
Искал он по разным местам, пока не нашел отца Брауна в одной знакомой им обоим многодетной семье. Священник сидел на полу и, напряженно хмурясь, пытался надеть на плюшевого медведя кукольную шляпу.
Мэллоу стало неловко, но он был слишком поглощен своими сомнениями и разговора откладывать не мог. Он рассказал, что слышал, не упустив замечаний генерала и газетчика. При упоминании о газетчике священник стал печальней.
Отец Браун никогда не знал и не думал о том, смешон ли он. Сейчас он сидел на полу, большеголовый и коротконогий, как ребенок; но его серые глаза глядели так, как глядели глаза многих людей за девятнадцать столетий, только люди эти восседали на престолах епископов или стояли на кафедре. Такой отрешенный и пристальный взгляд, исполненный смирения перед задачей, непосильной для человека, бывает у моряков и у тех, кто проводит сквозь бури ладью святого Петра.
- Хорошо, что вы мне об этом сказали, - промолвил он. - Большое вам спасибо, теперь надо что-то делать. Если бы знали только вы и лорд Аутрэм, это бы ничего, но Джон Кокспер поднимет шум в газетах. Что ж, такое у него ремесло!..
- А что вы думаете о самой истории? - беспокойно спросил Мэллоу.
- Прежде всего, - ответил отец Браун, - я думаю, что она непохожа на правду. Допустим, что мы - мрачные кровопийцы и цель у нас одна - лишать людей счастья. Допустим, я - злобный пессимист. - Он почесал медведем нос, смутился и положил на пол плюшевого зверя. - Допустим, что мы изо всех сил разрушаем человеческие и родственные связи. Зачем же тогда мы станем поддерживать и усиливать почти безрассудную привязанность к родственнику? Мне кажется, не совсем честно бранить нас и за то, что мы против семейных чувств, и за то, что мы не даем о них забыть. Я не понимаю, почему религиозный маньяк должен помешаться именно на этом и почему вера поддерживает его отчаяние, а не дает ему хоть каплю надежды?
Он помолчал и прибавил:
- Я хотел бы поговорить с вашим знакомым.
- Это рассказала его жена, - ответил Мэллоу.
- Да, - сказал священник, - но мне интересно не то, что она рассказала, а то, о чем он умолчал.
- По-вашему, он знает что-нибудь еще? - спросил Мэллоу.
- По-моему, он знает больше, чем сказал, - ответил отец Браун. - Вы говорите, он не может простить только грубости к его жене. Интересно, что же еще он должен прощать?
Священник встал, отряхнул мешковатую сутану и зорко поглядел на своего молодого собеседника. Потом он взял старый зонтик и старую шляпу и быстро, хотя и неуклюже, пошел по улице.
Пройдя много улиц и площадей, он добрался до красивого старинного дома и спросил слугу, нельзя ли увидеть лорда Аутрэма. Вскоре его провели в кабинет, где среди книг, карт и глобусов высокий генерал с темными усами курил длинную темную сигару и втыкал булавки в одну из карт.
- Простите мне мою наглость, - сказал священник. - Я к вам просто ворвался. Но мне необходимо потолковать об одном частном деле, чтобы оно осталось частным. Как это ни прискорбно, некоторые люди могут сделать его общественным. Вы знаете сэра Джона Кокспера?
Темные усы скрывали улыбку хозяина, но в темных его глазах что-то сверкнуло.
- Все его знают, - отвечал лорд Аутрэм. - Я не слишком близко с ним знаком.
- Как бы то ни было, - улыбнулся отец Браун, - все узнают то, что знает он, если он сочтет нужным об этом сообщить. Мой друг, мистер Мэллоу, сказал мне, что сэр Джон собирается напечатать целую серию антиклерикальных статей. "Монахи и маркиз" или что-нибудь в этом роде.
- Вполне возможно, - сказал хозяин, - но при чем тут я? Почему вы пришли ко мне? Должен предупредить, что я убежденный протестант.
- Я очень люблю убежденных протестантов, - сказал отец-Браун. - А к вам я пришел потому, что хочу узнать правду. Я верю, что вы не солжете. Надеюсь, я не грешу против милосердия, если не так уверен в правдивости сэра Джона.
Темные глаза снова сверкнули, но хозяин промолчал.
- Генерал, - сказал отец Браун, - представьте себе, что Кокспер собирается публично опозорить вашу страну и ваше знамя. Представьте, что он говорит, будто ваш полк бежал с поля боя или ваш штаб подкуплен. Неужели вы стерпите, неужели не захотите любой ценой выяснить правду? Я солдат, как и вы, я тоже служу в армии. Ее позорят, на нее клевещут, я уверен в этом, но я не знаю, какой огонь породил этот гнусный дым. Осудите ли вы меня за то, что я хочу это выяснить?
Солдат молчал, и священник сказал еще:
- Мэллоу сообщил мне то, что слышал. Я не сомневаюсь, что слышал он не все. Знаете ли вы еще что-нибудь?
- Нет, - сказал хозяин. - Я не могу рассказать вам больше ничего.
- Генерал, - сказал отец Браун и широко улыбнулся, - вы назвали бы меня иезуитом, если бы я попытался так вывернуться.
Тогда хозяин засмеялся, но сразу нахмурился.
- Ну, хорошо, - вымолвил он, - я не хочу рассказать вам. Что вы на это ответите?
- Я сам расскажу вам, - кротко проговорил священник.
Темные глаза пристально смотрели на него, но блеска в них не было.
- Вы вынуждаете меня, - продолжал отец Браун, - подозревать, что все обстояло сложнее. Я убежден, что маркиз так сильно страдает и так тщательно прячется не только из любви к другу. Я не верю, что священники хоть как-то с этим связаны; я думаю даже, что он не обратился к Богу, а просто пытается облегчить совесть щедрыми даяниями. Но одно я знаю: он не просто последний плакальщик. Если хотите, я скажу вам, что меня в этом убедило.
Во-первых, Джеймс Мэйр собирался жениться, но почему-то не женился после смерти Мориса. Станет ли порядочный человек бросать женщину с горя по умершему другу?
Скорей он будет искать у нее утешения. Во всяком случае, он связан, и смерть друга никак не освобождает его.
Генерал кусал темный ус; темные глаза глядели настороженно и даже тревожно, но он не говорил ни слова.
- Во-вторых, - продолжал священник, хмуро глядя на стол, - Джеймс Мэйр спрашивал невесту и ее подругу, способна ли женщина устоять перед Морисом. Пришло ли им в голову, что может значить такой вопрос?
Генерал поднялся и стал мерить шагами комнату.
- А, черт... - сказал он без особого пыла.
- В-третьих, - продолжал отец Браун. - Джеймс Мэйр очень странно горюет. Он не в силах слышать о брате, видеть его портретов. Так бывает, не спорю; это может значить, что воспоминание слишком мучительно. Может это значить и другое.
- Долго вы будете меня терзать? - спросил хозяин.
- В-четвертых и в-пятых, - спокойно промолвил священник, - Мориса Мэйра не хоронили или хоронили очень скромно, наспех, хотя он и принадлежал к знатному роду. А брат его, Джеймс, немедленно уехал за границу, как бы убежал на край света. Поэтому, - все так же спокойно продолжал он, - когда вы обвиняете мою веру и противопоставляете ей чистую и совершенную любовь двух братьев, я разрешу себе предположить...
- Хватит, - сказал лорд Аутрэм. - Я сообщу вам, что могу, чтобы вы не думали самого плохого. Знайте хотя бы одно: поединок был честный.
- Слава Богу! - сказал отец Браун.
- Они стрелялись, - сказал Аутрэм. - Быть может, то была последняя дуэль в Англии.
- Это гораздо лучше, - сказал священник. - Милостив Бог. Да, гораздо лучше.
- Лучше, чем ваши догадки? - угрюмо сказал хозяин. - Вольно вам смеяться над совершенной любовью, но, поверьте, она существовала. Джеймс боготворил кузена, и выросли они вместе. Старший брат или старшая сестра иногда обожают младшего, особенно, когда он и впрямь истинное чудо. У простодушного Джеймса даже ненависть не была себялюбивой. Понимаете, если он сердился на кого-нибудь, он думал о нем, не о себе. А бедный Морис жил и чувствовал иначе. Люди тянулись к нему, и он любил общество, но любовался лишь собой, словно в зеркальном зале.
Никто не превзошел его ни в спорте, ни в искусствах; он почти всегда побеждал и легко принимал победу. Но если ему случалось проиграть, легкость исчезала. Поражений он не терпел. Стоит ли рассказывать вам, какую досаду породила в нем помолвка Джеймса? Остаться в стороне он просто не мог. Джеймс превосходил его лишь в одном - стрелял он гораздо лучше. Так и кончилась трагедия.
- Вернее, так она началась, - сказал священник. - Так начались страдания того, кто остался живым. Мне кажется, здесь можно обойтись и без зловещих монахов.
- А мне кажется, - сказал генерал, - что Джим страдает больше, чем нужно. Конечно, беда немалая, но дрались они честно. Кроме того, Морис вынудил его стреляться.
- Откуда вы это знаете? - удивленно спросил священник.
- Я это видел, - печально ответил Аутрэм. - Я был секундантом у Джеймса, и Морис на моих глазах рухнул мертвым.
- Пожалуйста, расскажите мне все, - задумчиво произнес священник. Кто был секундантом у Мориса?
- Хьюго Ромейн, знаменитый актер, - угрюмо отвечал хозяин. - Морис увлекался сценой и брал у него уроки. Ромейн славился и тогда, но еще не встал на ноги, и Морис давал ему деньги. Теперь этот актер богаче аристократа, однако в те времена он зависел от богатого ученика. Поэтому мы не знаем, как он относился к ссоре - он мог не одобрять ее и согласиться поневоле. Стрелялись на английский манер, у каждого был один секундант. Я хотел позвать врача, но Морис отказался. Он сказал мне: "Чем меньше народу узнает, тем лучше. Кроме того, в деревне есть врач. У него прекрасный конь, и если надо, он мигом прискачет". Мы знали, что Морис рискует больше - как вы помните, он неважно стрелял, - и согласились. Противники сошлись на песке, у моря. Между ними и деревушкой лежали дюны - глухая стена, поросшая редкими пучками травы. К морю мы вышли через узкий, извилистый проход. Так и вижу мертвенно-желтую полосу, а за нею, у самой воды, - узкую, мертвенно-красную, словно отсвет крови.
Дальше все произошло так стремительно, словно песок взметнуло ветром. Выстрел как будто и щелкнуть не успел, а Морис Мэйр закружился юлою и кеглей рухнул в песок.
Конечно, я испугался за него, но, хоть это и странно, пожалел я не убитого, а убийцу. Ярче и яснее всего я вижу по сей день не Мориса, падающего мертвым, а несчастного Джима, который бежит к поверженному другу и врагу. Я вижу его бородку, его смертельно бледное лицо, его тонкий профиль.
Пистолет он отшвырнул, в левой руке держал перчатку, и пустые пальцы бились на ветру, как бы взывая о помощи, когда он кричал мне, чтобы я поскорее привел врача. Все это я вижу, а больше - ничего, кроме моря, и неподвижного тела, и неподвижного секунданта на фоне светлых небес.
- Ромейн не двигался? - спросил священник. - Почему же он не подбежал к Морису Мэйру?
- Может быть, он подбежал, когда меня уже не было, - ответил генерал. - Я кинулся в деревню и больше ничего не видел. Бедный Морис был прав: доктор сразу вскочил в седло, я едва рассмотрел его, но он показался мне весьма предприимчивым и умелым. Задолго до того, как я пришел к морю, он сделал все, что мог: похоронил тело в песках и убедил несчастного убийцу бежать, в прямом смысле слова просто бежать по берегу. Джеймс добрался до ближайшего порта, и ему удалось покинуть Англию. Остальное вы знаете.
Через много лет он вернулся и поселился в мрачном замке.
К тому времени титул уже перешел к нему. Я не видел его ни разу, но мне известно, что начертано мертвенно-красными буквами во мраке его души.
- Насколько я понимаю, - спросил отец Браун, - другие его друзья пытались встретиться с ним?
- Моя жена пыталась и сейчас решила попытаться снова, - сказал Аутрэм. - Она очень дружна с несчастной дамой, которая была причиной ссоры, и хочет свести с нею Джима. Ей кажется, если он увидит Виолу, разум вернется к нему. Как раз завтра она собирается устроить это свидание.
Отец Браун перебирал булавки, лежавшие около него, и слушал довольно рассеянно. Он мыслил образами, и картина, поразившая даже солдата, становилась все явственнее и ярче в сознании мистика. Он видел тускло-багровый песок, страшный, как земля крови, и темное тело, и убийцу, который, спотыкаясь на бегу, отчаянно взывает о помощи, взмахивая перчаткой; но воображение его не могло совладать с неподвижным силуэтом, стоявшим, словно статуя, у самой воды. Что-то он значил, но для священника был лишь вопросительным знаком.
- Какое дурацкое происшествие! - сказал бывший шишковед. - Подумать странно, что рубин так и лежал.
- Да, очень странно, - сказал священник, и интонация его поразила сыщика.
- Что с вами? - воскликнул тот. - Почему вы так глядите? Вы не верите, что он там лежал?
Отец Браун поморгал и медленно, растерянно ответил:
- Нет... как же я могу?.. Нет, что вы!..
- Вы зря не скажете, - не отставал сыщик. - Почему вы не верите, что он лежал там все время?
- Потому что я сам его положил, - сказал отец Браун.
Собеседник его открыл рот, но не произнес ни слова.
- Точнее, - продолжал священник, - я уговорил вора, чтобы он отдал мне его, а потом положил. Я рассказал ему то, что угадал, и убедил, что еще не поздно покаяться. Вам я признаться не боюсь, да Маунтиглы и не поднимут дела, когда камень вернулся, тем более - против этого вора.
- Конечно, Учитель... - начал бывший Фрозо.
- Учитель не крал, - сказал отец Браун.
- Ничего не понимаю! - вскричал сыщик. - За окном стоял только он, а рука появилась оттуда.
- Рука появилась оттуда, но вор был в комнате, - сказал отец Браун.
- Опять какая-то мистика! - возроптал сыщик. - Нет, так не пойдет. Я человек простой. Скажите мне прямо: если с рубином все было в порядке...
- Я знал, что не все в порядке, - сказал отец Браун, - когда еще и не слышал о рубине.
Он помолчал и продолжал неспешно:
- Вам скажут, что теории неважны, что логика и философия не связаны с жизнью. Не верьте. Разум - от Бога, и далеко не безразлично, разумно ли то, что происходит. Если оно неразумно, что-то не так. Вспомните тот спор. Какие там были теории? Хардкасл не без высокомерия назвал учеными именами философские загадки, как водится. Хантер считал, что все - сплошной обман и рвался это доказать.
Леди Маунтигл сказала, что он для того и приехал, чтобы встретиться с этим Учителем. Приезжает он редко, с Маунтиглом не ладит, но, когда он услышал, что будет индус, он поспешил сюда. Прекрасно. Однако в палатку пошел Хардкасл, а не он. Он сказал, что не терпит чепухи, хотя у него хватило терпения на то, чтобы приехать ради нее. Что-то не сходится. Как вы помните, он сказал "гадать", а наша хозяйка объяснила ему, что это хиромантия.
- Вы думаете, то была отговорка? - спросил растерянный собеседник.
- Думал сначала, - ответил священник, - но теперь я знаю, что это и есть истинная причина. Он не мог пойти к хироманту, потому что...
- Ну, ну!.. - нетерпеливо вставил сыщик.
- Потому что не хотел снять перчатку, - сказал отец Браун.
- Перчатку? - переспросил тот.
- Если бы он ее снял, - незлобно сказал священник, - все бы увидели, что у него выкрашена рука. Да, конечно, он приехал из-за индуса. И хорошо приготовился.
- Вы хотите сказать, - воскликнул сыщик, - что это была его рука? Да он же стоял по эту сторону!
- Пойдите туда, попробуйте сами, и вы увидите, что это нетрудно, сказал священник. - Он наклонился во дворик, сдернул перчатку, высунул руку из-за колонны, другой рукой схватил индуса и закричал. Я сразу заметил, что он держит жертву одной рукой, тогда как любой нормальный человек держал бы двумя. Другою он засунул камень в карман.
Наступило молчание; потом сыщик медленно заговорил:
- А все же загадка остается. Почему старый колдун так странно себя вел? Если он не крал, какого черта он не сказал прямо?! Почему не сердился, когда его обвиняли и обыскивали? Почему он сидел и улыбался, и говорил намеками?
- Вот! - звонко воскликнул священник. - Наконец-то мы дошли до сути! Они никак не хотят понять одного. Леди Маунтигл говорит, что все религии одинаковы. Как бы не так! Они бывают настолько разными, что лучший человек одной веры и не пошевельнется в том случае, который глубоко заденет человека другой веры. Я сказал, что я не очень жалую духовную силу, потому что они подчеркивают силу, а не духовность. Не думаю, что этот Учитель стал бы красть камень, скорее - нет, зачем это ему? У него другие соблазны, например - украсть чудо, которое принадлежит ему не больше, чем "Алая Луна". Этому соблазну, этому искушению он и поддался. А вопрос о том, чей это камень, ему в голову не пришел. Он не думал: "Можно ли красть?", он думал: "Достаточно ли я силен, чтобы перенести рубин на край света?" Такие вещи я и имею в виду, когда говорю, что религии различны. Индус гордится духовной силой. Но то, что он зовет духовным, совсем не совпадает с тем, что мы зовем праведным. Это значит скорее "не относящийся к плоти" или "властвующий над материей", словом - относится не к нравственности, а к естеству, к господству над стихиями. Ну, а мы - не такие, даже если мы не лучше, даже если мы много хуже. Мы - хотя бы потомки христиан и родились под готическими сводами, сколько ни украшай их восточной бесовщиной. Мы другого стыдимся и другим гордимся. Каждый из нас испугался бы, что его заподозрят в воровстве; он - испугался, что не заподозрят. Когда мы бежали от преступления, как от змеи, он подманивал его, как заклинатель. Но мы не разводим змей! Эта проверка сразу ставит все на место. Можно увлекаться тайной мудростью, носить чалму и длинные одежды, ждать вести от махатм, но стоит камешку пропасть из вашего дома, стоит подозрению пасть на ваших друзей - и окажется, что вы просто английский джентльмен. Тот, кто совершил преступление, скрыл его, потому что он тоже английский джентльмен. Нет, лучше: он - христианский вор. Я верю и надеюсь, что можно назвать его раскаявшимся вором, благонамеренным разбойником.
- У вас получается, - засмеялся сыщик, - что христианский вор и языческий жулик противоположны друг другу.
- Будем милостивы и к тому и к другому, - сказал отец Браун. Английские джентльмены крали и раньше, и закон покрывал их. Запад тоже умеет затуманить преступление многозначительными словесами. Другие камни сменили владельцев - драгоценнейпше камни, резные, как камея, и яркие, как цветок.
Сыщик глядел на него, и он показал на темневший в небе могильный камень аббатства {Речь идет о том, что король Генрих VIII (1509 - 1547) отнял аббатства у Церкви и отдал их знатным родам как замки}.
- Это очень большой камень, - сказал священник. - Он остался у воров.
ПОСЛЕДНИЙ ПЛАКАЛЬЩИК
Молния осветила лес, и каждый серый сморщенный листик на поникших деревьях стал четким, словно тонкий рисунок или гравюра на серебре. Повинуясь занятному закону, благодаря которому мы видим в одно мгновение миллионы мелочей, четким стало все - от неубранных, но живописных остатков пикника на скатерти под широким деревом до белой извилистой дороги, где поджидал белый автомобиль. Унылый дом о четырех башнях, похожий на замок, а в этот серый вечер бесформенный, словно туча, внезапно возник вблизи, являя зубчатые крутые крыши и озаренные светом слепые окна. На сей раз это было и впрямь похоже на притчу, ибо для некоторых из собравшихся он вынырнул из глубин памяти на авансцену яви.
Серебряное сверкание высветило на миг и человека, недвижного, словно башня. Человек этот был высок и стоял поодаль, на пригорке, тогда как спутники его сидели на траве, у скатерти, собирая в корзину посуду и еду. Серебряная застежка его театрального плаща сверкнула звездою в свете молнии, а белокурые вьющиеся волосы стали поистине золотыми. Металлом отливало и лицо, не столь молодое, как осанка; мгновенный свет усилил его орлиную четкость, но высветил морщины. Быть может, лицо это постарело от постоянного грима, ибо Хьюго Ромейн был лучшим актером своего времени. Золотые кудри, стальные черты и серебряное сверкание цепочки на секунду придали ему сходство с рыцарем в латах, и сразу же он снова стал темным, черным силуэтом на немощно-сером фоне дождливых небес.
Однако спокойствие по-прежнему отличало его от прочих участников пикника. Те, кто в прямом смысле слова был у его ног, непроизвольно дернулись, когда внезапный свет разорвал серую завесу, ибо до этой минуты унылый дождь никак не предвещал грозы. Единственная дама, носившая свою седину с тем гордым изяществом, которое отличает светских американок, закрыла глаза и вскрикнула.
Муж ее" флегматичный лорд Аутрэм - английский генерал, служивший в Индии, - сердито поднял голову. Молодой человек по фамилии Мэллоу заморгал добрыми собачьими глазами и выронил чашку. Элегантный господин с каким-то вынюхивающим носом - сам Джон Кокспер, газетный король, - негромко выругался не на английский, а на канадский лад, ибо родом был из Торонто. Но человек в плаще стоял, как статуя, даже веки его не шевельнулись.
Когда купол, расколотый молнией, снова стал темным, человек этот сказал:
- Гром гремит через полторы секунды, гроза близко. От молний дерево не укроет, разве что от дождя.
Молодой участник пикника обратился к даме.
- Мне кажется, - несмело сказал он, - неподалеку есть дом.
- Дом-то есть, - мрачновато заметил старый военный, - но укрыться там нельзя.
- Как странно, - сказала его жена, - что дождь настиг нас именно здесь.
Что-то в тоне ее не позволило тонкому и умному Мэллоу задать вопрос; газетчик же, лишенный этих качеств, грубовато спросил:
- Почему? Старый, замшелый замок...
- Замок этот, - сухо сказал Аутрэм, - принадлежит роду Марков.
- Ото! - вскричал сэр Джон. - Слыхал об этом маркизе. Да в прошлом году "Комета" давала на первой полосе прекрасный материал "Знатный затворник".
- И я о нем слышал, - тихо сказал Мэллоу. - Про него рассказывают разные вещи. Говорят, он носит маску, потому что болен проказой. Еще мне говорили, что он родился уродом и вырос в темной комнате.
- У него три головы, - промолвил актер.
- Мне не хотелось бы слушать сплетни, - сказала леди Аутрэм, - и шутить над этим не стоит. Понимаете, я хорошо знакома с маркизом. Точнее, мы дружили, когда он еще маркизом не был, четверть века назад. Маски он не носил и проказой не болел, разве что немного сторонился людей. Голова у него была одна, и сердце одно, только оно разбилось.
- Несчастная любовь! - обрадовался Кокспер. - В самый раз для "Кометы".
- Как это лестно! - сказала леди Аутрэм. - Мужчины полагают, будто сердце может разбиться только из-за женщины. Нет, бедный Джеймс потерял брата, точнее, кузена, но они выросли вместе и были ближе, чем многие братья.
Забыла сказать, что маркиза звали тогда Джеймсом Мэйром, а младшего, любимого брата - Морисом. Джеймс был неглуп и очень хорош собой - высокий, с тонким лицом, хотя нам, молодым, он казался немного старомодным. Мориса я не видела, но мне говорили, что он истинный красавец, правда, скорее в оперном, чем в аристократическом духе. И впрямь, он прекрасно пел, музицировал, играл на сцене, он мог и умел буквально все. Джеймс постоянно спрашивал нас, способна ли женщина устоять перед таким чудом.
Он боготворил брата, но однажды кумир его разбился, словно фарфоровая кукла. Морис умер, когда они жили у моря; тогда же умер и Джеймс.
- С тех пор он и живет взаперти? - спросил Мэллоу.
- Нет, - отвечала леди Аутрэм. - Сперва он долго странствовал. Говорят, он не мог и не может вынести никаких напоминаний. Он даже портретов не хранит. Тогда, после смерти брата, он уехал сразу, в тот же день. Я слышала, что лет через десять он вернулся. Быть может, он немного утешился, но вдруг на него накатила религиозная меланхолия.
- Говорят, в него вцепились католические священники, - проворчал лорд Аутрэм. - Я знаю точно, что он раздает милостыню тысячами, а сам живет, как монах или как затворник. Не понимаю, какая в этом польза. Зачем это нужно его духовным наставникам?
- Мракобесы, - пояснил Кокспер. - Нет, вы подумайте! Человек может приносить пользу обществу, служить людям, а эти кровопийцы держат его. Они ему и жениться не дают, вы уж мне поверьте!
- Да, он не женился, - печально сказала дама. - Когда мы были молоды, он любил мою близкую подругу. А потом... Понимаете, как у Гамлета, утратив все, он утратил любовь. Собственно, все вы знаете его бывшую невесту. Это Виола, дочь адмирала Грэйсона. Она тоже осталась одинокой.
- Какая мерзость! - крикнул сэр Джон. - Какое бессмысленное зверство! Это не драма, а преступление. Я просто обязан оповестить общество об этом ужасе. Нет, вы подумайте, в двадцатом веке...
Он задохнулся от гнева, а лорд Аутрэм сказал, помолчав немного:
- Мне кажется, монахам не мешало бы вспомнить слова: "Предоставь мертвым хоронить своих мертвецов".
Жена его глубоко вздохнула.
- Так это и выглядит, - сказала она. - Мертвец хоронит мертвеца, годами, снова и снова.
- Гроза миновала, - сказал Ромейн, улыбаясь неизвестно чему. - Вам не придется заходить в негостеприимный замок.
Леди Аутрэм вздрогнула.
- Я в жизни снова туда не зайду! - воскликнула она.
- Снова? - переспросил Мэллоу. - Значит, вы там были?
- Я попыталась, - гордо ответила она. - Но не будем об этом вспоминать. Дождь кончился, можно идти к автомобилю.
Они пошли, и генерал сказал по пути своему молодому приятелю:
- Не хочется говорить при Кокспере, но вам это лучше знать. Одного я не могу простить Джеймсу. Когда моя жена пришла к нему, он гулял в парке. Жена послала с лакеем свою карточку и ждала его у входа. Он вскоре появился и прошел мимо, не обернувшись. Он даже не взглянул на женщину, с которой был когда-то дружен. В нем не осталось ничего человеческого. Она вправе называть его мертвецом.
- Все это очень странно, - сказал его собеседник. - Это совсем... совсем не то, чего я поначалу ждал.
Расставшись с друзьями, Мэллоу отправился искать друга. Монахов встречать ему не доводилось, но католического пастыря он знал и очень хотел поговорить с ним о том, что услышал. И он стал искать его, чтобы выяснить правду о зловещем мракобесии, нависшем мрачной тучей над замком Марков.
Искал он по разным местам, пока не нашел отца Брауна в одной знакомой им обоим многодетной семье. Священник сидел на полу и, напряженно хмурясь, пытался надеть на плюшевого медведя кукольную шляпу.
Мэллоу стало неловко, но он был слишком поглощен своими сомнениями и разговора откладывать не мог. Он рассказал, что слышал, не упустив замечаний генерала и газетчика. При упоминании о газетчике священник стал печальней.
Отец Браун никогда не знал и не думал о том, смешон ли он. Сейчас он сидел на полу, большеголовый и коротконогий, как ребенок; но его серые глаза глядели так, как глядели глаза многих людей за девятнадцать столетий, только люди эти восседали на престолах епископов или стояли на кафедре. Такой отрешенный и пристальный взгляд, исполненный смирения перед задачей, непосильной для человека, бывает у моряков и у тех, кто проводит сквозь бури ладью святого Петра.
- Хорошо, что вы мне об этом сказали, - промолвил он. - Большое вам спасибо, теперь надо что-то делать. Если бы знали только вы и лорд Аутрэм, это бы ничего, но Джон Кокспер поднимет шум в газетах. Что ж, такое у него ремесло!..
- А что вы думаете о самой истории? - беспокойно спросил Мэллоу.
- Прежде всего, - ответил отец Браун, - я думаю, что она непохожа на правду. Допустим, что мы - мрачные кровопийцы и цель у нас одна - лишать людей счастья. Допустим, я - злобный пессимист. - Он почесал медведем нос, смутился и положил на пол плюшевого зверя. - Допустим, что мы изо всех сил разрушаем человеческие и родственные связи. Зачем же тогда мы станем поддерживать и усиливать почти безрассудную привязанность к родственнику? Мне кажется, не совсем честно бранить нас и за то, что мы против семейных чувств, и за то, что мы не даем о них забыть. Я не понимаю, почему религиозный маньяк должен помешаться именно на этом и почему вера поддерживает его отчаяние, а не дает ему хоть каплю надежды?
Он помолчал и прибавил:
- Я хотел бы поговорить с вашим знакомым.
- Это рассказала его жена, - ответил Мэллоу.
- Да, - сказал священник, - но мне интересно не то, что она рассказала, а то, о чем он умолчал.
- По-вашему, он знает что-нибудь еще? - спросил Мэллоу.
- По-моему, он знает больше, чем сказал, - ответил отец Браун. - Вы говорите, он не может простить только грубости к его жене. Интересно, что же еще он должен прощать?
Священник встал, отряхнул мешковатую сутану и зорко поглядел на своего молодого собеседника. Потом он взял старый зонтик и старую шляпу и быстро, хотя и неуклюже, пошел по улице.
Пройдя много улиц и площадей, он добрался до красивого старинного дома и спросил слугу, нельзя ли увидеть лорда Аутрэма. Вскоре его провели в кабинет, где среди книг, карт и глобусов высокий генерал с темными усами курил длинную темную сигару и втыкал булавки в одну из карт.
- Простите мне мою наглость, - сказал священник. - Я к вам просто ворвался. Но мне необходимо потолковать об одном частном деле, чтобы оно осталось частным. Как это ни прискорбно, некоторые люди могут сделать его общественным. Вы знаете сэра Джона Кокспера?
Темные усы скрывали улыбку хозяина, но в темных его глазах что-то сверкнуло.
- Все его знают, - отвечал лорд Аутрэм. - Я не слишком близко с ним знаком.
- Как бы то ни было, - улыбнулся отец Браун, - все узнают то, что знает он, если он сочтет нужным об этом сообщить. Мой друг, мистер Мэллоу, сказал мне, что сэр Джон собирается напечатать целую серию антиклерикальных статей. "Монахи и маркиз" или что-нибудь в этом роде.
- Вполне возможно, - сказал хозяин, - но при чем тут я? Почему вы пришли ко мне? Должен предупредить, что я убежденный протестант.
- Я очень люблю убежденных протестантов, - сказал отец-Браун. - А к вам я пришел потому, что хочу узнать правду. Я верю, что вы не солжете. Надеюсь, я не грешу против милосердия, если не так уверен в правдивости сэра Джона.
Темные глаза снова сверкнули, но хозяин промолчал.
- Генерал, - сказал отец Браун, - представьте себе, что Кокспер собирается публично опозорить вашу страну и ваше знамя. Представьте, что он говорит, будто ваш полк бежал с поля боя или ваш штаб подкуплен. Неужели вы стерпите, неужели не захотите любой ценой выяснить правду? Я солдат, как и вы, я тоже служу в армии. Ее позорят, на нее клевещут, я уверен в этом, но я не знаю, какой огонь породил этот гнусный дым. Осудите ли вы меня за то, что я хочу это выяснить?
Солдат молчал, и священник сказал еще:
- Мэллоу сообщил мне то, что слышал. Я не сомневаюсь, что слышал он не все. Знаете ли вы еще что-нибудь?
- Нет, - сказал хозяин. - Я не могу рассказать вам больше ничего.
- Генерал, - сказал отец Браун и широко улыбнулся, - вы назвали бы меня иезуитом, если бы я попытался так вывернуться.
Тогда хозяин засмеялся, но сразу нахмурился.
- Ну, хорошо, - вымолвил он, - я не хочу рассказать вам. Что вы на это ответите?
- Я сам расскажу вам, - кротко проговорил священник.
Темные глаза пристально смотрели на него, но блеска в них не было.
- Вы вынуждаете меня, - продолжал отец Браун, - подозревать, что все обстояло сложнее. Я убежден, что маркиз так сильно страдает и так тщательно прячется не только из любви к другу. Я не верю, что священники хоть как-то с этим связаны; я думаю даже, что он не обратился к Богу, а просто пытается облегчить совесть щедрыми даяниями. Но одно я знаю: он не просто последний плакальщик. Если хотите, я скажу вам, что меня в этом убедило.
Во-первых, Джеймс Мэйр собирался жениться, но почему-то не женился после смерти Мориса. Станет ли порядочный человек бросать женщину с горя по умершему другу?
Скорей он будет искать у нее утешения. Во всяком случае, он связан, и смерть друга никак не освобождает его.
Генерал кусал темный ус; темные глаза глядели настороженно и даже тревожно, но он не говорил ни слова.
- Во-вторых, - продолжал священник, хмуро глядя на стол, - Джеймс Мэйр спрашивал невесту и ее подругу, способна ли женщина устоять перед Морисом. Пришло ли им в голову, что может значить такой вопрос?
Генерал поднялся и стал мерить шагами комнату.
- А, черт... - сказал он без особого пыла.
- В-третьих, - продолжал отец Браун. - Джеймс Мэйр очень странно горюет. Он не в силах слышать о брате, видеть его портретов. Так бывает, не спорю; это может значить, что воспоминание слишком мучительно. Может это значить и другое.
- Долго вы будете меня терзать? - спросил хозяин.
- В-четвертых и в-пятых, - спокойно промолвил священник, - Мориса Мэйра не хоронили или хоронили очень скромно, наспех, хотя он и принадлежал к знатному роду. А брат его, Джеймс, немедленно уехал за границу, как бы убежал на край света. Поэтому, - все так же спокойно продолжал он, - когда вы обвиняете мою веру и противопоставляете ей чистую и совершенную любовь двух братьев, я разрешу себе предположить...
- Хватит, - сказал лорд Аутрэм. - Я сообщу вам, что могу, чтобы вы не думали самого плохого. Знайте хотя бы одно: поединок был честный.
- Слава Богу! - сказал отец Браун.
- Они стрелялись, - сказал Аутрэм. - Быть может, то была последняя дуэль в Англии.
- Это гораздо лучше, - сказал священник. - Милостив Бог. Да, гораздо лучше.
- Лучше, чем ваши догадки? - угрюмо сказал хозяин. - Вольно вам смеяться над совершенной любовью, но, поверьте, она существовала. Джеймс боготворил кузена, и выросли они вместе. Старший брат или старшая сестра иногда обожают младшего, особенно, когда он и впрямь истинное чудо. У простодушного Джеймса даже ненависть не была себялюбивой. Понимаете, если он сердился на кого-нибудь, он думал о нем, не о себе. А бедный Морис жил и чувствовал иначе. Люди тянулись к нему, и он любил общество, но любовался лишь собой, словно в зеркальном зале.
Никто не превзошел его ни в спорте, ни в искусствах; он почти всегда побеждал и легко принимал победу. Но если ему случалось проиграть, легкость исчезала. Поражений он не терпел. Стоит ли рассказывать вам, какую досаду породила в нем помолвка Джеймса? Остаться в стороне он просто не мог. Джеймс превосходил его лишь в одном - стрелял он гораздо лучше. Так и кончилась трагедия.
- Вернее, так она началась, - сказал священник. - Так начались страдания того, кто остался живым. Мне кажется, здесь можно обойтись и без зловещих монахов.
- А мне кажется, - сказал генерал, - что Джим страдает больше, чем нужно. Конечно, беда немалая, но дрались они честно. Кроме того, Морис вынудил его стреляться.
- Откуда вы это знаете? - удивленно спросил священник.
- Я это видел, - печально ответил Аутрэм. - Я был секундантом у Джеймса, и Морис на моих глазах рухнул мертвым.
- Пожалуйста, расскажите мне все, - задумчиво произнес священник. Кто был секундантом у Мориса?
- Хьюго Ромейн, знаменитый актер, - угрюмо отвечал хозяин. - Морис увлекался сценой и брал у него уроки. Ромейн славился и тогда, но еще не встал на ноги, и Морис давал ему деньги. Теперь этот актер богаче аристократа, однако в те времена он зависел от богатого ученика. Поэтому мы не знаем, как он относился к ссоре - он мог не одобрять ее и согласиться поневоле. Стрелялись на английский манер, у каждого был один секундант. Я хотел позвать врача, но Морис отказался. Он сказал мне: "Чем меньше народу узнает, тем лучше. Кроме того, в деревне есть врач. У него прекрасный конь, и если надо, он мигом прискачет". Мы знали, что Морис рискует больше - как вы помните, он неважно стрелял, - и согласились. Противники сошлись на песке, у моря. Между ними и деревушкой лежали дюны - глухая стена, поросшая редкими пучками травы. К морю мы вышли через узкий, извилистый проход. Так и вижу мертвенно-желтую полосу, а за нею, у самой воды, - узкую, мертвенно-красную, словно отсвет крови.
Дальше все произошло так стремительно, словно песок взметнуло ветром. Выстрел как будто и щелкнуть не успел, а Морис Мэйр закружился юлою и кеглей рухнул в песок.
Конечно, я испугался за него, но, хоть это и странно, пожалел я не убитого, а убийцу. Ярче и яснее всего я вижу по сей день не Мориса, падающего мертвым, а несчастного Джима, который бежит к поверженному другу и врагу. Я вижу его бородку, его смертельно бледное лицо, его тонкий профиль.
Пистолет он отшвырнул, в левой руке держал перчатку, и пустые пальцы бились на ветру, как бы взывая о помощи, когда он кричал мне, чтобы я поскорее привел врача. Все это я вижу, а больше - ничего, кроме моря, и неподвижного тела, и неподвижного секунданта на фоне светлых небес.
- Ромейн не двигался? - спросил священник. - Почему же он не подбежал к Морису Мэйру?
- Может быть, он подбежал, когда меня уже не было, - ответил генерал. - Я кинулся в деревню и больше ничего не видел. Бедный Морис был прав: доктор сразу вскочил в седло, я едва рассмотрел его, но он показался мне весьма предприимчивым и умелым. Задолго до того, как я пришел к морю, он сделал все, что мог: похоронил тело в песках и убедил несчастного убийцу бежать, в прямом смысле слова просто бежать по берегу. Джеймс добрался до ближайшего порта, и ему удалось покинуть Англию. Остальное вы знаете.
Через много лет он вернулся и поселился в мрачном замке.
К тому времени титул уже перешел к нему. Я не видел его ни разу, но мне известно, что начертано мертвенно-красными буквами во мраке его души.
- Насколько я понимаю, - спросил отец Браун, - другие его друзья пытались встретиться с ним?
- Моя жена пыталась и сейчас решила попытаться снова, - сказал Аутрэм. - Она очень дружна с несчастной дамой, которая была причиной ссоры, и хочет свести с нею Джима. Ей кажется, если он увидит Виолу, разум вернется к нему. Как раз завтра она собирается устроить это свидание.
Отец Браун перебирал булавки, лежавшие около него, и слушал довольно рассеянно. Он мыслил образами, и картина, поразившая даже солдата, становилась все явственнее и ярче в сознании мистика. Он видел тускло-багровый песок, страшный, как земля крови, и темное тело, и убийцу, который, спотыкаясь на бегу, отчаянно взывает о помощи, взмахивая перчаткой; но воображение его не могло совладать с неподвижным силуэтом, стоявшим, словно статуя, у самой воды. Что-то он значил, но для священника был лишь вопросительным знаком.