Страница:
- Унесите! - распорядился начальник охраны. Каторжане наклонились, чтобы поднять носилки, но Максюта упросил - еще чуток.
И в ту самую минуту вся его юность прошумела вновь, как мимолетная птица. И лавка в рядах, и безродная жизнь, и лицо девушки, похожее до боли на лицо старого каторжанина...
Старика унесли, а Максюта все еще был как в обмороке. Что-то указывал ему Шумахер, какой-то чертеж демонстрировал Дрезинов, все это проносилось сквозь его сознание, а мысль была все об одном: да как же он, Канунников, оказался на каторге, среди воров и убийц? Ведь был он всегда справедливый и богобоязненный и не раскольник никакой. А он-то, Максюта, в эти годы частенько его поминал. Думал - живет тот себе тихо-мирно, а он, оказывается, вот как!
- Кто он тебе, старик-то? - спрашивал начальник охраны. Несколько подобострастный тон его, с которым он сначала обращался к Максюте, как своего рода академическому начальству, теперь сменился на откровенно презрительный: меня, мол, не проманешь, я тут всякое видывал. - Так кто ж он тебе? Отец, дядя? Хо-зя-ин? Ну. брат, был хозяин, стал холоп, так и нечего его чтить!
А Максюта напряженно думал свое: эх, ударить бы одним махом по тому, кто жизни загубил и этого старика, и его, Максютина, невесть где сгинувшего отца, и той бессчастной Аленки Грачевой... Эх, ударить бы, да как его, виновного, различишь? А и ударишь, лишь кулак отшибешь...
За рекой, в сгустившихся сумерках, зажглись адмиралтейские фонари, далеко разносился басовитый звон Исаакия.
"Нет! - встрепенулся Максюта. - Нужно выбрать время, найти свой час, собрать в единый кулак все силы - и тогда..."
И тут до него дошло, что начальник охраны теребит его за рукав.
- Да ты что, онемел, что ли? Я тебе говорю, говорю... За тобой ялик прибыл из полицейского дома. Сам генерал-полицеймейстер тебя зачем-то вызывает... Ты, брат, все-таки важная птица, я посмотрю!
9
Апраксин дворец, у Невы, рядом с Адмиралтейством, самое большое здание тогдашнего Санктпетербурга, был пожалован старшей дочери государыни и любезному зятю герцогу Голштинскому. Императрица с раннего утра изволила гостить у них.
Жизнь шла своим чередом. Придворный садовник преподнес свежие плоды клубники, за что был пожалован шестью рублями. Белошвейки принесли расшитый нитью льняной корсаж и приняли из рук благодетельницы червонец. Сочинитель из иностранной коллегии явил перевод изданной в Лондоне книги некоего дворянина Де Фоэ "Похождения Робинзона" и получил полтинник с вычеканенным профилем Екатерины Первой.
Были и огорчения. Младшая царевна Елисавет укатила на охоту с отпрысками Гендриковыми. Эти ни в чем удержу не знают, то и дело жалобы на них? Водку хлещут как извозчики, того и гляди царевну приучат... Как ей, неразумной, ни толкуй, что покойный государь-батюшка охоты развлекательной терпеть не мог, тако же карт, бильярда и других пустых затей, не действует!
Затем представлялся по случаю ухода в отставку генерал-фельдмаршал князь Аникита Репнин. Сия церемония была обставлена торжественно. Присутствовали высшие чины империи - генерал-прокурор сената Ягужинский, изрядно надоевший своим правдолюбием, канцлер граф Головкин, рыхлый до того, что где сядет, туг же и засыпает. Герцог Голштинский по сему случаю надел мундирный кафтан фисташкового цвета неизвестно какой армии. Были и военные - Иван Бутурлин, командир Преображенского полка, петровский потешный номер один, а также Мишка Голицын, записной грубиян, который должен был заменить Репнина на всех постах.
Государыня приободрилась, приняла ласковое и слегка грустное выражение лица. То и дело косила в боковое зеркало - удается ли такая мина?
Знала ведь отлично, что старый Репнин был первый ее недруг. При восшествии на престол, если бы его не перехватили Бассевич да Иван Бутурлин с преображенцами, не дал бы он царствовать Екатерине Первой. Но, поняв свое поражение, Аникита не ерепенился, служил верно, интриг не заводил, не то что эти Долгорукие или Голицыны, которые только и смотрят, как бы своей монархине занозу вставить.
И вот пришел Аникита Репнин прощаться - голубая кавалерия Андрея Первозванного через плечо, еще какие-то иностранные ордена. Сух, подтянут, служить бы ему да служить... Хоть и Рюрикович от самого корня, хоть и сын любимца царя Алексея Михайловича, а был он в числе тех "первозванных", которые обок с молодым Петром свершили преображение России.
Она встала ему навстречу и расцеловала в шелушащиеся от старости щеки, и прослезилась по-бабьи, а старый князь был невозмутим и прям.
- Ax, - сказала Екатерина Алексеевна, комкая платочек, - Аникита Иванович! А помнишь ты Лесную, помнишь Сороки? Помнишь, как с Петрушею и с тобою ездили в Карлсбад? Все пролетело, промелькнуло, ровно единый миг!
Наконец генерал-фальдмаршал был отпущен, и все перешли в верхний этаж, где в покоях герцогини устраивался малый астанблей. Рыдающий оркестр из итальянских виолончелей сотрясал штофные стены. Было светло, но во всех канделябрах и паникадилах щедро горели восковые свечи.
- Как все переменилось! - сказал князь Репнин, выйдя на верхнюю площадку вестибюля и встретив там любимца внука в Преображенской форме. Гляди! Два года назад на астанблей валом валил и шкипер, подрядчик, и даже мастеровой из тех, кто лично царю известен. Теперь не всякий и родовитый-то пройдет, ишь по лестнице камергеров наставлено!
Николенька схватил его за руку.
- Дед! Не ездил бы ты в свою Ригу! Завтра светлейший приезжает, как при дворе-то будут без тебя?
- Как при мне, так и без меня, - хмыкнул князь. - Теперь Девиер пойдет в ход, флибустьер заморский, страсть командовать ему охота! Однако послушай, отрок, что я тебе скажу...
Он увлек внука на боковую галерею, где, вспугнутые их появлением, выбежали вон какая-то фрейлина и кавалер.
- Послушай, - сказал старый князь, приобщаясь к табакерке. - По всему видно, теперь пойдет заваруха! Против светлейшего многие восстанут. И восстанут только за то, что он один еще старается всех будоражить, держит войско, держит флот, как при Петре. А дворянчикам нашим страсть как надоело беспокоить себя службой. Все от тормошного царя устали, а тут теперь мешается этот калашник!
Князь с иронической улыбкой глянул на внука, готовый разъяснить, что слова эти - только шутка, но... Он увидел, что любимец его повернул голову к Белому залу, где гремит церемонный менуэт и слышится шарканье подошв по паркету.
Дед захлопнул табакерку и взял внука за локоть.
- Иди, отроче, танцуй. И вот тебе мой наказ: ни в какие шашни против светлейшего не мешайся. Множество лет был ему я недругом, хотя и соратничали вместе. А теперь скажу: только на нем одном держится новая Россия. - И добавил, уходя: - Ты слышал, что английско-датская эскадра появилась у наших берегов? Говорят, к ней и шведская присоединилась. Что им надо - пока не скажет никто... А мы тут единственного дееспособного администратора станем выковыривать.
Менуэт окончился громким пассажем, пары рассыпались. Кавалеры перешли в курительную, а разрумянившиеся дамы, обмахиваясь веерами, поспешили на балкон.
10
Позднее всех появился генерал-полицеймейстер Девиер, бледный, чернобровый, похожий на лесного соболя. Долго стоял у стенного зеркала, оглядывая на себе новый партикулярный кафтан гамбургского покроя. При царе Петре не смели и появляться без форменной одежды, теперь, слава богу, никто сего не соблюдает.
- Ну как, надумал или нет? - спросил, появившись за плечами, Иван Бутурлин. Танцы не прельщали этого славного преображенца, и он курил с ожесточением, то занимался разговорами. - Думай, думай, а то, глядишь, опоздаем. Вот и герцог Голштинский с нами согласен... Пока светлейший, то бишь дюк Кушимен, в столицу не доехал, надо перехватить его по дороге!
- А в Тайную канцелярию нас с герцогом не потащат? - Девиер наклонился к зеркалу, выщипывая седой волосок из бровей. - Уж больно много стало разговоров!
И он отправился в Белый зал, где выстраивались пары для англеза. А Иван Бутурлин ковылял за ним и хрипло заверял:
- Сам Ушаков за нас, а с ним и тайная канцелярия не страшна!
Как только грянули игривые такты англеза, на Девиера наскочила Аниська Головкина, испытанная прелестница, которую еще покойный император сек за легкомыслие. Схватив генерал-полицеймейстера, она потащила его в круг. И серьгами блистала из самоцветов, и плечами поводила белыми, несмотря на солнечное лето. И щебетала без умолку, а что именно - Девиер не слушал. Музыка гремела, а собственные мысли одолевали.
Итак, приходилось выбирать: либо с Меншиковым, либо против него. Много лет прослужил Девиер у этого человека, чего не натерпелся, чего не навидался. И не дал бы ему в жизни хода светлейшей, если б Девиер не учинил ему один финт.
Была у Александра Даниловича сестрица, в меру глупая, в меру безобразная - Анна Даниловна. Подружкой числилась у будущей императрицы, когда та была еще только привезена из Лифляндии. Светлейший князь, от избытка гордости, женихам начисто отказывал, надеялся, видимо, за европейского принца ее выдать. И доотказывал до того, что стала его сестрица по русским меркам перестарок. А тут, откуда ни возьмись, Девиер, бывший тогда еще придворным скороходом, собою хорош, и чернобров, и ухватист.
Узнав об этом, Меншиков будущего генерал-полицеймейстера лично плетью до крови истязал. Но Девиер как-то у него из рук выскользнул - прямо во дворец, в токарную мастерскую, под ту ногу царскую бросился, которая жала педаль станка. И Петр Алексеевич призвал Меншикова, нотацию ему не читал, а повелел обвенчать их в тот же день.
С той поры все у генерал-полицеймейстера с Меншиковым было политично: "вашей высококняжеской светлости всеприятное для меня слово, премилостивого моего отца и патрона..."
- Кавалер, кавалер! - донесся до Девиера смеющийся голос Аниськи. - О чем вы думаете, кавалер, когда танцуете со столь прелестной дамой? Сейчас перемена фигур будет, извольте считать такт!
Девиер считал такт и смотрел на мелькающие ноги - узконосые маленькие ножки Головкиной, равномерно появляющиеся из-под пышной ее юбки, и свои округлые икры в атласных оранжевых чулках.
Но когда Меншикову придется вести борьбу за власть, он ведь не посчитается, кто ему родственник, кто друг. Так уж бывало множество раз! А теперь яснее ясного: светлейший выбрал сторону великого князя внука Петра Алексеевича. А за внуком тем - Долгорукие, а за ними - старое боярство. А безродным, вроде Девиера, каюк!
Музыка умолкла, танцы остановились. Аниська убежала, показав Девиеру язык.
Бутурлин только и ждал этого, подхватил Девиера и утащил в шпалерную гостиную, украшенную похождениями древних богов. Там уж были Ушаков, граф Толстой, другие, бледные от серьезности момента. Колебавшиеся огоньки канделябр делали их лица особо решительными.
- Левенвольд обещал подписать у государыни указ об аресте дюка Кушимека, сообщил граф Толстой. - Надо решить, кто реализует этот указ?
- На преображенцев не могу рассчитывать! - развел руками Бутурлин. Все что угодно, только не это.
Старый дипломат Толстой, который в свое время царевича сумел выманить из-за границы, предложил:
- Найдите офицера. или унтер-офицера смелого, но из подлых. Обещайте ему дворянство, хоть баронство, что угодно... Такие люди в Санктпетербурге могут быть только у вас, Антон Мануилович.
Девиер, усмехаясь в тонкнй ус, рассматривал фигуры толстоватых богинь на гобелене. Опять, значит, все упирается в Девиера?
Чья-то женоподобная рука просунулась в дверь и сделала знак. Граф Толстой вскочил, выбежал. Через минуту вернулся к напряженно молчавшим собеседникам.
- Государыня отказала Левенвольду. Говорит: арестовать Данилыча тогда уж умертвить и меня...
11
Горели факелы на набережной, хотя ночь была светла. Герцог Голштинский и его юная жена провожали государыню-матушку до кареты. Придворные раскланивались, слышалась иностранная речь.
Императрица подозвала генерал-полицеймейстера, и он сел с ней в карету, напротив безликого Левенвольда.
- Антон Мануилович, - промолвила императрица, когда карета тронулась, дребезжа по булыжной мостовой. - Что, та фигура еще там?
- Какая фигура, ваше величество?
- Ну, та... что граф Растрелли делал, литейщик.
- Восковая персона, - подсказал Левенвольд. Девиер примолк, соображая, что могло вдруг в голову прийти этой сумасбродной даме. Но Левенвольд, лучше знавший свою повелительницу, понял это быстрее и застучал в переднее оконце, приказывая остановиться. Пришлось Девиеру вылезать из кареты, размахивая руками, командовать, чтобы весь остальной поезд, объезжая императорскую карету, следовал своим путем.
Зимний дворец был пуст. В темных помещениях от близко текущих каналов было сыро. Всполошившиеся слуги бегали со свечами. Караульные преображенцы стояли безмолвно, как живые статуи.
- А, студентик! - остановилась императрица возле юного часового, который спешил спрятать в обшлаг какую-то бумажку.
"Уж не подметное ли письмо?" - встревожился Девиер, а государыня приказала часовому бумажку ту прочесть вслух.
Это оказались вирши:
Хочу, хочу я любити.
Амур к тому побуждал мя,
Но я тогда, безрассуден,
Совет его не послушал...
Императрица улыбнулась:
- Неужели это ты сам сочинял? Преображенец кивнул и продолжал чтение, близко поднеся бумажку к тусклому свету караульного фонаря:
И, пронзив меня средь сердца,
Учинил меня бессильна.
Щит убо мне уж негоден:
К чему бо извне щититься,
Когда войну внутри ся чую?
"Как неуклюже! - подумал Девиер. - Не то молитва, не то заклинание какое-то... Способны ли вообще русские писать стихи?"
А императрица продолжала расспрашивать юного часового, любил ли он уже кого-нибудь?
- Никак нет, ваше императорское величество! - звонко ответил Преображенец. - Кроме вас - никого.
Девиер и Левенвольд не могли удержаться от улыбки, а Девиер даже сказал:
- Хороший из тебя придворный выйдет, князь Кантемир!
- Никак нет! - вновь четко ответил он. - Не придворный, а пиита российский.
- Оставьте мальчика в покое, - с лицемерной улыбкой повелела императрица. - И не мерьте всех по своей мерке...
Они пошли в глубь здания. Прежняя, давно окончившаяся жизнь таилась здесь во всех углах. Хотелось ступать неслышно, шепотом говорить, эхо шагов отдавалось в самых дальних покоях.
Старую токарную обошли кругом - именно там умирал Петр Алексеевич. Слуга долго возился с кольцом ключей у дверей в Тронную залу.
12
Подняли светильники и увидели Его. На троне Он сидел, раздвинув локти и топорща усы. Глаза от свеч блистали. Сидел до того похожий на себя, что вошедшие вздрогнули и застыли.
- М-ма-а... - непроизвольно прошептала императрица.
А ведь знали и забыть не могли, что тотчас по кончине государя итальянский умелец граф Растрелли снял с лица его гипсовую маску. И, не рассучивая рукавов, сей мастеровой граф принялся лепить образ из лучшего воска телесного цвета. А тем временем куаферы неутомимо трудились над париком из собственных волос императора, кои были когда-то сострижены во время болезни. А краснодеревщики спешно вытачивали из ясеня руки его и ноги - точно в натуральную величину. А механик Нартов, лейб-токарь государев, готовил хитрый механизмус...
И пока она, Екатерина, выла в пустоте огромного храма у гроба Петра, светлейший князь готовил Его - воскового императора - к новому восществию на трон.
И были им приглашены и вошли в Тронную сию палату бояре, и воеводы, и генералы, и архиереи - морды наглые от сознания своей безнаказанности. Нате-ко, мол, умер ваш чертушка! А светлейший князь, прочитав вслух приличествующее наставление, вдруг занавесь перед троном отдернул.
Те так и ахнули - на троне вновь сидел Он! В том же лазоревом кафтане, что был на коронации жены, такой же прямой и непреклонный. Не успели бояре прийти в себя от первого впечатления, как заскрипели невидимые блоки и Он восстал! Восстал и протянул длань ко двору своему.
И двор Его кинулся наутек. Высокородные бояре и генералы в поспешном страхе в дверях застряли, друг друга чуть не раздавили. А Он был неподвижен и величествен, так же как был невозмутим и тот, кто казус сей затеял, светлейший князь.
Екатерина Алексеевна вздрогнула, отгоняя воспоминания, слабо шевельнула ручкой и пошла себе вспять, опустив голову.
А зачем все это Меншикову было нужно - монументальная статуя, боярский испуг? Так ему, видать, было удобнее. Пишут же в подметных письмах (она даже содрогнулась, вспомнив) - де светлейший князь, будучи полностью изобличен в воровстве, ничего другого не видел, как благодетеля своего, Петра Алексеевича, ядом извести... В других же подметных письмах (казнят за них, увечат, а их, подметных писем, все больше и больше!) говорится и про нее, что полюбовница она его, бывшая прачка бывшего пирожника.
Неправда, неправда! А все так думают, потому-то, мол, теперь и держится за него...
Когда наконец вернулись в опочивальню, в Летнем дворце государыня решительно разогнала всех комнатных старушек, даже любимцев карликов Утешку и Мопсика. Хотелось остаться одной.
Стал откланиваться и генерал-полицеймейстер, но императрица его остановила.
- Ну, а что скажешь про камень тот философский?
Девиер собрал в себе всю свою отчаянность, весь риск. Чуть помедлил, потом сказал твердо, стараясь прямо глядеть в заплывшие глаза императрицы:
- Ваше величество... Светлейший князь камень тот к себе прибрал... Уже имеются непреложные доказательства. Как он узнал, что граф Рафалович его в подарок вам везет...
Екатерина Алексеевна сбросила шаль, и бросив на генерал-полицеймейстера понимающий взгляд, сказала, удаляясь к себе:
- Врешь ты все...
Расположившись на ночь в мягком чепце, в халате с бантиками, почувствовала себя по-привычному мирно, особенно когда Левенвольд доложил: прибыл посыльный из Смольного дворца. Оттуда сообщали - их высочество царевна вернулись с охоты благополучно.
Пошарила на столике леденцов, которые привыкла сосать на сон грядущий, хотя зубов уж мало осталось. Рука наткнулась па какой-то обширный свиток. Поднесла свиток к глазам. Светало, и уже можно было разглядеть строчки.
Ба! Это был все тот же заготовленный указ об аресте светлейшего князя.
- Рейшольд!
Обер-гофмейстер незамедлительно появился, когда он только спит?
- Да ежели б я и захотела подписать этот твой дурацкий указ, ни Анны Петровны нету, ни Лизочки. Ты же знаешь, что они все бумаги за меня подписывают...
Отшвырнула свиток, прилегла в подушки, положив руку на воспалившийся лоб.
А Антон Мапуилович Девиер так и остался сидеть в прихожей в креслах. Ждал невесть чего - как говорится, у моря ждал погоды. Но когда он порывался уйти, Левенвольд его останавливал - подожди да подожди...
Хотя чего - подожди? Сам-то он, Левенвольд, красавчик, только и шмыгал из одной двери в другую.
И привиделась Девиеру на троне старшая "дщерь Петрова", чернокудрая, решительная, как отец, сверкающая синевою глаз. Та, другая, Лизочка Петровна, та попроще...
Антон Мануилович очнулся от толчка в плечо. Левенвольд его будил, держа в руке свиток.
- На, бери, генерал... Подписала она указ.
Глава пятая
СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА
1
Ранним утром на последней ямской заставе перед Санктпетербургом собралось множество народа. Солнце, обещая жару, ярко светило сквозь макушки деревьев. Свежесть исходила от травы и от леса, хор птиц вопиял к небесам.
Встречали светлейшего князя Александра Даниловича, который, как было сообщено фельдъегерской службой, изволит прибывать из своей государственной поездки в герцогство Курляндское.
Близ ямской избы собрались все, кто, согласно правилам, должен сопровождать светлейшего при въезде в столицу. Шесть лошадей в бархатной сбруе, скороходы с бунчуками, ровно турецкие паши, музыканты в личных ливреях Меншикова, то есть в синих кафтанах с золотым шитьем. Наконец, шесть важных камер-юнкеров, один из которых должен был следовать рядом с каретой, держась за дверцу.
Кони, звеня трензелями, стригли молоденькую травку. Отряд ингерманландских драгун личного Меншикова княжеского полка спешился. Курили трубки, пересмеивались, все сытые, молодые.
- Соловьи-то, соловьи! - сказал, выходя на крыльцо, генерал-майор Волков, секретарь светлейшего.--Вон тот, на березе, так и выкручивает...
- А что, ваше превосходительство, - спросил ямской смотритель, министры-то прибудут встречать светлейшего?
- Спрашиваешь! - ухмыльнулся молодой генерал-майор. - Пусть попробуют не прибыть!
- А что же их тогда все нету? Поезд светлейшего ожидается вот-вот.
- Ну, у Нарвской заставы его могут встретить или на Загородном... Вишь, вчера фельдъегери поздно сообщили, государыня была у дочери...
Вдруг раздалась резкая команда. Драгуны загасили трубки, вскочили на коней и, выезжая попарно, резво поскакали по дороге к Санктпетербургу.
- Ординарцы, где мои ординарцы? - забеспокоился генерал-майор. Узнайте-ка, в чем дело.
К крыльцу подскакал всадник в черной епанче и полумаске. Спрыгнул прямо на верхнюю ступеньку, за ним стали подъезжать еще верховые, одетые в различную форму.
- Господин генерал, пройдите в избу, - предложил он Волкову.
В избе он скинул полумаску и оказался Преображенским командиром Иваном Бутурлиным. Седые волосы на лбу у него торчали воинственно.
- Вы арестованы, - заявил он. - Пожалуйте шпагу.
- Не имеете права! - что было сил закричал Волков, наклоняясь к окошку разглядеть, что там творится. - Полковник не может арестовать генерала!
- Надо знать табель о рангах! Преображенский полковник равен генерал-лейтенанту! - Бутурлин грубо схватил его за шиворот. Вошедшие вслед за ним отобрали у Волкова оружие.
- Поди скажи музыкантам, чтоб играли побойчей, - велел Бутурлин ямскому смотрителю. - Да гляди ты у меня!
Меншиков в своем возке издалека услышал звуки Преображенского марша. В последнее время какая-то апатия, непонятное безразличие все чаще охватывали его. Казалось бы, с чего? Кто в огромной империи, которую бедная наивная царица именует своим герцогством, кто осмелился бы перечить светлейшему князю? Как говорил льстивый владыко Феофан: "В сем Александре мы видим величие Петра!" Он, Меншиков, действительно второе лицо во всех деяниях Петра.
Да в том-то и дело, что всего только второе! Любой царедворец, будь он трижды слабоумен, царедворец только потому, что он гак рожден. А светлейший, хоть звезды с небес хватай, остается Алексашкой Меншиковым, который сегодня есть, а завтра - фу, и нет его!
И светлейший откинулся на кожаную спинку, пощипывал короткие усики. Предвкушал и баньку, и обед с настоечкой, и приятные разговоры среди друзей или хотя бы среди льстецов. А губы подпевали давно знакомому маршу, пальцы сами собой отстукивали такт.
Вдруг карета остановилась, будто попала в ухаб. Лошади храпели, звенели поводья, кто-то кричал:
- Что случилось?
Меншиков приоткрыл дверцу, и в тот же миг в ней появился человек в странном партикулярном кафтане, но снаряженный по-военному.
- Светлейший князь Меншиков? - спросил он, хотя какое могло быть сомнение, что это светлейший князь.
- Я... - ответил Меншиков, соображая, что могло произойти.
- Повелением ее императорского величества, - сказал тот, поперхнулся, прокашлялся и закончил: - Вы арестованы. Вот указ.
Меншиков смотрел на его лицо и видел, что он молод, что губы его or волненья дрожат. Еще бы! Ведь не каждый же день доведется арестовывать генерал-фельдмаршала российской армии, герцога Ижорского, владетеля Почепского и Батуринского и прочая и прочая... Один титул его занимает полторы печатных страницы. Но и у Меншикова дрожали руки, ко; да оп принимал и разворачивал свиток с указом.
Нет, это подпись подлинная.
Ему хорошо знакомы эти каракули - не то Екатерина, не то просто Катя.
А с улицы нетерпеливо кричали:
- Ну, что ты там медлишь? Предъявил указ? И тогда Меншиков почувствовал, что прежняя нечеловеческая сила вулканом поднимается в нем изнутри. Он вырвал указ из рук арестующего И стал хлестать его свитком по щекам. И видел безумные от страха глаза молодого человека, и повторял:
- Подлецы, подлецы, ах, мерзавцы!
Затем вытолкнув его из кареты, высунулся сам. Конный конвой в синих меншиковских мундирах, держа, руки при эфесах, стоял сгроем в отдалении, наблюдая, что происходит.
- Братцы! - заорал во всю мочь Меншиков с подножки. Ветер трепал его седеющие волосы, он размахивал пистолетом. - Братцы! Не со мной ли вы ходили на шведов и на турок?
- Ура! одним духом выкрикнул княжеский конвой. Лязгнули сабли, рассыпалась дробь копыт. Полковник Бутурлин, еле успев накинуть епанчу, с крыльца сиганул на коня и первым кинулся наутек.
- Ванька Бутурлин! - опознал его светлейший. - Ну, погоди!
И он выстрелил ему вдогонку. И это был единственный за всю эту глупую историю выстрел. Но в Бутурлина он не попал, а угораздил прямо в бок стоявшему напротив саврасому коньку, и тот шарахнулся обземь, отчаянно болтая копытами.
А музыканты, зажмурившись от страха, продолжали играть. И Преображенский марш гремел немного грустно, старомодно и очень торжественно. Он гремел, а в лесу ему вторили соловьи.
Светлейший спустился из кареты, скинул дорожный кунтуш, вытер лоб платком. Подбежал, радостно поздравляя, освободившийся из заточения генерал-майор Волков. Меншиков сосредоточенно разглядывал подпись императрицы на указе.
И в ту самую минуту вся его юность прошумела вновь, как мимолетная птица. И лавка в рядах, и безродная жизнь, и лицо девушки, похожее до боли на лицо старого каторжанина...
Старика унесли, а Максюта все еще был как в обмороке. Что-то указывал ему Шумахер, какой-то чертеж демонстрировал Дрезинов, все это проносилось сквозь его сознание, а мысль была все об одном: да как же он, Канунников, оказался на каторге, среди воров и убийц? Ведь был он всегда справедливый и богобоязненный и не раскольник никакой. А он-то, Максюта, в эти годы частенько его поминал. Думал - живет тот себе тихо-мирно, а он, оказывается, вот как!
- Кто он тебе, старик-то? - спрашивал начальник охраны. Несколько подобострастный тон его, с которым он сначала обращался к Максюте, как своего рода академическому начальству, теперь сменился на откровенно презрительный: меня, мол, не проманешь, я тут всякое видывал. - Так кто ж он тебе? Отец, дядя? Хо-зя-ин? Ну. брат, был хозяин, стал холоп, так и нечего его чтить!
А Максюта напряженно думал свое: эх, ударить бы одним махом по тому, кто жизни загубил и этого старика, и его, Максютина, невесть где сгинувшего отца, и той бессчастной Аленки Грачевой... Эх, ударить бы, да как его, виновного, различишь? А и ударишь, лишь кулак отшибешь...
За рекой, в сгустившихся сумерках, зажглись адмиралтейские фонари, далеко разносился басовитый звон Исаакия.
"Нет! - встрепенулся Максюта. - Нужно выбрать время, найти свой час, собрать в единый кулак все силы - и тогда..."
И тут до него дошло, что начальник охраны теребит его за рукав.
- Да ты что, онемел, что ли? Я тебе говорю, говорю... За тобой ялик прибыл из полицейского дома. Сам генерал-полицеймейстер тебя зачем-то вызывает... Ты, брат, все-таки важная птица, я посмотрю!
9
Апраксин дворец, у Невы, рядом с Адмиралтейством, самое большое здание тогдашнего Санктпетербурга, был пожалован старшей дочери государыни и любезному зятю герцогу Голштинскому. Императрица с раннего утра изволила гостить у них.
Жизнь шла своим чередом. Придворный садовник преподнес свежие плоды клубники, за что был пожалован шестью рублями. Белошвейки принесли расшитый нитью льняной корсаж и приняли из рук благодетельницы червонец. Сочинитель из иностранной коллегии явил перевод изданной в Лондоне книги некоего дворянина Де Фоэ "Похождения Робинзона" и получил полтинник с вычеканенным профилем Екатерины Первой.
Были и огорчения. Младшая царевна Елисавет укатила на охоту с отпрысками Гендриковыми. Эти ни в чем удержу не знают, то и дело жалобы на них? Водку хлещут как извозчики, того и гляди царевну приучат... Как ей, неразумной, ни толкуй, что покойный государь-батюшка охоты развлекательной терпеть не мог, тако же карт, бильярда и других пустых затей, не действует!
Затем представлялся по случаю ухода в отставку генерал-фельдмаршал князь Аникита Репнин. Сия церемония была обставлена торжественно. Присутствовали высшие чины империи - генерал-прокурор сената Ягужинский, изрядно надоевший своим правдолюбием, канцлер граф Головкин, рыхлый до того, что где сядет, туг же и засыпает. Герцог Голштинский по сему случаю надел мундирный кафтан фисташкового цвета неизвестно какой армии. Были и военные - Иван Бутурлин, командир Преображенского полка, петровский потешный номер один, а также Мишка Голицын, записной грубиян, который должен был заменить Репнина на всех постах.
Государыня приободрилась, приняла ласковое и слегка грустное выражение лица. То и дело косила в боковое зеркало - удается ли такая мина?
Знала ведь отлично, что старый Репнин был первый ее недруг. При восшествии на престол, если бы его не перехватили Бассевич да Иван Бутурлин с преображенцами, не дал бы он царствовать Екатерине Первой. Но, поняв свое поражение, Аникита не ерепенился, служил верно, интриг не заводил, не то что эти Долгорукие или Голицыны, которые только и смотрят, как бы своей монархине занозу вставить.
И вот пришел Аникита Репнин прощаться - голубая кавалерия Андрея Первозванного через плечо, еще какие-то иностранные ордена. Сух, подтянут, служить бы ему да служить... Хоть и Рюрикович от самого корня, хоть и сын любимца царя Алексея Михайловича, а был он в числе тех "первозванных", которые обок с молодым Петром свершили преображение России.
Она встала ему навстречу и расцеловала в шелушащиеся от старости щеки, и прослезилась по-бабьи, а старый князь был невозмутим и прям.
- Ax, - сказала Екатерина Алексеевна, комкая платочек, - Аникита Иванович! А помнишь ты Лесную, помнишь Сороки? Помнишь, как с Петрушею и с тобою ездили в Карлсбад? Все пролетело, промелькнуло, ровно единый миг!
Наконец генерал-фальдмаршал был отпущен, и все перешли в верхний этаж, где в покоях герцогини устраивался малый астанблей. Рыдающий оркестр из итальянских виолончелей сотрясал штофные стены. Было светло, но во всех канделябрах и паникадилах щедро горели восковые свечи.
- Как все переменилось! - сказал князь Репнин, выйдя на верхнюю площадку вестибюля и встретив там любимца внука в Преображенской форме. Гляди! Два года назад на астанблей валом валил и шкипер, подрядчик, и даже мастеровой из тех, кто лично царю известен. Теперь не всякий и родовитый-то пройдет, ишь по лестнице камергеров наставлено!
Николенька схватил его за руку.
- Дед! Не ездил бы ты в свою Ригу! Завтра светлейший приезжает, как при дворе-то будут без тебя?
- Как при мне, так и без меня, - хмыкнул князь. - Теперь Девиер пойдет в ход, флибустьер заморский, страсть командовать ему охота! Однако послушай, отрок, что я тебе скажу...
Он увлек внука на боковую галерею, где, вспугнутые их появлением, выбежали вон какая-то фрейлина и кавалер.
- Послушай, - сказал старый князь, приобщаясь к табакерке. - По всему видно, теперь пойдет заваруха! Против светлейшего многие восстанут. И восстанут только за то, что он один еще старается всех будоражить, держит войско, держит флот, как при Петре. А дворянчикам нашим страсть как надоело беспокоить себя службой. Все от тормошного царя устали, а тут теперь мешается этот калашник!
Князь с иронической улыбкой глянул на внука, готовый разъяснить, что слова эти - только шутка, но... Он увидел, что любимец его повернул голову к Белому залу, где гремит церемонный менуэт и слышится шарканье подошв по паркету.
Дед захлопнул табакерку и взял внука за локоть.
- Иди, отроче, танцуй. И вот тебе мой наказ: ни в какие шашни против светлейшего не мешайся. Множество лет был ему я недругом, хотя и соратничали вместе. А теперь скажу: только на нем одном держится новая Россия. - И добавил, уходя: - Ты слышал, что английско-датская эскадра появилась у наших берегов? Говорят, к ней и шведская присоединилась. Что им надо - пока не скажет никто... А мы тут единственного дееспособного администратора станем выковыривать.
Менуэт окончился громким пассажем, пары рассыпались. Кавалеры перешли в курительную, а разрумянившиеся дамы, обмахиваясь веерами, поспешили на балкон.
10
Позднее всех появился генерал-полицеймейстер Девиер, бледный, чернобровый, похожий на лесного соболя. Долго стоял у стенного зеркала, оглядывая на себе новый партикулярный кафтан гамбургского покроя. При царе Петре не смели и появляться без форменной одежды, теперь, слава богу, никто сего не соблюдает.
- Ну как, надумал или нет? - спросил, появившись за плечами, Иван Бутурлин. Танцы не прельщали этого славного преображенца, и он курил с ожесточением, то занимался разговорами. - Думай, думай, а то, глядишь, опоздаем. Вот и герцог Голштинский с нами согласен... Пока светлейший, то бишь дюк Кушимен, в столицу не доехал, надо перехватить его по дороге!
- А в Тайную канцелярию нас с герцогом не потащат? - Девиер наклонился к зеркалу, выщипывая седой волосок из бровей. - Уж больно много стало разговоров!
И он отправился в Белый зал, где выстраивались пары для англеза. А Иван Бутурлин ковылял за ним и хрипло заверял:
- Сам Ушаков за нас, а с ним и тайная канцелярия не страшна!
Как только грянули игривые такты англеза, на Девиера наскочила Аниська Головкина, испытанная прелестница, которую еще покойный император сек за легкомыслие. Схватив генерал-полицеймейстера, она потащила его в круг. И серьгами блистала из самоцветов, и плечами поводила белыми, несмотря на солнечное лето. И щебетала без умолку, а что именно - Девиер не слушал. Музыка гремела, а собственные мысли одолевали.
Итак, приходилось выбирать: либо с Меншиковым, либо против него. Много лет прослужил Девиер у этого человека, чего не натерпелся, чего не навидался. И не дал бы ему в жизни хода светлейшей, если б Девиер не учинил ему один финт.
Была у Александра Даниловича сестрица, в меру глупая, в меру безобразная - Анна Даниловна. Подружкой числилась у будущей императрицы, когда та была еще только привезена из Лифляндии. Светлейший князь, от избытка гордости, женихам начисто отказывал, надеялся, видимо, за европейского принца ее выдать. И доотказывал до того, что стала его сестрица по русским меркам перестарок. А тут, откуда ни возьмись, Девиер, бывший тогда еще придворным скороходом, собою хорош, и чернобров, и ухватист.
Узнав об этом, Меншиков будущего генерал-полицеймейстера лично плетью до крови истязал. Но Девиер как-то у него из рук выскользнул - прямо во дворец, в токарную мастерскую, под ту ногу царскую бросился, которая жала педаль станка. И Петр Алексеевич призвал Меншикова, нотацию ему не читал, а повелел обвенчать их в тот же день.
С той поры все у генерал-полицеймейстера с Меншиковым было политично: "вашей высококняжеской светлости всеприятное для меня слово, премилостивого моего отца и патрона..."
- Кавалер, кавалер! - донесся до Девиера смеющийся голос Аниськи. - О чем вы думаете, кавалер, когда танцуете со столь прелестной дамой? Сейчас перемена фигур будет, извольте считать такт!
Девиер считал такт и смотрел на мелькающие ноги - узконосые маленькие ножки Головкиной, равномерно появляющиеся из-под пышной ее юбки, и свои округлые икры в атласных оранжевых чулках.
Но когда Меншикову придется вести борьбу за власть, он ведь не посчитается, кто ему родственник, кто друг. Так уж бывало множество раз! А теперь яснее ясного: светлейший выбрал сторону великого князя внука Петра Алексеевича. А за внуком тем - Долгорукие, а за ними - старое боярство. А безродным, вроде Девиера, каюк!
Музыка умолкла, танцы остановились. Аниська убежала, показав Девиеру язык.
Бутурлин только и ждал этого, подхватил Девиера и утащил в шпалерную гостиную, украшенную похождениями древних богов. Там уж были Ушаков, граф Толстой, другие, бледные от серьезности момента. Колебавшиеся огоньки канделябр делали их лица особо решительными.
- Левенвольд обещал подписать у государыни указ об аресте дюка Кушимека, сообщил граф Толстой. - Надо решить, кто реализует этот указ?
- На преображенцев не могу рассчитывать! - развел руками Бутурлин. Все что угодно, только не это.
Старый дипломат Толстой, который в свое время царевича сумел выманить из-за границы, предложил:
- Найдите офицера. или унтер-офицера смелого, но из подлых. Обещайте ему дворянство, хоть баронство, что угодно... Такие люди в Санктпетербурге могут быть только у вас, Антон Мануилович.
Девиер, усмехаясь в тонкнй ус, рассматривал фигуры толстоватых богинь на гобелене. Опять, значит, все упирается в Девиера?
Чья-то женоподобная рука просунулась в дверь и сделала знак. Граф Толстой вскочил, выбежал. Через минуту вернулся к напряженно молчавшим собеседникам.
- Государыня отказала Левенвольду. Говорит: арестовать Данилыча тогда уж умертвить и меня...
11
Горели факелы на набережной, хотя ночь была светла. Герцог Голштинский и его юная жена провожали государыню-матушку до кареты. Придворные раскланивались, слышалась иностранная речь.
Императрица подозвала генерал-полицеймейстера, и он сел с ней в карету, напротив безликого Левенвольда.
- Антон Мануилович, - промолвила императрица, когда карета тронулась, дребезжа по булыжной мостовой. - Что, та фигура еще там?
- Какая фигура, ваше величество?
- Ну, та... что граф Растрелли делал, литейщик.
- Восковая персона, - подсказал Левенвольд. Девиер примолк, соображая, что могло вдруг в голову прийти этой сумасбродной даме. Но Левенвольд, лучше знавший свою повелительницу, понял это быстрее и застучал в переднее оконце, приказывая остановиться. Пришлось Девиеру вылезать из кареты, размахивая руками, командовать, чтобы весь остальной поезд, объезжая императорскую карету, следовал своим путем.
Зимний дворец был пуст. В темных помещениях от близко текущих каналов было сыро. Всполошившиеся слуги бегали со свечами. Караульные преображенцы стояли безмолвно, как живые статуи.
- А, студентик! - остановилась императрица возле юного часового, который спешил спрятать в обшлаг какую-то бумажку.
"Уж не подметное ли письмо?" - встревожился Девиер, а государыня приказала часовому бумажку ту прочесть вслух.
Это оказались вирши:
Хочу, хочу я любити.
Амур к тому побуждал мя,
Но я тогда, безрассуден,
Совет его не послушал...
Императрица улыбнулась:
- Неужели это ты сам сочинял? Преображенец кивнул и продолжал чтение, близко поднеся бумажку к тусклому свету караульного фонаря:
И, пронзив меня средь сердца,
Учинил меня бессильна.
Щит убо мне уж негоден:
К чему бо извне щититься,
Когда войну внутри ся чую?
"Как неуклюже! - подумал Девиер. - Не то молитва, не то заклинание какое-то... Способны ли вообще русские писать стихи?"
А императрица продолжала расспрашивать юного часового, любил ли он уже кого-нибудь?
- Никак нет, ваше императорское величество! - звонко ответил Преображенец. - Кроме вас - никого.
Девиер и Левенвольд не могли удержаться от улыбки, а Девиер даже сказал:
- Хороший из тебя придворный выйдет, князь Кантемир!
- Никак нет! - вновь четко ответил он. - Не придворный, а пиита российский.
- Оставьте мальчика в покое, - с лицемерной улыбкой повелела императрица. - И не мерьте всех по своей мерке...
Они пошли в глубь здания. Прежняя, давно окончившаяся жизнь таилась здесь во всех углах. Хотелось ступать неслышно, шепотом говорить, эхо шагов отдавалось в самых дальних покоях.
Старую токарную обошли кругом - именно там умирал Петр Алексеевич. Слуга долго возился с кольцом ключей у дверей в Тронную залу.
12
Подняли светильники и увидели Его. На троне Он сидел, раздвинув локти и топорща усы. Глаза от свеч блистали. Сидел до того похожий на себя, что вошедшие вздрогнули и застыли.
- М-ма-а... - непроизвольно прошептала императрица.
А ведь знали и забыть не могли, что тотчас по кончине государя итальянский умелец граф Растрелли снял с лица его гипсовую маску. И, не рассучивая рукавов, сей мастеровой граф принялся лепить образ из лучшего воска телесного цвета. А тем временем куаферы неутомимо трудились над париком из собственных волос императора, кои были когда-то сострижены во время болезни. А краснодеревщики спешно вытачивали из ясеня руки его и ноги - точно в натуральную величину. А механик Нартов, лейб-токарь государев, готовил хитрый механизмус...
И пока она, Екатерина, выла в пустоте огромного храма у гроба Петра, светлейший князь готовил Его - воскового императора - к новому восществию на трон.
И были им приглашены и вошли в Тронную сию палату бояре, и воеводы, и генералы, и архиереи - морды наглые от сознания своей безнаказанности. Нате-ко, мол, умер ваш чертушка! А светлейший князь, прочитав вслух приличествующее наставление, вдруг занавесь перед троном отдернул.
Те так и ахнули - на троне вновь сидел Он! В том же лазоревом кафтане, что был на коронации жены, такой же прямой и непреклонный. Не успели бояре прийти в себя от первого впечатления, как заскрипели невидимые блоки и Он восстал! Восстал и протянул длань ко двору своему.
И двор Его кинулся наутек. Высокородные бояре и генералы в поспешном страхе в дверях застряли, друг друга чуть не раздавили. А Он был неподвижен и величествен, так же как был невозмутим и тот, кто казус сей затеял, светлейший князь.
Екатерина Алексеевна вздрогнула, отгоняя воспоминания, слабо шевельнула ручкой и пошла себе вспять, опустив голову.
А зачем все это Меншикову было нужно - монументальная статуя, боярский испуг? Так ему, видать, было удобнее. Пишут же в подметных письмах (она даже содрогнулась, вспомнив) - де светлейший князь, будучи полностью изобличен в воровстве, ничего другого не видел, как благодетеля своего, Петра Алексеевича, ядом извести... В других же подметных письмах (казнят за них, увечат, а их, подметных писем, все больше и больше!) говорится и про нее, что полюбовница она его, бывшая прачка бывшего пирожника.
Неправда, неправда! А все так думают, потому-то, мол, теперь и держится за него...
Когда наконец вернулись в опочивальню, в Летнем дворце государыня решительно разогнала всех комнатных старушек, даже любимцев карликов Утешку и Мопсика. Хотелось остаться одной.
Стал откланиваться и генерал-полицеймейстер, но императрица его остановила.
- Ну, а что скажешь про камень тот философский?
Девиер собрал в себе всю свою отчаянность, весь риск. Чуть помедлил, потом сказал твердо, стараясь прямо глядеть в заплывшие глаза императрицы:
- Ваше величество... Светлейший князь камень тот к себе прибрал... Уже имеются непреложные доказательства. Как он узнал, что граф Рафалович его в подарок вам везет...
Екатерина Алексеевна сбросила шаль, и бросив на генерал-полицеймейстера понимающий взгляд, сказала, удаляясь к себе:
- Врешь ты все...
Расположившись на ночь в мягком чепце, в халате с бантиками, почувствовала себя по-привычному мирно, особенно когда Левенвольд доложил: прибыл посыльный из Смольного дворца. Оттуда сообщали - их высочество царевна вернулись с охоты благополучно.
Пошарила на столике леденцов, которые привыкла сосать на сон грядущий, хотя зубов уж мало осталось. Рука наткнулась па какой-то обширный свиток. Поднесла свиток к глазам. Светало, и уже можно было разглядеть строчки.
Ба! Это был все тот же заготовленный указ об аресте светлейшего князя.
- Рейшольд!
Обер-гофмейстер незамедлительно появился, когда он только спит?
- Да ежели б я и захотела подписать этот твой дурацкий указ, ни Анны Петровны нету, ни Лизочки. Ты же знаешь, что они все бумаги за меня подписывают...
Отшвырнула свиток, прилегла в подушки, положив руку на воспалившийся лоб.
А Антон Мапуилович Девиер так и остался сидеть в прихожей в креслах. Ждал невесть чего - как говорится, у моря ждал погоды. Но когда он порывался уйти, Левенвольд его останавливал - подожди да подожди...
Хотя чего - подожди? Сам-то он, Левенвольд, красавчик, только и шмыгал из одной двери в другую.
И привиделась Девиеру на троне старшая "дщерь Петрова", чернокудрая, решительная, как отец, сверкающая синевою глаз. Та, другая, Лизочка Петровна, та попроще...
Антон Мануилович очнулся от толчка в плечо. Левенвольд его будил, держа в руке свиток.
- На, бери, генерал... Подписала она указ.
Глава пятая
СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА
1
Ранним утром на последней ямской заставе перед Санктпетербургом собралось множество народа. Солнце, обещая жару, ярко светило сквозь макушки деревьев. Свежесть исходила от травы и от леса, хор птиц вопиял к небесам.
Встречали светлейшего князя Александра Даниловича, который, как было сообщено фельдъегерской службой, изволит прибывать из своей государственной поездки в герцогство Курляндское.
Близ ямской избы собрались все, кто, согласно правилам, должен сопровождать светлейшего при въезде в столицу. Шесть лошадей в бархатной сбруе, скороходы с бунчуками, ровно турецкие паши, музыканты в личных ливреях Меншикова, то есть в синих кафтанах с золотым шитьем. Наконец, шесть важных камер-юнкеров, один из которых должен был следовать рядом с каретой, держась за дверцу.
Кони, звеня трензелями, стригли молоденькую травку. Отряд ингерманландских драгун личного Меншикова княжеского полка спешился. Курили трубки, пересмеивались, все сытые, молодые.
- Соловьи-то, соловьи! - сказал, выходя на крыльцо, генерал-майор Волков, секретарь светлейшего.--Вон тот, на березе, так и выкручивает...
- А что, ваше превосходительство, - спросил ямской смотритель, министры-то прибудут встречать светлейшего?
- Спрашиваешь! - ухмыльнулся молодой генерал-майор. - Пусть попробуют не прибыть!
- А что же их тогда все нету? Поезд светлейшего ожидается вот-вот.
- Ну, у Нарвской заставы его могут встретить или на Загородном... Вишь, вчера фельдъегери поздно сообщили, государыня была у дочери...
Вдруг раздалась резкая команда. Драгуны загасили трубки, вскочили на коней и, выезжая попарно, резво поскакали по дороге к Санктпетербургу.
- Ординарцы, где мои ординарцы? - забеспокоился генерал-майор. Узнайте-ка, в чем дело.
К крыльцу подскакал всадник в черной епанче и полумаске. Спрыгнул прямо на верхнюю ступеньку, за ним стали подъезжать еще верховые, одетые в различную форму.
- Господин генерал, пройдите в избу, - предложил он Волкову.
В избе он скинул полумаску и оказался Преображенским командиром Иваном Бутурлиным. Седые волосы на лбу у него торчали воинственно.
- Вы арестованы, - заявил он. - Пожалуйте шпагу.
- Не имеете права! - что было сил закричал Волков, наклоняясь к окошку разглядеть, что там творится. - Полковник не может арестовать генерала!
- Надо знать табель о рангах! Преображенский полковник равен генерал-лейтенанту! - Бутурлин грубо схватил его за шиворот. Вошедшие вслед за ним отобрали у Волкова оружие.
- Поди скажи музыкантам, чтоб играли побойчей, - велел Бутурлин ямскому смотрителю. - Да гляди ты у меня!
Меншиков в своем возке издалека услышал звуки Преображенского марша. В последнее время какая-то апатия, непонятное безразличие все чаще охватывали его. Казалось бы, с чего? Кто в огромной империи, которую бедная наивная царица именует своим герцогством, кто осмелился бы перечить светлейшему князю? Как говорил льстивый владыко Феофан: "В сем Александре мы видим величие Петра!" Он, Меншиков, действительно второе лицо во всех деяниях Петра.
Да в том-то и дело, что всего только второе! Любой царедворец, будь он трижды слабоумен, царедворец только потому, что он гак рожден. А светлейший, хоть звезды с небес хватай, остается Алексашкой Меншиковым, который сегодня есть, а завтра - фу, и нет его!
И светлейший откинулся на кожаную спинку, пощипывал короткие усики. Предвкушал и баньку, и обед с настоечкой, и приятные разговоры среди друзей или хотя бы среди льстецов. А губы подпевали давно знакомому маршу, пальцы сами собой отстукивали такт.
Вдруг карета остановилась, будто попала в ухаб. Лошади храпели, звенели поводья, кто-то кричал:
- Что случилось?
Меншиков приоткрыл дверцу, и в тот же миг в ней появился человек в странном партикулярном кафтане, но снаряженный по-военному.
- Светлейший князь Меншиков? - спросил он, хотя какое могло быть сомнение, что это светлейший князь.
- Я... - ответил Меншиков, соображая, что могло произойти.
- Повелением ее императорского величества, - сказал тот, поперхнулся, прокашлялся и закончил: - Вы арестованы. Вот указ.
Меншиков смотрел на его лицо и видел, что он молод, что губы его or волненья дрожат. Еще бы! Ведь не каждый же день доведется арестовывать генерал-фельдмаршала российской армии, герцога Ижорского, владетеля Почепского и Батуринского и прочая и прочая... Один титул его занимает полторы печатных страницы. Но и у Меншикова дрожали руки, ко; да оп принимал и разворачивал свиток с указом.
Нет, это подпись подлинная.
Ему хорошо знакомы эти каракули - не то Екатерина, не то просто Катя.
А с улицы нетерпеливо кричали:
- Ну, что ты там медлишь? Предъявил указ? И тогда Меншиков почувствовал, что прежняя нечеловеческая сила вулканом поднимается в нем изнутри. Он вырвал указ из рук арестующего И стал хлестать его свитком по щекам. И видел безумные от страха глаза молодого человека, и повторял:
- Подлецы, подлецы, ах, мерзавцы!
Затем вытолкнув его из кареты, высунулся сам. Конный конвой в синих меншиковских мундирах, держа, руки при эфесах, стоял сгроем в отдалении, наблюдая, что происходит.
- Братцы! - заорал во всю мочь Меншиков с подножки. Ветер трепал его седеющие волосы, он размахивал пистолетом. - Братцы! Не со мной ли вы ходили на шведов и на турок?
- Ура! одним духом выкрикнул княжеский конвой. Лязгнули сабли, рассыпалась дробь копыт. Полковник Бутурлин, еле успев накинуть епанчу, с крыльца сиганул на коня и первым кинулся наутек.
- Ванька Бутурлин! - опознал его светлейший. - Ну, погоди!
И он выстрелил ему вдогонку. И это был единственный за всю эту глупую историю выстрел. Но в Бутурлина он не попал, а угораздил прямо в бок стоявшему напротив саврасому коньку, и тот шарахнулся обземь, отчаянно болтая копытами.
А музыканты, зажмурившись от страха, продолжали играть. И Преображенский марш гремел немного грустно, старомодно и очень торжественно. Он гремел, а в лесу ему вторили соловьи.
Светлейший спустился из кареты, скинул дорожный кунтуш, вытер лоб платком. Подбежал, радостно поздравляя, освободившийся из заточения генерал-майор Волков. Меншиков сосредоточенно разглядывал подпись императрицы на указе.