Страница:
английский гимн, на улицах играла музыка, люди танцевали. Откуда-то
появились передвижные органчики, играли на флейтах и старых аккордеонах.
Люди, прятавшиеся во время войны, выходили из своих убежищ --
истощенные, бледные и напуганные, щурясь с непривычки на солнечный свет.
Очень скоро мы узнали, что Виктор Куглер жив: ему удалось бежать из
лагеря, и всю голодную зиму он скрывался в собственном доме, опекаемый
женой.
Вскоре он сам появился в конторе, и вот его рассказ:
"Сначала меня поместили в лагерь Амерсфорта, где находились в основном
политические заключенные, торговцы черного рынка и христиане, укрывавшие
евреев. Потом меня перевозили из одного лагеря в другой, последний находился
на границе с Германией. Условия были относительно сносными. Нам разрешали
носить собственную одежду и принимать передачи от местных жителей.
Сотрудники Красного Креста регулярно наведывались с проверкой, часто
приходил священник.
Но однажды зимой, рано утром всех заключенных вызвали на сбор, а потом
куда-то погнали. Я шел сзади, рядом с немецкими солдатами. Они выглядели
мрачно и устало, война явно надоела им. Я подумал: почему бы не заговорить с
ними на немецком и не спросить, куда мы направляемся. Они ответили: "В
Германию, пешком. Целым лагерем". Я подумал: "Живым оттуда уже не вернуться"
и стал постепенно замедлять шаг.
Неожиданно, когда мы проходили мимо кукурузного поля, началась
воздушная бомбардировка. Немцы закричали: "Ложись!" Как только бомбежка
кончилась, последовал приказ: "Вставай в строй! Дальше, марш!". Но я остался
лежать, затаив дыхание, заваленный листьями кукурузы. И -- о чудо -- они,
забыв обо мне, пошли дальше.
Я подождал немного и пополз по полю в обратном направлении. Потом,
решив, что опасность миновала, встал и пошел и вскоре добрался до деревни.
Лагерная одежда выдавала во мне беглеца, и мне ничего не оставалось, как
действовать в открытую. Я увидел магазин поддержанных велосипедов и,
набравшись смелости, вошел внутрь. Я рассказал продавцу, что бежал из
концлагеря и попросил его: "Пожалуйста, одолжите мне велосипед, чтобы
добраться до дома".
"Хорошо, - ответил тот, - только верните его, когда закончится война".
Так я вернулся домой, и жена всю голодную зиму заботилась обо мне".
Спустя несколько недель в витринах магазинах стали появляться товары:
меховые шубки, красивые платья. Однако они предназначались не для продажи, а
только для витрин. Другие магазины выставляли муляжи молочных бутылок,
упаковки масла и сыра.
Я узнала, что союзники организуют реабилитационные лагеря для
голландских детей, где те могли бы набраться сил и поправить здоровье.
Каждый день Ян заходил в организацию по поиску людей, потерявшихся во
время войны, и задавал одни и те же вопросы: "Знаете ли вы что-то о семье
Франков: Отто, Эдит, Марго, Анне? Или о семье ван Пелс?". И наконец услышал:
"Нам известно, что Отто Франк жив и скоро вернется.
Ян помчался домой так быстро, как только мог. Это было 3 июня 1945
года. Он влетел в гостиную, схватил меня за руки и закричал: "Мип, господин
Франк вернется!". У меня перехватило дыхание. Всегда, в глубине сердца я
знала, что он выживет, и все остальные -- тоже. В тот момент кто-то прошел
мимо нашего окна. Меня охватило непонятное волнение, и я открыла входную
дверь. Передо мной стоял Отто Франк, собственной персоной!
Мы молча смотрели друг на друга. Мне так много хотелось сказать ему, но
я не могла подобрать нужных слов. Он похудел, но я всегда знала его
худощавым. В руках он держал узелок. Мои глаза наполнились слезами. Вдруг
мне стало страшно, что сейчас он расскажет что-то ужасное о судьбах других.
Сама я не решалась об этом спросить.
Наконец Франк сказал: "Мип, Эдит уже никогда не вернется". Мне
показалось, что к моей шее приставили нож, но я постаралась скрыть эмоции. Я
взяла его за руку: "Зайдите в дом". Он продолжал: "Но я надеюсь, что Марго и
Анна живы". "Да, будем надеяться, - ответила я, - а сейчас мы так рады
видеть вас у себя!". Но Франк, казалось, не решался переступить порог. "Мип,
я пришел к вам, потому что вы единственные близкие мне люди в этом городе".
Я взяла узелок из его рук: "Мы дадим вам отдельную комнату и живите у нас,
сколько захотите". Я приготовила для него спальню и поставила на стол самое
лучшее, что было в доме.
Во время ужина Франк рассказал, что до освобождения находился в
Освенциме, где последний раз видел Эдит, Марго и Анну. По прибытии в лагерь
мужчин и женщин сразу разделили. В январе лагерь освободили русские, которые
помогли ему добраться до Одессы, откуда он кораблем прибыл в Марсель, а
потом -- поездом в Амстердам.
Первые несколько недель после прихода русских Франк - до крайности
исхудавший и ослабевший -- оставался под врачебным присмотром на территории
лагеря. Как только силы немного вернулись к нему, он попытался что-то узнать
о судьбе своей семьи. Его постигло первое страшное горе: он услышал, что
Эдит умерла 6 января 1945 года. О дочерях ничего достоверного известно не
было, но Франк предполагал, что Анна, Марго и госпожа ван Пелс были
депортированы в Берген-Белзен. След доктора Пфеффера Франк потерял еще в
голландском пересыльном лагере Вестерборке. Господина ван Пелса он видел
собственными глазами среди приговоренных к газовой камере. Петер оставался в
Освенциме. В ноябре 1944 года он часто навещал господина Франка в больничном
бараке, куда тот поступил, находясь на грани истощения. Франк знал, что
немцы, отступая в Германию, нередко захватывают с собой группы заключенных,
и умолял Петера сделать все, чтобы тоже оказаться на больничной койке. Но,
очевидно, тому это не удалось, и он как раз попал в такую группу. Господин
Франк видел Петера в последний раз бредущим по снегу в сопровождении
немецких солдат.
Все это он рассказывал своим тихим спокойным голосом.
Отто Франк остался жить у нас. Он сразу занял на фирме свое место -
директора. Я знала, как важна для него работа, отвлекающая от тяжелых
воспоминаний и тревог. Между тем он обратился во всевозможные организации по
поиску депортированных евреев. Может, что-то известно о Марго и Анне? Он не
терял надежды на возвращение девочек. Берген-Белзен был трудовым лагерем, а
не лагерем смертников. Конечно, его не обошли ни голод, ни болезни, но
заключенных не посылали в газовые камеры. Марго и Анна прибыли туда
последним транспортом, значит, находились в лагере не так долго, они были
молоды, здоровы. Как и господин Франк, я всем сердцем надеялась, что девочки
живы!
Франк разузнал адреса голландцев, вернувшихся из Берген-Белзена, и
послал им письма. Так многие находили своих близких. Мы ждали известий
каждый день. Когда я слышала шаги по лестнице, меня охватывала безумная
надежда, что это Анна и Марго! 12 июня был день рождения Анны, ей
исполнилось шестнадцать лет. Может, именно в этот день придет счастливая
весточка? Но новостей по-прежнему не было.
А люди возвращались из лагерей. Пришел хозяин овощного магазина. Он
ходил с трудом, оказалось, что отморозил ноги. Мы встретились, как старые
друзья.
Магазины еще стояли пустые, все приобреталось по талонам. Наша фирма
продавала в основном заменители продуктов, но их брали охотно.
Однажды утром в конторе мы с господином Франком просматривали почту. Я
слышала, что он открыл какое-то письмо, и после этого наступила тишина. Я
вся напряглась. И тут раздался ровный тихий голос: "Мип". Франк держал в
руках листок бумаги. "Мип, я получил письмо от медсестры из Роттердама. Анны
и Марго больше нет в живых". Меня охватило безысходное горе. Но тут я
вспомнила о дневнике и вытащила из ящика стола тетради и листки, до которых
никто не дотрагивался с тех пор, как мы нашли их в Убежище. Я протянула их
господину Франку: "Вот, что осталось от вашей дочери Анны". Тот взял бумаги
и исчез в своем кабинете. Спустя некоторое время он позвонил мне и сказал:
"Мип, сегодня я никого не принимаю". "не беспокойтесь", - ответила я.
Когда господин Франк поселился у нас, он сказал: "Мип, обращайся ко мне
теперь по имени, ведь мы -- одна семья". Я согласилась, однако прибавила:
"Дома я буду звать вас Отто, но на работе по-прежнему -- господин Франк".
К сожалению, наши отношения с квартирной хозяйкой ухудшились, и мы
решили искать новое жилье. Неподалеку от нас жила сестра Яна. Одна комната в
ее квартире пустовала, и она предложила нам поселиться у нее. Мы с радостью
согласились: найти жилье в Амстердаме было в то время непросто. Свободную
комнату выделили Отто, мы с Яном поселились в комнате его сестры, а она сама
спала теперь в гостиной.
Магазины по-прежнему пустовали, продавалось лишь самое необходимое. Я
все же старалась из скудных однообразных продуктов ежедневно готовить что-то
вкусное. Мы чувствовали себя усталыми, опустошенными, но пытались держаться.
Мы мало говорили о прошлом, но знали и чувствовали, что общие воспоминания
навсегда объединили нас.
Отто нашел старых друзей, к которым перед переездом в Убежище отвез
часть своей мебели и вещей. Теперь мы могли все это забрать, и вот в нашей
скромной квартире появился огромный французский маятник, антикварный шкаф и
секретер. "Как бы радовалась Эдит, - сказал Отто, - если бы узнала, что эти
семейные реликвии вернулись к нам".
"Красный Крест", наконец, опубликовал списки вернувшихся пленников
концлагерей. В живых осталось только пять процентов! Из тех, кто сумел
спрятаться, выжила по крайней мере треть. Мы узнали, что Фриц Пфеффер погиб
в лагере Нойенгамме, и что Августа ван Пелс умерла в Бухенвальде или в
Терезинштадте. Петер чудом пережил переход из Освенцима в Маутхаузен, но
умер в лагере всего за три дня до его освобождения американцами.
От очевидцев мы услышали, что в Освенциме Анну и Марго разлучили с
матерью. Девочек отправили в Берген-Белзен, где в начале 1945 года они
заразились тифом. Марго скончалась в феврале или марте. Анна умерла
несколько дней спустя.
Каждый вечер после ужина Отто уходил в свою комнату, где переводил
фрагменты из дневника Анны на немецкий язык для своей матери, живущей в
Базеле. Иногда он заходил к нам и восклицал, качая головой: "Мип, ты не
представляешь, что Анна написала! Могли мы подумать, что у нее такой острый
взгляд, что она так наблюдательна?". Но когда Отто предлагал почитать что-то
вслух, я отказывалась. Я не могла себя заставить услышать живой голос моей
младшей подружки, мне казалось, что у меня не выдержат нервы.
...
15 мая 1946 года Беп Фоскейл вышла замуж и уволилась с работы. Беп
выросла в большой семье и всегда хотела иметь много детей. К своей огромной
радости она почти сразу забеременела.
Мой возраст приближался к сорока, и думать о детях было уже поздно. На
мои неосуществленные мечты о материнстве оказали влияние военные и
предвоенные годы. В это страшное время я была рада, что у нас нет детей.
После войны мы о детях никогда уже не говорили.
...
В декабре 1946 года мы решили, что пора искать другую квартиру: нельзя
было дольше стеснять сестру Яна. Один наш давний друг, вдовец, господин ван
Каспель жил в большом доме. Его девятилетняя дочка воспитывалась в
интернате, и приезжала только по воскресеньям и праздникам. Ван Каспель
предложил нам разделить дом с ним, и мы согласились. Разумеется, Отто Франк
переехал с нами. "Я не хотел бы жить один, Мип, - сказал он, - с вами я
всегда могу говорить о своих близких". В действительности Отто не часто
говорил о погибших родных, но это редкие разговоры были чрезвычайно важны
для него.
<...>
Каждое воскресенье господин Франк встречался с друзьями и знакомыми,
которые, как и он, вернулись из концлагерей. На этих вечерах беседовали о
многом: кто в каких лагерях побывал, каким транспортом был доставлен, кто
выжил из родных. Но никто не делился личными переживаниями. Существовал
негласный порог откровенности, через который никогда не переступали. Однажды
Отто рассказал о дневнике Анны, и несколько присутствующих выразили желание
его почитать. После некоторых сомнений Франк дал им фрагменты, которые
переводил для своей матери и которые уже столько раз предлагал мне. Прочитав
эти отрывками, один из друзей Франка попросил дать ему весь дневник, на что
Отто, хотя не сразу, но согласился. Потом тот друг стал убеждать Франка,
позволить почитать дневник историку Яну Ромейну. Франк долго отказывался, но
в конце концов дал себя уговорить. Ромейн опубликовал большую статью о
дневнике в газете "Пароль" и попросил у Франка разрешения издать записки
Анны. Отто решительно отказался, но Ромейн не упокаивался. Он, а также друг,
тоже прочитавший дневник, считали, что Франк обязан предоставить его
голландцам, как мемуары необыкновенно талантливой юной девочки и уникальный
военный документ.
Франк, вначале убежденный, что дневник имеют право читать лишь близкие
ему и Анне люди, постепенно все больше прислушивался к их аргументам и,
наконец, дал согласие. В 1947 году была издана сокращенная и обработанная
версия дневника под названием "Убежище". Но даже тогда ни я, ни Ян не могли
заставить себя прочитать его.
Первоначально книга была встречена с равнодушием: люди предпочитали
поскорей забыть тяжелые военные годы и настороженно относились к
свидетельствам о них. Но книга была переиздана и постепенно находила все
более широкого читателя.
...
Жизнь постепенно входила в свою колею. Снабжение продуктами
налаживалось, с улиц убрали мусор, заработал общественный транспорт.
Как-то быстро исчезли единство и солидарность, объединявшие людей во
время войны: теперь каждый вновь принадлежал к своей партии, церкви и
группе. Война изменила людей меньше, чем я ожидала.
Во время оккупации пустующие квартиры евреев на юге Амстердама были
заселены другими людьми. Район, который раньше все называли еврейским,
фактически перестал быть таковым. Да и весь Амстердам постепенно становился
обычным современным городом, жители которого имели мало общего друг с
другом.
"Опекта" теперь продавала натуральные продукты и заняла прочное место
на рынке, что являлось в немалой степени заслугой ее директора, господина
Франка. Но в последнее время он стал отходить от дел фирмы. Публикация
дневников Анны требовала от него много времени и внимания. К тому же он
получал огромное количество писем от читателей -- как детей, так и взрослых
-- и отвечал на каждое.
...
Домашние заботы отнимали у меня немало времени и сил. Я делала покупки,
готовила, стирала и гладила для себя и трех мужчин: Яна, Отто, господина ван
Каспеля, а также для его дочки, приезжающей на выходные домой. Кроме того на
мне лежали уборка дома и починка одежды.
Теплым летним днем 1947 года я в последний раз пришла в контору на
Принсенграхт и распрощалась со всеми сотрудниками. Я уволилась: сочетать
домашние дела с работой мне было не по силам. Я уже давно не была юной
девушкой, которая когда-то, полная надежд, впервые вступила за порог
"Опекты". Все в Амстердаме менялась, и я тоже.
Второе издание дневника Анны было полностью распродано, и готовилось
третье. Теперь господина Франка уговаривали дать разрешение перевести
дневник на другие языки, чтобы опубликовать его в разных странах мира. И
вновь, преодолев колебания, он согласился: его воодушевила идея, что записки
Анны будут доступны еще более широкой публике.
Франк продолжал уговаривать меня прочитать дневник. И хотя я
по-прежнему упорно отказывалась, он не оставлял меня в покое. "Мип, ты
должна обязательно прочесть! Ты и не представляешь, что прокручивалось в
Анниной смышленой головке...".
Наконец я согласилась: "Хорошо, я почитаю, но при этом я должна быть
совсем одна". Как-то утром, когда все ушли на работу, я взяла в руки второе
издание книги, пошла в свою комнату и закрыла за собой дверь. Дрожа от
волнения, открыла первую страницу и, не отрываясь, на одном дыхании
прочитала весь дневник. До последней строки я изумлялась, с какой точностью,
наблюдательностью и юмором моя юная подружка описывала известные и
неизвестные мне повседневные события жизни в Убежище. Мне казалось, что она
сейчас говорит со мной, что я слышу ее голос, полный жизнелюбия, любопытства
и энергии. И я еще сильнее ощутила тяжесть потери.
В 1948 году Ян выиграл небольшую сумму в лотерее, которую мы потратили
на отдых в Швейцарии. Отто Франк поехал с нами и впервые за много лет
увиделся со своей матерью.
В 1949 году произошло невероятное событие: на сороковом году жизни я
забеременела, и 13 июля 1950 года появился на свет наш сын Пауль.
Осенью 1952 году господин Франк, прожив с нами семь лет, эмигрировал в
Швейцарию, чтобы быть ближе к матери. В ноябре 1953 года он вторично
женился. Его супруга, так же как и он, пережила Освенцим и потеряла в
лагерях мужа и сына. Это была необыкновенная сильная и сердечная женщина.
Франк прожил с ней в полной гармонии до своей смерти в 1980 году.
В 1948 году амстердамская полиция начала процедуру по розыску
предателя, выдавшего наших друзей из Убежища. Согласно полицейским отчетам
такой человек существовал, но его имени не знал никто. Было известно лишь,
что за каждого еврея он получил награду в семь с половиной гульденов.
Поскольку господин Франк отказался участвовать в расследовании, оно было
прекращено, но в 1963 году начато снова. Дневник к тому времени приобрел
мировую известность, и со всех сторон поступали требования о том, что
предатель, по вине которого погибли невинные люди, должен быть найден и
наказан. Меня тоже допрашивали. Я не поверила своим ушам, когда следователь
сказал по телефону: "Госпожа Гиз -- вы одна из подозреваемых, потому что вы
родились в Вене".
Следователь пришел к нам домой, чтобы побеседовать со мной и Яном. Было
холодно, и мы уселись у камина. Посетитель начал с незначительных вопросов.
В какой момент огонь в камине стал затихать, и Ян вышел во двор, чтобы
принести дров. Как только он закрыл за собой дверь, следователь наклонился
ко мне и тихо произнес: "Я не хочу говорить здесь с вами о том, что вашему
мужу не следует знать. Приходите завтра в отделение. Одна". Я изумленно
взглянула на него, и тот, помявшись, прибавил: "Когда мы допрашивали
господина ван Марена, тот сообщил, что у вас были слишком дружественные...
так сказать, интимные отношения с одним гестаповским офицером. И что вас
также связывала особая дружба с господином Кляйманом". Кровь бросилась мне в
лицо. Я без колебаний ответила: "На подобную клевету я не считаю нужным
отвечать. Пожалуйста, передайте моему мужу все, что вы только что сказали
мне.
Мы оба не произнесли ни слова, пока не вернулся Ян. Следователь
обратился к нему: "Мы узнали от ван Марена, что ваша супруга поддерживала
слишком близкую дружбу с офицером Гестапо, а также со своим коллегой
Кляйманом. Известно ли вам что-то об этом?". Ян взглянул на меня и ответил:
"Интересно, Мип, когда ты могла найти время для таких дружб'?". Утром мы
вместе выходили на работу, всегда встречались во время обеденного перерыва,
а вечером были вместе дома...". Следователь прервал его: "Этого достаточно".
Потом он спросил нас, не подозреваем ли мы ван Марена, на что я ответила,
что убеждена в его непричастности. Следователь возразил, что по мнению
других именно ван Марен был доносчиком, да и в Аннином дневнике он описан,
как человек, недостойный доверия. Но я повторила, что не считаю ван Марена
предателем.
Несколько недель спустя следователь снова позвонил мне. "Я поеду в Вену
к господину Зилбербауеру, офицеру Зеленой полиции. Может, он что-то знает. Я
также спрошу его, почему он отпустил вас на волю, а не отправил в лагерь".
"Хорошо, - ответила я, - мне самой интересно услышать, как он это объяснит".
Вернувшись, следователь передал мне ответы австрийца. Оказывается, тот не
арестовал меня, потому что я произвела на него хорошее впечатление. А имя
предателя он забыл: доносов в то время было множество, и как запомнить все
имена?
Зилбербауер служил в венской полиции. В течение первого послевоенного
года его не допускали к работе за нацистское прошлое, а потом восстановили
во всех правах.
Следователь спросил меня, почему я так упорно защищаю ван Марена: его
подозревали многие, к тому же именно он оговорил меня. Я рассказала то, что
знала от одного из представителей нашей фирмы. Ван Марен в течение всей
войны тоже скрывал одного человека у себя в доме: собственного сына. Поэтому
я была уверена, что несмотря на некоторые отталкивающие черты, он не мог
стать доносчиком.
Были разные версии о предателе. Возможно, грабители, не раз бывавшие в
доме, что-то заметили. А может, вечерний патруль, соседи, просто прохожие?
Никаких конкретных сведений и доказательств полиции найти не удалось, и
никто не был арестован.
...
Дневник Анны, переведенный на английский язык, был издан в Америке, где
завоевал большую известность. Вскоре появились переводы и на другие языки.
В Голландии был поставлен спектакль по дневнику. На премьеру 27 ноября
1956 года были приглашены я, Ян, Беп с мужем и Кляйман с женой. Куглер не
мог прийти, так как за год до того эмигрировал в Канаду. Странное чувство не
покидало меня во время представления. Мне все казалось, что вот сейчас на
сцену вместо актеров выйдет сама Анна и другие жители Убежища.
Потом по дневнику сняли фильм, на его премьере 16 апреля 1959 года
присутствовали королева Юлиана и наследная принцесса Биатрикс. Нас всех,
конечно, тоже пригласили, и меня с Беп представили самой королеве. Насколько
я знаю, Отто Франк не разу не видел ни фильма, ни спектакля. Я его очень
хорошо понимаю.
...
Не проходит дня, чтобы я не вспоминала наших друзей из Убежища и не
горевала об их трагической судьбе. Но один день году для нас особенный: 4
августа. В этот день мы никогда не выходим из дома. Я обычно стою у окна, а
Ян сидит спиной к окну, и мы почти не разговариваем друг с другом. Только к
вечеру мы снова возвращаемся к нашей повседневной жизни.
появились передвижные органчики, играли на флейтах и старых аккордеонах.
Люди, прятавшиеся во время войны, выходили из своих убежищ --
истощенные, бледные и напуганные, щурясь с непривычки на солнечный свет.
Очень скоро мы узнали, что Виктор Куглер жив: ему удалось бежать из
лагеря, и всю голодную зиму он скрывался в собственном доме, опекаемый
женой.
Вскоре он сам появился в конторе, и вот его рассказ:
"Сначала меня поместили в лагерь Амерсфорта, где находились в основном
политические заключенные, торговцы черного рынка и христиане, укрывавшие
евреев. Потом меня перевозили из одного лагеря в другой, последний находился
на границе с Германией. Условия были относительно сносными. Нам разрешали
носить собственную одежду и принимать передачи от местных жителей.
Сотрудники Красного Креста регулярно наведывались с проверкой, часто
приходил священник.
Но однажды зимой, рано утром всех заключенных вызвали на сбор, а потом
куда-то погнали. Я шел сзади, рядом с немецкими солдатами. Они выглядели
мрачно и устало, война явно надоела им. Я подумал: почему бы не заговорить с
ними на немецком и не спросить, куда мы направляемся. Они ответили: "В
Германию, пешком. Целым лагерем". Я подумал: "Живым оттуда уже не вернуться"
и стал постепенно замедлять шаг.
Неожиданно, когда мы проходили мимо кукурузного поля, началась
воздушная бомбардировка. Немцы закричали: "Ложись!" Как только бомбежка
кончилась, последовал приказ: "Вставай в строй! Дальше, марш!". Но я остался
лежать, затаив дыхание, заваленный листьями кукурузы. И -- о чудо -- они,
забыв обо мне, пошли дальше.
Я подождал немного и пополз по полю в обратном направлении. Потом,
решив, что опасность миновала, встал и пошел и вскоре добрался до деревни.
Лагерная одежда выдавала во мне беглеца, и мне ничего не оставалось, как
действовать в открытую. Я увидел магазин поддержанных велосипедов и,
набравшись смелости, вошел внутрь. Я рассказал продавцу, что бежал из
концлагеря и попросил его: "Пожалуйста, одолжите мне велосипед, чтобы
добраться до дома".
"Хорошо, - ответил тот, - только верните его, когда закончится война".
Так я вернулся домой, и жена всю голодную зиму заботилась обо мне".
Спустя несколько недель в витринах магазинах стали появляться товары:
меховые шубки, красивые платья. Однако они предназначались не для продажи, а
только для витрин. Другие магазины выставляли муляжи молочных бутылок,
упаковки масла и сыра.
Я узнала, что союзники организуют реабилитационные лагеря для
голландских детей, где те могли бы набраться сил и поправить здоровье.
Каждый день Ян заходил в организацию по поиску людей, потерявшихся во
время войны, и задавал одни и те же вопросы: "Знаете ли вы что-то о семье
Франков: Отто, Эдит, Марго, Анне? Или о семье ван Пелс?". И наконец услышал:
"Нам известно, что Отто Франк жив и скоро вернется.
Ян помчался домой так быстро, как только мог. Это было 3 июня 1945
года. Он влетел в гостиную, схватил меня за руки и закричал: "Мип, господин
Франк вернется!". У меня перехватило дыхание. Всегда, в глубине сердца я
знала, что он выживет, и все остальные -- тоже. В тот момент кто-то прошел
мимо нашего окна. Меня охватило непонятное волнение, и я открыла входную
дверь. Передо мной стоял Отто Франк, собственной персоной!
Мы молча смотрели друг на друга. Мне так много хотелось сказать ему, но
я не могла подобрать нужных слов. Он похудел, но я всегда знала его
худощавым. В руках он держал узелок. Мои глаза наполнились слезами. Вдруг
мне стало страшно, что сейчас он расскажет что-то ужасное о судьбах других.
Сама я не решалась об этом спросить.
Наконец Франк сказал: "Мип, Эдит уже никогда не вернется". Мне
показалось, что к моей шее приставили нож, но я постаралась скрыть эмоции. Я
взяла его за руку: "Зайдите в дом". Он продолжал: "Но я надеюсь, что Марго и
Анна живы". "Да, будем надеяться, - ответила я, - а сейчас мы так рады
видеть вас у себя!". Но Франк, казалось, не решался переступить порог. "Мип,
я пришел к вам, потому что вы единственные близкие мне люди в этом городе".
Я взяла узелок из его рук: "Мы дадим вам отдельную комнату и живите у нас,
сколько захотите". Я приготовила для него спальню и поставила на стол самое
лучшее, что было в доме.
Во время ужина Франк рассказал, что до освобождения находился в
Освенциме, где последний раз видел Эдит, Марго и Анну. По прибытии в лагерь
мужчин и женщин сразу разделили. В январе лагерь освободили русские, которые
помогли ему добраться до Одессы, откуда он кораблем прибыл в Марсель, а
потом -- поездом в Амстердам.
Первые несколько недель после прихода русских Франк - до крайности
исхудавший и ослабевший -- оставался под врачебным присмотром на территории
лагеря. Как только силы немного вернулись к нему, он попытался что-то узнать
о судьбе своей семьи. Его постигло первое страшное горе: он услышал, что
Эдит умерла 6 января 1945 года. О дочерях ничего достоверного известно не
было, но Франк предполагал, что Анна, Марго и госпожа ван Пелс были
депортированы в Берген-Белзен. След доктора Пфеффера Франк потерял еще в
голландском пересыльном лагере Вестерборке. Господина ван Пелса он видел
собственными глазами среди приговоренных к газовой камере. Петер оставался в
Освенциме. В ноябре 1944 года он часто навещал господина Франка в больничном
бараке, куда тот поступил, находясь на грани истощения. Франк знал, что
немцы, отступая в Германию, нередко захватывают с собой группы заключенных,
и умолял Петера сделать все, чтобы тоже оказаться на больничной койке. Но,
очевидно, тому это не удалось, и он как раз попал в такую группу. Господин
Франк видел Петера в последний раз бредущим по снегу в сопровождении
немецких солдат.
Все это он рассказывал своим тихим спокойным голосом.
Отто Франк остался жить у нас. Он сразу занял на фирме свое место -
директора. Я знала, как важна для него работа, отвлекающая от тяжелых
воспоминаний и тревог. Между тем он обратился во всевозможные организации по
поиску депортированных евреев. Может, что-то известно о Марго и Анне? Он не
терял надежды на возвращение девочек. Берген-Белзен был трудовым лагерем, а
не лагерем смертников. Конечно, его не обошли ни голод, ни болезни, но
заключенных не посылали в газовые камеры. Марго и Анна прибыли туда
последним транспортом, значит, находились в лагере не так долго, они были
молоды, здоровы. Как и господин Франк, я всем сердцем надеялась, что девочки
живы!
Франк разузнал адреса голландцев, вернувшихся из Берген-Белзена, и
послал им письма. Так многие находили своих близких. Мы ждали известий
каждый день. Когда я слышала шаги по лестнице, меня охватывала безумная
надежда, что это Анна и Марго! 12 июня был день рождения Анны, ей
исполнилось шестнадцать лет. Может, именно в этот день придет счастливая
весточка? Но новостей по-прежнему не было.
А люди возвращались из лагерей. Пришел хозяин овощного магазина. Он
ходил с трудом, оказалось, что отморозил ноги. Мы встретились, как старые
друзья.
Магазины еще стояли пустые, все приобреталось по талонам. Наша фирма
продавала в основном заменители продуктов, но их брали охотно.
Однажды утром в конторе мы с господином Франком просматривали почту. Я
слышала, что он открыл какое-то письмо, и после этого наступила тишина. Я
вся напряглась. И тут раздался ровный тихий голос: "Мип". Франк держал в
руках листок бумаги. "Мип, я получил письмо от медсестры из Роттердама. Анны
и Марго больше нет в живых". Меня охватило безысходное горе. Но тут я
вспомнила о дневнике и вытащила из ящика стола тетради и листки, до которых
никто не дотрагивался с тех пор, как мы нашли их в Убежище. Я протянула их
господину Франку: "Вот, что осталось от вашей дочери Анны". Тот взял бумаги
и исчез в своем кабинете. Спустя некоторое время он позвонил мне и сказал:
"Мип, сегодня я никого не принимаю". "не беспокойтесь", - ответила я.
Когда господин Франк поселился у нас, он сказал: "Мип, обращайся ко мне
теперь по имени, ведь мы -- одна семья". Я согласилась, однако прибавила:
"Дома я буду звать вас Отто, но на работе по-прежнему -- господин Франк".
К сожалению, наши отношения с квартирной хозяйкой ухудшились, и мы
решили искать новое жилье. Неподалеку от нас жила сестра Яна. Одна комната в
ее квартире пустовала, и она предложила нам поселиться у нее. Мы с радостью
согласились: найти жилье в Амстердаме было в то время непросто. Свободную
комнату выделили Отто, мы с Яном поселились в комнате его сестры, а она сама
спала теперь в гостиной.
Магазины по-прежнему пустовали, продавалось лишь самое необходимое. Я
все же старалась из скудных однообразных продуктов ежедневно готовить что-то
вкусное. Мы чувствовали себя усталыми, опустошенными, но пытались держаться.
Мы мало говорили о прошлом, но знали и чувствовали, что общие воспоминания
навсегда объединили нас.
Отто нашел старых друзей, к которым перед переездом в Убежище отвез
часть своей мебели и вещей. Теперь мы могли все это забрать, и вот в нашей
скромной квартире появился огромный французский маятник, антикварный шкаф и
секретер. "Как бы радовалась Эдит, - сказал Отто, - если бы узнала, что эти
семейные реликвии вернулись к нам".
"Красный Крест", наконец, опубликовал списки вернувшихся пленников
концлагерей. В живых осталось только пять процентов! Из тех, кто сумел
спрятаться, выжила по крайней мере треть. Мы узнали, что Фриц Пфеффер погиб
в лагере Нойенгамме, и что Августа ван Пелс умерла в Бухенвальде или в
Терезинштадте. Петер чудом пережил переход из Освенцима в Маутхаузен, но
умер в лагере всего за три дня до его освобождения американцами.
От очевидцев мы услышали, что в Освенциме Анну и Марго разлучили с
матерью. Девочек отправили в Берген-Белзен, где в начале 1945 года они
заразились тифом. Марго скончалась в феврале или марте. Анна умерла
несколько дней спустя.
Каждый вечер после ужина Отто уходил в свою комнату, где переводил
фрагменты из дневника Анны на немецкий язык для своей матери, живущей в
Базеле. Иногда он заходил к нам и восклицал, качая головой: "Мип, ты не
представляешь, что Анна написала! Могли мы подумать, что у нее такой острый
взгляд, что она так наблюдательна?". Но когда Отто предлагал почитать что-то
вслух, я отказывалась. Я не могла себя заставить услышать живой голос моей
младшей подружки, мне казалось, что у меня не выдержат нервы.
...
15 мая 1946 года Беп Фоскейл вышла замуж и уволилась с работы. Беп
выросла в большой семье и всегда хотела иметь много детей. К своей огромной
радости она почти сразу забеременела.
Мой возраст приближался к сорока, и думать о детях было уже поздно. На
мои неосуществленные мечты о материнстве оказали влияние военные и
предвоенные годы. В это страшное время я была рада, что у нас нет детей.
После войны мы о детях никогда уже не говорили.
...
В декабре 1946 года мы решили, что пора искать другую квартиру: нельзя
было дольше стеснять сестру Яна. Один наш давний друг, вдовец, господин ван
Каспель жил в большом доме. Его девятилетняя дочка воспитывалась в
интернате, и приезжала только по воскресеньям и праздникам. Ван Каспель
предложил нам разделить дом с ним, и мы согласились. Разумеется, Отто Франк
переехал с нами. "Я не хотел бы жить один, Мип, - сказал он, - с вами я
всегда могу говорить о своих близких". В действительности Отто не часто
говорил о погибших родных, но это редкие разговоры были чрезвычайно важны
для него.
<...>
Каждое воскресенье господин Франк встречался с друзьями и знакомыми,
которые, как и он, вернулись из концлагерей. На этих вечерах беседовали о
многом: кто в каких лагерях побывал, каким транспортом был доставлен, кто
выжил из родных. Но никто не делился личными переживаниями. Существовал
негласный порог откровенности, через который никогда не переступали. Однажды
Отто рассказал о дневнике Анны, и несколько присутствующих выразили желание
его почитать. После некоторых сомнений Франк дал им фрагменты, которые
переводил для своей матери и которые уже столько раз предлагал мне. Прочитав
эти отрывками, один из друзей Франка попросил дать ему весь дневник, на что
Отто, хотя не сразу, но согласился. Потом тот друг стал убеждать Франка,
позволить почитать дневник историку Яну Ромейну. Франк долго отказывался, но
в конце концов дал себя уговорить. Ромейн опубликовал большую статью о
дневнике в газете "Пароль" и попросил у Франка разрешения издать записки
Анны. Отто решительно отказался, но Ромейн не упокаивался. Он, а также друг,
тоже прочитавший дневник, считали, что Франк обязан предоставить его
голландцам, как мемуары необыкновенно талантливой юной девочки и уникальный
военный документ.
Франк, вначале убежденный, что дневник имеют право читать лишь близкие
ему и Анне люди, постепенно все больше прислушивался к их аргументам и,
наконец, дал согласие. В 1947 году была издана сокращенная и обработанная
версия дневника под названием "Убежище". Но даже тогда ни я, ни Ян не могли
заставить себя прочитать его.
Первоначально книга была встречена с равнодушием: люди предпочитали
поскорей забыть тяжелые военные годы и настороженно относились к
свидетельствам о них. Но книга была переиздана и постепенно находила все
более широкого читателя.
...
Жизнь постепенно входила в свою колею. Снабжение продуктами
налаживалось, с улиц убрали мусор, заработал общественный транспорт.
Как-то быстро исчезли единство и солидарность, объединявшие людей во
время войны: теперь каждый вновь принадлежал к своей партии, церкви и
группе. Война изменила людей меньше, чем я ожидала.
Во время оккупации пустующие квартиры евреев на юге Амстердама были
заселены другими людьми. Район, который раньше все называли еврейским,
фактически перестал быть таковым. Да и весь Амстердам постепенно становился
обычным современным городом, жители которого имели мало общего друг с
другом.
"Опекта" теперь продавала натуральные продукты и заняла прочное место
на рынке, что являлось в немалой степени заслугой ее директора, господина
Франка. Но в последнее время он стал отходить от дел фирмы. Публикация
дневников Анны требовала от него много времени и внимания. К тому же он
получал огромное количество писем от читателей -- как детей, так и взрослых
-- и отвечал на каждое.
...
Домашние заботы отнимали у меня немало времени и сил. Я делала покупки,
готовила, стирала и гладила для себя и трех мужчин: Яна, Отто, господина ван
Каспеля, а также для его дочки, приезжающей на выходные домой. Кроме того на
мне лежали уборка дома и починка одежды.
Теплым летним днем 1947 года я в последний раз пришла в контору на
Принсенграхт и распрощалась со всеми сотрудниками. Я уволилась: сочетать
домашние дела с работой мне было не по силам. Я уже давно не была юной
девушкой, которая когда-то, полная надежд, впервые вступила за порог
"Опекты". Все в Амстердаме менялась, и я тоже.
Второе издание дневника Анны было полностью распродано, и готовилось
третье. Теперь господина Франка уговаривали дать разрешение перевести
дневник на другие языки, чтобы опубликовать его в разных странах мира. И
вновь, преодолев колебания, он согласился: его воодушевила идея, что записки
Анны будут доступны еще более широкой публике.
Франк продолжал уговаривать меня прочитать дневник. И хотя я
по-прежнему упорно отказывалась, он не оставлял меня в покое. "Мип, ты
должна обязательно прочесть! Ты и не представляешь, что прокручивалось в
Анниной смышленой головке...".
Наконец я согласилась: "Хорошо, я почитаю, но при этом я должна быть
совсем одна". Как-то утром, когда все ушли на работу, я взяла в руки второе
издание книги, пошла в свою комнату и закрыла за собой дверь. Дрожа от
волнения, открыла первую страницу и, не отрываясь, на одном дыхании
прочитала весь дневник. До последней строки я изумлялась, с какой точностью,
наблюдательностью и юмором моя юная подружка описывала известные и
неизвестные мне повседневные события жизни в Убежище. Мне казалось, что она
сейчас говорит со мной, что я слышу ее голос, полный жизнелюбия, любопытства
и энергии. И я еще сильнее ощутила тяжесть потери.
В 1948 году Ян выиграл небольшую сумму в лотерее, которую мы потратили
на отдых в Швейцарии. Отто Франк поехал с нами и впервые за много лет
увиделся со своей матерью.
В 1949 году произошло невероятное событие: на сороковом году жизни я
забеременела, и 13 июля 1950 года появился на свет наш сын Пауль.
Осенью 1952 году господин Франк, прожив с нами семь лет, эмигрировал в
Швейцарию, чтобы быть ближе к матери. В ноябре 1953 года он вторично
женился. Его супруга, так же как и он, пережила Освенцим и потеряла в
лагерях мужа и сына. Это была необыкновенная сильная и сердечная женщина.
Франк прожил с ней в полной гармонии до своей смерти в 1980 году.
В 1948 году амстердамская полиция начала процедуру по розыску
предателя, выдавшего наших друзей из Убежища. Согласно полицейским отчетам
такой человек существовал, но его имени не знал никто. Было известно лишь,
что за каждого еврея он получил награду в семь с половиной гульденов.
Поскольку господин Франк отказался участвовать в расследовании, оно было
прекращено, но в 1963 году начато снова. Дневник к тому времени приобрел
мировую известность, и со всех сторон поступали требования о том, что
предатель, по вине которого погибли невинные люди, должен быть найден и
наказан. Меня тоже допрашивали. Я не поверила своим ушам, когда следователь
сказал по телефону: "Госпожа Гиз -- вы одна из подозреваемых, потому что вы
родились в Вене".
Следователь пришел к нам домой, чтобы побеседовать со мной и Яном. Было
холодно, и мы уселись у камина. Посетитель начал с незначительных вопросов.
В какой момент огонь в камине стал затихать, и Ян вышел во двор, чтобы
принести дров. Как только он закрыл за собой дверь, следователь наклонился
ко мне и тихо произнес: "Я не хочу говорить здесь с вами о том, что вашему
мужу не следует знать. Приходите завтра в отделение. Одна". Я изумленно
взглянула на него, и тот, помявшись, прибавил: "Когда мы допрашивали
господина ван Марена, тот сообщил, что у вас были слишком дружественные...
так сказать, интимные отношения с одним гестаповским офицером. И что вас
также связывала особая дружба с господином Кляйманом". Кровь бросилась мне в
лицо. Я без колебаний ответила: "На подобную клевету я не считаю нужным
отвечать. Пожалуйста, передайте моему мужу все, что вы только что сказали
мне.
Мы оба не произнесли ни слова, пока не вернулся Ян. Следователь
обратился к нему: "Мы узнали от ван Марена, что ваша супруга поддерживала
слишком близкую дружбу с офицером Гестапо, а также со своим коллегой
Кляйманом. Известно ли вам что-то об этом?". Ян взглянул на меня и ответил:
"Интересно, Мип, когда ты могла найти время для таких дружб'?". Утром мы
вместе выходили на работу, всегда встречались во время обеденного перерыва,
а вечером были вместе дома...". Следователь прервал его: "Этого достаточно".
Потом он спросил нас, не подозреваем ли мы ван Марена, на что я ответила,
что убеждена в его непричастности. Следователь возразил, что по мнению
других именно ван Марен был доносчиком, да и в Аннином дневнике он описан,
как человек, недостойный доверия. Но я повторила, что не считаю ван Марена
предателем.
Несколько недель спустя следователь снова позвонил мне. "Я поеду в Вену
к господину Зилбербауеру, офицеру Зеленой полиции. Может, он что-то знает. Я
также спрошу его, почему он отпустил вас на волю, а не отправил в лагерь".
"Хорошо, - ответила я, - мне самой интересно услышать, как он это объяснит".
Вернувшись, следователь передал мне ответы австрийца. Оказывается, тот не
арестовал меня, потому что я произвела на него хорошее впечатление. А имя
предателя он забыл: доносов в то время было множество, и как запомнить все
имена?
Зилбербауер служил в венской полиции. В течение первого послевоенного
года его не допускали к работе за нацистское прошлое, а потом восстановили
во всех правах.
Следователь спросил меня, почему я так упорно защищаю ван Марена: его
подозревали многие, к тому же именно он оговорил меня. Я рассказала то, что
знала от одного из представителей нашей фирмы. Ван Марен в течение всей
войны тоже скрывал одного человека у себя в доме: собственного сына. Поэтому
я была уверена, что несмотря на некоторые отталкивающие черты, он не мог
стать доносчиком.
Были разные версии о предателе. Возможно, грабители, не раз бывавшие в
доме, что-то заметили. А может, вечерний патруль, соседи, просто прохожие?
Никаких конкретных сведений и доказательств полиции найти не удалось, и
никто не был арестован.
...
Дневник Анны, переведенный на английский язык, был издан в Америке, где
завоевал большую известность. Вскоре появились переводы и на другие языки.
В Голландии был поставлен спектакль по дневнику. На премьеру 27 ноября
1956 года были приглашены я, Ян, Беп с мужем и Кляйман с женой. Куглер не
мог прийти, так как за год до того эмигрировал в Канаду. Странное чувство не
покидало меня во время представления. Мне все казалось, что вот сейчас на
сцену вместо актеров выйдет сама Анна и другие жители Убежища.
Потом по дневнику сняли фильм, на его премьере 16 апреля 1959 года
присутствовали королева Юлиана и наследная принцесса Биатрикс. Нас всех,
конечно, тоже пригласили, и меня с Беп представили самой королеве. Насколько
я знаю, Отто Франк не разу не видел ни фильма, ни спектакля. Я его очень
хорошо понимаю.
...
Не проходит дня, чтобы я не вспоминала наших друзей из Убежища и не
горевала об их трагической судьбе. Но один день году для нас особенный: 4
августа. В этот день мы никогда не выходим из дома. Я обычно стою у окна, а
Ян сидит спиной к окну, и мы почти не разговариваем друг с другом. Только к
вечеру мы снова возвращаемся к нашей повседневной жизни.