- Я наказана за свои фантазии, - продолжала Моргиана, вставая и расхаживая по комнате, чтобы не видеть глаз девушки. - Я купила у одного человека, - адрес и фамилию которого могу сказать, если хочешь, - особое средство, обладающее, по его словам, способностью вызывать отчетливые, красивые сны. Так он сказал. У меня нет жизни, и я хотела испытать сны. В этом тяжело признаться, но это так. Расстроенный ум Джесси изнемогал, стараясь отозваться доверием на всякое объясняющее слово Моргиана говорила неровно: то с излишней силой, то трудно и с остановками. Но Джесси не следила за тем; ей было важно, {что} она скажет. - Тебе тяжело? - спросила Моргиана, ловя в дыму лжи подобие странной правды, очертания, напоминающие действительность. - Я сокращу рассказ; ты приляжешь, я отвезу тебя домой и вызову твоего врача. Но... что я хотела сказать? Да, я тайно от тебя дала тебе принять несколько капель. - Купила себе, а дала мне! - Да! - Почему? - Я хотела узнать действие. - Действие ты могла узнать на себе. - Джесси, я знаю, как ты любишь рассказывать сны и как они у тебя интересны. Не всегда можно дать себе отчет в подобных вещах. Не могла же я думать об опасности для тебя! И вот я вижу, что попала в руки преступников, которые продали мне что-то вредное под видом наркотика, с целью вымогать потом деньги. - Моргиана, этого не может быть. Неужели они, или кто там, будут шантажировать меня, пострадавшую? Ведь ты должна была пить эту... это как ты говоришь - особое средство для снов. Никто не знал, что тебе придет в голову поднести его мне! А затем, - какой расчет дать отравлять {тебе}? - Как я могу знать, в чем тут был расчет? Ты молода, испугана; платишь бешеные деньги за противоядие; боишься семейного скандала, - вот, может быть, почему?! Так же, как ты, я теряю соображение, стараюсь понять. Может быть, яд был дан по ошибке, а затем явилось намерение получить выгоду. Джесси молчала, склонив голову и положив вытянутые руки на стол. Ее ресницы дрожали, блестя слезами. - Это случилось в то утро? - В какое утро? - Когда ты пришла ко мне говорить с Флетчером. Осторожность изменила Моргиане. Моргиана ответила утвердительно, когда следовало сказать, что подмешала яд в питье вечером накануне. - Разве человек видит сны днем? - спросила Джесси тоном печального торжества, открывая глаза и решительно вытирая их. - Моргиана, ты лжешь! Теперь я не могу тебе верить, и, может быть, хорошо, что ты выдумала эту историю с красивыми снами. Благодаря ей, слушая тебя, я хоть немного привыкла к мысли, что ты, моя сестра - чудовище! За что же ты погубила меня? - Успокойся, Джесси, - сказала Моргиана с нервным, непроизвольным смехом, - я дала тебе это лекарство утром, потому что мне были даны разные наставления. Днем должны были быть грезы наяву, подобные снам. - Такие же красивые, как то, что ты сделала? Зачем, дав мне отраву, ты тотчас уехала? - Тебе худо, Джесси!? Позволь, я помогу тебе лечь. - Не тронь! Не касайся меня! Я лягу сама. Джесси подошла к дивану и прилегла, почти свалилась, с помутневшим лицом. Силы оставили ее, и она подумала, что теперь умирает. "Оленя ранили стрелой"... вспомнила Моргиана. Возбуждение ее и потрясение собственной ложью перед лицом погибающей были так остры, что она продолжала говорить тихо и настойчиво: - Я ничего не сделала, ничего. Но сны я хотела видеть; я, Джесси, имею право на сны. Во сне я могла быть ничем не хуже других: стройная, веселая, красивая я должна была быть во сне. Ведь это меня мучит, Джесси; ты не можешь понять, как тягостно смотреть на других, которыми все восхищаются, которым бросают цветы и поют песни! Мне больно, но я должна это сказать, так как я хотела жизнь заменить сном. Старая жаба хотела видеть себя розой; она сделала глупость. Только глупость, Джесси, ничего больше. Теперь ты все знаешь. Ты добра и простишь меня; но ведь скоро ты будешь здорова! Я поеду завтра же, и я добьюсь противоядия от этих мерзавцев или признания, чем ты отравлена, чтобы привлечь к этому делу врача, на которого можно положиться, что он не разгласит печальную ошибку твоей сестры. Джесси открыла глаза и в изнеможении махнула рукой. - Ты все сказала, благодарю, - прошептала она. - Ну, вот, кончена моя жизнь. К этому шло. Кто эти люди, у которых покупала ты сладкие сны? Моргиана молчала. - Говори же, дорогая сестра! - Я, может быть, перепутала фамилию. Она записана у меня; я завтра тебе скажу. Джесси, с внезапным порывом, вскочила и села. Она так страдала, что хотела бы призывать смерть, но смерть пугала ее. - Помогите! - закричала девушка. - Помогите! Здесь убивают! Моргиана, освирепев, зажала ей рот рукой. - Помо... - вырвалось из-под ее пальцев. - Ты хочешь скандала? - шепотом крикнула Моргиана. - Знаешь ли ты, что может получиться? Тебя не спасут тогда! - Пусти, я уйду, - сказала Джесси, отталкивая ее руку. - Отойди, открой дверь. За что же это мне все, боже мой! Спаси и помилуй нас! Она встала, порываясь выйти, но Моргиана, силой удерживая сестру, сказала: - Слушай, клянусь тебе, ты немедленно поедешь домой! Но только не выходи из комнаты. Сейчас будет автомобиль. Я пойду и распоряжусь, и я тебя отвезу! - Кто бы ни был, но только не ты! - Это буду я, так как я не виновата, а ты теперь невменяема! - Ложь! - сказала Джесси, продолжая плакать с открытыми глазами, полными безысходного отчаяния и бреда. - Ложь, Моргиана, палачиха моя. Ты все и обо всем лжешь. Если ты хотела наследства, тогда что? Но пусть, где автомобиль? Я уеду. Она села, а Моргиана вышла. "Надо лгать, - сказала она, - единственно, - одна ложь до конца; бежать, значит, - признаться. Она уверилась, но не донесет. Я ее знаю. Она лучше умрет. Она умрет после этого разговора. Она может выбежать, пока я хожу". Моргиана осторожно повернула ключ в двери, но, как ни тихо было движение, Джесси услышала, что ключ тронулся. Тогда ей представилось, что в соседней комнате сидит темный сообщник, который должен войти и доделать то страшное, что задумала Моргиана. Слыша по шагам, что Моргиана ушла, Джесси попыталась открыть дверь, но, видя ее запертой, подбежала к окну. От страха и горя вернулись к ней силы с тем болезненным исступлением, какое уже не рассчитывает препятствий. Соскользнув с подоконника, девушка очутилась в саду и, подбежав к стене, поднялась на дерево по приставленной у стены тачке. Дерево это находилось в небольшом расстоянии от стены, так что переступить с ветвей на ее гребень было бы не трудно здоровому человеку. Джесси отделилась от дерева в тот момент, когда верхний край стены приходился ей под мышкой; упав руками на стену до самых плеч, девушка, отталкиваясь ногами от ствола дерева, проползла все дальше через гребень стены и, потеряв равновесие, свалилась по ту сторону, в сухую траву. "Это сделано, - подумала она, - и я полежу немного, чтобы идти, не падая. Но нет, надо идти или они поймают меня". Она встала, шатаясь и придерживаясь за стену, наказывая себе: "Все, только не обморок!" Наконец, ей удалось двинуться прямо через кустарник; она плохо соображала и думала, что выберется на дорогу, меж тем как шла по направлению к морю. "Это лес, - сказала Джесси, - но я не боюсь. Лес не так страшен, как быть с сестрой. Она не сестра мне; такая сестра не может быть у меня. Кто же она?" И в помрачненном рассудке девушки началось действие сказки, убедительной как самая настоящая правда. "Сестру мою подменили, когда она была маленькой; ту украли, а положили вот эту. А та, которая любит сухарики и так на меня похожа, - та моя родная сестра. Да, это она, и я пойду к ней. Она сказала, что живет тут где-то, неподалеку. О, я знаю где! Мне надо пройти лес, потом я ее позову". Она шла как слепая. Пасмурное небо являло ту же тьму, что земля и стволы внизу. По лицу Джесси скользили листья, она оступалась и останавливалась, стараясь заметить где-нибудь луч света. Но лишь сырая ночь стояла вокруг и, благодаря сырости, делавшейся тем более резкой, чем дальше она погружалась в лес, ее слабость перестала угрожать обмороком. Джесси дрожала; ее ноги были расшиблены, но ясное представление о где-то недалеко находящейся дороге, которая ведет к неизвестной сестре, было таким упорным, что Джесси ежеминутно ожидала появления этой дороги, широкой, полной садов и огней. Ее больная фантазия была полна теней и загадочных слов, неясно утешавших ее, в то время как страх умереть одной среди леса уступил более высокому чувству - печальному и презрительному мужеству. Ее пылкое, разрывающее сердце отчаяние прошло; хотя кончилась та жизнь, которую она любила и берегла, и настала жизнь, ею никогда не изведанная, - с отравленной душой и с сердцем, испытавшим худшее из проклятий, - она уже не горевала так сильно, как слыша ложь Моргианы. Ее отчаяние достигло полноты безразличия. Наплакавшись, она брела теперь с сухими глазами, протягивая руки, чтобы не наскочить на сук, и прислушиваясь, не гонятся ли за ней тени "Зеленой флейты". Хотя лес и мрак защищали ее от воображаемого преследователя, Джесси не смела кричать, боясь, что ее настигнут по голосу. Она шла теперь в направлении, параллельном береговой линии, и ушла бы далеко, если бы не припадки головокружения, во время которых она долго стояла на месте, держась за деревья. Несмотря на сырость и холод, ее так мучила жажда, что Джесси лизала покрытые росой листья, но от этого лишь еще сильнее хотелось пить. "Неужели же я заблудилась и погибаю? - сказала девушка. - Как страшен такой конец! Не могу больше идти, нет у меня сил. Сяду и буду дожидаться рассвета". Когда она так решила, во тьме, перед ней, засветились листья огненными и черными бликами. Из последних сил Джесси побежала на свет и увидела жаркий костер, возле которого, пошатываясь, ходил старик с небритым, нездоровым лицом. На его плечи был накинут пиджак: у костра лежали шляпа, хлеб и бутылка. Вторая бутылка стояла рядом с узлом, из которого торчала третья бутылка. Старик ломал хворост о колено, подбрасывая его в огонь. Этот человек стоял к Джесси спиной, согнувшись над хворостом. Добравшись до костра, девушка сказала: - Если можете, спасите меня! Мне так худо, что не могу уже ни идти, ни стоять. Можно ли мне сесть у костра? Заслышав так изумительно раздавшийся женский голос, старик повернул голову, оставаясь в том положении, при каком ломал хворост. Наконец, его направленные вниз и назад глаза заметили разорванный шелковый чулок Джесси. Он оставил хворост, повернулся и провел грязной рукой по спутанным на лбу волосам, смотря, как силится стоять прямо эта тяжело дышащая неизвестная девушка с распухшим от слез лицом, вздрагивая от холода и усталости. - Садитесь, - сказал он задумчиво, с печальным, весьма поверхностным интересом рассматривая Джесси. - Кто бы вы ни были, вам необходимо согреться. Места хватит. Он бросил пиджак к костру и указал на него рукой, а сам отошел к противоположной стороне и сел, поставив локти на поднятые колени. Погрузив спокойное лицо в заскорузлые ладони свои, как в чашу, неизвестный увидел, что девушка прилегла, беспомощно опустившись на локоть. Волна жара падала на плечи и лицо Джесси, согревая ее. Широко раскрыв глаза, с вопросом, но без страха смотрела она на хозяина лесного огня, в то время как тот сидел и размышлял о ней без какого-нибудь заметного удивления. Обеспокоенная его страшным видом, Джесси сказала: - Вы не должны сердиться на то, что я, может быть, помешала вам лечь спать. Я заблудилась. А утром, когда вы поможете мне выбраться из этого леса, я сделаю для вас все, что вы хотите! - Отлично, - сказал неизвестный. - Я не любопытен, крошка, и не жаден. Огонь огнем, и я вас выведу, если только вам есть куда идти. Но не хотите ли вы поесть? - Нет. Я хочу пить, только пить! Нет ли у вас воды? - Вы больны? - Я очень больна. Пожалуйста, дайте мне хоть глоток воды! Видя, как жадно смотрит она на бутылки, старик подошел к ней и сел рядом. Он ничего не говорил, а только смотрел на девушку, пытаясь правильно оценить ее появление. Наконец, ему стало жаль ее, и сквозь крепчайший спиртной заряд, настолько привычный для него, что даже опытный глаз не сразу бы определил принятую им порцию, старик почувствовал, что видит совершенно живого человека, а не нечто среднее между действительностью и воображением. - Глаза ваши не хороши, а сама бледная и дрожите, - сказал он. Значит, больная. Но только, дитя мое, в той бутылке вода не для детей. О воде этой уже сто лет пишут книги, что она вредная, и чем больше пишут, тем больше ее пьют. Не знаю, можете ли вы ее пить. - Что же это такое? - Виски, друг мой. - О, дайте мне виски! - взмолилась Джесси, приподнявшись и прикладывая руку к груди, - я не пила виски, но я читала, что оно освежает. А мне плохо! Я согреюсь тогда! Хотя бы только стакан! - Освежает, - усмехнулся старик. - Вам случалось пить водку? - Нет, никогда! - Все-таки я рискну дать вам стакан. У вас лихорадка, а при ней полезна водка с хиной. Хина у меня есть. - Не лихорадка, нет, - сказала Джесси. - Я отравлена и, может быть, должна умереть. Хина не поможет мне победить яд. - Раз вы это говорите, значит, у вас сильный жар. От этого мысли мешаются. Я сам десять лет страдал лихорадкой. Возьмите стакан. Держите крепче! А это хина. Держите другой рукой! Говоря так, старик совал в ее ладонь облатку, столь затасканную по тряпочкам и бумажкам его карманов, что она больше напоминала игральную фишку какого-нибудь притона, чем знаменитое лекарство графини Цинхоны. Джесси тоскливо рассматривала облатку, но ей почему-то хотелось слушаться. - Но только напрасно, - сказала девушка, глотая хину и прижимая ко рту конец шарфа. - Теперь я буду пить, чтобы согреться. С твердостью, хотя покраснев от непривычного питья, сотрясающего тело и разум, Джесси осушила стакан так счастливо, что даже не поперхнулась. - Да, вы никогда не пили виски, - сказал старик, смотря на ее изменившееся, с закрытыми глазами лицо, по которому прошла судорога. Ничего, так будет хорошо! Джесси перестала дрожать. Ее истерзанная душа затихла, тело согрелось. Особая, заманчивая теплота алкоголя, при ее горе и страхе, напоминала временное прекращение мучительных болей, и, глубоко вздохнув, она прислонилась к камню, отражавшему вокруг нее жар костра. Костер слегка летал перед ней, в то время как старик то приближался, то отдалялся. - Отвратительное снадобье! - сказала Джесси, получив дар слова. - Но жажды у меня теперь нет. Лишь голова кружится. Благодарю вас; но как же вас зовут и кто вы такой? Старик налил себе стакан и, выпив, задумчиво погладил усы. - Мое имя Сайлас Шенк. Я был бродячий фотограф. Что зарабатывал, то проживал; жил один и умру один. Для работы уже не гожусь; виски хочет, чтобы ему платили по счету, а счет большой. И я увидел, что жизнь кончена. Теперь я направляюсь к одному приятелю в Лисс; ему тоже шестьдесят лет. Мы вместе с ним проживем конец жизни, смотря, как живут другие. - До восьмидесяти лет не надо сдаваться! - возразила Джесси. - За двадцать лет может много случиться нового! Я убеждена в этом! - Самомнение молодости! - сказал Шенк, бросая сучья в костер. - А куда вы идете? - Я скоро пойду к сестре, - ответила Джесси, смотря на драгоценные камни костра. - Ее тоже зовут Джесси. Она живет на красивой дороге, - там, внизу, где лес висит над морем. Она меня спасет. Одна женщина отравила меня. Джесси прилегла, а Шенк смотрел на нее, размышляя, как много девушек, брошенных своими возлюбленными. Некоторые умирают, другие сходят с ума... - Та женщина считалась моей сестрой, - говорила Джесси, и ей чудилось, что она лежит у пылающего камина. - На красивой дороге, в том доме, где синие стекла и золотая крыша, живет моя сестра, Джесси. Но ту женщину уличили, она призналась сама. Та была привезена с севера. Я сейчас пойду к Джесси. Не правда ли, странно, что одно имя? Этого еще нигде не бывало, но так вышло. Я сразу узнала ее, а она меня. Моргиана сделала так, что у меня теперь старая душа. А мне всего двадцать лет! Да, силы вернулись, я могу скоро идти... Ее глаза закрылись, и лицо Джесси стало глухим. Темный конь сна мчал ее к горизонту, за которым нет ничего, кроме полного ничего. От костра вылетел уголек и упал на ее волосы. Шенк вытащил уголек. - Не надо снимать шарф, - неясно пробормотала Джесси. - Детрей! вдруг закричала она, все вспомнив, вскочив и дико глядя вокруг. - Детрей, я вас умоляю! Ведь вы стали мой друг! О, увезите меня отсюда! Это была последняя вспышка. Шенк с трудом усадил ее, порывавшуюся встать на ноги, и силой заставил лечь снова. Она вначале оттолкнула его, но тут конь сна перелетел пропасть, и Джесси потеряла сознание, уснув при свете костра, в лесу, совершенно охмелевшая, в расстоянии не более полукилометра от "Зеленой флейты". Было два часа ночи.
Глава XXI
Приехав к Еве Страттон, Детрей увидел молодую женщину готовой отправиться. Она была в дорожной шляпе, в пальто и, говоря с Детреем, поспешно засовывала в сумку различные мелочи. Ее лицо выражало нежелание вступать в предположения и объяснения, пока еще надо двигаться самой ради ускорения дела. Она кивнула Детрею и сбежала по лестнице, значительно опередив офицера, который догнал ее, только-только успев раскрыть дверцу гоночного автомобиля Готорна. Они сели один против другого. Машина сверкнула, вызвав страшный ветер в лицо Еве и заставляя глаза схватывать мелькание уличного движения, проносящегося вокруг с быстротой падающих огненных декораций. За те десять минут, пока автомобиль сокращал город, десять полицейских отметили его номер в записной книжке, потому что были нарушены все правила уличного движения, с неизбежным бегством врассыпную встречных и поперечных. Заметив одобрительную улыбку Детрея, Ева сказала: - Отец подсчитает штрафы. Я ненавижу экстравагантность, но никак нельзя сегодня поступать иначе. Я беспокою вас этой поездкой? Совершенно некого было пригласить помочь, кроме вас. Я просила отца ехать со мной. В это время вы стали говорить. Он мне сказал: "Если, по счастью, у телефона Детрей, попроси его, а меня уволь". Он находит, что в столь тревожных обстоятельствах вы более отвечаете положению. Устранив, таким образом, подозрение в "перемене ветра", Ева продолжала: - Она не была в бреду. Я говорила с сиделкой и Гердой. Джесси получила какое-то письмо, уловкой отослала сиделку, оделась и исчезла. - Верно ли, что она поехала к своей сестре? Быть может, она в городе?! - Нет, чувство говорит мне, что это так. Она у сестры. При их отношениях! Я хочу сказать, что между ними нет близости. Между тем, девушка, больная, срывается ночью и уходит из дома! Только Джесси способна к таким вещам. Она - там, но я ничего не понимаю. - Предположим, - сказал Детрей, - что случилось несчастье, - там, у сестры. - Тогда не пишут писем, потому что у Моргианы есть автомобиль. - Это верно. - Вот видите. Но какое мученье! Мы еще едва отъехали от города. Быстрота и ветер заставили их говорить с напряжением, отчего разговор смолк. -- У нас нет никаких серьезных догадок? - спросил Детрей. - Что может означать эта история? - Я ничего не скрываю! - прокричала Ева, - я боюсь и хочу ее разыскать! Все дело в письме! Теряю голову! Немногочисленные вопросы Детрея, с виду совершенно спокойного, рассердили ее. Так как он теперь умолк, смотря в сторону, Ева подумала, что он, вероятно, не очень благодарен ей за эту поездку, нарушившую, быть может, более приятный план поздних часов. Она сказала: - Теперь скоро. Я начинаю думать спокойнее. Джесси должна быть там. Жаль, что вы мало знаете ее. Тогда вы простили бы меня за то, что я вас похитила. - Я ее знаю, - сказал Детрей. - Да?.. Как скоро.. Детрей помолчал, обдумывая ответ: - Некоторых узнаешь скоро, - задумчиво сообщил он своей, слегка потешающейся про себя, компаньонке. - Все главное о них узнаешь сразу; а затем - целую жизнь - узнаешь какую-то мелочь, которая дает тон всему, вместе взятому. - Значит, мелочь важнее? - Должно быть, так. - Ну, вы в противоречиях! - Может быть, - согласился Детрей, не любивший никаких препирательств. - Если вы знаете Джесси, скажите мне, какая она? - Такая, какой вы ее знаете за время, более значительное, чем две мои встречи. - Не увиливайте. Так какой же я ее знаю? - Да именно той, такой. - Какой такой? - Какая она известна вам. - Значит, не знаете! - Отлично знаю! - Самоуверенность! - Нет, уверенность. Неуязвимый с этой стороны, Детрей попался на коварное обещание: - Если вы скажете, как определяете Джесси, я вам скажу, что она сказала о вас! - А что? - То, что вы знаете о себе. - Однако, - сказал Детрей с тревогой, вызванной ее обещанием, во-первых, вы явно подражаете мне. А, во-вторых, я уверен и знаю, что нет на свете лучшей девушки, как Джермена Тренган. Об этом говорит ее дыхание, весь ее вид, и я считаю большой честью для себя помогать вам в цели этой поездки. - Большая речь, - сказала Ева, задумавшись. - Но я ваг обманула, Детрей. Джесси ничего не сказала. Детрей остался в уверенности, что Ева, из сожаления к нему, умалчивает о каком-нибудь маленьком издевательстве. Особенного внимания он на это не обратил, но легкомысленная пытливость Евы ему была неприятна. И все же говорить о Джесси, произносить ее имя - было для него утешением. Его начала грызть тоска; но уже приехали, и второй раз за эту ночь у ворот "Зеленой флейты" остановился автомобиль, заявив о себе криком кларнета. Гобсон, лежа в постели возле жены, размышлял вслух о причинах внезапного появления Джесси Тренган; ему не спалось. - Не наше дело; потуши, наконец, огонь, - сказала ему жена. - Вот бьет три часа, и я не могу уснуть, так как ты то встаешь и куришь, то опять ворочаешься на кровати. - Помолчи, кажется, кто-то еще приехал? - сказал Гобсон. В этот момент раздался автомобильный сигнал. Гобсон встал. оделся и пошел к двери. - Что-то серьезное, - сказал он. - Если хочешь, туши огонь; мне теперь не уснуть. Жена выбранила его за то, что он накликал своим бдением так много автомобилей, а Гобсон, с зажатым в руке ключом, прошел к воротам и отомкнул решетчатую дверь. Заглушая звон ключа, Ева крикнула: - Мы ищем Джесси Тренган! Она здесь? - Приехала часа три назад, - сказал Гобсон, распахивая дверь и придерживая рукой поднятый воротник пиджака. Услыхав это, Детрей сразу устал. Слова Гобсона произвели впечатление лихорадочно распечатанной телеграммы, которая прекращает тревогу, после чего, вздохнув, хочется смеясь сесть. - Фу, даже голова закружилась! - сказала Ева Страттон. - Я довольна. Они спят? Гобсон прошел в глубь двора и заглянул по окнам бокового фасада. Два окна наверху были освещены. - Есть свет, - сообщил он. - Но свет часто бывает ночью за последние дни. Наша горничная Нетти говорила, что барышня страдает бессонницей. - Во всяком случае, мы войдем, - решила Ева. - Будьте добры похлопотать, чтобы нас приняли - Еву Страттон и Финеаса Детрея. - Мне кажется, - сказал Детрей, - что вам приятнее будет пойти одной. Я подожду. - Пожалуй. Но тут холодно и темно. - Не желаете ли посидеть у огня? - сказал Гобсон. Детрей согласился. Гобсон отвел его в комнату, где спали дети. Теперь они все проснулись и, подняв головы со сбитых кроватей, широкими глазами изучали посетителя. Детрей уперся руками в бедра и подмигнул. Раздался подлый смех толпы, польщенной выходкой актера. Тогда вошла жена управляющего и пригласила гостя в столовую. Любопытство освежило ее грузное, недоспавшее тело, как умывание холодной водой. Убедившись из короткого ответа Детрея на ее замечание о погоде (он сказал: "двадцать минут четвертого"), что настаивать далее неделикатно, она со скорбью пошла к детям и накричала на них, чтобы те спали. Детрей сидел на стуле у покрытого клеенкой стола и курил. Хозяйка была поражена, когда, опять зайдя в столовую, услышала его, запоздавший минут на десять, ответ: - Это верно: после заката солнца делается свежо. "Муж прав, будет торжествовать, что прав. У них что-то произошло, - подумала жена Гобсона. - Этот человек даже не видит, что я хожу здесь, перед самым его носом". Между тем Гобсон проводил Еву в дом и, когда Нетти закрыла за ней дверь, вернулся к своей встревоженной семье, а Ева, как только вошла, увидала поджидавшую ее Моргиану. Она стояла в двери гостиной. - Четвертый час ночи, - сказала Моргиана. - Нетти, вы не нужны. Итак, дорогая Ева, что значит этот скандал? Ева, у которой захватило дыхание, слегка побледнела. - Джесси нужно быть дома, - сказала она с твердостью. - Вы знаете, что она больна. Я хочу ее видеть, чтобы отвезти в город. - Вы за этим приехали? - Единственное мое оправдание. - Со мной вам не о чем говорить? - Нет, Моргиана. Я все сказала вчера. - Пройдите, Ева. Я вас простила. Так Джесси вас надула, исчезла, да? - Моргиана, проведите меня к Джесси. Разговор становится странен, поймите это! Где Джесси! - Как же я могу знать наверное? Вы, Ева, очень настойчивы. Что же вы подозреваете, что я ее прячу? - Не знаю. Я знаю, что она здесь. - Была здесь, - хотите вы сказать. Да, Джесси приехала сюда в двенадцатом часу, точно не помню. Пять минут назад я вышла; когда вернулась, ее уже не было. Я думаю, что она дома и спокойно спит, в то время как вы будите моих служащих. - Постойте, я испугалась! - воскликнула Ева. - Джесси ушла? - Вероятно, уехала. Но еще вернее, что она прячется где-нибудь неподалеку от дома, чтобы вызвать переполох. О, я не такова! Пусть выкидывает свои штуки. Пойдемте в гостиную. - Гобсон сказал, что она здесь. Как же она ушла? Почему ушла? Почему она явилась сюда? - Мне очень неприятно видеть вас, Ева, особенно после вчерашнего вашего нравоучения. На все ваши вопросы вам может ответить сама Джесси, а я вам говорю еще раз, что она воспользовалась моим отсутствием и убежала через окно, так как дверь была заперта. Окно выходит в сад; я обошла сад, сделав эту уступку ее дикой фантазии. - О! Я мало вас знаю! - сказала Ева, отступая перед ее угрюмым взглядом. - Если вы можете так говорить теперь, когда Джесси неизвестно где, - я имею право подумать многое. Но я узнаю, какое и от кого она получила письмо. Стыдитесь, Моргиана! Нельзя вымещать злобу против меня на ребенке! Конечно, вы ее выгнали. - Остановитесь! Я не позволю вам клеветать! - крикнула Моргиана. - Это вы стали между мной и сестрой! Вы шпионка, праведная Ева Страттон!
Глава XXI
Приехав к Еве Страттон, Детрей увидел молодую женщину готовой отправиться. Она была в дорожной шляпе, в пальто и, говоря с Детреем, поспешно засовывала в сумку различные мелочи. Ее лицо выражало нежелание вступать в предположения и объяснения, пока еще надо двигаться самой ради ускорения дела. Она кивнула Детрею и сбежала по лестнице, значительно опередив офицера, который догнал ее, только-только успев раскрыть дверцу гоночного автомобиля Готорна. Они сели один против другого. Машина сверкнула, вызвав страшный ветер в лицо Еве и заставляя глаза схватывать мелькание уличного движения, проносящегося вокруг с быстротой падающих огненных декораций. За те десять минут, пока автомобиль сокращал город, десять полицейских отметили его номер в записной книжке, потому что были нарушены все правила уличного движения, с неизбежным бегством врассыпную встречных и поперечных. Заметив одобрительную улыбку Детрея, Ева сказала: - Отец подсчитает штрафы. Я ненавижу экстравагантность, но никак нельзя сегодня поступать иначе. Я беспокою вас этой поездкой? Совершенно некого было пригласить помочь, кроме вас. Я просила отца ехать со мной. В это время вы стали говорить. Он мне сказал: "Если, по счастью, у телефона Детрей, попроси его, а меня уволь". Он находит, что в столь тревожных обстоятельствах вы более отвечаете положению. Устранив, таким образом, подозрение в "перемене ветра", Ева продолжала: - Она не была в бреду. Я говорила с сиделкой и Гердой. Джесси получила какое-то письмо, уловкой отослала сиделку, оделась и исчезла. - Верно ли, что она поехала к своей сестре? Быть может, она в городе?! - Нет, чувство говорит мне, что это так. Она у сестры. При их отношениях! Я хочу сказать, что между ними нет близости. Между тем, девушка, больная, срывается ночью и уходит из дома! Только Джесси способна к таким вещам. Она - там, но я ничего не понимаю. - Предположим, - сказал Детрей, - что случилось несчастье, - там, у сестры. - Тогда не пишут писем, потому что у Моргианы есть автомобиль. - Это верно. - Вот видите. Но какое мученье! Мы еще едва отъехали от города. Быстрота и ветер заставили их говорить с напряжением, отчего разговор смолк. -- У нас нет никаких серьезных догадок? - спросил Детрей. - Что может означать эта история? - Я ничего не скрываю! - прокричала Ева, - я боюсь и хочу ее разыскать! Все дело в письме! Теряю голову! Немногочисленные вопросы Детрея, с виду совершенно спокойного, рассердили ее. Так как он теперь умолк, смотря в сторону, Ева подумала, что он, вероятно, не очень благодарен ей за эту поездку, нарушившую, быть может, более приятный план поздних часов. Она сказала: - Теперь скоро. Я начинаю думать спокойнее. Джесси должна быть там. Жаль, что вы мало знаете ее. Тогда вы простили бы меня за то, что я вас похитила. - Я ее знаю, - сказал Детрей. - Да?.. Как скоро.. Детрей помолчал, обдумывая ответ: - Некоторых узнаешь скоро, - задумчиво сообщил он своей, слегка потешающейся про себя, компаньонке. - Все главное о них узнаешь сразу; а затем - целую жизнь - узнаешь какую-то мелочь, которая дает тон всему, вместе взятому. - Значит, мелочь важнее? - Должно быть, так. - Ну, вы в противоречиях! - Может быть, - согласился Детрей, не любивший никаких препирательств. - Если вы знаете Джесси, скажите мне, какая она? - Такая, какой вы ее знаете за время, более значительное, чем две мои встречи. - Не увиливайте. Так какой же я ее знаю? - Да именно той, такой. - Какой такой? - Какая она известна вам. - Значит, не знаете! - Отлично знаю! - Самоуверенность! - Нет, уверенность. Неуязвимый с этой стороны, Детрей попался на коварное обещание: - Если вы скажете, как определяете Джесси, я вам скажу, что она сказала о вас! - А что? - То, что вы знаете о себе. - Однако, - сказал Детрей с тревогой, вызванной ее обещанием, во-первых, вы явно подражаете мне. А, во-вторых, я уверен и знаю, что нет на свете лучшей девушки, как Джермена Тренган. Об этом говорит ее дыхание, весь ее вид, и я считаю большой честью для себя помогать вам в цели этой поездки. - Большая речь, - сказала Ева, задумавшись. - Но я ваг обманула, Детрей. Джесси ничего не сказала. Детрей остался в уверенности, что Ева, из сожаления к нему, умалчивает о каком-нибудь маленьком издевательстве. Особенного внимания он на это не обратил, но легкомысленная пытливость Евы ему была неприятна. И все же говорить о Джесси, произносить ее имя - было для него утешением. Его начала грызть тоска; но уже приехали, и второй раз за эту ночь у ворот "Зеленой флейты" остановился автомобиль, заявив о себе криком кларнета. Гобсон, лежа в постели возле жены, размышлял вслух о причинах внезапного появления Джесси Тренган; ему не спалось. - Не наше дело; потуши, наконец, огонь, - сказала ему жена. - Вот бьет три часа, и я не могу уснуть, так как ты то встаешь и куришь, то опять ворочаешься на кровати. - Помолчи, кажется, кто-то еще приехал? - сказал Гобсон. В этот момент раздался автомобильный сигнал. Гобсон встал. оделся и пошел к двери. - Что-то серьезное, - сказал он. - Если хочешь, туши огонь; мне теперь не уснуть. Жена выбранила его за то, что он накликал своим бдением так много автомобилей, а Гобсон, с зажатым в руке ключом, прошел к воротам и отомкнул решетчатую дверь. Заглушая звон ключа, Ева крикнула: - Мы ищем Джесси Тренган! Она здесь? - Приехала часа три назад, - сказал Гобсон, распахивая дверь и придерживая рукой поднятый воротник пиджака. Услыхав это, Детрей сразу устал. Слова Гобсона произвели впечатление лихорадочно распечатанной телеграммы, которая прекращает тревогу, после чего, вздохнув, хочется смеясь сесть. - Фу, даже голова закружилась! - сказала Ева Страттон. - Я довольна. Они спят? Гобсон прошел в глубь двора и заглянул по окнам бокового фасада. Два окна наверху были освещены. - Есть свет, - сообщил он. - Но свет часто бывает ночью за последние дни. Наша горничная Нетти говорила, что барышня страдает бессонницей. - Во всяком случае, мы войдем, - решила Ева. - Будьте добры похлопотать, чтобы нас приняли - Еву Страттон и Финеаса Детрея. - Мне кажется, - сказал Детрей, - что вам приятнее будет пойти одной. Я подожду. - Пожалуй. Но тут холодно и темно. - Не желаете ли посидеть у огня? - сказал Гобсон. Детрей согласился. Гобсон отвел его в комнату, где спали дети. Теперь они все проснулись и, подняв головы со сбитых кроватей, широкими глазами изучали посетителя. Детрей уперся руками в бедра и подмигнул. Раздался подлый смех толпы, польщенной выходкой актера. Тогда вошла жена управляющего и пригласила гостя в столовую. Любопытство освежило ее грузное, недоспавшее тело, как умывание холодной водой. Убедившись из короткого ответа Детрея на ее замечание о погоде (он сказал: "двадцать минут четвертого"), что настаивать далее неделикатно, она со скорбью пошла к детям и накричала на них, чтобы те спали. Детрей сидел на стуле у покрытого клеенкой стола и курил. Хозяйка была поражена, когда, опять зайдя в столовую, услышала его, запоздавший минут на десять, ответ: - Это верно: после заката солнца делается свежо. "Муж прав, будет торжествовать, что прав. У них что-то произошло, - подумала жена Гобсона. - Этот человек даже не видит, что я хожу здесь, перед самым его носом". Между тем Гобсон проводил Еву в дом и, когда Нетти закрыла за ней дверь, вернулся к своей встревоженной семье, а Ева, как только вошла, увидала поджидавшую ее Моргиану. Она стояла в двери гостиной. - Четвертый час ночи, - сказала Моргиана. - Нетти, вы не нужны. Итак, дорогая Ева, что значит этот скандал? Ева, у которой захватило дыхание, слегка побледнела. - Джесси нужно быть дома, - сказала она с твердостью. - Вы знаете, что она больна. Я хочу ее видеть, чтобы отвезти в город. - Вы за этим приехали? - Единственное мое оправдание. - Со мной вам не о чем говорить? - Нет, Моргиана. Я все сказала вчера. - Пройдите, Ева. Я вас простила. Так Джесси вас надула, исчезла, да? - Моргиана, проведите меня к Джесси. Разговор становится странен, поймите это! Где Джесси! - Как же я могу знать наверное? Вы, Ева, очень настойчивы. Что же вы подозреваете, что я ее прячу? - Не знаю. Я знаю, что она здесь. - Была здесь, - хотите вы сказать. Да, Джесси приехала сюда в двенадцатом часу, точно не помню. Пять минут назад я вышла; когда вернулась, ее уже не было. Я думаю, что она дома и спокойно спит, в то время как вы будите моих служащих. - Постойте, я испугалась! - воскликнула Ева. - Джесси ушла? - Вероятно, уехала. Но еще вернее, что она прячется где-нибудь неподалеку от дома, чтобы вызвать переполох. О, я не такова! Пусть выкидывает свои штуки. Пойдемте в гостиную. - Гобсон сказал, что она здесь. Как же она ушла? Почему ушла? Почему она явилась сюда? - Мне очень неприятно видеть вас, Ева, особенно после вчерашнего вашего нравоучения. На все ваши вопросы вам может ответить сама Джесси, а я вам говорю еще раз, что она воспользовалась моим отсутствием и убежала через окно, так как дверь была заперта. Окно выходит в сад; я обошла сад, сделав эту уступку ее дикой фантазии. - О! Я мало вас знаю! - сказала Ева, отступая перед ее угрюмым взглядом. - Если вы можете так говорить теперь, когда Джесси неизвестно где, - я имею право подумать многое. Но я узнаю, какое и от кого она получила письмо. Стыдитесь, Моргиана! Нельзя вымещать злобу против меня на ребенке! Конечно, вы ее выгнали. - Остановитесь! Я не позволю вам клеветать! - крикнула Моргиана. - Это вы стали между мной и сестрой! Вы шпионка, праведная Ева Страттон!