Страница:
- Вот, возьми. Можешь ехать в Австралию без меня.
- И предоставить тебя этим проклятым художникам! - хрипло крикнул
Бикет.
- И предоставить меня самой себе. Бери!
Но Бикет отступил к двери, с ужасом глядя на деньги.
- Нет, я не возьму!
- Но я их не могу оставить себе. Я их заработала, чтобы вытащить тебя
из этой ямы.
Наступило долгое молчание. Бумажки лежали между ними на столе - почти
новые, хрустящие, чуть засаленные - они таили желанную, долгожданную
свободу, счастливую жизнь вдвоем, на солнышке. Так они и лежали; никто не
хотел их брать. Что же делать?
- Вик, - сказал наконец Бикет хриплым шепотом, - поклянись, что ты ни
разу не позволила им коснуться тебя.
- Да, в этом я могу поклясться.
И она могла улыбаться при этих словах - улыбаться своей загадочной
улыбкой! Как верить ей? Столько месяцев она жила, скрывая от него все, а
потом - солгала ему! Он опустился на стул около стола и уронил голову на
руки.
Викторина отвернулась и стала обвязывать сундучок старой веревкой.
Бикет поднял голову, услышав звяканье крышки. Значит, она в самом деле хочет
уйти от него? Вся жизнь показалась ему разбитой, пустой, как шелуха ореха на
Хэмстед-Хисе. Слезы покатились у него из глаз.
- Когда ты была больна, - сказал он, - я воровал для тебя. Меня за это
выкинули со службы.
Она быстро обернулась к нему.
- Тони, ты мне никогда этого не говорил. Что ты крал?
- Книги. Все твое усиленное питание - с этих книг.
Целую минуту она стояла, глядя на него без слов, потом молча протянула
руки; Бикет схватил их.
- Мне ни до чего дела нет, - задыхаясь, прошептал он, - клянусь богом!
Лишь бы ты любила меня, Вик!
- И мне тоже! Ох, уедем отсюда. Тони, из этой ужасной комнатушки, из
этой ужасной страны. Уедем, уедем подальше!
- Да, - сказал Бикет и прижал к глазам ее ладони.
Сомс ушел от Дэнби и Уинтера, думая то об Элдерсоне, то о "Белой
обезьяне". Как и предполагала Флер, он крепко запомнил слова Обри Грина об
этой картине, уцелевшем обломке жизни Джорджа Форсайта. "Есть плоды жизни,
разбрасывать кожуру - и попасться на этом". Сомс пытался применить эти слова
к области деловой.
Страна явно проживала свой капитал. При сокращении морских перевозок и
кризисе на европейском рынке Англия импортировала продовольствие, за которое
не могла расплатиться. По мнению Сомса, они на этом попадутся, и даже очень
скоро. Престиж Британии - очень хорошая вещь, предмет восхищения всего мира
и все прочее, но нельзя жить без конца одним восхищением. А тут застой в
морских перевозках, разорение целого ряда концернов и толпы безработных -
веселенькая история, нечего сказать! Даже страхование должно будет
пострадать от этого. Может, Элдерсон все это предвидел и заблаговременно
обеспечивает себя? Если все равно в конце концов попадешься - какой смысл
быть честным? Эта мысль была так цинична, что вся форсайтская натура Сомса
восстала против нее, - и все же она навязчиво лезла в голову. Стоит ли при
всеобщем банкротстве трудиться, думать о будущем, оставаться честным? Даже
консерваторы пере стали называться консерваторами - как будто это слово
стало смешным и "консервировать" уже нечего. "Есть плоды, разбрасывать
кожуру и в конце концов попасться на этом". Этот молодой художник хорошо
сказал, и картину он сделал тоже хорошо, хотя Думетриус, как всегда, заломил
несуразную цену. Куда Флер повесит картину? Возможно, в холле - там хорошее
освещение, а тех, кто у них бывает, вряд ли особенно смутит обнаженное тело.
Интересно, куда девались все картины с нагой натурой? Ему как-то не
попадались картины с нагим телом - их так же трудно было найти, как
пресловутого мертвого осла. Сомсу вдруг представилась вереница умирающих
ослов, бредущих на край света с грузом этюдов обнаженного тела. Отгоняя от
себя это экстравагантное видение, он поднял глаза и увидел вполне реальный
собор св. Павла. Этого бедняги с цветными шарами что-то не видно. Впрочем,
все равно сказать ему нечего. По странной ассоциации Сомс вспомнил о цели
своего похода - об ОГС и полугодовом отчете. По его предложению они
постановили просто списать эти германские дела - чистого убытку на двести
тридцать тысяч фунтов! Дивидендов никаких не будет, и даже на следующее
полугодие перейдет дебет. Но лучше вырвать гнилой зуб сразу и покончить с
этим; акционеры за шесть месяцев до общего собрания привыкнут к потере. Он
сам уже привык, и они со временем тоже привыкнут. Акционеры редко злятся,
если их не пугать, - долготерпеливая публика!
В конторе старый клерк, как всегда, наполнял чернильницы из бутыли.
- Директор здесь?
- Да, сэр.
- Пожалуйста, скажите, что я пришел.
Старый клерк вышел. Сомс взглянул на часы. Двенадцать! Тоненький луч
света скользнул по обоям и полу, В комнате не было ничего живого, кроме
синей мухи и тикающих часов, даже свежей газеты не было. Сомс следил за
мухой. Он вспомнил, как в детстве предпочитал синих мух простым за их яркую
окраску. Это был урок. Яркие вещи, блестящие люди - самое опасное в жизни.
Взять хоть кайзера и этого пресловутого итальянского поэта как его там? А их
собственный фигляр! Он не удивится, если окажется, что Элдерсон - блестящий
человек в личной жизни. Что же он не идет? Может быть, виной этой задержки
встреча с молодым Баттерфилдом? Муха поползла по стеклу, упала, жужжа, снова
поползла; солнечный луч крался по полу. В комнате стояла пустота и тишина,
словно воплощение основного правила страхования. "Незыблемость и
неизменность".
"Что же мне, вечно здесь торчать?" - подумал Сомс и подошел к окну. На
этой широкой улице, выходившей к реке, солнце освещало только нескольких
пешеходов и тележку разносчика, но дальше, на главной улице, грохотало и
шумело уличное движение. Лондон! Чудовищный город! И весь застрахован! Что с
ним будет через тридцать лет? И только подумать, что будет существовать
Лондон, которого он не увидит. Ему стало жаль города, жаль себя. Даже
старого Грэдмена не будет. Вероятно, страховые общества позаботятся обо всем
- а может быть, и нет. И вдруг он увидел Элдерсона. Он был вполне элегантен
в светлом костюме, с гвоздикой в петлице.
- Размышляете о будущем, мистер Форсайт?
- Нет, - ответил Сомс. Как этот человек угадал ею мысли?
- Я рад, что вы зашли. Я имею возможность поблагодарить вас за тот
интерес, какой вы проявляете к делам Общества. Это очень редко бывает.
Обычно директор-распорядитель все делает один.
Насмехается? Тон у него очень оживленный, даже слегка нахальный.
Хорошее настроение всегда казалось Сомсу подозрительным - обычно тут крылась
какая-то причина.
- Если бы все директоры относились к делу так же добросовестно, как вы,
можно было бы спать спокойно. Я прямо скажу вам, что помощь, которую мне
оказывало правление до того, как вы стали его членом, была... ну, скажем,
просто ничтожной.
Льстит! Наверно, ведет к чему-то!
Элдерсон продолжал:
- Могу сказать вам то, чего не мог сказать никому другому: я очень
недоволен тем, как идут дела, мистер Форсайт. Англия скоро увидит, в каком
положении она очутилась.
Услышав такое неожиданное подтверждение своих собственных мыслей, Сомс
вдруг ощутил реакцию.
- Нечего плакать прежде, чем мы расшиблись. Фунт стоит высоко, мы еще
крепко сидим.
- Сидим в калоше! И если не принять решительных мер, мы так там и
останемся. А вы знаете, что всякие решительные меры - это дезорганизация, и
ощутимых результатов надо ждать годами.
И как этот человек мог говорить такие вещи и при этом блестеть и сиять,
как новый медяк? Это подтверждало теорию Сомса: видно, ему безразлично, что
будет. И вдруг Сомс решил попробовать.
- Кстати, о годах ожидания: я пришел сказать, что нужно, по-моему,
созвать собрание пайщиков по поводу этих убытков на германских контрактах.
Сомс проговорил эти слова, глядя в пол, и внезапно поднял голову.
Светло-серые глаза Элдерсона встретили его взгляд не сморгнув.
- Я ждал, что вы это предложите, - сказал он.
"Как же, ждал ты", - подумал Сомс, потому что он сам это только что
придумал.
- Конечно, соберите акционеров, но вряд ли правление это одобрит.
Сомс удержался, чтобы не сказать: "И я тоже".
- И пайщики не одобрят. По долголетнему опыту я знаю, что чем меньше вы
их впутываете во всякие неприятности, тем лучше для всех.
- Может быть, и так, - сказал Сомс, упрямо стоя на своем, - но это один
из видов порочного нежелания смотреть фактам в глаза.
- Не думаю, мистер Форсайт, что вы в будущем сможете обвинить меня в
том, что я не смотрел фактам в глаза. В будущем! Черт возьми, на что же этот
человек намекает?
- Во всяком случае, я предложу это на ближайшем заседании правления, -
сказал он.
- Конечно! - поддержал Элдерсон. - Самое лучшее - всегда доводить дело
до конца, не так ли?
Снова чуть заметная ирония. Как будто он что-то скрывал. Сомс
машинально посмотрел на манжеты этого человека, отлично выглаженные, с
голубой полоской; на его пикейный жилет и пестрый галстук - настоящий денди
Ничего, сейчас он ему закатит вторую порцию!
- Кстати, - сказал он, - Монт написал книгу. Я купил один экземпляр.
Не сморгнул! Только чуть больше обнажились зубы - безусловно фальшивые!
- А я взял две. Милый, бедный Монт!
Сомс почувствовал себя побежденным. Этот тип был забронирован, как
краб, отлакирован, как испанский стол.
- Ну, мне надо идти, - объявил Сомс.
Директор-распорядитель протянул ему руку.
- Прощайте, мистер Форсайт. Я так вам благодарен!
Что это, Элдерсон даже пожимает ему руку? Сомс вышел смущенный. Так
редко жали ему руку. Он почувствовал, что это его сбило, с толку. А может,
это только заключительная сцена умелой комедии? Как знать! Однако теперь у
него было еще меньше желания созывать собрание пайщиков, чем раньше. Нет,
это просто был пробный камень - и тут Сомс промахнулся. Впрочем, другой
камешек - насчет Баттерфилда - попал в цель. Если бы Элдерсон был невиновен,
он обязательно сказал бы: "Какая наглость - это посещение". Хотя у такого
типа достанет хладнокровия нарочно смолчать, чтобы подразнить человека. Нет!
Ничего не попишешь, как теперь говорят. У Сомса было так же мало
доказательств виновности, как и раньше, и он, откровенно говоря, был этому
рад. Ни к чему такой скандал не приведет, разве что очернит все Общество
вместе с директорами. Люди ведь так неосторожны - они никогда не знают, где
остановиться, не разбираются в том, кто действительно виноват. Надо
держаться начеку и продолжать свое дело. Нечего тревожить осиное гнездо.
Сомс шел и думал об этом, как вдруг его окликнул голос:
- Приятная встреча, Форсайт! Нам по дороге?
"Старый Монт" спускался по лестнице из "Клуба шутников".
- А вам куда? - спросил Сомс.
- Иду завтракать в "Аэроплан".
- А-а, в этот новомодный клуб?
- Он идет в гору, вы знаете, идет в гору!
- Я только что видел Элдерсона. Он купил два экземпляра вашей книги.
- Да что вы! Вот бедняга!
Сомс слегка улыбнулся.
- Он то же самое сказал про вас! А как вы думаете, кто ему их продал?
Молодой Баттерфилд!
- И он еще жив?
- Был жив сегодня утром.
Сэр Лоренс хитро сощурился.
- Знаете, что я думаю, Форсайт. Говорят, что у Элдерсона на содержании
две женщины.
Сомс раскрыл глаза. Это мысль! Все объясняется тогда очень просто.
- Моя жена говорит, что одна из них безусловно лишняя. А вы что
скажете?
- Я? - сказал Сомс. - Я только знаю, что этот человек хладнокровен, как
рыба. Ну, мне сюда! До свидания!
Нет, никакой помощи от этого баронетишки не дождаться. Решительно
ничего не принимает всерьез. Две женщины у Элдерсона! В его-то годы! Ну и
жизнь! И всегда находятся такие люди, которым все мало, они идут на любой
риск. Сомс не мог этого понять. Сколько ни изучай таких людей - ничего не
разберешь! И все-таки такие люди существуют. Он прошел через холл в комнату,
где завтракали "знатоки". Взяв со стола меню, он заказал дюжину устриц, но,
вспомнив, что в названии месяца нет буквы "р", взял вместо них жареную
камбалу [24].
- Нет, родная, природа сдана в архив.
- Что ты хочешь этим сказать, Майкл?
- Да ты почитай романы с природой. Прилизанные описания корнуэлских
скал или йоркширских болот - ты была когда-нибудь на йоркширском болоте?
Просто не выдержать! А романы о Дартмуре! Жуть! Этот Дартмур, откуда
приходят все страсти, - а ты была там когда-нибудь? Ведь все это ерунда! А
эти, которые пишут о Полинезии! Ой-ой-ой! А поэты, из тех, что "брызжут и
блещут", - разве они в состоянии показать природу? Те, которые работают под
сельских простачков, чуть получше, конечно. В конце концов старик Уордсворт
дал нам Природу с большой буквы, и она успокоительна, как бром. Конечно,
есть еще настоящая природа, с маленькой буквы; если ты имеешь дело с ней, то
тут обычно идет борьба не на жизнь, а на смерть. А Природу, о которой мы
столько кричим, запатентовали, сделали из нее настой и разлили по бутылкам.
Для современного стиля природа уже устарела.
- Ну, ладно, давай все же покатаемся по реке, Майкл. Может, выпить чаю
в "Шелтере"?
Они уже подъезжали к дому, который Майкл называл "завидной
резиденцией", когда Флер наклонилась вперед и, коснувшись его колена,
сказала:
- Я к тебе и вполовину не так отношусь, как ты заслуживаешь, Майкл.
- Что ты, детка! А по-моему, так.
- Я знаю, я эгоистка, особенно теперь.
- Но ведь это из-за одиннадцатого баронета.
- Да, ребенок - большая ответственность. Я надеюсь, что он будет похож
на тебя.
Майкл подвел лодку к пристани, сложил весла и сел рядом с Флер.
- Если он пойдет в меня, я его лишу наследства. Но сыновья обычно
похожи на мать.
- Я говорю про характер. Я страшно хочу, чтоб он был веселый, спокойный
и чтоб он чувствовал, что стоит жить на свете.
Майкл поглядел на ее губы - они дрожали, - на ее щеку, покрывшуюся
легким загаром за этот день на солнце, и, наклонившись, он прижался к ее
щеке.
- Я уверен, он будет славный малыш, веселый.
Флер покачала головой.
- Я не хочу, чтоб он был жадный и занят только собой - у меня, знаешь,
это в крови; я вижу, как это плохо, и ничего не могу с собой сделать. Как ты
умудряешься быть не таким?
Майкл взъерошил волосы свободной рукой.
- Солнце не слишком печет, маленькая?
- Нет, серьезно, Майкл, как ты умудряешься?
- Но ведь я тоже жадный. Ты ведь знаешь, как ты мне нужна. И тут уж
ничем не поможешь.
Ее щека ласково потерлась об его щеку, и, осмелев, он сказал:
- Помнишь, как ты однажды вечером в этом самом месте подошла к берегу и
увидела меня в лодке. Когда ты дулла, я стал на голову, чтобы охладить ее. Я
тогда чуть с ума не сошел, совсем не надеялся. - Он остановился. Нет! Не
стоит ей напоминать, что в тот вечер она ему сказала: "Приходите опять,
когда я наверно буду знать, что не добьюсь своего". Неведомый братец!
Флер сказала спокойно:
- Я была свиньей по отношению к тебе, Майкл. Но я была страшно
несчастна. Это прошло наконец, совсем прошло. Теперь все в порядке, кроме
моего характера.
- Ну, это ничего. А как насчет чаю?
Рука об руку они поднялись по лужайке. Дома никого не было: Сомс уехал
в Лондон. Аннет - в гости.
- Дайте нам чай на веранду, - попросила Флер.
Сидя рядом с Флер, такой счастливый, каким он себя еще не помнил, Майкл
чувствовал всю прелесть Природы с большой буквы, чувствовал косые лучи
солнца, запах гвоздики и роз, шелест осин. Ворковали любимые голуби Аннет, а
на дальнем берегу спокойной реки высились кроны тополей. Но в конце концов
он так наслаждался всем этим потому, что рядом была его любимая, и смотреть
на нее, касаться ее было его радостью. И впервые он чувствовал, что ей не
хочется встать и упорхнуть куда-нибудь к кому-нибудь другому. Странно, что
вот так, вне тебя, может существовать другой человек, который абсолютно
отнял у всего на свете значение, забрал в свои руки "всю эту музыку", и что
этот человек - твоя жена! Ужасно странно, особенно если подумать, что ты, в
сущности, такое! Он услышал голос Флер:
- Мать у меня, конечно, католичка; она не ходит в церковь потому, что
живет с отцом здесь. Она и меня не очень заставляла. Но я все думаю, Майкл,
как мы поступим с ним.
- Пусть растет, как хочет.
- Не знаю. Чему-нибудь его надо учить, ведь он пойдет в школу.
Католикам религия все-таки что-то дает.
- Да, вера вслепую. Это сейчас единственный логический путь.
- Я думаю, что человеку без религии всегда кажется, что ничто на свете
не имеет значения.
Майкл чуть было не сказал: "Давай воспитывать его солнцепоклонником",
но вместо этого проговорил:
- Мне кажется, чему бы его ни учить - все это только пока он сам не
начнет думать, а уж тогда он решит, что ему больше всего подходит.
- Ну, а твое мнение, Майкл? Ведь ты один из самых хороших людей, кого я
знаю.
- Ну да, - сказал Майкл, странно польщенный, - Разве?
- Нет, серьезно, что ты об этом думаешь, Майкл?
- Видишь ли, детка, никакой доктрины я не придерживаюсь, значит и
религии у меня нет. Я считаю, что надо быть на высоте, - но это уже этика.
- Но ведь право же, трудно ни во что не верить, кроме себя самого. Если
из какой-нибудь религии можно чтолибо извлечь, то не лучше ли ее принять?
Майкл улыбнулся - правда, только мысленно.
- Ты можешь поступать с одиннадцатым баронетом, как тебе будет угодно,
а я буду тебе помогать. При его наследственности он, наверно, будет немножко
скептиком.
- Но я не хочу этого! Мне гораздо больше хочется, чтобы он был
последовательный и убежденный. Скептицизм только лишает людей спокойствия.
- Чтобы в нем не было "белой обезьяны", да? Ну не знаю. Это, по-моему,
носится в воздухе. Самое главное - вбить ему с малолетства уважение к другим
людям, вбить хоть шлепками, если нужно.
Флер посмотрела на него ясными глазами и засмеялась.
- Да, - сказала она. - Моя мать пробовала так меня воспитывать, но папа
запретил.
Они вернулись домой в девятом часу.
- Либо твой отец здесь, либо мой, - сказал Майкл в холле. - Вон лежит
доисторическая шляпа.
- Это папина. Она внутри серая, а у Барта - беж.
Действительно, в китайской гостиной сидел Сомс, держа в руке
распечатанное письмо, а у его ног Тинг-а-Линг. Сомс протянул письмо Майклу,
не говоря ни слова. На письме не было ни даты, ни адреса. Майкл стал читать:
"Дорогой мистер Форсайт, Может быть. Вы будете столь любезны доложить
правлению на заседании, во вторник, что я уезжаю, чтобы оказаться в
безопасности от последствий каких бы то ни было грехов, если таковые за мной
водились. Когда Вы получите это письмо, я буду за пределами досягаемости.
Как в частной жизни, так и в делах я всегда держался того мнения, что надо
уметь вовремя остановиться. Бесполезно будет предпринимать против меня
судебное преследование, так как, выражаясь юридическим языком, моя особа
будет неприкосновенна и никакого имущества я не оставляю. Если Ваша цель
была - поймать меня в ловушку, я не могу поздравить Вас с Вашей тактикой.
Если, напротив, посещение того молодого человека было инспирировано Вами как
предупреждение о том, что Вы собираетесь довести дело до конца, я почитаю
своим приятным долгом еще раз поблагодарить Вас, как благодарил при Вашем
последнем посещении.
Остаюсь, любезный мистер Форсайт, Ваш покорный слуга Роберт Элдерсон"
Майкл весело проговорил:
- Счастливое избавление! Теперь вы будете чувствовать себя спокойнее,
сэр.
Сомс провел рукой по лицу, словно желая стереть застывшее на нем
выражение.
- Мы обсудим это после, - сказал он. - Ваша собачонка все время сидела
тут со мной.
Майкл восхищался тестем в этот момент: он явно скрывал свое огорчение
ради Флер.
- Флер немного устала, - сказал он. - Мы катались по реке и пили чай в
"Шелтере". Мадам не было дома. Давай сейчас же обедать. Флер.
Флер взяла на руки Тинг-а-Линга и пыталась уклониться от его жадного
язычка.
- Прости, что заставили тебя ждать, папа, - пробормотала она, прячась
за коричневой шерстью. - Я только пойду умоюсь, а переодеваться не стану.
Когда она ушла. Сомс протянул руку за письмом.
- Хорошая заварилась каша, а? Не знаю, чем это кончится.
- Но разве это еще не конец, сэр?
Сомс изумленно посмотрел на него. Ох, уж эта молодежь! Тут ему угрожает
публичный скандал, который может привести бог весть к чему - к потере имени
в Сити, возможно, и к потере состояния, а им хоть бы что! Никакого чувства
ответственности, абсолютно никакого. Все дурные предчувствия, обычно
одолевавшие Джемса, весь его пессимизм проснулся в Сомсе с той минуты, как
ему вручили в клубе это письмо. Только удивительная выдержка следующего за
Джемсом поколения мешала ему даже сейчас, когда Флер вышла из комнаты, дать
волю своим страхам.
- Ваш отец в городе?
- Вероятно, сэр.
- Отлично! - Сомс, впрочем, не чувствовал особого облегчения. Этот
баронетишка тоже довольно безответственный человек - заставить Сомса войти в
такое правление!
А все оттого, что связываешься с людьми, воспитанными в непростительном
легкомыслии, без всякого понимания ценности денег.
- Теперь, когда Элдерсон сбежал, - заговорил Сомс, - все должно
открыться. Его признание у меня в руках.
- А почему бы не разорвать его, сэр, и не объявить, что Элдерсон
заболел туберкулезом?
Невозможность добиться серьезности от этого молодого человека
действовала на Сомса так, как если бы он объелся тяжелым пудингом.
- И, по-вашему, это было бы честно? - сурово сказал он.
- Простите, сэр, - Майкл сразу отрезвел. - Чем мне вам помочь?
- Тем, что оставите ваше легкомыслие и постараетесь скрыть все это от
Флер.
- Непременно, - проговорил Майкл серьезным тоном, - обещаю вам. Буду
молчать, как рыба. А что вы собираетесь предпринять?
- Нам придется созвать пайщиков и объяснить всю эту махинацию. Они,
вероятно, истолкуют ее в дурную сторону.
- Но почему? Вы ведь никак не могли предотвратить то, что произошло?
Сомс сердито фыркнул.
- В жизни нет никакой связи между воздаянием и заслугами. Если война
вас этому не научила, то ничто не научит.
- Так, - проговорил Майкл. - Ну, сейчас придет Флер. Вы меня извините
на минуту - мы продолжим наш разговор при первой возможности.
Возможность представилась, только когда Флер легла спать.
- Вот что, сэр, - сказал Майкл, - мой отец сейчас, наверно, в
"Аэроплане". Он ходит туда размышлять о конце света. Хотите, я его вызову,
если завтра у вас действительно заседание правления?
Сомс кивнул. Сам он всю ночь не сомкнет глаз - чего же ему щадить
"Старого Монта"?
Майкл подошел к китайскому шкафчику.
- Барт? Говорит Майкл. Старый Фор... мой тесть сидит у нас; он
проглотил горькую пилюлю... Нет, Элдерсон. Не можете ли вы заехать и
послушать?.. Он приедет, сэр. Останемся здесь или поднимемся ко мне в
кабинет?
- Здесь, - сказал Сомс, пристально разглядывая "Белую обезьяну". Не
знаю, куда мы идем? - внезапно добавил он.
- Если б мы знали, мы умерли бы от скуки, сэр.
- Это ваше личное мнение. Просто не на кого положиться! Не знаю, куда
это нас заведет.
- Может быть, куда-нибудь, не в ад и не в рай.
- Подумать только - человек его лет!
- Он одних лет с моим отцом, сэр; возможно, это было неважное
поколение. Если бы вы побывали на войне, сэр, вы бы смотрели на жизнь
веселее.
- Вы уверены? - проворчал Сомс.
- Конечно! Война здорово выбивает из колеи - это верно; но зато когда
попадешь в такую переделку, тут уж понимаешь, что такое выдержка.
Сомс поглядел на него. Неужели этот юнец читает ему лекцию о вреде
пессимизма?
- Возьмите Баттерфилда, - продолжал Майкл, - ведь пошел же он к
Элдерсону. Возьмите девочку, которая позировала для этой картины - знаете,
что вы нам подарили. Она - жена того упаковщика, которого от нас выперли за
кражу книг. Она заработала уйму денег тем, что позировала голой; и не
сбилась с пути. Теперь они едут в Австралию на эти деньги. Да возьмите и
самого этого воришку: он таскал книги, чтобы подкормить жену после
воспаления легких, а потом стал торговать воздушными шарами.
- Не понимаю, к чему вы все это рассказываете, - сказал Сомс.
- Я говорю о выдержке, сэр. Бы ведь сказали, что не знаете, к чему мы
идем. Посмотрите хотя бы на безработных. Разве есть еще страна в мире, где
они так держатся, как здесь? Право, я иногда начинаю гордиться, что я
англичанин. А вы?
Слова Майкла задели что-то глубоко в душе Сомса; но, не выдавая своих
переживаний, он продолжал смотреть на "Белую обезьяну". Какая тревожная,
нечеловеческая и вместе с тем страшно человеческая угрюмая тоска в глазах
этого существа! "Белков глаз не видно, - подумал Сомс, - должно быть, оттого
это и кажется". И Джорджу нравилось, чтобы такая картина висела против его
кровати! Да, у Джорджа была выдержка - шутил до последнего вздоха; настоящий
англичанин этот Джордж. И все Форсайты - настоящие англичане. Старый дядя
Джолион и его обращение с пайщиками; Суизин - прямой, надутый, огромный в
слишком тесном для него кресле у Тимоти. "Вся эта мелкота!" - Сомс как будто
слышал, как он произносит эти слова. И дядя Николае, на которого так похож
этот тип, Элдерсон, - правда только внешне, - тоже живой и очень любивший
пожить человек, но совершенно вне всяких подозрений в нечестности. А старый
Роджер с его причудами и немецкой бараниной! И, наконец, его собственный
отец, Джемс, как он долго тянул; худой - в чем только душа держалась! - и
все-таки жил да жил. А Тимоти, словно законсервированный в консолях,
доживший до ста лет! Выдержка и крепкий костяк у всех этих прежних англичан,
несмотря на их чудачества. И в Сомсе зашевелилась какаято атавистическая
сила воли. Поживем - увидим и другим покажем, вот и все!
- И предоставить тебя этим проклятым художникам! - хрипло крикнул
Бикет.
- И предоставить меня самой себе. Бери!
Но Бикет отступил к двери, с ужасом глядя на деньги.
- Нет, я не возьму!
- Но я их не могу оставить себе. Я их заработала, чтобы вытащить тебя
из этой ямы.
Наступило долгое молчание. Бумажки лежали между ними на столе - почти
новые, хрустящие, чуть засаленные - они таили желанную, долгожданную
свободу, счастливую жизнь вдвоем, на солнышке. Так они и лежали; никто не
хотел их брать. Что же делать?
- Вик, - сказал наконец Бикет хриплым шепотом, - поклянись, что ты ни
разу не позволила им коснуться тебя.
- Да, в этом я могу поклясться.
И она могла улыбаться при этих словах - улыбаться своей загадочной
улыбкой! Как верить ей? Столько месяцев она жила, скрывая от него все, а
потом - солгала ему! Он опустился на стул около стола и уронил голову на
руки.
Викторина отвернулась и стала обвязывать сундучок старой веревкой.
Бикет поднял голову, услышав звяканье крышки. Значит, она в самом деле хочет
уйти от него? Вся жизнь показалась ему разбитой, пустой, как шелуха ореха на
Хэмстед-Хисе. Слезы покатились у него из глаз.
- Когда ты была больна, - сказал он, - я воровал для тебя. Меня за это
выкинули со службы.
Она быстро обернулась к нему.
- Тони, ты мне никогда этого не говорил. Что ты крал?
- Книги. Все твое усиленное питание - с этих книг.
Целую минуту она стояла, глядя на него без слов, потом молча протянула
руки; Бикет схватил их.
- Мне ни до чего дела нет, - задыхаясь, прошептал он, - клянусь богом!
Лишь бы ты любила меня, Вик!
- И мне тоже! Ох, уедем отсюда. Тони, из этой ужасной комнатушки, из
этой ужасной страны. Уедем, уедем подальше!
- Да, - сказал Бикет и прижал к глазам ее ладони.
Сомс ушел от Дэнби и Уинтера, думая то об Элдерсоне, то о "Белой
обезьяне". Как и предполагала Флер, он крепко запомнил слова Обри Грина об
этой картине, уцелевшем обломке жизни Джорджа Форсайта. "Есть плоды жизни,
разбрасывать кожуру - и попасться на этом". Сомс пытался применить эти слова
к области деловой.
Страна явно проживала свой капитал. При сокращении морских перевозок и
кризисе на европейском рынке Англия импортировала продовольствие, за которое
не могла расплатиться. По мнению Сомса, они на этом попадутся, и даже очень
скоро. Престиж Британии - очень хорошая вещь, предмет восхищения всего мира
и все прочее, но нельзя жить без конца одним восхищением. А тут застой в
морских перевозках, разорение целого ряда концернов и толпы безработных -
веселенькая история, нечего сказать! Даже страхование должно будет
пострадать от этого. Может, Элдерсон все это предвидел и заблаговременно
обеспечивает себя? Если все равно в конце концов попадешься - какой смысл
быть честным? Эта мысль была так цинична, что вся форсайтская натура Сомса
восстала против нее, - и все же она навязчиво лезла в голову. Стоит ли при
всеобщем банкротстве трудиться, думать о будущем, оставаться честным? Даже
консерваторы пере стали называться консерваторами - как будто это слово
стало смешным и "консервировать" уже нечего. "Есть плоды, разбрасывать
кожуру и в конце концов попасться на этом". Этот молодой художник хорошо
сказал, и картину он сделал тоже хорошо, хотя Думетриус, как всегда, заломил
несуразную цену. Куда Флер повесит картину? Возможно, в холле - там хорошее
освещение, а тех, кто у них бывает, вряд ли особенно смутит обнаженное тело.
Интересно, куда девались все картины с нагой натурой? Ему как-то не
попадались картины с нагим телом - их так же трудно было найти, как
пресловутого мертвого осла. Сомсу вдруг представилась вереница умирающих
ослов, бредущих на край света с грузом этюдов обнаженного тела. Отгоняя от
себя это экстравагантное видение, он поднял глаза и увидел вполне реальный
собор св. Павла. Этого бедняги с цветными шарами что-то не видно. Впрочем,
все равно сказать ему нечего. По странной ассоциации Сомс вспомнил о цели
своего похода - об ОГС и полугодовом отчете. По его предложению они
постановили просто списать эти германские дела - чистого убытку на двести
тридцать тысяч фунтов! Дивидендов никаких не будет, и даже на следующее
полугодие перейдет дебет. Но лучше вырвать гнилой зуб сразу и покончить с
этим; акционеры за шесть месяцев до общего собрания привыкнут к потере. Он
сам уже привык, и они со временем тоже привыкнут. Акционеры редко злятся,
если их не пугать, - долготерпеливая публика!
В конторе старый клерк, как всегда, наполнял чернильницы из бутыли.
- Директор здесь?
- Да, сэр.
- Пожалуйста, скажите, что я пришел.
Старый клерк вышел. Сомс взглянул на часы. Двенадцать! Тоненький луч
света скользнул по обоям и полу, В комнате не было ничего живого, кроме
синей мухи и тикающих часов, даже свежей газеты не было. Сомс следил за
мухой. Он вспомнил, как в детстве предпочитал синих мух простым за их яркую
окраску. Это был урок. Яркие вещи, блестящие люди - самое опасное в жизни.
Взять хоть кайзера и этого пресловутого итальянского поэта как его там? А их
собственный фигляр! Он не удивится, если окажется, что Элдерсон - блестящий
человек в личной жизни. Что же он не идет? Может быть, виной этой задержки
встреча с молодым Баттерфилдом? Муха поползла по стеклу, упала, жужжа, снова
поползла; солнечный луч крался по полу. В комнате стояла пустота и тишина,
словно воплощение основного правила страхования. "Незыблемость и
неизменность".
"Что же мне, вечно здесь торчать?" - подумал Сомс и подошел к окну. На
этой широкой улице, выходившей к реке, солнце освещало только нескольких
пешеходов и тележку разносчика, но дальше, на главной улице, грохотало и
шумело уличное движение. Лондон! Чудовищный город! И весь застрахован! Что с
ним будет через тридцать лет? И только подумать, что будет существовать
Лондон, которого он не увидит. Ему стало жаль города, жаль себя. Даже
старого Грэдмена не будет. Вероятно, страховые общества позаботятся обо всем
- а может быть, и нет. И вдруг он увидел Элдерсона. Он был вполне элегантен
в светлом костюме, с гвоздикой в петлице.
- Размышляете о будущем, мистер Форсайт?
- Нет, - ответил Сомс. Как этот человек угадал ею мысли?
- Я рад, что вы зашли. Я имею возможность поблагодарить вас за тот
интерес, какой вы проявляете к делам Общества. Это очень редко бывает.
Обычно директор-распорядитель все делает один.
Насмехается? Тон у него очень оживленный, даже слегка нахальный.
Хорошее настроение всегда казалось Сомсу подозрительным - обычно тут крылась
какая-то причина.
- Если бы все директоры относились к делу так же добросовестно, как вы,
можно было бы спать спокойно. Я прямо скажу вам, что помощь, которую мне
оказывало правление до того, как вы стали его членом, была... ну, скажем,
просто ничтожной.
Льстит! Наверно, ведет к чему-то!
Элдерсон продолжал:
- Могу сказать вам то, чего не мог сказать никому другому: я очень
недоволен тем, как идут дела, мистер Форсайт. Англия скоро увидит, в каком
положении она очутилась.
Услышав такое неожиданное подтверждение своих собственных мыслей, Сомс
вдруг ощутил реакцию.
- Нечего плакать прежде, чем мы расшиблись. Фунт стоит высоко, мы еще
крепко сидим.
- Сидим в калоше! И если не принять решительных мер, мы так там и
останемся. А вы знаете, что всякие решительные меры - это дезорганизация, и
ощутимых результатов надо ждать годами.
И как этот человек мог говорить такие вещи и при этом блестеть и сиять,
как новый медяк? Это подтверждало теорию Сомса: видно, ему безразлично, что
будет. И вдруг Сомс решил попробовать.
- Кстати, о годах ожидания: я пришел сказать, что нужно, по-моему,
созвать собрание пайщиков по поводу этих убытков на германских контрактах.
Сомс проговорил эти слова, глядя в пол, и внезапно поднял голову.
Светло-серые глаза Элдерсона встретили его взгляд не сморгнув.
- Я ждал, что вы это предложите, - сказал он.
"Как же, ждал ты", - подумал Сомс, потому что он сам это только что
придумал.
- Конечно, соберите акционеров, но вряд ли правление это одобрит.
Сомс удержался, чтобы не сказать: "И я тоже".
- И пайщики не одобрят. По долголетнему опыту я знаю, что чем меньше вы
их впутываете во всякие неприятности, тем лучше для всех.
- Может быть, и так, - сказал Сомс, упрямо стоя на своем, - но это один
из видов порочного нежелания смотреть фактам в глаза.
- Не думаю, мистер Форсайт, что вы в будущем сможете обвинить меня в
том, что я не смотрел фактам в глаза. В будущем! Черт возьми, на что же этот
человек намекает?
- Во всяком случае, я предложу это на ближайшем заседании правления, -
сказал он.
- Конечно! - поддержал Элдерсон. - Самое лучшее - всегда доводить дело
до конца, не так ли?
Снова чуть заметная ирония. Как будто он что-то скрывал. Сомс
машинально посмотрел на манжеты этого человека, отлично выглаженные, с
голубой полоской; на его пикейный жилет и пестрый галстук - настоящий денди
Ничего, сейчас он ему закатит вторую порцию!
- Кстати, - сказал он, - Монт написал книгу. Я купил один экземпляр.
Не сморгнул! Только чуть больше обнажились зубы - безусловно фальшивые!
- А я взял две. Милый, бедный Монт!
Сомс почувствовал себя побежденным. Этот тип был забронирован, как
краб, отлакирован, как испанский стол.
- Ну, мне надо идти, - объявил Сомс.
Директор-распорядитель протянул ему руку.
- Прощайте, мистер Форсайт. Я так вам благодарен!
Что это, Элдерсон даже пожимает ему руку? Сомс вышел смущенный. Так
редко жали ему руку. Он почувствовал, что это его сбило, с толку. А может,
это только заключительная сцена умелой комедии? Как знать! Однако теперь у
него было еще меньше желания созывать собрание пайщиков, чем раньше. Нет,
это просто был пробный камень - и тут Сомс промахнулся. Впрочем, другой
камешек - насчет Баттерфилда - попал в цель. Если бы Элдерсон был невиновен,
он обязательно сказал бы: "Какая наглость - это посещение". Хотя у такого
типа достанет хладнокровия нарочно смолчать, чтобы подразнить человека. Нет!
Ничего не попишешь, как теперь говорят. У Сомса было так же мало
доказательств виновности, как и раньше, и он, откровенно говоря, был этому
рад. Ни к чему такой скандал не приведет, разве что очернит все Общество
вместе с директорами. Люди ведь так неосторожны - они никогда не знают, где
остановиться, не разбираются в том, кто действительно виноват. Надо
держаться начеку и продолжать свое дело. Нечего тревожить осиное гнездо.
Сомс шел и думал об этом, как вдруг его окликнул голос:
- Приятная встреча, Форсайт! Нам по дороге?
"Старый Монт" спускался по лестнице из "Клуба шутников".
- А вам куда? - спросил Сомс.
- Иду завтракать в "Аэроплан".
- А-а, в этот новомодный клуб?
- Он идет в гору, вы знаете, идет в гору!
- Я только что видел Элдерсона. Он купил два экземпляра вашей книги.
- Да что вы! Вот бедняга!
Сомс слегка улыбнулся.
- Он то же самое сказал про вас! А как вы думаете, кто ему их продал?
Молодой Баттерфилд!
- И он еще жив?
- Был жив сегодня утром.
Сэр Лоренс хитро сощурился.
- Знаете, что я думаю, Форсайт. Говорят, что у Элдерсона на содержании
две женщины.
Сомс раскрыл глаза. Это мысль! Все объясняется тогда очень просто.
- Моя жена говорит, что одна из них безусловно лишняя. А вы что
скажете?
- Я? - сказал Сомс. - Я только знаю, что этот человек хладнокровен, как
рыба. Ну, мне сюда! До свидания!
Нет, никакой помощи от этого баронетишки не дождаться. Решительно
ничего не принимает всерьез. Две женщины у Элдерсона! В его-то годы! Ну и
жизнь! И всегда находятся такие люди, которым все мало, они идут на любой
риск. Сомс не мог этого понять. Сколько ни изучай таких людей - ничего не
разберешь! И все-таки такие люди существуют. Он прошел через холл в комнату,
где завтракали "знатоки". Взяв со стола меню, он заказал дюжину устриц, но,
вспомнив, что в названии месяца нет буквы "р", взял вместо них жареную
камбалу [24].
- Нет, родная, природа сдана в архив.
- Что ты хочешь этим сказать, Майкл?
- Да ты почитай романы с природой. Прилизанные описания корнуэлских
скал или йоркширских болот - ты была когда-нибудь на йоркширском болоте?
Просто не выдержать! А романы о Дартмуре! Жуть! Этот Дартмур, откуда
приходят все страсти, - а ты была там когда-нибудь? Ведь все это ерунда! А
эти, которые пишут о Полинезии! Ой-ой-ой! А поэты, из тех, что "брызжут и
блещут", - разве они в состоянии показать природу? Те, которые работают под
сельских простачков, чуть получше, конечно. В конце концов старик Уордсворт
дал нам Природу с большой буквы, и она успокоительна, как бром. Конечно,
есть еще настоящая природа, с маленькой буквы; если ты имеешь дело с ней, то
тут обычно идет борьба не на жизнь, а на смерть. А Природу, о которой мы
столько кричим, запатентовали, сделали из нее настой и разлили по бутылкам.
Для современного стиля природа уже устарела.
- Ну, ладно, давай все же покатаемся по реке, Майкл. Может, выпить чаю
в "Шелтере"?
Они уже подъезжали к дому, который Майкл называл "завидной
резиденцией", когда Флер наклонилась вперед и, коснувшись его колена,
сказала:
- Я к тебе и вполовину не так отношусь, как ты заслуживаешь, Майкл.
- Что ты, детка! А по-моему, так.
- Я знаю, я эгоистка, особенно теперь.
- Но ведь это из-за одиннадцатого баронета.
- Да, ребенок - большая ответственность. Я надеюсь, что он будет похож
на тебя.
Майкл подвел лодку к пристани, сложил весла и сел рядом с Флер.
- Если он пойдет в меня, я его лишу наследства. Но сыновья обычно
похожи на мать.
- Я говорю про характер. Я страшно хочу, чтоб он был веселый, спокойный
и чтоб он чувствовал, что стоит жить на свете.
Майкл поглядел на ее губы - они дрожали, - на ее щеку, покрывшуюся
легким загаром за этот день на солнце, и, наклонившись, он прижался к ее
щеке.
- Я уверен, он будет славный малыш, веселый.
Флер покачала головой.
- Я не хочу, чтоб он был жадный и занят только собой - у меня, знаешь,
это в крови; я вижу, как это плохо, и ничего не могу с собой сделать. Как ты
умудряешься быть не таким?
Майкл взъерошил волосы свободной рукой.
- Солнце не слишком печет, маленькая?
- Нет, серьезно, Майкл, как ты умудряешься?
- Но ведь я тоже жадный. Ты ведь знаешь, как ты мне нужна. И тут уж
ничем не поможешь.
Ее щека ласково потерлась об его щеку, и, осмелев, он сказал:
- Помнишь, как ты однажды вечером в этом самом месте подошла к берегу и
увидела меня в лодке. Когда ты дулла, я стал на голову, чтобы охладить ее. Я
тогда чуть с ума не сошел, совсем не надеялся. - Он остановился. Нет! Не
стоит ей напоминать, что в тот вечер она ему сказала: "Приходите опять,
когда я наверно буду знать, что не добьюсь своего". Неведомый братец!
Флер сказала спокойно:
- Я была свиньей по отношению к тебе, Майкл. Но я была страшно
несчастна. Это прошло наконец, совсем прошло. Теперь все в порядке, кроме
моего характера.
- Ну, это ничего. А как насчет чаю?
Рука об руку они поднялись по лужайке. Дома никого не было: Сомс уехал
в Лондон. Аннет - в гости.
- Дайте нам чай на веранду, - попросила Флер.
Сидя рядом с Флер, такой счастливый, каким он себя еще не помнил, Майкл
чувствовал всю прелесть Природы с большой буквы, чувствовал косые лучи
солнца, запах гвоздики и роз, шелест осин. Ворковали любимые голуби Аннет, а
на дальнем берегу спокойной реки высились кроны тополей. Но в конце концов
он так наслаждался всем этим потому, что рядом была его любимая, и смотреть
на нее, касаться ее было его радостью. И впервые он чувствовал, что ей не
хочется встать и упорхнуть куда-нибудь к кому-нибудь другому. Странно, что
вот так, вне тебя, может существовать другой человек, который абсолютно
отнял у всего на свете значение, забрал в свои руки "всю эту музыку", и что
этот человек - твоя жена! Ужасно странно, особенно если подумать, что ты, в
сущности, такое! Он услышал голос Флер:
- Мать у меня, конечно, католичка; она не ходит в церковь потому, что
живет с отцом здесь. Она и меня не очень заставляла. Но я все думаю, Майкл,
как мы поступим с ним.
- Пусть растет, как хочет.
- Не знаю. Чему-нибудь его надо учить, ведь он пойдет в школу.
Католикам религия все-таки что-то дает.
- Да, вера вслепую. Это сейчас единственный логический путь.
- Я думаю, что человеку без религии всегда кажется, что ничто на свете
не имеет значения.
Майкл чуть было не сказал: "Давай воспитывать его солнцепоклонником",
но вместо этого проговорил:
- Мне кажется, чему бы его ни учить - все это только пока он сам не
начнет думать, а уж тогда он решит, что ему больше всего подходит.
- Ну, а твое мнение, Майкл? Ведь ты один из самых хороших людей, кого я
знаю.
- Ну да, - сказал Майкл, странно польщенный, - Разве?
- Нет, серьезно, что ты об этом думаешь, Майкл?
- Видишь ли, детка, никакой доктрины я не придерживаюсь, значит и
религии у меня нет. Я считаю, что надо быть на высоте, - но это уже этика.
- Но ведь право же, трудно ни во что не верить, кроме себя самого. Если
из какой-нибудь религии можно чтолибо извлечь, то не лучше ли ее принять?
Майкл улыбнулся - правда, только мысленно.
- Ты можешь поступать с одиннадцатым баронетом, как тебе будет угодно,
а я буду тебе помогать. При его наследственности он, наверно, будет немножко
скептиком.
- Но я не хочу этого! Мне гораздо больше хочется, чтобы он был
последовательный и убежденный. Скептицизм только лишает людей спокойствия.
- Чтобы в нем не было "белой обезьяны", да? Ну не знаю. Это, по-моему,
носится в воздухе. Самое главное - вбить ему с малолетства уважение к другим
людям, вбить хоть шлепками, если нужно.
Флер посмотрела на него ясными глазами и засмеялась.
- Да, - сказала она. - Моя мать пробовала так меня воспитывать, но папа
запретил.
Они вернулись домой в девятом часу.
- Либо твой отец здесь, либо мой, - сказал Майкл в холле. - Вон лежит
доисторическая шляпа.
- Это папина. Она внутри серая, а у Барта - беж.
Действительно, в китайской гостиной сидел Сомс, держа в руке
распечатанное письмо, а у его ног Тинг-а-Линг. Сомс протянул письмо Майклу,
не говоря ни слова. На письме не было ни даты, ни адреса. Майкл стал читать:
"Дорогой мистер Форсайт, Может быть. Вы будете столь любезны доложить
правлению на заседании, во вторник, что я уезжаю, чтобы оказаться в
безопасности от последствий каких бы то ни было грехов, если таковые за мной
водились. Когда Вы получите это письмо, я буду за пределами досягаемости.
Как в частной жизни, так и в делах я всегда держался того мнения, что надо
уметь вовремя остановиться. Бесполезно будет предпринимать против меня
судебное преследование, так как, выражаясь юридическим языком, моя особа
будет неприкосновенна и никакого имущества я не оставляю. Если Ваша цель
была - поймать меня в ловушку, я не могу поздравить Вас с Вашей тактикой.
Если, напротив, посещение того молодого человека было инспирировано Вами как
предупреждение о том, что Вы собираетесь довести дело до конца, я почитаю
своим приятным долгом еще раз поблагодарить Вас, как благодарил при Вашем
последнем посещении.
Остаюсь, любезный мистер Форсайт, Ваш покорный слуга Роберт Элдерсон"
Майкл весело проговорил:
- Счастливое избавление! Теперь вы будете чувствовать себя спокойнее,
сэр.
Сомс провел рукой по лицу, словно желая стереть застывшее на нем
выражение.
- Мы обсудим это после, - сказал он. - Ваша собачонка все время сидела
тут со мной.
Майкл восхищался тестем в этот момент: он явно скрывал свое огорчение
ради Флер.
- Флер немного устала, - сказал он. - Мы катались по реке и пили чай в
"Шелтере". Мадам не было дома. Давай сейчас же обедать. Флер.
Флер взяла на руки Тинг-а-Линга и пыталась уклониться от его жадного
язычка.
- Прости, что заставили тебя ждать, папа, - пробормотала она, прячась
за коричневой шерстью. - Я только пойду умоюсь, а переодеваться не стану.
Когда она ушла. Сомс протянул руку за письмом.
- Хорошая заварилась каша, а? Не знаю, чем это кончится.
- Но разве это еще не конец, сэр?
Сомс изумленно посмотрел на него. Ох, уж эта молодежь! Тут ему угрожает
публичный скандал, который может привести бог весть к чему - к потере имени
в Сити, возможно, и к потере состояния, а им хоть бы что! Никакого чувства
ответственности, абсолютно никакого. Все дурные предчувствия, обычно
одолевавшие Джемса, весь его пессимизм проснулся в Сомсе с той минуты, как
ему вручили в клубе это письмо. Только удивительная выдержка следующего за
Джемсом поколения мешала ему даже сейчас, когда Флер вышла из комнаты, дать
волю своим страхам.
- Ваш отец в городе?
- Вероятно, сэр.
- Отлично! - Сомс, впрочем, не чувствовал особого облегчения. Этот
баронетишка тоже довольно безответственный человек - заставить Сомса войти в
такое правление!
А все оттого, что связываешься с людьми, воспитанными в непростительном
легкомыслии, без всякого понимания ценности денег.
- Теперь, когда Элдерсон сбежал, - заговорил Сомс, - все должно
открыться. Его признание у меня в руках.
- А почему бы не разорвать его, сэр, и не объявить, что Элдерсон
заболел туберкулезом?
Невозможность добиться серьезности от этого молодого человека
действовала на Сомса так, как если бы он объелся тяжелым пудингом.
- И, по-вашему, это было бы честно? - сурово сказал он.
- Простите, сэр, - Майкл сразу отрезвел. - Чем мне вам помочь?
- Тем, что оставите ваше легкомыслие и постараетесь скрыть все это от
Флер.
- Непременно, - проговорил Майкл серьезным тоном, - обещаю вам. Буду
молчать, как рыба. А что вы собираетесь предпринять?
- Нам придется созвать пайщиков и объяснить всю эту махинацию. Они,
вероятно, истолкуют ее в дурную сторону.
- Но почему? Вы ведь никак не могли предотвратить то, что произошло?
Сомс сердито фыркнул.
- В жизни нет никакой связи между воздаянием и заслугами. Если война
вас этому не научила, то ничто не научит.
- Так, - проговорил Майкл. - Ну, сейчас придет Флер. Вы меня извините
на минуту - мы продолжим наш разговор при первой возможности.
Возможность представилась, только когда Флер легла спать.
- Вот что, сэр, - сказал Майкл, - мой отец сейчас, наверно, в
"Аэроплане". Он ходит туда размышлять о конце света. Хотите, я его вызову,
если завтра у вас действительно заседание правления?
Сомс кивнул. Сам он всю ночь не сомкнет глаз - чего же ему щадить
"Старого Монта"?
Майкл подошел к китайскому шкафчику.
- Барт? Говорит Майкл. Старый Фор... мой тесть сидит у нас; он
проглотил горькую пилюлю... Нет, Элдерсон. Не можете ли вы заехать и
послушать?.. Он приедет, сэр. Останемся здесь или поднимемся ко мне в
кабинет?
- Здесь, - сказал Сомс, пристально разглядывая "Белую обезьяну". Не
знаю, куда мы идем? - внезапно добавил он.
- Если б мы знали, мы умерли бы от скуки, сэр.
- Это ваше личное мнение. Просто не на кого положиться! Не знаю, куда
это нас заведет.
- Может быть, куда-нибудь, не в ад и не в рай.
- Подумать только - человек его лет!
- Он одних лет с моим отцом, сэр; возможно, это было неважное
поколение. Если бы вы побывали на войне, сэр, вы бы смотрели на жизнь
веселее.
- Вы уверены? - проворчал Сомс.
- Конечно! Война здорово выбивает из колеи - это верно; но зато когда
попадешь в такую переделку, тут уж понимаешь, что такое выдержка.
Сомс поглядел на него. Неужели этот юнец читает ему лекцию о вреде
пессимизма?
- Возьмите Баттерфилда, - продолжал Майкл, - ведь пошел же он к
Элдерсону. Возьмите девочку, которая позировала для этой картины - знаете,
что вы нам подарили. Она - жена того упаковщика, которого от нас выперли за
кражу книг. Она заработала уйму денег тем, что позировала голой; и не
сбилась с пути. Теперь они едут в Австралию на эти деньги. Да возьмите и
самого этого воришку: он таскал книги, чтобы подкормить жену после
воспаления легких, а потом стал торговать воздушными шарами.
- Не понимаю, к чему вы все это рассказываете, - сказал Сомс.
- Я говорю о выдержке, сэр. Бы ведь сказали, что не знаете, к чему мы
идем. Посмотрите хотя бы на безработных. Разве есть еще страна в мире, где
они так держатся, как здесь? Право, я иногда начинаю гордиться, что я
англичанин. А вы?
Слова Майкла задели что-то глубоко в душе Сомса; но, не выдавая своих
переживаний, он продолжал смотреть на "Белую обезьяну". Какая тревожная,
нечеловеческая и вместе с тем страшно человеческая угрюмая тоска в глазах
этого существа! "Белков глаз не видно, - подумал Сомс, - должно быть, оттого
это и кажется". И Джорджу нравилось, чтобы такая картина висела против его
кровати! Да, у Джорджа была выдержка - шутил до последнего вздоха; настоящий
англичанин этот Джордж. И все Форсайты - настоящие англичане. Старый дядя
Джолион и его обращение с пайщиками; Суизин - прямой, надутый, огромный в
слишком тесном для него кресле у Тимоти. "Вся эта мелкота!" - Сомс как будто
слышал, как он произносит эти слова. И дядя Николае, на которого так похож
этот тип, Элдерсон, - правда только внешне, - тоже живой и очень любивший
пожить человек, но совершенно вне всяких подозрений в нечестности. А старый
Роджер с его причудами и немецкой бараниной! И, наконец, его собственный
отец, Джемс, как он долго тянул; худой - в чем только душа держалась! - и
все-таки жил да жил. А Тимоти, словно законсервированный в консолях,
доживший до ста лет! Выдержка и крепкий костяк у всех этих прежних англичан,
несмотря на их чудачества. И в Сомсе зашевелилась какаято атавистическая
сила воли. Поживем - увидим и другим покажем, вот и все!