Страница:
Сказание о волшебных письменах дождя и о возвращении глаз Хироном ослепленному герою-полубогу Фениксу
Еще багряный конь Утренник-Пирфорос не отошел от ночных яслей, когда юноши-герои и Асклепий накинули на плечи шкуры вепрей, надвинули их клыкастые головы на темя, взяли в руки пастушьи посохи и двинулись с Хироном в горы, на самую вершину Пелиона, чтобы прочесть при восходе Сириуса волшебные письмена дождя.
Никогда не спит соловей. И пока юные герои поднимались в полумгле лесами на вершину Пелиона, пел соловей -- и один, и другой, и третий -- пел о волшебных письменах дождя, которыми записано, как у девушки Филомелы отрезал свирепый насильник язык и как обратили ее боги в соловья, чтобы даром соловьиных песен вознаградить ее за исчезнувший человечий язык. С той поры опьяняющим зельем звуков исцеляла соловьиная песня тех, кто болен утратой.
Сказал Хирон своим питомцам:
-- Исцеляйте раны пением. О таком исцелении пением говорят нам письмена дождя.
Так взошли они на вершину Пелиона. Говорили пастухи овец:
-- Будто в эту пору, после восхода Сириуса, дождит Зевс-тучесобиратель. И в каплях волшебного дождя на Пелионе скрыты мысли Зевса. Кто прочтет их, тот будет мудр и счастлив.
Но Хирон, сын Крона, говорил своим питомцам иное:
-- Учитесь читать письмена дождя, как читают его птицы, звери и травы. На птичьем, зверином и травяном языке бегут с неба на землю дождевые письмена. Кто прочтет их, тот узнает тайны исцеления. Будут ему ведомы волшебные заговоры. Откроет он тайну каждой былинки и каждого корня, и листа и ягоды, и всех соков и плодов на деревьях, и станет он врачевателем смертных племен. Только знаки лучей не таятся в дожде. Язык солнца и звезд -- иной. Он -- для бессмертных. Кто прочтет знаки лучей, тот откроет тайну вечной жизни.
И сказал мальчик-бог Хирону:
-- Я хочу прочесть и знаки лучей.
Полубогу Фениксу выжгли глаза.
Тогда герой-полубог Пелей взял за руку друга и сказал:
-- Мы пойдем на Пелион, к учителю Хирону. Он -- исцелитель.
И пошли.
Осторожно ступал Феникс, подобно зрячему, вдруг попавшему ночью в незнакомое ему жилище, в котором темно.
И пришли Пелей и Феникс к Хирону.
-- Вот и я, отец,-- сказал Пелей.-- Я к тебе на Пелион из Калидона. Слыхал я о вашем Железном Вепре, но и Калидонский Вепрь был не хуже.
-- Рад тебе, что вернулся зрячим. Но с тобою, вижу, слепой Феникс.-- И Хирон заглянул в выжженные глаза слепого. Спросил:
-- Феникс, Феникс, где твои глаза? И ответил Феникс:
-- Я слеп.
И спросил Феникса Хирон:
-- Раньше, Феникс, ты не был слепым?
-- Я был зряч, Врачеватель. Но Хирон покачал головою:
-- Многим кажется, что они зрячи. А у них только слепота зрячести. При всей своей зрячести они слепцы. Не лучше ли тебе остаться слепым и познать, как слепой провидец Тиресий, зрячесть слепоты? Многие слепые более зрячи, чем не слепые.
Ответил Феникс:
-- Я хочу иметь свои глаза, Хирон, а не глаза богов, подателей прозрения. По мне, лучше своя слепота зрячести, чем чужая зрячесть слепоты. На мой краткий срок жизни мне было довольно и моих человечьих глаз.
-- Хорошо,-- сказал Хирон и повернул его лицом к солнцу.-- Стой и смотри, Феникс, в самое солнце. Смотри в самое солнце и люби солнце. Будешь любить солнце, и пошлет тебе Гелий свой солнечный глаз с неба. Но только умей любить солнце, крепко любить!
Стоит Феникс, смотрит Феникс в солнце, как велел ему Хирон. Щекочут лучи ему глазницы, и только.
Набежало облачко. Закрыло темно-сизое облачно солнечный блеск и свет. И ушло облачко.
А Феникс все смотрит в самое солнце да смотрит.
Долго смотрел Феникс.
-- Что же,-- спросил его Хирон,-- ты все еще слеп, Феникс?
-- Слеп, учитель.
-- Значит, мало ты любишь солнце. Люби больше, и пошлет тебе Гелий с неба свой солнечный глаз.
Снова стоял Феникс. Снова смотрел выжженными глазницами в самое солнце и все же оставался слепым.
Тогда отвел его Хирон к краю поляны, где обрыв, и сказал:
-- Не умеешь ты, Феникс, любить солнце жизни. Не получишь ты в дар, как счастливцы, от Гелия солнечных глаз с неба. Что ж, где дар с неба не падает, там надо счастья достигать трудом: не дар -- так только труд. Подожди до утра.
Ранним утром, когда голубка, как всегда, принесла Хирону в пещеру в своем зобе каплю амброзии, бережно принял на лепесток этот дар Гесперид чудесный врачеватель и, как жемчужину, скатил ту каплю бессмертия с лепестка в чашечку цветка, полную ночного нектара, и смешал их. Затем из груды драгоценных камней (а таких груд было немало на мху в пещере) выбрал опалы, голубую бирюзу и синие сапфиры. Взвесил их в горсти, перетер в каменной ступке пестом в порошок, обрызнул порошок россыпью песку золотого и месить стал эту смесь в розовом масле, эфирном, густом и легком. Из утренних фиалок, из полуденных роз, из вечерних нарциссов и ночных маттиол добывали это масло нимфы лугов и лесов. Стянулась смесь тестом. Два глаза вылепил из теста Хирон, вложил в каждый глаз по осколку кристалла и в каждом сделал по ямке. Совсем глаз как глаз, но еще слепой.
А вот влил в те ямки Хирон из чашечки цветка смесь амброзии с цветочным нектаром и сверху прикрыл те ямки каплей вина от первых лоз Диониса.
Стояли поодаль полубоги -- юные герои и красавица Меланиппа и смотрели.
Но рядом с врачевателем Хироном, распахнув так широко ресницы и не отрывая глаз от рук кентавра, стоял Асклепий -- мальчик-бог. Голубая змейка обвивала кисть ребенка, и с нею играли его пальцы.
А над обрывом, у края поляны, сидел слепой и слушал жизнь. Как много в ней неведомых ему прежде голосов!
Сказал Хирон:
-- Встань, слепой. Пойди навстречу своим глазам.
Встал Феникс и пошел на голос.
Он шел, а зелено-золотая муха кружилась, жужжала перед его- лицом, вглядываясь так любопытно, назойливо и жадно всеми своими мушиными глазами в глазницы слепого, в их свежие язвы меж струпьев век. Сердилась суетливая муха: так много хлопот в жизни у зелено-золотой мухи. И знать ей хотелось, и урвать ей хотелось: ведь мухе нужно!
Вложил Хирон в глазницы Феникса глаза и повернул его опять лицом к солнцу:
-- Смотри, Феникс.
И когда веселый солнечный луч кинулся шаловливо к глазам слепого, откусил Хирон осколком кристалла кончик луча, расщепил тот кончик надвое и впустил в оба глаза слепцу по лучику-отщепку. Заиграли золотые песчинки-искорки в глазу. Заголубел эмалью опал с бирюзою, засиял сапфир, напились лучики-отщепки вина и амброзии, опьянели, ударились о кристаллики, что вложил в ямки Хирон, и кинулись опрометью из глаз обратно к солнцу, перепутав пути.
И тут вскрикнул Феникс:
-- Ушла тьма от меня, Хирон! Я тебя вижу. Я прозрел. Но Хирон-врачеватель снова покачал головой, как прежде, и, смахнув с крупа конским хвостом зелено-золотую муху, сказал:
-- Еще рано. Это твой глаз видит солнце, а ты сам еще солнце не видишь. Не вошло оно в твое сердце, не осталось там горячим лучом. Только любящий солнце зряч. Но можно прожить и так, полузрячим. Чтобы стать зрячим, научись любить солнце, как любит солнце Асклепий.
Улыбнулся мальчик-бог, победитель Железного Вепря, в ответ на слова Хирона. Обнял конскую ногу бессмертного кентавра, прижался к ней и, запрокинув назад голову, сказал:
-- Да, отец, я и змейка -- мы любим солнце. И огромный Хирон, сын Крона, поднял человеческой ладонью мальчика с земли и посадил его себе на конскую спину. А потом так весело заржал человечьим ртом ему в утеху и пошел широкой иноходью с богом-ребенком на спине туда, вверх по тропе, в леса и луговины Пелиона. Тут крикнул Меланиппе Актеон:
-- Поскачем и мы, Меланиппа!-- и положил ей на спину ладонь, на то место, где ямка у конского крупа.
Сверкнули друг на друга глазами искоса Меланиппа и Актеон и взяли броском с места вскачь. Славный бросок, Хиронов! А вслед за ними вдогонку сорвались две птицы с дерева, а за птицами -- два Ветра. Да где им!
Разошлись герои и гости кто куда. Один Феникс остался на поляне. Опустился он одиноко на траву под платаном-исполином и задумался. Видят мир глаза, да не так видят его, как прежде, а еще и по-иному: невидимое видят; не одну простую правду видят, но и правду чудес. Верно, эти чудо-глаза -- не просто глаза. Но зачем ему видеть невидимое? Не титан он, не бог.
Лучше видеть мир попросту, как все зрячие.
И снова задумался прозревший Феникс.
Сказание о двух корнях познания
Медленно ступал Хирон с мальчиком-богом на конской спине. Он пытливо вглядывался в травы и часто останавливался, ощупывая ногой почву.
-- Что ты ищешь, отец?-- спросил Асклепий.
-- Я ищу целебные корни.
И вот, осторожно копнув копытом землю, вырвал он рукой из земли мохнатое растение.
-- Один корень я нашел,-- сказал Хирон,-- найдем и второй.
Вскоре в тенистом, глухом месте вырвал он еще один корень. Стряхнув с корней землю и омыв их в ключе, поскакал Хирон к самой вершине Пелиона, держа оба корня в руке.
Один корень был черен и короток, другой был белый и длинный.
На вершине Пелиона соскочил Асклепий со спины бессмертного кентавра, и оба присели на дерн -- кентавр Хирон и мальчик-бог Асклепий.
Неведомая Асклепию притягательная сила исходила от корней в руках Хирона, и жадно-любопытно смотрел на них мальчик-бог.
-- Вкуси от него,-- сказал Хирон и протянул Асклепию белый корень.
Откусил мальчик-бог и сказал:
-- Он сладок.
-- Это корень познания. Он сладок, но плоды его горьки.
И Хирон протянул ему второй корень:
-- Теперь вкуси и от этого.
Откусил Асклепий и от второго корня и, не выбрасывая куска изо рта, сказал:
-- Он горек. Но я буду есть, раз ты мне его дал, отец.-- И мальчик-бог съел кусок черного горького корня. И когда съел, сказал Хирону:-- Мне кажется, что он стал слаще.
-- И этот горький корень -- тоже корень познания,-- сказал Хирон.-- Но его плоды сладки.
Держа оба корня в руках, внимательно всматривался в них Асклепий. Затем, указав на сладкий корень, спросил мальчик-бог Хирона:
-- Что в нем? И ответил Хирон:
-- Радость мысли, побеждающей смерть.
-- Что же в горьком корне, отец?
-- Горечь мысли.
-- Расскажи мне об этих, корнях,-- попросил Асклепий Хирона.
И Хирон рассказал Асклепию:
-- Сладким породила мать-Земля Гея корень познания, и еще слаще были его плоды. Для радости своих детей создала она этот корень. Но боги постигли, что познание -- сила, и сделали его плоды горькими для людей. И когда из горьких плодов упали на почву семена, выросли из этих семян горькие корни познания, и отдали боги эти горькие корни смертным. Но когда из этих горьких корней выросли плоды, плоды оказались сладкими, и забрали боги эти плоды себе, оставив смертным только самые корни.
Смолкли и мудрый кентавр, и мальчик-бог; оба озирали землю с высоты Пелиона. Там вдали, на глубине, в стороне заката, земля постелила равнины меж нагорий для глаз-лучей солнца, и в том котле солнечных лучей все цвело, золотилось, пестрело и играло. Не залетали туда сердитые фракийские Ветры. Обширными плодовыми садами-рощами была богата там почва. Называли ту сторону Пчелиный Элизии.
А в стороне восхода срывались в море отвесные стены скал. Там виднелись оскалы ущелий и темная чаща. Там кругом бездорожье и свирепая пляска Вихрей. Туда слетались они для борьбы. В вечной свалке клубились и вздымались там тучи и гремели волны и камни. Жесткие колючие плоды росли там среди пут из лиан, и называли ту сторону Входом в тартар.
Сказал мальчик-бог:
-- Я понял: радость мысли дана бессмертным богам, но плоды ее горьки для смертных людей. Горечь мысли дана смертным, но плоды ее сладки для богов. Отец, я и для смертных сделаю сладкими плоды сладкого корня познания. Я исцелю их от смерти. Верну героев из аида. Отец, мне надо поскорее все познать, чтобы успеть это сделать вовремя.
Тогда поднял свое могучее тело Хирон от земли и весело крикнул:
-- В дорогу! Прыгай на спину Хирону, сыну Крона! В путь, к исцелению смертных от смерти! Ты -- веселый ребенок.
Сказание о Меланиппе, девушке-кентавре
Скачет Меланиппа. Ее рука на плече Актеона. Рука Актеона на крупе Меланиппы. Откинулась красавица девичьим торсом к конской спине, закинула другую руку за голову, смотрит в небо и взбивает копытами воздух. Не отстает юноша-герой. С нею он рядом несется прыжками, да какими! Скоком в конский скок. То взовьются оба до макушки дерева, то над речкой взлетят -- с берега на берег. Только высунет из воды голову наяда и прокричит им вслед:
"Добрый путь!", а они уже мелькнули над другой речкой.
Говорит лань лани: "Нам бы так!"
Говорит коршун коршуну: "Нам бы так!"
Только дуб вековой грозит им вдогонку, ворча: "Ух, доскачетесь, скакуны! Не такие на моем веку скакали. А куда доскакали? Все на ветер. А я вот стою. И кора у меня корою, и суки у меня суками, и желуди у меня желудями, и растет у меня год от года под корою летопись кольцами".
А в лесу топ и гуд от скачки юноши-героя и Меланиппы.
Прежде не с Актеоном, а с мальчиком-богом Асклепием убегала Меланиппа в горы. И как сейчас Актеон, так, бывало, тогда Асклепий, положив ладонь на изгиб конской спины Меланиппы, ускорял бег, чтобы не отстать от девушки-кентавра.
Но однажды посмотрела Меланиппа лукаво на мальчика-бегуна, скачущего с нею рядом, и рванулась вперед, высоко выбрасывая передние ноги в воздух и все усиливая резвость бега. Упираясь рукою о круп Меланиппы, несся рядом с ней мальчик-бог. И взяла Меланиппа Хиронову скорость, незнакомую еще мальчику-богу. И уже отрывалась его рука от подруги, уже отделялась от него Меланиппа, и, не выдерживая резвости бега, не зная, что может он нестись по воздуху, как боги, вскочил мальчик-бог прыжком впервые на конскую спину Меланиппы и обхватил руками ее девичий стан.
Дико вскрикнула Меланиппа, взвилась на дыбы, метнулась через поваленные деревья и понеслась в безумящей душу скачке по лесным дебрям.
Словно незримый огонь исходил от Асклепия и проникал в Меланиппу -- так вся горела она. Сжав бедрами конские бока и крепко обхватив подругу, мальчик-бог цепко сидел на ее конской спине, упиваясь бешенством бега. И с высокого, крутого берега кинулась Меланиппа в горную реку, окунулась и сбросила наездника в воду.
Как весело смеялся тогда Асклепий, выплыв на берег и дразня Меланиппу:
"Я объездил тебя, внучка Хирона! Бойся богов.-- Но потом вгляделся в нее и серьезно добавил:-- Но я так люблю тебя".
Тревожно-смущенным взглядом, без улыбки, строго смотрела на мальчика Меланиппа. Что-то поняла она в нем такое, чего не было у полубогов-героев и что было сильнее ее, вольной внучки титана Хирона. Удивилась, что он, ребенок, так могуч. Но понять до конца и высказать себе не могла. Не испытывала еще на себе юная титанида силу богов.
И хотя любила этого чудного мальчика-бога, но с тех пор не повторяла с ним скачки и в горы с ним не убегала.
Но и мальчик-бог что-то понял в ней и сам не звал ее на прогулку. Только как-то еще раз захотелось вскочить ему ей на спину, но Меланиппа сказала:
"Не надо меня покорять. Мы и так любим друг друга".
И Асклепий ей серьезно ответил:
"Любим. Поцелуй меня, Меланиппа".
И Меланиппа приподняла его девичьими руками к себе и поцеловала мальчика-бога.
И тогда он сказал ей:
"Ты другая, чем Окирроэ".
И сейчас, во время скачки с Актеоном, вспомнила Меланиппа о том бешеном беге с Асклепием и о его словах:
"Бойся богов". Что-то тревожило ее. И на всем скаку, оторвавшись от Актеона, внезапно остановилась она и замерла.
Золоторогая лань, сверкнув золотой искрой, перебежала им путь.
-- За ней, Меланиппа!-- крикнул охотник Актеон.
Не внял он тревожному крику подруги: "Стой! Не преследуй лань Артемиды!" -- устремился за ланью.
Все тело Меланиппы трепетало. Она врезалась передними копытами в землю и к чему-то прислушивалась.
Думала Меланиппа: не нимфа ли Эхо ей вторит? Но Эхо -- веселая. А топот был невеселый -- грозный. Прислушалась: смолк стук копыт.
Стала лакомиться Меланиппа молодыми орехами. Сорвала богатое лесное яблоко и легко побежала.
Снова тот же топот позади. И так близко. Но не приближается. Остановится Меланиппа -- и смолкнет топот. Поскачет -- и позади кто-то скачет незримый. И ни ближе, ни дальше. Так не скачет дикий кентавр. Тот ждать не будет: кинется к ней. Да уйдет она от кентавра.
Не возвращался Актеон. Увела его лань с Пелиона. И почуяла Меланиппа близость кого-то из богов Кронидов. Любят боги забавы.
Владыка вод мировых скакал за Меланиппой. Во мгновение мог настигнуть Меланиппу Посейдон. Повелел бы -- и камень или старый пень свалился бы ей под ногу. Но хотел бог вод позабавиться скачкой. Как мрак, тяжелый и огромный, скакал Посейдон за девушкой-кентавром, не открываясь ей. Гудели его копыта. И шарахались в сторону от него деревья на Пелионе.
К пещере Хирона неслась Меланиппа. По тяжкому грохоту копыт и выкликам речных нимф и ключей догадывалась она, кто ее преследует. И у самой поляны почувствовала, что уже догнал ее преследователь и дохнул ей огненным дыханием в спину. Но отважной была Меланиппа -- внучка титана. Не оцепенела от робости. Выскочила на поляну прямо навстречу Хирону. Вышел он как раз из пещеры на гуденье копыт моредержца и увидел самого Посейдона. Не укрыть бессмертному своего образа от другого бессмертного. И открылся Посейдон.
Брат стоял против брата. Оба они сыновья Крона -- и олимпиец Посейдон, и титан кентавр Хирон. А поодаль, у входа в пещеру, вся дрожа от бега, стояла Меланиппа.
-- Отступи перед богом, Хирон,-- сказал владыка вод.-- Отдай мне Меланиппу. Иль воздвигну я волну превыше Пелиона и затоплю его и твою пещеру. Будут волны гулять над нею. Будут нереиды качаться на волнах.
Ответил ему Хирон:
-- Священной клятвой Стиксом поклялись Крониды не вступать со мною, сыном Крона, в бой и жить с Хироном в дружбе и мире. Вам, богам, дан Олимп, мне -- Пелион. Что преступаешь ты клятвы богов? Есть сила превыше твоей силы. Ты властвуешь над водами мира -- я познаю мир и учу познанию других.
И гневно возразил мудрому кентавру владыка вод:
-- Не учи смертных знанию богов. Горьким будет для них это знание.
И как раз тогда, когда это говорил олимпиец, выходил из лесу мальчик-бог Асклепий. Услышал он слова Посейдона и, став между могучим богом и Меланиппой, смотря бесстрашно в глаза свирепому Крониду, сказал:
-- Говоришь, горьким будет для смертных познание? Я сделаю его для них сладким. Не простирай своей силы на Меланнипу. Асклепий охраняет ее. И я бог, как и ты.
И увидел владыка вод, как мгновенно озарился Олимп при словах мальчика-бога, и, исполненный ярости, отколол мощным ударом ноги край уступа, века нависавшего близ пещеры Хирона, и, ринув его в пропасть, исчез в грохоте обвала с Пелиона.
Сказание о мысли Асклепия у грота речной нимфы Окирроэ
У грота близ потока, где пестовала Окирроэ Асклепия, сказал ей мальчик-бог, победитель Железного Вепря:
-- Окирроэ, я рожден в огне костра, в котором Аполлон сжигал мою мать, титаниду Корониду. Меня вырвал Аполлон из огня и принес к тебе, Окирроэ. Ты кормишь героев сырым сердцем вепрей и львов и мозгом медведей, чтобы отважными были их сердца и мысли. Но мне не нужны сердца львов. Мое сердце забилось в огне. Оно огненное. О, как часто я чувствую, будто я ношу солнце в груди! Не хочу я называться богом. Я хочу называться титаном.
Сказала Окирроэ:
-- Ты растешь, как бог, перегоняя время. Вчера ты был намного ниже.
И ответил Окирроэ мальчик-бог:
-- Мне надо спешить с ростом, Окирроэ. Некогда мне быть маленьким. Надо сразу вырасти в большого титана. Моя мать титанида, и я чувствую, что я тоже титан и только так себе бог. Я -- такой, как Хирон. Вчера я вкусил два корня познания на Пелионе. И сказал мне Хирон: "Один корень познания сладок, но плоды его горьки. Другой корень познания горек, но плоды его сладки. Выбирай". И теперь я, Асклепий вчерашний, кажусь уже себе маленьким. Я, Асклепий сегодняшний, со вчера на сегодня вырос: вижу то, что вчера не видел, слышу то, что вчера не слышал. И себя сегодня я вижу другим... Окирроэ, знаешь ты язык птиц и зверей? Могла бы ты с ними говорить?
Сказала Окирроэ:
-- Из моего потока пьют воду и звери, и птицы. Мне внятны их желания и чувства. Но слов их не знаю. И без языка мы друг друга понимаем.
-- Окирроэ, я сегодня узнал их язык! Видел, как в лесу, в одряхлевшем, высохшем дереве, умирала дриада. Дерево было без листьев, немое и голое, а крутом все звенело от зеленого смеха листвы. Я услышал, что сказал заяц зайчихе, когда умирала дриада. Не хотела она умирать. Из юной и прекрасной, как ты, у меня на глазах она стала старухой, вся сморщилась, ссохлась -- и казалась не дриадой, а куском коры, отпавшим от трухлявого дерева... Сказал заяц зайчихе, что заяц живет вчетверо дольше вороны, а ворон живет втрое дольше зайца; птица-феникс живет девять сроков, отведенных черному ворону, а дриада -- только в десять раз дольше феникса. Это очень мало, Окирроэ... Окирроэ! Когда я буду большим титаном, я решил сделать смертных героев бессмертными. Уйдут они в мир мертвой жизни -- я верну их к жизни живой. Но богом я быть не хочу.
Закрыла Окирроэ благоухающей ладонью рот мальчика-бога и сказала:
-- Опасно богу не хотеть быть богом. Опасно называться титаном. Крониды их ненавидят, и Зевс низверг их молниями. Молчи о титанах, Асклепий, как молчит сын Крона Хирон. Боги все слышат и мысли читают.
Ответил, смеясь, Асклепий:
-- Они могут прочесть мысли смертного. Я не смертный. Не прочел Кронид мысль Прометея[20].
Но Кронид на Олимпе слышал слова мальчика-бога. Давно заметил с Олимпа Кронид, как любит Асклепия-ребенка Хирон, и решил испытать мысль и мощь мальчика-бога.
Большими открытыми глазами ребенка смотрел Асклепий пытливо в мир живой жизни. Казалось, что глаза его всегда удивляются чуду жизни. Но что-то грозное, как безмолвный гнев, как предвестие великой бури, стояло в этих широко открытых глазах ребенка.
Сам того не зная, он жалел. Но в глазах его была не жалость. Было в них нечто другое -- то, что так любил в них Хирон: понимание и солнечный свет -благодатный, изливающийся в жизнь, полный огня и тепла. И казалось, будто все уже понял Асклепий.
Песня Окирроэ об Ойгле-Корониде, дочери огненного Флегия, и о белом вороне
Сказал Асклепий, победитель Железного Вепря:
-- Расскажи мне, Окирроэ, кто я.
О, если бы Окирроэ не знала! Не стала бы она тогда Гиппой. А ведь Гиппа -- только кобылица. Но пока Окирроэ -- речная нимфа.
И запела Окирроэ песню:
-- Близ Бойбейского озера, или там, у ключей Амироса, или там, где близ Трикке протекал Лефей, где к морю гранитные ворота, где оливы, и яблони, и груши, где лимонные и апельсиновые рощи, родила сверкающая Ойгла, по прозванию Коронида, Асклепия.
И узнал только белый ворон, от кого родила Коронида.
Если б не было голоса у ворона, если б не был ворон дозорщиком, остался бы ворон белым, не пылал бы костер Корониды, не рожала бы она в огне младенца.
Там, где горный вал отделяет от равнин Фессалии море, где за Оссой склон у Агийи, у подножия хребта Пелиона,-- там жила Ойгла-Коронида, дочь огненного Флегия-титана, из племени непримиримых...
Так пела Окирроэ, и слушал ее песню мальчик-бог. Сказал:
-- Спой мне не такую песню, а другую. Расскажи мне, кто мой отец?
Тяжко вздохнула Окирроэ, задумалась -- и вот потекла ее речь:
-- Когда ворон был еще белым и был вещим спутником Аполлона, встретил юноша-бог Аполлон близ подножия Пелиона титаниду Ойглу-Корониду. И таким золотым и солнечным предстал он пред дочерью Огненного, что не убежала от него Коронида, и обласкал он ее солнечным сиянием. Говорили кругом -- от Дельф, приюта Аполлона, до Оссы, Пелиона и Олимпа, что понесла она дитя от Аполлона.
Был у матери-Земли Геи и Урана сын титан, по имени Исхий-Силач. Укрывался он от глаз победителей Кронидов в лесах Пелиона, и считали его древолюди-лапиты сыном их вождя, муже-ели Элатона. Был он другом Огненного Флегия и спутником лесным Корониды, когда в тень листвы уходила она от зноя. И не знал Аполлон, что соперником был ему лесной титан Исхий.
Летал по лесам Пелиона посланцем Аполлона белый ворон. Переносил он с Пелиона вести в Дельфы. И однажды увидел ворон, как встретились Коронида с Исхием-титаном в темном бору. Разболтал об этой встрече белый ворон по лесу. Раззвонили рассказ ворона листья листьям, прокатился звон рокотом-потоком по горным ручьям и пошел гулять от горы к горе, по прогалинам и щелям, пока снова не дошел до белого ворона. Как услышал белый ворон то, о чем сам же разболтал по лесу, не узнал он своего рассказа -- такое услышал он с высокого вяза о встрече Корониды с Исхием. Полетел ворон в Дельфы к Аполлону -- пересказать ему слыханно-неслыханное: Исхию-лапиту предпочла Коронида Аполлона, опасалась, что покинет ее дельфийский бог.
Так стал ворон вестником злосчастья.
Разъярился Дельфиец. Пронесся грозно по Пелиону в поисках Исхия-лапита и поразил его золотой стрелой на пороге обиталища Флегия-титана. Но боя с самим Флегием не принял. Устремился на поиски Ойглы-Корониды.
Нашел он ее у Бойбейского озера, не могла роженица-титанида укрыться от бога. Выбросил Аполлон из колчана свои золотые стрелы на землю, словно частоколом окружил ими Корониду, и от солнечных стрел поднялось вокруг нее пламя.
Еще багряный конь Утренник-Пирфорос не отошел от ночных яслей, когда юноши-герои и Асклепий накинули на плечи шкуры вепрей, надвинули их клыкастые головы на темя, взяли в руки пастушьи посохи и двинулись с Хироном в горы, на самую вершину Пелиона, чтобы прочесть при восходе Сириуса волшебные письмена дождя.
Никогда не спит соловей. И пока юные герои поднимались в полумгле лесами на вершину Пелиона, пел соловей -- и один, и другой, и третий -- пел о волшебных письменах дождя, которыми записано, как у девушки Филомелы отрезал свирепый насильник язык и как обратили ее боги в соловья, чтобы даром соловьиных песен вознаградить ее за исчезнувший человечий язык. С той поры опьяняющим зельем звуков исцеляла соловьиная песня тех, кто болен утратой.
Сказал Хирон своим питомцам:
-- Исцеляйте раны пением. О таком исцелении пением говорят нам письмена дождя.
Так взошли они на вершину Пелиона. Говорили пастухи овец:
-- Будто в эту пору, после восхода Сириуса, дождит Зевс-тучесобиратель. И в каплях волшебного дождя на Пелионе скрыты мысли Зевса. Кто прочтет их, тот будет мудр и счастлив.
Но Хирон, сын Крона, говорил своим питомцам иное:
-- Учитесь читать письмена дождя, как читают его птицы, звери и травы. На птичьем, зверином и травяном языке бегут с неба на землю дождевые письмена. Кто прочтет их, тот узнает тайны исцеления. Будут ему ведомы волшебные заговоры. Откроет он тайну каждой былинки и каждого корня, и листа и ягоды, и всех соков и плодов на деревьях, и станет он врачевателем смертных племен. Только знаки лучей не таятся в дожде. Язык солнца и звезд -- иной. Он -- для бессмертных. Кто прочтет знаки лучей, тот откроет тайну вечной жизни.
И сказал мальчик-бог Хирону:
-- Я хочу прочесть и знаки лучей.
Полубогу Фениксу выжгли глаза.
Тогда герой-полубог Пелей взял за руку друга и сказал:
-- Мы пойдем на Пелион, к учителю Хирону. Он -- исцелитель.
И пошли.
Осторожно ступал Феникс, подобно зрячему, вдруг попавшему ночью в незнакомое ему жилище, в котором темно.
И пришли Пелей и Феникс к Хирону.
-- Вот и я, отец,-- сказал Пелей.-- Я к тебе на Пелион из Калидона. Слыхал я о вашем Железном Вепре, но и Калидонский Вепрь был не хуже.
-- Рад тебе, что вернулся зрячим. Но с тобою, вижу, слепой Феникс.-- И Хирон заглянул в выжженные глаза слепого. Спросил:
-- Феникс, Феникс, где твои глаза? И ответил Феникс:
-- Я слеп.
И спросил Феникса Хирон:
-- Раньше, Феникс, ты не был слепым?
-- Я был зряч, Врачеватель. Но Хирон покачал головою:
-- Многим кажется, что они зрячи. А у них только слепота зрячести. При всей своей зрячести они слепцы. Не лучше ли тебе остаться слепым и познать, как слепой провидец Тиресий, зрячесть слепоты? Многие слепые более зрячи, чем не слепые.
Ответил Феникс:
-- Я хочу иметь свои глаза, Хирон, а не глаза богов, подателей прозрения. По мне, лучше своя слепота зрячести, чем чужая зрячесть слепоты. На мой краткий срок жизни мне было довольно и моих человечьих глаз.
-- Хорошо,-- сказал Хирон и повернул его лицом к солнцу.-- Стой и смотри, Феникс, в самое солнце. Смотри в самое солнце и люби солнце. Будешь любить солнце, и пошлет тебе Гелий свой солнечный глаз с неба. Но только умей любить солнце, крепко любить!
Стоит Феникс, смотрит Феникс в солнце, как велел ему Хирон. Щекочут лучи ему глазницы, и только.
Набежало облачко. Закрыло темно-сизое облачно солнечный блеск и свет. И ушло облачко.
А Феникс все смотрит в самое солнце да смотрит.
Долго смотрел Феникс.
-- Что же,-- спросил его Хирон,-- ты все еще слеп, Феникс?
-- Слеп, учитель.
-- Значит, мало ты любишь солнце. Люби больше, и пошлет тебе Гелий с неба свой солнечный глаз.
Снова стоял Феникс. Снова смотрел выжженными глазницами в самое солнце и все же оставался слепым.
Тогда отвел его Хирон к краю поляны, где обрыв, и сказал:
-- Не умеешь ты, Феникс, любить солнце жизни. Не получишь ты в дар, как счастливцы, от Гелия солнечных глаз с неба. Что ж, где дар с неба не падает, там надо счастья достигать трудом: не дар -- так только труд. Подожди до утра.
Ранним утром, когда голубка, как всегда, принесла Хирону в пещеру в своем зобе каплю амброзии, бережно принял на лепесток этот дар Гесперид чудесный врачеватель и, как жемчужину, скатил ту каплю бессмертия с лепестка в чашечку цветка, полную ночного нектара, и смешал их. Затем из груды драгоценных камней (а таких груд было немало на мху в пещере) выбрал опалы, голубую бирюзу и синие сапфиры. Взвесил их в горсти, перетер в каменной ступке пестом в порошок, обрызнул порошок россыпью песку золотого и месить стал эту смесь в розовом масле, эфирном, густом и легком. Из утренних фиалок, из полуденных роз, из вечерних нарциссов и ночных маттиол добывали это масло нимфы лугов и лесов. Стянулась смесь тестом. Два глаза вылепил из теста Хирон, вложил в каждый глаз по осколку кристалла и в каждом сделал по ямке. Совсем глаз как глаз, но еще слепой.
А вот влил в те ямки Хирон из чашечки цветка смесь амброзии с цветочным нектаром и сверху прикрыл те ямки каплей вина от первых лоз Диониса.
Стояли поодаль полубоги -- юные герои и красавица Меланиппа и смотрели.
Но рядом с врачевателем Хироном, распахнув так широко ресницы и не отрывая глаз от рук кентавра, стоял Асклепий -- мальчик-бог. Голубая змейка обвивала кисть ребенка, и с нею играли его пальцы.
А над обрывом, у края поляны, сидел слепой и слушал жизнь. Как много в ней неведомых ему прежде голосов!
Сказал Хирон:
-- Встань, слепой. Пойди навстречу своим глазам.
Встал Феникс и пошел на голос.
Он шел, а зелено-золотая муха кружилась, жужжала перед его- лицом, вглядываясь так любопытно, назойливо и жадно всеми своими мушиными глазами в глазницы слепого, в их свежие язвы меж струпьев век. Сердилась суетливая муха: так много хлопот в жизни у зелено-золотой мухи. И знать ей хотелось, и урвать ей хотелось: ведь мухе нужно!
Вложил Хирон в глазницы Феникса глаза и повернул его опять лицом к солнцу:
-- Смотри, Феникс.
И когда веселый солнечный луч кинулся шаловливо к глазам слепого, откусил Хирон осколком кристалла кончик луча, расщепил тот кончик надвое и впустил в оба глаза слепцу по лучику-отщепку. Заиграли золотые песчинки-искорки в глазу. Заголубел эмалью опал с бирюзою, засиял сапфир, напились лучики-отщепки вина и амброзии, опьянели, ударились о кристаллики, что вложил в ямки Хирон, и кинулись опрометью из глаз обратно к солнцу, перепутав пути.
И тут вскрикнул Феникс:
-- Ушла тьма от меня, Хирон! Я тебя вижу. Я прозрел. Но Хирон-врачеватель снова покачал головой, как прежде, и, смахнув с крупа конским хвостом зелено-золотую муху, сказал:
-- Еще рано. Это твой глаз видит солнце, а ты сам еще солнце не видишь. Не вошло оно в твое сердце, не осталось там горячим лучом. Только любящий солнце зряч. Но можно прожить и так, полузрячим. Чтобы стать зрячим, научись любить солнце, как любит солнце Асклепий.
Улыбнулся мальчик-бог, победитель Железного Вепря, в ответ на слова Хирона. Обнял конскую ногу бессмертного кентавра, прижался к ней и, запрокинув назад голову, сказал:
-- Да, отец, я и змейка -- мы любим солнце. И огромный Хирон, сын Крона, поднял человеческой ладонью мальчика с земли и посадил его себе на конскую спину. А потом так весело заржал человечьим ртом ему в утеху и пошел широкой иноходью с богом-ребенком на спине туда, вверх по тропе, в леса и луговины Пелиона. Тут крикнул Меланиппе Актеон:
-- Поскачем и мы, Меланиппа!-- и положил ей на спину ладонь, на то место, где ямка у конского крупа.
Сверкнули друг на друга глазами искоса Меланиппа и Актеон и взяли броском с места вскачь. Славный бросок, Хиронов! А вслед за ними вдогонку сорвались две птицы с дерева, а за птицами -- два Ветра. Да где им!
Разошлись герои и гости кто куда. Один Феникс остался на поляне. Опустился он одиноко на траву под платаном-исполином и задумался. Видят мир глаза, да не так видят его, как прежде, а еще и по-иному: невидимое видят; не одну простую правду видят, но и правду чудес. Верно, эти чудо-глаза -- не просто глаза. Но зачем ему видеть невидимое? Не титан он, не бог.
Лучше видеть мир попросту, как все зрячие.
И снова задумался прозревший Феникс.
Сказание о двух корнях познания
Медленно ступал Хирон с мальчиком-богом на конской спине. Он пытливо вглядывался в травы и часто останавливался, ощупывая ногой почву.
-- Что ты ищешь, отец?-- спросил Асклепий.
-- Я ищу целебные корни.
И вот, осторожно копнув копытом землю, вырвал он рукой из земли мохнатое растение.
-- Один корень я нашел,-- сказал Хирон,-- найдем и второй.
Вскоре в тенистом, глухом месте вырвал он еще один корень. Стряхнув с корней землю и омыв их в ключе, поскакал Хирон к самой вершине Пелиона, держа оба корня в руке.
Один корень был черен и короток, другой был белый и длинный.
На вершине Пелиона соскочил Асклепий со спины бессмертного кентавра, и оба присели на дерн -- кентавр Хирон и мальчик-бог Асклепий.
Неведомая Асклепию притягательная сила исходила от корней в руках Хирона, и жадно-любопытно смотрел на них мальчик-бог.
-- Вкуси от него,-- сказал Хирон и протянул Асклепию белый корень.
Откусил мальчик-бог и сказал:
-- Он сладок.
-- Это корень познания. Он сладок, но плоды его горьки.
И Хирон протянул ему второй корень:
-- Теперь вкуси и от этого.
Откусил Асклепий и от второго корня и, не выбрасывая куска изо рта, сказал:
-- Он горек. Но я буду есть, раз ты мне его дал, отец.-- И мальчик-бог съел кусок черного горького корня. И когда съел, сказал Хирону:-- Мне кажется, что он стал слаще.
-- И этот горький корень -- тоже корень познания,-- сказал Хирон.-- Но его плоды сладки.
Держа оба корня в руках, внимательно всматривался в них Асклепий. Затем, указав на сладкий корень, спросил мальчик-бог Хирона:
-- Что в нем? И ответил Хирон:
-- Радость мысли, побеждающей смерть.
-- Что же в горьком корне, отец?
-- Горечь мысли.
-- Расскажи мне об этих, корнях,-- попросил Асклепий Хирона.
И Хирон рассказал Асклепию:
-- Сладким породила мать-Земля Гея корень познания, и еще слаще были его плоды. Для радости своих детей создала она этот корень. Но боги постигли, что познание -- сила, и сделали его плоды горькими для людей. И когда из горьких плодов упали на почву семена, выросли из этих семян горькие корни познания, и отдали боги эти горькие корни смертным. Но когда из этих горьких корней выросли плоды, плоды оказались сладкими, и забрали боги эти плоды себе, оставив смертным только самые корни.
Смолкли и мудрый кентавр, и мальчик-бог; оба озирали землю с высоты Пелиона. Там вдали, на глубине, в стороне заката, земля постелила равнины меж нагорий для глаз-лучей солнца, и в том котле солнечных лучей все цвело, золотилось, пестрело и играло. Не залетали туда сердитые фракийские Ветры. Обширными плодовыми садами-рощами была богата там почва. Называли ту сторону Пчелиный Элизии.
А в стороне восхода срывались в море отвесные стены скал. Там виднелись оскалы ущелий и темная чаща. Там кругом бездорожье и свирепая пляска Вихрей. Туда слетались они для борьбы. В вечной свалке клубились и вздымались там тучи и гремели волны и камни. Жесткие колючие плоды росли там среди пут из лиан, и называли ту сторону Входом в тартар.
Сказал мальчик-бог:
-- Я понял: радость мысли дана бессмертным богам, но плоды ее горьки для смертных людей. Горечь мысли дана смертным, но плоды ее сладки для богов. Отец, я и для смертных сделаю сладкими плоды сладкого корня познания. Я исцелю их от смерти. Верну героев из аида. Отец, мне надо поскорее все познать, чтобы успеть это сделать вовремя.
Тогда поднял свое могучее тело Хирон от земли и весело крикнул:
-- В дорогу! Прыгай на спину Хирону, сыну Крона! В путь, к исцелению смертных от смерти! Ты -- веселый ребенок.
Сказание о Меланиппе, девушке-кентавре
Скачет Меланиппа. Ее рука на плече Актеона. Рука Актеона на крупе Меланиппы. Откинулась красавица девичьим торсом к конской спине, закинула другую руку за голову, смотрит в небо и взбивает копытами воздух. Не отстает юноша-герой. С нею он рядом несется прыжками, да какими! Скоком в конский скок. То взовьются оба до макушки дерева, то над речкой взлетят -- с берега на берег. Только высунет из воды голову наяда и прокричит им вслед:
"Добрый путь!", а они уже мелькнули над другой речкой.
Говорит лань лани: "Нам бы так!"
Говорит коршун коршуну: "Нам бы так!"
Только дуб вековой грозит им вдогонку, ворча: "Ух, доскачетесь, скакуны! Не такие на моем веку скакали. А куда доскакали? Все на ветер. А я вот стою. И кора у меня корою, и суки у меня суками, и желуди у меня желудями, и растет у меня год от года под корою летопись кольцами".
А в лесу топ и гуд от скачки юноши-героя и Меланиппы.
Прежде не с Актеоном, а с мальчиком-богом Асклепием убегала Меланиппа в горы. И как сейчас Актеон, так, бывало, тогда Асклепий, положив ладонь на изгиб конской спины Меланиппы, ускорял бег, чтобы не отстать от девушки-кентавра.
Но однажды посмотрела Меланиппа лукаво на мальчика-бегуна, скачущего с нею рядом, и рванулась вперед, высоко выбрасывая передние ноги в воздух и все усиливая резвость бега. Упираясь рукою о круп Меланиппы, несся рядом с ней мальчик-бог. И взяла Меланиппа Хиронову скорость, незнакомую еще мальчику-богу. И уже отрывалась его рука от подруги, уже отделялась от него Меланиппа, и, не выдерживая резвости бега, не зная, что может он нестись по воздуху, как боги, вскочил мальчик-бог прыжком впервые на конскую спину Меланиппы и обхватил руками ее девичий стан.
Дико вскрикнула Меланиппа, взвилась на дыбы, метнулась через поваленные деревья и понеслась в безумящей душу скачке по лесным дебрям.
Словно незримый огонь исходил от Асклепия и проникал в Меланиппу -- так вся горела она. Сжав бедрами конские бока и крепко обхватив подругу, мальчик-бог цепко сидел на ее конской спине, упиваясь бешенством бега. И с высокого, крутого берега кинулась Меланиппа в горную реку, окунулась и сбросила наездника в воду.
Как весело смеялся тогда Асклепий, выплыв на берег и дразня Меланиппу:
"Я объездил тебя, внучка Хирона! Бойся богов.-- Но потом вгляделся в нее и серьезно добавил:-- Но я так люблю тебя".
Тревожно-смущенным взглядом, без улыбки, строго смотрела на мальчика Меланиппа. Что-то поняла она в нем такое, чего не было у полубогов-героев и что было сильнее ее, вольной внучки титана Хирона. Удивилась, что он, ребенок, так могуч. Но понять до конца и высказать себе не могла. Не испытывала еще на себе юная титанида силу богов.
И хотя любила этого чудного мальчика-бога, но с тех пор не повторяла с ним скачки и в горы с ним не убегала.
Но и мальчик-бог что-то понял в ней и сам не звал ее на прогулку. Только как-то еще раз захотелось вскочить ему ей на спину, но Меланиппа сказала:
"Не надо меня покорять. Мы и так любим друг друга".
И Асклепий ей серьезно ответил:
"Любим. Поцелуй меня, Меланиппа".
И Меланиппа приподняла его девичьими руками к себе и поцеловала мальчика-бога.
И тогда он сказал ей:
"Ты другая, чем Окирроэ".
И сейчас, во время скачки с Актеоном, вспомнила Меланиппа о том бешеном беге с Асклепием и о его словах:
"Бойся богов". Что-то тревожило ее. И на всем скаку, оторвавшись от Актеона, внезапно остановилась она и замерла.
Золоторогая лань, сверкнув золотой искрой, перебежала им путь.
-- За ней, Меланиппа!-- крикнул охотник Актеон.
Не внял он тревожному крику подруги: "Стой! Не преследуй лань Артемиды!" -- устремился за ланью.
Все тело Меланиппы трепетало. Она врезалась передними копытами в землю и к чему-то прислушивалась.
Думала Меланиппа: не нимфа ли Эхо ей вторит? Но Эхо -- веселая. А топот был невеселый -- грозный. Прислушалась: смолк стук копыт.
Стала лакомиться Меланиппа молодыми орехами. Сорвала богатое лесное яблоко и легко побежала.
Снова тот же топот позади. И так близко. Но не приближается. Остановится Меланиппа -- и смолкнет топот. Поскачет -- и позади кто-то скачет незримый. И ни ближе, ни дальше. Так не скачет дикий кентавр. Тот ждать не будет: кинется к ней. Да уйдет она от кентавра.
Не возвращался Актеон. Увела его лань с Пелиона. И почуяла Меланиппа близость кого-то из богов Кронидов. Любят боги забавы.
Владыка вод мировых скакал за Меланиппой. Во мгновение мог настигнуть Меланиппу Посейдон. Повелел бы -- и камень или старый пень свалился бы ей под ногу. Но хотел бог вод позабавиться скачкой. Как мрак, тяжелый и огромный, скакал Посейдон за девушкой-кентавром, не открываясь ей. Гудели его копыта. И шарахались в сторону от него деревья на Пелионе.
К пещере Хирона неслась Меланиппа. По тяжкому грохоту копыт и выкликам речных нимф и ключей догадывалась она, кто ее преследует. И у самой поляны почувствовала, что уже догнал ее преследователь и дохнул ей огненным дыханием в спину. Но отважной была Меланиппа -- внучка титана. Не оцепенела от робости. Выскочила на поляну прямо навстречу Хирону. Вышел он как раз из пещеры на гуденье копыт моредержца и увидел самого Посейдона. Не укрыть бессмертному своего образа от другого бессмертного. И открылся Посейдон.
Брат стоял против брата. Оба они сыновья Крона -- и олимпиец Посейдон, и титан кентавр Хирон. А поодаль, у входа в пещеру, вся дрожа от бега, стояла Меланиппа.
-- Отступи перед богом, Хирон,-- сказал владыка вод.-- Отдай мне Меланиппу. Иль воздвигну я волну превыше Пелиона и затоплю его и твою пещеру. Будут волны гулять над нею. Будут нереиды качаться на волнах.
Ответил ему Хирон:
-- Священной клятвой Стиксом поклялись Крониды не вступать со мною, сыном Крона, в бой и жить с Хироном в дружбе и мире. Вам, богам, дан Олимп, мне -- Пелион. Что преступаешь ты клятвы богов? Есть сила превыше твоей силы. Ты властвуешь над водами мира -- я познаю мир и учу познанию других.
И гневно возразил мудрому кентавру владыка вод:
-- Не учи смертных знанию богов. Горьким будет для них это знание.
И как раз тогда, когда это говорил олимпиец, выходил из лесу мальчик-бог Асклепий. Услышал он слова Посейдона и, став между могучим богом и Меланиппой, смотря бесстрашно в глаза свирепому Крониду, сказал:
-- Говоришь, горьким будет для смертных познание? Я сделаю его для них сладким. Не простирай своей силы на Меланнипу. Асклепий охраняет ее. И я бог, как и ты.
И увидел владыка вод, как мгновенно озарился Олимп при словах мальчика-бога, и, исполненный ярости, отколол мощным ударом ноги край уступа, века нависавшего близ пещеры Хирона, и, ринув его в пропасть, исчез в грохоте обвала с Пелиона.
Сказание о мысли Асклепия у грота речной нимфы Окирроэ
У грота близ потока, где пестовала Окирроэ Асклепия, сказал ей мальчик-бог, победитель Железного Вепря:
-- Окирроэ, я рожден в огне костра, в котором Аполлон сжигал мою мать, титаниду Корониду. Меня вырвал Аполлон из огня и принес к тебе, Окирроэ. Ты кормишь героев сырым сердцем вепрей и львов и мозгом медведей, чтобы отважными были их сердца и мысли. Но мне не нужны сердца львов. Мое сердце забилось в огне. Оно огненное. О, как часто я чувствую, будто я ношу солнце в груди! Не хочу я называться богом. Я хочу называться титаном.
Сказала Окирроэ:
-- Ты растешь, как бог, перегоняя время. Вчера ты был намного ниже.
И ответил Окирроэ мальчик-бог:
-- Мне надо спешить с ростом, Окирроэ. Некогда мне быть маленьким. Надо сразу вырасти в большого титана. Моя мать титанида, и я чувствую, что я тоже титан и только так себе бог. Я -- такой, как Хирон. Вчера я вкусил два корня познания на Пелионе. И сказал мне Хирон: "Один корень познания сладок, но плоды его горьки. Другой корень познания горек, но плоды его сладки. Выбирай". И теперь я, Асклепий вчерашний, кажусь уже себе маленьким. Я, Асклепий сегодняшний, со вчера на сегодня вырос: вижу то, что вчера не видел, слышу то, что вчера не слышал. И себя сегодня я вижу другим... Окирроэ, знаешь ты язык птиц и зверей? Могла бы ты с ними говорить?
Сказала Окирроэ:
-- Из моего потока пьют воду и звери, и птицы. Мне внятны их желания и чувства. Но слов их не знаю. И без языка мы друг друга понимаем.
-- Окирроэ, я сегодня узнал их язык! Видел, как в лесу, в одряхлевшем, высохшем дереве, умирала дриада. Дерево было без листьев, немое и голое, а крутом все звенело от зеленого смеха листвы. Я услышал, что сказал заяц зайчихе, когда умирала дриада. Не хотела она умирать. Из юной и прекрасной, как ты, у меня на глазах она стала старухой, вся сморщилась, ссохлась -- и казалась не дриадой, а куском коры, отпавшим от трухлявого дерева... Сказал заяц зайчихе, что заяц живет вчетверо дольше вороны, а ворон живет втрое дольше зайца; птица-феникс живет девять сроков, отведенных черному ворону, а дриада -- только в десять раз дольше феникса. Это очень мало, Окирроэ... Окирроэ! Когда я буду большим титаном, я решил сделать смертных героев бессмертными. Уйдут они в мир мертвой жизни -- я верну их к жизни живой. Но богом я быть не хочу.
Закрыла Окирроэ благоухающей ладонью рот мальчика-бога и сказала:
-- Опасно богу не хотеть быть богом. Опасно называться титаном. Крониды их ненавидят, и Зевс низверг их молниями. Молчи о титанах, Асклепий, как молчит сын Крона Хирон. Боги все слышат и мысли читают.
Ответил, смеясь, Асклепий:
-- Они могут прочесть мысли смертного. Я не смертный. Не прочел Кронид мысль Прометея[20].
Но Кронид на Олимпе слышал слова мальчика-бога. Давно заметил с Олимпа Кронид, как любит Асклепия-ребенка Хирон, и решил испытать мысль и мощь мальчика-бога.
Большими открытыми глазами ребенка смотрел Асклепий пытливо в мир живой жизни. Казалось, что глаза его всегда удивляются чуду жизни. Но что-то грозное, как безмолвный гнев, как предвестие великой бури, стояло в этих широко открытых глазах ребенка.
Сам того не зная, он жалел. Но в глазах его была не жалость. Было в них нечто другое -- то, что так любил в них Хирон: понимание и солнечный свет -благодатный, изливающийся в жизнь, полный огня и тепла. И казалось, будто все уже понял Асклепий.
Песня Окирроэ об Ойгле-Корониде, дочери огненного Флегия, и о белом вороне
Сказал Асклепий, победитель Железного Вепря:
-- Расскажи мне, Окирроэ, кто я.
О, если бы Окирроэ не знала! Не стала бы она тогда Гиппой. А ведь Гиппа -- только кобылица. Но пока Окирроэ -- речная нимфа.
И запела Окирроэ песню:
-- Близ Бойбейского озера, или там, у ключей Амироса, или там, где близ Трикке протекал Лефей, где к морю гранитные ворота, где оливы, и яблони, и груши, где лимонные и апельсиновые рощи, родила сверкающая Ойгла, по прозванию Коронида, Асклепия.
И узнал только белый ворон, от кого родила Коронида.
Если б не было голоса у ворона, если б не был ворон дозорщиком, остался бы ворон белым, не пылал бы костер Корониды, не рожала бы она в огне младенца.
Там, где горный вал отделяет от равнин Фессалии море, где за Оссой склон у Агийи, у подножия хребта Пелиона,-- там жила Ойгла-Коронида, дочь огненного Флегия-титана, из племени непримиримых...
Так пела Окирроэ, и слушал ее песню мальчик-бог. Сказал:
-- Спой мне не такую песню, а другую. Расскажи мне, кто мой отец?
Тяжко вздохнула Окирроэ, задумалась -- и вот потекла ее речь:
-- Когда ворон был еще белым и был вещим спутником Аполлона, встретил юноша-бог Аполлон близ подножия Пелиона титаниду Ойглу-Корониду. И таким золотым и солнечным предстал он пред дочерью Огненного, что не убежала от него Коронида, и обласкал он ее солнечным сиянием. Говорили кругом -- от Дельф, приюта Аполлона, до Оссы, Пелиона и Олимпа, что понесла она дитя от Аполлона.
Был у матери-Земли Геи и Урана сын титан, по имени Исхий-Силач. Укрывался он от глаз победителей Кронидов в лесах Пелиона, и считали его древолюди-лапиты сыном их вождя, муже-ели Элатона. Был он другом Огненного Флегия и спутником лесным Корониды, когда в тень листвы уходила она от зноя. И не знал Аполлон, что соперником был ему лесной титан Исхий.
Летал по лесам Пелиона посланцем Аполлона белый ворон. Переносил он с Пелиона вести в Дельфы. И однажды увидел ворон, как встретились Коронида с Исхием-титаном в темном бору. Разболтал об этой встрече белый ворон по лесу. Раззвонили рассказ ворона листья листьям, прокатился звон рокотом-потоком по горным ручьям и пошел гулять от горы к горе, по прогалинам и щелям, пока снова не дошел до белого ворона. Как услышал белый ворон то, о чем сам же разболтал по лесу, не узнал он своего рассказа -- такое услышал он с высокого вяза о встрече Корониды с Исхием. Полетел ворон в Дельфы к Аполлону -- пересказать ему слыханно-неслыханное: Исхию-лапиту предпочла Коронида Аполлона, опасалась, что покинет ее дельфийский бог.
Так стал ворон вестником злосчастья.
Разъярился Дельфиец. Пронесся грозно по Пелиону в поисках Исхия-лапита и поразил его золотой стрелой на пороге обиталища Флегия-титана. Но боя с самим Флегием не принял. Устремился на поиски Ойглы-Корониды.
Нашел он ее у Бойбейского озера, не могла роженица-титанида укрыться от бога. Выбросил Аполлон из колчана свои золотые стрелы на землю, словно частоколом окружил ими Корониду, и от солнечных стрел поднялось вокруг нее пламя.