Василий Головачев
ИЗЛОМ ЗЛА

Глава 1
ИМЕНЕМ АЛЛАХА

   В последний раз Николай Алексеевич Кожемякин приходил сюда, когда на полях еще лежал снег, река спала подо льдом с мокрыми пятнами проталин, а бледное весеннее солнце почти не нагревало кожу лица. Теперь же стоял конец апреля, весна вступила в свои законные права и природа радовалась началу жизни, теплу и свежей зелени. Николай Алексеевич любил апрель по-особому, нежно, с грустью, с болью в сердце и сладким замиранием, с ожиданием чего-то, каких-то перемен, встреч, тайн, открытий и откровений. В апреле он родился, в апреле впервые встретил Галю, в апреле женился… и первый рассказ свой написал он тоже в апреле, ровно пятьдесят пять лет назад. Вот только в Союз писателей его приняли не в апреле, а в июне, тогда еще – в Союз писателей СССР. Лишь несколько лет назад, в девяносто четвертом, Николай Алексеевич поменял красную книжечку с гербом СССР на коричневую с двуглавым Российским орлом, вступив в независимый Союз российских писателей.
   За спиной раздался скрип, шорох. Николай Алексеевич оглянулся.
   Человек, которого он заметил, еще спускаясь к реке, приблизился и теперь смотрел на Кожемякина сверху, нахохлившись, сунув руки в карманы. Странный человек, весь в черном, с черным кепи на голове, смуглолицый и черноусый. От него веяло холодом и недоброжелательностью. Николай Алексеевич пожал плечами и спокойно пошел вдоль берега, моментально забыв о чужом. Грабежа он не боялся, в кошельке лежали всего тридцать тысяч рублей, на которые можно было купить разве что бутылку пива, триста граммов колбасы и буханку хлеба.
   Нет, Николай Алексеевич не бедствовал, произведения его печатали, гонорары платили исправно, вот только писал он медленно, издавая книгу раз в три, а то и в четыре года. Таков был ритм его писательской деятельности, ритм жизни, и переделывать себя в угоду конъюнктуре, нынешней суматошной жизни он не хотел. А материал давался все труднее, все медленнее, информация собиралась по крохам, месяцами, годами. Заставить себя сесть за стол было все тяжелее, возраст постепенно брал свое. И все же его романами зачитывались, издатели звонили, приглашали и ждали, а он терпеливо отвечал всем одной фразой: непременно приду, вот только сотворю…
   Первый рассказ Николай Алексеевич написал еще в канун окончания войны, которую начинал восемнадцатилетним ополченцем, участвуя в защите Москвы. В составе сводного батальона уральцев и москвичей он дрался на Волоколамском шоссе, попал в плен, бежал, прошел всю войну от Москвы до Праги, снова попал в плен, снова бежал, участвовал в движении Сопротивления в Италии. Вследствие этого в послевоенные годы пережил косые взгляды, подозрения и негативное отношение со стороны писательской братии, воспитанной в сталинском духе. Однако оставался всегда прямым, принципиальным, честным, не любил конъюнктуру и опирался в своем творчестве только на правду жизни. За что в конце концов и получил признание как писатель и человек.
   За пятьдесят пять лет творческой деятельности он написал одиннадцать романов и повестей, около полусотни рассказов, две пьесы, издал два пятитомника, был отмечен премиями Союза и международным признанием и, по сути, еще при жизни стал классиком, прославившим русский народ, знавшим все его нужды, горести, надежды и чаяния.
   Последний его роман попал в номинационные списки премии Букера и, хотя первого места не занял, был высоко оценен критикой, а также замечен исламскими экстремистами, готовыми на любое преступление «во имя веры», ибо коснулся отношений ислама и христианской религии.
   О нет, Николай Алексеевич это сделал не так, как в свое время Салман Рушди, приговоренный к смерти аятоллой Хомейни публично на площади Аль-Иран-шехр в Тегеране, но и то, что он написал, а написал он правду, не понравилось приверженцам вселенской покорности, и Николай Алексеевич был внесен в черный список «приговоренных к смерти именем ислама». О чем сам, естественно, даже не подозревал. В этот список, насчитывающий, по данным агентства Рейтер, более шестисот человек, попали и такие знаменитости, как скульптор Эрнст Неизвестный, режиссер Энтони Хикокс, поэт Андрей Вознесенский и писатель Виктор Астафьев.
   Над головой раздалось карканье, пролетел ворон, глянув на задумчиво бредущего по берегу реки человека.
   Мысли свернули к работе, к материалу, который он привез из Чечни два дня назад. По сути, это была заготовка будущего романа о войне режима вседозволенности с другим режимом – криминальным, в которой заложниками стали российские солдаты, и вот об этом и собирался писать Николай Алексеевич свой новый роман.
   За спиной снова скрипнуло дерево.
   Николай Алексеевич обернулся, и в тот же момент в голове вспыхнуло пламя, собралось в точку и вонзилось в сердце уколом яростной боли. Больше он почувствовать ничего не успел…
* * *
   Директор Федеральной службы безопасности Иван Сергеевич Панов ужинал в кругу семьи, когда зазвонил телефон и дежурный по Главному управлению полковник Скобарев сообщил об убийстве известного писателя Кожемякина.
   – Ну и что я должен делать? – осведомился Иван Сергеевич. – Пусть этим занимаются люди Жаренова. Мы тут при чем?
   – Вас просил приехать Синельников, – замялся полковник. – Он говорит, что обстоятельства убийства заставляют его сразу передать дело нам.
   Панов помолчал, машинально облизывая вилку. Полковник Синельников был начальником МУРа, опытным, знающим, умным розыскником, профессионалом и зря звонить не стал бы.
   – Ладно, – буркнул директор ФСБ, – сейчас буду. Вызовите Ельшина и сыскарей Бондаря.
   – Уже вызвал. Машина за вами вышла.
   Панов хмыкнул и положил трубку. Через сорок минут он подъехал на служебной «Волге» к дому номер сорок два по улице Живописной, где в двухкомнатной квартире жил известный писатель, недавно овдовевший. Жена Кожемякина Галина Сергеевна умерла год назад от сердечного приступа.
   Во дворе дома, несмотря на поздний вечер, жались кучки жителей, стояли три машины УВД с мигалками и «рафик» ОМОНа. У оцепленного подъезда директора ФСБ ждал генерал Ельшин, начальник Управления «Т»[1], со своим телохранителем. Оба курили, артистически пуская дым кольцами. Генерал был одет в спортивный костюм, словно завернул сюда прямо со стадиона, успев только сменить кроссовки на туфли. Его телохранитель, он же командир подразделения «Стикс» майор Ибрагимов, выглядел бомжем, но взгляд выдавал в нем человека опасного и жестокого, способного на все.
   – Ну, что тут происходит? – буркнул Панов.
   Ельшин бросил сигарету в урну, стоявшую в четырех метрах, попал.
   – Сходите, полюбуйтесь, я уже смотрел. Синельников ждет вас в квартире.
   Иван Сергеевич в сопровождении командира своей личной тройки телохранителей направился к неосвещенному подъезду.
   Квартира Кожемякина располагалась на третьем этаже. Дверь была полуоткрыта и охранялась мрачными молодцами в пятнистых комбинезонах с автоматами в руках. Пропустили директора они без звука, понимая, что прибыло начальство.
   В квартире с мебелью в стиле пятидесятых годов: пузатые комод и шифоньер, кровать, стол и стулья на гнутых ножках, шкафы с книгами, стол писателя со старенькой пишущей машинкой «Москва» – ничего лишнего – царил разгром, и везде, куда бы ни падал взгляд, лежали десятки миниатюрных Коранов с золотым тиснением на арабском языке.
   Из спальни в узкий коридорчик вышел гладко выбритый огромный мужчина с круглыми литыми плечами борца-тяжеловеса, на которых едва не лопалась черная кожаная куртка. Это был полковник Синельников, глава Московского уголовного розыска. Молча сунув Панову громадную ладонь, он пропустил гостей в спальню, где работала группа экспертов.
   Иван Сергеевич увидел кровь на полу, потом отрубленные конечности, отдельно лежащую голову и тело на кровати, засыпанное все теми же Коранами. Он многое повидал на своем веку, не будучи еще директором ФСБ, но содрогнулся, разглядев во рту головы маленькую синюю книжечку и прибитый ко лбу гвоздем листок бумаги с какими-то письменами.
   – Сура из Корана, на арабском, – прогудел сзади Синельников. – Примерно переводится как: «Никто не смеет осуждать великое».
   Иван Сергеевич сглотнул ком в горле, постоял с минуту, разглядывая обстановку комнаты, и вышел из спальни. Синельников провел его на кухню, закурил, предлагая сигарету. Панов машинально взял, хотя с месяц назад бросил курить. В очередной раз.
   – Его сначала ударили по голове у реки, – сказал, глубоко затягиваясь, начальник МУРа. – Потом перенесли сюда, в квартиру, причем никто не видел – как и когда. Ну а здесь отрезали пальцы, потом кисти рук и голову. Правда, Николай Алексеевич был уже мертв – сердце не выдержало еще на реке. Так что не мучился мужик.
   – За что? – глухо спросил Иван Сергеевич.
   – Я потому вас и вызвал, чтобы передать дело. Это след исламских экстремистов, начавших планомерное «зеленое» уничтожение неверных по всему миру. Помните писателя Рушди, осужденного к смерти за книгу «Сатанинские стихи»?
   – Но ведь Кожемякин ничего подобного не писал, насколько я знаю?
   – В последних двух романах он затронул тему отношений религий и назвал ислам самым изуверским и жестоким вариантом религиозного фанатизма. Привел примеры. А недавно ездил в Чечню, собирал материал для новой книги. Разве ваши ребята не следят за такими вещами?
   Панов промолчал, помянув Ельшина в душе недобрым словом. Начальник антитеррористического управления должен был предупредить его и дать материал заранее. Конечно, Иван Сергеевич знал о появлении во всем мире транснациональных исламских группировок, образовавшихся в результате войн в Афганистане, Алжире, Боснии и Чечне, но и предположить не мог, что руки одной из группировок дотянутся до Москвы.
   Синельников, по лицу Панова понявший, о чем тот подумал, кивнул.
   – Обнаглели моджахеды, Иван Сергеевич. И без чеченцев в этом деле не обошлось. Они явно застрельщики. Ведь не секрет, что спецслужбы Чечни начали готовиться к отделению от России своими методами. Вам ли этого не знать.
   – Но зачем такая жестокость? – Панов снова содрогнулся, вспомнив отрезанные руки и голову. – Убили бы попроще, раз они «идейные мстители»…
   – Для устрашения, – мрачно усмехнулся Синельников. – Выродки. Я читал об убийстве мультимиллионера Джеймса Тийма в Нью-Йорке. Его распилили дисковыми электропилами на мельчайшие кусочки, а куски потом сложили в вазу в форме дракона. Этот кошмарный сосуд венчала голова бизнесмена – без носа и ушей, с выколотыми глазами и полусодранным скальпом. Что вы хотите от фанатиков? Это же больные люди, которых излечить можно лишь казнью… такой же, какую устраивают они.
   На кухне появился худощавый молодой человек с бледным интеллигентным лицом – генерал Валентин Анатольевич Дикой, начальник Управления военной контрразведки, именуемой в среде работников ФСБ «Смерш-2». Он поздоровался с Пановым и Синельниковым, проговорил тихим интеллигентным, под стать облику, голосом:
   – Мои люди нашли свидетеля, вернее, свидетельницу. Она якобы видела подозрительных личностей. Будете говорить с ней, Иван Сергеевич?
   – Нет, – буркнул Панов. – Работайте. Утром доложите о результатах.
   С отвращением отбросив сигарету, он вышел. Оставшиеся на кухне переглянулись.
   – Ну, я своих людей отзываю? – произнес Синельников. – Причем с превеликим удовольствием. У самого дел невпроворот. Знаете, сколько в Москве за последний месяц зарегистрировано умышленных убийств? Сто семьдесят! В большинстве мафиозные разборки и тому подобное, но и «чистилище» добавляет свои разборки. По «Стопкриму» не работаете?
   – Работаем, – негромко произнес Дикой.
   – Ох и не завидую я вам, Валентин Анатольевич!
   Дикой ответил ему понимающим взглядом. Его мнение на сей счет было примерно таким же.
* * *
   Утро следующего дня не предвещало вызванным директором ФСБ генералам ничего хорошего, хотя в принципе каждый из них знал ситуацию и владел материалом. Собравшись в приемной, Ельшин, Первухин и Дикой одернули пиджаки и зашли в кабинет один за другим, молча сели за стол, образующий букву Т. Панов был мрачен, и это означало, что предстоит тяжелый разговор.
   – Звонил премьер, – начал он, ни на кого не глядя, поставив локти на стол. – Просил принять все меры для поимки убийц Кожемякина. Общественность взбудоражена, подогретая прессой, Дума жаждет крови… – Иван Сергеевич пожевал губами и замолчал, уставившись взглядом в стол. – Начинайте, Генрих Герхардович.
   Самоуверенный вид Ельшина говорил, что он готов к ответу и начальственного гнева директора не боится. В последнее время начальник Управления «Т» вообще круто изменился, стал более напористым, жестким, высокомерным, что отмечали даже его друзья. А еще он приобрел такое качество, как стремление одергивать кого бы то ни было, будь то даже человек старше его по возрасту или по званию.
   – По моим данным, след убийства писателя Кожемякина ведет не в Иран, где создана террористическая группа «ликвидаторов неверных», попавших в черный список «приговоренных к смерти именем ислама», а в Чечню, где в последнее время усиленно тренируется так называемая ЧАС – Чеченская армия свободы. Кораны, которыми было усыпано тело погибшего, только попытка дезинформации.
   О том, что развернутая силами ОМОНа и МВД совместно с подразделением «Стикс» ФСБ операция по задержанию убийц не сработала, Ельшин говорить не стал, это было известно всем присутствующим.
   – Но я знаю три случая убийств с подобной наглядной жестокостью и вариациями, – сказал Панов. – Джеймс Тийм был убит в девяносто пятом в собственных апартаментах в Нью-Йорке, марокканский инженер Месса Кей – в девяносто седьмом и польский график-сатирик Коро – в девяносто девятом. И во всех этих случаях след вел в Сирию, Арабские Эмираты и в конечном счете – в Иран. Ваше мнение, Валентин Анатольевич?
   – Не исключено, что в группе киллеров был и инструктор из Ирана, – проговорил Дикой, раскрыв папку, которую принес с собой. – Но Генрих Герхардович прав. Судя по информации, которой я располагаю, эта группа сформирована в Чечне и подчиняется командованию ЧАС. Мало того, по некоторым косвенным сведениям можно предполагать, что руководит ею Амирбек Шароев.
   В кабинете стало совсем тихо.
   Амирбек Шароев, известный еще со времени войны в Чечне под кличкой Безумный, был сыном нынешнего президента Чечни. Его участие в акции, будь оно доказано, резко меняло политический расклад в стране и способствовало бы падению режима, неугодного Москве, наметившего полное отделение Чечни от России. Это осознавал Панов, это понимали и начальники управлений.
   – И последнее, – добавил своим негромким приятным голосом Валентин Анатольевич. – ЧАС начала отстрел на территории России отличившихся в боях в Чечне спецназовцев, офицеров МВД и регулярных войск Минобороны. Не далее как два дня назад убит в своей машине ветеран чеченской войны капитан Меркулов со своей женой. Смею полагать, что убийство совершила та же группа.
   – Мне нужны доказательства, – с силой хлопнул ладонью по столу директор ФСБ, – а не предположения. Задействуйте все силы, все средства, но выявите всех членов банды. Потом решим, что делать дальше, но сначала – имена.
   – Решать тут особо нечего, – небрежно проговорил Ельшин. – Лозунг Ленина в двадцатых годах: «Красным террором – на белый террор!» – себя оправдал. За несколько лет было уничтожено восемьдесят процентов бандформирований. Почему бы нам не взять этот лозунг на вооружение? Выяснить, кто проник к нам, кто убивал, и уничтожить всю группу! Да так, чтобы все почувствовали: ответ всегда будет адекватным!
   – Ну ты и хватил, Генрих, – пробормотал молчавший до сих пор Первухин. – Да стоит только депутатам в Думе дознаться о твоих планах…
   – А кто их проинформирует? Они только рады будут, узнав, что в Чечне начались разборки меж своими. Наоборот, это поможет думцам принять ряд законов по удержанию Чечни и смене там правительства.
   – Мысль хорошая, – неожиданно согласился Панов. – Тем более что первым ее высказал премьер в разговоре со мной. Ваше мнение, генералы?
   – Я против, – покачал головой Дикой. – Антитеррор – не метод борьбы с терроризмом.
   – Не знаю, – буркнул Первухин. – С одной стороны, Валентин Анатольевич прав, с другой, если мы не примем жесткие меры, отстрел наших людей будет продолжаться, а бандиты вроде Басаева и Радуева будут на свободе радоваться жизни. Предпринимать что-то, безусловно, надо. Кстати, – он посмотрел на Панова, потом на Дикого и Ельшина, – почему бы не натравить на ЧАС «Стопкрим»? Пусть чеченцами займется «чистилище».
   В кабинете снова установилась тишина. Потом захохотал Генрих Герхардович.
   – Предложение весьма оригинальное, Федор Ильич, но я считаю, что мы справимся не хуже. Зато будет на кого в случае чего свалить неудачу… да и удачу тоже. Понимаете? Пошлем группу профессионалов перехвата, а такие у нас есть, она ликвидирует террористов, а мы свалим все на «чистилище»! И овцы будут сыты, то есть депутаты, и волки целы, то есть мы. Как идея?
   – Ну ты и хват, Генрих! – осуждающе покрутил головой Первухин.
   – Идея – блеск! – кивнул Панов, сразу оценив преимущества предложения. – Разрабатывайте. Но все равно сначала – фамилии: кто, откуда, сколько их было. За три дня управитесь, Валентин Анатольевич?
   – Неделя, не меньше, – подумав, ответил начальник «Смерша».
   – Пять дней. – Иван Сергеевич пристукнул ладонью по папке с грифом «четыре нуля» («совершенно секретно»). – А вам, Генрих, и вам, Федор Ильич, за этот же срок подготовить команду. Задание понятно?
   – Так точно! – Генералы встали.
   – Свободны.
   Начальники управлений вышли в приемную, закурили, думая каждый о своем. Спокоен был только Ельшин. Он чувствовал себя в своей стихии. Дикой же думал о законе, который они собирались нарушить, хотя не выполнить приказ директора не мог.
   Оставшись один, Панов снял трубку «вертушки» – телефона прямой связи с премьер-министром – и доложил о принятых мерах.

Глава 2
ПРИНЦИП АДЕКВАТНОГО ОТВЕТА

   Заместитель начальника военной контрразведки полковник Борис Иванович Ивакин был по натуре суров и несуетлив, за что получил уважительную кличку Викинг. Он и обликом походил на легендарного викинга – ростом под два метра, с широкими плечами, малоподвижным лицом с крупными резкими чертами, прозрачно-серыми глазами, которые изредка становились стальными. В контрразведке он был вторым человеком после начальника ВКР Дикого, именно от него зависели подбор кадров и подготовка специалистов высокого класса. С ним Дикой советовался по большинству оперативных вопросов, ему давал самые сложные задания.
   На этот раз речь шла о поиске преступной группы, убившей героя чеченской войны капитана Меркулова и писателя Кожемякина. Вызов спецслужбам был брошен нешуточный, и заниматься этим делом приходилось на пределе возможностей. Ни сам Дикой, ни Ивакин, ни другие заместители «главконтры», как прозвали Валентина Анатольевича сотрудники, не вылезали из конторы ни днем, ни ночью, выезжая только по оперативной надобности.
   Директор ФСБ на поиски преступников дал пять дней, но прошло уже почти две недели со времени убийства Кожемякина, а объем полученных контрразведчиками данных не позволял им сделать однозначный вывод о причастности к преступлению определенных лиц. Конечно, кое-какие сведения «смершевцы» получили, особенно после того, как в Чечню слетал сам Борис Иванович, но этого было мало, и он собирался лететь туда еще раз. Там работала особая группа следователей ВКР, совершенно секретно, разумеется, а также местное отделение контрразведки во главе с полковником Дерюгиным.
   В девять утра Ивакин согласно заведенному порядку вошел в кабинет Дикого и впервые увидел его разминку: генерал без рубашки, в одних брюках, вел «бой с тенью» и перетекал из положения в положение стремительно и плавно, как змея.
   Валентин Анатольевич пришел на должность начальника военной контрразведки ФСБ с должности заместителя начальника штабов Министерства обороны, показав себя блестящим аналитиком и безупречным тактиком. Шел ему всего тридцать второй год, но его опыту и уму, а больше всего – волевому характеру могли позавидовать и вдвое старшие специалисты. Худой, с виду нескладный, с узким лицом, на котором выделялись по-детски припухлые губы, он выглядел рафинированным интеллигентом, вечно смущенным своими успехами на высоком посту, но те, кто работал с ним раньше, знали его и как великолепного бойца, мастера кунг-фу, способного постоять за себя, а также как отличного стратега, обладающего тонкой интуицией.
   Не оборачиваясь, Валентин Анатольевич завершил комбинацию, потом вдруг оказался рядом с Ивакиным и нанес ему три мгновенных удара в голову, в горло и в грудь, вернее, наметил удары. Остановился, опустив руки. Улыбнулся, дыша легко и тихо, будто не занимался только что физическими упражнениями. Пожал руку высившемуся над ним горой заместителю, кивнул на стулья и вышел в комнату, замаскированную книжной полкой. Через минуту вошел одетый в костюм с галстуком, свежий и умытый.
   – Сегодня я хочу определиться с приоритетностью наших дел, – сказал он, наливая себе и предлагая Борису Ивановичу стакан минеральной воды. – Что вы предлагаете разрабатывать в первую очередь?
   – Естественно, дело ЧАС.
   – Это дело идет вне конкурса. Проанализируйте остальное.
   – На мой взгляд, первоочередными можно считать все! Но наиболее важных пять-шесть. Утечка секретного оружия из лабораторий завода «Арсенал» – первое из такого рода мероприятий.
   – «Волк», «глушак» и «болевик». Согласен. Насколько я знаю, следствие буксует?
   Ивакин кивнул. Речь шла о краже партии суперпистолетов четвертого поколения «волк», а также психотронного оружия: генераторов боли «пламя», известных под названием «болевик», и гипногенераторов, или суггесторов, подавления воли «удав», метко названных «глушаками».
   – Затем идет похищение крупных партий оружия со складов в/ч 30673-1 и в/ч 54607 – еще одна головная боль.
   Дикой поморщился. Обе войсковые части были не просто обычными армейскими соединениями, а отдельными бригадами спецназа Главного разведывательного управления Министерства обороны. Эти бригады, расположенные в Твери и Подмосковье, всегда считались суперэлитными и сверхсекретными подразделениями Вооруженных Сил. Именно в них формировались так называемые «летучие мыши» – профессионалы по ликвидации перебежчиков и проведению особо важных активных операций за рубежом. Тем не менее месяц назад обнаружилось, что со складов частей исчезли полтонны пластиковой взрывчатки, десятки тысяч патронов, мины, гранаты, пулеметы, автоматы и пистолеты, в том числе знаменитые «кипарис», «кедр» и «никонов», а также зенитно-ракетные комплексы «гарпун». Трагикомичность ситуации состояла в том, что плановые проверки сохранности арсеналов не выявили утечек, а складские помещения и состояние охранной сигнализации были признаны образцовыми.
   Мало того, при разработке дел о хищении на военную прокуратуру и следователей «Смерша» было оказано такое давление со стороны высших чинов Министерства обороны, особенно – его министра Галкина, прозванного «кавалеристом» за кривые ноги и смех, напоминающий ржание лошади, что Дикой вынужден был обратиться за помощью к директору, после чего удалось наконец сдвинуть дело с мертвой точки.
   – В этом же ряду следует расположить и три дела по расследованию финансирования боевиков Дудаева, – продолжал перечислять Ивакин. – Дальневосточное дело будем включать в список приоритетных?
   Полковник имел в виду уголовное дело, заведенное на командующего Дальневосточным военным округом и его заместителей, обвиненных в прокручивании бюджетных денег в коммерческих структурах, использовании служебного положения и нанесении государству ущерба в десятки миллиардов рублей.
   – Нет, – коротко ответил Валентин Анатольевич, не вдаваясь в объяснения.
   – Тогда остаются только три крупняка: расследование нарушений закона сотрудниками безопасности, деятельность «Стопкрима» и отрядов Чеченской армии свободы на территории России.
   – Первые два дела отложим, – снова лаконично произнес Дикой.
   Одно из них касалось действий бойцов из подразделения личной охраны президента, подозреваемых в совершении ряда преступлений, и генералу было ясно, что, вероятнее всего, по высочайшему указу оно в скором времени будет закрыто. Второе было заведено по приказу директора ФСБ, хотя в ведение военной контрразведки впрямую не попадало. О деятельности «чистилища», взявшегося без суда и следствия освободить страну от преступников всех мастей, ходили легенды, однако Валентин Анатольевич хорошо знал, насколько легенды близки к действительности.
   – Что ж, тогда остается только одно дело – «чеченских терминаторов» из ЧАС, будь она трижды неладна! По ней работаем не только мы, слава Богу, однако наглость этих бандитов уже переходит все пределы. Пора предпринимать что-нибудь неординарное, иначе они перестреляют всех наших парней, участвовавших в войне.
   Дикой глянул в похолодевшие глаза полковника и медленно проговорил:
   – Такое впечатление, Борис Иванович, что вы знаете об идее Генриха…