Страница:
Громова Ариадна
Двойной лик грядущего (Заметки о современной утопии)
Ариадна Громова
ДВОЙНОЙ ЛИК ГРЯДУЩЕГО
(Заметки о современной утопии)
I
Современная утопия - термин, конечно, весьма условный и даже вряд ли правомерный. За неимением иного уговоримся пока называть так весьма разнородные по содержанию и форме произведения, в которых наши современники пытаются сконструировать облик близкого или отдаленного будущего. Эти предвидения будущего в наши дни отошли так далеко от утопии прошлого, что, в сущности, трудно даже говорить о какой-то преемственности жанра. Слишком многое изменилось в картине мира, в объеме и характере познаний, в психике людей за четыре с половиной века, отделяющих нас от "Утопии" Томаса Мора; да, впрочем, и от великих утопистов XIX века Сен-Симона, Фурье - Оуэна нас отделяет практически почти такое же, безмерно громадное расстояние. Утопия в наши дни решительно отошла от философов к поэтам, стала романом, драмой, рассказом, поэмой - чем угодно, но не социально-философским трактатом, каким она была раньше. Возможно, философы нашей эпохи хуже владеют стилем, чем мудрецы прошлых времен; но вернее, это объясняется тем общим процессом все более четкой специализации, который все заметней отграничивает круг деятельности философов и социологов от искусства. Зато художественная литература нашего времени просто немыслима без картин будущего, без предвидений, без постоянного, тревожного или радостного, пристального взгляда в завтрашний день, чей рассвет уже брезжит над настоящим. Утопия - будем все-таки, как уговорились, называть произведения такого рода утопией - в наши дни необычайно расцвела и в количественном и в качественном отношении. Существуют очень веские причины, обусловившие этот расцвет утопий всякого рода. Никогда еще человечество не проявляло такого острого интереса к будущему, как в наши дни. И это понятно: темпы социального и технического прогресса невероятно возросли, горизонты расширились, яснее проступили впереди и сверкающие вершины, и гибельные пропасти. Никогда еще не приходилось людям практически и экстренно решать проблему - быть или не быть человечеству? А сейчас этот вопрос прочно стоит на повестке дня и его не обойдешь. Вопрос самый насущный, самый острый, самый животрепещущий. Для многих он заслоняет все иные - и это вполне понятно: пока этот вопрос не будет решен, все остальное повисает в воздухе. И все же за этим вопросом встает другой, гораздо более сложный: каким быть человечеству? И этот вопрос тоже не снимешь с повестки дня сегодняшнего, нашего с вами дня, который во многом предопределен вчерашним и, в свою очередь, предопределяет собой завтрашний. Каким должно быть и каким может быть человечество в будущем? А значит, каково оно сейчас, в наши дни, что в нем принадлежит прошлому, что - будущему? Что надо беречь и развивать, от чего надо избавляться с презрительной усмешкой или с беспощадной ненавистью? Как понимать сейчас древнее изречение: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо"? Что именно следует считать человеческим, и кого считать человеком? Освенцим и Хиросима - тоже ведь дела рук человеческих, и ответственность за эти страшные дела несут очень многие и очень разные по складу ума и характеру деятельности люди. И угрозу термоядерной катастрофы создали сами люди, и только они сами могут отвратить эту угрозу своими разумными, активными, согласованными действиями. "Эту угрозу породила наука, - сказал Альберт Эйнштейн об опасности термоядерной войны, - но подлинный ключ к решению стоящей перед нами проблемы - в умах и сердцах людей. Нет такой машины, с помощью которой мы могли бы воздействовать на чужие сердца. Для этого нужно, чтобы наши собственные сердца стали иными и чтобы мы смело высказывали свои взгляды. Лишь с ясным умом и чистым сердцем мы сможем набраться мужества, чтобы преодолеть тот страх, который тяготеет над человечеством". Разум, воля, совесть как факторы, воздействующие на поведение человека и человечества, приобретают сейчас новое, необычайно важное значение. Не случаен поэтому тот обостренный интерес к вопросам социалистической морали, к проблеме личной ответственности за общее дело, не случайны те споры о любви и дружбе, о благородстве, чести, чувстве долга, которые постоянно ведутся в нашей стране. Для общества, стоящего на пороге коммунизма и вместе с тем ясно видящего опасность, нависшую над миром, это - одна из важнейших проблем. В другой тональности, большей частью с оттенком трагизма, безысходности, но не менее остро звучит эта проблема в литературе и искусстве капиталистических стран. В разных аспектах, на различном материале постоянно ставят эту проблему художники, напряженно думающие о судьбах человека и человечества. Вспомним хотя бы такие несходные по материалу и авторской манере вещи, как романы "Тихий американец" Грема Грина и "Над пропастью во ржи" Дж. Д. Селинджера, или фильмы "Хиросима, моя любовь" Алена Ренэ, "Вест-Сайдская история" Роберта Уайза, "Нюренбергский процесс" Стенли Крамера. Можно, пожалуй, подумать, что разговор слишком далеко отошел от темы, обозначенной в подзаголовке статьи - ведь вышепоименованные романы и фильмы говорят только о настоящем. Да, конечно. Но, думая о будущем, неизбежно выводишь его из своих представлений и суждений о настоящем. И в наше время все более заметно сближаются, все чаще перекрещиваются пути реалистической прозы и фантастической утопии. Ибо что такое истинно современная "большая" литература без глубокой философичности, без умения видеть жизнь в ее сложных причинных связях, в противоречиях, в непрестанном движении; без умения осмысливать и сопоставлять события громадного масштаба, видеть перспективу развития мира? Границы мира, в котором мы живем, стремительно раздвигаются, открывая и неизмеримые просторы космоса, и тайны микромира; темпы движения все убыстряются. Те, кто не ощущает, не постигает этого, теряют право и возможность судить о жизни и вести за собой читателя. Отсюда - настойчивые поиски новых форм в литературе и искусстве, новых форм, призванных передавать новый, сложный и изменчивый облик действительности. Да, многие из путей этих поисков ошибочны, они ведут в тупик, к распаду картины мира на световые пятна, на разрозненные контуры, к распаду психики на поток ощущений, равнозначных, стремительно сменяющихся, неуловимых. Но основной стимул всех поисков, и удачных и неудачных, понятен: новое содержание требует новой формы. Утопия как предвидение будущего, исходящее из анализа настоящего, как проекция настоящего на будущее, дающая возможность лучше и вернее увидеть тенденции развития мира, - современная утопия во всем своем разнообразии и является одним из вариантов новой формы, помогающей выразить представления художника о современной нам действительности. И, кстати, заметим, поэтому утопия в наши дни вовсе не является исключительным достоянием научной фантастики (хотя, разумеется, фантасты задают тон в создании утопии). Картины будущего, как и вообще элементы фантастики, часто встречаются у самых различных писателей, творчество которых даже с большой натяжкой нельзя зачислить по ведомству научной фантастики - например, у Ф. Дюренматта или Э. Ионеско.
II
Исследователи далеких будущих времен, изучая крайне обширную и разнообразную литературу нашей эпохи, посвященную предвидению будущего, вероятно, будут поражены - до чего противоречивый, двойственный облик грядущего встает из этой гигантской груды книг. Впрочем, они вспомнят, каким трагически противоречивым был мир в наши дни, и поймут, что в наших представлениях о будущем неизбежно отражалась эта противоречивость окружавшей нас действительности и что колорит картины будущего, которую рисовал художник, целиком зависел от той позиции, какую занимал этот художник по отношению к настоящему. Это обстоятельство, кстати, тоже мешает говорить о прочных традициях жанра утопии, о его естественном и непрерывном развитии от Томаса Мора до наших дней. В современных предвидениях будущего очень часто, даже в большинстве случаев, вовсе не рисуется идеальный, светлый, пусть и недостижимый реально мир; наоборот, перед мысленным взором многих буржуазных художников неотвязно стоят зловещие картины гибели всего живого на планете или не менее зловещие образы "упорядоченного", полностью порабощенного, механизированного мира - мира, каким он не должен, не смеет и все же может стать при известных условиях. Эти мрачные, трагические предвидения, порожденные реальными противоречиями нашей эпохи, очень трудно называть мирным и светлым именем утопии. И потому, что они рисуют, так сказать, "антиидеал", и потому, что опасения их авторов, увы, вполне понятны, - ведь человечество сейчас и борется за то, чтоб эти опасения не оправдались. И если уж говорить о подлинных истоках современной утопии, то надо отметить, что истоки эти находятся довольно близко от нашей эпохи - в последней четверти XIX века. Следует вспомнить в этой связи роман американца Эдуарда Беллами "Взгляд назад" (1888) и английский ответ на него - "Вести ниоткуда" Уильяма Морриса (1890), эту философскую полемику марксиста против наивного, мещанского понимания социализма. Поэтическое описание "царства свободы" у марксиста Морриса (родственное знаменитым "снам" в романе Чернышевского "Что делать?") - это еще утопия в прежнем понимании слова: счастливый мир, который пока можно увидеть лишь во сне. "...Я все время сознавал, что наблюдаю новую жизнь со стороны и что я все так же опутан предрассудками, заботами и недоверчивостью своего времени, времени сомнений и борьбы", - говорит герой. И счастливые люди будущего отвечают ему: "Ты настолько принадлежишь несчастному прошлому, что даже наше счастье было бы тебе в тягость... Ступай обратно и будь счастлив тем, что, увидев нас, ты можешь внести немного надежды в свою борьбу". И вместе с тем "Вести ниоткуда" - это мостик, хоть и очень шаткий, к тому, что делает современная фантастика. Роман Беллами тоже неполностью противоречит утопиям прежних времен: ведь, в представлении автора, мир, нарисованный им, является идеальным, автор воплощает свою мечту. Другое дело, что мечта эта вызвала неодобрение уже у более передовых современников Беллами, а тем более не восхищает нас. Но ведь с нашей точки зрения, например, и "Город Солнца" Томазо Кампанеллы весьма далек от идеала. Хорошо, нечего сказать, мир, в котором сохраняются войны, постоянные армии, рабовладение (по отношению к военнопленным), казни (только нет официальных палачей, а есть коллективная, "демократическая" форма казни: весь народ побивает преступника камнями)! Так что расхождение между авторской и нашей оценкой явлений не мешает зачислить роман Беллами по рангу "традиционных" утопий. А вместе с тем в этом романе содержатся в зародыше многие идеи современной американской фантастики. И слияние всех трестов в один (образ гигантской монополии, возникающей в наше время!), и высокое развитие техники, и явно отстающее от него развитие человеческой личности - все это черты, предвещающие многие и многие современные произведения. Еще резче сказываются эти черты в интересной по замыслу, хоть и плохо написанной серии романов Альбера Робида "Двадцатый век". Хоть у Робида отчетливо звучит юмористическая, пародийная нота, но по сути дела он считает, что техника задавит человека, что он станет придатком к машине. Даже социальный оптимизм Жюля Верна в последний период окрашивается явственно звучащими нотами тре-воти за судьбу человечества. Рядом с идеальным городом Франсевиллем в романе "Пятьсот миллионов бегумы" (1879) возникает зловещий Штальштадт герра Шульце, чьи идеи так родственны идеям гитлеровского райха. Та же тревожная нота звучит и в его романах "Плавучий остров" (1895), "Флаг родины" (1896), "Вечный Адам" (опубликован посмертно). И уже не предвестниками утопии нашей эры, а первыми ее шагами являются романы Герберта Уэллса, в первую очередь "Машина времени (1895), "Когда Спящий проснется" (1899), "Война в воздухе" (1908), "Мир будет свободным" (1914). В них уже заложены основные отличия современной утопии от утопий прежних веков. Ведущие противоречия нашей эпохи в то время начали обозначаться с ясностью, достаточной для зоркого и проницательного художника. В этих романах и теоретических работах Г. Уэллс еще до начала первой мировой войны высказал свою тревогу за судьбы человечества, если оно пойдет по неправильному пути. Страшный мир морлоков и элоев в "Машине времени" - это противоречия капиталистического мира, доведенные до своих логических крайностей. "Когда Спящий проснется" - то же, но в более близком к нам времени, и с выходом социальным взрывом, революцией, которая была бы уже невозможна для выродившихся морлоков, но вполне естественна для порабощенных, измученных людей. Хотя диктатор Острог и убежден, что дни демократии навсегда миновали, что прошли времена, когда народ мог делать революцию, но его рассуждения о правящей расе господ, о сверхчеловеке, который имеет право на власть (как часто слышали мы эти слова позднее, в жизни, какое ужасное применение нашла эта ницшеанская теория в практике фашизма!) - эти рассуждения опровергаются ходом событий, победоносной революцией, которая сметает Острога. "Война в воздухе" и "Мир будет свободным" - предвещание гибели существующего строя в разрушительной войне (предсказана даже атомная война - одна из коронных тем современной буржуазной фантастики!). Идеи технократии, вспослед-ствии воплощенные, например, в сценарии "Облик грядущего" (1935), тоже высказаны уже в самых первых трактатах Г. Уэллса "Предвиденья о воздействии прогресса науки и техники на человеческую жизнь и мысль" (1901) и "Современная утопия" (1905). Г. Уэллс был, конечно, не одинок. Наиболее передовые люди буржуазного общества в то время уже предвидели неизбежную гибель своего мира. Правда, в "Острове пингвинов" (1908) Анатоля Франса картина анархической революции и разрушения цивилизации завершается новым возрождением все того же буржуазного общества, тех же гигантских городов-муравейников, тем же порабощением миллионов тружеников. Те же идеи высказаны в "Алой чуме" (1913) Джека Лондона: "Снова изобретут порох, - говорит старик, переживший гибель своей цивилизации. - Это неизбежно: история повторяется. Люди будут плодиться и воевать. С помощью пороха они начнут убивать миллионы себе подобных, и только так, из огня и крови, когда-нибудь в далеком будущем возникнет новая цивилизация. Но что толку? Как погибла прежняя цивилизация, так погибнет и будущая". Но в "Железной пяте" (1908) Джек Лондон дает другой вариант решения: революция, героизм и самоотвержение трудящихся, которые идут на штурм твердынь правящего класса и после жестокой и упорной борьбы добиваются победы. В те же годы наш соотечественник Валерий Брюсов, предвидя и приветствуя гибель капиталистического общества, писал:
Борьба, как ярый вихрь, промчится по вселенной, И в бешенстве сметет, как травы, города. И будут волки выть над опустелой Сеной, И стены Тауэра исчезнут без следа.
...В руинах, звавшихся парламентской палатой, Как будет радостен детей свободных крик, Как будет весело дробить останки статуй И складывать костры из бесконечных книг!
Предвиденья будущего у Валерия Брюсова не складываются в цельную, ясную картину; они двойственны и противоречивы по тем же причинам, что и у других утопистов, принадлежащих к его эпохе и его классу. Революция неизбежна, но конечные цели ее плохо понятны поэту и зачастую вызывают сомнение; "позорно-мелочный, неправый, некрасивый" строй капитализма обречен, его надо уничтожать целиком (в этом смысле Валерий Брюсов, как отметил в 1905 году В. И. Ленин, стоит на крайних левых, анархических позициях), но, во-первых, по мнению Брюсова, вместе со старым миром должна погибнуть и вся его культура (отсюда - знаменитое обращение поэта к "грядущим гуннам": "Но вас, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном!"); во-вторых, при таком всеобщем разрушении, кто знает, как пойдет дальше развитие человечества? Поэт верит, что когда-то, в далекие века воцарятся свобода и счастье, но каким путем дойдет до этого человечество, он не видит (речь идет, разумеется, о дооктябрьском творчестве Брюсова). Ив драме "Земля" (1904) Брюсов рисует картину в духе Уэллса - мир зашедшей в тупик высокой цивилизации, вырождающийся, теряющий знания, волю, даже самое желание жить. Финал драмы - бунт молодежи, которая силой открывает стеклянный купол, отгородивший человечество от вольного воздуха и солнечного света. Поток яркого света хлынул в галереи и залы гигантского Города. Что принесет с собой ослепительное Солнце, вставшее в зените? Смерть, как уверяли жрецы, или освобождение, в которое верят бунтари? Г. Уэллс прожил дольше всех своих современников-утопистов. Он пережил, вслед за первой, и вторую мировую войну, он видел предсказанное им возникновение фашизма и атомные взрывы. И его сценарий "Облик грядущего" (1935) - это совсем современное по духу произведение, хотя вместе с тем оно представляет собой логическое развитие взглядов писателя, высказанных им еще на рубеже XIX и XX веков. Старый мир погибает в разрушительной войне. Но человечество непомерно дорого заплатило за это: оно отброшено ко временам средневековья. Кто может спасти полуодичавшее общество? Ученые, инженеры, Летчики Кэбэла, говорит Уэллс. Кто такой Кэбэл? Сам он отвечает на этот вопрос: "Pax Mundi" (Миру - мир (лат.)) - "Крылья над Миром". На более привычном для нас языке Летчики, которые снова поднимают мир на уровень цивилизации, гораздо более совершенной, сильной, гармоничной, - это технократы, осуществляющие власть технической интеллигенции над миром. Летчики Кэбэла вовсе не кровожадны; даже бандитов они не уничтожают, а берут в плен, видимо, с тем, чтобы перевоспитать. Но к невежеству они относятся с презрением аристократов духа:. "Новый мир со старым мусором! Наша работа только начинается, - говорит Кэбэл, разглядывая людей, усыпленных на сутки "умиротворяющим газом". И его товарищи - Летчики добавляют: "Что ж, мы им дали наконец понюхать цивилизации!.. Когда дети капризничают, нет ничего лучше, как уложить их спать!". Последний диктатор Земли Босс кричит: "Стреляйте! Мы еще мало расстреливали. Мы щадили их. О, эти интеллигенты! Эти изобретатели! Эти эксперты! Теперь они добрались до нас! Мир будет принадлежать либо нам, либо им. Какое значение они имели, когда их было несколько сотен? Мы проявили слабость - слабость... Перебейте их всех!" Что и говорить, Летчики - не чета грубому и вульгарному Боссу. Умные, энергичные, идеально дисциплинированные, в своих облегающих черных костюмах и сверкающих шлемах противогазов, они завладевают разрушенным и обнищавшим миром со спокойной уверенностью, что несут человечеству подлинное счастье и процветание. Конечно, они в общем правы. Новый мир, созданный их титаническими усилиями, прекрасен. Но так ли уж неправы те, кто восстает против этого прекрасного нового мира? Уэллс не сочувствует этим бунтарям; речи их вождя, поэта Теотокопулоса, проникнуты извечной неприязнью, которую лень питает к неукротимой энергии, чувственное прозябание - к разумной и деятельной жизни, косность - к прогрессу. "Эти люди, столь любезно управляющие за нас миром, заявляют, что они дают нам волю поступать, как нам угодно... Я говорю вам, что их изыскания и наука не больше, не меньше, как дух самозаклания, вернувшийся на землю в новом образе... Зачем нам все эти требования долга и жертвы от молодежи, требования дисциплины, самообуздания и труда?.. Что это предвещает? Не заблуждайтесь! Рабство, которое они сегодня налагают на самих себя, они завтра наложат на весь мир. Неужели человек никогда не отдохнет, никогда не будет свободен?.. Я говорю: конец этому Прогрессу!.. Что для нас будущее? Дайте земле мир и оставьте нашу человеческую жизнь в покое!" Теотокопулос, конечно, неправ; вероятно, он просто старый дурак, как называют его молодежь и ученые. Его рассуждения очень легко опровергнуть. Слишком уж легко. "Это все - для лентяев, - говорят молодые ученые. - Они ненавидят эти бесконечные искания и экспериментирования. Какое им до этого дело? У них это просто зависть... Сами они не хотят делать это дело, но не выносят, когда кто-нибудь другой принимается за него... Им нужна Романтика! Им нужны прежние знамена. Война и все милые человеческие гадости... Им нужен Милый Старый Мир Прошлого и чтобы кончилась эта гадкая Наука!" Однако последователей у Теотокопулоса оказывается что-то слишком много для Прекрасного нового мира. Такая уйма дураков и, лентяев в этом идеальном обществе? Полно, да так ли уж оно идеально? Больше смахивает на то, что Летчики Кэбэла загнали человечество в свой технический рай дубиной, а это, как издавна известно, метод ненадежный, даже если дубина бьет не очень больно. Ведь общество создается не из совершенных машин и красивых зданий, а из людей. Значит, Летчики всю свою великолепную энергию потратили на технический прогресс, забыв о душах тех самых людей, которым они хотели принести счастье? Значит, они лицемерили сами перед собой, утверждая, что строят Прекрасный новый мир для всех, а на деле строили его лишь для себя? Ну что ж, вот и расплата за этот возвышенный обман: все кругом новое, а люди-то прежние! Если не считать тех, кого Уэллс еще в 1905 году в романе-трактате "Современная утопия" назвал "самураями Утопии" - касты великолепных интеллигентов, правящих миром. Они величественны, они обогнали свое время, это верно, но какой ценой? Ценой полного фактически отрыва от народа, от основной массы населения. Пускай они тысячу раз правы в теории - при таком положении дел они неизбежно проиграют на практике. "Мы не хотим жить в одном мире с вами!" - кричит Теотокопулос, вождь мятежников, ведя толпу, чтобы уничтожить межпланетную ракету. "Мы становимся свидетелями отнюдь не социального конфликта, - комментирует Уэллс. - Это не Неимущие нападают на Имущих; это Люди действия подвергаются нападению Бездельников". Какой трагически- наивный комментарий! Разве эта ситуация не выдает крайнюю непрочность и хрупкость Прекрасного нового мира, построенного независимо от людей? Летчики Кэбэла ведь так и считали - люди, мол, это неразумные капризные дети. Пусть так, но и детей надо воспитывать, а не просто совать им в руки все новые и новые красивые игрушки, чтоб успокоить и отвлечь... Мудрецы Уэллса основательно просчитались, и хотя "Облик грядущего" кончается их победой, ясно видно, что победа эта - временная и что Прекрасному новому миру грозит неизбежная катастрофа.
III
Отпечаток идей и образов Уэллса лежит на очень многих и очень различных произведениях писателей-утопистов нашей эпохи. Однако, разумеется, основным источником современных предвидений будущего является сама жизнь. Противоречия действительности после второй мировой войны еще больше обострились, приобрели гиперболический характер; многим людям, живущим в условиях современного капитализма, эти противоречия кажутся безысходными. Для них существует фактически лишь такая безрадостная альтернатива: либо гибель человечества в огне термоядерной войны, либо дальнейшее развитие капиталистического общества до логического абсурда, до такой степени, что все человеческое будет совершенно задавлено в этом страшном автоматизированном мире. В первую очередь альтернатива эта характерна для американской фантастики. И это не случайно. Дело не только в том, что американская фантастика доминирует просто по количественным показателям и на ней легче проследить все варианты буржуазных утопий. Дело в том, что уклад жизни в современной Америке и в самом деле настолько своеобразен, настолько сильно воплощает в себе черты "зрелого", высокоразвитого капитализма, что это неотразимо действует на воображение художника. Ведь не случайно Станислав Лем, говоря о возможных трагических вариантах развития человечества вообще ("Возвращение со звезд") или части человечества ("Дневник, найденный в ванне"), опирался именно на США с их глубоко специфическим укладом жизни, с их моралью и культурой. Своеобразие США бросается в глаза с первого взгляда, и очень легко себе представить, к чему может привести логическое развитие такого уклада жизни. Стандартизация быта уже сейчас достигла в США поразительно высокой степени и распространяется она вовсе не только на мебель, одежду или планировку дачного участка. Нельзя недооценивать значение демпинга в области культуры, который осуществляется повседневно через гигантский поток "массовой" литературы (комиксов, дешевой, примитивной фантастики, бульварной эротики) и серийных взаимозаменяемых по деталям голливудских фильмов, через телевидение с его всепроникающей и всепожирающей рекламой и зверскими сценами кэча. Этот демпинг, наряду с высокой стандартизацией и автоматизацией быта, технически все более оснащенного, приводит к снижению массовой культуры в стране, к упрощению моральных принципов, к сужению умственного горизонта и, в конечном счете, ко все более заметной .стандартизации психики среднего американца. И этот процесс только на первый взгляд плохо вяжется с техническим прогрессом: наоборот, технический прогресс в этих условиях лишь ускоряет автоматизацию психики. "Подавайте нам увеселения, вечеринки, акробатов и фокусников, отчаянные трюки, реактивные автомобили, мотоциклы-геликоптеры, порнографию и наркотики. Побольше такого, что вызывает простейшие автоматические рефлексы!" - говорит Битти, один из героев романа Р. Бредбери "451° по Фаренгейту", и эти слова, как и вся картина жизни, нарисованная в этом блистательном произведении, относятся не столько к будущему, сколько к настоящему Америки; это современная жизнь, от различных точек которой умело вычерчены яркие, цветовые пунктирные линии в будущее, словно цепочки трассирующих нуль, направленных в сердце и разум человечества.
ДВОЙНОЙ ЛИК ГРЯДУЩЕГО
(Заметки о современной утопии)
I
Современная утопия - термин, конечно, весьма условный и даже вряд ли правомерный. За неимением иного уговоримся пока называть так весьма разнородные по содержанию и форме произведения, в которых наши современники пытаются сконструировать облик близкого или отдаленного будущего. Эти предвидения будущего в наши дни отошли так далеко от утопии прошлого, что, в сущности, трудно даже говорить о какой-то преемственности жанра. Слишком многое изменилось в картине мира, в объеме и характере познаний, в психике людей за четыре с половиной века, отделяющих нас от "Утопии" Томаса Мора; да, впрочем, и от великих утопистов XIX века Сен-Симона, Фурье - Оуэна нас отделяет практически почти такое же, безмерно громадное расстояние. Утопия в наши дни решительно отошла от философов к поэтам, стала романом, драмой, рассказом, поэмой - чем угодно, но не социально-философским трактатом, каким она была раньше. Возможно, философы нашей эпохи хуже владеют стилем, чем мудрецы прошлых времен; но вернее, это объясняется тем общим процессом все более четкой специализации, который все заметней отграничивает круг деятельности философов и социологов от искусства. Зато художественная литература нашего времени просто немыслима без картин будущего, без предвидений, без постоянного, тревожного или радостного, пристального взгляда в завтрашний день, чей рассвет уже брезжит над настоящим. Утопия - будем все-таки, как уговорились, называть произведения такого рода утопией - в наши дни необычайно расцвела и в количественном и в качественном отношении. Существуют очень веские причины, обусловившие этот расцвет утопий всякого рода. Никогда еще человечество не проявляло такого острого интереса к будущему, как в наши дни. И это понятно: темпы социального и технического прогресса невероятно возросли, горизонты расширились, яснее проступили впереди и сверкающие вершины, и гибельные пропасти. Никогда еще не приходилось людям практически и экстренно решать проблему - быть или не быть человечеству? А сейчас этот вопрос прочно стоит на повестке дня и его не обойдешь. Вопрос самый насущный, самый острый, самый животрепещущий. Для многих он заслоняет все иные - и это вполне понятно: пока этот вопрос не будет решен, все остальное повисает в воздухе. И все же за этим вопросом встает другой, гораздо более сложный: каким быть человечеству? И этот вопрос тоже не снимешь с повестки дня сегодняшнего, нашего с вами дня, который во многом предопределен вчерашним и, в свою очередь, предопределяет собой завтрашний. Каким должно быть и каким может быть человечество в будущем? А значит, каково оно сейчас, в наши дни, что в нем принадлежит прошлому, что - будущему? Что надо беречь и развивать, от чего надо избавляться с презрительной усмешкой или с беспощадной ненавистью? Как понимать сейчас древнее изречение: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо"? Что именно следует считать человеческим, и кого считать человеком? Освенцим и Хиросима - тоже ведь дела рук человеческих, и ответственность за эти страшные дела несут очень многие и очень разные по складу ума и характеру деятельности люди. И угрозу термоядерной катастрофы создали сами люди, и только они сами могут отвратить эту угрозу своими разумными, активными, согласованными действиями. "Эту угрозу породила наука, - сказал Альберт Эйнштейн об опасности термоядерной войны, - но подлинный ключ к решению стоящей перед нами проблемы - в умах и сердцах людей. Нет такой машины, с помощью которой мы могли бы воздействовать на чужие сердца. Для этого нужно, чтобы наши собственные сердца стали иными и чтобы мы смело высказывали свои взгляды. Лишь с ясным умом и чистым сердцем мы сможем набраться мужества, чтобы преодолеть тот страх, который тяготеет над человечеством". Разум, воля, совесть как факторы, воздействующие на поведение человека и человечества, приобретают сейчас новое, необычайно важное значение. Не случаен поэтому тот обостренный интерес к вопросам социалистической морали, к проблеме личной ответственности за общее дело, не случайны те споры о любви и дружбе, о благородстве, чести, чувстве долга, которые постоянно ведутся в нашей стране. Для общества, стоящего на пороге коммунизма и вместе с тем ясно видящего опасность, нависшую над миром, это - одна из важнейших проблем. В другой тональности, большей частью с оттенком трагизма, безысходности, но не менее остро звучит эта проблема в литературе и искусстве капиталистических стран. В разных аспектах, на различном материале постоянно ставят эту проблему художники, напряженно думающие о судьбах человека и человечества. Вспомним хотя бы такие несходные по материалу и авторской манере вещи, как романы "Тихий американец" Грема Грина и "Над пропастью во ржи" Дж. Д. Селинджера, или фильмы "Хиросима, моя любовь" Алена Ренэ, "Вест-Сайдская история" Роберта Уайза, "Нюренбергский процесс" Стенли Крамера. Можно, пожалуй, подумать, что разговор слишком далеко отошел от темы, обозначенной в подзаголовке статьи - ведь вышепоименованные романы и фильмы говорят только о настоящем. Да, конечно. Но, думая о будущем, неизбежно выводишь его из своих представлений и суждений о настоящем. И в наше время все более заметно сближаются, все чаще перекрещиваются пути реалистической прозы и фантастической утопии. Ибо что такое истинно современная "большая" литература без глубокой философичности, без умения видеть жизнь в ее сложных причинных связях, в противоречиях, в непрестанном движении; без умения осмысливать и сопоставлять события громадного масштаба, видеть перспективу развития мира? Границы мира, в котором мы живем, стремительно раздвигаются, открывая и неизмеримые просторы космоса, и тайны микромира; темпы движения все убыстряются. Те, кто не ощущает, не постигает этого, теряют право и возможность судить о жизни и вести за собой читателя. Отсюда - настойчивые поиски новых форм в литературе и искусстве, новых форм, призванных передавать новый, сложный и изменчивый облик действительности. Да, многие из путей этих поисков ошибочны, они ведут в тупик, к распаду картины мира на световые пятна, на разрозненные контуры, к распаду психики на поток ощущений, равнозначных, стремительно сменяющихся, неуловимых. Но основной стимул всех поисков, и удачных и неудачных, понятен: новое содержание требует новой формы. Утопия как предвидение будущего, исходящее из анализа настоящего, как проекция настоящего на будущее, дающая возможность лучше и вернее увидеть тенденции развития мира, - современная утопия во всем своем разнообразии и является одним из вариантов новой формы, помогающей выразить представления художника о современной нам действительности. И, кстати, заметим, поэтому утопия в наши дни вовсе не является исключительным достоянием научной фантастики (хотя, разумеется, фантасты задают тон в создании утопии). Картины будущего, как и вообще элементы фантастики, часто встречаются у самых различных писателей, творчество которых даже с большой натяжкой нельзя зачислить по ведомству научной фантастики - например, у Ф. Дюренматта или Э. Ионеско.
II
Исследователи далеких будущих времен, изучая крайне обширную и разнообразную литературу нашей эпохи, посвященную предвидению будущего, вероятно, будут поражены - до чего противоречивый, двойственный облик грядущего встает из этой гигантской груды книг. Впрочем, они вспомнят, каким трагически противоречивым был мир в наши дни, и поймут, что в наших представлениях о будущем неизбежно отражалась эта противоречивость окружавшей нас действительности и что колорит картины будущего, которую рисовал художник, целиком зависел от той позиции, какую занимал этот художник по отношению к настоящему. Это обстоятельство, кстати, тоже мешает говорить о прочных традициях жанра утопии, о его естественном и непрерывном развитии от Томаса Мора до наших дней. В современных предвидениях будущего очень часто, даже в большинстве случаев, вовсе не рисуется идеальный, светлый, пусть и недостижимый реально мир; наоборот, перед мысленным взором многих буржуазных художников неотвязно стоят зловещие картины гибели всего живого на планете или не менее зловещие образы "упорядоченного", полностью порабощенного, механизированного мира - мира, каким он не должен, не смеет и все же может стать при известных условиях. Эти мрачные, трагические предвидения, порожденные реальными противоречиями нашей эпохи, очень трудно называть мирным и светлым именем утопии. И потому, что они рисуют, так сказать, "антиидеал", и потому, что опасения их авторов, увы, вполне понятны, - ведь человечество сейчас и борется за то, чтоб эти опасения не оправдались. И если уж говорить о подлинных истоках современной утопии, то надо отметить, что истоки эти находятся довольно близко от нашей эпохи - в последней четверти XIX века. Следует вспомнить в этой связи роман американца Эдуарда Беллами "Взгляд назад" (1888) и английский ответ на него - "Вести ниоткуда" Уильяма Морриса (1890), эту философскую полемику марксиста против наивного, мещанского понимания социализма. Поэтическое описание "царства свободы" у марксиста Морриса (родственное знаменитым "снам" в романе Чернышевского "Что делать?") - это еще утопия в прежнем понимании слова: счастливый мир, который пока можно увидеть лишь во сне. "...Я все время сознавал, что наблюдаю новую жизнь со стороны и что я все так же опутан предрассудками, заботами и недоверчивостью своего времени, времени сомнений и борьбы", - говорит герой. И счастливые люди будущего отвечают ему: "Ты настолько принадлежишь несчастному прошлому, что даже наше счастье было бы тебе в тягость... Ступай обратно и будь счастлив тем, что, увидев нас, ты можешь внести немного надежды в свою борьбу". И вместе с тем "Вести ниоткуда" - это мостик, хоть и очень шаткий, к тому, что делает современная фантастика. Роман Беллами тоже неполностью противоречит утопиям прежних времен: ведь, в представлении автора, мир, нарисованный им, является идеальным, автор воплощает свою мечту. Другое дело, что мечта эта вызвала неодобрение уже у более передовых современников Беллами, а тем более не восхищает нас. Но ведь с нашей точки зрения, например, и "Город Солнца" Томазо Кампанеллы весьма далек от идеала. Хорошо, нечего сказать, мир, в котором сохраняются войны, постоянные армии, рабовладение (по отношению к военнопленным), казни (только нет официальных палачей, а есть коллективная, "демократическая" форма казни: весь народ побивает преступника камнями)! Так что расхождение между авторской и нашей оценкой явлений не мешает зачислить роман Беллами по рангу "традиционных" утопий. А вместе с тем в этом романе содержатся в зародыше многие идеи современной американской фантастики. И слияние всех трестов в один (образ гигантской монополии, возникающей в наше время!), и высокое развитие техники, и явно отстающее от него развитие человеческой личности - все это черты, предвещающие многие и многие современные произведения. Еще резче сказываются эти черты в интересной по замыслу, хоть и плохо написанной серии романов Альбера Робида "Двадцатый век". Хоть у Робида отчетливо звучит юмористическая, пародийная нота, но по сути дела он считает, что техника задавит человека, что он станет придатком к машине. Даже социальный оптимизм Жюля Верна в последний период окрашивается явственно звучащими нотами тре-воти за судьбу человечества. Рядом с идеальным городом Франсевиллем в романе "Пятьсот миллионов бегумы" (1879) возникает зловещий Штальштадт герра Шульце, чьи идеи так родственны идеям гитлеровского райха. Та же тревожная нота звучит и в его романах "Плавучий остров" (1895), "Флаг родины" (1896), "Вечный Адам" (опубликован посмертно). И уже не предвестниками утопии нашей эры, а первыми ее шагами являются романы Герберта Уэллса, в первую очередь "Машина времени (1895), "Когда Спящий проснется" (1899), "Война в воздухе" (1908), "Мир будет свободным" (1914). В них уже заложены основные отличия современной утопии от утопий прежних веков. Ведущие противоречия нашей эпохи в то время начали обозначаться с ясностью, достаточной для зоркого и проницательного художника. В этих романах и теоретических работах Г. Уэллс еще до начала первой мировой войны высказал свою тревогу за судьбы человечества, если оно пойдет по неправильному пути. Страшный мир морлоков и элоев в "Машине времени" - это противоречия капиталистического мира, доведенные до своих логических крайностей. "Когда Спящий проснется" - то же, но в более близком к нам времени, и с выходом социальным взрывом, революцией, которая была бы уже невозможна для выродившихся морлоков, но вполне естественна для порабощенных, измученных людей. Хотя диктатор Острог и убежден, что дни демократии навсегда миновали, что прошли времена, когда народ мог делать революцию, но его рассуждения о правящей расе господ, о сверхчеловеке, который имеет право на власть (как часто слышали мы эти слова позднее, в жизни, какое ужасное применение нашла эта ницшеанская теория в практике фашизма!) - эти рассуждения опровергаются ходом событий, победоносной революцией, которая сметает Острога. "Война в воздухе" и "Мир будет свободным" - предвещание гибели существующего строя в разрушительной войне (предсказана даже атомная война - одна из коронных тем современной буржуазной фантастики!). Идеи технократии, вспослед-ствии воплощенные, например, в сценарии "Облик грядущего" (1935), тоже высказаны уже в самых первых трактатах Г. Уэллса "Предвиденья о воздействии прогресса науки и техники на человеческую жизнь и мысль" (1901) и "Современная утопия" (1905). Г. Уэллс был, конечно, не одинок. Наиболее передовые люди буржуазного общества в то время уже предвидели неизбежную гибель своего мира. Правда, в "Острове пингвинов" (1908) Анатоля Франса картина анархической революции и разрушения цивилизации завершается новым возрождением все того же буржуазного общества, тех же гигантских городов-муравейников, тем же порабощением миллионов тружеников. Те же идеи высказаны в "Алой чуме" (1913) Джека Лондона: "Снова изобретут порох, - говорит старик, переживший гибель своей цивилизации. - Это неизбежно: история повторяется. Люди будут плодиться и воевать. С помощью пороха они начнут убивать миллионы себе подобных, и только так, из огня и крови, когда-нибудь в далеком будущем возникнет новая цивилизация. Но что толку? Как погибла прежняя цивилизация, так погибнет и будущая". Но в "Железной пяте" (1908) Джек Лондон дает другой вариант решения: революция, героизм и самоотвержение трудящихся, которые идут на штурм твердынь правящего класса и после жестокой и упорной борьбы добиваются победы. В те же годы наш соотечественник Валерий Брюсов, предвидя и приветствуя гибель капиталистического общества, писал:
Борьба, как ярый вихрь, промчится по вселенной, И в бешенстве сметет, как травы, города. И будут волки выть над опустелой Сеной, И стены Тауэра исчезнут без следа.
...В руинах, звавшихся парламентской палатой, Как будет радостен детей свободных крик, Как будет весело дробить останки статуй И складывать костры из бесконечных книг!
Предвиденья будущего у Валерия Брюсова не складываются в цельную, ясную картину; они двойственны и противоречивы по тем же причинам, что и у других утопистов, принадлежащих к его эпохе и его классу. Революция неизбежна, но конечные цели ее плохо понятны поэту и зачастую вызывают сомнение; "позорно-мелочный, неправый, некрасивый" строй капитализма обречен, его надо уничтожать целиком (в этом смысле Валерий Брюсов, как отметил в 1905 году В. И. Ленин, стоит на крайних левых, анархических позициях), но, во-первых, по мнению Брюсова, вместе со старым миром должна погибнуть и вся его культура (отсюда - знаменитое обращение поэта к "грядущим гуннам": "Но вас, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном!"); во-вторых, при таком всеобщем разрушении, кто знает, как пойдет дальше развитие человечества? Поэт верит, что когда-то, в далекие века воцарятся свобода и счастье, но каким путем дойдет до этого человечество, он не видит (речь идет, разумеется, о дооктябрьском творчестве Брюсова). Ив драме "Земля" (1904) Брюсов рисует картину в духе Уэллса - мир зашедшей в тупик высокой цивилизации, вырождающийся, теряющий знания, волю, даже самое желание жить. Финал драмы - бунт молодежи, которая силой открывает стеклянный купол, отгородивший человечество от вольного воздуха и солнечного света. Поток яркого света хлынул в галереи и залы гигантского Города. Что принесет с собой ослепительное Солнце, вставшее в зените? Смерть, как уверяли жрецы, или освобождение, в которое верят бунтари? Г. Уэллс прожил дольше всех своих современников-утопистов. Он пережил, вслед за первой, и вторую мировую войну, он видел предсказанное им возникновение фашизма и атомные взрывы. И его сценарий "Облик грядущего" (1935) - это совсем современное по духу произведение, хотя вместе с тем оно представляет собой логическое развитие взглядов писателя, высказанных им еще на рубеже XIX и XX веков. Старый мир погибает в разрушительной войне. Но человечество непомерно дорого заплатило за это: оно отброшено ко временам средневековья. Кто может спасти полуодичавшее общество? Ученые, инженеры, Летчики Кэбэла, говорит Уэллс. Кто такой Кэбэл? Сам он отвечает на этот вопрос: "Pax Mundi" (Миру - мир (лат.)) - "Крылья над Миром". На более привычном для нас языке Летчики, которые снова поднимают мир на уровень цивилизации, гораздо более совершенной, сильной, гармоничной, - это технократы, осуществляющие власть технической интеллигенции над миром. Летчики Кэбэла вовсе не кровожадны; даже бандитов они не уничтожают, а берут в плен, видимо, с тем, чтобы перевоспитать. Но к невежеству они относятся с презрением аристократов духа:. "Новый мир со старым мусором! Наша работа только начинается, - говорит Кэбэл, разглядывая людей, усыпленных на сутки "умиротворяющим газом". И его товарищи - Летчики добавляют: "Что ж, мы им дали наконец понюхать цивилизации!.. Когда дети капризничают, нет ничего лучше, как уложить их спать!". Последний диктатор Земли Босс кричит: "Стреляйте! Мы еще мало расстреливали. Мы щадили их. О, эти интеллигенты! Эти изобретатели! Эти эксперты! Теперь они добрались до нас! Мир будет принадлежать либо нам, либо им. Какое значение они имели, когда их было несколько сотен? Мы проявили слабость - слабость... Перебейте их всех!" Что и говорить, Летчики - не чета грубому и вульгарному Боссу. Умные, энергичные, идеально дисциплинированные, в своих облегающих черных костюмах и сверкающих шлемах противогазов, они завладевают разрушенным и обнищавшим миром со спокойной уверенностью, что несут человечеству подлинное счастье и процветание. Конечно, они в общем правы. Новый мир, созданный их титаническими усилиями, прекрасен. Но так ли уж неправы те, кто восстает против этого прекрасного нового мира? Уэллс не сочувствует этим бунтарям; речи их вождя, поэта Теотокопулоса, проникнуты извечной неприязнью, которую лень питает к неукротимой энергии, чувственное прозябание - к разумной и деятельной жизни, косность - к прогрессу. "Эти люди, столь любезно управляющие за нас миром, заявляют, что они дают нам волю поступать, как нам угодно... Я говорю вам, что их изыскания и наука не больше, не меньше, как дух самозаклания, вернувшийся на землю в новом образе... Зачем нам все эти требования долга и жертвы от молодежи, требования дисциплины, самообуздания и труда?.. Что это предвещает? Не заблуждайтесь! Рабство, которое они сегодня налагают на самих себя, они завтра наложат на весь мир. Неужели человек никогда не отдохнет, никогда не будет свободен?.. Я говорю: конец этому Прогрессу!.. Что для нас будущее? Дайте земле мир и оставьте нашу человеческую жизнь в покое!" Теотокопулос, конечно, неправ; вероятно, он просто старый дурак, как называют его молодежь и ученые. Его рассуждения очень легко опровергнуть. Слишком уж легко. "Это все - для лентяев, - говорят молодые ученые. - Они ненавидят эти бесконечные искания и экспериментирования. Какое им до этого дело? У них это просто зависть... Сами они не хотят делать это дело, но не выносят, когда кто-нибудь другой принимается за него... Им нужна Романтика! Им нужны прежние знамена. Война и все милые человеческие гадости... Им нужен Милый Старый Мир Прошлого и чтобы кончилась эта гадкая Наука!" Однако последователей у Теотокопулоса оказывается что-то слишком много для Прекрасного нового мира. Такая уйма дураков и, лентяев в этом идеальном обществе? Полно, да так ли уж оно идеально? Больше смахивает на то, что Летчики Кэбэла загнали человечество в свой технический рай дубиной, а это, как издавна известно, метод ненадежный, даже если дубина бьет не очень больно. Ведь общество создается не из совершенных машин и красивых зданий, а из людей. Значит, Летчики всю свою великолепную энергию потратили на технический прогресс, забыв о душах тех самых людей, которым они хотели принести счастье? Значит, они лицемерили сами перед собой, утверждая, что строят Прекрасный новый мир для всех, а на деле строили его лишь для себя? Ну что ж, вот и расплата за этот возвышенный обман: все кругом новое, а люди-то прежние! Если не считать тех, кого Уэллс еще в 1905 году в романе-трактате "Современная утопия" назвал "самураями Утопии" - касты великолепных интеллигентов, правящих миром. Они величественны, они обогнали свое время, это верно, но какой ценой? Ценой полного фактически отрыва от народа, от основной массы населения. Пускай они тысячу раз правы в теории - при таком положении дел они неизбежно проиграют на практике. "Мы не хотим жить в одном мире с вами!" - кричит Теотокопулос, вождь мятежников, ведя толпу, чтобы уничтожить межпланетную ракету. "Мы становимся свидетелями отнюдь не социального конфликта, - комментирует Уэллс. - Это не Неимущие нападают на Имущих; это Люди действия подвергаются нападению Бездельников". Какой трагически- наивный комментарий! Разве эта ситуация не выдает крайнюю непрочность и хрупкость Прекрасного нового мира, построенного независимо от людей? Летчики Кэбэла ведь так и считали - люди, мол, это неразумные капризные дети. Пусть так, но и детей надо воспитывать, а не просто совать им в руки все новые и новые красивые игрушки, чтоб успокоить и отвлечь... Мудрецы Уэллса основательно просчитались, и хотя "Облик грядущего" кончается их победой, ясно видно, что победа эта - временная и что Прекрасному новому миру грозит неизбежная катастрофа.
III
Отпечаток идей и образов Уэллса лежит на очень многих и очень различных произведениях писателей-утопистов нашей эпохи. Однако, разумеется, основным источником современных предвидений будущего является сама жизнь. Противоречия действительности после второй мировой войны еще больше обострились, приобрели гиперболический характер; многим людям, живущим в условиях современного капитализма, эти противоречия кажутся безысходными. Для них существует фактически лишь такая безрадостная альтернатива: либо гибель человечества в огне термоядерной войны, либо дальнейшее развитие капиталистического общества до логического абсурда, до такой степени, что все человеческое будет совершенно задавлено в этом страшном автоматизированном мире. В первую очередь альтернатива эта характерна для американской фантастики. И это не случайно. Дело не только в том, что американская фантастика доминирует просто по количественным показателям и на ней легче проследить все варианты буржуазных утопий. Дело в том, что уклад жизни в современной Америке и в самом деле настолько своеобразен, настолько сильно воплощает в себе черты "зрелого", высокоразвитого капитализма, что это неотразимо действует на воображение художника. Ведь не случайно Станислав Лем, говоря о возможных трагических вариантах развития человечества вообще ("Возвращение со звезд") или части человечества ("Дневник, найденный в ванне"), опирался именно на США с их глубоко специфическим укладом жизни, с их моралью и культурой. Своеобразие США бросается в глаза с первого взгляда, и очень легко себе представить, к чему может привести логическое развитие такого уклада жизни. Стандартизация быта уже сейчас достигла в США поразительно высокой степени и распространяется она вовсе не только на мебель, одежду или планировку дачного участка. Нельзя недооценивать значение демпинга в области культуры, который осуществляется повседневно через гигантский поток "массовой" литературы (комиксов, дешевой, примитивной фантастики, бульварной эротики) и серийных взаимозаменяемых по деталям голливудских фильмов, через телевидение с его всепроникающей и всепожирающей рекламой и зверскими сценами кэча. Этот демпинг, наряду с высокой стандартизацией и автоматизацией быта, технически все более оснащенного, приводит к снижению массовой культуры в стране, к упрощению моральных принципов, к сужению умственного горизонта и, в конечном счете, ко все более заметной .стандартизации психики среднего американца. И этот процесс только на первый взгляд плохо вяжется с техническим прогрессом: наоборот, технический прогресс в этих условиях лишь ускоряет автоматизацию психики. "Подавайте нам увеселения, вечеринки, акробатов и фокусников, отчаянные трюки, реактивные автомобили, мотоциклы-геликоптеры, порнографию и наркотики. Побольше такого, что вызывает простейшие автоматические рефлексы!" - говорит Битти, один из героев романа Р. Бредбери "451° по Фаренгейту", и эти слова, как и вся картина жизни, нарисованная в этом блистательном произведении, относятся не столько к будущему, сколько к настоящему Америки; это современная жизнь, от различных точек которой умело вычерчены яркие, цветовые пунктирные линии в будущее, словно цепочки трассирующих нуль, направленных в сердце и разум человечества.