В бою под Пузырьками во время атаки, метавшийся словно страшный черт, забрызганный грязью, весь в пыли Котовский приказал Криворучко, спешно бросить эскадрон под командой Кривенко прямо в лоб польским пулеметам.
Жестокий приказ. Но такова уж эта полуразбойная, полуреволюционная армия, народ севший на коня, таковы ее нравы. Кривенко, удалой комэск, в другой раз может сам бы пошел в лоб на пулеметы, на бело-поляков. Но он наменял под весь эскадрон гнедых, как один, коней. Себя редко жалел, но подбор масть в масть гнедых коней стало жалко травить на польские пулеметы. И не пошел в лоб, а начал забирать сторонкой так, что густой пулеметный огонь хлестал мимо.
Котовский с коня это заметил.
- Эй! - кричит трещащим басом Криворучке, - "суда заходит твой Кривенко! Жарь в лоб!
- Ванька, в лоб! - надрываясь, кричит Криворучко.
Но комэск не то дрейфит, не то жалеет коней, гнет свою линию.
- Эх, Ванька, дурной хохол, попусту матка тебя носила! - и Криворучко пустил карьером коня к эскадронному.
Подскакав, осадил, ругается, кричит Криворучко, бросил шапку о земь. И вдруг со всех сил опустил саблю полкового командира на голову Кривенко. Кривенко упал с седла. Эскадрон в замешательстве. Конники пососкакивали с лошадей, матерятся, крики, проклятие "мать перемать"! Но тут уж скачет сам Котовский. И Криворучко, взяв в командованье эскадрон, под дикое ура и улюлюканье бросается в пулеметный дождь прямо в лицо врага.
Правда, шашечного удара Котовский не одобрил, еле выжил Кривенко, треснул череп.
- Можно, конечно, расстрелять, но не в таком случае, - говорил Котовский.
Да и Криворучко чувствовал, что зря хватанул, все спрашивал Котовского:
- Григорий Иваныч, а що воне таке за трыщина... що таке?
Но когда выздоровевший, мрачный Кривенко пришел к Котовскому просить перевода в другой полк, Котовский встретил его сурово:
- Я хотел взгреть Криворучко за то, что он тебя предателя революции не расстрелял!
На помощь пришел сам Криворучко с хохлацкой хитростью. Послал Котовскому отбитое офицерское польское седло - первый сорт. И заговорил:
- А що, Григорий Иваныч, не назначить мне Ваньку обратно эскадронным? а?
- Как хотите, ведь "физическое внушение" ему сделали вы, я тут не при чем, - пробасил Котовский.
- Так я ему дам эскадрон, у меня така думка, що дурость Ванькина уся через тую трыщину выйшла...
И Кривенко снова взял в командование эскадрон. В крепкой узде держал Котовский свою "шпанку". Закоренелых, нешедших ни на какой страх мародеров-бойцов расстреливал. Правда, говорят, эти расстрелы с трудом переносил комбриг. Садился после них в хате за стол, сжимал руками голову, скреб свою блестящую лысину, бормоча, ругаясь по-молдавански:
- Футуц кручь, я мейти футуц паска мейти.
Для своей бригады Котовский был не только боевым командиром, но и трибуналом, и государством, и вождем. На Котовском кончалось все, и жизнь и смерть в красной коннице. Стонали местечки, городки от прихода советской кавалерии. Эти шедшие на Европу войска были большие охотники до "камушков и часиков". Но котовцы не буденовцы.
- Буденовцы что, виндидуалисты! - хохотал комполка Криворучко. - Кто нашел, тот и тащи! А у нас - круговая порука, пользуйся, но общей кассы не забывай!
Котовский знал нравы своей банды и разрешал "грабануть" - богатых, но за грабежи мещан, крестьян, местечковых евреев беспощадно расстреливал, внедряя, так сказать, в разбой "классовую линию". И дань грабежа складывалась в общую кассу кавбригады.
Входя в хату на отдых после боев, первое что приказывал Котовский ординарцам - любимую:
- Яичницу в 25 яиц!
Но перед боем не ел целый день и бойцам приказывал не есть.
- Дддураччье! - кричал характерным чуть заикающимся басом, - разззве жж можжно жжрать перед ббоем? Поппадет ппуля в жживот и ббаста!
Здоровье, силу и спорт любил Котовский. Гимнастику проводил даже на войне. Ругаясь, заставлял заниматься гимнастикой всех командиров. О себе говорил:
- Я энтузиаст физического воспитания, тут уж ничего не поделаешь. Здоровое нагое тело - да ведь это ж красота!
В местечке Хабное, где после боев стала кавбригада, на второй же день собрал всех командиров в местной синагоге - единственном просторном помещении. Произнес вводную речь о необходимости гимнастики, приказал всем раздеться, разделся и сам и, стоя пред выстроившимися в две шеренги командирами, начал:
- Первый прием, рраз! Начинай, дыши...
Дело было зимнее. А комбриг открыл окна. Командиры поругивались про себя, синели от холода, но проделывали все мудреные приемы вместе с энтузиастом физического воспитания. После гимнастики Котовский приказал обтираться водой. В бочке нашли воду, приготовленную для еврейского религиозного ритуала.
- Обтирайся! Бог не обидится! - ревел Котовский. И под общий хохот зачерпывали командиры, обтирались. Только тут заметил Котовский, что одного комэска не достает и прямо из синагоги пошел в его квартиру.
- Отколет сейчас над Митькой "котовку", - хохотали, шли за ним командиры. Знали, что уж что-нибудь да выдумает комбриг, идущий к неявившемуся комэску.
- Как бы грехом не "шлепнул"?
Котовский, хоть и улыбаясь, а возмущался: - "Плевал, говорит, я на Мюллера? Дурак, да это же жизнь, как же на нее плевать?"
У избы остановился. Выскочил ординарец.
- Спит? - крикнул Котовский.
-- Спит, товарищ комбриг.
- Принеси-ка два ведра воды, да похолоднее!
С двумя ведрами в руках, пригибаясь в сенях, Котовский вошел в покосившуюся еврейскую хату, где на постели, разметавшись, храпел еще полунагой комэск. Срозмаху вымахнул Котовский на спящего ведра, приговаривая:
- Обливаться перед девятым номером нужно, товарищ комэск! Вот как!
А на утро трубы уж играли генерал-марш. И странная конница из полубандитов, солдат-командиров, старых офицеров, уголовников, подымалась, седлала коней и трогала по пыльным улицам, выступая в бой за Львов.
По 50 километров неслась в сутки красная конница. Еще один переход и возьмут столицу Галиции. Но под Львовым получился категорический приказ свертывать на север, спасать общее положение, уже обессилевшей под Варшавой, красной армии.
Как ни торопилась конница - не успела. Французский генерал Вейган положил предел русскому красному размаху и, вместо наступления, красная армия пошла грандиозным паническим откатом.
Для конницы Котовского начались жестокие арьергардные бои. Прикрывая панически побежавшую красную пехоту, от наседающих теперь польских уланов, Котовский забыл и гимнастику и обливанья водой. Какая гимнастика, когда по три дня маковой росинки во рту не бывало у бойцов. В этих боях обессилели котовцы. А главное упало моральное состояние войск: - не пустила Европа Котовского делать революцию.
Лучший польский конный корпус генерала Краевского получил приказание: истребить разбойную кавбригаду. Польская кавалерия торопилась зажать в клещи беспорядочно-несущихся на восток котовцев. И вот близ Кременца полным кольцом поляки окружили Котовского на лесистом холме - Божья Гора.
Это полная гибель. Командование юго-западного фронта похоронило отрезанную кавбригаду. С трудом втащили на гору котовцы последние пушки, тачанки с пулеметами, лазаретные линейки. Котовский, усталый и измотанный, как все бойцы, приказал биться до последнего, не сдаваться полякам.
Трое суток отбивались зажатые в кольцо котовцы, несли страшные потери. Ночью на вершине холма, собрав жалкие остатки когда-то грозной бригады, Котовский обратился к бойцам с речью:
- Братва! - кричал он. - Простите меня, может быть тут моя ошибка, что завел я вас в этот капкан! Но теперь все равно ничего не поделаешь! Помощи ждать неоткуда! Давайте, иль умрем, как настоящие солдаты революции или прорвемся на родину!
По горам трупов собственных товарищей с холма бросился на поляков Котовский. Произошла рукопашная свалка. Покрытые кровью, пылью, размахивая обнаженными саблями, бежали вприпрыжку рядом с тачанками обезлошадившие конники. Вблизи скакавшего Котовского разорвался снаряд, выбил комбрига из седла. Котовский упал без сознания. И еле-еле вынесли своего, тяжело контуженного, комбрига котовцы.
Прорвалась горсть конницы с без сознанья лежавшим Котовским. Котовского везли в фаэтоне. Он метался, бредил, кричал. Врачи считали, что рассудок не вернется к безрассудному комбригу. Но здоровье Котовского выдержало даже эту польскую контузию под Божьей Горой. Через месяц Котовский выписался из госпиталя, вступив в командованье бригадой, но войны с поляками уже не было.
6. КОТОВСКИЙ И МАТЮХИН
В Риге шли мирные переговоры советских и польских дипломатов. Красный и польский фронты остановились на новых границах. Зато по Украине загуляли, поддерживаемые поляками, отряды перебежавших в Польшу бывших красных командиров Булак-Булаховича и есаула Яковлева, остатки петлюровской армии генерала Омельяновича-Павленко и отряды полковника Перемыкина.
Против них красное командование бросило пополненную, отдохнувшую кавбригаду Котовского. Под Волочиском Котовский сошелся с Омельяновичем-Павленко. В атаках резались круглые сутки. Но Котовский взял верх над петлюровцами и сбросил их на лед реки Збруч.
Тяжелее были сражения с атаманом Тютюником, но и тут успех был на стороне Котовского.
А вскоре специалисту по борьбе с повстанцами Котовскому пришлось грузиться в вагоны, ехать с Украины в Тамбовскую губернию на усмиренье крестьянского восстанья Антонова. На долю Котовского здесь пришлась борьба с сильной, скрывавшейся в лесах мужицкой организацией, во главе которой стоял отчаянный человек кузнец Иван Матюхин.
После долгих и бесплодных гоняний по Тамбовским полям за Матюхиным, Котовский взял наконец Матюхина хитростью. Тамбовские чекисты поймали повстанческого командира Эктова, ходившего под кличкой Эго. Вместо расстрела Котовский упросил чекистов отдать Эго ему.
И чека перед Эго поставила вопрос: либо стенка, либо к Котовскому ловить Матюхина. Эго предпочел последнее.
Любитель фантазий Пинкертона, Котовский выдумал довольно тонкий план поимки Матюхина и уничтоженья его отряда. К Эго он приставил восемь неотлучных бойцов-котовцев, приказав: - При первой подозрительности пулю в лоб!
И во главе сорока отборных всадников, Котовский и Эго, окруженный восьмью котовцами, поехали на хутор к мужику-старику, сын которого, по словам Эго, ходил в отряде Матюхина и знал Эго в лицо.
На хуторе, подъехавшие всадники вызвали старика и Эктов начал действовать по плану Котовского. Указывая на Котовского, сказал, что это повстанческий атаман Фролов, хочет драться против "камунии" вместе с Матюхиным, пусть старик даст кого-нибудь кто бы отвез Матюхину от Фролова письмо.
Старик вызвал сына-пастуха и пастух поскакал к Матюхину в лес с письмом, а через час привез ответ, что Матюхин благодарит Эктова и атамана Фролова и предлагает встретиться и соединиться через неделю в селе Кобыленка.
Котовский телеграфировал в Тамбов просьбу очистить весь прилегающий к Кобыленке район от красных войск, чтоб не спугнуть мятежного кузнеца.
Фантаст, авантюрист, каторжник, любитель сильных ощущений, в красных штанах, в желтой куртке, почти опереточный Котовский, возвратясь к отряду, приказал всем переодеться в черные круглые смушковые шапки-кубанки, нашить из тряпок широкие лампасы на подобие казачьих, чтобы походить на повстанцев. И весь отряд в 200 человек самых разнообразных бандитов, переоделся, готовясь к кровавому представленью.
В назначенный день, как было условлено, встав с отрядом в селе Кобыленка, Котовский выслал к осторожному кузнецу только одного котовца: узнать, приедет ли Матюхин к атаману Фролову?
Рассказывают, с необычайным волненьем ждал Котовский возвращенья посланца. Ни с кем не говорил. По избе ходил бешеным шагом ожиданья. И когда доложили комбригу, что Ванька приехал, выскочил на крыльцо и сам за руку втащил Ваньку в избу.
- Ннну, ннну? Чччто? Ккккак? - зазаикался в волненьи.
- Привел. Тут в полуверсте ожидает. Езжай, говорит, к Фролову и доложи, мол, что жду его с Эктовым сюда.
В избе воцарилось молчание: - поедет Котовский вдвоем с Эктовым, рискнет или нет? Котовский отошел к окну, стал смотреть в окно, барабаня по стеклу пальцами. А когда отвернулся от окна - словно похудел.
- Ну, что ж, товарищ Эго, поедем? - сказал, не глядя на Эго.
Эго поднялся с лавки, черт знает о чем думал.
- Поедем, - сказал.
Но тут порог пересек Криворучко. Не пуская Котовского, закричал:
- Не пущу тебя! Зарубят они тебя одного! Ерунду ты выдумал...
Но игра была уже начата и ее надо было кончать.
- Молчать! - рявкнул Котовский. - До моего возвращения комполка Криворучке принять в командование отряд, а убьют меня - пробиваться!
Из села Кобыленка верхами выехали трое: Котовский, Эго и посланец Ванька. Но как только увидели на опушке леса всадников Матюхина, Котовский, касаясь коленом колена Эго, наклонился с седла, пробормотал:
- Отойдешь ли в сторону, мигнешь ли, слово ли скажешь - первая пуля тебе! Живым не дамся.
Неизвестно о чем думал, тоже видавший виды, бывший штабс-капитан из солдат Эктов.
- Напрасно вы это говорите, товарищ Котовский. Я в Тамбове уж знал на что иду, - пробормотал.
- Ну, ладно, увидим, - и Котовский, пришпорив "Орлика", подскакал к Матюхину.
Странные и сильные ощущения переживались у опушки леса тремя людьми: Эго, Котовским и Матюхиным. Но, вероятно, самые сильные ощущения переживал все-таки Эго: он мог в любую минуту предать Котовского Матюхину, но мог предать и Матюхина Котовскому. У него был свободный выбор. Эго выбрал второе.
После облобызаний и приветствий атамана Фролова с Матюхиным, матюхинцы во главе с атаманом-кузнецом верхами шумно поехали к селу. Уже в сумерках въехал в село силач-кузнец Иван Матюхин на тонкокровном аргамаке, не человек, а глыба железных мускулов, горячие глаза, руки как башни, а золотистый, нежный, бывший графский конь отбит в совхозе "Красный луч". Конь шел шагом, рядом с "Орликом" Котовского.
В двуструбную просторную избу сошлись до 20 повстанческих командиров, в ловких поддевках, высоких сапогах, до зубов увешанные оружием. И столько же было котовцев с Гарри, Криворучко, комиссаром Даниловым, Эктовым.
Встреча атамана Фролова с кузнецом Матюхиным открылась пиром. Пир пошел в избе горой. Враги матерятся, льют, пьют самогон, бабы несут жирные щи, баранину, жареных кур, загромоздили стол. Поют повстанцы, грозят перебить всех "горбоносых комиссаров" на свете, дойти до Москвы и самому Троцкому кишки выпустить.
Керосиновая лампа горит на столе, освещает полутусклым светом избу. Лица ожили в бродящих густых тенях, в напряженности, в жарком говоре, в проклятиях, в клятвах.
- Бей камунию! Я всю камунию в Расеи переведу! - кричит Матюхин, грохает кулаком по столу, как берковцем.
Котовский отдал приказ, что он первым убьет Матюхина, а за его выстрелом, все бросятся на оставшийся на селе матюхинский отряд. Искоса кузнецким глазом смотрит на атамана Фролова Матюхин. Недоверчив кузнец, а поверил. Эго как ни в чем, наливает, пьет самогон. Эго свой человек. Выступают один за другим с речами, еле держась от крепкого самогона на ногах, то матюхинцы, то котовцы. Только вдруг встает Котовский.
- Довольно! - кричит, - не Фролов я, а Котовский! - И в упор разрядил маузер в Матюхина. Раненый в живот Матюхин осел на скамью. Повстанцы бросились на котовцев. Кто-то разбил лампу и в кромешной темноте началась страшная схватка. Загремела беспорядочная стрельба, полопались стекла окон. По стрельбе бросились на селе котовцы на отряд Матюхина, началась рубка полусонных повстанцев.
Тремя пулями был убит кузнец Матюхин, перебиты залившие кровью пол, пьяные матюхинцы. Двумя пулями ранен в грудь и в правую руку Котовский, в ногу ранен Криворучко и смертельно в живот комиссар Данилов.
Но странная своеобразная душа у комбрига Котовского. Когда его на носилках вынесли из избы, чтоб везти на станцию, на поезд в Москву, он приказал позвать Эго.
С носилок Котовский мерил Эго глубоким взглядом тяжелых, острых глаз.
- Ничего ты не знал в Тамбове на что ты идешь, - проговорил, усмехаясь. - Пристукнуть теперь тебя я должен.
Эго, хоть и не понимал - за что? - побелел, как трупы перебитых матюхинцев.
- Да жаль вот, рука ранена, не поднимается, - продолжал не спуская злых глаз Котовский. - Не пойму я тебя дурака: дурак ли ты уж такой или такой уж честный Иуда. Ведь ты же меня куропаткой связанной Матюхину выдать мог? Героем бы у своих стал! А вот поди-ж ты - не выдал!
И, обернувшись к чекисту-политкому, проговорил нарочно громко:
-- Дать ему пропуск на все четыре ветра! Не хочу больше ваших чекистских фортелей!
И опять к Эго:
- Квиты. Езжай. Теперь в Москве бааальшим комиссаром по кооперации будешь!
Котовского понесли на носилках. Спешно увозили в Москву - делать операцию. А победители котовцы в селе Кобыленка по лотерейным билетам разыгрывали единственную еще не расстрелянную женщину из отряда Матюхина: кому перед расстрелом она достанется.
7. СМЕРТЬ КОТОВСКОГО.
С 1922 года у Советского государства нет фронтов. Замерли боевые карьеры красных маршалов. На Украине в районе Умани, Гайсина, Крыжополя причудливой страной раскинулся, встав на квартиры, 2-й конный корпус имени совнаркома УССР. Им командует красный маршал Григорий Котовский.
Он уже почти "член правительства" России, член реввоенсовета и трех ЦИКов - Союзного, Украинского и Молдавского. За боевую деятельность Котовский награжден всеми наградами, которые выдуманы в коммунистическом государстве: кавалер трех орденов "Красного знамени" и обладатель революционного почетного оружия.
Это вершина государственной лестницы - карьера былого разбойника бессарабских больших дорог.
Но странна жизнь 2-го конного корпуса, словно забыли в перечень советских республик вписать еще одну автономную республику "Котовию"*.
* Прим. автора. О жизни 2-го корпуса и его командире см. напечатанную в газете "За свободу" интереснейшую стенограмму Игоря Абугова "Котовщина".
Много хлопот у реввоенсовета с этой "республикой" и много врагов в реввоенсовете и среди головки партии у 40-летнего неперебродившего, неугомонного разбойного Григория Котовского.
Перед прекрасным буржуазным особняком - иностранцы, польские купцы, продающие корпусу сукно, дожидаясь, стоят вперемежку с советскими военными из "Хозупра". День жаркий, июльский. Долго дожидались комкора Котовского, дважды бегали ординарцы докладывать. Наконец под чьими-то тяжелыми шагами заскрипели деревянные ступени и сквозь широко распахнутые стеклянные двери вышел комкор Григорий Котовский.
То есть нет, это не командир корпуса, это к европейским польским пиджакам вышла скифская, мускулистая, волосатая Азия. Товарищ Котовский появился перед купцами в одних трусиках. И пораженным полякам этот уж уставший атлет проговорил полнокровным, привыкшим повелевать, басом:
- Пожалуйста, не стесняйтесь, господа. Если 30 градусов жары, то почему ж не ходить голым?
В роскошном кабинете командира корпуса - драгоценное оружие по стенам, мебель красного дерева с бронзой, карельская береза, из соседней комнаты слышен радиоаппарат передающий Лондон. Здесь все приятно глазу и слуху, только необычный костюм, да непринужденный басовой смех хозяина смущают иностранных гостей.
Но за ужином, переливаясь, горит хрустальная барская люстра. Ловко и бесшумно, как дрессированные мыши, бегают, подают ординарцы. Меняются блюда, водки, вина, шампанское. В русских и польских руках чокаются перезвоном бокалы и рюмки.
Командир корпуса теперь уже в гусарских чикчирах, в серой венгерке, с тремя красными бантами орденов. На короткой бычьей шее рельефно выступает сеть упругих толстых жил. Тяжелые, умные, ищущие глаза под низким упрямым лбом. Если б не глаза, казалось бы, никакой мысли не бьется в этом громадном атлетическом теле.
Котовский в ударе. Рассказывает гостям про свою знаменитую дуэль с польским уланом в коридоре двух еще не сшибшихся кавалерийских колонн. Он даже горячится воспоминанию и слегка заикается, отчего разломанное, задержанное слово еще сильней и выразительней:
- ...и как сплеча ррубббаннул я его!
И вместе с взмахом сильной руки над обутыленным и цветущим столом, кажется, что закровянился багряный бант у Котовского на груди.
Гости вторят смеху, хоть рассказ и не особенно тактичен, но ничего не поделаешь, сукно продается. А Котовский представляет уж своих котовцев, как они вспоминают боевые дни, раскрашивая их причудливым враньем.
- Они у меня все ведь "Кузьму Крючкова" зарубили, все как есть! Двадцать раз по-разному рассказывают. Только спроси, так и пойдет без устали: - "Под Царицыным в 19-м году, братишка, было, - с изумительной верностью начал копировать Котовский бойцов, - как запели командиры атаку, как пошли мы карьером из Черного Яру, гляжу за реченкой у деникинцев казак гарцует. Конь под ним трепака пляшет, сам то рыжий, грудь, что кобылий зад, руки во-о! В руках сабля вострая, золотая, царский подарок. Я его враз по спишкам узнал. На спишной коробке еще при царе патрет яво был. Запомнился. Молись, кричу, Иуда свому Николаю! За офицерские партянки, Кузьма, погибаешь. И хватанул я яво по башке! Покатился. В царицынском парткоме в спирту и теперь башка сохраняется..."
И опять общий хохот. Это - Котовия. "Республика Котовия". Здесь "президент - Котовский". Но недаром жена комкора жалуется, что "у Григория Ивановича в реввоенсовете и в ГПУ много врагов". Да, много врагов. Инспектор красной конницы, московский маршал Буденный, близок Кремлю, потому что перебродил и верен генеральной линии партии. А Котовский в 40 лет еще бродит, неугомонен, анархичен вождь второго корпуса. Здесь нет никакого закона, кроме "Котовского". Он и вождь, и трибунал, и государство для поседелых и молодых рубак котовцев, что в казармах тоскуют без военного грабежа.
Котовский на полгода уезжает в Москву, слушает курсы в Академии генерального штаба, но там недовольны им из-за "атмосферы" в корпусе. Словно сам комкор покрывает эту "запорожскую сечь" Котовию, где не растет марксизм, необходимый коммунистическому войску.
Стратегией, тактикой, строем, рубкой глиняных чучел за неимением живых еще занимаются котовцы. Но как только зовут на доклад о международном положении, о немецком пролетариате, о предательстве Макдональда, один за другим командиры рапортуют: "прибыть не могу, кобыла сапом заболела..."
Неосторожно много вместо партийных директив вложил себя в свой корпус Григорий Котовский. Слишком вымесил своих партизан в беспрекословном подчинении комкору, обезличил все, подчинив себе. Здесь все растет в легенде партизанщины и вольницы.
- Мы котовцы...
- Так сказал Котовский...
И все кончено.
Ничего из старого, разбойного, авантюрного, фантастического багажа не забыл командир корпуса Котовский. Этот тяжелый атлет по-прежнему любит эффекты, отчаянность и позу.
Во время ультиматума лорда Керзона в 1923 году Котовский появился в Харькове на съезде незаможников. Съезд шумно приветствовал популярного красного маршала. В ответ Котовский произнес пышную невероятную речь. Он заверял съезд, что у красной армии найдется свой ответ на ультиматум английского лорда. Сжатая в кулак правая рука его все время обращалась к дипломатической ложе. Но подойдя к самому патетическому месту, Котовский вдруг закричал:
- И я, как командир 2-го конного корпуса заявляю, что одним ударом, одним блеском наших клинков!..
Котовский вырвал из ножен блестящую шашку и потряс ей над головой.
И вдруг в зале все, как один, поднялись и, как в зеркале, отразили позу, в которой на эстраде застыл комкор Котовский. Конца речи никто не слыхал. Он потонул в буре аплодисментов.
А накануне, заявив, что он выступит на съезде с речью и решив заранее, что во время речи обязательно выхватит шашку, Котовский в гостинице чистил клинок, заставлял даже приходивших к нему помогать. И входившие в номер заставали Котовского перед зеркалом, выхватывающим из ножен шашку.
- Ааа, дьявол, - ругался Котовский, - никак не выходит, подлюга!
Но все же на съезде всех ослепил Котовский сияющим клинком.
Он по-прежнему любит и авантюрные, фантастические романы. В кабинете его рядом с "Историей РКП (б)" лежит демонстративный "Тарзан". "Тарзан" очень нравился Котовскому и, засыпая над "Историей РКП (б)" комкор переходил к "Тарзану".
- "Тарзан", знаете, после "Истории РКП(б)", это как шампанское после касторки,- смеялся комкор.
Кроме "Тарзана" Котовский любил романы Пьера Бенуа. И даже до того, что возмутившись однажды на маневрах неладностью дивизии Криворучки, отдал в приказе по корпусу:
- Части товарища комдива 3 Криворучко после операции выглядели, как белье куртизанки после бурно проведенной ночи!
Все что любил в детстве и юности, авантюру, театральность, браваду, пышное, озорное, чем жил в разбое на больших дорогах, - не ушло и от 40-летнего красного маршала Котовского.
Поэтому-то, вероятно, несмотря на большие заслуги перед Советским государством, количество врагов у Котовского в мирной жизни возрастало с необычайной быстротой. На 7-м году революции, а любит все же о себе сказать Котовский:
- Я ведь, знаете, - анархист.
И верно, Котовский, конечно, родной брат тех швыряющих бомбы в театры и кафе с криком - "Да здравствует анархия!"
7-го августа 1925 года в официальном органе партии "Правда" появилась странная телеграмма: "Харьков. В ночь на 6-е августа в совхозе Цувоенпромхоза "Чебанка", в тридцати верстах от Одессы, безвременно погиб член Союзного, Украинского и Молдавского ЦИКа, командир конного корпуса товарищ Котовский".
На похоронах над могилой Котовского соперник его по конной славе и популярности Семен Буденный говорил:
- Мы, кавалеристы, склоняем над открытой могилой свои боевые знамена и обещаем нашему Союзу, что имя товарища Котовского будет в нашей памяти в боях и вне боя.
Можно подумать, что Котовский убит на поле сражения. Нет, смерть члена трех ЦИКов и популярнейшего маршала - темным-темна.
В 1882 году, пользовавшийся широчайшей популярностью в войсках и в обществе, знаменитый белый генерал М. Д. Скобелев, человек рискованного и бурного темперамента, связанный с неугодными правительству течениями, - умер внезапно таинственной смертью в гостинице "Англетер". Знали все, что царь, двор, сановные военные круги ненавидели Скобелева, несмотря на все заслуги перед государством. И вокруг смерти популярного вождя поползли слухи, что "белый генерал" отравлен корнетом-ординарцем.
Но кто ж убил "краснаго генерала"? Из маузера несколькими выстрелами в грудь Котовского наповал уложил курьер его штаба Майоров. За что? В газетных сообщеньях о смерти солдатского вождя - полная темнота. То версия "шальной бессмысленной пули во время крупного разговора", то Майоров - "агент румынской сигуранцы". Полнейшая темнота.
Но был ли судим курьер штаба Майоров, о котором газеты писали, что он "усиленно готовился к убийству и чтобы не дать промаха накануне убийства практиковался в стрельбе из маузера, из которого впоследствии стрелял в Котовского"?
Нет, в стране террора Майоров скрылся. Агент румынской сигуранцы? А не был ли этот курьер штаба той "волшебной палочкой" всесоюзного ГПУ, которой убирают людей "замышляющих перевороты", людей опасных государству?
О Котовском ходили именно такие слухи.
В смерти Котовского есть странная закономерность, Люди, выходившие невредимыми из боев, из тучи опасностей и авантюр, чаще всего находят смерть от руки неведомого, за "скромное вознаграждение" подосланного убийцы.
Для Котосвкого таким оказался - курьер штаба.
В Одессе, в былом так хорошо знавшей Котовского, красного маршала хоронили помпезно. В городах расположения 2-го корпуса дали салют из 20 орудий. Тело прибыло на одесский вокзал торжественно, окруженное почетным караулом, гроб утопал в цветах, венках. В колонном зале окрисполкома к гробу открыли "широкий доступ всем трудящимся". И Одесса приспустила траурные флаги.
Прибыли маршалы союзных республик и боевые товарищи Котовского. Под громы и стоны траурного марша Шопена по Одессе понесли тело. Над могилой сказали речи - Егоров, Буденный, Якир. Именем Котовского назвали один из красных самолетов - "Пусть крылатый Котовский будет не менее страшным для наших врагов, чем живой Котовский на своем коне". - Несколько городов постановили именем Котовского назвать улицы. Наконец пришли предложения поставить вождю красной конницы памятник.
Может быть и поставят Котовскому памятник: - памятники молчаливы, памятники ничего не рассказывают.
ПОСТСКРИПТУМ. В 1975 г. мой "Котовский" печатался в нью-йоркской газете "Новое Русское Слово". После напечатания, 15 августа 75 г., за подписью 3. Ш. появилось "письмо в редакцию" под заглавием - "Эпилог дела Котовского". Вот его текст:
"Не откажите поместить в НРСлове следующий кровавый эпилог к статье г-на Р. Гуля "Котовский - красный маршал", которая печаталась в Вашей газете в июне с. г.
Когда в 1940 г. советские войска заняли Бессарабию, советская власть разыскала того бывшего полицейского, который участвовал в поимке Котовского в 1916 г. в кукурузном поле и подстрелил его.
Его "судили", нашли виновным в том, что он ранил Котовского, и расстреляли. Все, кто был в то время в Кишиневе, могут подтвердить это жестокое и бессмысленное убийство, так как об этом писали в местной печати."
Несомненно, что тут речь идет о бывшем приставе Хаджи-Коли, который 25 июня 1916 г. в селе Стоматове с отрядом полиции арестовал Котовского. При чем в перестрелке с полицейскими Котовский был ранен. Хаджи-Коли выполнял свой служебный долг по поимке уголовного преступника и ни в одной стране за это его бы не расстреляли. Но разбойничья большевицкая "юстиция" убила его. Впрочем, большевики убили и самого "анархиста-маршала", замаскировав убийство неким "таинственным недоразумением".
Р. Г.
Жестокий приказ. Но такова уж эта полуразбойная, полуреволюционная армия, народ севший на коня, таковы ее нравы. Кривенко, удалой комэск, в другой раз может сам бы пошел в лоб на пулеметы, на бело-поляков. Но он наменял под весь эскадрон гнедых, как один, коней. Себя редко жалел, но подбор масть в масть гнедых коней стало жалко травить на польские пулеметы. И не пошел в лоб, а начал забирать сторонкой так, что густой пулеметный огонь хлестал мимо.
Котовский с коня это заметил.
- Эй! - кричит трещащим басом Криворучке, - "суда заходит твой Кривенко! Жарь в лоб!
- Ванька, в лоб! - надрываясь, кричит Криворучко.
Но комэск не то дрейфит, не то жалеет коней, гнет свою линию.
- Эх, Ванька, дурной хохол, попусту матка тебя носила! - и Криворучко пустил карьером коня к эскадронному.
Подскакав, осадил, ругается, кричит Криворучко, бросил шапку о земь. И вдруг со всех сил опустил саблю полкового командира на голову Кривенко. Кривенко упал с седла. Эскадрон в замешательстве. Конники пососкакивали с лошадей, матерятся, крики, проклятие "мать перемать"! Но тут уж скачет сам Котовский. И Криворучко, взяв в командованье эскадрон, под дикое ура и улюлюканье бросается в пулеметный дождь прямо в лицо врага.
Правда, шашечного удара Котовский не одобрил, еле выжил Кривенко, треснул череп.
- Можно, конечно, расстрелять, но не в таком случае, - говорил Котовский.
Да и Криворучко чувствовал, что зря хватанул, все спрашивал Котовского:
- Григорий Иваныч, а що воне таке за трыщина... що таке?
Но когда выздоровевший, мрачный Кривенко пришел к Котовскому просить перевода в другой полк, Котовский встретил его сурово:
- Я хотел взгреть Криворучко за то, что он тебя предателя революции не расстрелял!
На помощь пришел сам Криворучко с хохлацкой хитростью. Послал Котовскому отбитое офицерское польское седло - первый сорт. И заговорил:
- А що, Григорий Иваныч, не назначить мне Ваньку обратно эскадронным? а?
- Как хотите, ведь "физическое внушение" ему сделали вы, я тут не при чем, - пробасил Котовский.
- Так я ему дам эскадрон, у меня така думка, що дурость Ванькина уся через тую трыщину выйшла...
И Кривенко снова взял в командование эскадрон. В крепкой узде держал Котовский свою "шпанку". Закоренелых, нешедших ни на какой страх мародеров-бойцов расстреливал. Правда, говорят, эти расстрелы с трудом переносил комбриг. Садился после них в хате за стол, сжимал руками голову, скреб свою блестящую лысину, бормоча, ругаясь по-молдавански:
- Футуц кручь, я мейти футуц паска мейти.
Для своей бригады Котовский был не только боевым командиром, но и трибуналом, и государством, и вождем. На Котовском кончалось все, и жизнь и смерть в красной коннице. Стонали местечки, городки от прихода советской кавалерии. Эти шедшие на Европу войска были большие охотники до "камушков и часиков". Но котовцы не буденовцы.
- Буденовцы что, виндидуалисты! - хохотал комполка Криворучко. - Кто нашел, тот и тащи! А у нас - круговая порука, пользуйся, но общей кассы не забывай!
Котовский знал нравы своей банды и разрешал "грабануть" - богатых, но за грабежи мещан, крестьян, местечковых евреев беспощадно расстреливал, внедряя, так сказать, в разбой "классовую линию". И дань грабежа складывалась в общую кассу кавбригады.
Входя в хату на отдых после боев, первое что приказывал Котовский ординарцам - любимую:
- Яичницу в 25 яиц!
Но перед боем не ел целый день и бойцам приказывал не есть.
- Дддураччье! - кричал характерным чуть заикающимся басом, - разззве жж можжно жжрать перед ббоем? Поппадет ппуля в жживот и ббаста!
Здоровье, силу и спорт любил Котовский. Гимнастику проводил даже на войне. Ругаясь, заставлял заниматься гимнастикой всех командиров. О себе говорил:
- Я энтузиаст физического воспитания, тут уж ничего не поделаешь. Здоровое нагое тело - да ведь это ж красота!
В местечке Хабное, где после боев стала кавбригада, на второй же день собрал всех командиров в местной синагоге - единственном просторном помещении. Произнес вводную речь о необходимости гимнастики, приказал всем раздеться, разделся и сам и, стоя пред выстроившимися в две шеренги командирами, начал:
- Первый прием, рраз! Начинай, дыши...
Дело было зимнее. А комбриг открыл окна. Командиры поругивались про себя, синели от холода, но проделывали все мудреные приемы вместе с энтузиастом физического воспитания. После гимнастики Котовский приказал обтираться водой. В бочке нашли воду, приготовленную для еврейского религиозного ритуала.
- Обтирайся! Бог не обидится! - ревел Котовский. И под общий хохот зачерпывали командиры, обтирались. Только тут заметил Котовский, что одного комэска не достает и прямо из синагоги пошел в его квартиру.
- Отколет сейчас над Митькой "котовку", - хохотали, шли за ним командиры. Знали, что уж что-нибудь да выдумает комбриг, идущий к неявившемуся комэску.
- Как бы грехом не "шлепнул"?
Котовский, хоть и улыбаясь, а возмущался: - "Плевал, говорит, я на Мюллера? Дурак, да это же жизнь, как же на нее плевать?"
У избы остановился. Выскочил ординарец.
- Спит? - крикнул Котовский.
-- Спит, товарищ комбриг.
- Принеси-ка два ведра воды, да похолоднее!
С двумя ведрами в руках, пригибаясь в сенях, Котовский вошел в покосившуюся еврейскую хату, где на постели, разметавшись, храпел еще полунагой комэск. Срозмаху вымахнул Котовский на спящего ведра, приговаривая:
- Обливаться перед девятым номером нужно, товарищ комэск! Вот как!
А на утро трубы уж играли генерал-марш. И странная конница из полубандитов, солдат-командиров, старых офицеров, уголовников, подымалась, седлала коней и трогала по пыльным улицам, выступая в бой за Львов.
По 50 километров неслась в сутки красная конница. Еще один переход и возьмут столицу Галиции. Но под Львовым получился категорический приказ свертывать на север, спасать общее положение, уже обессилевшей под Варшавой, красной армии.
Как ни торопилась конница - не успела. Французский генерал Вейган положил предел русскому красному размаху и, вместо наступления, красная армия пошла грандиозным паническим откатом.
Для конницы Котовского начались жестокие арьергардные бои. Прикрывая панически побежавшую красную пехоту, от наседающих теперь польских уланов, Котовский забыл и гимнастику и обливанья водой. Какая гимнастика, когда по три дня маковой росинки во рту не бывало у бойцов. В этих боях обессилели котовцы. А главное упало моральное состояние войск: - не пустила Европа Котовского делать революцию.
Лучший польский конный корпус генерала Краевского получил приказание: истребить разбойную кавбригаду. Польская кавалерия торопилась зажать в клещи беспорядочно-несущихся на восток котовцев. И вот близ Кременца полным кольцом поляки окружили Котовского на лесистом холме - Божья Гора.
Это полная гибель. Командование юго-западного фронта похоронило отрезанную кавбригаду. С трудом втащили на гору котовцы последние пушки, тачанки с пулеметами, лазаретные линейки. Котовский, усталый и измотанный, как все бойцы, приказал биться до последнего, не сдаваться полякам.
Трое суток отбивались зажатые в кольцо котовцы, несли страшные потери. Ночью на вершине холма, собрав жалкие остатки когда-то грозной бригады, Котовский обратился к бойцам с речью:
- Братва! - кричал он. - Простите меня, может быть тут моя ошибка, что завел я вас в этот капкан! Но теперь все равно ничего не поделаешь! Помощи ждать неоткуда! Давайте, иль умрем, как настоящие солдаты революции или прорвемся на родину!
По горам трупов собственных товарищей с холма бросился на поляков Котовский. Произошла рукопашная свалка. Покрытые кровью, пылью, размахивая обнаженными саблями, бежали вприпрыжку рядом с тачанками обезлошадившие конники. Вблизи скакавшего Котовского разорвался снаряд, выбил комбрига из седла. Котовский упал без сознания. И еле-еле вынесли своего, тяжело контуженного, комбрига котовцы.
Прорвалась горсть конницы с без сознанья лежавшим Котовским. Котовского везли в фаэтоне. Он метался, бредил, кричал. Врачи считали, что рассудок не вернется к безрассудному комбригу. Но здоровье Котовского выдержало даже эту польскую контузию под Божьей Горой. Через месяц Котовский выписался из госпиталя, вступив в командованье бригадой, но войны с поляками уже не было.
6. КОТОВСКИЙ И МАТЮХИН
В Риге шли мирные переговоры советских и польских дипломатов. Красный и польский фронты остановились на новых границах. Зато по Украине загуляли, поддерживаемые поляками, отряды перебежавших в Польшу бывших красных командиров Булак-Булаховича и есаула Яковлева, остатки петлюровской армии генерала Омельяновича-Павленко и отряды полковника Перемыкина.
Против них красное командование бросило пополненную, отдохнувшую кавбригаду Котовского. Под Волочиском Котовский сошелся с Омельяновичем-Павленко. В атаках резались круглые сутки. Но Котовский взял верх над петлюровцами и сбросил их на лед реки Збруч.
Тяжелее были сражения с атаманом Тютюником, но и тут успех был на стороне Котовского.
А вскоре специалисту по борьбе с повстанцами Котовскому пришлось грузиться в вагоны, ехать с Украины в Тамбовскую губернию на усмиренье крестьянского восстанья Антонова. На долю Котовского здесь пришлась борьба с сильной, скрывавшейся в лесах мужицкой организацией, во главе которой стоял отчаянный человек кузнец Иван Матюхин.
После долгих и бесплодных гоняний по Тамбовским полям за Матюхиным, Котовский взял наконец Матюхина хитростью. Тамбовские чекисты поймали повстанческого командира Эктова, ходившего под кличкой Эго. Вместо расстрела Котовский упросил чекистов отдать Эго ему.
И чека перед Эго поставила вопрос: либо стенка, либо к Котовскому ловить Матюхина. Эго предпочел последнее.
Любитель фантазий Пинкертона, Котовский выдумал довольно тонкий план поимки Матюхина и уничтоженья его отряда. К Эго он приставил восемь неотлучных бойцов-котовцев, приказав: - При первой подозрительности пулю в лоб!
И во главе сорока отборных всадников, Котовский и Эго, окруженный восьмью котовцами, поехали на хутор к мужику-старику, сын которого, по словам Эго, ходил в отряде Матюхина и знал Эго в лицо.
На хуторе, подъехавшие всадники вызвали старика и Эктов начал действовать по плану Котовского. Указывая на Котовского, сказал, что это повстанческий атаман Фролов, хочет драться против "камунии" вместе с Матюхиным, пусть старик даст кого-нибудь кто бы отвез Матюхину от Фролова письмо.
Старик вызвал сына-пастуха и пастух поскакал к Матюхину в лес с письмом, а через час привез ответ, что Матюхин благодарит Эктова и атамана Фролова и предлагает встретиться и соединиться через неделю в селе Кобыленка.
Котовский телеграфировал в Тамбов просьбу очистить весь прилегающий к Кобыленке район от красных войск, чтоб не спугнуть мятежного кузнеца.
Фантаст, авантюрист, каторжник, любитель сильных ощущений, в красных штанах, в желтой куртке, почти опереточный Котовский, возвратясь к отряду, приказал всем переодеться в черные круглые смушковые шапки-кубанки, нашить из тряпок широкие лампасы на подобие казачьих, чтобы походить на повстанцев. И весь отряд в 200 человек самых разнообразных бандитов, переоделся, готовясь к кровавому представленью.
В назначенный день, как было условлено, встав с отрядом в селе Кобыленка, Котовский выслал к осторожному кузнецу только одного котовца: узнать, приедет ли Матюхин к атаману Фролову?
Рассказывают, с необычайным волненьем ждал Котовский возвращенья посланца. Ни с кем не говорил. По избе ходил бешеным шагом ожиданья. И когда доложили комбригу, что Ванька приехал, выскочил на крыльцо и сам за руку втащил Ваньку в избу.
- Ннну, ннну? Чччто? Ккккак? - зазаикался в волненьи.
- Привел. Тут в полуверсте ожидает. Езжай, говорит, к Фролову и доложи, мол, что жду его с Эктовым сюда.
В избе воцарилось молчание: - поедет Котовский вдвоем с Эктовым, рискнет или нет? Котовский отошел к окну, стал смотреть в окно, барабаня по стеклу пальцами. А когда отвернулся от окна - словно похудел.
- Ну, что ж, товарищ Эго, поедем? - сказал, не глядя на Эго.
Эго поднялся с лавки, черт знает о чем думал.
- Поедем, - сказал.
Но тут порог пересек Криворучко. Не пуская Котовского, закричал:
- Не пущу тебя! Зарубят они тебя одного! Ерунду ты выдумал...
Но игра была уже начата и ее надо было кончать.
- Молчать! - рявкнул Котовский. - До моего возвращения комполка Криворучке принять в командование отряд, а убьют меня - пробиваться!
Из села Кобыленка верхами выехали трое: Котовский, Эго и посланец Ванька. Но как только увидели на опушке леса всадников Матюхина, Котовский, касаясь коленом колена Эго, наклонился с седла, пробормотал:
- Отойдешь ли в сторону, мигнешь ли, слово ли скажешь - первая пуля тебе! Живым не дамся.
Неизвестно о чем думал, тоже видавший виды, бывший штабс-капитан из солдат Эктов.
- Напрасно вы это говорите, товарищ Котовский. Я в Тамбове уж знал на что иду, - пробормотал.
- Ну, ладно, увидим, - и Котовский, пришпорив "Орлика", подскакал к Матюхину.
Странные и сильные ощущения переживались у опушки леса тремя людьми: Эго, Котовским и Матюхиным. Но, вероятно, самые сильные ощущения переживал все-таки Эго: он мог в любую минуту предать Котовского Матюхину, но мог предать и Матюхина Котовскому. У него был свободный выбор. Эго выбрал второе.
После облобызаний и приветствий атамана Фролова с Матюхиным, матюхинцы во главе с атаманом-кузнецом верхами шумно поехали к селу. Уже в сумерках въехал в село силач-кузнец Иван Матюхин на тонкокровном аргамаке, не человек, а глыба железных мускулов, горячие глаза, руки как башни, а золотистый, нежный, бывший графский конь отбит в совхозе "Красный луч". Конь шел шагом, рядом с "Орликом" Котовского.
В двуструбную просторную избу сошлись до 20 повстанческих командиров, в ловких поддевках, высоких сапогах, до зубов увешанные оружием. И столько же было котовцев с Гарри, Криворучко, комиссаром Даниловым, Эктовым.
Встреча атамана Фролова с кузнецом Матюхиным открылась пиром. Пир пошел в избе горой. Враги матерятся, льют, пьют самогон, бабы несут жирные щи, баранину, жареных кур, загромоздили стол. Поют повстанцы, грозят перебить всех "горбоносых комиссаров" на свете, дойти до Москвы и самому Троцкому кишки выпустить.
Керосиновая лампа горит на столе, освещает полутусклым светом избу. Лица ожили в бродящих густых тенях, в напряженности, в жарком говоре, в проклятиях, в клятвах.
- Бей камунию! Я всю камунию в Расеи переведу! - кричит Матюхин, грохает кулаком по столу, как берковцем.
Котовский отдал приказ, что он первым убьет Матюхина, а за его выстрелом, все бросятся на оставшийся на селе матюхинский отряд. Искоса кузнецким глазом смотрит на атамана Фролова Матюхин. Недоверчив кузнец, а поверил. Эго как ни в чем, наливает, пьет самогон. Эго свой человек. Выступают один за другим с речами, еле держась от крепкого самогона на ногах, то матюхинцы, то котовцы. Только вдруг встает Котовский.
- Довольно! - кричит, - не Фролов я, а Котовский! - И в упор разрядил маузер в Матюхина. Раненый в живот Матюхин осел на скамью. Повстанцы бросились на котовцев. Кто-то разбил лампу и в кромешной темноте началась страшная схватка. Загремела беспорядочная стрельба, полопались стекла окон. По стрельбе бросились на селе котовцы на отряд Матюхина, началась рубка полусонных повстанцев.
Тремя пулями был убит кузнец Матюхин, перебиты залившие кровью пол, пьяные матюхинцы. Двумя пулями ранен в грудь и в правую руку Котовский, в ногу ранен Криворучко и смертельно в живот комиссар Данилов.
Но странная своеобразная душа у комбрига Котовского. Когда его на носилках вынесли из избы, чтоб везти на станцию, на поезд в Москву, он приказал позвать Эго.
С носилок Котовский мерил Эго глубоким взглядом тяжелых, острых глаз.
- Ничего ты не знал в Тамбове на что ты идешь, - проговорил, усмехаясь. - Пристукнуть теперь тебя я должен.
Эго, хоть и не понимал - за что? - побелел, как трупы перебитых матюхинцев.
- Да жаль вот, рука ранена, не поднимается, - продолжал не спуская злых глаз Котовский. - Не пойму я тебя дурака: дурак ли ты уж такой или такой уж честный Иуда. Ведь ты же меня куропаткой связанной Матюхину выдать мог? Героем бы у своих стал! А вот поди-ж ты - не выдал!
И, обернувшись к чекисту-политкому, проговорил нарочно громко:
-- Дать ему пропуск на все четыре ветра! Не хочу больше ваших чекистских фортелей!
И опять к Эго:
- Квиты. Езжай. Теперь в Москве бааальшим комиссаром по кооперации будешь!
Котовского понесли на носилках. Спешно увозили в Москву - делать операцию. А победители котовцы в селе Кобыленка по лотерейным билетам разыгрывали единственную еще не расстрелянную женщину из отряда Матюхина: кому перед расстрелом она достанется.
7. СМЕРТЬ КОТОВСКОГО.
С 1922 года у Советского государства нет фронтов. Замерли боевые карьеры красных маршалов. На Украине в районе Умани, Гайсина, Крыжополя причудливой страной раскинулся, встав на квартиры, 2-й конный корпус имени совнаркома УССР. Им командует красный маршал Григорий Котовский.
Он уже почти "член правительства" России, член реввоенсовета и трех ЦИКов - Союзного, Украинского и Молдавского. За боевую деятельность Котовский награжден всеми наградами, которые выдуманы в коммунистическом государстве: кавалер трех орденов "Красного знамени" и обладатель революционного почетного оружия.
Это вершина государственной лестницы - карьера былого разбойника бессарабских больших дорог.
Но странна жизнь 2-го конного корпуса, словно забыли в перечень советских республик вписать еще одну автономную республику "Котовию"*.
* Прим. автора. О жизни 2-го корпуса и его командире см. напечатанную в газете "За свободу" интереснейшую стенограмму Игоря Абугова "Котовщина".
Много хлопот у реввоенсовета с этой "республикой" и много врагов в реввоенсовете и среди головки партии у 40-летнего неперебродившего, неугомонного разбойного Григория Котовского.
Перед прекрасным буржуазным особняком - иностранцы, польские купцы, продающие корпусу сукно, дожидаясь, стоят вперемежку с советскими военными из "Хозупра". День жаркий, июльский. Долго дожидались комкора Котовского, дважды бегали ординарцы докладывать. Наконец под чьими-то тяжелыми шагами заскрипели деревянные ступени и сквозь широко распахнутые стеклянные двери вышел комкор Григорий Котовский.
То есть нет, это не командир корпуса, это к европейским польским пиджакам вышла скифская, мускулистая, волосатая Азия. Товарищ Котовский появился перед купцами в одних трусиках. И пораженным полякам этот уж уставший атлет проговорил полнокровным, привыкшим повелевать, басом:
- Пожалуйста, не стесняйтесь, господа. Если 30 градусов жары, то почему ж не ходить голым?
В роскошном кабинете командира корпуса - драгоценное оружие по стенам, мебель красного дерева с бронзой, карельская береза, из соседней комнаты слышен радиоаппарат передающий Лондон. Здесь все приятно глазу и слуху, только необычный костюм, да непринужденный басовой смех хозяина смущают иностранных гостей.
Но за ужином, переливаясь, горит хрустальная барская люстра. Ловко и бесшумно, как дрессированные мыши, бегают, подают ординарцы. Меняются блюда, водки, вина, шампанское. В русских и польских руках чокаются перезвоном бокалы и рюмки.
Командир корпуса теперь уже в гусарских чикчирах, в серой венгерке, с тремя красными бантами орденов. На короткой бычьей шее рельефно выступает сеть упругих толстых жил. Тяжелые, умные, ищущие глаза под низким упрямым лбом. Если б не глаза, казалось бы, никакой мысли не бьется в этом громадном атлетическом теле.
Котовский в ударе. Рассказывает гостям про свою знаменитую дуэль с польским уланом в коридоре двух еще не сшибшихся кавалерийских колонн. Он даже горячится воспоминанию и слегка заикается, отчего разломанное, задержанное слово еще сильней и выразительней:
- ...и как сплеча ррубббаннул я его!
И вместе с взмахом сильной руки над обутыленным и цветущим столом, кажется, что закровянился багряный бант у Котовского на груди.
Гости вторят смеху, хоть рассказ и не особенно тактичен, но ничего не поделаешь, сукно продается. А Котовский представляет уж своих котовцев, как они вспоминают боевые дни, раскрашивая их причудливым враньем.
- Они у меня все ведь "Кузьму Крючкова" зарубили, все как есть! Двадцать раз по-разному рассказывают. Только спроси, так и пойдет без устали: - "Под Царицыным в 19-м году, братишка, было, - с изумительной верностью начал копировать Котовский бойцов, - как запели командиры атаку, как пошли мы карьером из Черного Яру, гляжу за реченкой у деникинцев казак гарцует. Конь под ним трепака пляшет, сам то рыжий, грудь, что кобылий зад, руки во-о! В руках сабля вострая, золотая, царский подарок. Я его враз по спишкам узнал. На спишной коробке еще при царе патрет яво был. Запомнился. Молись, кричу, Иуда свому Николаю! За офицерские партянки, Кузьма, погибаешь. И хватанул я яво по башке! Покатился. В царицынском парткоме в спирту и теперь башка сохраняется..."
И опять общий хохот. Это - Котовия. "Республика Котовия". Здесь "президент - Котовский". Но недаром жена комкора жалуется, что "у Григория Ивановича в реввоенсовете и в ГПУ много врагов". Да, много врагов. Инспектор красной конницы, московский маршал Буденный, близок Кремлю, потому что перебродил и верен генеральной линии партии. А Котовский в 40 лет еще бродит, неугомонен, анархичен вождь второго корпуса. Здесь нет никакого закона, кроме "Котовского". Он и вождь, и трибунал, и государство для поседелых и молодых рубак котовцев, что в казармах тоскуют без военного грабежа.
Котовский на полгода уезжает в Москву, слушает курсы в Академии генерального штаба, но там недовольны им из-за "атмосферы" в корпусе. Словно сам комкор покрывает эту "запорожскую сечь" Котовию, где не растет марксизм, необходимый коммунистическому войску.
Стратегией, тактикой, строем, рубкой глиняных чучел за неимением живых еще занимаются котовцы. Но как только зовут на доклад о международном положении, о немецком пролетариате, о предательстве Макдональда, один за другим командиры рапортуют: "прибыть не могу, кобыла сапом заболела..."
Неосторожно много вместо партийных директив вложил себя в свой корпус Григорий Котовский. Слишком вымесил своих партизан в беспрекословном подчинении комкору, обезличил все, подчинив себе. Здесь все растет в легенде партизанщины и вольницы.
- Мы котовцы...
- Так сказал Котовский...
И все кончено.
Ничего из старого, разбойного, авантюрного, фантастического багажа не забыл командир корпуса Котовский. Этот тяжелый атлет по-прежнему любит эффекты, отчаянность и позу.
Во время ультиматума лорда Керзона в 1923 году Котовский появился в Харькове на съезде незаможников. Съезд шумно приветствовал популярного красного маршала. В ответ Котовский произнес пышную невероятную речь. Он заверял съезд, что у красной армии найдется свой ответ на ультиматум английского лорда. Сжатая в кулак правая рука его все время обращалась к дипломатической ложе. Но подойдя к самому патетическому месту, Котовский вдруг закричал:
- И я, как командир 2-го конного корпуса заявляю, что одним ударом, одним блеском наших клинков!..
Котовский вырвал из ножен блестящую шашку и потряс ей над головой.
И вдруг в зале все, как один, поднялись и, как в зеркале, отразили позу, в которой на эстраде застыл комкор Котовский. Конца речи никто не слыхал. Он потонул в буре аплодисментов.
А накануне, заявив, что он выступит на съезде с речью и решив заранее, что во время речи обязательно выхватит шашку, Котовский в гостинице чистил клинок, заставлял даже приходивших к нему помогать. И входившие в номер заставали Котовского перед зеркалом, выхватывающим из ножен шашку.
- Ааа, дьявол, - ругался Котовский, - никак не выходит, подлюга!
Но все же на съезде всех ослепил Котовский сияющим клинком.
Он по-прежнему любит и авантюрные, фантастические романы. В кабинете его рядом с "Историей РКП (б)" лежит демонстративный "Тарзан". "Тарзан" очень нравился Котовскому и, засыпая над "Историей РКП (б)" комкор переходил к "Тарзану".
- "Тарзан", знаете, после "Истории РКП(б)", это как шампанское после касторки,- смеялся комкор.
Кроме "Тарзана" Котовский любил романы Пьера Бенуа. И даже до того, что возмутившись однажды на маневрах неладностью дивизии Криворучки, отдал в приказе по корпусу:
- Части товарища комдива 3 Криворучко после операции выглядели, как белье куртизанки после бурно проведенной ночи!
Все что любил в детстве и юности, авантюру, театральность, браваду, пышное, озорное, чем жил в разбое на больших дорогах, - не ушло и от 40-летнего красного маршала Котовского.
Поэтому-то, вероятно, несмотря на большие заслуги перед Советским государством, количество врагов у Котовского в мирной жизни возрастало с необычайной быстротой. На 7-м году революции, а любит все же о себе сказать Котовский:
- Я ведь, знаете, - анархист.
И верно, Котовский, конечно, родной брат тех швыряющих бомбы в театры и кафе с криком - "Да здравствует анархия!"
7-го августа 1925 года в официальном органе партии "Правда" появилась странная телеграмма: "Харьков. В ночь на 6-е августа в совхозе Цувоенпромхоза "Чебанка", в тридцати верстах от Одессы, безвременно погиб член Союзного, Украинского и Молдавского ЦИКа, командир конного корпуса товарищ Котовский".
На похоронах над могилой Котовского соперник его по конной славе и популярности Семен Буденный говорил:
- Мы, кавалеристы, склоняем над открытой могилой свои боевые знамена и обещаем нашему Союзу, что имя товарища Котовского будет в нашей памяти в боях и вне боя.
Можно подумать, что Котовский убит на поле сражения. Нет, смерть члена трех ЦИКов и популярнейшего маршала - темным-темна.
В 1882 году, пользовавшийся широчайшей популярностью в войсках и в обществе, знаменитый белый генерал М. Д. Скобелев, человек рискованного и бурного темперамента, связанный с неугодными правительству течениями, - умер внезапно таинственной смертью в гостинице "Англетер". Знали все, что царь, двор, сановные военные круги ненавидели Скобелева, несмотря на все заслуги перед государством. И вокруг смерти популярного вождя поползли слухи, что "белый генерал" отравлен корнетом-ординарцем.
Но кто ж убил "краснаго генерала"? Из маузера несколькими выстрелами в грудь Котовского наповал уложил курьер его штаба Майоров. За что? В газетных сообщеньях о смерти солдатского вождя - полная темнота. То версия "шальной бессмысленной пули во время крупного разговора", то Майоров - "агент румынской сигуранцы". Полнейшая темнота.
Но был ли судим курьер штаба Майоров, о котором газеты писали, что он "усиленно готовился к убийству и чтобы не дать промаха накануне убийства практиковался в стрельбе из маузера, из которого впоследствии стрелял в Котовского"?
Нет, в стране террора Майоров скрылся. Агент румынской сигуранцы? А не был ли этот курьер штаба той "волшебной палочкой" всесоюзного ГПУ, которой убирают людей "замышляющих перевороты", людей опасных государству?
О Котовском ходили именно такие слухи.
В смерти Котовского есть странная закономерность, Люди, выходившие невредимыми из боев, из тучи опасностей и авантюр, чаще всего находят смерть от руки неведомого, за "скромное вознаграждение" подосланного убийцы.
Для Котосвкого таким оказался - курьер штаба.
В Одессе, в былом так хорошо знавшей Котовского, красного маршала хоронили помпезно. В городах расположения 2-го корпуса дали салют из 20 орудий. Тело прибыло на одесский вокзал торжественно, окруженное почетным караулом, гроб утопал в цветах, венках. В колонном зале окрисполкома к гробу открыли "широкий доступ всем трудящимся". И Одесса приспустила траурные флаги.
Прибыли маршалы союзных республик и боевые товарищи Котовского. Под громы и стоны траурного марша Шопена по Одессе понесли тело. Над могилой сказали речи - Егоров, Буденный, Якир. Именем Котовского назвали один из красных самолетов - "Пусть крылатый Котовский будет не менее страшным для наших врагов, чем живой Котовский на своем коне". - Несколько городов постановили именем Котовского назвать улицы. Наконец пришли предложения поставить вождю красной конницы памятник.
Может быть и поставят Котовскому памятник: - памятники молчаливы, памятники ничего не рассказывают.
ПОСТСКРИПТУМ. В 1975 г. мой "Котовский" печатался в нью-йоркской газете "Новое Русское Слово". После напечатания, 15 августа 75 г., за подписью 3. Ш. появилось "письмо в редакцию" под заглавием - "Эпилог дела Котовского". Вот его текст:
"Не откажите поместить в НРСлове следующий кровавый эпилог к статье г-на Р. Гуля "Котовский - красный маршал", которая печаталась в Вашей газете в июне с. г.
Когда в 1940 г. советские войска заняли Бессарабию, советская власть разыскала того бывшего полицейского, который участвовал в поимке Котовского в 1916 г. в кукурузном поле и подстрелил его.
Его "судили", нашли виновным в том, что он ранил Котовского, и расстреляли. Все, кто был в то время в Кишиневе, могут подтвердить это жестокое и бессмысленное убийство, так как об этом писали в местной печати."
Несомненно, что тут речь идет о бывшем приставе Хаджи-Коли, который 25 июня 1916 г. в селе Стоматове с отрядом полиции арестовал Котовского. При чем в перестрелке с полицейскими Котовский был ранен. Хаджи-Коли выполнял свой служебный долг по поимке уголовного преступника и ни в одной стране за это его бы не расстреляли. Но разбойничья большевицкая "юстиция" убила его. Впрочем, большевики убили и самого "анархиста-маршала", замаскировав убийство неким "таинственным недоразумением".
Р. Г.