Гончаров Иван Александрович. Иван Савич Поджабрин

   - Давно бы вы сказали! - воскликнул Иван Савич. - Ух! гора с плеч долой! Знайте, господин Стрекоза, что у меня правило - не переносить знакомства на другую квартиру.
   - Э! - сказал, улыбнувшись, майор, - да у вас славные правила! Ну так и дело с концом: мир. Нечего об этом и говорить.
   - Не прикажете ли чаю?
   - Очень хорошо. Нет ли с ромцом?
   - Есть коньяк.
   - Ну всё равно.
   - Не угодно ли сигары?
   - Пожалуйте.
   И они стали друзьями.
   - Какая у вас славная квартира! - сказал майор, оглядываясь кругом, со всеми удобствами... Что это, мне как будто вдруг что-то на нос капнуло?..
   - Ах-с! это вон оттуда, - сказал Иван Савич, указывая вверх. - Это ничего, так, дрянь, пройдет. Майор поднял голову и посмотрел на пятно. Вдруг оттуда полился проливной дождь прямо ему в лицо.
   - Милостивый государь! - закричал он, вскочив с места, - что это значит? Я с вами разделаюсь...
   - Я не виноват-с: право! Это иногда течет: видно, вверху пролили ушат с водой... Эй, Авдей! Авдей! подставь скорей ведерко...
   - Прощайте, - сказал майор, - у вас небезопасно; пойду укрыться... к племяннице от дождя. Странные у вас правила, право, странные: не стреляетесь, не переносите знакомства на другую квартиру, дождь терпите в комнатах... гм!
   Он ушел. На другой день, рано утром, от Анны Павловны, от майора и от старухи не осталось никаких следов. В доме и духу их не стало.
   Авдей торжественно вышел на средину комнаты.
   - Как же, батюшка Иван Савич, - сказал он, - они увезли у нас диван, стол, часы, зеркало, ковер, две вазы, ведро совсем новешенькое да молоток. Не прикажете ли сходить за ними?
   - И, нет, не надо! Еще, пожалуй, привяжется Стрекоза: по какому, дескать, поводу эти вещи были там? ну их совсем. Избавились от беды: это главное.
   - Ведь говорил я вам, нехорошо будет: шутка ли, чего стало!
   - Зато пожуировали! - сказал Иван Савич.
   В тот же день Иван Савич кутил с друзьями. Он рассказал им свое приключение.
   - За здоровье сироты! - провозгласили друзья.
   - Да, друзья мои, лишился, потерял ее! если б вы знали, как она любила меня! Подумайте, всем мне жертвовала: спокойствием, сердцем. Она была... как бы это выразить?.. милым видением, так сказать, мечтой... разнообразила этак тоску мертвой жизни...
   - Да, братец, жаль, - сказал, вздохнув и покрутив усы, офицер, - как это ты выпустил из рук такую птичку?.. Ты бы проведал!
   - Нельзя, mon cher: честное слово дал! Дядя, опекун: подумай, вышла бы история... повредила бы мне по службе.
   - Ты бы мне сказал, - продолжал офицер, - я бы разделался с ним. Я бы показал, что значит обидеть моего приятеля! А ты! вот что значит не военный человек!
   - Я, mon cher, и сам намекал ему на пистолеты, даже снял со стены и показал... да он искусно замял речь.
   - Подлец! трус! - примолвил офицер, притопывая то той, то другой ногой...
   - Какие всё ему достаются: барыни, да еще замужние! - заметил другой.
   - И не показал, не познакомил, злодей! - сказал Вася. - Нет, я так в горничных счастлив. Какая у меня теперь... а!!
   И он рассказал им какая.
   - Славно мы живем! - примолвил один из молодых людей, - право, славно: кутим, жуируем! вот жизнь так жизнь! завтра, послезавтра, всякий день. Вон Губкин: ну что его за жизнь! Утро в департаменте мечется как угорелый, да еще после обеда пишет, книги сочиняет; просто смерть!.. чудак!
   Иван Савич опять не знал, куда девать свое время, опять зевал, потягивался, бил собаку, бранил Авдея. Однажды он пришел в комнату Авдея и посмотрел в окно. Вдруг лицо его оживилось.
   - Голубчик Авдей! - сказал он, - посмотри-ка, какая хорошенькая девушка там, в окне, и как близко: можно разговаривать!
   - Не о чем разговаривать-то, - сказал Авдей.
   - Какие глазки! - продолжал Иван Савич, - ротик! только нос нехорош. А беленькая, свеженькая - прелесть! Ты ничего мне и не скажешь! Узнай, чья она.
   Авдей доложил, что она служит у знатной барыни.
   - И девушка-то знатная! - сказал Иван Савич, - право! а?
   - Не могу знать! - отвечал Авдей, - известно: девчонка!
   - Послушай, порадей-ка мне у ней: поди скажи, что я и добрый, и...
   - Полно вам, батюшка Иван Савич, Бога вы не боитесь... - заговорил он с убедительным жестом, - и я-то с вами сколько греха на душу взял.
   - Ну! - сказал Иван Савич, - по-твоему, не пожуируй! Поди, поди, говорят тебе.
   - Воля ваша, Иван Савич, гневайтесь не гневайтесь, а я больше не намерен.
   - Что ж ты пыль не обтираешь нигде, дурак этакой! - сердито закричал Иван Савич, - это что? это что? а? У меня там везде паутина! Давеча паук на нос сел! Ничего не делаешь! А еще метелку купил! К сапожнику опять забыл сходить? Да ты мне изволь новые чашки на свои деньги купить: я тебе дам бить посуду! Что это за скверный народ такой, ленивый... никуда не годится!
   Дня через два Ивану Савичу принесли новое платье. Он примерил и велел спрятать. Вдруг Авдей вышел на средину.
   - А что, батюшка Иван Савич, - сказал он, - не будет ли вашей барской милости... то есть теперь у вас три сюртука... один-то уж старенький... Не пожалуете ли мне?
   Он низко поклонился.
   - Не намерен, - сказал Иван Савич сухо.
   Авдей крякнул и пошел в переднюю...
   На другой день он надел на себя серебряные часы, повесил бисерный снурок по всей груди и животу, взял в руки картуз с кисточкой и отправился радеть своему барину.
   - Говорил, - сказал он через полчаса, вышедши на средину.
   - Что ж ты говорил? - спросил Иван Савич.
   - Что, мол, барин у меня и добрый, и хорошенький такой...
   - Вот, хорошенький! Зачем же ты врешь?
   - Что за вру! вы ведь хорошенькие!..
   Оба молчали. Иван Савич гладил бакенбарды.
   - Что ж ты не в моем сюртуке ходил к ней? оно бы лучше! - сказал Иван Савич.
   - Да как я смею барский сюртук надеть?
   - Ты возьми его себе совсем, тот, что просил у меня.
   Авдей подбежал, согнувшись, и поцеловал у барина ручку.
   - Что ж ты ей еще сказал?
   - Что барин мой, мол, молодец: где ни завидит женщину, - тотчас влюбится! У него, мол, немало их было...
   - Да кто ж тебя просил об этом говорить? Ну пойдет ли она теперь? Есть ли у тебя рассудок? а? Вечно, вечно подгадишь мне! Что ж она сказала?
   - Что мне, говорит, до твоего барина за дело? Он, говорит, мне не ровня: что мне с ним знакомиться? Поди, говорит, отваливай.
   - Вот еще! - ворчал Иван Савич, - не ровня. Как же бы это устроить? Ах, славно! выдумал! Часто ли она бывает тут у окна?
   - Да целое утро всякий день вертится.
   - Там она теперь?
   - Там-с.
   - Дай-ка мне свой серый сюртук.
   - На что это вам?
   - Дай, дай, я знаю на что. Ну что, впору ли? - спросил Иван Савич, надев сюртук.
   - Коротенек. Да что вы хотите делать?
   - А вот что: ты скажи ей, что у нас два человека. Ведь она меня не видала?
   - Нет-с.
   - Ну, я утром буду приходить на полчаса к тебе в комнату, будто убирать что-нибудь. Вот и теперь пойду. Дай мне сапог и щетку.
   Иван Савич поместился у самого окна и стал чистить сапог. Авдей спрятался в простенок и прикрыл рот рукой, чтоб не засмеяться вслух, и качал головой.
   - Вишь ведь лукавый догадал - чего не выдумает! - бормотал он. - Не так, не так, Иван Савич, на что подошву-то намазали ваксой? И сапога-то не умеет вычистить, а еще барин!
   - Здравствуйте! - сказал Иван Савич девушке в окно.
   - Здравствуйте! - сказала она и продолжала гладить, не поднимая глаз.
   - Какие вы хорошенькие!
   - Да не про вас!
   - Как не про меня-с? Будто мы уж никуда не годимся? - сказал он. - Чем я хуже моего барина? Он такой худой!
   - Всё ж он барин, какой бы ни был! да мне и до него дела нет, отвечала она и посмотрела на него.
   Он послал ей поцелуй. Она улыбнулась и показала ему утюг.
   - Как же! не хотите ли вот этого? - сказала она, - как раз обожгу.
   - Да вы уж и так обожгли меня глазками.
   - Этак она догадается, - шептал Авдей, увлекшийся невольно на этот раз интересами своего барина, которым в другое время противился, - вы больно мудрено говорите-то.
   - Можно мне к вам в гости прийти? - спросил Иван Савич.
   - Зачем? У нас есть свои.
   - Да есть ли такие, как я?
   Иван Савич указал на бакенбарды.
   - Может, и получше есть.
   - Ну, вы пожалуйте ко мне.
   - Вот еще! С чего вы это взяли? - сказала обиженным тоном девушка. Прощайте: некогда мне с вами из пустого в порожнее переливать. Барыня ждет: она у меня там без юбки сидит!
   - А кто ваша барыня?
   - Известно, баронесса.
   Она схватила юбку и понесла было.
   - Да постойте же! куда вы? - сказал Иван Савич.
   - Нечего стоять; и вы-то чистите не чистите сапог. Смотрите, выйдет барин: он вас за ушко да на солнышко. Так-то!
   - Вы будете завтра тут? - спросил Иван Савич.
   - А вам что за дело?
   - Так; я бы покуражился с вами.
   - Буду так буду, не буду так не буду: сами увидите! - сказала она скороговоркой и, как мышонок, побежала по лестнице, почти не дотрогиваясь до ступеней.
   - Милашка! у! - нежно крикнул ей вслед Иван Савич. - Авдей! а?
   - Не могу знать!
   Авдей тряхнул головой.
   - Пожалуйте-ка, добро, сапоги-то, - сказал он, - вишь, всю подошву вымазали, да и окно-то у меня перепачкали. Ну вас тут совсем!
   В следующие дни, в условленный час, оба бывали на своих местах. Иван Савич всё мазал подошву сапога, к великому соблазну Авдея, который нарочно для этого давал ему постоянно один старый и худой сапог. Маша тоже гладила долго одну и ту же юбку. Так продолжалось с неделю. Однажды вечером, когда баронесса уехала в театр, а, по словам Ивана Савича, барина его не было дома, Маша тронулась его нежностями и как тень, в платочке a la Fanchon, мелькнула по двору и явилась в комнате Авдея.
   - Наконец ты у меня в гостях! - начал Иван Савич свою обычную фразу, с некоторыми вариянтами, - ужели это правда? не во сне ли я вижу?
   Она с трудом согласилась пойти в другие комнаты и при малейшем шуме трепетала как лист, опасаясь приезда барина.
   - Как я счастлива! как я счастлива! - твердила Маша, - вы такие... такие... вы сами словно как барин! Какой у вас славный жилет! уж не барский ли?
   - Да, барин подарил. Авдей! - закричал он, забывшись, - подай чаю!..
   - Что вы это? как вы на него кричите! - сказала Маша.
   - Авдей Михайлыч, - сказал Иван Савич, спохватившись, - уважь нас: чайку поскорее. Ведь я барский камердинер, - примолвил он, обращаясь к Маше, - ну так Авдей и угождает мне. В другой раз замолвлю за него доброе словцо.
   - А! вы камердинер! - значительно сказала Маша, - вот как!
   Уже прошло недели три, как Маша частенько прокрадывалась к своему возлюбленному. Иван Савич лежал обыкновенно на барской кушетке, как он говорил Маше, а она сидела подле него в креслах и болтала без умолку или жевала что-нибудь. Горничные вечно что-нибудь жуют или грызут. В карманах их передника всегда найдете орехи, изюм, или половинку сухаря, оставшегося от барынина завтрака, или бисквиту, вафлю, залог нежности какого-нибудь повара. Иван Савич не находил более предмета для разговора с ней. Он уж пересказал ей все анекдоты, которые рассказываются только мужчинами друг другу за бутылкой вина или горничным, и говорить больше было нечего.
   - Ну скажи что-нибудь еще, - говорила однажды Маша. - Ты так смешно рассказываешь.
   Иван Савич зевнул.
   - И нынче конфекты да сливы: я лучше люблю яблоки, - продолжала Маша болтать, доедая сливу. - А это ведь, чай, дорого: неужели тебе барин столько денег дает? Это съешь, словно как ничего - и не попахнет, а после яблоков долго помнишь, что ела. Я могу целый десяток яблоков съесть, право!
   Иван Савич всё молчал.
   - Вчера мы с Настасьей, с нянькой от верхних жильцов, два десятка съели, инда насилу опомнились, даже тошно сделалось: ейный сын принес ей целый узел яблоков, пряников, орехов, да не одних простых, а разных. Он в мелочной лавке приказчиком. Ты вот мне никогда орехов не купишь.
   Иван Савич закурил сигару.
   - Что ты заплатил за цигарки? - спросила Маша.
   - Это барские, - сказал Иван Савич.
   - Ну как он узнает?
   - Нет, у него много.
   - И то сказать, правда: что жалеть господского? Я вот, как живу на свете, не знаю, что такое покупать помаду, духи, булавки, мыло: всё у барыни беру. Раз она и узнала по запаху: "Ты, говорит, никак моей помадой изволишь мазаться?" Вот я ей говорю... так и говорю, право, я ведь ей не уступлю... она слово, а я два... "кроме вашей помады нешто и на свете нет!" - "А где ж ты взяла?" - говорит она. - "Где? подарили", - а сама прячусь, чтоб она не разнюхала. "А кто, говорит, подарил?" - "А вам, мол, зачем?" "Дружок, верно!" - говорит. Что ж! ведь я соврала - сказала: дружок. А какой к черту дружок! У меня после Алексея Захарыча до тебя никого и не было. Она и пошла допытываться кто, да тут приехали гости, я и ушла.
   Оба замолчали.
   - Ах, Иван! - начала опять Маша, - какое платье купила себе Лизавета, наша бывшая девушка,- креп-паше, чудо! Когда я соберусь сделать себе этакое?
   Она вздохнула.
   - А тебе хочется? - спросил Иван Савич.
   - Еще бы не хотелось! уж я давно думала, да куда! оно двадцать восемь рублей стоит.
   Иван Савич вынул из бумажника пятидесятирублевую ассигнацию и дал ей.
   - Ах! неужели? - сказала она с радостным изумлением. - Это мне? Сколько же у тебя денег-то? ведь у меня сдачи нет.
   - Ты всё себе возьми.
   - Как всё?
   Она повертывала в руках ассигнацию и смотрела то на нее, то на Ивана Савича и почти одурела совсем.
   - Послушай, где ты берешь деньги? - спросила она вдруг боязливо.
   - В барском бумажнике.
   - Нет, неправда! ты бы так не говорил, - сказала она, бережно завязывая деньги в узелок, - как же я за это крепко поцелую тебя... у!.. в знак памяти сошью тебе манишку.
   От радости она сделалась еще болтливее.
   - Что, бишь, я хотела сказать такое? а?
   - Не знаю, - сказал Иван Савич.
   - Эх, досадно; что-то хотела сказать тебе... ах да! как давеча графский кучер бил какого-то мужика: тот в гости к нему пришел, а он и давай его бить; инда страсть, так прибил, что тот даже не знает, что и сказать ему. Да что ж ты всё молчишь? - сказала она после множества вопросов, на которые не получила ответа.
   - Уж всё переговорили, - отвечал Иван Савич.
   - Всё? как не всё! Нет, уж нынче ты не такой. Бывало, всё говоришь, что любишь меня, да спрашиваешь, люблю ли я тебя, а нынче вот пятый день не спрашиваешь: видно, уж не любишь. А я тебя всё так же люблю, еще больше, ей-богу! вот побожиться не грех! - примолвила она простодушно.
   Опять молчание.
   - Сколько у вас книг-то! всё толстые: чай, во всю жизнь не прочитаешь? - сказала она опять, - какие это книжки, Иван?
   - Философические! - сказал Иван Савич.
   - Какие же это? смешные или страшные? почитай мне когда-нибудь в книжку: я люблю смешные книжки. И у вас хорошо, - продолжала Маша, оглядываясь кругом, - а у нас еще лучше. Какие занавесы, какие ковры! решетки с плющами; какие корзинки для цветов! даже уму непостижимо. Вчера принесли маленький диванчик в спальню: какая материя! так глаза и разбегаются: четыреста рублей стоит. Как подумаешь, сколько эти господа денег сорят, так страшно станет. Хоть бы половину мне дали того, что иной раз в неделю истратят, так мне было бы на всю жизнь.
   - Так очень хороша твоя барыня? - спросил Иван
   Савич.
   - Ах! прехорошенькая! особенно утром, как с постели встает.
   - Как же бы с ней познакомиться?
   - Кому?
   - Разумеется, моему барину. Уж он говорил: похлопочи-ка, говорит, Иван!
   - Нет ли у него приятеля, знакомого с нашей барыней? - сказала Маша, пусть тот и приведет его; а не то, пусть он выдумает, будто нужно спросить что-нибудь, да и придет: может, и познакомится. Славно бы! тогда бы я чаще к тебе бегала, будто к барину от барыни или попросить что-нибудь. Уж когда господа знакомы, так и люди знакомы. Это так водится. Что бы выдумать? а! да вот что: барыня продает одну лошадь: не надо ли вам? пусть бы и барин пришел, будто поторговаться.
   - И прекрасно, - сказал Иван Савич, вскочив с кушетки, я и пойду.
   - Ты? - спросила Маша.
   - И познакомлюсь, - продолжал Иван Савич, не замечая ошибки.
   - Что ты, что ты! опомнись, мой батюшка, заврался!
   - Ах да! что я вру: барин, барин.
   - То-то же.
   - Ну, ты теперь поди домой, - сказал Иван Савич.
   - Вот уж и гонишь, экой какой! ну, прощай. спасибо за подареньице, сказала Маша, неохотно вставая с кресел.
   На другой день, Иван Савич, идучи в должность, встретил на лестнице знатную барыню и остановился, пораженный ее красотою. Она приветливо взглянула на него, как будто в благодарность за это удивление. После того он старался ежедневно сойтись с ней на лестнице. Это было легко, потому что из его окон видно было, как ей подавали карету. Наконец он осмелился сделать ей робкий и почтительный поклон. Ему ласково кивнули головой, и Иван Савич был вне себя о радости.
   - Авдей, - сказал он, - знаешь что? знатная барыня поклонилась мне сегодня; она всякий раз ласково смотрит на меня; значит, я ей нравлюсь. Как ты думаешь? а?
   - Не могу знать.
   И Маша подтвердила ему, что у ее барыни только и разговора, что об его барине.
   - Всё меня расспрашивает о нем, - сказала она, - богат ли он, есть ли у него экипаж, сколько людей? а я почем знаю... знаю, мол, только, что у него двое людей - Авдей да Иван - вот и всё. Какая, право, чудная! я ведь по парадной лестнице не хожу: где ж мне его видеть? Да что ж, в самом деле, твой барин нейдет покупать лошадь? коли хочет, вот бы и познакомился.
   Иван Савич, пока Маша говорила это, гладил бакенбарды.
   Утром он посмотрел лошадь. Она была стара и разбита ногами. Он поторговался с кучером, но не согласился в цене и вечером послал Авдея просить у знатной барыни позволения видеться с ней, в твердом намерении не покупать лошади, а только завязать знакомство.
   Сильно билось его сердце, когда он подошел к ее двери. "Страшно как-то с знатными! - думал он, осматриваясь и поправляясь, - что-нибудь не так сделаешь, беда, засмеют!.." Он позвонил чуть-чуть слышно. Человек доложил и потом, откинув занавес у дверей, впустил его в залу. Зала была обита белыми обоями с светло-дикими арабесками. Ничего лишнего. По стенам дюжины две легких, грациозной формы стульев белого дерева. Два огромных зеркала, у окон - те прекрасные корзины на тумбах, о которых говорила Маша, да великолепные драпри, которые он сам видел с улицы. В гостиной было всё богаче, роскошнее. Темная резная мебель. На столе бронза, часы на мраморном пьедестале, несколько картин, два или три бюста, вазы.
   Иван Савич прошел гостиную и остановился в нерешимости, идти или нет далее. Всё было тихо. В следующей комнате чуть-чуть виден был свет от лампы.
   "Как я войду? - думал он, - ну, как она там... того... что-нибудь такое... почивает?"
   Вдруг послышался шорох, будто шелкового платья. Кто-то пошевелился, и опять всё замолкло. Иван Савич сделал два раза "хм! хм!" и кашлянул. Вдруг там позвонили... Он обрадовался и вошел. Долго он искал глазами обитательницы этого будуара и не находил, пока наконец явившийся по звонку человек не навел его на путь.
   - Не надо. Поди! - послышалось из-за зелени.
   Человек ушел.
   Иван Савич прошел до камина и там, на полукруглом диване, обставленном трельяжем, отыскал невидимку. Она была, по-видимому, лет двадцати. Густые, темно-каштановые волосы спускались по вискам до половины щеки и прикрывали уши. Голубые глаза, маленький нос и еще меньше рот, свежесть лица - всё это ослепило Ивана Савича. Он уж не мог разобрать, в чем она была и как она сидела, - ничего.
   Он почтительно поклонился.
   - Наконец я у вас... - начал он робко, - неужели это правда? я как будто во сне.
   Ему молча показали другой конец дивана.
   "Вот как обрезала! - подумал Иван Савич, - ни слова! не то что Анна Павловна: та сейчас стала кокетничать и заговорила. А эта... о, да тут надо осторожно".
   Она продолжала молчать. Иван Савич должен был опять заговорить. Он потерялся.
   - Я насчет лошадки... - начал он чуть слышно, - пришел справиться... извините, что я... беспокою...
   Больше у него не шло с языка, как он ни старался, точно как будто ему зашили рот.
   - Да, мне человек сказывал, - отвечала она небрежно, - что вы хотите купить лошадь. Она не подходит под масть прочим моим лошадям, оттого я и велела ее продать.
   - Кучер ваш говорит, что вы просите семьсот рублей... это очень...
   - Дешево, хотите вы сказать? - перебила она еще небрежнее, - что ж делать! лошадь не стоит больше. Может быть, вам надо дороже и лучше... вы не церемоньтесь. Мне стоит сказать одно слово своим знакомым: графу Петушевскому, князю Поскокину, они бы сейчас избавили меня от этой лошади, лишь бы сделать мне удовольствие.
   Иван Савич струсил.
   - Точно-с, - начал он, - вы изволите правду говорить... Я не имею чести быть вашим знакомым; но, чтоб сделать вам удовольствие...
   У него занялся дух; он на минуту остановился собраться с силами. Она выразительно посмотрела на него.
   - Но, чтоб сделать вам удовольствие, - повторил он, - я... я... готов...
   Она кивнула слегка головой и улыбнулась.
   - Вы очень любезны! - сказала она.
   Иван Савич ободрился. "Каково же, - подумал он, - ай да Ваничка! ловко, брат! Что скажет Вася? как же ей деньги отдать? ведь, чай, самой нехорошо. О! выдумал, выдумал еще ловчее!"
   - Кому прикажете деньги отдать? - спросил он уже довольно твердым голосом.
   - Если они с вами, то потрудитесь бросить их вон в ту рабочую корзинку; а если нет, то пришлите.
   Иван Савич положил деньги в корзинку и стал раскланиваться.
   - Куда же вы? - спросила она, - вы были так любезны. Я еще не успела поблагодарить вас; останьтесь пить чай со мной. Я вас не пущу.
   Она взяла у него шляпу из рук и поставила с другой стороны подле себя. Она сделалась разговорчива и оставила небрежный тон.
   - Садитесь поближе. Расскажите мне, давно ли вы здесь живете, чем вы занимаетесь?
   - Я живу здесь четыре месяца, бываю в театре-с, читаю-с.
   - Что вы читаете?
   - Всё философические книги.
   - А!
   "Говорить ли ей, что мы кутим? - подумал Иван Савич, - нет! что я! Боже сохрани! ведь это не Анна Павловна".
   - Вы изволите тоже читать книги? - спросил он, глядя на этажерку, уставленную книгами.
   - Да, как же.
   - Какие-с, позвольте спросить?
   - Больше французские: теперь читаю "La duchesse de Chвteauroux".1 Вчера мне подарили прекрасный кипсек. Достаньте вон ту книгу.
   Он проворно вскочил, взял книгу и подал ей. Она подвинулась к столику и открыла книгу.
   - Посмотрите, какие гравюры. Да сядьте со мной рядом, поближе... еще...
   Иван Савич сел, как она желала, - и смутился.
   "Вот как вольно знатные обходятся, - думал он, - как принято у них; а мы чинимся между собой. Прямые мещане! Завтра за обедом расскажу нашим. Что скажет Вася? Чай, удивится, не поверит! "Эк куда, скажет, залез!" Надо осмотреть хорошенько, как убрано, чтобы пересказать нашим".
   - Где же еще другая книга? - сказала знатная дама и позвонила. - Вели Маше, - сказала она вошедшему лакею, - принести из спальни книгу: она там на столике лежит.
   При слове "Маша" у Ивана Савича забилось сердце. Вскоре послышались ее шаги. Она вошла, взглянула - и побледнела. Книга выпала у ней из рук.
   - Что ты валяешь книгу? - сказала барыня. - Испортишь переплет. Да что ж ты стала? Подойди сюда! разве ты не видала у меня людей?
   Маша тихо подошла и, склонив голову, еще тише пошла назад.
   А Иван Савич забыл и Анну Павловну, и Машу, и всех на свете. Знатная дама с минуты на минуту делалась всё любезнее и любезнее. Время незаметно прошло до одиннадцати часов. Он стал прощаться.
   - Приходите ко мне, как только будет у вас свободное время, - сказала она, - я всегда дома. Когда мы покороче познакомимся, то придумаем, как проводить вечера.
   Тут человек пришел с докладом, что граф Лужин приехал.
   - Проси. Прощайте, до свидания, - сказала она с дружеской улыбкой, подавая Ивану Савичу руку.
   В зале он столкнулся с адъютантом, который опрометью вбежал в будуар. Иван Савич услышал звонкий поцелуй.
   "Вот как знатные целуются! - сказал он сам себе. - А как поздно у них приезжают гости: у нас так спать ложатся. Мещане!"
   У своих дверей Иван Савич услышал, что кто-то будто плачет. Он посмотрел - и что же? в темном углу, опершись на перила, горько рыдала Маша.
   - Что ты? что с тобой? - спросил он.
   - Что с тобой!.. - всхлипывая, говорила она, - еще спрашиваете: что с тобой? Не грех ли вам так обижать бедную девушку?
   - Как обижать?
   - Обманывать! Сказали, что вы камердинер, что любите меня, а сами барин!
   - Так что же?
   - Как что! Сами к барыне пришли. Известно, барин не станет любить простую девушку...
   - Ведь это не мешает тебе бывать у меня.
   - Не мешает! Рассказывайте! Я видела, как вы близко с ней рядом сидели да шептались...
   Она зарыдала. Иван Савич махнул рукой и пошел прочь.
   - Постойте, - сказала она, - возьмите ваши деньги: я от барина не хочу! Вот сорок пять рублей: пять рублей я истратила.
   Она вынула из кармана ассигнации, бросила их на лестницу и исчезла.
   Иван Савич так был поглощен впечатлением от свидания с знатною барыней, что тотчас же забыл о Маше. Он машинально поднял ассигнации и пошел.
   - Ну, брат, Авдей, вот прелесть, вот дама, так могу сказать!
   - Неужли-то, сударь, у вас и с ней уж дошло до чего-нибудь этакого?
   - Тc! тише, тише! - с испугом сказал Иван Савич. - Ты с ума сошел! ведь это не Анна Павловна. Ты этаких и не видывал. Ах, если бы... да нет!
   - Что ж лошадь-то, сударь?
   - Купил!
   - Неужли? - сказал Авдей, - такого одра! Да что вам в нем? Вот деньги-то сорите! А что дали?
   - Семьсот рублей.
   - Господи, воля Твоя: да за нее двести рублей нельзя дать; а за семьсот рублей вы бы пару знатных лошадей купили.
   - Зато не познакомился бы с знатной барыней! - сказал Иван Савич. Звала к себе как можно чаще.
   - Экая лихая болесть, прости Господи, знатная барыня! Знатно же она вас поддела! Семьсот рублей: шутка!
   - Оно обошлось дешевле, - сказал Иван Савич, - вот Маша отдала назад сорок пять рублей - стало быть, в шестьсот пятьдесят пять рублей. Ну, не хочет так как хочет!