Гривз К. София

Иерусалиме нам иногда казалось, что бремя ушедших времен раздавит нас
окончательно.
Порой я впадал в отчаяние, порой мечтал об одиночестве.
Хотя было много простодушных людей, которые воспринимали веру Христову,
но они не могли как следует понять Его Евангелие о Царствии и оценить
необходимость преображения. Они довольствовались верой в Бога, которому
можно молиться; ни о чем не тревожились в надежде, что когда-нибудь все
изменится. Так как они привыкли к хозяевам, тетрархам и правителям, им легче
было признать таинственного, трансцендентного Бога, чем понять Сына
Человека.
Что я мог рассказать им о Марии? Тем более, как бы я передал другим
ученикам то, что узнал о Святом Духе? Слишком поразительное было бы
откровение. Если б даже мне кто-то и поверил, то одни бы испытали ревность,
другие отвергли бы меня. Возникли бы споры и раздоры, в то время как
требовалось как можно больше единства. Верно это было или неверно, но я,
кроме Фомы, никому ничего не рассказал.
"Верно или неверно", - как же самодовольно это звучит! Однако мне порой
кажется, что есть два Иоанна. Глазами первого из них я смотрю теперь на свое
прошлое и вспоминаю о странствиях в поисках истины, о пребывании у ног Сына
Человека, о контакте с Духом, о некотором познании глубин бытия. Но все эти
годы был и второй Иоанн. Он скользит по поверхности жизни, незрелый,
рассеянный и, подобно другим, предающийся иллюзиям. Он идет в Город
Повседневной Жизни и теряется там, его ошеломляет шум базаров, голоса поющих
в храмах, зрелища и гомон вокруг него; его внимание привлекают девочки,
играющие на флейтах, и ветер, наполненный ароматами деревьев и цветов в
парках и садах, раскинувшихся террасами на склонах реки; он зачарованно
бродит по царским площадкам для развлечений либо увлекается заботами о
деньгах, еде, жилище, о будущем. Его втягивают в споры о правительстве,
судьях, претензиях царей. Короче, его чувства не могут постичь сложности
мира, более того, на него, как яд, действует привычный запах мирских дел, и
он начинает забывать о своем Духе.
Я хорошо знаю этого Иоанна, который в те трудные первые годы после
распятия Христа часто побеждал. То же происходило и со всеми остальными. Мы
беспокоились о своем житье-бытье, о том, как следует себя вести, что делать,
куда идти; мы мало доверяли и много боялись; мы вновь и вновь предавали себя
и других.
Очень часто казалось, будто кормчий уснул и ночью маленькая лодка
потеряла свой курс. Настало утро, и мы проснулись под гаснущими звездами и
видим, что нас унесло далеко в открытое безбрежное море - море Иллюзий...

ПАВЕЛ

И вот среди нас появился человек по имени Саул, или Павел. Но молва
опережала его, и одни из последователей Христа превозносили его, чуть ли не
поклонялись ему, а другие не верили и не любили его. Это был тот самый
человек, который, когда умирал Стефан, насмехался над верой молодого
человека и прислуживал тем, кто забивал его камнями.
После того он возглавил преследования наших братьев и сестер в первые
дни после воскресения Христа и поступал даже более жестоко, чем
первосвященники, в стремлении уничтожить нас.
Мы слышали, что когда Павел ехал в Дамаск, дабы восстановить против нас
местные власти, по дороге ему было то ли видение света, то ли он слышал
голос, который принял за голос Иисуса, и Тот его спрашивал, почему он так
восстает против нашего Господа, и тогда Павел сразу же обратился в нашу
веру. Какое-то время после этого видения он был слеп, но снова прозрел и
поехал за границу, а может, домой, в Тарсу, дабы пересмотреть всю свою жизнь
и учиться. Появившись вновь на севере, стал обращать других в евангелие
Христа, теперь пришел оттуда в Иерусалим, дабы встретиться с апостолами.
Говорили также, что Павел обладает великой силой Святого Духа, что
изъясняется на иных языках, что у него бывают видения и он общается с
Господом. Более того, наложением рук он передает свой провидческий дар и
владение иными языками другим, и те тоже иногда начинают изрекать тайны Духа
или свидетельствовать о даре Христа.
Рассказчики были искренни: они видели Павла собственными глазами,
убедились, что за ним, действительно, следует все более и более людей. В
конце концов очевидцы объявляли, что это было самое большое чудо,
совершенное Христом: тот, кто был самым злым врагом, теперь стал самым
верным другом.
Павел пришел к нам как человек, который приходит в суд после смерти
царя и говорит: "Смотрите, вот мои документы и вот что я совершил. Я тоже
его сын, отдайте то, что принадлежит мне".

ВСТРЕЧА В ИЕРУСАЛИМЕ

Но мы не были судьями, и Царь не умер.
Кажется, мы все отнеслись к Павлу с подозрением, но никто из нас не
высказал своих сомнений вслух, ибо повсюду среди наших братьев и недавних
последователей Христа происходило большое волнение в связи с приходом
чудесно обратившегося Павла. Много было сказано о том, как Иисус завещал нам
прощать своих врагов, и о силе этого прощения.
Когда Павел прибыл, мужчины стали обнимать его, а женщины обращались с
ним, как с той заблудшей овцой из притчи, которой пастухи чрезвычайно
обрадовались, когда она нашлась.
Но в моем сердце не было радости, и я не мог преодолеть свои сомнения.
Я улыбался, но как-то нарочито, и те, кто знал меня, тихонько журили за
холодность. Возможно, то же самое испытывали и другие апостолы, но я этого
не заметил. Я был погружен в свои мысли среди всеобщего шума.
Когда Павел вошел, я был удивлен, увидев перед собой маленького
невзрачного человека. Другим тоже бросилось в глаза, как он тщедушен и
некрасив, и поэтому ему стали оказывать больше внимания.
Еще я почувствовал в нем какую-то силу, и те, кто пришел с ним,
смотрели на него с почтительностью, как на святого, как на пророка.Теперь,
спустя много лет, когда Павел написал о том времени, он клянется, причем
вопреки словам Фомы, что встретил тогда только Петра и Иакова. А Фоме он
сразу не понравился, и его слова о Павле христиане передавали из уст в уста
по всей Иудее. Может быть, Павел просто забыл нас, мы ему не запомнились и,
наверное, не соответствовали его представлению о нас как о важных персонах,
достойных учениках Христа.
У Петра же реакция была неоднозначна. Павел подошел к нему первому, и у
них состоялась долгая и сложная беседа о том, как надо дальше идти. Я
чувствовал, что Петр испытывал и смущение, и влечение к нему.
Потом мы все вместе сели за трапезу в честь прихода Павла, и между нами
прошла непринужденная беседа. Однако я заметил, как он мало ел и говорил. По
сравнению с ним мы выглядели обжорами и болтунами, предающимися праздному
веселью. Когда мы разошлись, он и его люди молились далеко за полночь.
Поэтому, когда на следующий день мы собрались в своем кругу, чтобы
обсудить его идеи, мне показалось, что у всех был пристыженный вид. Вот
перед нами человек, который был очень далек от Иисуса, но обратился через
видение и теперь так серьезно относится к своей вере. Вот как далеко он
ушел, а что же мы? Что мы сделали и делаем со своей жизнью? Что делаем ради
Господа нашего?
Но вместе с тем мы интуитивно противились идеям Павла о распространении
Евангелия. Пожалуй, даже не сами идеи были нам враждебны, а та манера, в
которой он проповедовал их. Павел желал, чтобы мы запретили евреям жить по
их законам, если они крестились. Но, говорили мы, какое это имеет значение?
Суть не в законах и обычаях, а в сердце человека. Кроме того, ведь мы
соблюдаем те обычаи, которые не противоречат нашему братству последователей
Христа. Ведь мы говорим с греками и самаритянами, как братья с братьями, и
едим и молимся с ними. Со временем во всем мире законы изменятся в
соответствии с истиной, как это произошло среди нас. А до тех пор разумнее
было бы отдать кесарю кесарево и воздержаться от вражды со своими соседями,
насколько это возможно.
Однако Павел хотел, чтобы мы создали законы, которые были бы выше
законов. Хотя, может, потому, что он сам был еврей, в прошлом так преданный
еврейским обычаям, именно поэтому он страстно желал объявить войну еврейским
обычаям и судил так, будто одни евреи были виновны в распятии Христа.
"Но в нашей стране правят римляне, - говорил Фома, - и, в конце концов,
они предали смерти Христа".
Или римляне вступили в союз с евреями, мог бы сказать он: первые
воплощали маленькое "эго", а вторые - все предубеждения Человека.
Павел, тем не менее, не мог успокоиться, пока вопрос о еврейских
законах досконально не разложил бы по полочкам. Он приводил аргументы, то
цитируя пророков, то ссылаясь на собственный пример, пытался доказать свою
правоту, взывая к Богу и Господу Иисусу, или, как он называл его, Христу
Иисусу. Все это время два его соратника молча сидели рядом с ним, наблюдая,
какое впечатление его речи производят на нас.
В его поведении я не видел ничего похожего на свободную и степенную
манеру Иисуса. Павел никогда не говорил об Иисусе как о человеке, не
вспоминал о Его даре сострадания, не говорил о прощении грехов или о
Царствии Божием.
Иаков сказал: "Ты хотел бы, чтобы мы изменили души людей, изменив
прежде их обычаи. Но как только изменятся души, изменятся и сами обычаи".
Павел не мог с ним согласиться и видя, что идет против ветра, избрал
другой курс. "Как же мы свидетельствуем о Христе? - спросил он. - Почему все
меняется так медленно? Разве мы так должны выполнять то, что, как все мы
знаем, завещал нам Господь?"
Он задел Иакова за больное место. Время шло, а евангелие
распространялось долго и с трудом, так как надо было, чтобы всякий человек
понял евангелие своим сердцем и оно бы изменило его жизнь. В этом темном
мире многие были готовы услышать слово света, но мало кто понимал это слово,
а еще меньше кто готов был сам обрести этот свет. Многие хотели слушать о
Царствии, которое уготовано кротким и тихим, но мало кто желал его настолько
горячо, чтобы искать это Царствие внутри самого себя. "Ищите и обрящете", -
говорил наш Господь, но искатели в Иерусалиме были большей частью слабы и
понимали плохо.
Удивляться не надо, ибо мы и сами, знавшие Иисуса, все еще не понимали
значения Его слов: "Царствие подобно человеку, который зарыл свое богатство
в поле и не знает, где оно", или "Царствие Божие подобно той женщине,
которая несла горшок с мукой". Неудивительно, что искатели в Иерусалиме не
могли этого понять, потому что даже сами мы, о которых наш Господь говорил в
ночь нашего последнего ужина, что мы "не от мира сего", часто были
подвержены бурным событиям этого мира и воздействию своей несовершенной
природы.
Тем не менее, мы знали, что мы - искатели, что Иисус Христос - наш
Спаситель.В то время как те, с которыми мы говорили в Иерусалиме о нашем
Господе, были не уверены или мало верили в свой путь исканий истины и были
полны сомнений насчет Сына Божьего. Им было больше по душе, что их святые
принадлежат далекому прошлому, давно получили признание старейшин и
священнослужителей, и потому они неохотно верили, что их Учитель тот, кто
совсем недавно жил среди них. Им было трудно представить такого Мессию,
которого отнюдь не признавали власти, которого Синедрион обвинил в
святотатстве и которого распяли на кресте. Да, они искали истину, но не
хотели поверить, что их Учитель тот, чье имя окружено всякими слухами, из
которых одни правдивы и утверждают Его славу, другие выдуманы лжесвидетелями
или книжниками. У этих людей возникало множество вопросов, они требовали
объяснить притчи Христа, хотели знать, когда наступит Последний Суд, не
могли понять, почему Сын Бога мог допустить, чтобы Его клеймили и убили, как
преступника, и так далее. Короче, они искали чего-то, но не желали
отказаться от установившегося порядка вещей. Но такой отказ был необходим,
если они хотели обратиться к Христу, ибо тот установившийся порядок не
допускал любви и признания нашего Господа.
Однако были и такие, которые жаждали восстать против укоренившихся
устоев, понимали, чего ищут, принимали веру с большим энтузиазмом, но вскоре
отходили от нее в какую-либо из сект, возникавших по всей империи. Фарисеи
все это время ждали подходящего момента поразить нас.
Вопрос о распространении Евангелия тогда особенно тяготил Иакова,
потому что именно ему было завещано руководить этим делом. Ситуацию
усугубляла еще и напряженность в лагере, частые разногласия и
неопределенность в том, как следует организовать движение последователей
Христа. Возникало множество групп Его сторонников, но вопрос о том, каким
образом их организовать, был предметом постоянных дискуссий, в которых
никогда ничего не решалось. Все мы по природе своей не любили слишком
строгой организации и помнили пламенные речи Иисуса, в которых он обрушивал
свои проклятия на книжников и фарисеев, предупреждал нас никого не называть
своим раввином, ибо у нас только один Учитель - Бог. Иисус Сам в жизни
избегал навязывать людям и событиям негибкие формы руководства, дисциплины,
отчего души становились косными. Он регулировал, организовывал спонтанно, в
живой форме, которая приспосабливалась к той среде, в которой зарождалась.
Он решал все вопросы легчайшим прикосновением, исходя из конкретной
ситуации.
Если мы куда-то приходили и нам нужна была еда, Он кого-либо посылал
раздобыть ее, а еще кому-то поручал заняться вопросом ночлега. Если не
оказывалось ни пищи, ни крова, это ничего не меняло, ибо мы не нарушали
заранее обдуманного распорядка, ни разбивали ничьих надежд, не срывали
никаких планов.
С Иисусом любой распорядок, контроль, организация подчинялись Духу,
дабы Его можно было бы свободнее выражать.
Он учил, что живое само знает, как себя организовать. Сикомору человек
не должен говорить: "Расти так", ибо он сам растет, не думая. Телу своему
человек не должен говорить: "Расти так", ибо оно само растет, не думая. Дитя
в утробе не должно заявлять: "Я буду такого-то роста и такого-то цвета...",
ибо это все равно будет так.
Все, что происходит, это дело рук Бога, Святого Духа. .
Но когда речь заходит о том, как человеку прожить свою жизнь, он
чувствует себя обязанным сказать: "Я буду и должен делать так, и это
произойдет, и тогда я так сделаю". Поэтому человек подчиняет жизнь своим
идеям, по сути, безжизненным.
Если все идет по плану, человек не удивляется, если же задуманное не
сбывается, он разочаровывается. Его будущее - заложник планов и идей об
организации своей и чужой жизни.
"Потому, - говорил Иисус, - не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо он сам
о себе позаботится".
"Живите в настоящем, которое отмечено присутствием Бога".
Мы старались соблюдать заветы и не связывали ни себя, ни других
излишними запретами и установками. Где было возможно, мы сеяли в богатую
почву семена понимания Христа и не боялись, что земля оскудеет. Там, где
семена прорастали, мы их взращивали, как могли, но предоставляли Богу
заботиться об их росте. Иначе говоря, с теми, кто услышал слово Христово, мы
делили свою пищу, кров, знание и опыт; но мы не могли открыть им двери
Царствия - это мог сделать только Бог. Не могли мы и навязывать им идею, что
Царство следует искать в себе самом. Мы могли только верить, как верил в нас
Иисус, что они сами найдут смысл.
Мы старались пасти овец нашего Господа, зная, что они принадлежат Ему,
а не нам.
В память о Нем мы преломляли хлеб и вместе молились, повторяли Отче Наш
и пели песни, которые любил Иисус. Но сверх этого мы не стремились
ограничивать Его последователей ритуалами и установками, ибо этого у них
было достаточно в синагогах и храмах. Наш труд продвигался с большими
трудностями и медленнее, чем мы ожидали.
Но Павел торопил нас, требовал работать успешнее, закладывать церкви,
назначать учеников, которые должны были их возглавлять и следить, чтобы
члены церкви выполняли правила. Говорили, что раньше Павел был воином, и вот
теперь он говорил на языке воинской стратегии и тактики. Он требовал, чтобы
мы, как он, прибегли к своему авторитету апостолов и выступили бы против
врагов истины, которые мешают нам идти по ее пути.
Тогда Иаков ответил: "Но ты не апостол". На что Павел возразил, что он
не такой, как мы, но тем не менее апостол, поставленный Христом Иисусом в
Его видении, и мы должны признать это. "Взгляните, - говорил он, - какую
работу я уже проделал, какие страдания принял за веру, сколько проповедую,
как убеждаю ближних своих, сколько церквей основал в Антиохии и на Кипре".
Хотя когда-то он и был великим грешником, Господь избрал его первым из
первых для этой работы и простил ему грехи. "И мы, - говорил он, - должны
признать это. Кроме того, апостолы, и Павел в том числе, должны распределить
между собой обязанности и всерьез взяться за распространение церквей".
Послышался ропот. Я, Фома и Иаков, мой брат, тоже были смущены и
пристыжены этим человеком, который, по свидетельству других и самого себя,
сделал за короткое время так много для продолжения дела Христа. Тем не
менее, в его присутствии наши души испытывали смятение.
По знаку Иакова мы стали молиться, и видя, что его слова не нашли
сочувствия у нас, хотя мы в открытую его и не осудили, Павел ушел.

СЛУХИ

Он пошел в Сирию и Селевкию, держась подальше от Иерусалима.
Тем временем наши труды в Иерусалиме встречали все растущее
сопротивление евреев, и мы были изгнаны из Синагоги, как и предсказывал наш
Господь. Более того, при Ироде Агриппе начались аресты, и мой любимый брат
Иаков был убит. Одним словом, мы снова оказались между жерновами власти
римлян и предрассудков евреев.
Все это время мы получали известия о том, что Павел выполняет свою
миссию в Сирии, на Кипре, в Греции и проповедует странное евангелие - не
Евангелие Иисуса, а свое собственное.
Вначале мы не обращали внимание на эти слухи, потому что он
действительно прославлял Иисуса как Сына Бога и трудился во имя Его. Кроме
того, многие честные искатели приходили к нам благодаря встрече с Павлом.
Так как это были всего лишь слухи, то мы не обращали на них внимания,
занятые другими вопросами. Время было беспокойное, связь плохая, и слухи,
точно тучи, то набегали, то исчезали с восходом солнца. Воцарилось время
сумасшедших императоров, праздных надменных правителей, Каиафов и ему
подобных, когда детей света хватали без разбора. Это было время магов,
мечтателей, провидцев и диковинных религий, когда мужчины ждали последнего
пришествия, а женщины предавались немыслимым порокам. Это было время
купцов-идолопоклонников и кесаря, который был сам себе Бог, время лжехристов
и лже-мессий. Мы, носители учения Христа, должны были принимать во внимание
эти идеи, мечты и учения.
Воцарилось время сильной императорской власти, с одной стороны, и
полного упадка - с другой. Отверженные и прокаженные, истощенные и ютившиеся
в трущобах и гетто, они требовали к себе нашего внимания, и убывали наши
силы в сострадании к ним, и возрастало чувство нашего бессилия.
Это было и время вспыхнувшей среди последователей Христа в Иерусалиме
ревности и мелочных ссор. Великие сомневались в своих силах, авторитет
Иакова часто подвергался сомнению, нас ежечасно призывали прислушаться к
словам Павла, который был далеко за морем.
Но личность Павла, его манеры не вызывали во мне симпатии, не нравилось
мне, как он резко и обезличенно говорил об Иисусе. Но не желая выглядеть
немилосердным, я старался всего этого не замечать.
Наконец, мы не обращали внимания на слухи, потому что не могли
представить, чтобы враг Христа повсюду его проповедовал. Правда, у нас уже
был пример Иуды, но тот был молчаливый и скрытный человек и никогда, даже с
нами, не говорил с таким волнением о Христе. Кроме того, он все-таки был наш
друг, который потом оказался предателем. Сейчас же мы столкнулись с врагом,
который стал потом другом, а это совсем другое дело. Павел был заклятым
врагом, бросал нас в тюрьмы, убивал, но для иных именно такое его рьяное
усердие было предметом восхищения. Происшедшие затем в нас перемены и
заставляли людей повторять слова самого Павла: через прощение его грехов
Господь проявил милосердие ко всем. Так что многие продолжали восхвалять
Павла и восхищаться его энтузиазмом в распространении вести об Иисусе по
всему свету. Я тоже уважал Павла за его усердие, но не знал, откуда оно и на
что направлено.

ДЕЯНИЯ

Шли годы, и слухи превращались в легенды, а легенды - в факты.
Появлялись свидетели деятельности Павла в Греции; о нем рассказывали те,
кого он отлучил; Мария Магдалина и другие женщины протестовали; наконец,
перед нами лежало его евангелие, которое он проповедовал.
Я говорю здесь о событиях, давно минувших, и в этом есть своя
положительная сторона: теперь мне доступны все послания Павла, которые он
рассылал повсюду, и его книга "Деяния апостолов", а тогда, насколько я
помню, мы знали только о его послании к Римлянам. Я и теперь помню все четко
и ясно, как тогда.
Теперь многие считают, что книгу "Деяния апостолов" написал Лука.
Возможно, что только начало было им написано, а в целом ее содержание и
направление принадлежат Павлу.
Правда, несмотря на то, что такое мнение бытовало и раньше, все же
автором книги считали Луку, потому что она начинается обращением к Теофилу,
как и евангелие от Луки. Но сторонники этой точки зрения игнорируют суть,
материал книги. В отличие от евангелия от Луки, здесь, даже в начале, ничего
не говорится об Иисусе как человеке и Сыне Человеческом; апостолы, которым
книга как будто посвящена, сначала представлены как братство медиумов и
пророков, что отнюдь не похоже на описание Луки, а затем они и вовсе
исключены из повествования и забыты. Вместо них фигурирует Павел из Тарсы, и
книга становится панегириком ему.
Лука был художник, человек искусства, а не автор небылиц. А Павел
фальсифицировал правду, как хотел, и изобразил себя героем легенды, о
которой сам поведал, так что сегодня люди благословляют его имя, а вымыслы
считают достоверными.
Павлу нельзя доверять, даже когда он говорит о своем обращении. Трижды
он рассказывает об этом: по одной версии, Господь просто говорит ему, чтобы
он шел в Дамаск; по другой - Господь добавляет, что там ему будет сказано о
том, что ему предназначено делать; и по третьей - Господь будто бы
произносит речь, в то время как Павел лежит ослепленный на земле, и Господь
объявляет этого нераскаявшегося убийцу своим посланником к язычникам.
Вот как он описывает Пятидесятницу. Он пишет, как Святой Дух сошел в
наши души, но может показаться, будто этот Дух лишь отнял у нас разум. Он
изображает, как мы говорили с незнакомыми людьми на чужом и непонятном
языке; и более того, он приписывает эту глоссолалию Святому Духу.
Во всем этом нет ни толики правды. Я сам видел много раз тех, кого он
описывает, они бродят по деревням, называют себя пророками, колдунами и
якобы исцелителями верой, это и больные, которые приходили к Христу. Это
одержимые духами. Душа их омрачена некой сущностью, которая и говорит, и
кричит, и плачет. Но это не дар Духа Святого, как заявляет Павел, а дар
мертвых. По-моему, и не дар вовсе, а долг, который должен быть оплачен
десятикратно. Человек, впустивший в себя мертвых, впитывает смерть, несет на
себе это бремя, выполняет их желания, и у него много причин страдать.
Если человек говорит на ином, ему самому непонятном языке, то от этого
никому нет пользы. Если иногда кто-то его и понимает или если вселившаяся в
него сущность и говорит на своем языке, - что Павел называет прорицанием, -
то мы должны помнить, что все это исходит от мертвых и мертво. Это не те
мертвецы, которые где-то еще снова родятся или ждут на небесах, а те,
которые пребывают в мире, не принимая своей смерти, не ища своего рождения,
а существуя через других. Они разноликие тени: назойливые и вездесущие,
злонамеренные и порывающиеся к освобождению.
Христос бросал этих духов в огонь и в воду, дабы живые тела, в которые
они вселились, освободились от них, вернулись в свою среду, а их души
родились бы заново. Хорошо известно, что однажды Иисус изгнал их в стадо
свиней, которые понеслись прямо в море. Но несмотря на это, сегодня многие
вызывают эти сущности к себе во имя Христа и думают, что, одержимые духами,
они совершают какое-то святое дело.
Павел же вдохновлял и больше всех практиковал этот культ. Об этом
говорится в одном из его посланий к коринфянам, где он хвастает, что умеет
говорить на незнакомых языках лучше всех. Значит, такое несчастье - нечто
для него чудесное, а нас, собравшихся вокруг Марии в Иерусалиме в день
Пятидесятницы, изображает одержимыми.
Это сущая ложь, но и святотатство показывать одержимость как дело
Святого Духа. Неужели мы должны поверить, что Святой Дух хочет сделать из
людей посмешище? Неужели он так глуп, взбалмошен, говорит банальности и
несет какую-то околесицу? Неужели мы должны поверить, что Сын Человеческий
пришел, чтобы вогнать тех, кого Он любит, в транс, заставить их
непроизвольно стонать, вскрикивать или же отнять у них способность
контролировать себя, чтобы они пускали слюни на глазах у толпы и бормотали
тарабарщину? Иисус пришел, дабы возвысить Человека, а не дать ему
бесноваться и визжать, как животному или юродивому.
Кроме того, немало иммигрантов ученых и путешественников в чужих