— Решайся: да или нет. — В голосе Остапко сквозило раздражение. — Такая возможность подворачивается не каждый день. Едем на машине, значит, дорога для тебя задаром. Через три дня вернемся. Конечно, если ты не раздобудешь денег к послезавтра, я предложу это кому-нибудь еще. — Ева перешла на шепот: — Если тебе нечего вложить... то делать нечего.
Я молчала, хотя все мысли внезапно сбились в кучу. Локоть болел, заем в банке был вопросом далекого будущего, и что же — из-за того, что у меня нет денег, дело моей жизни должно выскользнуть у меня из-под носа? И Адам меня бросит? И я стану ему обузой? И он будет оплачивать мои счета, пока это ему не надоест? И у него никогда не будет хорошей машины, а все лишь потому что он повесил себе на шею женщину с ребенком? Нет. Я буду бороться за него и за свое будущее. Независимость и самостоятельность. Не впасть в зависимость — как вовремя Тося притащила домой этот бред. Я ведь уже встала на верную дорогу к утрате самого лучшего в мире мужчины.
Я услышала подстегивающее:
— Ну?
— Ты понимаешь, такой неожиданный звонок... я немного в растерянности, ну о чем речь, конечно, да. — Согласие само сорвалось с языка без видимых на то причин.
— Сколько у тебя будет?
— Постараюсь достать десять тысяч. — Я слегка запнулась.
— Не так уж много. Ну, как знаешь... Созвонимся завтра, заночуем у Мажены в Берлине, и никаких дополнительных расходов, поняла?
— Ладно, — успела выговорить я и услышала треск брошенной трубки.
Вернулась в кухню. Потом вылизывал блюдечко с моим творожком. Завидев меня, он сиганул так быстро, что даже Борис поднял морду от миски. Не пойму, почему Уля может оставить при кошках на столе творожок, подойти к телефону, не ударившись при этом локтем о край буфета, и, спокойно поговорив, вернуться к своему творогу. К сожалению, в моем доме такое даже представить себе невозможно. Я включила чайник, чтобы обдать кипятком блюдце после Потома. Затем села на стул и погрузилась в размышления.
Если я вложу в это дело наши отпускные деньги, то, приумноженные хотя бы вдвое, они принесут мне головокружительную сумму — двадцать тысяч. Двадцать — это в худшем случае...
Если начать это дело обсуждать с Адамом, то и решение будет совместным. А инициатива должна исходить исключительно от меня. Следовательно, я могу на коротенький срок взять наши общие сбережения, не ставя об этом в известность Адама, потом быстро вернуть десять тысяч, а остальные снова вложить, приумножить, а тратить будем вместе. Таким образом, я не буду висеть на шее у мужчины, стану полностью независимой, а он — он будет безмерно счастлив, что у него такая оборотистая партнерша. То есть я.
Да, именно так я и сделаю.
Это будет непросто — насколько я знаю мужиков, тут же начнутся вопросы и придирки: а куда ты сейчас уезжаешь, может, когда-нибудь в будущем, я тебя абсолютно не понимаю и прочее в том же духе. Я все это прекрасно помню по недавнему прошлому.
Ну что ж! Я независимая женщина и, если что-то решила, так и поступлю.
Я еду
Я вернулась
Я молчала, хотя все мысли внезапно сбились в кучу. Локоть болел, заем в банке был вопросом далекого будущего, и что же — из-за того, что у меня нет денег, дело моей жизни должно выскользнуть у меня из-под носа? И Адам меня бросит? И я стану ему обузой? И он будет оплачивать мои счета, пока это ему не надоест? И у него никогда не будет хорошей машины, а все лишь потому что он повесил себе на шею женщину с ребенком? Нет. Я буду бороться за него и за свое будущее. Независимость и самостоятельность. Не впасть в зависимость — как вовремя Тося притащила домой этот бред. Я ведь уже встала на верную дорогу к утрате самого лучшего в мире мужчины.
Я услышала подстегивающее:
— Ну?
— Ты понимаешь, такой неожиданный звонок... я немного в растерянности, ну о чем речь, конечно, да. — Согласие само сорвалось с языка без видимых на то причин.
— Сколько у тебя будет?
— Постараюсь достать десять тысяч. — Я слегка запнулась.
— Не так уж много. Ну, как знаешь... Созвонимся завтра, заночуем у Мажены в Берлине, и никаких дополнительных расходов, поняла?
— Ладно, — успела выговорить я и услышала треск брошенной трубки.
Вернулась в кухню. Потом вылизывал блюдечко с моим творожком. Завидев меня, он сиганул так быстро, что даже Борис поднял морду от миски. Не пойму, почему Уля может оставить при кошках на столе творожок, подойти к телефону, не ударившись при этом локтем о край буфета, и, спокойно поговорив, вернуться к своему творогу. К сожалению, в моем доме такое даже представить себе невозможно. Я включила чайник, чтобы обдать кипятком блюдце после Потома. Затем села на стул и погрузилась в размышления.
Если я вложу в это дело наши отпускные деньги, то, приумноженные хотя бы вдвое, они принесут мне головокружительную сумму — двадцать тысяч. Двадцать — это в худшем случае...
Если начать это дело обсуждать с Адамом, то и решение будет совместным. А инициатива должна исходить исключительно от меня. Следовательно, я могу на коротенький срок взять наши общие сбережения, не ставя об этом в известность Адама, потом быстро вернуть десять тысяч, а остальные снова вложить, приумножить, а тратить будем вместе. Таким образом, я не буду висеть на шее у мужчины, стану полностью независимой, а он — он будет безмерно счастлив, что у него такая оборотистая партнерша. То есть я.
Да, именно так я и сделаю.
Это будет непросто — насколько я знаю мужиков, тут же начнутся вопросы и придирки: а куда ты сейчас уезжаешь, может, когда-нибудь в будущем, я тебя абсолютно не понимаю и прочее в том же духе. Я все это прекрасно помню по недавнему прошлому.
Ну что ж! Я независимая женщина и, если что-то решила, так и поступлю.
Я еду
Адам не возражает, чтобы я прокатилась! Вот уж никак не ожидала! Неужели он меня больше не любит? Ума не приложу, что и подумать. Он искренне обрадовался, что я увижу Пергамский алтарь. Если подворачивается такая оказия, что Остапко едет и есть свободное место в машине, так за чем дело стало — езжай! Адам даже побеспокоился, чтобы я захватила с собой деньги, потому что в Германии вроде бы все дешевле. И есть полотнища для пилы. Он не знает, что я взяла десять тысяч. И никогда не узнает, поскольку я вмиг их приумножу. Остапко сказала, что это вопрос нескольких недель.
Тося, как ни печально, тоже ничуть не расстроилась. Вернее, немного огорчилась из-за того, что Адам остается. Но потом составила мне длинный список заказов: носки, как у Каролины, в разноцветную полоску, на резиночке, сапоги выше колен, джинсы «Рэнглер» серого цвета, клешеные и так далее. В свою очередь, Адам сказал, что я могла бы привезти немного хорошего вина, потому что там дешевле, оливковое масло, потому что дешевле, коньяк, потому что там дешевле, граппу, а также сверла — и нацарапал на бумажке непонятные мне знаки, — а также полотнища для диагональной пилы, сорокамиллиметровые, потому что, хотя у нас и есть сороковка, на самом деле они не соответствуют указанным размерам.
Я попросила Адама, чтобы не позволял Тосе возвращаться поздно. Если уж она встречается с Якубом, то он должен ее отвозить домой, и чтобы, не дай Бог, она не ездила одна ночью на электричке. Котлеты — в морозильнике, корм для Бориса под мойкой, кошачий корм — в тумбочке рядом с плитой, хлеб — в хлебнице, консервированный горошек — в буфете. Сказала, что нет сыра, и как они справятся без меня. Надо купить стиральный порошок, стиральную машину не включать на кипячение и не забывать кормить животных. И что Уля к ним заглянет, чтобы узнать, как они тут без меня.
Тося с Адамом сидели перед телевизором и терпеливо все это выслушивали, то и дело вставляя короткое «да» и переглядываясь. Они, похоже, считали меня идиоткой.
Когда я завела речь о том, где хранятся документы на владение домом — мало ли что, — а также страховка на случай наводнения (ближайший водоем — это Висла, в двадцати двух километрах от нас, в Варшаве) и что в кладовке — на всякий пожарный — лежат запасы круп и риса, Тося не выдержала.
— Ты надолго уезжаешь, мама? — невинно поинтересовалась она, но я-то заметила, что вначале дочь покосилась на Адама.
Лишь только примешь какое-нибудь решение и последовательно начнешь его осуществлять, как тебе тут же вставляют палки в колеса. Я пошла к Уле и выложила ей все начистоту, заставив прежде поклясться, что она не обмолвится ни словом моим домашним. И попросила, чтобы она зашла к ним и проверила, как они без меня живут.
— Прости, ты на сколько дней едешь? — невинно спросила Уля. — Ведь уезжая на Кипр, ты не побоялась Тосю оставить одну. Теперь она уже не одна...
Вот именно! Эта Уля ничего не поняла! Пока Тося была одна, я могла быть в ней уверена. А теперь Адам оставался один. И Уля могла бы быть полюбезнее и пригласить его, чтобы он, горемыка, не шлялся одиноко посвету в мое отсутствие. Потому что Тося найдет себе какую-нибудь компанию. А мне бы хотелось, чтобы Адасик не искал себе никакой новой компании.
Остапко заехала за мной утром. Выяснилось, что мы поедем через Вроцлав, потому что у нее там дела. Во Вроцлаве она высадила меня в старой части города, которая оказалась необыкновенно красивой. Я сидела в одиночестве над тарелкой вполне съедобной жратвы, ожидая, пока она решит свои важные вопросы.
Она прибежала, запыхавшись, через три часа. Я успела купить у торговавших на площади мужиков брелки, изготавливаемые глухонемыми: одного металлического мишку, одну Эйфелеву башню и одного маленького рыцаря, — Ты что, сдурела? — Остапко взглянула на мои безделушки с отвращением.
Если бы ей пришлось здесь в одиночестве коротать три часа, она бы тоже кое-что приобрела. Как же иначе я могла объяснить, что вношу свой вклад в развитие их брелочного бизнеса, если они глухие?
Мы сели в машину и поехали. Остапко вела уверенно, даже пила сок за рулем, но разговаривали мы мало, потому что она все время болтала по мобильнику. По-немецки, я в этом языке ну совсем ни бум-бум. Конечно, за исключением Hande hoch2. Но она, как назло, этих слов не произносила. Проехав с комфортом два часа от Вроцлава, мы сделали остановку возле последней в Польше автозаправки. Остапко залила полный бак бензина, и мы отправились в дамскую комнату привести в порядок свои туалеты, потом зашли в продовольственный магазин купить какой-нибудь провизии, потому что неизвестно, сколько придется торчать на границе, затем направились в бар подкрепиться. Сели, поехали. Лес. Огни, шоссе. Вдруг Остапко спросила:
— Ты видела гномов?
Мне стало не по себе. Нельзя нервировать водителя. А водитель тем более не должен выводить из равновесия пассажира, то есть меня. Но самое главное — он не должен нервничать сам.
— Где? — сказала я безмятежно.
— Там были!
— Много?
— Много, я не считала.
Все оказалось куда хуже, чем я предполагала. На шоссе не было ни души, хоть все глаза прогляди. Впереди, на каком-то расстоянии, маячили два красных огонька. И с чего мне, собственно говоря, взбрело на ум с ней ехать?
— Есть хочешь? — спросила я миролюбиво.
— Вот, снова!
— Что снова? — Я старалась не выдать голосом дрожи.
— Ну, гномы! — возмутилась Остапко.
— Соку хочешь? — протянула ей пакетик.
— Ты видела? — нервно воскликнула она. — А теперь видела??
— Конечно, видела. — С сумасшедшими не спорят. Как же я вернусь назад из этого Берлина? Наверное, оттуда ходят какие-нибудь поезда? В кошельке у меня, кроме десяти тысяч, только шестьсот злотых.
— Хороши, правда? — Голос Остапко звучал спокойно.
— Прелесть! — подтвердила я.
— Тебе нравятся? — Остапко отвела взгляд от шоссе и посмотрела на меня с укоризной.
— В общем-то ничего...
— А я их терпеть не могу!
Господи, только бы доехать без неприятностей!
— У тебя есть сигареты? Может, купим, остановимся еще раз?
Я была согласна на все. Только немного дрожали ноги. Лучше бы я поехала с Адамом. Ему не мерещатся гномы.
— Ты что молчишь?
— Я?
Обратно на поезде, и только на поезде, лишь бы добраться до Берлина, все остальное уж как-нибудь образуется.
— О, давай остановимся здесь. — Остапко затормозила. В лучах света дальних фар стали видны олени, Будды, глиняные вазоны и тысячи пластиковых гномов.
— Гномы! — Моя радость не знала границ.
— Так я же тебе говорила, они по всей трассе стоят вдоль шоссе. — Остапко снова посмотрела на меня с упреком.
Мы подъехали к границе. С правой стороны стояли в очереди фуры, слева — легковые машины. Остапко пристроилась посредине.
— Ты что делаешь? — одернула я Еву, потому что к нам уже бегом направлялись какие-то мужчины.
— Я не знаю, где мне встать.
— Как это?
— Я не знаю, какая у меня машина: легковая или грузовая.
Мне стало дурно. Я-то знаю, где сижу — в легковой, большой, шикарной машине марки «Вольво». Но не знаю, где, по ее мнению, сидит Остапко.
— Наверное, все-таки это грузовая, — прошептала Остапко.
Я старалась держать себя в руках.
— Почему эта легковая машина может стать грузовой?
— Потому что здесь есть клетка для перевозки собак, понимаешь?
Господи, помоги!
— Это не твоя машина?
— С чего ты взяла! — Остапко совсем разнервничалась.
Впервые слышу, что не ее.
— Клетки не видно, — сказала я ей тихо.
— Может, она в багажнике?
— Ну, может. — Не хотелось ей перечить.
— Ой, нет. — Остапко решительно зарулила влево. — В этой очереди я стоять не буду. Встану там, где легковые, Ну да. Пусть встает, кончится тем, что нас подстрелят, ведь не напрасно у них оружие. Мы пересекли границу. Никто не стрелял. Я обменяла все деньги на марки. Может, сапоги куплю Тосе или по крайней мере эти полотнища для пилы.
Мы въехали в Германию. Я бросила взгляд на надпись крупными буквами: Ausfahrt. Должно быть, очень приятный городок, только его не видно.
— В это время все спят в Германии? — интересуюсь я деликатно, чтобы не раздражать Остапко.
— С чего это они должны спать? — Остапко не очень расположена к беседам, а потому я попыталась быстро сменить тему:
— Ты будешь сок?
Дорога перед нами ровная, как полотно. И снова надпись: Ausfahrt. Но мы поехали прямо. Прошло еще полчаса. Ausfahrt. Я начала беспокоиться.
— Ты хорошо знаешь дорогу на Берлин?
— Да, а что?
Ничего, это я так просто.
Прошло еще пятнадцать минут, и снова надпись: Ausfahrt. Я приняла отчаянное решение.
— Остановись!
— Зачем?
— Остановись!
Остапко резко затормозила и свернула на обочину.
— Что случилось?
— А то, что мы уже полтора часа ездим по кругу! Когда мы въехали в Германию, то были в километре от Ausfahrt, а теперь до него уже семь километров, — не выдержала я.
Остапко взглянула на меня сочувственно, а потом завела машину.
— Ausfahrt — это съезд, а не название населенного пункта.
Я знаю, дорогой мой папочка, если бы ты был на моем месте, ты бы выучил немецкий...
Во вторник мы колесили по Берлину в поисках какой-то фирмы. Остапко наконец-то нашла по карте дорогу, я издалека полюбовалась Ангелом Мира, станцией метро «Зоопарк», потом два часа ехали в сторону каких-то складов. Затем два часа искали место для парковки.
— У тебя есть деньги? — уточнила Остапко.
А то, конечно. Под предлогом, что негде спрятать деньги,я взяла у Адама контейнер, который носят на шнурке на шее. А между тем в нем почти пять тысяч марок.
Мы спустились вниз по какой-то металлической лестнице. В самом конце — небольшой склад. Там сидел Франц — человек, с которым Остапко занимается бизнесом. Она отдала ему мои деньги, меня на долю секунды охватило беспокойство, но через минуту Остапко к моим пяти добавила свои пять тысяч марок. Они о чем-то по-своему полопотали, Франц пожал мне руку на прощание, а Остапко подмигнула:
— Дело сделано.
Не знаю, что сделано, не пойму, какая связь между этими складами и моими деньгами, но Остапко успокоила меня:
— Не бойся, ты же видела, как изменилась моя жизнь. Он сказал, что через три недели пришлет первую выручку, возможно, это уже будет около четырех тысяч. Радуйся, что у тебя есть я. Он просто хорошо их прокручивает. Я далеко не каждого в это посвящаю.
У меня осталось триста марок. Хватит на сапоги и полотнища для пилы — и все. Собственно, мне незачем начинать волноваться. Все будет хорошо.
К дому Мажены мы подъехали ночью. Улица Поля Робсона оказалась целиком забита машинами. В половине двенадцатого ночи Остапко в отчаянии въехала на тротуар.
— Ты что, не могла этого сделать раньше? — робко спросила я.
— Нет, не могла, потому что забирают машины, неправильно запаркованные.
Мне уже ни о чем не хотелось спрашивать, хотя я абсолютно не поняла, почему их забирали два часа назад, а теперь уже можно парковаться и на тротуаре. Не мое дело. Завтра мы уедем. Походим только по магазинам в центре — и домой. Я сегодня звонила, но никто не ответил. Не знаю, куда подевалась Тося и почему Адама в это время не было дома.
Утром Остапко вынесла из квартиры Мажены бесчисленное количество свертков. Нам пришлось трижды спускаться на лифте.
— Что это?
— Да вот, попросила отвезти родителям, разное там... — неубедительно объяснила Остапко.
Мы вышли из дома Мажены, дико обвешанные свертками, — и прямо на Polizei. За полицейскими виднелась очень красивая машина с подъемником. Abschleppdienst3. Для эвакуации неправильно запаркованных машин. Все объяснения — ясно, что не мои, потому что я по-немецки ни гу-гу, — бесполезны. Двести семьдесят пять марок как в воду канули. У Остапко уже не было ни гроша, я заплатила. Хотя они даже не зацепили тросы, с помощью которых машина Остапко оказалась бы на эвакуаторе. Мне не верилось, что они могли бы это сделать. Но пока нам выписывали штраф, тросы закинули уже на другую машину. Сделано это было в течение шестидесяти секунд. Боже мой, немцы действительно оказались очень организованными людьми. Они выписали нам штраф и, дружелюбно бросив через плечо «tschuus»4, исчезли. Как хорошо, что нет с нами Адасика, — он бы ужасно переживал.
Наша поклажа не влезала в багажник. Мы затолкнули сумки на заднее сиденье. В одиннадцать сборы были закончены. Наконец-то можно было отправляться. Я захлопнула заднюю дверцу и уселась на переднем сиденье. Наконец-то! На любимую родину!
Остапко прислушивалась. Какой-то тихий шум.
— Что это?
— Не знаю. Наверное, мы что-то не то нажали.
Мы замерли. Уловили едва различимый, непрекращающийся скрежет, доносившийся откуда-то сзади. Остапко включила движок, но даже сквозь негромкое урчание мотора слышалось дребезжание. Она выключила двигатель и по очереди нажала на все кнопки.
— Блин, совершенно не знаю эту машину. Я не знаю ее тем паче. Вышла, открыла заднюю дверцу. Наклонилась над сиденьем, оттуда, вероятно, шел этот шум.
— Может, я включила подогрев сидений? — Остапко не переставала удивляться. — Кажется, это машина с передним приводом.
Мы проверили, двигатель находился спереди. Но сзади что-то дребезжало.
— Мы не можем так ехать. Я не пойму, что там такое.
— Боже. — Я начала нервничать. — Сделай что-нибудь! — Я боюсь садиться в машину. А если мы взорвемся? Что в этих свертках?
Остапко пошла назад. Мы вынули с таким трудом втиснутые туда сумки. Горела маленькая красная лампочка сзади возле пепельницы. Надпись «6 В».
— Что это? — поинтересовалась я осторожно.
— Без понятия.
Мы прислушались. Лампочка горела, но уже ничто не дребезжало.
Мы заткнули обратно сумки. Было уже двенадцать часов. Опять зашумело.
— Может, нам подъехать в какой-нибудь автосервис? — У меня дрожали руки. — А если это бомба?
Мы выгрузили сумки. Шум прекратился. На часах — двенадцать тридцать. Мы засунули все обратно. Взмокли, замучились — а сзади опять доносился шум. Остапко вползла по сверткам. Дотянулась до своей сумки, открыла молнию. Извлекла электрическую зубную щетку, которая крутилась как ненормальная. Нажала на кнопочку. Шум стих.
Мы сели в машину и в молчании выехали из Берлина. За двадцать пять марок я в супермаркете купила оливковое масло, две бутылки дешевого белого вина для Адасика и пилинг для тела Тосе.
Надпись крупными буквами Ausfahrt меня не взволновала. Путешествия — хорошая школа. У меня в голове пронеслось, что вот впервые с того момента, как Адасик появился в моей жизни, я отважилась на риск. Сделала что-то для нашего общего блага, собственноручно. Мне не о чем беспокоиться. Препятствия для того и существуют, чтобы их преодолевать. Через три недели поступят первые деньги. Тогда отведем душу. Как знать, может, даже съездим в Берлин за покупками и увидим тот самый Пергамский алтарь, а Тося получит от меня такие сапоги, какие захочет?
А зубная щетка? Я бы не выдержала все это, если бы вовремя не вспомнила, как однажды, давным-давно, вызвала аварийную газовую службу, потому что у меня была утечка газа. Стояла страшная вонь, а Экс как раз куда-то отбыл. Приехали ремонтники в количестве двух симпатичных мужчин. И действительно почувствовали весьма неприятный запах. В течение трех часов они искали место утечки, обнюхивая все углы, и нашли-таки в шкафу мандарин, который туда четыре месяца назад положила трехлетняя Тося. Мандарин стал фиолетовым, и от него шел душок.
Так что и на сей раз все обошлось не самым худшим образом.
Тося, как ни печально, тоже ничуть не расстроилась. Вернее, немного огорчилась из-за того, что Адам остается. Но потом составила мне длинный список заказов: носки, как у Каролины, в разноцветную полоску, на резиночке, сапоги выше колен, джинсы «Рэнглер» серого цвета, клешеные и так далее. В свою очередь, Адам сказал, что я могла бы привезти немного хорошего вина, потому что там дешевле, оливковое масло, потому что дешевле, коньяк, потому что там дешевле, граппу, а также сверла — и нацарапал на бумажке непонятные мне знаки, — а также полотнища для диагональной пилы, сорокамиллиметровые, потому что, хотя у нас и есть сороковка, на самом деле они не соответствуют указанным размерам.
Я попросила Адама, чтобы не позволял Тосе возвращаться поздно. Если уж она встречается с Якубом, то он должен ее отвозить домой, и чтобы, не дай Бог, она не ездила одна ночью на электричке. Котлеты — в морозильнике, корм для Бориса под мойкой, кошачий корм — в тумбочке рядом с плитой, хлеб — в хлебнице, консервированный горошек — в буфете. Сказала, что нет сыра, и как они справятся без меня. Надо купить стиральный порошок, стиральную машину не включать на кипячение и не забывать кормить животных. И что Уля к ним заглянет, чтобы узнать, как они тут без меня.
Тося с Адамом сидели перед телевизором и терпеливо все это выслушивали, то и дело вставляя короткое «да» и переглядываясь. Они, похоже, считали меня идиоткой.
Когда я завела речь о том, где хранятся документы на владение домом — мало ли что, — а также страховка на случай наводнения (ближайший водоем — это Висла, в двадцати двух километрах от нас, в Варшаве) и что в кладовке — на всякий пожарный — лежат запасы круп и риса, Тося не выдержала.
— Ты надолго уезжаешь, мама? — невинно поинтересовалась она, но я-то заметила, что вначале дочь покосилась на Адама.
Лишь только примешь какое-нибудь решение и последовательно начнешь его осуществлять, как тебе тут же вставляют палки в колеса. Я пошла к Уле и выложила ей все начистоту, заставив прежде поклясться, что она не обмолвится ни словом моим домашним. И попросила, чтобы она зашла к ним и проверила, как они без меня живут.
— Прости, ты на сколько дней едешь? — невинно спросила Уля. — Ведь уезжая на Кипр, ты не побоялась Тосю оставить одну. Теперь она уже не одна...
Вот именно! Эта Уля ничего не поняла! Пока Тося была одна, я могла быть в ней уверена. А теперь Адам оставался один. И Уля могла бы быть полюбезнее и пригласить его, чтобы он, горемыка, не шлялся одиноко посвету в мое отсутствие. Потому что Тося найдет себе какую-нибудь компанию. А мне бы хотелось, чтобы Адасик не искал себе никакой новой компании.
Остапко заехала за мной утром. Выяснилось, что мы поедем через Вроцлав, потому что у нее там дела. Во Вроцлаве она высадила меня в старой части города, которая оказалась необыкновенно красивой. Я сидела в одиночестве над тарелкой вполне съедобной жратвы, ожидая, пока она решит свои важные вопросы.
Она прибежала, запыхавшись, через три часа. Я успела купить у торговавших на площади мужиков брелки, изготавливаемые глухонемыми: одного металлического мишку, одну Эйфелеву башню и одного маленького рыцаря, — Ты что, сдурела? — Остапко взглянула на мои безделушки с отвращением.
Если бы ей пришлось здесь в одиночестве коротать три часа, она бы тоже кое-что приобрела. Как же иначе я могла объяснить, что вношу свой вклад в развитие их брелочного бизнеса, если они глухие?
Мы сели в машину и поехали. Остапко вела уверенно, даже пила сок за рулем, но разговаривали мы мало, потому что она все время болтала по мобильнику. По-немецки, я в этом языке ну совсем ни бум-бум. Конечно, за исключением Hande hoch2. Но она, как назло, этих слов не произносила. Проехав с комфортом два часа от Вроцлава, мы сделали остановку возле последней в Польше автозаправки. Остапко залила полный бак бензина, и мы отправились в дамскую комнату привести в порядок свои туалеты, потом зашли в продовольственный магазин купить какой-нибудь провизии, потому что неизвестно, сколько придется торчать на границе, затем направились в бар подкрепиться. Сели, поехали. Лес. Огни, шоссе. Вдруг Остапко спросила:
— Ты видела гномов?
Мне стало не по себе. Нельзя нервировать водителя. А водитель тем более не должен выводить из равновесия пассажира, то есть меня. Но самое главное — он не должен нервничать сам.
— Где? — сказала я безмятежно.
— Там были!
— Много?
— Много, я не считала.
Все оказалось куда хуже, чем я предполагала. На шоссе не было ни души, хоть все глаза прогляди. Впереди, на каком-то расстоянии, маячили два красных огонька. И с чего мне, собственно говоря, взбрело на ум с ней ехать?
— Есть хочешь? — спросила я миролюбиво.
— Вот, снова!
— Что снова? — Я старалась не выдать голосом дрожи.
— Ну, гномы! — возмутилась Остапко.
— Соку хочешь? — протянула ей пакетик.
— Ты видела? — нервно воскликнула она. — А теперь видела??
— Конечно, видела. — С сумасшедшими не спорят. Как же я вернусь назад из этого Берлина? Наверное, оттуда ходят какие-нибудь поезда? В кошельке у меня, кроме десяти тысяч, только шестьсот злотых.
— Хороши, правда? — Голос Остапко звучал спокойно.
— Прелесть! — подтвердила я.
— Тебе нравятся? — Остапко отвела взгляд от шоссе и посмотрела на меня с укоризной.
— В общем-то ничего...
— А я их терпеть не могу!
Господи, только бы доехать без неприятностей!
— У тебя есть сигареты? Может, купим, остановимся еще раз?
Я была согласна на все. Только немного дрожали ноги. Лучше бы я поехала с Адамом. Ему не мерещатся гномы.
— Ты что молчишь?
— Я?
Обратно на поезде, и только на поезде, лишь бы добраться до Берлина, все остальное уж как-нибудь образуется.
— О, давай остановимся здесь. — Остапко затормозила. В лучах света дальних фар стали видны олени, Будды, глиняные вазоны и тысячи пластиковых гномов.
— Гномы! — Моя радость не знала границ.
— Так я же тебе говорила, они по всей трассе стоят вдоль шоссе. — Остапко снова посмотрела на меня с упреком.
Мы подъехали к границе. С правой стороны стояли в очереди фуры, слева — легковые машины. Остапко пристроилась посредине.
— Ты что делаешь? — одернула я Еву, потому что к нам уже бегом направлялись какие-то мужчины.
— Я не знаю, где мне встать.
— Как это?
— Я не знаю, какая у меня машина: легковая или грузовая.
Мне стало дурно. Я-то знаю, где сижу — в легковой, большой, шикарной машине марки «Вольво». Но не знаю, где, по ее мнению, сидит Остапко.
— Наверное, все-таки это грузовая, — прошептала Остапко.
Я старалась держать себя в руках.
— Почему эта легковая машина может стать грузовой?
— Потому что здесь есть клетка для перевозки собак, понимаешь?
Господи, помоги!
— Это не твоя машина?
— С чего ты взяла! — Остапко совсем разнервничалась.
Впервые слышу, что не ее.
— Клетки не видно, — сказала я ей тихо.
— Может, она в багажнике?
— Ну, может. — Не хотелось ей перечить.
— Ой, нет. — Остапко решительно зарулила влево. — В этой очереди я стоять не буду. Встану там, где легковые, Ну да. Пусть встает, кончится тем, что нас подстрелят, ведь не напрасно у них оружие. Мы пересекли границу. Никто не стрелял. Я обменяла все деньги на марки. Может, сапоги куплю Тосе или по крайней мере эти полотнища для пилы.
Мы въехали в Германию. Я бросила взгляд на надпись крупными буквами: Ausfahrt. Должно быть, очень приятный городок, только его не видно.
— В это время все спят в Германии? — интересуюсь я деликатно, чтобы не раздражать Остапко.
— С чего это они должны спать? — Остапко не очень расположена к беседам, а потому я попыталась быстро сменить тему:
— Ты будешь сок?
Дорога перед нами ровная, как полотно. И снова надпись: Ausfahrt. Но мы поехали прямо. Прошло еще полчаса. Ausfahrt. Я начала беспокоиться.
— Ты хорошо знаешь дорогу на Берлин?
— Да, а что?
Ничего, это я так просто.
Прошло еще пятнадцать минут, и снова надпись: Ausfahrt. Я приняла отчаянное решение.
— Остановись!
— Зачем?
— Остановись!
Остапко резко затормозила и свернула на обочину.
— Что случилось?
— А то, что мы уже полтора часа ездим по кругу! Когда мы въехали в Германию, то были в километре от Ausfahrt, а теперь до него уже семь километров, — не выдержала я.
Остапко взглянула на меня сочувственно, а потом завела машину.
— Ausfahrt — это съезд, а не название населенного пункта.
Я знаю, дорогой мой папочка, если бы ты был на моем месте, ты бы выучил немецкий...
Во вторник мы колесили по Берлину в поисках какой-то фирмы. Остапко наконец-то нашла по карте дорогу, я издалека полюбовалась Ангелом Мира, станцией метро «Зоопарк», потом два часа ехали в сторону каких-то складов. Затем два часа искали место для парковки.
— У тебя есть деньги? — уточнила Остапко.
А то, конечно. Под предлогом, что негде спрятать деньги,я взяла у Адама контейнер, который носят на шнурке на шее. А между тем в нем почти пять тысяч марок.
Мы спустились вниз по какой-то металлической лестнице. В самом конце — небольшой склад. Там сидел Франц — человек, с которым Остапко занимается бизнесом. Она отдала ему мои деньги, меня на долю секунды охватило беспокойство, но через минуту Остапко к моим пяти добавила свои пять тысяч марок. Они о чем-то по-своему полопотали, Франц пожал мне руку на прощание, а Остапко подмигнула:
— Дело сделано.
Не знаю, что сделано, не пойму, какая связь между этими складами и моими деньгами, но Остапко успокоила меня:
— Не бойся, ты же видела, как изменилась моя жизнь. Он сказал, что через три недели пришлет первую выручку, возможно, это уже будет около четырех тысяч. Радуйся, что у тебя есть я. Он просто хорошо их прокручивает. Я далеко не каждого в это посвящаю.
У меня осталось триста марок. Хватит на сапоги и полотнища для пилы — и все. Собственно, мне незачем начинать волноваться. Все будет хорошо.
К дому Мажены мы подъехали ночью. Улица Поля Робсона оказалась целиком забита машинами. В половине двенадцатого ночи Остапко в отчаянии въехала на тротуар.
— Ты что, не могла этого сделать раньше? — робко спросила я.
— Нет, не могла, потому что забирают машины, неправильно запаркованные.
Мне уже ни о чем не хотелось спрашивать, хотя я абсолютно не поняла, почему их забирали два часа назад, а теперь уже можно парковаться и на тротуаре. Не мое дело. Завтра мы уедем. Походим только по магазинам в центре — и домой. Я сегодня звонила, но никто не ответил. Не знаю, куда подевалась Тося и почему Адама в это время не было дома.
Утром Остапко вынесла из квартиры Мажены бесчисленное количество свертков. Нам пришлось трижды спускаться на лифте.
— Что это?
— Да вот, попросила отвезти родителям, разное там... — неубедительно объяснила Остапко.
Мы вышли из дома Мажены, дико обвешанные свертками, — и прямо на Polizei. За полицейскими виднелась очень красивая машина с подъемником. Abschleppdienst3. Для эвакуации неправильно запаркованных машин. Все объяснения — ясно, что не мои, потому что я по-немецки ни гу-гу, — бесполезны. Двести семьдесят пять марок как в воду канули. У Остапко уже не было ни гроша, я заплатила. Хотя они даже не зацепили тросы, с помощью которых машина Остапко оказалась бы на эвакуаторе. Мне не верилось, что они могли бы это сделать. Но пока нам выписывали штраф, тросы закинули уже на другую машину. Сделано это было в течение шестидесяти секунд. Боже мой, немцы действительно оказались очень организованными людьми. Они выписали нам штраф и, дружелюбно бросив через плечо «tschuus»4, исчезли. Как хорошо, что нет с нами Адасика, — он бы ужасно переживал.
Наша поклажа не влезала в багажник. Мы затолкнули сумки на заднее сиденье. В одиннадцать сборы были закончены. Наконец-то можно было отправляться. Я захлопнула заднюю дверцу и уселась на переднем сиденье. Наконец-то! На любимую родину!
Остапко прислушивалась. Какой-то тихий шум.
— Что это?
— Не знаю. Наверное, мы что-то не то нажали.
Мы замерли. Уловили едва различимый, непрекращающийся скрежет, доносившийся откуда-то сзади. Остапко включила движок, но даже сквозь негромкое урчание мотора слышалось дребезжание. Она выключила двигатель и по очереди нажала на все кнопки.
— Блин, совершенно не знаю эту машину. Я не знаю ее тем паче. Вышла, открыла заднюю дверцу. Наклонилась над сиденьем, оттуда, вероятно, шел этот шум.
— Может, я включила подогрев сидений? — Остапко не переставала удивляться. — Кажется, это машина с передним приводом.
Мы проверили, двигатель находился спереди. Но сзади что-то дребезжало.
— Мы не можем так ехать. Я не пойму, что там такое.
— Боже. — Я начала нервничать. — Сделай что-нибудь! — Я боюсь садиться в машину. А если мы взорвемся? Что в этих свертках?
Остапко пошла назад. Мы вынули с таким трудом втиснутые туда сумки. Горела маленькая красная лампочка сзади возле пепельницы. Надпись «6 В».
— Что это? — поинтересовалась я осторожно.
— Без понятия.
Мы прислушались. Лампочка горела, но уже ничто не дребезжало.
Мы заткнули обратно сумки. Было уже двенадцать часов. Опять зашумело.
— Может, нам подъехать в какой-нибудь автосервис? — У меня дрожали руки. — А если это бомба?
Мы выгрузили сумки. Шум прекратился. На часах — двенадцать тридцать. Мы засунули все обратно. Взмокли, замучились — а сзади опять доносился шум. Остапко вползла по сверткам. Дотянулась до своей сумки, открыла молнию. Извлекла электрическую зубную щетку, которая крутилась как ненормальная. Нажала на кнопочку. Шум стих.
Мы сели в машину и в молчании выехали из Берлина. За двадцать пять марок я в супермаркете купила оливковое масло, две бутылки дешевого белого вина для Адасика и пилинг для тела Тосе.
Надпись крупными буквами Ausfahrt меня не взволновала. Путешествия — хорошая школа. У меня в голове пронеслось, что вот впервые с того момента, как Адасик появился в моей жизни, я отважилась на риск. Сделала что-то для нашего общего блага, собственноручно. Мне не о чем беспокоиться. Препятствия для того и существуют, чтобы их преодолевать. Через три недели поступят первые деньги. Тогда отведем душу. Как знать, может, даже съездим в Берлин за покупками и увидим тот самый Пергамский алтарь, а Тося получит от меня такие сапоги, какие захочет?
А зубная щетка? Я бы не выдержала все это, если бы вовремя не вспомнила, как однажды, давным-давно, вызвала аварийную газовую службу, потому что у меня была утечка газа. Стояла страшная вонь, а Экс как раз куда-то отбыл. Приехали ремонтники в количестве двух симпатичных мужчин. И действительно почувствовали весьма неприятный запах. В течение трех часов они искали место утечки, обнюхивая все углы, и нашли-таки в шкафу мандарин, который туда четыре месяца назад положила трехлетняя Тося. Мандарин стал фиолетовым, и от него шел душок.
Так что и на сей раз все обошлось не самым худшим образом.
Я вернулась
Ох, до чего приятно очутиться дома! Тосю слегка разочаровал крем, зато Адасик меня поцеловал и даже словом не обмолвился о полотнищах для пилы. К сожалению, они отлично без меня со всем справились. В квартире чистота, животные накормлены, Борис не отходил от меня ни на шаг, а я гадала, что будет сегодня ночью, потому что в наши планы с Адамом не входило спать вместе с собакой. Тося подозрительно поинтересовалась, почему я не купила ей сапоги. Я пообещала, что очень скоро у нее будут потрясные сапоги, и даже не одна пара!
Я и не заметила, как наступил июнь. Жарища, как на Гавайях. У Тоси в следующем году выпускные экзамены, а итоговые оценки за этот оставляли желать много лучшего.
Позвонила моя мама и сообщила, что Тосины оценки оставляют желать много лучшего, и тут же вспомнила, что и моя успеваемость за год до выпуска тоже была далеко не безупречной.
Позвонил мой отец и сказал, что он, конечно, так и предполагал, что у Тоси будут такие отметки, потому что она идет по моим стопам, и что будь он на моем месте, то приложил бы все усилия...
А я для себя решила, что у Тоси к окончанию школы все будет не так плохо. До выпускных экзаменов еще целый год, времени достаточно, чтобы чему-нибудь научиться. Не пойму, почему моего ребенка не хотят оставить в покое.
Сегодня я вернулась домой раньше обычного. В редакции увольнения, потому что проводится реорганизация. Третья за этот год. Удивительно, что шеф не сменяется. Хорошо, что в моей жизни есть хотя бы один постоянный мужчина, пусть даже это всего лишь главный редактор. По дороге домой я купила творог, укроп и редиску и решила преобразиться в домашнюю клушу. Все вместе проведем приятный вечер за игрой в скрабл. Сегодня к нам должен приехать Шимон, а завтра Адам забирает его и Тосю в Наленчув. Я собиралась остаться дома и наконец-то отдохнуть после нервотрепки, связанной с окончанием учебного года (это же надо: когда я заканчивала школу, надеялась, что больше никогда и ни под каким видом мне не придется иметь с ней ничего общего!), с реорганизацией в редакции и состоянием дел с Остапко, которая, кстати, должна была позвонить еще на прошлой неделе, но не позвонила. Посплетничаю с Улей или, как знать, устрою дамскую вечеринку? Можно было бы пригласить Реню и Маньку. Нет ничего лучше женских посиделок. Все-таки с мужчиной жизнь совсем другая. Та же Ренька, к примеру, забежит и всегда что-нибудь интересное расскажет, вроде:
— Ты должна ухаживать за кожей лица, это наше сокровище, поверь мне: если начнешь следить за кожей прямо сейчас, сумеешь перехитрить время! — И извлечет из сумки какой-нибудь гениальный крем.
Адам же никогда ни слова не скажет о том, как можно перехитрить время, и ничего не знает о кремах. Женщине необходимы другие женщины наряду с мужчинами.
Когда я сегодня вернулась домой, ни одна собака не выползла мне навстречу. Борис не ползает. Остальных как ветром сдуло, неизвестно в каком направлении. Ни записочки, ни весточки — абсолютно ничего. Я принялась готовить творожную массу с укропом. Надо сказать, что это блюдо ни для кого из моих знакомых никакой не высший пилотаж, кроме меня. У меня с ним вечные проблемы. Тося любит творожную массу с укропом, но чтобы в ней не было укропа, а был базилик и немножко чеснока. Про свежий базилик я забыла. Адам любит творожную массу с укропом, но при условии, что, кроме того, в ней будет чуть-чуть редиски и огурец, о котором я позабыла, и не будет чеснока. Шимону без разницы, но лучше всего, чтобы был один укроп, потому что он не любит творога. И я склонилась в кухне над тремя мисками, прикидывая, каким образом другие женщины удовлетворяют желания одновременно всех членов семьи. Интересно, если бы моя семья в таком составе существовала с самого начала, то есть если бы Тосиным отцом был Адам, а Шимон тоже был бы нашим ребенком, стояла бы тогда передо мной только одна миска, в которую я бы спокойно покрошила укроп, а потом добавила творог и сметану? И не переживала бы из-за того, кому что нравится?
В этой позе над мисками застала меня Реня, которая завернула по пути, увидев меня через окно кухни. Я тут же поделилась с ней своими сомнениями, на что соседка дала короткую отповедь:
— Какая же ты идиотка! Если бы ты стала женой Адама, сейчас бы уже ею не была, потому что развелась бы с ним. А кроме того, Шимона родила бы в семнадцать лет. А такой дурой ты раньше не была! И безусловно, тебе надо заняться собой, потому что мужчины любят перемены!
От слов Рени у меня порой кружится голова. Мы с ней попили чаю — она объяснила, что все не так просто, нет-нет, скорее сложно и тяжело, и даже очень, затем села в свой джип, и только покрышки взвизгнули.
Ну а я пошла к Уле за сушеным базиликом. Может, Тося не разберет. Уля стояла над худосочной куриной грудкой и раздумывала, как приготовить из нее обед для четверых. Кшисика не было дома, они уехали поиграть в теннис с Адамом. Мне захотелось поплакаться на жизнь, что никто мне не предложил поиграть в теннис, но я вовремя спохватилась — ведь меня не было дома. Тося с дочерьми Ули, Агатой и Исей, отправились в бассейн и должны были вернуться еще час назад. Уля, похоже, была больше расстроена тем, что не удается размножить куриную грудку, чем отсутствием девочек. Я ей посоветовала очень мелко порезать эту грудку, открыть зеленый горошек, на сковородку к мясу и горошку добавить три-четыре морковки. Затем хорошо обжаренную куриную грудку с овощами залить сметаной и соевым соусом и какой-нибудь острой приправой, добавить рис, и еды, вне всякого сомнения, должно хватить на шестерых взрослых человек. Уля просияла, мы быстро пожарили грудку, и действительно, даже после того как мы съели две порции, осталось еще на восьмерых. Потом Уля дала мне базилик, и я вернулась к своей творожной массе с укропом.
Через окно я поглядывала на кустики вдоль дорожки, ведущей к калитке: маленький барбарис наконец-то начал расти после подкормки в течение двух сезонов, газон стал похожим на английский (газонокосилка плюс Адасик), а дикий виноград добрался до крыши сарая и, возможно, в следующем году его прикроет. Сарай бесформенный и безобразный. Если мои дела пойдут хорошо, надо будет построить новый. О, Уля решила вывести Дашу в поле. Сейчас они на этапе приучения своей собаки к отправлению естественных потребностей не в саду, где три недели назад Кшись посеял траву. Прошлогодняя взошла у них кругами. К сожалению, это никак не связано с НЛО, что, без сомнения, могло бы стать достопримечательностью нашей деревни, — просто ростки поедают личинки жучка.
Я и не заметила, как наступил июнь. Жарища, как на Гавайях. У Тоси в следующем году выпускные экзамены, а итоговые оценки за этот оставляли желать много лучшего.
Позвонила моя мама и сообщила, что Тосины оценки оставляют желать много лучшего, и тут же вспомнила, что и моя успеваемость за год до выпуска тоже была далеко не безупречной.
Позвонил мой отец и сказал, что он, конечно, так и предполагал, что у Тоси будут такие отметки, потому что она идет по моим стопам, и что будь он на моем месте, то приложил бы все усилия...
А я для себя решила, что у Тоси к окончанию школы все будет не так плохо. До выпускных экзаменов еще целый год, времени достаточно, чтобы чему-нибудь научиться. Не пойму, почему моего ребенка не хотят оставить в покое.
Сегодня я вернулась домой раньше обычного. В редакции увольнения, потому что проводится реорганизация. Третья за этот год. Удивительно, что шеф не сменяется. Хорошо, что в моей жизни есть хотя бы один постоянный мужчина, пусть даже это всего лишь главный редактор. По дороге домой я купила творог, укроп и редиску и решила преобразиться в домашнюю клушу. Все вместе проведем приятный вечер за игрой в скрабл. Сегодня к нам должен приехать Шимон, а завтра Адам забирает его и Тосю в Наленчув. Я собиралась остаться дома и наконец-то отдохнуть после нервотрепки, связанной с окончанием учебного года (это же надо: когда я заканчивала школу, надеялась, что больше никогда и ни под каким видом мне не придется иметь с ней ничего общего!), с реорганизацией в редакции и состоянием дел с Остапко, которая, кстати, должна была позвонить еще на прошлой неделе, но не позвонила. Посплетничаю с Улей или, как знать, устрою дамскую вечеринку? Можно было бы пригласить Реню и Маньку. Нет ничего лучше женских посиделок. Все-таки с мужчиной жизнь совсем другая. Та же Ренька, к примеру, забежит и всегда что-нибудь интересное расскажет, вроде:
— Ты должна ухаживать за кожей лица, это наше сокровище, поверь мне: если начнешь следить за кожей прямо сейчас, сумеешь перехитрить время! — И извлечет из сумки какой-нибудь гениальный крем.
Адам же никогда ни слова не скажет о том, как можно перехитрить время, и ничего не знает о кремах. Женщине необходимы другие женщины наряду с мужчинами.
Когда я сегодня вернулась домой, ни одна собака не выползла мне навстречу. Борис не ползает. Остальных как ветром сдуло, неизвестно в каком направлении. Ни записочки, ни весточки — абсолютно ничего. Я принялась готовить творожную массу с укропом. Надо сказать, что это блюдо ни для кого из моих знакомых никакой не высший пилотаж, кроме меня. У меня с ним вечные проблемы. Тося любит творожную массу с укропом, но чтобы в ней не было укропа, а был базилик и немножко чеснока. Про свежий базилик я забыла. Адам любит творожную массу с укропом, но при условии, что, кроме того, в ней будет чуть-чуть редиски и огурец, о котором я позабыла, и не будет чеснока. Шимону без разницы, но лучше всего, чтобы был один укроп, потому что он не любит творога. И я склонилась в кухне над тремя мисками, прикидывая, каким образом другие женщины удовлетворяют желания одновременно всех членов семьи. Интересно, если бы моя семья в таком составе существовала с самого начала, то есть если бы Тосиным отцом был Адам, а Шимон тоже был бы нашим ребенком, стояла бы тогда передо мной только одна миска, в которую я бы спокойно покрошила укроп, а потом добавила творог и сметану? И не переживала бы из-за того, кому что нравится?
В этой позе над мисками застала меня Реня, которая завернула по пути, увидев меня через окно кухни. Я тут же поделилась с ней своими сомнениями, на что соседка дала короткую отповедь:
— Какая же ты идиотка! Если бы ты стала женой Адама, сейчас бы уже ею не была, потому что развелась бы с ним. А кроме того, Шимона родила бы в семнадцать лет. А такой дурой ты раньше не была! И безусловно, тебе надо заняться собой, потому что мужчины любят перемены!
От слов Рени у меня порой кружится голова. Мы с ней попили чаю — она объяснила, что все не так просто, нет-нет, скорее сложно и тяжело, и даже очень, затем села в свой джип, и только покрышки взвизгнули.
Ну а я пошла к Уле за сушеным базиликом. Может, Тося не разберет. Уля стояла над худосочной куриной грудкой и раздумывала, как приготовить из нее обед для четверых. Кшисика не было дома, они уехали поиграть в теннис с Адамом. Мне захотелось поплакаться на жизнь, что никто мне не предложил поиграть в теннис, но я вовремя спохватилась — ведь меня не было дома. Тося с дочерьми Ули, Агатой и Исей, отправились в бассейн и должны были вернуться еще час назад. Уля, похоже, была больше расстроена тем, что не удается размножить куриную грудку, чем отсутствием девочек. Я ей посоветовала очень мелко порезать эту грудку, открыть зеленый горошек, на сковородку к мясу и горошку добавить три-четыре морковки. Затем хорошо обжаренную куриную грудку с овощами залить сметаной и соевым соусом и какой-нибудь острой приправой, добавить рис, и еды, вне всякого сомнения, должно хватить на шестерых взрослых человек. Уля просияла, мы быстро пожарили грудку, и действительно, даже после того как мы съели две порции, осталось еще на восьмерых. Потом Уля дала мне базилик, и я вернулась к своей творожной массе с укропом.
Через окно я поглядывала на кустики вдоль дорожки, ведущей к калитке: маленький барбарис наконец-то начал расти после подкормки в течение двух сезонов, газон стал похожим на английский (газонокосилка плюс Адасик), а дикий виноград добрался до крыши сарая и, возможно, в следующем году его прикроет. Сарай бесформенный и безобразный. Если мои дела пойдут хорошо, надо будет построить новый. О, Уля решила вывести Дашу в поле. Сейчас они на этапе приучения своей собаки к отправлению естественных потребностей не в саду, где три недели назад Кшись посеял траву. Прошлогодняя взошла у них кругами. К сожалению, это никак не связано с НЛО, что, без сомнения, могло бы стать достопримечательностью нашей деревни, — просто ростки поедают личинки жучка.