Грекова И.. В вагоне

мальчик, мне страх как хотелось с ним поговорить, понять, для чего он
упорно писал "Долина ужаса". Но между нами был забор, ограда, нет - целая
полоса отчуждения...
- Ты с папой едешь? - спросила я.
- Да.
- А мама твоя где?
- Умерла.
- Давно?
- Четыре года.
- Ты в Ленинграде живешь или в Москве?
- В Москве.
- Учишься в школе?
- Да.
- В каком классе?
- В пятом.
- Хорошо учишься?
- Ничего.
Обычный набор вопросов, с которыми взрослый обращается к ребенку, желая
войти в общение. Тут общения не получалось. Его короткие ответы
отпугивали, в них явственно звучало: "Не приставай". "Не бойся меня, не
дичись, пойми, что я люблю тебя, хочу тебе добра", - мысленно говорила я.
Хохол торчал все так же упрямо. Бежевый глаз, сбоку почти янтарный,
прилежно отслеживал бегущие за окном предметы; светлые ресницы на бледной,
почти бесцветной, щеке казались нематериальными. Как до него добраться,
заглянуть в "Долину ужаса"? И вдруг, сама для себя неожиданно, я задала
совсем новый вопрос:
- А ты знаешь, что такое электроэнцефалограмма?
Он помотал головой: "Нет, не знаю". И тут я ему рассказала все. И про
наши эксперименты, ставшие для меня за последние годы главным смыслом
жизни; про попытки разгадывать взрывы эмоций по ЭЭГ; про открывающиеся
перспективы, если это удастся. И про свой доклад на конференции, и про
Фонарина с его грязной тряпкой, и про то, как меня дружно высмеяли... Я не
упрощала свою речь, не адаптировала, не применялась к его уровню развития.
Я просто рассказывала все как было. И как я крикнула на весь зал:
"Подлец!"
Он слушал - сперва недоверчиво, настороженно, но постепенно все с
большим интересом, с волнением. Было прямо видно, как интерес заливал
краской его торчащие бледные уши. Когда я повторила - "Подлец!", он даже
крякнул от удовольствия.
- Тебе это интересно? - спросила я, польщенная.
- Ну, да, - опустив голову, признался он.
- Что же именно тебя заинтересовало?
(...Только бы не спугнуть это крохотное, едва зародившееся доверие!)
- Здорово, - сказал он своим сипловатым голосом. - Здорово про эти ваши
биотоки. Записал на какую-то кривулю - и все ясно. Только не верится...
Тут подошла его очередь. Пышная женщина в халате всех цветов радуги
вышла из двери туалета, брезгливо поджав губы, несомненно, оскорбленная
всем увиденным.
- Знаете что, - неожиданно сказал Донат, - вам не очень нужно, а то
пропустим очередь, а? Хочу еще одну вещь у вас спросить.
- Спрашивай, - ответила я.
- Значит, - неожиданно горячо сказал он, - человек уже свои мысли не
может скрыть? Наложили ему на голову эти самые...
- Электроды.
- И читай его мысли? Даже самые секретные, которые он от всех скрывает?
- Не мысли, до этого мы еще не дошли. Скорее чувства. Эмоции, говоря
по-ученому.
- Ну нет, не поверю. Враки это все! Слишком просто: наложил электроды,
записал, а другие угадали, что я чувствую?
- В какой-то мере да.
- Даже если... если я изо всех сил скрываю? Ничего не показываю. Только
сам внутри себя чувствую?
Он поднял на меня свои бежевые глаза, и вдруг на мгновение в них
сверкнула такая неистовая ненависть, что я отшатнулась. Еще миг - и
вспышка погасла.
- Ты мне не веришь, - сказала я растерянно, - тебе надо самому
посмотреть опыт, во всем убедиться. Может быть, даже провести этот опыт.
Знаешь что? Приходи ко мне в лабораторию, спроси Агнессу Тихоновну
Платонову, это я, а вот мой домашний телефон. Позвони накануне вечером,
приходи и сможешь сам убедиться.
Адрес и телефон я записала на листке из блокнота участника конференции.
Он взял. Потом вздохнул тяжело и долго.
- Тебе хочется прийти? - спросила я.
Он кивнул.
- Может быть, твое призвание - быть психологом-экспериментатором. Может
быть, это твое будущее...
- Мое будущее? - переспросил он. - Это от меня не зависит.
- От кого же зависит?
Он пожал плечами:
- Все без меня решено давно.
- Как это можно: решать за другого? Человек сам вправе распоряжаться
своим будущим.
Он засмеялся. Меня даже испугал его сиплый смех. Смеялся взрослый,
немолодой, разочарованный человек.
- Вправе? - повторил он. - А вы знаете, что такое "Долина ужаса"?
- Приблизительно.
- А надо точно. Вы этого не знаете и не узнаете никогда. Смотрите:
туалет освободился. Теперь я вам уступлю очередь. Видите, какой я
воспитанный.
В двери, выходящей в тамбур, появился какой-то с утра нагрузившийся
толстяк. Он явно не знал, где у него какая нога. Когда он перебрался через
порог, Донат повторил:
- Идите.
- Я ненадолго. Я тебя подожду. Мы с тобой еще поговорим, ладно?
Он молча кивнул.


Когда я вышла в коридор, мальчика не было видно. В купе его тоже не
было. Отец сидел в шляпе и подтачивал ногти длинной пилочкой. За окном
бежали уже близкие московские пригороды. Поварово... Радищево...
Алабушево... Крюково... Надписи еле можно было прочесть в быстром
мелькании столбов и оград. Мы оба молчали - и я, и человек в шляпе. В его
молчании было что-то каменно-тяжелое. Уж не подглядел ли он, как я
разговаривала с его сыном? Лицо его под полями шляпы было благообразно,
по-своему красиво: раздвоенная темная бородка, розовые губы, легкий
румянец на белых щеках. Мальчик, видно, не в него - в мать...
Я смотрела в окно и думала: "А хорошо бы и в самом деле приручить,
приобщить к делу такого Доната. Непростой, видно, характер, непокладистый.
А что? Такие-то нам и нужны..."
Дальше мои мысли поехали уже совсем не туда, за пределы возможного.
Думалось мне о том, что не только "приручить" хотелось бы мне Доната, но
и... усыновить. Мне, бездольной, бездетной, вынуть из воздуха сына, как
фокусник в цирке вынимает из воздуха курицу...


Радио прокашлялось и заявило:
- Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины, город-герой Москву.
Граждане пассажиры, проверьте, не забыли ли вы что-нибудь из своих личных
вещей.
И - бравурная музыка. "Москва моя..." Пассажиры зашевелились, выходя в
коридор, поближе к выходу. Мой нижний сосед взял чемодан, укрепил шляпу на
голове и тоже пошел к выходу. Рядом с ним в коридоре оказался Донат, уже в
куртке и кепочке, с сумкой через плечо. Его бледное, неподвижное личико
никак не ответило на мой приветственный взгляд. Светлые глаза ушли в
сторону.
Я надела плащ и полезла вверх за своим чемоданом. Его на месте не
оказалось. Пропал? Невелика потеря, но все-таки неприятно. Поискав кругом,
я обнаружила чемодан под столиком. Кто-то его снял сверху. Донат?
Возможно. Оказал мне внимание. Трогательно!
Тут я заметила на крышке чемодана приколотый английской булавкой листок
бумаги. Это оказалась моя собственная записка с адресом института и
номером телефона...
Побежать за мальчиком? Догнать? Безнадежно. Все равно, если бы и
догнала, при отце он со мной говорить не будет...
Я стояла, покусывая кончики пальцев. Проводница заглянула в купе:
- Побыстрей, повеселей, товарищи! Вы что же, гражданка, здесь ночевать
собрались? Не задерживайте, не мешайте работать.
Я опомнилась, взяла чемодан и двинулась к выходу. Вышла. Широкой темной
фигуры и маленькой светлой не было видно нигде.


...Может быть, еще не все пропало? Может быть, мне еще удастся отыскать
в безднах Москвы мальчика со странным, редким именем Донат?

1983