Глеб Иванович Орловский показывал нам репродукции картин великих художников, ставил красивые натюрморты. Он благожелательно поддерживал мою страсть к истории Отечественной войны 1812 года. У него было такое "петербургское" лицо, строгий костюм, а на ногах серые штиблеты, чем-то похожие на те, что у Пушкина. Глаза добрые, но строгие. Однажды он меня обидел, сказав, что мою композицию "Три казака" "где-то видел". Но, честное слово, я не позаимствовал ее, просто мама начала читать мне "Тараса Бульбу" Гоголя. Меня потрясла история Тараса, Андрия и Остапа. "Батько, слышишь ли ты меня?" - кричал в смертных мучениях Остап. "Слышу, сынок", - раздался в притихшей толпе голос Тараса. Какая глубина и жуткая правда жизни сопутствовали нашему гениальному Гоголю!
В 1938 году я был отдан в школу напротив нашего дома на Большом проспекте Петроградской стороны. Накануне этого события мать почему-то проплакала весь вечер, а дядя Кока утешал ее: "Что ты так убиваешься, не на смерть же, не в больницу?" Понижая голос" мать возражала ему: "Они будут обучать его всякой мерзости. Он такой общительный... Чем это все кончится? Детства его жалко". В первый же день поручили разучить песню о Ленине: "Подарил апрель из сада нам на память красных роз. А тебе, январь, не рады: ты от нас его унес". "Но ведь тебе не обязательно петь со всеми, ты можешь только рот открывать", - печально пошутила мама.
* * *
Наступила весна. Мы, мальчишки, радостно играли во дворе у старого дерева. Дети жили дружно. Русские, татары, евреи - кого только не вмещал наш старый петербургский дом! Грустная, скорбящая женщина вместе с мужем выносила лежащего в коляске больного полиомиелитом сына. Он ползал по песку, движения его были нескоординированными, словно кто-то изнутри заставлял его, открывая рот, сведенный спазмом, выкручивать руки, ноги, закрывать глаза. Родители шептали нам: "Вы не обижайте его, не смейтесь. Это горе для него, и для папы и мамы". Но никто и не думал смеяться над ним. Детские души в сущности своей добры и чутки. Когда он начинал вертеться и биться на земле в падучей, мы словно не замечали его недуга, старались помочь его матери.
Много лет спустя в Москве возле Арбата, где я живу, спускаясь из мастерской на улицу, я увидел в лучах весеннего яркого солнца среди лотков, столов, где продаются все и вся, толпу. Она сбилась плотным кольцом, но что было внутри нее, я поначалу не мог разглядеть. Веселились и радовались все, но чему радуются, увидел, протиснувшись сквозь толпу. И тут сразу вспомнил впечатление давнего детства. На земле сидел, корчась в судорогах, словно мучимый бесом, мальчик лет пятнадцати. Движения его были, как в падучей - руки и ноги нервно двигались, скрещиваясь, как у робота. Мучительный стыд за людей охватил меня. Над чем же они смеются? Надо скорее помочь бедняге, убрать с асфальта... Но вдруг смотрю, еще один мальчик сел рядом - задергался, а первый, слово с испорченным механизмом, на чужих ногах встал. Боже! Оба смеются! Узнавший меня арбатский художник поясняет: "Это, Илья Сергеевич, такой современный танец, называется брейк. Каково?"
Всегда и у всех народов танец был олицетворением гармонии движения, выражением духа в жесте и образе. В наше же время его сменили имитации полового акта, движения, почерпнутые у дикарей Африки: Сегодня "современный танец" - падучая!
В ожидании Жар-птицы
Я не знаю, как ко мне пришла страсть собирать все, что можно, по истории Отечественной войны 1812 года. Может быть, толчком было посещение галереи 1812 года в Эрмитаже, где прямо в души нам смотрят с портретов глаза героев: Кутузова, Багратиона, Барклая де Толли, Тучкова, Раевского, Дохтурова, Кульнева, старостихи Василисы и многих-многих славных сыновей и дочерей России. А какие до революции выходили книги по истории России, о славных героях ее, дающих вечный пример. Какие у них лица, какой великий дух и любовь к Отечеству двигали их жизнью!
Личность Наполеона тоже всегда вызывала во мне глубочайший интерес, даже в детстве. Помню, на старой открытке изображен эпизод, когда над юным Наполеоном смеются сверстники. Почему? "Потому что Наполеон, будучи корсиканцем, плохо говорил по-французски", - пояснил отец. А Наполеон на Аркольском мосту? Быть или не быть! Свищут пули, решается судьба будущего императора. "По наступающей сволочи - картечью - пли!" - отреагировал он на восставшую оболваненную толпу, идущую во имя бредовой идеи "свободы, равенства, братства" уничтожать мощь и благополучие Великой Франции.
Вторая моя страсть - великий Суворов. В церкви Александро-Невской лавры на полу мраморная плита. "Здесь лежит Суворов" - написано на ней коротко, как он завещал. Думал ли он, что озверевшая чернь под руководством врагов Отечества, сметая и оскверняя могилы великих предков, коснется его праха кощунственной рукой! А останки Александра Невского сложат в бумажных пакетах в подвал антирелигиозного музея, размещенного в Казанском соборе на Невском проспекте!
* * *
Я уже понимал, что Сереже - моему отцу - "не надо высовываться", как говорили знакомые. Мы жили бедно. Даже когда дядя Миша, брат отца, послал мне три рубля "на барабан и саблю" - до войны это были солидные деньги для подарка мальчику, единственному наследнику рода Глазуновых, - отец просил меня повременить с покупкой "подарка от Михаила", а дать деньги матери на еду.
Напротив нашего дома на углу улицы Калинина (бывшей Матвеевской) и Большого проспекта был Торгсин - все та же "торговля с иностранцами". Заходя в Торгсин, все, как в романе Булгакова, говорили в один голос: "Хороший магазин". Как сегодня говорят, заходя в бесконечные валютные "шопы", требующие доллары с отчаявшихся людей СНГ.
Помню, как однажды мама подала приемщику Торгсина три серебряных ложки. Приемщик в белом халате тут же согнул их дугой, положил на весы (ценился вес драгметаллов, а не изделия из них), бросил в ящик, в котором уже лежали портсигары с дворянскими монограммами, тарелки, брошки - все, как в сундуке Али Бабы. Дал купон на продукты. За него на соседнем прилавке нам выдали печенье и масло. "Это все?" - спросил я у мамы. "Да, все", - грустно ответила она. А мне так было жалко ложек с фамильной монограммой Флугов...
Помню, у гостиницы "Пекин" в Москве сквозь мокрую пургу, открывая дверь своего старого "мерседеса", ныне украденного, увидел трех людей - русских крестьян пожилого возраста и закутанную в платок девочку. Глядя мне в глаза, пожилой, обросший щетиной мужчина глухо и безнадежно обратился ко мне, протягивая руку, как нищий:
"Уважаемый господин, помогите нам, не побрезгуйте". Это не были нищие или "бичи", не желающие работать. Это были люди из русской резервации СНГ, мучимые голодом и безнадежностью. Они решили, что я иностранец. Мне потом снились их просящие сквозь пелену вьюжного снега глаза, и даже во сне я испытывал стыд, боль за моих братьев по племени. Дети когда-то великой державы... их прадеды, деды и отцы создавали ее потом и кровью. Кто ответит за сегодняшнее унижение их потомков?.. Как я могу им помочь? Русские беженцы...
* * *
Мама повела меня в "Фотографию", которая находилась рядом с нашим домом напротив кинотеатра "Эдисон" (позднее, в период борьбы с космополитизмом получившего название "Свет"). Это была первая фотосъемка в моей жизни. И, придя к лысому старорежимному мастеру, работавшему в жилетке (как у Ленина в кино), с засученными рукавами рубашки, обнажающими мохнатые руки, я не знал, что нужно делать. "Мадам, дайте ребенку в руки игрушку и возьмите его на колени", - привычно сказал он. Я чувствовал, что происходит что-то необычное. "Мальчик, как тебя зовут?" - "Ильюша", - шепотом ответил я. "Кем хочешь быть?" - говорливо продолжал он, прилаживаясь к оранжевому ящику на ножках. ("Почему он себя черной тряпкой накрывает?" - думал я.) "Летчиком, наверное, хочешь! Хорошо, что летчиком, а не налетчиком", - не унимался он из-под черной тряпки. Затем, высунувшись из-под нее, спросил: "Видишь эту дырочку? - и показал пальцем на объектив. - Сейчас смотри туда, вылетит птичка. Птичка Жар-птичка. Понял?" Я стал смотреть во все глаза. Он открыл круглую крышечку объектива. "Раз, два, три!" - победоносно, выделив слово "три", он артистическим движением закрыл черную крышку. "Вы свободны. Кто следующий?" "А где же птичка?" - спросил я. "Птичка? Какая птичка?" - вытаскивая что-то из ящика и уже не слушая меня, проговорил он. "Почему не вылетела Жар-птица?" недоумевал я, забыв смущение и робость. "Возможно, в следующий раз и жареная птица вылетит, приходите почаще", - балагурил негодяй в жилетке, показывая на освещенное яркой лампой кожаное кресло своим новым жертвам.
Возвращаясь с мамой домой, я горько плакал. "Я так верил, я так ждал!" Это был первый обман в моей жизни, который я не могу забыть и сейчас, хотя прошли долгие годы!..
На фотографии, которая очень не понравилась маме, я увековечен с открытым ртом, ждущий по сей день сказочную Жар-птицу, которая так и не прилетела ко мне из оранжевого ящика на трех ножках...
...Иногда меня сковывала сильная робость, когда посылали в оформленный китайскими фонариками и литографиями магазин за конфетами к чаю. Я долго стоял у кассы, не в силах произнести: "Сто граммов "Бим-бом" и двести граммов "Старт".
После блокады, учась в школе, я несколько раз отвечал письменно, ибо подчас не мог выговорить ни слова. Когда от меня не ждали, что я буду говорить, я общался с друзьями долго, бодро и внятно. Меня поначалу дразнили Заикой. Но, видя, как меняется мое лицо и как я страдаю от этого недостатка речи, обостренного блокадой, перестали. Учителя же нередко обижали недоверием, думая, будто я не выучил уроки, - от этого я совсем становился немым.
Подытоживая эту главу о своем довоенном детстве, хочу добавить, что оно протекло в уже почти не существующем мире и было правдой сна. И, перефразируя Чехова, скажу: "В детстве у меня было детство!" Его прервала, как и у миллионов детей моего поколения, война.
КТО МОИ ПРЕДКИ?
Моя борьба художника и мой жизненный путь, история моей травли, замалчивания и унижения...
Пусть потомки узнают все это от меня, а не от тенденциозных "исследователей". Да, мы дети страшных лет России, и я один из миллионов верящих, гонимых и побеждающих. Не отступать никогда - это самая большая победа! Долг моей совести написать эту книгу-исповедь. Для многих с течением неумолимого времени мои свидетельства очевидца и художника будут приобретать все более и более возрастающую историческую ценность.
Итак, кто мои предки? Скажу сразу: со стороны отца русские крестьяне Московской губернии. Мой дед Федор Павлович Глазунов - почетный гражданин Царского Села, это та граница, за которой кончается моя родовая память и знание по линии отца. Здесь я только могу ощущать в себе силу и любовь к родной земле, уходящим в седую старину поколениям землепашцев и воинов, являющихся плотью народа русского...
Со стороны матери мой род древний, дворянский и, по семейному преданию, восходящий к легендарной славянской королеве Любуше, жившей в VII веке и основавшей город Прагу. С Россией его связал приглашенный Петром Великим сын священника из Шварцвальда, приехавший в Санкт-Петербург.
Как известно, происхождению многих родов, фамилий сопутствуют романтические легенды, восполняющие отсутствие точных исторических фактов, но, однако, не возникающие на пустом месте. Есть такая легенда и о начале моей родословной по материнской линии... Мне в детстве рассказала ее моя мать Ольга Константиновна Флуг. Помню, она рассказывала мне ее на Васильевском острове, стоя в сумерках около сфинксов на берегу Невы, напротив здания Императорской Академии Художеств. Мы тогда не знали, что ее мечта осуществится и мне суждено будет проучиться в священных для каждого русского художника стенах долгих тринадцать лет. Тогда, накануне войны, слушая мать, я смотрел в глаза запорошенным снегом сфинксам и запомнил пылающие светом окна Академии, которые отражались в черных полыньях незамерзшей Невы.
Но возвращаюсь к преданию. "Давным-давно в далекой Чехии жила прекрасная и мудрая королева Любуша, за мудрость свою прозванная вещей".. (позднее у одного из историков я прочел о Русе, Чехе и Ляхе, которые, как известно по преданию, дали название русским, чешским и польским племенам - многоликим и могучим племенам славянской расы).
Глядя на могучие волны Невы, где на другом берегу словно к нам протягивал бронзовую руку царь Петр, топчущий змея, как Георгий Победоносец, мать продолжала: "У королевы Любуши не было мужа, и она решила пустить своего златогривого коня в поле, всем объявив: "Перед кем он остановится, тот и будет моим мужем". Конь мчался через поля и леса, королева Любуша ехала сзади со свитой в золотой карете. Наконец, конь домчался до бескрайнего поля, где пахал одинокий пахарь и пел песню. Конь остановился перед ним и ударил копытом в землю. "Да быть по сему", - сказал пахарь, опираясь на плуг. Он воткнул в землю свой посох, из которого выросли три розы..."
На нашем гербе действительно из жезла растут - не три розы, а три обозначения плуга - словно напоминание, что наша родовая фамилия происходит от слова "плуг"...
"Не говори об этом никому, - добавила мать, - ты ведь знаешь, какое сейчас время: кто расстрелян, а кто - выслан".
Полную легенду о королеве Любуше, основательнице города Праги, любознательный читатель может прочесть в энциклопедии Брокгауза и Эфрона.
Многие историки говорили мне, что королева Любуша, жившая в VII веке, для западных племен славян имела такое же значение, как для русичей княгиня Ольга - мудрая "королева Ругорум" - "королева руссов", как называли ее византийцы, дивясь государственному уму приобщенной позднее к лику святых бабки князя Владимира, крестителя Киевской Руси. Сын ее Святослав был одним из великих правителей Европы и Древней Руси. Имя его овеяно легендарной славой!.. Это он уничтожил иго Хазарии, разметав ее по ветру в борьбе за создание своей великой державы.
Корни родословной в России по линии матери начинаются с Готфрида Флуга, который был призван Петром Великим в Петербург для преподавания математики и фортификации.
Генерал Флуг участвовал с конными полками в битве под Лесной, где русские разбили войско генерала Левенгаупта, шедшего на помощь Карлу XII под Полтаву.
Я помню, что до войны у нас в шкафу под бельем хранился завернутый в газету рулон. На пожелтевшей бумаге тушью изображалось фамильное дерево дворянского рода Флугов. Помню, что оно было могучим и уходило корнями в славянскую землю.
* * *
Где начинается и где кончается наша родовая память о нашем происхождении? Украсть, исказить и уничтожить историю народа - величайшее преступление. Не случайно ведь, что у большинства народов разных рас и цивилизаций, а особенно у славянского племени, память о предках переходила в религиозное начало. Стереть память о них, об истории народа - значит превратить его в стадо рабов, которым легко управлять. "Хлеба и зрелищ!" Это хорошо понимали коминтерновцы, завоевавшие Великую Россию и уничтожившие не только элиту сословий каждой покоренной нации, но и историческую застройку древних городов, прежние названия улиц и осквернившие старинные кладбища. Отнимали про будущею.
Знаменательно, что сказанное мне однажды русским православным священником словно повторила моему другу писателю знаменитая болгарская ясновидящая Ванга: "Почему ты второй год не празднуешь день своего рождения? Это грех. Тебе в этот день по милости Божьей отец и мать даровали жизнь. И могилы предков твоих разорены и не ухожены. Без предков не было бы и твоих родителей".
Вот, наверное, почему и я, слушая внутренний голос, вырвавшись из объятий неминуемой смерти во время ленинградской блокады, будучи двенадцатилетним подростком, записал все, что знал о своем роде со слов моей погибшей от голода матери Ольги Константиновны Флуг. Поскольку некоторые представители моего рода оставили определенный след в истории государства Российского, помяну в следующей главе своего прапрадеда - историка, географа, основателя русской статистики Константина Ивановича Арсеньева, воспитателя Царя-Освободителя Александра II.
Мой прапрадед - воспитатель царя
На день рождения, когда мне исполнилось восемь лет, мама подарила мне роскошно изданную книгу "Царские дети и их наставники". Я залюбовался изящным рисунком виньетки, увенчанной царской короной. Благоговейно перелистывая страницы книги с золотым обрезом, узнавал лица царей, знакомых мне по портретам, виденным в Эрмитаже и Русском музее.
...Я уже слышал, что после революции детей-школьников возили в Петропавловскую крепость, чтобы они плевали в оскверненные могилы русских правителей. "Не показывай книгу своим друзьям во дворе. Это опасно", предупредила, грустно улыбаясь, мама. Смотря на меня своими зелено-серыми глазами, она добавила, почему-то шепотом: "Ведь наш родственник Арсеньев преподавал цесаревичу Александру историю и географию.
Ты должен запомнить, что фамилия твоей бабушки и моей матери Елизаветы до замужества была Прилуцкая.
Ее сестра, Наталья Дмитриевна, как ты знаешь, вышла замуж за дядю Федю Григорьева, генерала, директора Первого кадетского корпуса у нас в Петербурге на Васильевском острове. А их мать, Мария, была дочерью воспитателя Государя Александра II - Константина Ивановича Арсеньева".
В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона К. И. Арсеньеву (1789 1865) посвящена целая страница. Кроме высокой оценки его ученых трудов, обогативших историческую науку, там отмечается также: "В качестве учителя Арсеньев оказал бесспорное влияние на склад мыслей и характер Царя-Освободителя. Личные отношения высокого ученика к своему учителю были самые сердечные и близкие. Когда в "1837 году цесаревич предпринял путешествие по России, из учителей его сопровождали только поэт Жуковский и Арсеньев, который руководил образовательной стороной поездки и составил указатель мест, которые следовало осмотреть подробнее".
Очень большая статья о моем прапрадеде К. И. Арсеньеве помещена в Русском биографическом словаре. В ней, в частности, сообщается:
"Арсеньев Константин Иванович, географ и статистик, родился октября 1789 года в селе Мироханове, Костромской губ., в 15-ти верстах от города Чухломы... Сын сельского священника, Арсеньев получил первоначальное образование в Костромской семинарии, куда поступил в конце 1799 года. Отсюда он в числе лучших воспитанников был послан в 1806 году в Петербург, в педагогический институт. Тут он особенно усердно занимался историей, географией и скоро обратил на себя самое лестное внимание профессоров.
...Еще в феврале 1828 года Император Николай собирал комитет из приближенных к нему лиц для обсуждения вопроса: кому поручить преподавание наук Наследнику престола? При этом случае Его Величество сказал: "Для истории у меня есть надежный человек, с которым я служил в инженерном училище Арсеньев. Он знает дело, отлично говорит и сыну будет полезен". Кроме того, Арсеньеву было поручено и преподавание статистики. Но так как печатных материалов по статистике России тогда почти не было, то 19 апреля 1828 года был дан следующий указ министру внутренних дел: "По требованию коллежского советника Арсеньева повелеваем доставлять ему все из всех министерств сведения, нужные к составлению статистики Российской империи для преподавания Его Императорскому Высочеству Великому Князю Наследнику престола". "По собрании сих сведений, - пишет Арсеньев в одном из своих писем, - Государю угодно было отправить меня по важнейшим губерниям России, чтоб я все видел собственными глазами, и потом послать меня в чужие края для сравнения отечественного с иностранным".
...В придворных сферах Арсеньев оставался все тем же глубокогуманным человеком, и, конечно, он старался всеми силами подготовить почву, на которой зародились планы великих реформ Царя-Освободителя... Со 2 мая по 14 октября 1837 года Наследник путешествовал по России, и Арсеньев находился в свите, сопровождавшей Великого Князя.
...Этим путешествием воспитание Наследника закончилось, и Арсеньев всецело отдался своим служебным и научным занятиям. Еще 11 апреля 1832 года Арсеньев был назначен членом Совета Министерства Внутренних Дел, а 24 января 1835 года он был сделан членом статистического отделения, и вместе с тем ему поручено управление делами и работами его. На этой должности Арсеньев состоял до 1853 года, и его деятельность тут была столь важна, что он по справедливости может быть назван одним из отцов нашей официальной статистики".
Читая эти скупые энциклопедические строки, я словно опять вижу давно умерших во время блокады Ленинграда родственников, их родные лица, слышу их воспоминания о нашем прародиче. И понимаю тревогу о том, что не дай Бог, если "они", узнав, что он был воспитателем царя, доберутся и до нас.
* * *
Несмотря на все разрухи и огонь войны, у меня сохранилась "Выпись из метрической книги родившихся за 1897 год", свидетельствующая о том, что 13 августа родилась раба Божия Ольга - моя мать, а 26 сентября ее крестили. Родители - как отмечено в документе - "горный инженер, коллежский советник Константин Карлович Флуг и законная жена его Елизавета Димитриевна, оба православные и первобрачные. Восприемниками были: надворный советник Николай Николаевич Арсеньев и жена полковника Наталья Дмитриевна Григорьева".
"Совершал таинство крещения протоиерей в церкви святого Спиридона... в Санкт-Петербурге".
Читатель, надеюсь, не забыл, что Н. Д. Григорьева, жена генерала Ф. А. Григорьева (в девичестве Прилуцкая), была родной сестрой моей бабушки Елизаветы Димитриевны Прилуцкой-Флуг, которая в семейном кругу звалась "Джабиком" и умерла в блокаду.
Образ дочери К. И. Арсеньева Марии, вышедшей замуж за Димитрия Прилуцкого, - матери моей бабушки, сохранился на старом дагерротипе, который я храню и, рассматривая его, словно погружаюсь в атмосферу далекого прошлого.
Правда, должен отметить, что от ее образа веет не Петербургом униженных и оскорбленных, а Петербургом - столицей великой империи, духовные богатства которой создавались и множились поколениями, когда каждое сословие могучего государственного организма России имело свою честь и уверенность в правоте созидания.
Знали бы они, какая катастрофа ожидает их потомков, и какой мученической жертвой многомиллионного геноцида падут они в кровавой мясорубке "Великой Октябрьской революции".
Сколько пало их на полях братоубийственной гражданской войны! Сколько расстреляно и сослано!
Из всех войн я признаю лишь войны освободительные, войны в защиту Отечества. Из всех революций можно признать лишь одну национально-освободительную. Только ее путь прям и светел, как у всех Божьих деяний. Все прочие революции - сатанинские, несущие нищету, вырождение и смерть.
Только национальная революция, а не эволюция может спасти угнетенный и подъяремный народ.
* * *
В архивных документах, которые недавно мне удалось разыскать, есть письмо К. И. Арсеньева одному из высших сановников, в котором он рассказывает о работе специальной комиссии по установлению места захоронения князя Д. Пожарского. Прах его был обнаружен 23 февраля 1852 года в одной из гробниц в Суздале.
Известно, какой прекрасный памятник из мрамора воздвигли затем над останками великого сына России. Ведь тогда, в дни подвига Пожарского, судьба русского государства висела (как и сегодня) на волоске. Русская смута кровавым кошмаром распростерлась над нашими бескрайними просторами. Воззвание Патриарха Гермогена, звучащее сегодня так же современно, как и несколько веков назад, явилось той закваской, что подняла волну национального возрождения, на гребне которой встали Козьма Минин и Дмитрий Пожарский.
Напомню, что останки Козьмы Минина, славного нижегородского гражданина, были взорваны вместе с храмом в нижегородском Кремле в 30-е годы, а на том месте сооружено здание обкома партии.
Похожая участь постигла и надгробие князя Пожарского. Ставлю себе в заслугу, что если мой прапрадед К. И. Арсеньев открыл место захоронения народного героя, то я, его праправнук, впервые в советской прессе, в очередной период гонения на все русское, сумел напечатать материал о том, что на месте великолепного торжественного надгробия в Спасо-Ефимьевском монастыре (Суздаль), где вначале была тюрьма, а потом колония для малолетних преступников, ныне находится гора мусора, - и тем самым обратил внимание на этот вопиющий факт глумления над нашей историей и культурой.
Старожилы города и многоопытные ветераны борьбы за сохранение памятников русской культуры рассказали мне, что мрамор надгробия пошел на фонтан одной из дач Лаврентия Берии. А сейчас вместо горы мусора на унылом постаменте установлен бюст князя Пожарского.
Павел Андреевич Федотов - друг семьи Флугов
После революции в нашем доме, в Дибунах, принадлежавшем моему деду К. К. Флугу, был организован детский сад, а ныне и по сей день размещается какое-то учреждение. У деда Константина Карловича были портреты наших прадедов кисти Лампи, огромная коллекция старых русских монет и медалей воинской славы России. Но главное, о чем я скорблю, - это потеря многих рисунков и работ одного из моих любимых художников Павла Андреевича Федотова, который был другом семьи моего прадеда Карла Карловича Флуга. В Третьяковской галерее и Русском музее хранится множество рисунков и портретов семьи и знакомых К. К. Флуга. Когда умер член семьи Флугов Егор Гаврилович, то Федотов, используя натурный рисунок, сделанный со своего покойного друга, написал маслом портрет "Е. Г. Флуг со свечой" (широко известный читателям по многочисленным репродукциям и находящийся ныне в Русском музее), передав в опущенных глазах и освещенном свечой лице его ум и благородство. Помню семейное предание о том, что для "Утра свежего кавалера" позировала горничная Флугов, а при написании фигуры жеманной невесты в "Сватовстве майора" был привлечен для наброска Карл Карлович. Рисунки в саду с горничной, с гувернанткой сохраняют правду жизни давно ушедшего. Я помню, в нашей семье говорили о том, что когда А. И. Сомов (отец знаменитого мирискусника К. Сомова) работал над своей монографией о Федотове, вышедшей в Санкт-Петербурге в 1878 году и ныне ставшей библиографической редкостью, то мой прадед и, очевидно, дед давали ему какие-то справки и пояснения. Несмотря на революционные вихри, когда почти все, что было в семье, утеряно, чудом сохранились листы, вероятно, написанные моим дедом. Поскольку эти записи нигде не публиковались и представляют, как мне думается, интерес для всех, любящих русское искусство, в частности Федотова, я предлагаю их вниманию читателя.
В 1938 году я был отдан в школу напротив нашего дома на Большом проспекте Петроградской стороны. Накануне этого события мать почему-то проплакала весь вечер, а дядя Кока утешал ее: "Что ты так убиваешься, не на смерть же, не в больницу?" Понижая голос" мать возражала ему: "Они будут обучать его всякой мерзости. Он такой общительный... Чем это все кончится? Детства его жалко". В первый же день поручили разучить песню о Ленине: "Подарил апрель из сада нам на память красных роз. А тебе, январь, не рады: ты от нас его унес". "Но ведь тебе не обязательно петь со всеми, ты можешь только рот открывать", - печально пошутила мама.
* * *
Наступила весна. Мы, мальчишки, радостно играли во дворе у старого дерева. Дети жили дружно. Русские, татары, евреи - кого только не вмещал наш старый петербургский дом! Грустная, скорбящая женщина вместе с мужем выносила лежащего в коляске больного полиомиелитом сына. Он ползал по песку, движения его были нескоординированными, словно кто-то изнутри заставлял его, открывая рот, сведенный спазмом, выкручивать руки, ноги, закрывать глаза. Родители шептали нам: "Вы не обижайте его, не смейтесь. Это горе для него, и для папы и мамы". Но никто и не думал смеяться над ним. Детские души в сущности своей добры и чутки. Когда он начинал вертеться и биться на земле в падучей, мы словно не замечали его недуга, старались помочь его матери.
Много лет спустя в Москве возле Арбата, где я живу, спускаясь из мастерской на улицу, я увидел в лучах весеннего яркого солнца среди лотков, столов, где продаются все и вся, толпу. Она сбилась плотным кольцом, но что было внутри нее, я поначалу не мог разглядеть. Веселились и радовались все, но чему радуются, увидел, протиснувшись сквозь толпу. И тут сразу вспомнил впечатление давнего детства. На земле сидел, корчась в судорогах, словно мучимый бесом, мальчик лет пятнадцати. Движения его были, как в падучей - руки и ноги нервно двигались, скрещиваясь, как у робота. Мучительный стыд за людей охватил меня. Над чем же они смеются? Надо скорее помочь бедняге, убрать с асфальта... Но вдруг смотрю, еще один мальчик сел рядом - задергался, а первый, слово с испорченным механизмом, на чужих ногах встал. Боже! Оба смеются! Узнавший меня арбатский художник поясняет: "Это, Илья Сергеевич, такой современный танец, называется брейк. Каково?"
Всегда и у всех народов танец был олицетворением гармонии движения, выражением духа в жесте и образе. В наше же время его сменили имитации полового акта, движения, почерпнутые у дикарей Африки: Сегодня "современный танец" - падучая!
В ожидании Жар-птицы
Я не знаю, как ко мне пришла страсть собирать все, что можно, по истории Отечественной войны 1812 года. Может быть, толчком было посещение галереи 1812 года в Эрмитаже, где прямо в души нам смотрят с портретов глаза героев: Кутузова, Багратиона, Барклая де Толли, Тучкова, Раевского, Дохтурова, Кульнева, старостихи Василисы и многих-многих славных сыновей и дочерей России. А какие до революции выходили книги по истории России, о славных героях ее, дающих вечный пример. Какие у них лица, какой великий дух и любовь к Отечеству двигали их жизнью!
Личность Наполеона тоже всегда вызывала во мне глубочайший интерес, даже в детстве. Помню, на старой открытке изображен эпизод, когда над юным Наполеоном смеются сверстники. Почему? "Потому что Наполеон, будучи корсиканцем, плохо говорил по-французски", - пояснил отец. А Наполеон на Аркольском мосту? Быть или не быть! Свищут пули, решается судьба будущего императора. "По наступающей сволочи - картечью - пли!" - отреагировал он на восставшую оболваненную толпу, идущую во имя бредовой идеи "свободы, равенства, братства" уничтожать мощь и благополучие Великой Франции.
Вторая моя страсть - великий Суворов. В церкви Александро-Невской лавры на полу мраморная плита. "Здесь лежит Суворов" - написано на ней коротко, как он завещал. Думал ли он, что озверевшая чернь под руководством врагов Отечества, сметая и оскверняя могилы великих предков, коснется его праха кощунственной рукой! А останки Александра Невского сложат в бумажных пакетах в подвал антирелигиозного музея, размещенного в Казанском соборе на Невском проспекте!
* * *
Я уже понимал, что Сереже - моему отцу - "не надо высовываться", как говорили знакомые. Мы жили бедно. Даже когда дядя Миша, брат отца, послал мне три рубля "на барабан и саблю" - до войны это были солидные деньги для подарка мальчику, единственному наследнику рода Глазуновых, - отец просил меня повременить с покупкой "подарка от Михаила", а дать деньги матери на еду.
Напротив нашего дома на углу улицы Калинина (бывшей Матвеевской) и Большого проспекта был Торгсин - все та же "торговля с иностранцами". Заходя в Торгсин, все, как в романе Булгакова, говорили в один голос: "Хороший магазин". Как сегодня говорят, заходя в бесконечные валютные "шопы", требующие доллары с отчаявшихся людей СНГ.
Помню, как однажды мама подала приемщику Торгсина три серебряных ложки. Приемщик в белом халате тут же согнул их дугой, положил на весы (ценился вес драгметаллов, а не изделия из них), бросил в ящик, в котором уже лежали портсигары с дворянскими монограммами, тарелки, брошки - все, как в сундуке Али Бабы. Дал купон на продукты. За него на соседнем прилавке нам выдали печенье и масло. "Это все?" - спросил я у мамы. "Да, все", - грустно ответила она. А мне так было жалко ложек с фамильной монограммой Флугов...
Помню, у гостиницы "Пекин" в Москве сквозь мокрую пургу, открывая дверь своего старого "мерседеса", ныне украденного, увидел трех людей - русских крестьян пожилого возраста и закутанную в платок девочку. Глядя мне в глаза, пожилой, обросший щетиной мужчина глухо и безнадежно обратился ко мне, протягивая руку, как нищий:
"Уважаемый господин, помогите нам, не побрезгуйте". Это не были нищие или "бичи", не желающие работать. Это были люди из русской резервации СНГ, мучимые голодом и безнадежностью. Они решили, что я иностранец. Мне потом снились их просящие сквозь пелену вьюжного снега глаза, и даже во сне я испытывал стыд, боль за моих братьев по племени. Дети когда-то великой державы... их прадеды, деды и отцы создавали ее потом и кровью. Кто ответит за сегодняшнее унижение их потомков?.. Как я могу им помочь? Русские беженцы...
* * *
Мама повела меня в "Фотографию", которая находилась рядом с нашим домом напротив кинотеатра "Эдисон" (позднее, в период борьбы с космополитизмом получившего название "Свет"). Это была первая фотосъемка в моей жизни. И, придя к лысому старорежимному мастеру, работавшему в жилетке (как у Ленина в кино), с засученными рукавами рубашки, обнажающими мохнатые руки, я не знал, что нужно делать. "Мадам, дайте ребенку в руки игрушку и возьмите его на колени", - привычно сказал он. Я чувствовал, что происходит что-то необычное. "Мальчик, как тебя зовут?" - "Ильюша", - шепотом ответил я. "Кем хочешь быть?" - говорливо продолжал он, прилаживаясь к оранжевому ящику на ножках. ("Почему он себя черной тряпкой накрывает?" - думал я.) "Летчиком, наверное, хочешь! Хорошо, что летчиком, а не налетчиком", - не унимался он из-под черной тряпки. Затем, высунувшись из-под нее, спросил: "Видишь эту дырочку? - и показал пальцем на объектив. - Сейчас смотри туда, вылетит птичка. Птичка Жар-птичка. Понял?" Я стал смотреть во все глаза. Он открыл круглую крышечку объектива. "Раз, два, три!" - победоносно, выделив слово "три", он артистическим движением закрыл черную крышку. "Вы свободны. Кто следующий?" "А где же птичка?" - спросил я. "Птичка? Какая птичка?" - вытаскивая что-то из ящика и уже не слушая меня, проговорил он. "Почему не вылетела Жар-птица?" недоумевал я, забыв смущение и робость. "Возможно, в следующий раз и жареная птица вылетит, приходите почаще", - балагурил негодяй в жилетке, показывая на освещенное яркой лампой кожаное кресло своим новым жертвам.
Возвращаясь с мамой домой, я горько плакал. "Я так верил, я так ждал!" Это был первый обман в моей жизни, который я не могу забыть и сейчас, хотя прошли долгие годы!..
На фотографии, которая очень не понравилась маме, я увековечен с открытым ртом, ждущий по сей день сказочную Жар-птицу, которая так и не прилетела ко мне из оранжевого ящика на трех ножках...
...Иногда меня сковывала сильная робость, когда посылали в оформленный китайскими фонариками и литографиями магазин за конфетами к чаю. Я долго стоял у кассы, не в силах произнести: "Сто граммов "Бим-бом" и двести граммов "Старт".
После блокады, учась в школе, я несколько раз отвечал письменно, ибо подчас не мог выговорить ни слова. Когда от меня не ждали, что я буду говорить, я общался с друзьями долго, бодро и внятно. Меня поначалу дразнили Заикой. Но, видя, как меняется мое лицо и как я страдаю от этого недостатка речи, обостренного блокадой, перестали. Учителя же нередко обижали недоверием, думая, будто я не выучил уроки, - от этого я совсем становился немым.
Подытоживая эту главу о своем довоенном детстве, хочу добавить, что оно протекло в уже почти не существующем мире и было правдой сна. И, перефразируя Чехова, скажу: "В детстве у меня было детство!" Его прервала, как и у миллионов детей моего поколения, война.
КТО МОИ ПРЕДКИ?
Моя борьба художника и мой жизненный путь, история моей травли, замалчивания и унижения...
Пусть потомки узнают все это от меня, а не от тенденциозных "исследователей". Да, мы дети страшных лет России, и я один из миллионов верящих, гонимых и побеждающих. Не отступать никогда - это самая большая победа! Долг моей совести написать эту книгу-исповедь. Для многих с течением неумолимого времени мои свидетельства очевидца и художника будут приобретать все более и более возрастающую историческую ценность.
Итак, кто мои предки? Скажу сразу: со стороны отца русские крестьяне Московской губернии. Мой дед Федор Павлович Глазунов - почетный гражданин Царского Села, это та граница, за которой кончается моя родовая память и знание по линии отца. Здесь я только могу ощущать в себе силу и любовь к родной земле, уходящим в седую старину поколениям землепашцев и воинов, являющихся плотью народа русского...
Со стороны матери мой род древний, дворянский и, по семейному преданию, восходящий к легендарной славянской королеве Любуше, жившей в VII веке и основавшей город Прагу. С Россией его связал приглашенный Петром Великим сын священника из Шварцвальда, приехавший в Санкт-Петербург.
Как известно, происхождению многих родов, фамилий сопутствуют романтические легенды, восполняющие отсутствие точных исторических фактов, но, однако, не возникающие на пустом месте. Есть такая легенда и о начале моей родословной по материнской линии... Мне в детстве рассказала ее моя мать Ольга Константиновна Флуг. Помню, она рассказывала мне ее на Васильевском острове, стоя в сумерках около сфинксов на берегу Невы, напротив здания Императорской Академии Художеств. Мы тогда не знали, что ее мечта осуществится и мне суждено будет проучиться в священных для каждого русского художника стенах долгих тринадцать лет. Тогда, накануне войны, слушая мать, я смотрел в глаза запорошенным снегом сфинксам и запомнил пылающие светом окна Академии, которые отражались в черных полыньях незамерзшей Невы.
Но возвращаюсь к преданию. "Давным-давно в далекой Чехии жила прекрасная и мудрая королева Любуша, за мудрость свою прозванная вещей".. (позднее у одного из историков я прочел о Русе, Чехе и Ляхе, которые, как известно по преданию, дали название русским, чешским и польским племенам - многоликим и могучим племенам славянской расы).
Глядя на могучие волны Невы, где на другом берегу словно к нам протягивал бронзовую руку царь Петр, топчущий змея, как Георгий Победоносец, мать продолжала: "У королевы Любуши не было мужа, и она решила пустить своего златогривого коня в поле, всем объявив: "Перед кем он остановится, тот и будет моим мужем". Конь мчался через поля и леса, королева Любуша ехала сзади со свитой в золотой карете. Наконец, конь домчался до бескрайнего поля, где пахал одинокий пахарь и пел песню. Конь остановился перед ним и ударил копытом в землю. "Да быть по сему", - сказал пахарь, опираясь на плуг. Он воткнул в землю свой посох, из которого выросли три розы..."
На нашем гербе действительно из жезла растут - не три розы, а три обозначения плуга - словно напоминание, что наша родовая фамилия происходит от слова "плуг"...
"Не говори об этом никому, - добавила мать, - ты ведь знаешь, какое сейчас время: кто расстрелян, а кто - выслан".
Полную легенду о королеве Любуше, основательнице города Праги, любознательный читатель может прочесть в энциклопедии Брокгауза и Эфрона.
Многие историки говорили мне, что королева Любуша, жившая в VII веке, для западных племен славян имела такое же значение, как для русичей княгиня Ольга - мудрая "королева Ругорум" - "королева руссов", как называли ее византийцы, дивясь государственному уму приобщенной позднее к лику святых бабки князя Владимира, крестителя Киевской Руси. Сын ее Святослав был одним из великих правителей Европы и Древней Руси. Имя его овеяно легендарной славой!.. Это он уничтожил иго Хазарии, разметав ее по ветру в борьбе за создание своей великой державы.
Корни родословной в России по линии матери начинаются с Готфрида Флуга, который был призван Петром Великим в Петербург для преподавания математики и фортификации.
Генерал Флуг участвовал с конными полками в битве под Лесной, где русские разбили войско генерала Левенгаупта, шедшего на помощь Карлу XII под Полтаву.
Я помню, что до войны у нас в шкафу под бельем хранился завернутый в газету рулон. На пожелтевшей бумаге тушью изображалось фамильное дерево дворянского рода Флугов. Помню, что оно было могучим и уходило корнями в славянскую землю.
* * *
Где начинается и где кончается наша родовая память о нашем происхождении? Украсть, исказить и уничтожить историю народа - величайшее преступление. Не случайно ведь, что у большинства народов разных рас и цивилизаций, а особенно у славянского племени, память о предках переходила в религиозное начало. Стереть память о них, об истории народа - значит превратить его в стадо рабов, которым легко управлять. "Хлеба и зрелищ!" Это хорошо понимали коминтерновцы, завоевавшие Великую Россию и уничтожившие не только элиту сословий каждой покоренной нации, но и историческую застройку древних городов, прежние названия улиц и осквернившие старинные кладбища. Отнимали про будущею.
Знаменательно, что сказанное мне однажды русским православным священником словно повторила моему другу писателю знаменитая болгарская ясновидящая Ванга: "Почему ты второй год не празднуешь день своего рождения? Это грех. Тебе в этот день по милости Божьей отец и мать даровали жизнь. И могилы предков твоих разорены и не ухожены. Без предков не было бы и твоих родителей".
Вот, наверное, почему и я, слушая внутренний голос, вырвавшись из объятий неминуемой смерти во время ленинградской блокады, будучи двенадцатилетним подростком, записал все, что знал о своем роде со слов моей погибшей от голода матери Ольги Константиновны Флуг. Поскольку некоторые представители моего рода оставили определенный след в истории государства Российского, помяну в следующей главе своего прапрадеда - историка, географа, основателя русской статистики Константина Ивановича Арсеньева, воспитателя Царя-Освободителя Александра II.
Мой прапрадед - воспитатель царя
На день рождения, когда мне исполнилось восемь лет, мама подарила мне роскошно изданную книгу "Царские дети и их наставники". Я залюбовался изящным рисунком виньетки, увенчанной царской короной. Благоговейно перелистывая страницы книги с золотым обрезом, узнавал лица царей, знакомых мне по портретам, виденным в Эрмитаже и Русском музее.
...Я уже слышал, что после революции детей-школьников возили в Петропавловскую крепость, чтобы они плевали в оскверненные могилы русских правителей. "Не показывай книгу своим друзьям во дворе. Это опасно", предупредила, грустно улыбаясь, мама. Смотря на меня своими зелено-серыми глазами, она добавила, почему-то шепотом: "Ведь наш родственник Арсеньев преподавал цесаревичу Александру историю и географию.
Ты должен запомнить, что фамилия твоей бабушки и моей матери Елизаветы до замужества была Прилуцкая.
Ее сестра, Наталья Дмитриевна, как ты знаешь, вышла замуж за дядю Федю Григорьева, генерала, директора Первого кадетского корпуса у нас в Петербурге на Васильевском острове. А их мать, Мария, была дочерью воспитателя Государя Александра II - Константина Ивановича Арсеньева".
В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона К. И. Арсеньеву (1789 1865) посвящена целая страница. Кроме высокой оценки его ученых трудов, обогативших историческую науку, там отмечается также: "В качестве учителя Арсеньев оказал бесспорное влияние на склад мыслей и характер Царя-Освободителя. Личные отношения высокого ученика к своему учителю были самые сердечные и близкие. Когда в "1837 году цесаревич предпринял путешествие по России, из учителей его сопровождали только поэт Жуковский и Арсеньев, который руководил образовательной стороной поездки и составил указатель мест, которые следовало осмотреть подробнее".
Очень большая статья о моем прапрадеде К. И. Арсеньеве помещена в Русском биографическом словаре. В ней, в частности, сообщается:
"Арсеньев Константин Иванович, географ и статистик, родился октября 1789 года в селе Мироханове, Костромской губ., в 15-ти верстах от города Чухломы... Сын сельского священника, Арсеньев получил первоначальное образование в Костромской семинарии, куда поступил в конце 1799 года. Отсюда он в числе лучших воспитанников был послан в 1806 году в Петербург, в педагогический институт. Тут он особенно усердно занимался историей, географией и скоро обратил на себя самое лестное внимание профессоров.
...Еще в феврале 1828 года Император Николай собирал комитет из приближенных к нему лиц для обсуждения вопроса: кому поручить преподавание наук Наследнику престола? При этом случае Его Величество сказал: "Для истории у меня есть надежный человек, с которым я служил в инженерном училище Арсеньев. Он знает дело, отлично говорит и сыну будет полезен". Кроме того, Арсеньеву было поручено и преподавание статистики. Но так как печатных материалов по статистике России тогда почти не было, то 19 апреля 1828 года был дан следующий указ министру внутренних дел: "По требованию коллежского советника Арсеньева повелеваем доставлять ему все из всех министерств сведения, нужные к составлению статистики Российской империи для преподавания Его Императорскому Высочеству Великому Князю Наследнику престола". "По собрании сих сведений, - пишет Арсеньев в одном из своих писем, - Государю угодно было отправить меня по важнейшим губерниям России, чтоб я все видел собственными глазами, и потом послать меня в чужие края для сравнения отечественного с иностранным".
...В придворных сферах Арсеньев оставался все тем же глубокогуманным человеком, и, конечно, он старался всеми силами подготовить почву, на которой зародились планы великих реформ Царя-Освободителя... Со 2 мая по 14 октября 1837 года Наследник путешествовал по России, и Арсеньев находился в свите, сопровождавшей Великого Князя.
...Этим путешествием воспитание Наследника закончилось, и Арсеньев всецело отдался своим служебным и научным занятиям. Еще 11 апреля 1832 года Арсеньев был назначен членом Совета Министерства Внутренних Дел, а 24 января 1835 года он был сделан членом статистического отделения, и вместе с тем ему поручено управление делами и работами его. На этой должности Арсеньев состоял до 1853 года, и его деятельность тут была столь важна, что он по справедливости может быть назван одним из отцов нашей официальной статистики".
Читая эти скупые энциклопедические строки, я словно опять вижу давно умерших во время блокады Ленинграда родственников, их родные лица, слышу их воспоминания о нашем прародиче. И понимаю тревогу о том, что не дай Бог, если "они", узнав, что он был воспитателем царя, доберутся и до нас.
* * *
Несмотря на все разрухи и огонь войны, у меня сохранилась "Выпись из метрической книги родившихся за 1897 год", свидетельствующая о том, что 13 августа родилась раба Божия Ольга - моя мать, а 26 сентября ее крестили. Родители - как отмечено в документе - "горный инженер, коллежский советник Константин Карлович Флуг и законная жена его Елизавета Димитриевна, оба православные и первобрачные. Восприемниками были: надворный советник Николай Николаевич Арсеньев и жена полковника Наталья Дмитриевна Григорьева".
"Совершал таинство крещения протоиерей в церкви святого Спиридона... в Санкт-Петербурге".
Читатель, надеюсь, не забыл, что Н. Д. Григорьева, жена генерала Ф. А. Григорьева (в девичестве Прилуцкая), была родной сестрой моей бабушки Елизаветы Димитриевны Прилуцкой-Флуг, которая в семейном кругу звалась "Джабиком" и умерла в блокаду.
Образ дочери К. И. Арсеньева Марии, вышедшей замуж за Димитрия Прилуцкого, - матери моей бабушки, сохранился на старом дагерротипе, который я храню и, рассматривая его, словно погружаюсь в атмосферу далекого прошлого.
Правда, должен отметить, что от ее образа веет не Петербургом униженных и оскорбленных, а Петербургом - столицей великой империи, духовные богатства которой создавались и множились поколениями, когда каждое сословие могучего государственного организма России имело свою честь и уверенность в правоте созидания.
Знали бы они, какая катастрофа ожидает их потомков, и какой мученической жертвой многомиллионного геноцида падут они в кровавой мясорубке "Великой Октябрьской революции".
Сколько пало их на полях братоубийственной гражданской войны! Сколько расстреляно и сослано!
Из всех войн я признаю лишь войны освободительные, войны в защиту Отечества. Из всех революций можно признать лишь одну национально-освободительную. Только ее путь прям и светел, как у всех Божьих деяний. Все прочие революции - сатанинские, несущие нищету, вырождение и смерть.
Только национальная революция, а не эволюция может спасти угнетенный и подъяремный народ.
* * *
В архивных документах, которые недавно мне удалось разыскать, есть письмо К. И. Арсеньева одному из высших сановников, в котором он рассказывает о работе специальной комиссии по установлению места захоронения князя Д. Пожарского. Прах его был обнаружен 23 февраля 1852 года в одной из гробниц в Суздале.
Известно, какой прекрасный памятник из мрамора воздвигли затем над останками великого сына России. Ведь тогда, в дни подвига Пожарского, судьба русского государства висела (как и сегодня) на волоске. Русская смута кровавым кошмаром распростерлась над нашими бескрайними просторами. Воззвание Патриарха Гермогена, звучащее сегодня так же современно, как и несколько веков назад, явилось той закваской, что подняла волну национального возрождения, на гребне которой встали Козьма Минин и Дмитрий Пожарский.
Напомню, что останки Козьмы Минина, славного нижегородского гражданина, были взорваны вместе с храмом в нижегородском Кремле в 30-е годы, а на том месте сооружено здание обкома партии.
Похожая участь постигла и надгробие князя Пожарского. Ставлю себе в заслугу, что если мой прапрадед К. И. Арсеньев открыл место захоронения народного героя, то я, его праправнук, впервые в советской прессе, в очередной период гонения на все русское, сумел напечатать материал о том, что на месте великолепного торжественного надгробия в Спасо-Ефимьевском монастыре (Суздаль), где вначале была тюрьма, а потом колония для малолетних преступников, ныне находится гора мусора, - и тем самым обратил внимание на этот вопиющий факт глумления над нашей историей и культурой.
Старожилы города и многоопытные ветераны борьбы за сохранение памятников русской культуры рассказали мне, что мрамор надгробия пошел на фонтан одной из дач Лаврентия Берии. А сейчас вместо горы мусора на унылом постаменте установлен бюст князя Пожарского.
Павел Андреевич Федотов - друг семьи Флугов
После революции в нашем доме, в Дибунах, принадлежавшем моему деду К. К. Флугу, был организован детский сад, а ныне и по сей день размещается какое-то учреждение. У деда Константина Карловича были портреты наших прадедов кисти Лампи, огромная коллекция старых русских монет и медалей воинской славы России. Но главное, о чем я скорблю, - это потеря многих рисунков и работ одного из моих любимых художников Павла Андреевича Федотова, который был другом семьи моего прадеда Карла Карловича Флуга. В Третьяковской галерее и Русском музее хранится множество рисунков и портретов семьи и знакомых К. К. Флуга. Когда умер член семьи Флугов Егор Гаврилович, то Федотов, используя натурный рисунок, сделанный со своего покойного друга, написал маслом портрет "Е. Г. Флуг со свечой" (широко известный читателям по многочисленным репродукциям и находящийся ныне в Русском музее), передав в опущенных глазах и освещенном свечой лице его ум и благородство. Помню семейное предание о том, что для "Утра свежего кавалера" позировала горничная Флугов, а при написании фигуры жеманной невесты в "Сватовстве майора" был привлечен для наброска Карл Карлович. Рисунки в саду с горничной, с гувернанткой сохраняют правду жизни давно ушедшего. Я помню, в нашей семье говорили о том, что когда А. И. Сомов (отец знаменитого мирискусника К. Сомова) работал над своей монографией о Федотове, вышедшей в Санкт-Петербурге в 1878 году и ныне ставшей библиографической редкостью, то мой прадед и, очевидно, дед давали ему какие-то справки и пояснения. Несмотря на революционные вихри, когда почти все, что было в семье, утеряно, чудом сохранились листы, вероятно, написанные моим дедом. Поскольку эти записи нигде не публиковались и представляют, как мне думается, интерес для всех, любящих русское искусство, в частности Федотова, я предлагаю их вниманию читателя.