Гуревич Георгий Иосифович. Чудак человек

   Нет, чувствую я, не вдохновляет меня заокеанский вариант судьбы чудака. Скучновато путаться с финансами. Схоластика! В монастыре церковная, а тут биржевая. Не суть - игра символами. Чудак борется с символами. И все время пояснять, что скрывается за символами - фетишами.
   Думал я и о том, чтобы поместить героя в Германию. Пожалуй, есть в его характере что-то немецкое - эта тяга к порядку, классификации и всеобъемлющим обзорам. Немцы любили такое: "Вселенная и человечество", "Всемирная история" в 9 томах, "Жизнь животных" в 12 томах. Брем тоже ведь немец. Так пускай мой герой читает его в подлиннике.
   И сам собой напрашивается острый конфликт: ведь юность моего чудака приходится на гитлеровские времена.
   Тяжкое время не только для чудаков. "Хайль, хайль, зиг хайль!" Пылают костры из книг, а чудак их бережет и перечитывает, еще переписывать рвется. "Счастье через силу!" Гитлерюгенд закаляется в военизированных лагерях, а чудак хочет просиживать штаны в библиотеке. "Фюрер думает за нас!" А чудаку нравится рассуждать самостоятельно. "Мы все строим автобаны, сегодня путешествуем по Германии, завтра - по всему миру!" А чудак бродит по незапланированным маршрутам где-то под Берлином, может и в запретную зону забрести. Странный тип, подозрительный тип. Не миновать ему тюрьмы.
   Если только не призовут его раньше в рейхсвер - в армию. И вот он под началом старательного фельдфебеля. "Лечь, встать, лечь, встать! Кру-гом, шагом марш, бегом, быстрее, быстрее! Шевелись, ленивая скотина! Сто приседаний, сто прыжков на месте! Лечь, встать, лечь, встать! Молчать! Три ночи мыть полы! Пять нарядов вне очереди! Десять суток карцера! Десять суток на хлебе и воде!"
   В общем, хорошая физическая нагрузка и лечение голоданием. Рецепты против чудачества известны издавна. Зачем солдату рассуждать? Фюрер думает за него! "Встать, лечь, встать, лечь!"
   И ложились. И навсегда ложились.
   Под Смоленском, в деревне, где я - автор - ночевал в 1943 году, за околицей у ручья валялся труп гитлеровца в белом шерстяном белье. Соломенного цвета волосы шевелил ветерок, а лица не было, сгнило лицо, должно быть, сожгло лицо или осколком срезало. Хоронить никто не хотел фрица, так он и валялся у ручья. Но все ли немцы фрицы? Может быть, это был мобилизованный чудак?
   Конец истории о несостоявшейся личности.
   Нет, пожалуй, не использую я все эти заграничные варианты. Все они истории несостоявшейся личности. И в результате - неясность: а что было бы хорошего, если бы личность состоялась? Может быть, ей и не стоило состояться - этой чудаковатой личности! Нет уж, мне нужен не загубленный чудак - нужен доживший до седых волос.
   Вернусь-ка я к тому, что рисовал лошадей, начиная с заднего копыта.
   Как и все мои сверстники, после школы он пошел в армию, был в армии с самого начала и до конца войны. Очень хотелось бы, чтобы мой герой проявил героизм подлинный, даже звание получил бы и Золотую Звезду. Я даже начал придумывать ему достойные подвиги, хотел его в разведку послать в тыл врага, всем на диво, наподобие Штирлица, но... Но, дорогие потребители литературы, вы же знаете, что существует правда характера. Видите вы в моем чудаке задатки геройства? Вы считаете, что героем может быть каждый? Согласен. Но тогда надо было изображать каждого, рядового, а не страстного любителя планов, хронологии и энциклопедии. Тогда все рассказанное ни к чему.
   Да, мой чудак служил добросовестно, то есть делал, что приказано, там, куда посылали. А послали его в зенитную батарею, определили в прожекторный взвод. Там он и служил до Победы, был рядовым героем, получил желтую нашивку за ранение (осколок задел плечо) и медаль за оборону того города, где стояла его зенитная батарея. Все это к чудачеству не имело никакого отношения, в романе я пропущу военные годы.
   После войны, как все нормальные люди моего возраста, чудак женился, и даже удачно, был счастлив в браке, как говорится. Женился на хорошей и хорошенькой девушке, имел двух детей - сына и дочку, хороших, нормальных, не чудаковатых. Я с удовольствием описал бы счастливую любовь и счастливую семейную жизнь героя. Не так уж часто описываешь счастливую семью. Но... Но, дорогие читатели, вы же знаете, если не знаете, то чувствуете: свадьба в эпилоге имеет особенный смысл в литературе. Выше я говорил, что девушка сердцем выбирает достойного отца для своих будущих детей. Свадьба в романе - это признание достоинств избранника, чудака в данном случае. Но я сильно сомневаюсь, что Киру (Кирой звали ту хорошую и хорошенькую) прельстило знание зоологии, хронологии и указателя железных дорог. Возможно, она разглядела в герое другие достоинства, не чудаческие. В общем, он же был приличный человек, не вредный, добрый даже. А может быть, дело житейское, выбор был не так уж велик тогда. Ведь несколько миллионов потенциальных женихов, гораздо лучших, чем чудак, война повенчала с сырой землей.
   Пожалуй, и семейная жизнь не имеет отношения к нашей теме.
   Думаю, что мой чудак был приличным мужем и отцом. Правда, немного лишнего тратил на никому не нужные справочники да зачем-то изучал их по вечерам, вместо того чтобы подрабатывать.
   Не было у него доходов, кроме заработной платы, не слишком большой. Работал он в конторе Мособлсельхозснабсбытстройпроект - что-то в таком роде, составлял рабочие чертежи на силосные башни и картофелехранилища. Ну и сами понимаете (правда характера!), не очень там продвинулся. Не требовались для силосных башен его склонности к вселенским обзорам, неторопливой кропотливости в сочетании с грандиозностью, к рывкам за пределы зоологии и хронологии. Служил! Ездил на работу на метро, табель снимал в половине десятого, восемь часов в день крутил арифмометр, добросовестно составлял графики и спецификации, был на хорошем счету, премии получал ежегодно.
   Глядь, и жизнь прошла, разменял седьмой десяток. И организм поизносился: сердце пошаливает, гипертония, язва. Не каждый день боли, но иной раз схватит, неотложку вызываешь. Видимо, пора на пенсию. Сослуживцы проводили с честью. Речи произносили с преувеличенными восхвалениями. Юбиляр слушал с символическим стаканом минеральной приятные слова о незаменимости (от заменившего его заместителя). А в заключение, расцеловавшись с провожавшими, погрузил в такси громоздкую радиолу, преподнесенную месткомом, и отправился домой... на отдых до конца жизни.
   ...Ну и что же будет делать на заслуженном отдыхе этот седой чудак, уже выполнивший свой долг перед обществом?
   Совесть чиста - дети взрослые, дочь замужем, сын кончил институт, помогать им не нужно. И самому помощь не нужна: каждого четвертого числа пенсия.
   Здоровье - более или менее. Гипертония, язва, но не каждый день боли. Когда схватит, вызовешь неотложку, отлежишься.
   Конечно, у Киры поручения: "Ты бы сходил, ты бы купил, ты бы достал, ты бы убрал..." Но сходишь, купишь, достанешь, а потом свободен.
   Другие - нормальные - газеты читают от доски до доски, козла забивают на фанерках, воткнутых в бульварные скамейки, или на участке копаются, гладиолусы поливают, а еще чаще болеют и лечатся, лечатся и не вылечиваются. Но то нормальные пенсионеры. Не чудаки.
   Не проснутся ли в моем герое склонности детских лет?
   Походит он, походит по комнате, начнет наводить порядок, вытащит старые бумаги, разложит, книги переставит, карты, атласы, всемирные истории, полистает энциклопедию, старую, черно-оливковую с золотом, и последнюю красную, ощутит зуд в руках и, разграфив лучшую, самую плотную бумагу тоненьким чертежным перышком, тушью начнет вырисовывать:
   "А" - первая буква алфавитов на русской и латинской основе..." Тоненькими штришками, маленькими стежками, маленькими шажками вокруг света. А в итоге роскошное рукописное издание свода знаний. Подарок человечеству на память о чудаке.
   Конец сливается с началом. Хорошее, твердое литературное построение.
   Но вот беда: человечеству не нужен такой подарок.
   И если я поручу герою эту бессмысленную работу, я только подчеркну ненужность чудаковатости.
   Именно это сделал Флобер. В его неоконченном романе "Бувар и Пекюше" герои, бывшие канцеляристы, разбогатевшие неожиданно, развлекаются всем на свете, все изучают, все бросают, ничего не достигнув, и в конце концов принимаются за привычную, успокоительную, никому не нужную переписку старых бумаг.
   Получилось не "берегите чудаков", а "плюньте на чудаков, не принимайте их всерьез".
   Все-таки я подозреваю, что чудак мой взялся за переписку энциклопедии, или Толкиена, или чего-то еще многостраничного. После служебной колготы, телефонных звонков и телеграмм, распекания у начальства, распекания подчиненных, планов, авралов, выполнения-невыполнения, сроков и срочности так успокаивало неторопливое рукоделие, вышивание букв на бумаге, безлюдие, безмолвие. Правда, за стеной оглушительно горланит стереомагнитофон, там сын соседа готовится к экзаменам, но оглушительный рев все равно что тишина: оглушен и ничего не слышишь, ничто не отвлекает. Рев, но покой, сосредоточенность, неторопливая беседа с мудрым, всезнающим и везде побывавшим собеседником, который ведет тебя по белу свету, с реки Аа, что в Латвии, на Ааре в Швейцарии, из Абхазии в Австралию, из Австралии в Австрию.
   Тихая неделя, другая, возможно.
   Потом вышивание букв начнет приедаться; однообразное все-таки занятие. Чудак будет выдерживать характер, твердить: "Ты же не ребенок, чтобы через полчаса бросать затею для новой игрушки!" Но герой мой все-таки не ребенок, у которого вся жизнь впереди и будущее кажется бесконечным: все успеешь, за что ни возьмись; он - герой - прикинет объем работы. Я сам прикидывал. И вот что получилось.
   Опытная машинистка, старательно стуча по восемь часов в рабочий день, закончила бы перепечатку лет за пять-шесть.
   Медлительный переписчик, вырисовывающий буквы, будет кропать лет двадцать. Его же никто не гонит, да и сил не хватит на полный рабочий день.
   Двадцать лет! Проживет ли он столько?
   Да и стоит ли весь остаток жизни посвящать переписке?
   Вчитываться будешь, свод знаний вместишь? Нет, все равно не вместишь, забудется. И к тому же свод знаний тот устареет за двадцать лет. Наука уйдет вперед, ты отставать будешь.
   Опускаются руки.
   Нет, не бессмысленная переписка, чем-то другим должен заняться герой. Я - автор - обязан подсказать ему осмысленное, если он сам не может придумать.
   А что может придумать сам придуманный?
   И тут вспоминается - может, вы и не обратили внимания - одна черточка в забавах маленького чудака. Он не останавливался на итогах. Обозрев и запомнив сущее в своих возможностях, рвался в несуществующее. После Брема - трехногих поганок рисовал, после плана Москвы сочинял планы мифических городов, после календаря - биографию Александра Апролджэ.
   Может быть, и седой чудак пойдет по тому же направлению: к своду сегодняшних знаний добавит свод завтрашних - Свод Незнания. Это тема!!!
   Неведомое в живом и неживом, в космосе и в атоме, в мышлении и в истории.
   Тайны происхождения, догадки о продолжении, тайны строения, переплетения внешних связей.
   Неведомые тела, неведомые силы, невыясненные причины, неучтенные последствия.
   Загадки природы и правила разгадки. Методика построения гипотез, методика их разбора. Мнения, возражения, доказательства и опровержения, с одной стороны, с другой стороны...
   Спорное, небесспорное, сомнительное, намеки, тупики.
   И все сведенное воедино. Когда воедино сводится, видны закономерности непонятного. Понятное в непонятном!
   Каталог проблем, стоящих перед наукой... перед науками!
   Пожалуй, это интересно. Свод надежд, мечтаний, целей и нужд, сомнений, недоумений, тупиков науки. Я бы почитал с удовольствием.
   Пожалуй, это поучительно, это полезно даже. Этакий справочник: "Куда направить усилия?" "К чему приложить руки? Над чем голову ломать?"
   Свод Незнания!
   И это в характере чудака. Все знают, что знание - сила. Нормальные люди распространяют знания, надежные, проверенные; издательства издают книги по всем отраслям знания, правильно делают.
   А чудак составляет Свод Незнания. Для чудаков, что ли?
   И замирает каллиграфическая переписка, застревает в начале первого тома. Путешественник по страницам не доходит до Австралии, может быть, и до Абхазии. В дальний ящик убираются папки с аккуратно переписанными листами. На столе карточки, карточки, карточки, выписки, цитаты, цифры материалы для энциклопедии неоткрытого.
   "Ну вот, - скажет читатель, - из огня да в полымя". Можно представить себе - не понять, но представить человека, находящего удовольствие в переписке хорошей книги. Пишет и пишет, водит пером по бумаге, писать может каждый. Но составить продолжение энциклопедии? Это же на каждую статью пять специалистов надо. Науку охватить целиком и то одному человеку не под силу. А сколько наук в энциклопедии?
   Именно это я и сказал своему герою. Специально поехал к нему на улицу Чехова, бывшую Малую Дмитровку, в дом серо-цементного цвета, бывший Кузнецова, с шестикомнатными апартаментами, навеки обреченными быть коммунальными квартирами. И сели мы в эркере, у тройного окна, откуда так удобно было наблюдать лошадей, сели у подоконника, на котором рисовались скакуны, начиная с заднего копыта.
   - Ты же с ума сошел! - сказал я герою. - Затеял такое, что одному не под силу. Нормальный человек не берется охватить все.
   - Не берется? - Чудак усмехнулся. - А мне Бокль приходит на память. Богатый и независимый юноша в восемнадцать лет решает написать историю всего человечества. Два десятилетия собирает материалы. Соглашается ограничиться историей цивилизации в Англия. Успевает написать два тома, но ведь и эти два тома составили эпоху в истории науки.
   А Гумбольдт! Тоже настроился на всеохватывающий "Космос".
   Выпустил четыре тома за семнадцать лет, только пятый не закончил. А Бальзак со своей "Человеческой комедией"! Энциклопедия характеров. А Френсис Бэкон со своим "Новым Органоном"! Начал научный труд в шести томах, описание природы в первом, метод - во втором... в шестом объяснение всего на свете. Ну, не написал, умер, простудился, ставя опыт с замороженной курицей, - причины гниения хотел выяснить. Но от книги его идет вся методика современной опытной науки.
   Кстати об "Органоне". Ведь и Аристотель в своем "Органоне", "Физике" и "Метафизике" единолично написал энциклопедию. Не все там верно, но ведь двадцать веков мир воспринимал ее как непреложный свод знаний.
   - Ну, это когда было! - сказал я. - Древним было легко. Объем знаний невелик, один человек мог охватить все в течение жизни. С тех пор наука так выросла, так расширилась, так разветвилась... Нужны тысячи специалистов, тысячи...
   Чудак сказал: - Дело не в объеме, а в эпохе. Есть время делить, есть время собирать. Аристотель действительно жил до нашей эры, но Бэкон - в XVII веке, а Бокль в середине XIX. Я недаром сослался на него. Это была славная эпоха в истории культуры, время великих обобщений. Тогда выпустили главные свои труды Дарвин, и Менделеев, и Карл Маркс. И Лев Толстой писал "Войну и мир" в ту пору.
   То была эпоха великих обобщений, глобальных. И думаю, что грядет, валится на нашу голову эпоха глобальных проблем сейчас, к концу XX века. Угроза атомного взрыва, взрыв демографический, взрыв информационный, кризис экологический, кризис энергетический, сырьевой, пищевой, проблема глобального круговорота воды, глобального круговорота тепла. Маленькая у нас планетка, спутник облетает за полтора часа, вот и надо обозреть ее всю целиком, в планетарном масштабе. Нужны, остро необходимы нам новые Аристотели, Бэконы и Бокли.
   - Но то были гении, - пожал я плечами. - А ты кто? Обыкновенный чудак.
   - Чудаки не бывают обыкновенными, - возразил чудак. - Притом я подозреваю, что Бокля тоже считали чудаком. Молодой, богатый, живи в свое удовольствие, деньги швыряй. Но ему наука была интереснее. Мне тоже.
   - Но ты не управишься, ни за что не дойдешь до конца. И Бокль не дошел. Умер, стеная: "Книга, моя книга! Я никогда не кончу ее".
   - Да, не кончил, да, только начал. Но ведь и это начало, я уже говорил, составило эпоху в науке. Пускай я не кончу, я начало положу. И в этом есть смысл.
   "Начало, самое печальное начало лучше самого радостного конца". Это не я сказал, это из Шолома-Алейхема. Хорошими словами, хотя бы и чужими, приятно завершить книгу.
   А дальше? Что дальше?
   Самые настойчивые из читателей обязательно хотят знать, чем кончилась история чудака.
   Товарищи, ну к чему же ставить точки над "i"? Сами знаете, какой конец бывает у чудаков и нечудаков. Вам хочется, чтобы я описывал его со всеми натуралистическими подробностями?
   - Но все-таки. Все-таки надо же сказать, добьется ли он успеха со своей "Энциклопедией будущих открытий".
   А я не знаю. И сам он не знает, потому что успех зависит не только от его усердия. Есть еще и привходящие факторы: гипертония и прочие. И никто не скажет чудаку с математической точностью: "Тебе отпущено двадцать лет... или год... или одна неделя".
   Если двадцать лет, вероятно, он напишет книгу. Хорошую или никчемную, своевременную или запоздалую, но напишет. Я в него верю.
   Если год отпущен - будет общий план, тезисы в лучшем случае.
   А если неделя - общая идея, здесь описанная... И горькие вздохи, как у Бокля: "Книга, моя книга! Я никогда не кончу ее".
   Или какое-нибудь наставление: "Люди, думайте!" Или: "Своей головой думайте!" Или: "Думайте о будущем!" Но это по моей части - по литературной. Я пошлифую еще. Впрочем, мне вообще не хочется расписывать последний час, кончать историю чудака картиной безжалостной казни человека природой.
   И вот что мне приходит в голову - о книге, не о казни.
   Лет двадцать назад получил я - автор, а не герой - письмо от четырнадцатилетнего читателя из Тайги - есть такая станция в Сибири. Парень обожал фантастику, читал, перечитывал, мечтал сам стать писателем, даже сочинил повесть об Атлантиде, этакую мозаику из вычитанного. Сочинил и прислал мне с надписью: "Дарю вам на память мой дебют. Храните его".
   "Ну и нахал!" - подумал я. И вернул парню рукопись с суровой отповедью: дескать, сначала надо стать личностью, а потом уже посвящения раздаривать.
   Двадцать лет спустя на семинаре молодых писателей подходит ко мне долговязый малый со шкиперской бородкой и, склонившись надо мной, вопрошает, с высоты глядя:
   - Помните мальчика из Тайги? Это я.
   Честное слово, я страшно обрадовался своей непрозорливости. Ну да, недооценил, проглядел. Но ведь это так прекрасно, что существуют на свете люди, которые добиваются своего и могут добиться!
   Не использовать ли этот мотив для финиша?
   Чудаки - отклонение, чудак - явление редкостное, но не единственное. Ведь не только на Малой Дмитровке - и в соседнем переулке был парень, изучавший "Указатель железных дорог". Не собрался к нему, так и не узнал, что из него вышло.
   И вот сидит мой старый чудак, шелестит страницами, горькие таблетки сосет, положив под язык, морщится: голова тяжелеет, давление кверху ползет.
   Вдруг звонок. За дверью незнакомый, длинный, аж сгибается, шкиперская борода, брюки парусами от колен, подошвы как скаты у самосвала.
   - Наверное, вы меня не помните. Я тот мальчик из соседнего переулка, который путеводитель знал наизусть. Мама все вздыхала: "Что из тебя выйдет?"
   - Ну и что же вышло? Все расписание зубрите?
   - Что вы, это детское увлечение! Учитель я. В средней школе. Физика, математика, фундамент и каркас естествознания. И очень стараемся мы, чтобы каркас был прочный, этакий неподвижный: догмы, каноны, законы: Ньютона закон, Кулона закон, закон Ампера и Бойля - Мариотта. На память все нажимаем: твердо помни, помни! И вот замечаю, товарищи замечают тоже, что у школьников складывается этакое представление, что в науке все сделано до них, их дело - заучить. Не рассуждают, только цифры подставляют, норовят множить и делить. Итак начал я рассказывать им о неоткрытом: там у нас в физике споры, а там все неясно, совершенно в тупик зашли. Картотеку неясного завел, какие-то, знаете ли, правила нащупываются, графики составить можно. И вот слышу: у вас тоже таблицы, какой-то Свод Незнания. Вы не разрешите познакомиться?
   - А ну-ка покажите свои графики. Похоже. Почти совпадают. А тут разночтение. Вы проверяли? Может, посчитаем вместе?
   - Вы согласны поработать со мной?
   - Поработаем. Потом продолжать будете.
   Вот и сказано главное. Жизнь как поезд: на каждом полустанке кто-то входит, кого-то вносят на руках, завернув в пеленки, кого-то выносят вперед ногами, так что полки не пустуют, ни нижние, ни верхние. Грустно, конечно, но расписание есть расписание. "Граждане провожающие, просьба освободить вагоны. Пассажиры, занимайте свои места. А вы, товарищи чудаки, тяжелые вещи сдавайте в багаж, с собой берите только ценные мысли, мысли пригодятся в дороге".
   И поезд следует дальше.
   Дальше!