– Нужна кое-какая ваша помощь, но совсем по другому делу, – выступил вперед Георгий Николаевич и постарался как можно короче объяснить все, что знал про древние белые камни и про красоту, возможно скрытую на тех шестнадцати камнях, что мирно покоятся перед крылечками радульских домов. Под конец он сказал, что ребята очень интересуются русской историей и им не терпится перевернуть те камни.
– Вы хотите наш Радуль на всю область прославить? Понятно! – сказал Иван Никитич. – Ну вот что, молодцы… Мало ли что вам не терпится. Обождите до завтра. Если пойдете сегодня камни ворочать, крику не оберешься. А завтра на утренней разнарядке я все объясню нашим колхозникам – как и что да зачем. И вы потом все дома спокойно обойдете и все камни перевернете. Только еще уговор: обратно их кладите, да поровнее, чтобы точь-в-точь. Договорились?
– Договорились, – без особого энтузиазма протянули ребята: ведь они хотели сегодня, сейчас идти на поиски исторических тайн.
Свободного времени у них оставалось еще достаточно. Куда идти?
– Пойдемте на речку Нуругду, – сказал Игорь. – Нам уже сколько дней охота туда пойти, а мы всё откладываем. Может, русалка плеснет, хоть хвост ее увидим.
– Нет уж, благодарю покорно. У меня от комариных укусов до сих пор все руки зудят, – сказала Галя – бывшая начальница.
– Пойдемте еще раз посмотрим на тот белый камень, что под столбом спрятан, – предложила Алла.
Отряд разделился. Мальчики спустились к Нуругде, а девочки, во главе с Георгием Николаевичем, пошли к церкви.
Подошли к колокольне, остановились в раздумье возле остатков паперти, окружили злосчастный угловой кирпичный столб.
Они сегодня по-иному взглянули на белый камень, спрятанный под столбом. Плоский, ровный, он был такой же толщины, как те камни, что они видели в селе, но раза в два шире и раза в два длиннее. Из-под столба высовывалась лишь небольшая часть выпуклого узора – отрезок стебля с двумя листьями и тюльпаном. Нельзя было догадаться, какую иную красоту скрывал от их взоров проклятущий столб. Прятались ли под ним другие цветы или показался один из трех концов то ли языка, то ли хвоста какого-то неведомого зверя?
Постояли, постояли они вокруг столба и направились к церкви. Раньше Георгий Николаевич только любовался ее стройными, устремленными ввысь очертаниями и других призывал любоваться. А теперь и на нее он посмотрел совсем по-иному.
Ровно отесанные, плотно прилаженные один к другому гладкие белые камни, слагавшие низ церкви, несомненно напоминали те, какие лежали у порогов радульских крылечек.
«Что это, сходство чисто случайное или тут есть какая-то неразгаданная нами связь?» – подумал про себя Георгий Николаевич, однако ничего не сказал девочкам.
Они пошли восвояси. Шли медленно, молча. Каждая девочка думала о чем-то своем. Георгий Николаевич, поглядывая на своих спутниц, с удовлетворением отметил про себя, что исторические тайны, видно, задели их за живое.
Вечером он заглянул к палаткам. Мальчики рассказали, как они бродили-бродили вдоль Нуругды, как их царапали ветки, как кусали комары и оводы. Но им так и не удалось увидеть сома, которого они упорно называли русалкой. Такое название им больше нравилось.
Миша и Галя-кудрявая давно уже вернулись из города. Оба они подбежали к Георгию Николаевичу. Начала было рассказывать Галя, но, увидев, как хочется Мише передать все городские новости, уступила ему это удовольствие.
Они встретились со своим любимым воспитателем, подарили ему цветы, рассказали про все, про все. Петр Владимирович как услышал, что общее собрание отряда свергло задаваку Галю и выбрало Игоря, так сказал: «Правильно сделали!» Он сперва не поверил, что девочки видели русалку, а потом стал жалеть, что сам не может принять участие в охоте. И еще он очень заинтересовался бабушкой Дуней, ее ткацким станком, ее доской с датой «1812» и ее белым камнем со львом. Но самая главная Мишина новость была – шов на животе Петра Владимировича скоро заживет и доктор обещал выписать их любимого воспитателя в ближайшие дни.
Миша рассказывал, от возбуждения его верхняя губа топырилась. Он то глядел на Георгия Николаевича, то оборачивался к Гале-кудрявой, словно искал у нее поддержки.
Галя стояла рядом с ним и поглядывала на него с явным восхищением.
– Мы шли в город, мы возвращались из города и так хорошо всю дорогу разговаривали, – говорил Миша, глядя на нее.
«О чем они разговаривали?» – спрашивал самого себя Георгий Николаевич.
Он же писатель, для будущих произведений ему всегда надо знать – а что таится в ребячьих душах. Но на этот раз он понимал – неделикатно допытываться о том самом сокровенном, что порой пробуждается между мальчиком и девочкой.
Глава десятая
– Вы хотите наш Радуль на всю область прославить? Понятно! – сказал Иван Никитич. – Ну вот что, молодцы… Мало ли что вам не терпится. Обождите до завтра. Если пойдете сегодня камни ворочать, крику не оберешься. А завтра на утренней разнарядке я все объясню нашим колхозникам – как и что да зачем. И вы потом все дома спокойно обойдете и все камни перевернете. Только еще уговор: обратно их кладите, да поровнее, чтобы точь-в-точь. Договорились?
– Договорились, – без особого энтузиазма протянули ребята: ведь они хотели сегодня, сейчас идти на поиски исторических тайн.
Свободного времени у них оставалось еще достаточно. Куда идти?
– Пойдемте на речку Нуругду, – сказал Игорь. – Нам уже сколько дней охота туда пойти, а мы всё откладываем. Может, русалка плеснет, хоть хвост ее увидим.
– Нет уж, благодарю покорно. У меня от комариных укусов до сих пор все руки зудят, – сказала Галя – бывшая начальница.
– Пойдемте еще раз посмотрим на тот белый камень, что под столбом спрятан, – предложила Алла.
Отряд разделился. Мальчики спустились к Нуругде, а девочки, во главе с Георгием Николаевичем, пошли к церкви.
Подошли к колокольне, остановились в раздумье возле остатков паперти, окружили злосчастный угловой кирпичный столб.
Они сегодня по-иному взглянули на белый камень, спрятанный под столбом. Плоский, ровный, он был такой же толщины, как те камни, что они видели в селе, но раза в два шире и раза в два длиннее. Из-под столба высовывалась лишь небольшая часть выпуклого узора – отрезок стебля с двумя листьями и тюльпаном. Нельзя было догадаться, какую иную красоту скрывал от их взоров проклятущий столб. Прятались ли под ним другие цветы или показался один из трех концов то ли языка, то ли хвоста какого-то неведомого зверя?
Постояли, постояли они вокруг столба и направились к церкви. Раньше Георгий Николаевич только любовался ее стройными, устремленными ввысь очертаниями и других призывал любоваться. А теперь и на нее он посмотрел совсем по-иному.
Ровно отесанные, плотно прилаженные один к другому гладкие белые камни, слагавшие низ церкви, несомненно напоминали те, какие лежали у порогов радульских крылечек.
«Что это, сходство чисто случайное или тут есть какая-то неразгаданная нами связь?» – подумал про себя Георгий Николаевич, однако ничего не сказал девочкам.
Они пошли восвояси. Шли медленно, молча. Каждая девочка думала о чем-то своем. Георгий Николаевич, поглядывая на своих спутниц, с удовлетворением отметил про себя, что исторические тайны, видно, задели их за живое.
Вечером он заглянул к палаткам. Мальчики рассказали, как они бродили-бродили вдоль Нуругды, как их царапали ветки, как кусали комары и оводы. Но им так и не удалось увидеть сома, которого они упорно называли русалкой. Такое название им больше нравилось.
Миша и Галя-кудрявая давно уже вернулись из города. Оба они подбежали к Георгию Николаевичу. Начала было рассказывать Галя, но, увидев, как хочется Мише передать все городские новости, уступила ему это удовольствие.
Они встретились со своим любимым воспитателем, подарили ему цветы, рассказали про все, про все. Петр Владимирович как услышал, что общее собрание отряда свергло задаваку Галю и выбрало Игоря, так сказал: «Правильно сделали!» Он сперва не поверил, что девочки видели русалку, а потом стал жалеть, что сам не может принять участие в охоте. И еще он очень заинтересовался бабушкой Дуней, ее ткацким станком, ее доской с датой «1812» и ее белым камнем со львом. Но самая главная Мишина новость была – шов на животе Петра Владимировича скоро заживет и доктор обещал выписать их любимого воспитателя в ближайшие дни.
Миша рассказывал, от возбуждения его верхняя губа топырилась. Он то глядел на Георгия Николаевича, то оборачивался к Гале-кудрявой, словно искал у нее поддержки.
Галя стояла рядом с ним и поглядывала на него с явным восхищением.
– Мы шли в город, мы возвращались из города и так хорошо всю дорогу разговаривали, – говорил Миша, глядя на нее.
«О чем они разговаривали?» – спрашивал самого себя Георгий Николаевич.
Он же писатель, для будущих произведений ему всегда надо знать – а что таится в ребячьих душах. Но на этот раз он понимал – неделикатно допытываться о том самом сокровенном, что порой пробуждается между мальчиком и девочкой.
Глава десятая
РАДУЛЬСКАЯ ЗЕМЛЯ ПОКА НЕ ОТКРЫВАЕТ СВОИХ БЕЛОКАМЕННЫХ ТАЙН
Следующий день можно было назвать днем неудач. Опять у Георгия Николаевича не ладилось с будущей повестью, опять он писал, перечеркивал, комкал и рвал листки, а порой ворчал: «Из-за этих белых камней не могу сосредоточиться и плодотворно работать».
Наконец он взял себя в руки и задумался, мысленно переносясь в далекие стародавние времена.
Каким был тот, лишенный наследства князь Константин? Что заставило его ради жизни в Ростове отказаться от великого княжения во Владимире?
Скупо говорится о нем в летописях; правда, летописец называет его Мудрым и Добрым, восхищается, как много строил он каменных и деревянных зданий.
И Георгий Николаевич, раздумывая о Константине, нашел ответы на свои вопросы: был Ростовский князь ученым и поэтом и любил огненной любовью тот город на берегу синего озера, где построил столько красы белокаменной, потому и не захотел его покинуть.
А ростовские бояре неустанно твердили ему: «Обидели тебя, обошли, обнажай меч, собирай рать, веди нас войной на своего брата захватчика Юрия…»
Георгий Николаевич стал переносить на бумагу свои мысли, потом прибежала Машунька звать его к обеду.
А ровно в два часа синие фигурки замелькали перед окнами его дома. Он вышел к ним за калитку.
Отряд, вооруженный, как и прежде, двумя лопатами, двумя ломами и топором, двинулся по радульской улице.
Вчера, когда ребята поддевали ломом очередной камень и приподнимали его, Георгий Николаевич принимал самое деятельное участие в их работе. Он опасался, что огромная тяжесть ненароком выскочит из мальчишечьих рук да отдавит чью-то ногу, и потому сам крепко держался обеими руками за край камня.
Сегодня он убедился, что мальчики надежно приноровились, действовали ловко и быстро.
Они подходили к очередному дому, стучались. На стук, выходили хозяева.
– Здравствуйте! Вам говорил Иван Никитич? Можно перевернуть ваш камень и посмотреть, какой он снизу?
– Что же, переворачивайте, коли охота.
– Раз-два – взяли!
Мальчики поддевали двумя ломами камень, ставили его на ребро; девочки счищали с нижней поверхности землю. Все смотрели, вздыхали, осторожно клали камень на место, благодарили хозяев, прощались с ними и шли к следующему дому.
Не за два дня, а за два часа они закончили проверку камней по всему Радулю. Ни на одном из шестнадцати ничего не было высечено, везде нижняя плоскость оказывалась неровной, едва обработанной долотом.
Но эти неудачи нисколько не разочаровали ребят. Подошли они к церкви.
Оставался последний белый камень, тот, на котором стоял угловой столб разрушенной паперти. Неужели тюкать ломами по кирпичам у основания столба? Сколько дней придется тюкать? Однако отступать не хотелось.
– Ну как, будем долбить? – спросил Георгий Николаевич.
– Будем! – упрямо буркнул Игорь и первый взял в руки лом.
Он ударил по столбу десять раз, передал лом Мише. Все мальчики и девочки поочередно потюкали по десять раз. Двое били, остальные смотрели. Кирпичи едва-едва крошились.
Когда вновь настала очередь Игоря, ямка в столбе была совсем неглубокой. С ломом в руках он повернулся к Георгию Николаевичу и спросил его:
– Ну как? Долбить?
Георгий Николаевич начал опасаться: этак у ребят выдолбится весь интерес к русской истории. Проклятый столб точно встал поперек дороги. И тут же он подумал: «Пока Петр Владимирович еще в больнице, вот как их занять: нужно исследовать ту заброшенную дорогу, которая проходила когда-то сзади церкви и кладбища, там, где на склоне с одного места песок сдувало, а на другое надувало».
– Ну вот что: я подумаю, каким еще способом можно опрокинуть столб, а пока хватит долбить, – сказал он. – Я хочу показать вам еще кое-что.
Они пошли за кладбищенскую ограду на песчаный косогор, но ничего заслуживающего внимания там не увидели. На скудной песчаной почве росли кое-где чахлые сосенки, сквозь песок пробивались серо-зеленые будылья полыни, такие же серо-зеленые и тусклые широкие листья мать-и-мачехи, еще какая-то чахлая травка. Направо, на пригорке, виднелись кусты Проклятого места; налево, внизу, в густом ольшанике, текла невидимая отсюда Нуругда. Косогор этот можно было назвать только печальным.
«А ведь именно где-то здесь после песчаной бури обнажались отесанные белые камни. Почему они валялись именно здесь? Неужели тут может прятаться какая-то тайна?»
Георгий Николаевич задавал эти вопросы самому себе, но задавал их вслух. И ребята внимательно слушали его рассуждения.
– Вы нам рассказывали, – робко начала Галя-кудрявая, – о витязе, который жил с молодой женой в тереме где-то возле Радуля. Может быть, вот здесь стоял тот терем? Вот здесь, где сейчас один песочек?
– А давайте узнаем, какой толщины слой песка, – предложил Миша. – У нас две лопаты, будем копать в двух местах.
Георгий Николаевич не видел ясной цели – для чего, собственно, копать? Пространство обширное, а двумя жалкими лопатами разве можно что-либо обнаружить? Впрочем, если тайна прячется под слоем песка, отчего же не выяснить толщину песчаного слоя? С этого надо начинать разведку.
Он взял лопату и очертил два прямоугольника размером со столик в его светелочке – так он обозначил контуры будущих ям. У геологов такие разведочные ямы называются шурфами. Один шурф он наметил выше по склону, другой – ниже.
Отряд разделился. Копать мягкий и рыхлый песок было куда веселее, чем долбить ломом кирпичный столб. Копали попеременно – один уставал, передавал лопату другому.
Через какой-нибудь час в одном из шурфов край лопаты наткнулся на твердую плотную глину. Толщина слоя песка оказалась совсем небольшая – меньше метра.
А с другим шурфом получился конфуз: копали, копали, и вдруг одна из стенок обвалилась. Да, во всяком деле нужна сноровка, а тут сам Георгий Николаевич оплошал. Он забыл – раз песок такой рыхлый, то при глубине шурфа больше метра нельзя его копать с вертикальными стенками, а надо выводить откосы.
– Ладно, завтра закончим, – сказал он, посмотрев на часы.
Игорь хотел продолжать копать, но Георгий Николаевич, не зная, чем ребята будут заняты завтра и послезавтра, настоял на своем, и они направились по домам.
Следующий день начался как обычно. Ребята с утра переправились через Клязьму, а Георгий Николаевич забрался в свою светелочку.
Сегодня у него работа спорилась. Писал он, писал, откладывал один исписанный лист бумаги, брался за второй, зачеркивал и вставлял отдельные слова и фразы и не разорвал ни одной страницы.
Он писал о том, какое смятение поднялось на Руси после смерти Всеволода Большое Гнездо. Одни держали сторону его старшего сына Константина, другие – сторону второго сына, Юрия. Простые люди жили в страхе, не знали, что с ними станется, толпами переходили от одного князя к другому.
Георгий Николаевич вписал такие слова летописца:
«Многие люди сюду и сюду отъезжаху мятущеся».
Одни недовольные стекались в Ростов, а другие недовольные – во Владимир. Юрий дважды собирал полки и вел их на полки брата Константина. Оба раза дело кончалось миром. Константин уступал и возвращался в Ростов, а Юрий возвращался во Владимир.
Как развивались события дальше, Георгий Николаевич не успел написать. До него донесся голос Настасьи Петровны:
– Простите, а вам он срочно нужен? Может быть, пойдете пока на Клязьму, выкупаетесь?
– Дедушка пишет книгу, к нему сейчас нельзя, – пищала Машунька.
Какой-то незнакомый мужской голос настаивал:
– Нужен, и очень срочно.
Георгий Николаевич приставил глаз к потайной дырочке в стенке и увидел низенького, худенького человечка в чесучовой разлетайке цвета топленого молока, в соломенной шляпе; толстые очки на крючковатом носу придавали всей миниатюрной фигурке незнакомца эдакий деловитый и даже свирепый вид.
Нет, он не из пионерского лагеря. Георгий Николаевич вышел из светелочки и направился к незнакомцу.
– Такси не нашел, пришлось добираться пешком. Прибыл из Владимира по вашему письму. Здравствуйте. – Незнакомец вложил узенькую ладошку в руку Георгия Николаевича и заговорил отрывисто, сухо, словно был чем-то недоволен. – Федор Федорович, – отрекомендовался он, произнеся свою фамилию нарочито невнятно. – Старший научный сотрудник… – Он назвал весьма солидное владимирское учреждение. – Мы все поразились приложенному к вашему письму рисунку. Прошу вас немедленно показать мне обнаруженный вами камень, но предупреждаю – спешу чрезвычайно. Под моим руководством возле Владимира ведутся археологические раскопки. Электричка идет в пятнадцать четырнадцать. Я должен уехать с нею.
– Да подождите, Федор Федорович, не спешите! Поедете со следующей, – взмолился Георгий Николаевич.
Сколько он хлопотал, сколько писал, что Радуль несомненно интереснейшее с исторической точки зрения место. Наконец-то явился археолог! С ним о стольком надо поговорить, посоветоваться, надо показать ему хотя бы Радульскую церковь. Хорошо бы устроить его беседу с ребятами. А он хочет поглядеть на камень бабушки Дуни и тут же исчезнуть.
– Нет-нет, я ни одного гостя не выпускаю без обеда. Через час обед, потом чай, – настаивала Настасья Петровна.
Георгий Николаевич заметил, что археолог вздрогнул и облизнулся. Он понял, что тот голоден, и намотал это себе на ус.
Оба они направились к бабушке Дуне.
Федор Федорович смешно семенил маленькими шажками и говорил, что ему необходимо как можно быстрее вернуться на раскопки древнефинского городища. Там могут быть обнаружены уникальные предметы, а копают старшеклассники, народ легкомысленный… Вдруг он застыл перед домом Ильи Михайловича.
– А любопытная резьба! Напоминает боярский терем. Особенно крыльцо! – воскликнул он. – Русалки, сказочные звери, витой растительный орнамент. Чувствуется в этих завитых стеблях, в этом повороте головы сказочной птицы, что здешние резчики по дереву заимствовали рисунок с белокаменных рельефов[1] двенадцатого-тринадцатого столетий.
Георгий Николаевич начал было рассказывать о радульских плотниках-умельцах – Илье Михайловиче, его покойном брате Павле и их отце.
– Все это очень интересно, но мне дорога каждая секунда, – всплеснул ручками Федор Федорович.
Он засеменил было дальше, но тут же застыл перед домом бабушки Дуни. Сложив свои узенькие ладошки, словно для молитвы и глядя на доску подзора под крышей, он воскликнул:
– Да знаете ли вы, что ни в одном музее нашей страны нет подобной доски с такой датой! Свыше полутораста лет доске!
Тут на крыльцо вышла бабушка Дуня. Она привыкла, что их односельчанин-писатель приводит к ней взрослых и ребят любоваться ее домом, ее знаменитой доской и всем тем, что находится внутри ее дома.
– Послушайте, гражданочка, продайте вашу доску нам во Владимир, любую цену дадим, только продайте, – с мольбой в голосе обратился Федор Федорович к бабушке Дуне. – Знаете, сколько посетителей ее увидят?
Старушка даже обиделась.
– А что мне ваши посетители? – заворчала она. – Я знаю, в городских залах пыль, духота али сырость, электричество день и ночь. Не видите вы, что ли, как изба моя над Клязьмой красуется? Тут на горке доску мою ветерок продувает, солнышко согревает, а крыша – от дождика защита. Мне за мое благолепие телку давали – я не променяла. А писатель своих гостей то и дело приводит… А вы говорите – продайте. Да изба моя останется без доски калека калекой.
– Безнадежное дело, – вставил Георгий Николаевич. Про себя он был очень доволен ответом бабушки Дуни.
– Когда-нибудь в следующий мой приезд попытаюсь уговорить эту скрягу, – шепнул ему Федор Федорович. – А сейчас для меня основное – не опоздать на электричку. Покажите мне наконец, где же тот белый камень!
Насчет скряги Георгий Николаевич не стал спорить. Он наступил на камень ногой и сказал:
– Вот он. – Потом обернулся к старушке и попросил ее: – Как бы нам на вашего льва посмотреть?
– Вы что же, каждый день мой порог переворачивать будете? – проворчала она, словно бы начиная сердиться.
– Да, хотел бы перевернуть, только сил у нас не хватит. – Георгий Николаевич обратился к Федору Федоровичу: – Мы ведь с вами вряд ли справимся? Вот тут недалеко школьники-туристы в палатках живут. Я их попрошу – они помогут. А сейчас пойдемте ко мне обедать. Пожалуйста, пойдемте, жена вас так приглашала. Пропустите электричку, поезжайте со следующей.
– Нет-нет, мне крайне необходимо ехать сейчас, – упрямо повторял Федор Федорович, облизывая губы и потирая живот. Как видно, в нем происходила борьба между археологическим долгом и желанием утолить голод. – Давайте попытаемся перевернуть вдвоем, вот и старушка поможет.
Но бабушка Дуня, ссылаясь на хворь под ложечкой, помогать решительно отказалась.
По счастью, в этот момент показался Илья Михайлович. Он подошел. Георгий Николаевич знаками объяснил ему, что надо делать. Радульский Илья Муромец опять потер ладонями, опять крякнул, нагнулся и разом перевернул камень.
Федор Федорович ахнул, тут же упал на колени и, забыв все на свете, точно сам закаменел; однако через минуту опомнился и, низко наклонившись над камнем, стал понемногу счищать ладошкой комья земли и при этом лихорадочно пыхтел. Он долго поочередно рассматривал все запутанные изгибы переплетающихся между собой львиных хвостов и языков, каждый каменный листик, каждый каменный цветок, потом вскочил, поглядел на Георгия Николаевича снизу вверх сквозь свои свирепой толщины очки и трагическим шепотом произнес:
– Настоящее белокаменное чудо!
– К какому времени вы относите камень? – спросил Георгий Николаевич.
– Боюсь сказать определенно, но полагаю, что это не последняя четверть двенадцатого века, а первая четверть тринадцатого, и тогда это потрясающее открытие, – сказал Федор Федорович. – Хочу показать фотографии другим специалистам, порыться в первоисточниках, в летописях.
Знаками он объяснил Илье Михайловичу, как поставить камень на ребро, как повернуть его наклонно, а сам, не боясь испачкать свою разлетайку, лег на траву на живот и несколько раз щелкнул фотоаппаратом.
Георгий Николаевич написал старику записку с просьбой повторить свой рассказ о белых камнях. Тот начал, как всегда, не торопясь, с сознанием собственного достоинства. Рассказал о песчаной буре, обнажившей за кладбищем кучу отесанных белых камней, о том, как радуляне перевозили камни к своим крылечкам, рассказал и об этом камне, с изображением льва, и о другом камне, с изображением витязя, куда-то исчезнувшем.
Федор Федорович сперва все поглядывал на часы, явно нервничая, потом махнул рукой и стал слушать внимательно.
Георгий Николаевич очень обрадовался. Он понял, что, увидев белокаменное чудо, археолог забыл о раскопках под Владимиром и теперь останется до следующей электрички.
Когда старик кончил свое неторопливое повествование, Федор Федорович резко повернулся к Георгию Николаевичу и заговорил с жаром первооткрывателя:
– Доска подзора великолепна, а камень совершенно уникален! И старушка столько лет прятала такое чудо, а люди видели только изнанку белокаменной плиты. Обратите внимание, с каким тонким вкусом и мастерством, с какой буйной фантазией камнесечец выбирал долотом фон на плоскости камня и целиком заполнял его переплетающимися между собой змеевидными стеблями-хвостами и стеблями-языками.
Он еще раз сфотографировал камень несколько наискось, чтобы яснее выделялись тени. Могучий Илья Муромец осторожно положил плиту на место. И опять скрылась от людского взора красота белокаменная.
Федор Федорович сказал:
– А теперь пусть ваш знаменитый плотник поведет меня на то место, где лежали те белые камни
– Не лучше ли сперва отобедать? Жена вас так хотела угостить, – продолжал искушать его Георгий Николаевич. -
Пойдемте.
– Благодарю покорно. Должен признаться, я действительно с утра ничего не ел, – смущенно сказал археолог.
За обедом зашел разговор о происхождении села Радуль.
Федор Федорович сказал, что знает предание о витязе, поселившемся здесь с женой, и считает это предание не выдерживающим никакой исторической критики. Когда-то некий смышленый здешний житель задумался: откуда пошло название села? Вступили ему на ум слова – «радость», «радостный», «радужный», он и сочинил эту красивую, поэтичную, но абсолютно недостоверную легенду.
– Как – недостоверную! – воскликнула Настасья Петровна и переглянулась с мужем.
Федор Федорович посмотрел на нее с той снисходительной улыбочкой, с какой иной раз учитель глядит на шестиклассника, осмелившегося вступить с ним в спор.
Он заговорил о переселении славян в XI и XII веках.
В те времена в южнорусских степях жить стало невыносимо: набегали чуть ли не каждый год орды диких кочевников – сперва печенегов, позднее половцев; они жгли города и селения, а жителей убивали или в плен уводили. И тогда началось массовое переселение на север, в том числе в дремучие леса вдоль Клязьмы и ее притоков. В такую глушь враги не осмеливались пробираться.
Переселенцы несли в своих сердцах горькую тоску по разоренной покинутой родине, несли память о родных краях. И потому они называли прежними названиями те реки, города и селения, где копали новые землянки, где рубили новые избы, где запахивали раскорчеванные нивы.
И сейчас на севере и на юге имеются города с одинаковыми названиями. Таковы Переславль, Звенигород, Галич, Стародуб. И там и здесь текут реки Лыбедь, Трубеж, Почайна, Ирпёнь. Список таких парных названий можно продолжить. Так, на юге, в Черниговской области, на левом берегу Днепра, есть село Радуль весьма древнего происхождения. Тамошние переселенцы и перенесли в двенадцатом столетии сюда на берега Клязьмы свое милое душе название.
Федор Федорович добавил, что во время Отечественной войны ему, как разведчику, пришлось возле того Радуля ночью на плоту форсировать Днепр.
Георгий Николаевич искоса посмотрел на худосочного археолога и никак не мог представить его в каске, с автоматом, с ручными гранатами подкрадывающегося ползком на животе ко вражеским окопам. Впрочем, время идет, идет неумолимо вперед… И сам он сейчас нисколько не похож на когда-то молодцеватого военврача третьего ранга из медсанбата…
– Нет, вы нас все равно не убедите, – очень твердо сказала Настасья Петровна. – Здешние жители верят, и мы верим, что витязь с женой и дружиной действительно проплывали по Клязьме, остановились тут ночевать. И было витязю на душе радостно. Основал он наше живописное село и хотел построить храм или терем из белого камня.
Федор Федорович опять снисходительно улыбнулся.
– Должен вас разочаровать, – начал он. – Очень часто выдуманные легенды подгоняются под те или иные географические названия исключительно по фонетическому[2] сходству. Вот, например, протекает по северной части Московской области река Яхрома…
И он рассказал, что существует легенда: будто бы некая царица, гуляя по берегу реки, споткнулась и подвернула себе ногу. Слуги подхватили ее, повели под руки, она стонала и все повторяла: «Я хрома! Я хрома!» А на самом деле название реки идет от живших здесь до славян финских племен.
– Согласна, что царица выдумана, – настаивала Настасья Петровна, – а витязь с женой здесь действительно жили; их тут вместе и похоронили, а где похоронили, неизвестно.
– С дамами не спорят, – прямо-таки приторно-вежливо улыбнулся Федор Федорович.
Настасья Петровна обиделась и отошла к буфету мыть посуду.
Георгий Николаевич был всецело на ее стороне, но он твердо усвоил, что «с учеными не спорят», и, чтобы переменить разговор, упомянул о камне, принадлежавшем бабушке Дуне. Археолог сразу оживился. Он сказал, что мастера, строившие при князьях Андрее и Всеволоде, таких вычурно сложных узоров не высекали.
Вот почему во Владимире так заинтересовались тем рисунком, который прислал Георгий Николаевич. Очевидно, это следующая эпоха – сыновей Всеволода Большое Гнездо, но от их времени, первой четверти XIII века, сохранилась только нижняя часть собора в городе Суздале. Неужели этот высокохудожественный, тончайшего мастерства камень принадлежит той эпохе?
Через несколько дней Федор Федорович приедет сюда на грузовике, чтобы купить у старушки ее белый камень. Но одного камня мало, надо найти еще, надо организовать тут археологические раскопки по всем правилам науки. Однако начать их удастся только в следующем году.
Наконец он взял себя в руки и задумался, мысленно переносясь в далекие стародавние времена.
Каким был тот, лишенный наследства князь Константин? Что заставило его ради жизни в Ростове отказаться от великого княжения во Владимире?
Скупо говорится о нем в летописях; правда, летописец называет его Мудрым и Добрым, восхищается, как много строил он каменных и деревянных зданий.
И Георгий Николаевич, раздумывая о Константине, нашел ответы на свои вопросы: был Ростовский князь ученым и поэтом и любил огненной любовью тот город на берегу синего озера, где построил столько красы белокаменной, потому и не захотел его покинуть.
А ростовские бояре неустанно твердили ему: «Обидели тебя, обошли, обнажай меч, собирай рать, веди нас войной на своего брата захватчика Юрия…»
Георгий Николаевич стал переносить на бумагу свои мысли, потом прибежала Машунька звать его к обеду.
А ровно в два часа синие фигурки замелькали перед окнами его дома. Он вышел к ним за калитку.
Отряд, вооруженный, как и прежде, двумя лопатами, двумя ломами и топором, двинулся по радульской улице.
Вчера, когда ребята поддевали ломом очередной камень и приподнимали его, Георгий Николаевич принимал самое деятельное участие в их работе. Он опасался, что огромная тяжесть ненароком выскочит из мальчишечьих рук да отдавит чью-то ногу, и потому сам крепко держался обеими руками за край камня.
Сегодня он убедился, что мальчики надежно приноровились, действовали ловко и быстро.
Они подходили к очередному дому, стучались. На стук, выходили хозяева.
– Здравствуйте! Вам говорил Иван Никитич? Можно перевернуть ваш камень и посмотреть, какой он снизу?
– Что же, переворачивайте, коли охота.
– Раз-два – взяли!
Мальчики поддевали двумя ломами камень, ставили его на ребро; девочки счищали с нижней поверхности землю. Все смотрели, вздыхали, осторожно клали камень на место, благодарили хозяев, прощались с ними и шли к следующему дому.
Не за два дня, а за два часа они закончили проверку камней по всему Радулю. Ни на одном из шестнадцати ничего не было высечено, везде нижняя плоскость оказывалась неровной, едва обработанной долотом.
Но эти неудачи нисколько не разочаровали ребят. Подошли они к церкви.
Оставался последний белый камень, тот, на котором стоял угловой столб разрушенной паперти. Неужели тюкать ломами по кирпичам у основания столба? Сколько дней придется тюкать? Однако отступать не хотелось.
– Ну как, будем долбить? – спросил Георгий Николаевич.
– Будем! – упрямо буркнул Игорь и первый взял в руки лом.
Он ударил по столбу десять раз, передал лом Мише. Все мальчики и девочки поочередно потюкали по десять раз. Двое били, остальные смотрели. Кирпичи едва-едва крошились.
Когда вновь настала очередь Игоря, ямка в столбе была совсем неглубокой. С ломом в руках он повернулся к Георгию Николаевичу и спросил его:
– Ну как? Долбить?
Георгий Николаевич начал опасаться: этак у ребят выдолбится весь интерес к русской истории. Проклятый столб точно встал поперек дороги. И тут же он подумал: «Пока Петр Владимирович еще в больнице, вот как их занять: нужно исследовать ту заброшенную дорогу, которая проходила когда-то сзади церкви и кладбища, там, где на склоне с одного места песок сдувало, а на другое надувало».
– Ну вот что: я подумаю, каким еще способом можно опрокинуть столб, а пока хватит долбить, – сказал он. – Я хочу показать вам еще кое-что.
Они пошли за кладбищенскую ограду на песчаный косогор, но ничего заслуживающего внимания там не увидели. На скудной песчаной почве росли кое-где чахлые сосенки, сквозь песок пробивались серо-зеленые будылья полыни, такие же серо-зеленые и тусклые широкие листья мать-и-мачехи, еще какая-то чахлая травка. Направо, на пригорке, виднелись кусты Проклятого места; налево, внизу, в густом ольшанике, текла невидимая отсюда Нуругда. Косогор этот можно было назвать только печальным.
«А ведь именно где-то здесь после песчаной бури обнажались отесанные белые камни. Почему они валялись именно здесь? Неужели тут может прятаться какая-то тайна?»
Георгий Николаевич задавал эти вопросы самому себе, но задавал их вслух. И ребята внимательно слушали его рассуждения.
– Вы нам рассказывали, – робко начала Галя-кудрявая, – о витязе, который жил с молодой женой в тереме где-то возле Радуля. Может быть, вот здесь стоял тот терем? Вот здесь, где сейчас один песочек?
– А давайте узнаем, какой толщины слой песка, – предложил Миша. – У нас две лопаты, будем копать в двух местах.
Георгий Николаевич не видел ясной цели – для чего, собственно, копать? Пространство обширное, а двумя жалкими лопатами разве можно что-либо обнаружить? Впрочем, если тайна прячется под слоем песка, отчего же не выяснить толщину песчаного слоя? С этого надо начинать разведку.
Он взял лопату и очертил два прямоугольника размером со столик в его светелочке – так он обозначил контуры будущих ям. У геологов такие разведочные ямы называются шурфами. Один шурф он наметил выше по склону, другой – ниже.
Отряд разделился. Копать мягкий и рыхлый песок было куда веселее, чем долбить ломом кирпичный столб. Копали попеременно – один уставал, передавал лопату другому.
Через какой-нибудь час в одном из шурфов край лопаты наткнулся на твердую плотную глину. Толщина слоя песка оказалась совсем небольшая – меньше метра.
А с другим шурфом получился конфуз: копали, копали, и вдруг одна из стенок обвалилась. Да, во всяком деле нужна сноровка, а тут сам Георгий Николаевич оплошал. Он забыл – раз песок такой рыхлый, то при глубине шурфа больше метра нельзя его копать с вертикальными стенками, а надо выводить откосы.
– Ладно, завтра закончим, – сказал он, посмотрев на часы.
Игорь хотел продолжать копать, но Георгий Николаевич, не зная, чем ребята будут заняты завтра и послезавтра, настоял на своем, и они направились по домам.
Следующий день начался как обычно. Ребята с утра переправились через Клязьму, а Георгий Николаевич забрался в свою светелочку.
Сегодня у него работа спорилась. Писал он, писал, откладывал один исписанный лист бумаги, брался за второй, зачеркивал и вставлял отдельные слова и фразы и не разорвал ни одной страницы.
Он писал о том, какое смятение поднялось на Руси после смерти Всеволода Большое Гнездо. Одни держали сторону его старшего сына Константина, другие – сторону второго сына, Юрия. Простые люди жили в страхе, не знали, что с ними станется, толпами переходили от одного князя к другому.
Георгий Николаевич вписал такие слова летописца:
«Многие люди сюду и сюду отъезжаху мятущеся».
Одни недовольные стекались в Ростов, а другие недовольные – во Владимир. Юрий дважды собирал полки и вел их на полки брата Константина. Оба раза дело кончалось миром. Константин уступал и возвращался в Ростов, а Юрий возвращался во Владимир.
Как развивались события дальше, Георгий Николаевич не успел написать. До него донесся голос Настасьи Петровны:
– Простите, а вам он срочно нужен? Может быть, пойдете пока на Клязьму, выкупаетесь?
– Дедушка пишет книгу, к нему сейчас нельзя, – пищала Машунька.
Какой-то незнакомый мужской голос настаивал:
– Нужен, и очень срочно.
Георгий Николаевич приставил глаз к потайной дырочке в стенке и увидел низенького, худенького человечка в чесучовой разлетайке цвета топленого молока, в соломенной шляпе; толстые очки на крючковатом носу придавали всей миниатюрной фигурке незнакомца эдакий деловитый и даже свирепый вид.
Нет, он не из пионерского лагеря. Георгий Николаевич вышел из светелочки и направился к незнакомцу.
– Такси не нашел, пришлось добираться пешком. Прибыл из Владимира по вашему письму. Здравствуйте. – Незнакомец вложил узенькую ладошку в руку Георгия Николаевича и заговорил отрывисто, сухо, словно был чем-то недоволен. – Федор Федорович, – отрекомендовался он, произнеся свою фамилию нарочито невнятно. – Старший научный сотрудник… – Он назвал весьма солидное владимирское учреждение. – Мы все поразились приложенному к вашему письму рисунку. Прошу вас немедленно показать мне обнаруженный вами камень, но предупреждаю – спешу чрезвычайно. Под моим руководством возле Владимира ведутся археологические раскопки. Электричка идет в пятнадцать четырнадцать. Я должен уехать с нею.
– Да подождите, Федор Федорович, не спешите! Поедете со следующей, – взмолился Георгий Николаевич.
Сколько он хлопотал, сколько писал, что Радуль несомненно интереснейшее с исторической точки зрения место. Наконец-то явился археолог! С ним о стольком надо поговорить, посоветоваться, надо показать ему хотя бы Радульскую церковь. Хорошо бы устроить его беседу с ребятами. А он хочет поглядеть на камень бабушки Дуни и тут же исчезнуть.
– Нет-нет, я ни одного гостя не выпускаю без обеда. Через час обед, потом чай, – настаивала Настасья Петровна.
Георгий Николаевич заметил, что археолог вздрогнул и облизнулся. Он понял, что тот голоден, и намотал это себе на ус.
Оба они направились к бабушке Дуне.
Федор Федорович смешно семенил маленькими шажками и говорил, что ему необходимо как можно быстрее вернуться на раскопки древнефинского городища. Там могут быть обнаружены уникальные предметы, а копают старшеклассники, народ легкомысленный… Вдруг он застыл перед домом Ильи Михайловича.
– А любопытная резьба! Напоминает боярский терем. Особенно крыльцо! – воскликнул он. – Русалки, сказочные звери, витой растительный орнамент. Чувствуется в этих завитых стеблях, в этом повороте головы сказочной птицы, что здешние резчики по дереву заимствовали рисунок с белокаменных рельефов[1] двенадцатого-тринадцатого столетий.
Георгий Николаевич начал было рассказывать о радульских плотниках-умельцах – Илье Михайловиче, его покойном брате Павле и их отце.
– Все это очень интересно, но мне дорога каждая секунда, – всплеснул ручками Федор Федорович.
Он засеменил было дальше, но тут же застыл перед домом бабушки Дуни. Сложив свои узенькие ладошки, словно для молитвы и глядя на доску подзора под крышей, он воскликнул:
– Да знаете ли вы, что ни в одном музее нашей страны нет подобной доски с такой датой! Свыше полутораста лет доске!
Тут на крыльцо вышла бабушка Дуня. Она привыкла, что их односельчанин-писатель приводит к ней взрослых и ребят любоваться ее домом, ее знаменитой доской и всем тем, что находится внутри ее дома.
– Послушайте, гражданочка, продайте вашу доску нам во Владимир, любую цену дадим, только продайте, – с мольбой в голосе обратился Федор Федорович к бабушке Дуне. – Знаете, сколько посетителей ее увидят?
Старушка даже обиделась.
– А что мне ваши посетители? – заворчала она. – Я знаю, в городских залах пыль, духота али сырость, электричество день и ночь. Не видите вы, что ли, как изба моя над Клязьмой красуется? Тут на горке доску мою ветерок продувает, солнышко согревает, а крыша – от дождика защита. Мне за мое благолепие телку давали – я не променяла. А писатель своих гостей то и дело приводит… А вы говорите – продайте. Да изба моя останется без доски калека калекой.
– Безнадежное дело, – вставил Георгий Николаевич. Про себя он был очень доволен ответом бабушки Дуни.
– Когда-нибудь в следующий мой приезд попытаюсь уговорить эту скрягу, – шепнул ему Федор Федорович. – А сейчас для меня основное – не опоздать на электричку. Покажите мне наконец, где же тот белый камень!
Насчет скряги Георгий Николаевич не стал спорить. Он наступил на камень ногой и сказал:
– Вот он. – Потом обернулся к старушке и попросил ее: – Как бы нам на вашего льва посмотреть?
– Вы что же, каждый день мой порог переворачивать будете? – проворчала она, словно бы начиная сердиться.
– Да, хотел бы перевернуть, только сил у нас не хватит. – Георгий Николаевич обратился к Федору Федоровичу: – Мы ведь с вами вряд ли справимся? Вот тут недалеко школьники-туристы в палатках живут. Я их попрошу – они помогут. А сейчас пойдемте ко мне обедать. Пожалуйста, пойдемте, жена вас так приглашала. Пропустите электричку, поезжайте со следующей.
– Нет-нет, мне крайне необходимо ехать сейчас, – упрямо повторял Федор Федорович, облизывая губы и потирая живот. Как видно, в нем происходила борьба между археологическим долгом и желанием утолить голод. – Давайте попытаемся перевернуть вдвоем, вот и старушка поможет.
Но бабушка Дуня, ссылаясь на хворь под ложечкой, помогать решительно отказалась.
По счастью, в этот момент показался Илья Михайлович. Он подошел. Георгий Николаевич знаками объяснил ему, что надо делать. Радульский Илья Муромец опять потер ладонями, опять крякнул, нагнулся и разом перевернул камень.
Федор Федорович ахнул, тут же упал на колени и, забыв все на свете, точно сам закаменел; однако через минуту опомнился и, низко наклонившись над камнем, стал понемногу счищать ладошкой комья земли и при этом лихорадочно пыхтел. Он долго поочередно рассматривал все запутанные изгибы переплетающихся между собой львиных хвостов и языков, каждый каменный листик, каждый каменный цветок, потом вскочил, поглядел на Георгия Николаевича снизу вверх сквозь свои свирепой толщины очки и трагическим шепотом произнес:
– Настоящее белокаменное чудо!
– К какому времени вы относите камень? – спросил Георгий Николаевич.
– Боюсь сказать определенно, но полагаю, что это не последняя четверть двенадцатого века, а первая четверть тринадцатого, и тогда это потрясающее открытие, – сказал Федор Федорович. – Хочу показать фотографии другим специалистам, порыться в первоисточниках, в летописях.
Знаками он объяснил Илье Михайловичу, как поставить камень на ребро, как повернуть его наклонно, а сам, не боясь испачкать свою разлетайку, лег на траву на живот и несколько раз щелкнул фотоаппаратом.
Георгий Николаевич написал старику записку с просьбой повторить свой рассказ о белых камнях. Тот начал, как всегда, не торопясь, с сознанием собственного достоинства. Рассказал о песчаной буре, обнажившей за кладбищем кучу отесанных белых камней, о том, как радуляне перевозили камни к своим крылечкам, рассказал и об этом камне, с изображением льва, и о другом камне, с изображением витязя, куда-то исчезнувшем.
Федор Федорович сперва все поглядывал на часы, явно нервничая, потом махнул рукой и стал слушать внимательно.
Георгий Николаевич очень обрадовался. Он понял, что, увидев белокаменное чудо, археолог забыл о раскопках под Владимиром и теперь останется до следующей электрички.
Когда старик кончил свое неторопливое повествование, Федор Федорович резко повернулся к Георгию Николаевичу и заговорил с жаром первооткрывателя:
– Доска подзора великолепна, а камень совершенно уникален! И старушка столько лет прятала такое чудо, а люди видели только изнанку белокаменной плиты. Обратите внимание, с каким тонким вкусом и мастерством, с какой буйной фантазией камнесечец выбирал долотом фон на плоскости камня и целиком заполнял его переплетающимися между собой змеевидными стеблями-хвостами и стеблями-языками.
Федор Федорович сказал:
– А теперь пусть ваш знаменитый плотник поведет меня на то место, где лежали те белые камни
– Не лучше ли сперва отобедать? Жена вас так хотела угостить, – продолжал искушать его Георгий Николаевич. -
Пойдемте.
– Благодарю покорно. Должен признаться, я действительно с утра ничего не ел, – смущенно сказал археолог.
За обедом зашел разговор о происхождении села Радуль.
Федор Федорович сказал, что знает предание о витязе, поселившемся здесь с женой, и считает это предание не выдерживающим никакой исторической критики. Когда-то некий смышленый здешний житель задумался: откуда пошло название села? Вступили ему на ум слова – «радость», «радостный», «радужный», он и сочинил эту красивую, поэтичную, но абсолютно недостоверную легенду.
– Как – недостоверную! – воскликнула Настасья Петровна и переглянулась с мужем.
Федор Федорович посмотрел на нее с той снисходительной улыбочкой, с какой иной раз учитель глядит на шестиклассника, осмелившегося вступить с ним в спор.
Он заговорил о переселении славян в XI и XII веках.
В те времена в южнорусских степях жить стало невыносимо: набегали чуть ли не каждый год орды диких кочевников – сперва печенегов, позднее половцев; они жгли города и селения, а жителей убивали или в плен уводили. И тогда началось массовое переселение на север, в том числе в дремучие леса вдоль Клязьмы и ее притоков. В такую глушь враги не осмеливались пробираться.
Переселенцы несли в своих сердцах горькую тоску по разоренной покинутой родине, несли память о родных краях. И потому они называли прежними названиями те реки, города и селения, где копали новые землянки, где рубили новые избы, где запахивали раскорчеванные нивы.
И сейчас на севере и на юге имеются города с одинаковыми названиями. Таковы Переславль, Звенигород, Галич, Стародуб. И там и здесь текут реки Лыбедь, Трубеж, Почайна, Ирпёнь. Список таких парных названий можно продолжить. Так, на юге, в Черниговской области, на левом берегу Днепра, есть село Радуль весьма древнего происхождения. Тамошние переселенцы и перенесли в двенадцатом столетии сюда на берега Клязьмы свое милое душе название.
Федор Федорович добавил, что во время Отечественной войны ему, как разведчику, пришлось возле того Радуля ночью на плоту форсировать Днепр.
Георгий Николаевич искоса посмотрел на худосочного археолога и никак не мог представить его в каске, с автоматом, с ручными гранатами подкрадывающегося ползком на животе ко вражеским окопам. Впрочем, время идет, идет неумолимо вперед… И сам он сейчас нисколько не похож на когда-то молодцеватого военврача третьего ранга из медсанбата…
– Нет, вы нас все равно не убедите, – очень твердо сказала Настасья Петровна. – Здешние жители верят, и мы верим, что витязь с женой и дружиной действительно проплывали по Клязьме, остановились тут ночевать. И было витязю на душе радостно. Основал он наше живописное село и хотел построить храм или терем из белого камня.
Федор Федорович опять снисходительно улыбнулся.
– Должен вас разочаровать, – начал он. – Очень часто выдуманные легенды подгоняются под те или иные географические названия исключительно по фонетическому[2] сходству. Вот, например, протекает по северной части Московской области река Яхрома…
И он рассказал, что существует легенда: будто бы некая царица, гуляя по берегу реки, споткнулась и подвернула себе ногу. Слуги подхватили ее, повели под руки, она стонала и все повторяла: «Я хрома! Я хрома!» А на самом деле название реки идет от живших здесь до славян финских племен.
– Согласна, что царица выдумана, – настаивала Настасья Петровна, – а витязь с женой здесь действительно жили; их тут вместе и похоронили, а где похоронили, неизвестно.
– С дамами не спорят, – прямо-таки приторно-вежливо улыбнулся Федор Федорович.
Настасья Петровна обиделась и отошла к буфету мыть посуду.
Георгий Николаевич был всецело на ее стороне, но он твердо усвоил, что «с учеными не спорят», и, чтобы переменить разговор, упомянул о камне, принадлежавшем бабушке Дуне. Археолог сразу оживился. Он сказал, что мастера, строившие при князьях Андрее и Всеволоде, таких вычурно сложных узоров не высекали.
Вот почему во Владимире так заинтересовались тем рисунком, который прислал Георгий Николаевич. Очевидно, это следующая эпоха – сыновей Всеволода Большое Гнездо, но от их времени, первой четверти XIII века, сохранилась только нижняя часть собора в городе Суздале. Неужели этот высокохудожественный, тончайшего мастерства камень принадлежит той эпохе?
Через несколько дней Федор Федорович приедет сюда на грузовике, чтобы купить у старушки ее белый камень. Но одного камня мало, надо найти еще, надо организовать тут археологические раскопки по всем правилам науки. Однако начать их удастся только в следующем году.