– А отсюда можно убежать? – спросила я.
Она покачала головой.
– Убежать-то можно, но недалеко, да и не так быстро, как надо бы. Если бы мне удалось добраться до испанского военного корабля… Увы, герцог предусмотрел и это. Английские военные корабли заперли водное пространство между английским и французским берегами. Как видишь, он подготовился, а меня все это застало врасплох. Я оказалась в ловушке.
Я вспомнила карту Джона Ди в кабинете герцога и значки, обозначавшие солдат и военных моряков. Значит, уже тогда отец и сын Дадли собирались поставить заслон у побережья Норфолка и закрыть принцессе Марии все пути к бегству.
– Неужели вам придется сдаться? – спросила я.
Я думала, мой вопрос ее испугает, однако щеки Марии налились румянцем. Мой вопрос она восприняла как вызов, как приглашение к азартной игре.
– Да будь я проклята, если я им уступлю! – засмеялась она, словно речь и вправду шла о карточной игре, а не о ее участи. – Всю свою жизнь я только и делала, что убегала, лгала и пряталась. Пусть хоть один раз, но я выступлю под своим знаменем. Я намерена противостоять тем, кто украл мое законное право на престол, кто попрал истинную церковь и готов отрицать самого Бога!
– Ваше… величество, – восторженно пробормотала я, чувствуя, как ее решимость передается и мне.
Мария весело улыбнулась, словно мы обсуждали с нею фасон нарядов к ближайшему маскараду.
– А почему бы нет? Почему хотя бы раз в жизни мне не выступить против них в открытом бою?
– Вы рассчитываете победить?
Она пожала плечами. Жест получился совсем испанским – так пожимала плечами моя мать и другие испанки.
– Что ты! Конечно, нет, – весело сказала она, будто радуясь своему грядущему поражению. – Но пойми меня, Ханна. Эти люди делали все, чтобы превратить меня в прах. И теперь они решили влепить мне пощечину, поставив какую-то леди Джейн впереди меня. Они уже пытались сделать то же с Елизаветой, отведя мне роль едва ли не няньки при ней. А теперь у меня появился шанс. Я не собираюсь склонять голову перед ними. Нет, лучше сражаться и погибнуть, чем ползать на коленях, умоляя о пощаде. Вот тогда у меня и впрямь не будет никаких шансов. Сейчас я не вижу лучшего выбора, чем поднять свое знамя и сражаться за трон моего отца и честь моей матери. За свое законное право на престол. Нужно позаботиться и о безопасности Елизаветы. Она не должна пострадать. Мне надо передать ей ее часть отцовского наследства. Она – моя сестра, и я несу за нее ответственность. Я написала ей, убеждая приехать сюда, где она была бы в большей безопасности. Я обещала приютить ее. По сути, я буду сражаться не только за свое право на трон, но и за ее тоже.
Короткопалые руки Марии больше напоминали руки служанки, чем королевы. Она спрятала четки в карман и решительным шагом направилась в большой зал. Там за одним столом завтракали местная знать и простолюдины. Она села во главе стола, где стоял помост, заменявший трон, и подняла руку. Все умолкли, повернув к ней головы.
– Сегодня мы выступаем из Кеннингхолла, – объявила Мария. – Мы отправимся во Фрамлингхэм. Отсюда до него всего день пути. Там я подниму свое знамя. Если мы сумеем попасть туда раньше сэра Роберта и его людей, стены тамошней крепости позволят нам выдержать осаду. Возможно, не один месяц. Оттуда я поведу свою битву за трон. Я буду собирать армию.
Люди удивленно и одобрительно зашептались.
– Доверьтесь мне! – убеждала их Мария. – Я вас не подведу. Я – ваша законная королева. Вы увидите меня на троне. Я запомню всех, кого вижу здесь. И не только запомню. Вы будете многократно вознаграждены за то, что выполняете свой долг перед настоящей королевой Англии.
Послышался негромкий гул. Честно говоря, я не знала, что подействовало на собравшихся больше – сытный завтрак или слова Марии. Но ее смелость почему-то вызвала у меня дрожь в коленях. Принцесса встала и пошла к выходу. Я на нетвердых ногах забежала вперед и распахнула перед ней дверь.
– А где он сейчас? – спросила я.
Мне не требовалось пояснять, кто именно.
– К сожалению, не особо далеко отсюда, – мрачно ответила принцесса. – Как мне говорили, где-то южнее Кингс-Линна. Должно быть, что-то его задержало, а то бы он накрыл нас уже сегодня. Более точных сведений у меня нет.
– А он догадается, что мы отправились во Фрамлингхэм?
Мне снова вспомнилось то злополучное письмо к Джону Ди, где спираль слов выдавала место нашего нынешнего пребывания.
Мария поплотнее закрыла дверь, затем повернулась ко мне.
– Среди слушавших меня наверняка отыщется хотя бы один, кто тайком покинет замок и поспешит к нему с доносом. В лагере всегда есть шпион. Ты согласна, Ханна?
Мне вдруг показалось, что она заподозрила меня. У меня пересохло в горле. Наверное, я побледнела. Впрочем, все это можно было принять за естественное поведение испуганной девчонки.
– Шпион? – заплетающимся языком переспросила я и принялась тереть щеку.
Мария кивнула.
– Я никогда никому не верю до конца. Вокруг меня всегда находились чьи-то шпионы. Думаю, если бы у тебя была такая жизнь, как моя, ты бы вела себя точно так же. Стоило отцу разлучить нас с матерью, как все, кто меня окружал, начали усиленно нашептывать мне, что Анна Болейн – настоящая королева, а ее незаконнорожденная дочь – истинная наследница престола. Герцог Норфолкский орал мне в лицо, что на месте моего отца он бил бы меня головой о стену до тех пор, пока не вышиб бы все мозги. Они заставляли меня отречься от матери и отринуть мою веру. Мне угрожали смертью на эшафоте, подобно Томасу Мору и епископу Фишеру. Их обоих я знала и любила. Мне было всего двадцать, когда меня заставляли признать себя незаконнорожденной, а католическую веру назвать ересью.
А потом… в один из летних дней «настоящую королеву» Анну казнили, и мое окружение, не моргнув глазом, заговорило о королеве Джейн и ее сыне, маленьком Эдуарде. Елизавета из моего врага вдруг превратилась в «несчастную малютку», у которой не стало матери. Тогда она еще не понимала, что разделила со мной участь забытой дочери. Потом замелькала целая череда королев…
Мария почти улыбалась.
– Да. Их было трое, и каждой меня заставляли кланяться как законной королеве, и каждую я должна была называть матерью. Что за ложь! Мать у человека бывает только одна. А все эти мачехи были очень далеки от моего сердца. За долгие годы я научилась не верить словам мужчин, а слова женщин – вообще не слушать. Последней женщиной, которую я любила, была моя мать. Последним мужчиной, кому я верила, – мой отец. Но он погубил мою мать. Она умерла от горя. Я невольно спрашивала себя: стану ли я женщиной, которой можно доверять?
Она замолчала, вглядываясь в меня.
– С двадцати лет я не знала ничего, кроме страданий и унижений. И только сейчас я начинаю думать о возможности другой жизни.
Она вдруг улыбнулась.
– Ты что, Ханна? Никак я на тебя тоску нагнала? – спросила Мария, потрепав меня по щеке. – Все это было давно. Если мое приключение закончится победой, изменится и вся моя жизнь. Я восстановлю материнский трон. Я буду носить ее драгоценности. Я позабочусь о том, чтобы почитали ее память. Она будет смотреть на меня с небес и радоваться, что ее дочь восседает на троне как законная наследница власти. Я стану счастливой женщиной. Понимаешь?
Я неловко улыбнулась.
– Что, я тебя не убедила? – спросила она.
Я проглотила комок слюны, он оцарапал мне пересохшее горло.
– Я боюсь, – призналась я. – Простите, ваше величество.
– Мы все боимся, – согласилась она. – Я тоже боюсь. Но нельзя сидеть сложа руки. Ты знаешь, чем это может кончиться. Так что иди в конюшню, выбери себе лошадь и раздобудь сапоги для верховой езды. Сегодня мы выступаем. И да поможет нам Господь добраться до Фрамлингхэма, не попав в руки сэра Роберта и его людей.
Мария подняла свое знамя над Фрамлингхэмским замком – крепостью, не уступавшей другим английским крепостям. И случилось невероятное: едва ли не половина страны, верхом и пешком, направилась во Фрамлингхэм, чтобы принести клятву верности новой королеве и заявить о готовности сражаться с мятежниками насмерть. Армия Марии росла. Она лично встречала вновь прибывших, благодарила их за верность и обещала, что будет им честной и справедливой правительницей.
Наконец мы получили известия из Лондона. Герцог постыдно затянул сообщение о смерти короля Эдуарда. Тело несчастного юноши лежало в королевских покоях, а могущественные люди из числа его бывших приближенных думали о том, как сохранить и упрочить собственную власть. Тесть Джейн Грей чуть ли не силой втащил ее на трон. Говорили, что она горько рыдала и кричала, что не может быть королевой, поскольку законной наследницей престола является принцесса Мария. Но герцог был неумолим. Над нею развернули государственное знамя, придворные преклонили колени и словно не слышали ее всхлипываний и возражений. Затем герцог Нортумберлендский провозгласил ее королевой и тоже склонил перед нею свою лживую голову.
В Англии, по сути, началась гражданская война, поскольку другая половина страны считала Марию предательницей и изменницей. Вестей от принцессы Елизаветы не было. Во Фрамлингхэм она тоже не приехала. Услышав о смерти брата, она слегла и чувствовала себя настолько больной, что даже не читала писем. Слыша все это, Мария отвернулась, дабы скрыть разочарование, исказившее ее лицо. Она очень рассчитывала на поддержку сестры и думала, что они вместе будут отстаивать отцовскую волю. Тем более что она пообещала себе заботиться о безопасности младшей сестры. То, что Елизавета не поспешила к ней, а предпочла нырнуть в болезнь, явилось для Марии ударом в сердце, равно как и ударом по ее миссии.
Мы узнали, что Виндзорский замок укрепили и снабдили всем необходимым на случай осады. Пушки лондонского Тауэра развернули в сторону возможного наступления. Новоявленная королева Джейн обосновалась в королевских покоях Тауэра и на ночь приказывала запирать все ворота, чтобы ее придворные не разбежались. Ничего удивительного: у королевы по принуждению и придворные тоже были по принуждению.
Герцог Нортумберлендский, закаленный в боях и умевший командовать армией, двинулся с войском, намереваясь «вырвать с корнем» мятежную принцессу Марию. В Лондоне ее называли не иначе как предательницей, стремящейся узурпировать власть у законной королевы Джейн. Королевский совет повелел арестовать Марию по обвинению в государственной измене. За ее голову назначили вознаграждение. Подручным герцога было выгодно создать ощущение, будто Мария не пользуется в Англии никакой поддержкой. Мятежница, самозванка, оказавшаяся вне закона. Даже испанский император, доводившийся ей дядей, не мог ее поддержать.
Никто не знал, какова численность армии, которой командовал герцог Нортумберлендский. Никто не знал, как долго мы сумеем продержаться во Фрамлингхэме. Скорее всего, люди отца и сына Дадли должны были объединить усилия. Опытные, получавшие щедрое жалованье солдаты, прошедшие не одно сражение… и одинокая женщина с ее разношерстным воинством добровольцев.
И тем не менее во Фрамлингхэм каждый день стекались новые и новые люди, заявлявшие, что намерены сражаться на стороне законной королевы. Морякам военных кораблей, стоявших в гавани Ярмута, было приказано атаковать любое испанское судно, если оно попытается пробиться к берегу для спасения Марии. Но моряки взбунтовались против своих командиров и заявили, что не позволят Марии покинуть пределы Англии, поскольку трон по закону принадлежал ей. После этого моряки сошли на берег и направились во Фрамлингхэм, нам на подмогу. Они входили в замок стройными рядами, совсем не так, как вчерашние крестьяне и ремесленники. Это уже была внушительная сила. Моряки без промедления начали обучать ополченцев премудростям боя: атаке, уклонению от ударов противника и отступлению. Я наблюдала за их неторопливыми, уверенными действиями и первый раз подумала, что у принцессы Марии появляется шанс избежать пленения.
Она назначила человека, следящего за сбором провианта для растущей армии ополченцев, чьи лагеря теперь окружали замок со всех сторон. Убедившись, что наружная стена замка требует починки, Мария призвала всех, кому знакомо ремесло каменщика, заняться этим неотложным делом. Специальные отряды пополняли арсенал, доставая оружие везде, где только могли. На дальних подходах к замку постоянно дежурили дозорные, чтобы войска герцога и сэра Роберта не застали нас врасплох.
Каждый день Мария устраивала смотр ополченцам и обещала, что щедро вознаградит их, если они останутся ей верны и удержат оборону замка. Ежедневно она поднималась на парапет главной стены и оттуда смотрела вдаль, ожидая увидеть на лондонской дороге облака пыли. Это означало бы, что самый могущественный в Англии человек движется к Фрамлингхэму и наступает час ее испытаний.
По-прежнему находились советчики, твердившие ей, что наспех обученным ополченцам не выстоять против армии герцога. Я слушала их уверенные голоса и думала: а не лучше ли мне сбежать прямо сейчас? Если сюда вторгнется армия герцога, меня в суматохе могут убить. Если герцог заподозрит мою двойную игру, он меня точно не пощадит. Он умел сражаться: что на поле битвы, что за столом переговоров. Он вошел в альянс с Францией и вполне мог двинуть против нас французские войска, если не одолеет собственными силами. И тогда французы начнут убивать англичан на английской земле, и вся вина падет на Марию. Ее пугали новой вспышкой братоубийственной войны Алой и Белой розы и призывали капитулировать перед герцогом.
А в середине июля произошло нечто странное: все замыслы герцога вдруг начали рушиться. Каждый здравомыслящий англичанин понимал: законной наследницей престола является не Джейн, а Мария – дочь короля Генриха. И этот здравый смысл перевешивал все альянсы и договоры герцога Нортумберлендского. В Англии его повсеместно ненавидели. Было понятно, что он вознамерился править страной через Джейн, как до сих пор правил через Эдуарда. Такое положение не устраивало очень многих – от лордов до простолюдинов, и это недовольство вылилось в открытое противостояние.
Правление Джейн выглядело заплаткой на теле Англии, и как бы крепко герцог ни пытался пришить эту заплатку, стежки начали расходиться. Все больше людей открыто заявляли о своей поддержке Марии; все больше и больше недавних сторонников герцога тайно покидали его ряды. Всадники сэра Роберта потерпели сокрушительное поражение от местных крестьян. Побросав работу на полях, те поклялись защитить законную королеву. Сэр Роберт попытался было отколоться от отца и переметнуться на сторону Марии, но безуспешно. Жители Бери схватили его и объявили предателем. Сам герцог оказался запертым в Кембридже. Его воинство растаяло, словно утренний туман. Ему не оставалось ничего иного, как тоже объявить себя сторонником Марии. Он даже отправил ей послание, объясняя все свои действия… искренней заботой об интересах Англии.
– Что это значит? – спросила я.
У Марии дрожали руки. Сомневаюсь, чтобы она дочитала послание герцога до конца.
– Это значит, что я победила, – без всякой помпезности ответила она. – Победила по праву, признанному большинством. Как видишь, нам даже не пришлось сражаться. Я – королева, и народ видит во мне королеву. Что бы герцог ни утверждал, народ заявил о своем выборе. Они хотят видеть на троне меня.
– А что теперь будет с герцогом? – спросила я, больше тревожась за судьбу плененного сэра Роберта.
– Он – предатель, – холодно взглянув на меня, ответила она. – Как ты думаешь, что было бы со мной, если бы я проиграла?
Мне не было жалко герцога, но я все же не удержалась от вопроса о дальнейшей судьбе сэра Роберта.
– И он тоже – предатель. Вдобавок еще и сын предателя. Как ты думаешь, что с ним будет?
Признанная, но еще не коронованная королева Мария выехала в Лондон. Она ехала на своей любимой крупной лошади, но теперь сидела в женском седле. За нею ехала вначале тысяча, а вскоре уже две тысячи человек. Не берусь считать, сколько еще ее сторонников из разных мест двигались пешком. Это была внушительная и грозная армия. Но рядом с Марией ехали только ее фрейлины и я, ее шутиха.
Пыль от лошадиных копыт и человеческих ног густой завесой накрывала колосящиеся поля. Через какую деревню мы бы ни проходили, к нам присоединялись крестьяне с серпами и крючьями в руках. Другие пристраивались к идущим, чтобы пройти с ними до конца деревни. Женщины приветственно махали руками и выкрикивали приветствия. Некоторые выбегали с цветами для Марии и разбрасывали лепестки роз перед ее лошадью. Будущая королева ехала в своем старом красном дорожном плаще. Сейчас она напоминала рыцаря, едущего на битву. Впрочем, это и была битва. Мария несколько раз говорила мне, что окончательная победа наступит лишь тогда, когда она воссядет на троне. Привыкшая к обманам и человеческой подлости, она боялась поверить, что победа уже одержана. Величайшая победа мужества и решимости. Но никакое мужество, никакая решимость не помогли бы Марии, если бы не искренняя любовь народа, которым она собиралась править честно и справедливо.
Очень и очень многие связывали ее правление с возвращением в Англию золотой поры истинного благоденствия. Людям казалось, что теперь земля будет приносить обильные урожаи, погода станет теплой, чума, лихорадка и прочие напасти исчезнут. Мария, конечно же, восстановит благосостояние церкви, красоту святых мест и укрепит веру. Те, кто постарше, вспоминали ее добрую и милосердную мать – королеву Екатерину, которая была английской королевой дольше, чем испанской принцессой. Недаром король Генрих любил ее, свою первую жену, дольше всех. Даже покинутая им, она умирала с его именем на устах. И вот теперь трон готовилась занять дочь Екатерины. У достойной матери может быть только достойная дочь. Подтверждением тому служила внушительная армия добровольцев, двигавшаяся вместе с Марией в Лондон. Эти люди радовались и гордились, что теперь у них будет такая королева. Колокола всех церквей встречали ее приветственным звоном.
В один из вечеров, когда мы остановились на ночлег, я написала шифрованное послание сэру Роберту: «Вас будут судить за государственную измену и казнят. Бегите, сэр Роберт! Бегите!» Это письмо я бросила в очаг постоялого двора и смотрела, как огонь чернит бумагу. Потом я взяла кочергу и превратила сгоревшее послание в горстку пепла. У меня не было никакой возможности отправить ему это предостережение. По правде говоря, он и не нуждался в предостережениях.
Он знал, насколько рискованное дело затеял вместе с отцом. А если не знал, то понял это в Бери, когда запоздало попытался переметнуться на сторону Марии. Те, кто еще месяц назад были готовы целовать сэру Роберту сапоги, теперь стерегли его, как опасного преступника. И не важно, где он сейчас находился: в тюрьме провинциального английского городка или уже в застенках Тауэра, он наверняка знал о своей обреченности и скорой казни. Он совершил преступление против законной наследницы престола, а за государственную измену наказывали смертью. Скорее всего, его не просто вздернут на виселице или отрубят голову. Его ждала мучительная и унизительная казнь. Поначалу его повесят, но не так, чтобы петля затянулась на шее, прекратив дыхание. Палач доведет его до полубессознательного состояния, а затем даст сэру Роберту увидеть собственные кишки, которые он вытряхнет из распоротого живота. Далее начнется четвертование. Сэру Роберту отрубят голову, а его тело расчленят на четыре части. Прекрасную мертвую голову насадят на шест в назидание другим. Окровавленные части тела повезут напоказ в четыре конца Лондона. Сэра Роберта ждала ужасная казнь; почти такая же ужасная, как сжигание заживо. Пожалуй, никто лучше меня не знал, насколько это страшно.
Я не плакала по сэру Роберту. Несмотря на свой юный возраст, я успела повидать немало смертей и узнать немало страхов, чтобы научиться не плакать от горя. Однако каждую ночь я засыпала с мыслями о том, где сейчас может томиться сэр Роберт и увижу ли я его когда-нибудь снова. Я не знала, простит ли он меня за то, что я возвращалась в Лондон вместе с ликующей толпой и рядом с женщиной, которая без мечей и пушек нанесла ему сокрушительное поражение и теперь готовилась расправиться со всей его семьей.
Принцесса Елизавета, нырнувшая в болезнь на все время, пока ее сестре грозила опасность, тем не менее приехала в Лондон раньше нас.
– Эта девочка умеет оказаться первой, – поморщившись, заявила мне Джейн Дормер.
Принцесса Елизавета выехала нам навстречу, сопровождаемая тысячной толпой. У них над головой развевались знамена с цветами Тюдоров – зеленым и белым. Она горделиво ехала впереди, словно и не было дней, когда она сжималась от страха, прячась в постели. По сути, Елизавета взяла на себя обязанности лорд-мэра Лондона. Правда, у нее не было ключей от города, которые она могла бы торжественно вручить сестре. Их отсутствие восполнялось несмолкающими приветственными криками сотен глоток. Лондонцы приветствовали обеих принцесс.
Мне хотелось рассмотреть Елизавету, и я немного осадила свою лошадь. Я очень давно хотела ее увидеть – с тех самых пор, как услышала теплые слова Марии о ней. Помнила я и слова Уилла Соммерса, сравнившего принцессу с козой, стремительно прыгающей то вверх, то вниз. Но было у меня и собственное, давнишнее воспоминание о четырнадцатилетней Елизавете – девочке в зеленом платье, когда она стояла возле дерева с темной корой, призывно наклонив свою рыжую голову. Я помнила ее убегающей от отчима, но так, чтобы он ее обязательно догнал. Я сгорала от любопытства, желая увидеть, как изменилась эта рыжеволосая девочка.
Нынешняя Елизавета совсем не была похожа на невинного, восторженного ребенка, о котором с такой теплотой говорила Мария. Не напоминала она и жертву обстоятельств, как то думалось Уиллу. Точнее всего ее описывали слова Джейн Дормер – «расчетливая сирена» (Джейн не скрывала ненависти к ней). Я увидела молодую женщину, с абсолютной уверенностью двигавшуюся навстречу своей судьбе. Ей было всего девятнадцать, но она уже умела производить впечатление. Я сразу поняла: Елизавета тщательно продумала эту процессию. Она знала силу зрелищ и имела способности к их устройству. Она и сейчас была в зеленом; зеленый оттенок своего наряда она подобрала так, чтобы он гармонировал с огненной рыжиной ее волос. Волосы Елизаветы не скрывались под капюшоном. Наоборот, капюшон был откинут, и волосы ниспадали ей на плечи. Она явилась сюда олицетворением юности и девичьей свежести. Рядом с нею старшая сестра выглядела скучной старой девой. Зеленый и белый были цветами династии Тюдоров, цветами ее отца. Высокий лоб и рыжие волосы наглядно убеждали каждого, чья она дочь. Все стражники, окружавшие ее, были, конечно же, выбраны за их миловидную внешность. Менее ладные и привлекательные ехали в хвосте. А вот среди сопровождавших принцессу женщин не было ни одной, превосходившей ее красотой. Что ж, умный выбор, который могла сделать только кокетка. Елизавета ехала на рослом белом жеребце, почти не уступавшем боевому коню. В седле она держалась так, словно научилась ездить раньше, чем ходить. Казалось, ей нравится повелевать этим величественным конем. Елизавета буквально светилась здоровьем, юностью и обилием жизненных сил. От нее исходило ощущение безусловного успеха. Можно было подумать, что это она готовится взойти на трон, а не уставшая, измотанная событиями двух минувших месяцев Мария.
Кавалькада Елизаветы остановилась. Мария принялась слезать с лошади. Елизавета и тут ее опередила, выпорхнув из седла, словно всю жизнь ждала этого момента. Словно и не было времени, когда она лежала в постели и от страха кусала ногти, раздумывая, каким станет ее завтрашний день. И все же при виде сестры лицо Марии осветилось улыбкой. Улыбка была почти материнской. Она радовалась за сестру. Мария умела радоваться бескорыстно. Возможно, сейчас она даже не замечала того, что бросалось в глаза мне. Мария протянула руки. Елизавета бросилась к ней в объятия. Сестры нежно поцеловались. Какое-то время они так и стояли: обнявшись и вглядываясь в лицо друг друга. Я смотрела на них и убеждалась: будущая королева не умеет видеть сквозь завесу знаменитого тюдоровского обаяния и не может распознать не менее знаменитой тюдоровской двойственности.
Мария повернулась к спутникам Елизаветы, протянула каждому руку для поцелуя и каждого поцеловала в щеку, поблагодарив, что приехали вместе с сестрой и устроили будущей королеве столь торжественную встречу на подступах к Лондону. Потом Мария вновь стала всматриваться в лицо сестры. Елизавета производила впечатление совершенно здоровой, полной сил девушки. Но вокруг и сейчас шептались не то о водянке, не то о головной боли, не то еще о какой-то таинственной болезни, уложившей Елизавету в постель именно в те дни, когда Мария одна сражалась со своими страхами и собирала силы, чтобы биться за трон.
Она покачала головой.
– Убежать-то можно, но недалеко, да и не так быстро, как надо бы. Если бы мне удалось добраться до испанского военного корабля… Увы, герцог предусмотрел и это. Английские военные корабли заперли водное пространство между английским и французским берегами. Как видишь, он подготовился, а меня все это застало врасплох. Я оказалась в ловушке.
Я вспомнила карту Джона Ди в кабинете герцога и значки, обозначавшие солдат и военных моряков. Значит, уже тогда отец и сын Дадли собирались поставить заслон у побережья Норфолка и закрыть принцессе Марии все пути к бегству.
– Неужели вам придется сдаться? – спросила я.
Я думала, мой вопрос ее испугает, однако щеки Марии налились румянцем. Мой вопрос она восприняла как вызов, как приглашение к азартной игре.
– Да будь я проклята, если я им уступлю! – засмеялась она, словно речь и вправду шла о карточной игре, а не о ее участи. – Всю свою жизнь я только и делала, что убегала, лгала и пряталась. Пусть хоть один раз, но я выступлю под своим знаменем. Я намерена противостоять тем, кто украл мое законное право на престол, кто попрал истинную церковь и готов отрицать самого Бога!
– Ваше… величество, – восторженно пробормотала я, чувствуя, как ее решимость передается и мне.
Мария весело улыбнулась, словно мы обсуждали с нею фасон нарядов к ближайшему маскараду.
– А почему бы нет? Почему хотя бы раз в жизни мне не выступить против них в открытом бою?
– Вы рассчитываете победить?
Она пожала плечами. Жест получился совсем испанским – так пожимала плечами моя мать и другие испанки.
– Что ты! Конечно, нет, – весело сказала она, будто радуясь своему грядущему поражению. – Но пойми меня, Ханна. Эти люди делали все, чтобы превратить меня в прах. И теперь они решили влепить мне пощечину, поставив какую-то леди Джейн впереди меня. Они уже пытались сделать то же с Елизаветой, отведя мне роль едва ли не няньки при ней. А теперь у меня появился шанс. Я не собираюсь склонять голову перед ними. Нет, лучше сражаться и погибнуть, чем ползать на коленях, умоляя о пощаде. Вот тогда у меня и впрямь не будет никаких шансов. Сейчас я не вижу лучшего выбора, чем поднять свое знамя и сражаться за трон моего отца и честь моей матери. За свое законное право на престол. Нужно позаботиться и о безопасности Елизаветы. Она не должна пострадать. Мне надо передать ей ее часть отцовского наследства. Она – моя сестра, и я несу за нее ответственность. Я написала ей, убеждая приехать сюда, где она была бы в большей безопасности. Я обещала приютить ее. По сути, я буду сражаться не только за свое право на трон, но и за ее тоже.
Короткопалые руки Марии больше напоминали руки служанки, чем королевы. Она спрятала четки в карман и решительным шагом направилась в большой зал. Там за одним столом завтракали местная знать и простолюдины. Она села во главе стола, где стоял помост, заменявший трон, и подняла руку. Все умолкли, повернув к ней головы.
– Сегодня мы выступаем из Кеннингхолла, – объявила Мария. – Мы отправимся во Фрамлингхэм. Отсюда до него всего день пути. Там я подниму свое знамя. Если мы сумеем попасть туда раньше сэра Роберта и его людей, стены тамошней крепости позволят нам выдержать осаду. Возможно, не один месяц. Оттуда я поведу свою битву за трон. Я буду собирать армию.
Люди удивленно и одобрительно зашептались.
– Доверьтесь мне! – убеждала их Мария. – Я вас не подведу. Я – ваша законная королева. Вы увидите меня на троне. Я запомню всех, кого вижу здесь. И не только запомню. Вы будете многократно вознаграждены за то, что выполняете свой долг перед настоящей королевой Англии.
Послышался негромкий гул. Честно говоря, я не знала, что подействовало на собравшихся больше – сытный завтрак или слова Марии. Но ее смелость почему-то вызвала у меня дрожь в коленях. Принцесса встала и пошла к выходу. Я на нетвердых ногах забежала вперед и распахнула перед ней дверь.
– А где он сейчас? – спросила я.
Мне не требовалось пояснять, кто именно.
– К сожалению, не особо далеко отсюда, – мрачно ответила принцесса. – Как мне говорили, где-то южнее Кингс-Линна. Должно быть, что-то его задержало, а то бы он накрыл нас уже сегодня. Более точных сведений у меня нет.
– А он догадается, что мы отправились во Фрамлингхэм?
Мне снова вспомнилось то злополучное письмо к Джону Ди, где спираль слов выдавала место нашего нынешнего пребывания.
Мария поплотнее закрыла дверь, затем повернулась ко мне.
– Среди слушавших меня наверняка отыщется хотя бы один, кто тайком покинет замок и поспешит к нему с доносом. В лагере всегда есть шпион. Ты согласна, Ханна?
Мне вдруг показалось, что она заподозрила меня. У меня пересохло в горле. Наверное, я побледнела. Впрочем, все это можно было принять за естественное поведение испуганной девчонки.
– Шпион? – заплетающимся языком переспросила я и принялась тереть щеку.
Мария кивнула.
– Я никогда никому не верю до конца. Вокруг меня всегда находились чьи-то шпионы. Думаю, если бы у тебя была такая жизнь, как моя, ты бы вела себя точно так же. Стоило отцу разлучить нас с матерью, как все, кто меня окружал, начали усиленно нашептывать мне, что Анна Болейн – настоящая королева, а ее незаконнорожденная дочь – истинная наследница престола. Герцог Норфолкский орал мне в лицо, что на месте моего отца он бил бы меня головой о стену до тех пор, пока не вышиб бы все мозги. Они заставляли меня отречься от матери и отринуть мою веру. Мне угрожали смертью на эшафоте, подобно Томасу Мору и епископу Фишеру. Их обоих я знала и любила. Мне было всего двадцать, когда меня заставляли признать себя незаконнорожденной, а католическую веру назвать ересью.
А потом… в один из летних дней «настоящую королеву» Анну казнили, и мое окружение, не моргнув глазом, заговорило о королеве Джейн и ее сыне, маленьком Эдуарде. Елизавета из моего врага вдруг превратилась в «несчастную малютку», у которой не стало матери. Тогда она еще не понимала, что разделила со мной участь забытой дочери. Потом замелькала целая череда королев…
Мария почти улыбалась.
– Да. Их было трое, и каждой меня заставляли кланяться как законной королеве, и каждую я должна была называть матерью. Что за ложь! Мать у человека бывает только одна. А все эти мачехи были очень далеки от моего сердца. За долгие годы я научилась не верить словам мужчин, а слова женщин – вообще не слушать. Последней женщиной, которую я любила, была моя мать. Последним мужчиной, кому я верила, – мой отец. Но он погубил мою мать. Она умерла от горя. Я невольно спрашивала себя: стану ли я женщиной, которой можно доверять?
Она замолчала, вглядываясь в меня.
– С двадцати лет я не знала ничего, кроме страданий и унижений. И только сейчас я начинаю думать о возможности другой жизни.
Она вдруг улыбнулась.
– Ты что, Ханна? Никак я на тебя тоску нагнала? – спросила Мария, потрепав меня по щеке. – Все это было давно. Если мое приключение закончится победой, изменится и вся моя жизнь. Я восстановлю материнский трон. Я буду носить ее драгоценности. Я позабочусь о том, чтобы почитали ее память. Она будет смотреть на меня с небес и радоваться, что ее дочь восседает на троне как законная наследница власти. Я стану счастливой женщиной. Понимаешь?
Я неловко улыбнулась.
– Что, я тебя не убедила? – спросила она.
Я проглотила комок слюны, он оцарапал мне пересохшее горло.
– Я боюсь, – призналась я. – Простите, ваше величество.
– Мы все боимся, – согласилась она. – Я тоже боюсь. Но нельзя сидеть сложа руки. Ты знаешь, чем это может кончиться. Так что иди в конюшню, выбери себе лошадь и раздобудь сапоги для верховой езды. Сегодня мы выступаем. И да поможет нам Господь добраться до Фрамлингхэма, не попав в руки сэра Роберта и его людей.
Мария подняла свое знамя над Фрамлингхэмским замком – крепостью, не уступавшей другим английским крепостям. И случилось невероятное: едва ли не половина страны, верхом и пешком, направилась во Фрамлингхэм, чтобы принести клятву верности новой королеве и заявить о готовности сражаться с мятежниками насмерть. Армия Марии росла. Она лично встречала вновь прибывших, благодарила их за верность и обещала, что будет им честной и справедливой правительницей.
Наконец мы получили известия из Лондона. Герцог постыдно затянул сообщение о смерти короля Эдуарда. Тело несчастного юноши лежало в королевских покоях, а могущественные люди из числа его бывших приближенных думали о том, как сохранить и упрочить собственную власть. Тесть Джейн Грей чуть ли не силой втащил ее на трон. Говорили, что она горько рыдала и кричала, что не может быть королевой, поскольку законной наследницей престола является принцесса Мария. Но герцог был неумолим. Над нею развернули государственное знамя, придворные преклонили колени и словно не слышали ее всхлипываний и возражений. Затем герцог Нортумберлендский провозгласил ее королевой и тоже склонил перед нею свою лживую голову.
В Англии, по сути, началась гражданская война, поскольку другая половина страны считала Марию предательницей и изменницей. Вестей от принцессы Елизаветы не было. Во Фрамлингхэм она тоже не приехала. Услышав о смерти брата, она слегла и чувствовала себя настолько больной, что даже не читала писем. Слыша все это, Мария отвернулась, дабы скрыть разочарование, исказившее ее лицо. Она очень рассчитывала на поддержку сестры и думала, что они вместе будут отстаивать отцовскую волю. Тем более что она пообещала себе заботиться о безопасности младшей сестры. То, что Елизавета не поспешила к ней, а предпочла нырнуть в болезнь, явилось для Марии ударом в сердце, равно как и ударом по ее миссии.
Мы узнали, что Виндзорский замок укрепили и снабдили всем необходимым на случай осады. Пушки лондонского Тауэра развернули в сторону возможного наступления. Новоявленная королева Джейн обосновалась в королевских покоях Тауэра и на ночь приказывала запирать все ворота, чтобы ее придворные не разбежались. Ничего удивительного: у королевы по принуждению и придворные тоже были по принуждению.
Герцог Нортумберлендский, закаленный в боях и умевший командовать армией, двинулся с войском, намереваясь «вырвать с корнем» мятежную принцессу Марию. В Лондоне ее называли не иначе как предательницей, стремящейся узурпировать власть у законной королевы Джейн. Королевский совет повелел арестовать Марию по обвинению в государственной измене. За ее голову назначили вознаграждение. Подручным герцога было выгодно создать ощущение, будто Мария не пользуется в Англии никакой поддержкой. Мятежница, самозванка, оказавшаяся вне закона. Даже испанский император, доводившийся ей дядей, не мог ее поддержать.
Никто не знал, какова численность армии, которой командовал герцог Нортумберлендский. Никто не знал, как долго мы сумеем продержаться во Фрамлингхэме. Скорее всего, люди отца и сына Дадли должны были объединить усилия. Опытные, получавшие щедрое жалованье солдаты, прошедшие не одно сражение… и одинокая женщина с ее разношерстным воинством добровольцев.
И тем не менее во Фрамлингхэм каждый день стекались новые и новые люди, заявлявшие, что намерены сражаться на стороне законной королевы. Морякам военных кораблей, стоявших в гавани Ярмута, было приказано атаковать любое испанское судно, если оно попытается пробиться к берегу для спасения Марии. Но моряки взбунтовались против своих командиров и заявили, что не позволят Марии покинуть пределы Англии, поскольку трон по закону принадлежал ей. После этого моряки сошли на берег и направились во Фрамлингхэм, нам на подмогу. Они входили в замок стройными рядами, совсем не так, как вчерашние крестьяне и ремесленники. Это уже была внушительная сила. Моряки без промедления начали обучать ополченцев премудростям боя: атаке, уклонению от ударов противника и отступлению. Я наблюдала за их неторопливыми, уверенными действиями и первый раз подумала, что у принцессы Марии появляется шанс избежать пленения.
Она назначила человека, следящего за сбором провианта для растущей армии ополченцев, чьи лагеря теперь окружали замок со всех сторон. Убедившись, что наружная стена замка требует починки, Мария призвала всех, кому знакомо ремесло каменщика, заняться этим неотложным делом. Специальные отряды пополняли арсенал, доставая оружие везде, где только могли. На дальних подходах к замку постоянно дежурили дозорные, чтобы войска герцога и сэра Роберта не застали нас врасплох.
Каждый день Мария устраивала смотр ополченцам и обещала, что щедро вознаградит их, если они останутся ей верны и удержат оборону замка. Ежедневно она поднималась на парапет главной стены и оттуда смотрела вдаль, ожидая увидеть на лондонской дороге облака пыли. Это означало бы, что самый могущественный в Англии человек движется к Фрамлингхэму и наступает час ее испытаний.
По-прежнему находились советчики, твердившие ей, что наспех обученным ополченцам не выстоять против армии герцога. Я слушала их уверенные голоса и думала: а не лучше ли мне сбежать прямо сейчас? Если сюда вторгнется армия герцога, меня в суматохе могут убить. Если герцог заподозрит мою двойную игру, он меня точно не пощадит. Он умел сражаться: что на поле битвы, что за столом переговоров. Он вошел в альянс с Францией и вполне мог двинуть против нас французские войска, если не одолеет собственными силами. И тогда французы начнут убивать англичан на английской земле, и вся вина падет на Марию. Ее пугали новой вспышкой братоубийственной войны Алой и Белой розы и призывали капитулировать перед герцогом.
А в середине июля произошло нечто странное: все замыслы герцога вдруг начали рушиться. Каждый здравомыслящий англичанин понимал: законной наследницей престола является не Джейн, а Мария – дочь короля Генриха. И этот здравый смысл перевешивал все альянсы и договоры герцога Нортумберлендского. В Англии его повсеместно ненавидели. Было понятно, что он вознамерился править страной через Джейн, как до сих пор правил через Эдуарда. Такое положение не устраивало очень многих – от лордов до простолюдинов, и это недовольство вылилось в открытое противостояние.
Правление Джейн выглядело заплаткой на теле Англии, и как бы крепко герцог ни пытался пришить эту заплатку, стежки начали расходиться. Все больше людей открыто заявляли о своей поддержке Марии; все больше и больше недавних сторонников герцога тайно покидали его ряды. Всадники сэра Роберта потерпели сокрушительное поражение от местных крестьян. Побросав работу на полях, те поклялись защитить законную королеву. Сэр Роберт попытался было отколоться от отца и переметнуться на сторону Марии, но безуспешно. Жители Бери схватили его и объявили предателем. Сам герцог оказался запертым в Кембридже. Его воинство растаяло, словно утренний туман. Ему не оставалось ничего иного, как тоже объявить себя сторонником Марии. Он даже отправил ей послание, объясняя все свои действия… искренней заботой об интересах Англии.
– Что это значит? – спросила я.
У Марии дрожали руки. Сомневаюсь, чтобы она дочитала послание герцога до конца.
– Это значит, что я победила, – без всякой помпезности ответила она. – Победила по праву, признанному большинством. Как видишь, нам даже не пришлось сражаться. Я – королева, и народ видит во мне королеву. Что бы герцог ни утверждал, народ заявил о своем выборе. Они хотят видеть на троне меня.
– А что теперь будет с герцогом? – спросила я, больше тревожась за судьбу плененного сэра Роберта.
– Он – предатель, – холодно взглянув на меня, ответила она. – Как ты думаешь, что было бы со мной, если бы я проиграла?
Мне не было жалко герцога, но я все же не удержалась от вопроса о дальнейшей судьбе сэра Роберта.
– И он тоже – предатель. Вдобавок еще и сын предателя. Как ты думаешь, что с ним будет?
Признанная, но еще не коронованная королева Мария выехала в Лондон. Она ехала на своей любимой крупной лошади, но теперь сидела в женском седле. За нею ехала вначале тысяча, а вскоре уже две тысячи человек. Не берусь считать, сколько еще ее сторонников из разных мест двигались пешком. Это была внушительная и грозная армия. Но рядом с Марией ехали только ее фрейлины и я, ее шутиха.
Пыль от лошадиных копыт и человеческих ног густой завесой накрывала колосящиеся поля. Через какую деревню мы бы ни проходили, к нам присоединялись крестьяне с серпами и крючьями в руках. Другие пристраивались к идущим, чтобы пройти с ними до конца деревни. Женщины приветственно махали руками и выкрикивали приветствия. Некоторые выбегали с цветами для Марии и разбрасывали лепестки роз перед ее лошадью. Будущая королева ехала в своем старом красном дорожном плаще. Сейчас она напоминала рыцаря, едущего на битву. Впрочем, это и была битва. Мария несколько раз говорила мне, что окончательная победа наступит лишь тогда, когда она воссядет на троне. Привыкшая к обманам и человеческой подлости, она боялась поверить, что победа уже одержана. Величайшая победа мужества и решимости. Но никакое мужество, никакая решимость не помогли бы Марии, если бы не искренняя любовь народа, которым она собиралась править честно и справедливо.
Очень и очень многие связывали ее правление с возвращением в Англию золотой поры истинного благоденствия. Людям казалось, что теперь земля будет приносить обильные урожаи, погода станет теплой, чума, лихорадка и прочие напасти исчезнут. Мария, конечно же, восстановит благосостояние церкви, красоту святых мест и укрепит веру. Те, кто постарше, вспоминали ее добрую и милосердную мать – королеву Екатерину, которая была английской королевой дольше, чем испанской принцессой. Недаром король Генрих любил ее, свою первую жену, дольше всех. Даже покинутая им, она умирала с его именем на устах. И вот теперь трон готовилась занять дочь Екатерины. У достойной матери может быть только достойная дочь. Подтверждением тому служила внушительная армия добровольцев, двигавшаяся вместе с Марией в Лондон. Эти люди радовались и гордились, что теперь у них будет такая королева. Колокола всех церквей встречали ее приветственным звоном.
В один из вечеров, когда мы остановились на ночлег, я написала шифрованное послание сэру Роберту: «Вас будут судить за государственную измену и казнят. Бегите, сэр Роберт! Бегите!» Это письмо я бросила в очаг постоялого двора и смотрела, как огонь чернит бумагу. Потом я взяла кочергу и превратила сгоревшее послание в горстку пепла. У меня не было никакой возможности отправить ему это предостережение. По правде говоря, он и не нуждался в предостережениях.
Он знал, насколько рискованное дело затеял вместе с отцом. А если не знал, то понял это в Бери, когда запоздало попытался переметнуться на сторону Марии. Те, кто еще месяц назад были готовы целовать сэру Роберту сапоги, теперь стерегли его, как опасного преступника. И не важно, где он сейчас находился: в тюрьме провинциального английского городка или уже в застенках Тауэра, он наверняка знал о своей обреченности и скорой казни. Он совершил преступление против законной наследницы престола, а за государственную измену наказывали смертью. Скорее всего, его не просто вздернут на виселице или отрубят голову. Его ждала мучительная и унизительная казнь. Поначалу его повесят, но не так, чтобы петля затянулась на шее, прекратив дыхание. Палач доведет его до полубессознательного состояния, а затем даст сэру Роберту увидеть собственные кишки, которые он вытряхнет из распоротого живота. Далее начнется четвертование. Сэру Роберту отрубят голову, а его тело расчленят на четыре части. Прекрасную мертвую голову насадят на шест в назидание другим. Окровавленные части тела повезут напоказ в четыре конца Лондона. Сэра Роберта ждала ужасная казнь; почти такая же ужасная, как сжигание заживо. Пожалуй, никто лучше меня не знал, насколько это страшно.
Я не плакала по сэру Роберту. Несмотря на свой юный возраст, я успела повидать немало смертей и узнать немало страхов, чтобы научиться не плакать от горя. Однако каждую ночь я засыпала с мыслями о том, где сейчас может томиться сэр Роберт и увижу ли я его когда-нибудь снова. Я не знала, простит ли он меня за то, что я возвращалась в Лондон вместе с ликующей толпой и рядом с женщиной, которая без мечей и пушек нанесла ему сокрушительное поражение и теперь готовилась расправиться со всей его семьей.
Принцесса Елизавета, нырнувшая в болезнь на все время, пока ее сестре грозила опасность, тем не менее приехала в Лондон раньше нас.
– Эта девочка умеет оказаться первой, – поморщившись, заявила мне Джейн Дормер.
Принцесса Елизавета выехала нам навстречу, сопровождаемая тысячной толпой. У них над головой развевались знамена с цветами Тюдоров – зеленым и белым. Она горделиво ехала впереди, словно и не было дней, когда она сжималась от страха, прячась в постели. По сути, Елизавета взяла на себя обязанности лорд-мэра Лондона. Правда, у нее не было ключей от города, которые она могла бы торжественно вручить сестре. Их отсутствие восполнялось несмолкающими приветственными криками сотен глоток. Лондонцы приветствовали обеих принцесс.
Мне хотелось рассмотреть Елизавету, и я немного осадила свою лошадь. Я очень давно хотела ее увидеть – с тех самых пор, как услышала теплые слова Марии о ней. Помнила я и слова Уилла Соммерса, сравнившего принцессу с козой, стремительно прыгающей то вверх, то вниз. Но было у меня и собственное, давнишнее воспоминание о четырнадцатилетней Елизавете – девочке в зеленом платье, когда она стояла возле дерева с темной корой, призывно наклонив свою рыжую голову. Я помнила ее убегающей от отчима, но так, чтобы он ее обязательно догнал. Я сгорала от любопытства, желая увидеть, как изменилась эта рыжеволосая девочка.
Нынешняя Елизавета совсем не была похожа на невинного, восторженного ребенка, о котором с такой теплотой говорила Мария. Не напоминала она и жертву обстоятельств, как то думалось Уиллу. Точнее всего ее описывали слова Джейн Дормер – «расчетливая сирена» (Джейн не скрывала ненависти к ней). Я увидела молодую женщину, с абсолютной уверенностью двигавшуюся навстречу своей судьбе. Ей было всего девятнадцать, но она уже умела производить впечатление. Я сразу поняла: Елизавета тщательно продумала эту процессию. Она знала силу зрелищ и имела способности к их устройству. Она и сейчас была в зеленом; зеленый оттенок своего наряда она подобрала так, чтобы он гармонировал с огненной рыжиной ее волос. Волосы Елизаветы не скрывались под капюшоном. Наоборот, капюшон был откинут, и волосы ниспадали ей на плечи. Она явилась сюда олицетворением юности и девичьей свежести. Рядом с нею старшая сестра выглядела скучной старой девой. Зеленый и белый были цветами династии Тюдоров, цветами ее отца. Высокий лоб и рыжие волосы наглядно убеждали каждого, чья она дочь. Все стражники, окружавшие ее, были, конечно же, выбраны за их миловидную внешность. Менее ладные и привлекательные ехали в хвосте. А вот среди сопровождавших принцессу женщин не было ни одной, превосходившей ее красотой. Что ж, умный выбор, который могла сделать только кокетка. Елизавета ехала на рослом белом жеребце, почти не уступавшем боевому коню. В седле она держалась так, словно научилась ездить раньше, чем ходить. Казалось, ей нравится повелевать этим величественным конем. Елизавета буквально светилась здоровьем, юностью и обилием жизненных сил. От нее исходило ощущение безусловного успеха. Можно было подумать, что это она готовится взойти на трон, а не уставшая, измотанная событиями двух минувших месяцев Мария.
Кавалькада Елизаветы остановилась. Мария принялась слезать с лошади. Елизавета и тут ее опередила, выпорхнув из седла, словно всю жизнь ждала этого момента. Словно и не было времени, когда она лежала в постели и от страха кусала ногти, раздумывая, каким станет ее завтрашний день. И все же при виде сестры лицо Марии осветилось улыбкой. Улыбка была почти материнской. Она радовалась за сестру. Мария умела радоваться бескорыстно. Возможно, сейчас она даже не замечала того, что бросалось в глаза мне. Мария протянула руки. Елизавета бросилась к ней в объятия. Сестры нежно поцеловались. Какое-то время они так и стояли: обнявшись и вглядываясь в лицо друг друга. Я смотрела на них и убеждалась: будущая королева не умеет видеть сквозь завесу знаменитого тюдоровского обаяния и не может распознать не менее знаменитой тюдоровской двойственности.
Мария повернулась к спутникам Елизаветы, протянула каждому руку для поцелуя и каждого поцеловала в щеку, поблагодарив, что приехали вместе с сестрой и устроили будущей королеве столь торжественную встречу на подступах к Лондону. Потом Мария вновь стала всматриваться в лицо сестры. Елизавета производила впечатление совершенно здоровой, полной сил девушки. Но вокруг и сейчас шептались не то о водянке, не то о головной боли, не то еще о какой-то таинственной болезни, уложившей Елизавету в постель именно в те дни, когда Мария одна сражалась со своими страхами и собирала силы, чтобы биться за трон.