Страница:
унынии. Женщины плакали. Наш рассказ удивил и еще больше напугал всех.
- Может быть, - сказал, покачивая головой, старик Рэнсом, - может
быть, люди ухитряются быть невидимыми. Теперь, говорят, время чудесных
выдумок.
- А трупы? - спросил я.
Но он не ответил мне.
- Смотрите, смотрите! - закричала в это время моя сестра, и мы, следя
за направлением ее ужасного взгляда, увидели, что все небо покрыто быстро
несущимися таинственными кораблями со странным, невиданным такелажем,
напоминающим парусные суда и имевшим как бы отражение под собой, в воздухе.
Там слышались гул и свист, удары и протяжный звон колоколов, и скоро все
затянулось дымом пальбы, отдавшейся в наших ушах смертным приговором.
Женщины падали без чувств, бежали в дома, рыдали. Мы, мужчины, стояли как
привязанные, не имея сил двинуться с места. Наконец последние кормы чудовищ
скрылись за скалами, и мы могли, собравшись опять, с горем и страхом
признаться друг другу в нашем общем отчаянии. Никто не мог объяснить
происходящее. Эту ночь спали одни дети...
В таких беспрерывных, угнетающих, безжалостных, грозных явлениях
прошел месяц и еще две недели, и наконец мы пришли в совершенно жалкое,
полубезумное состояние. Боялись отходить далеко от дома, чтобы не остаться
одним; работы были заброшены; беспокойные и тяжелые сны преследовали тех,
кто, ища покоя кидался в постель; дети, более всех испуганные грозой,
разрушившей нашу тихую жизнь, плакали, как и матери их, похудевшие от
беспрерывного страха; мы, мужчины, решаясь иногда стряхнуть власть
воинственных сил, обходили все вместе остров, дабы убедиться, что мы
единственные его хозяева, и, каждый раз убеждаясь в этом, впадали в еще
более острое отчаяние. Глухой рокочущий гул днем и ночью раздавался над
нашими головами; нечто подобное отдаленным взрывам обрывало беседующих на
полуслове, и стоны и вопли, то тихие и жалобные, то громкие, полные гнева и
боли, наполняли воздух. Ночью слышалась сильная канонада в западной
стороне, как будто там шло бесконечное сражение: люди, выходившие
посмотреть на море, видели темные громады судов неизвестной национальности,
преследующие друг друга. Мы более не знали покоя. Что происходило с нами?
Что вокруг нас? Мы устали задавать друг другу вопросы. Наконец однажды
вечером троюродный брат мой Аллен Скоррей сказал нам, собравшимся у него в
доме, что в нашем беспомощном положении не видит он никакого выхода, кроме
смерти: "Мы не бодрствуем и не спим. Отданные во власть дьявольского
кошмара, а вернее - ужасной действительности, достигшей, с помощью
неизвестных нам средств, совершенства неуловимости - мы, отрезанные от
всего мира, ничего не знающие, невинные, теряющие рассудок, скоро
совершенно сойдем с ума и огласим воздух дикими завываниями. За что? Мы не
можем знать этого. Я предлагаю умереть добровольно".
Не было такого, который решился бы или хотел возражать ему. В глубоком
молчании собравшихся Аллен приготовил жребья по числу мужчин: вытащивший
самую короткую палочку должен был остаться в живых, чтобы похоронить
остальных. Мне выпало это несчастье. Тогда сестра моя Алиса Скоррей, вдова,
сказала: "Пусть так и будет, но я не возьму с собой моих Филиппа и Ливию".
Затем она поручила их мне, умоляя дождаться какого-либо судна и не убивать
себя до тех пор, пока не наступит возможность увезти детей с острова.
Я сопротивлялся, как мог, но должен был уступить просьбам; к тому же
действительно надо было кому-нибудь позаботиться о похоронах. Однако я
зарыдал, ясно представив всю тягость своего будущего. Один, полный черных
воспоминаний, с двумя детьми на руках, я должен был терпеть и выносить
страдания худшие, чем смерть в пытке. Я согласился, может быть, потому, что
мой разум был помрачен и не вполне понимал происходящее.
Скоррей в этом месте рассказа лишился чувств. Придя в себя, он,
видимо, торопился досказать остальное. Здесь стенограмма сумбурна,
отрывиста и коротка.
- Настоящая лихорадка нетерпения овладела всеми. Написали записку,
Аллен принес яд. Я вышел и увел детей, сказав им, что наши скоро придут. Ни
за что на свете не вернулся бы я туда, в дом Аллена. Я лежал в
полуобмороке, в полузабытьи. Что там происходило - не знаю. Солнце
садилось, когда я решился открыть роковую дверь.
И я увидел...
Скоррей отказался рассказывать, как он хоронил этих несчастных.
Дальнейшие его показания - мрачную повесть жизни полубольного человека с
двумя маленькими детьми, которых нужно было кормить и успокаивать,
выдумывая всякие истории относительно всеобщего исчезновения, - можно найти
в "Ежемесячнике Ахуан-Скапа", журнале, поместившем наиболее подробный отчет
о деле Фарфонта. Автор, ссылаясь на Миллера, Куинси и Рибо, развивает
гипотезу массовых галлюцинаций, а также "страха жизни" - особого
психологического дефекта, подробно исследованного Крафтом.
В заключение, описывая прекрасную растительность острова, его мягкий
климат и своеобразное очарование заброшенности, нетребовательной и
безвредной, - автор заканчивает статью следующим замечанием:
"Это были самые счастливые люди на всей земле, убитые эхом давно
отзвучавших залпов, беспримерных в истории".
Отравленный остров. Впервые, под заглавием "Сказка далекого океана", -
журнал "Огонек", 1916, Э 36.
Фокзейль - один из передних парусов на судне.
Ю.Киркин
- Может быть, - сказал, покачивая головой, старик Рэнсом, - может
быть, люди ухитряются быть невидимыми. Теперь, говорят, время чудесных
выдумок.
- А трупы? - спросил я.
Но он не ответил мне.
- Смотрите, смотрите! - закричала в это время моя сестра, и мы, следя
за направлением ее ужасного взгляда, увидели, что все небо покрыто быстро
несущимися таинственными кораблями со странным, невиданным такелажем,
напоминающим парусные суда и имевшим как бы отражение под собой, в воздухе.
Там слышались гул и свист, удары и протяжный звон колоколов, и скоро все
затянулось дымом пальбы, отдавшейся в наших ушах смертным приговором.
Женщины падали без чувств, бежали в дома, рыдали. Мы, мужчины, стояли как
привязанные, не имея сил двинуться с места. Наконец последние кормы чудовищ
скрылись за скалами, и мы могли, собравшись опять, с горем и страхом
признаться друг другу в нашем общем отчаянии. Никто не мог объяснить
происходящее. Эту ночь спали одни дети...
В таких беспрерывных, угнетающих, безжалостных, грозных явлениях
прошел месяц и еще две недели, и наконец мы пришли в совершенно жалкое,
полубезумное состояние. Боялись отходить далеко от дома, чтобы не остаться
одним; работы были заброшены; беспокойные и тяжелые сны преследовали тех,
кто, ища покоя кидался в постель; дети, более всех испуганные грозой,
разрушившей нашу тихую жизнь, плакали, как и матери их, похудевшие от
беспрерывного страха; мы, мужчины, решаясь иногда стряхнуть власть
воинственных сил, обходили все вместе остров, дабы убедиться, что мы
единственные его хозяева, и, каждый раз убеждаясь в этом, впадали в еще
более острое отчаяние. Глухой рокочущий гул днем и ночью раздавался над
нашими головами; нечто подобное отдаленным взрывам обрывало беседующих на
полуслове, и стоны и вопли, то тихие и жалобные, то громкие, полные гнева и
боли, наполняли воздух. Ночью слышалась сильная канонада в западной
стороне, как будто там шло бесконечное сражение: люди, выходившие
посмотреть на море, видели темные громады судов неизвестной национальности,
преследующие друг друга. Мы более не знали покоя. Что происходило с нами?
Что вокруг нас? Мы устали задавать друг другу вопросы. Наконец однажды
вечером троюродный брат мой Аллен Скоррей сказал нам, собравшимся у него в
доме, что в нашем беспомощном положении не видит он никакого выхода, кроме
смерти: "Мы не бодрствуем и не спим. Отданные во власть дьявольского
кошмара, а вернее - ужасной действительности, достигшей, с помощью
неизвестных нам средств, совершенства неуловимости - мы, отрезанные от
всего мира, ничего не знающие, невинные, теряющие рассудок, скоро
совершенно сойдем с ума и огласим воздух дикими завываниями. За что? Мы не
можем знать этого. Я предлагаю умереть добровольно".
Не было такого, который решился бы или хотел возражать ему. В глубоком
молчании собравшихся Аллен приготовил жребья по числу мужчин: вытащивший
самую короткую палочку должен был остаться в живых, чтобы похоронить
остальных. Мне выпало это несчастье. Тогда сестра моя Алиса Скоррей, вдова,
сказала: "Пусть так и будет, но я не возьму с собой моих Филиппа и Ливию".
Затем она поручила их мне, умоляя дождаться какого-либо судна и не убивать
себя до тех пор, пока не наступит возможность увезти детей с острова.
Я сопротивлялся, как мог, но должен был уступить просьбам; к тому же
действительно надо было кому-нибудь позаботиться о похоронах. Однако я
зарыдал, ясно представив всю тягость своего будущего. Один, полный черных
воспоминаний, с двумя детьми на руках, я должен был терпеть и выносить
страдания худшие, чем смерть в пытке. Я согласился, может быть, потому, что
мой разум был помрачен и не вполне понимал происходящее.
Скоррей в этом месте рассказа лишился чувств. Придя в себя, он,
видимо, торопился досказать остальное. Здесь стенограмма сумбурна,
отрывиста и коротка.
- Настоящая лихорадка нетерпения овладела всеми. Написали записку,
Аллен принес яд. Я вышел и увел детей, сказав им, что наши скоро придут. Ни
за что на свете не вернулся бы я туда, в дом Аллена. Я лежал в
полуобмороке, в полузабытьи. Что там происходило - не знаю. Солнце
садилось, когда я решился открыть роковую дверь.
И я увидел...
Скоррей отказался рассказывать, как он хоронил этих несчастных.
Дальнейшие его показания - мрачную повесть жизни полубольного человека с
двумя маленькими детьми, которых нужно было кормить и успокаивать,
выдумывая всякие истории относительно всеобщего исчезновения, - можно найти
в "Ежемесячнике Ахуан-Скапа", журнале, поместившем наиболее подробный отчет
о деле Фарфонта. Автор, ссылаясь на Миллера, Куинси и Рибо, развивает
гипотезу массовых галлюцинаций, а также "страха жизни" - особого
психологического дефекта, подробно исследованного Крафтом.
В заключение, описывая прекрасную растительность острова, его мягкий
климат и своеобразное очарование заброшенности, нетребовательной и
безвредной, - автор заканчивает статью следующим замечанием:
"Это были самые счастливые люди на всей земле, убитые эхом давно
отзвучавших залпов, беспримерных в истории".
Отравленный остров. Впервые, под заглавием "Сказка далекого океана", -
журнал "Огонек", 1916, Э 36.
Фокзейль - один из передних парусов на судне.
Ю.Киркин