Гуревич Георгий Иосифович. Тополь стремительный

   К моему удивлению, Кондратенков серьезно обдумал мой вопрос.
   - Дело у нас новое, небывалое, - сказал он, - могут быть всякие неожиданности. Мы еще не знаем до конца все, что происходит в живой клетке. Но не думаю, что вы правы... Вот, посмотрите: подрост, который моложе на четверо суток, тоже желтеет. Значит, дело не в возрасте и не в темпе роста, а во внешних условиях. Во всяком случае, мы уже знаем, что влага здесь ни при чем. Будем исследовать остальное: воздух, свет, почву, тепло...
   И он ушел от нас, спокойный, выдержанный, не растерявшийся ни на секунду.
   - Эх, жалко, профессора Рогова нет!-вздохнул Лева.
   - А что твой Рогов, - возмутилась Вера, - о двух головах, что ли? Чем он лучше Ивана Тарасовича? Разве он выращивал деревья за неделю?
   Лева пожал плечами.
   - Я ничего не имею против твоего Ивана Тарасовича, - сказал он с обидой, подчеркивая "твоего". - Они оба великие ученые и, работая вместе, творили бы чудеса. Так я думаю. У профессора Рогова тоже было чем похвастать.
   Но я молчу. Еще придет время вам удивляться.
   Девушка промолчала. Она даже не спросила: "Не увлекся ли ты, Лева?" Сегодня Верочка была нздовольна своим другом.
   Лева собрался съездить на станцию за своим багажом и узнать заодно, нет ли известий о Рогове. И девушка никак не могла понять, как можно в такое время покинуть посадки и равнодушно уехать по своим делам...
   Последовательно выполняя свою программу, Кондратенков в течение дня проделал множество экспериментов. Были поставлены опыты с углекислым газом - с уменьшенной дозой и с усиленной.
   Для одного гнезда была создана атмосфера, насыщенная кислородом. Проводились опыты с длинной и короткой ночью. В лаборатории изучались пробы воздуха, почвы, срезы листьев и древесины.
   К вечеру наши деревья потеряли почти все листья, стояли серые, голые, как будто действительно наступила зима. Но в это время Борис Ильич предложил новый метод лечения.
   У помощника Кондратенкова была удивительная память.
   Он один заменял в институте справочный отдел, сельскохозяйственную энциклопедию и библиографическое бюро.
   В голове его в стройном порядке хранились даты, номера, названия и точные протоколы всех агротехнических опытов за последние тридцать лет.
   На этот раз Борис Ильич вспомнил, что еще в 1939 году в одном из украинских институтов удавалось ускорять рост дубов чуть ли не в десять раз, выращивая их в атмосфере искусственных тропиков. Мысль казалась правильной: на юге, в жарких и влажных странах, растительность богаче, чем на севере. Но сам Борис Ильич, выдвинувший новую идею, не решался ее отстаивать: кто знает, а вдруг получится хуже!
   - А как же иначе! Сидеть и смотреть, как деревья сохнут? - горячилась Верочка. - Надо пробовать, надо рисковать. Деревьям нужна решительная встряска... Это поможет им!
   - А ты не увлекаешься, Верочка? - поддразнивал подругу уже вернувшийся со своим багажом Лева.
   Анализы пока что результата не дали, и Кондратенков принял разумное и осторожное решение: одно гнездо перевести в "тропики", прочие же оставить для контроля. Призванный для совета Петя Дергачев взялся в трехчасовой срок оборудовать электрическую баню.
   Трудно было сказать заранее, приведет ли этот опыт к удаче, но все сразу оживились: все-таки появилась хоть какая-нибудь надежда.
   Желающих помочь нашлось сколько угодно, и через два .часа и двадцать минут домик был установлен, оборудован электрическими каминами, шлангом для подачи теплого пара и стеклянными окошечками для приборов.
   Иван Тарасович сам приготовил нормальный раствор, то-есть раствор всех необходимых для растений солей: калийных, фосфорных и азотных, и заставил Зою Павловну полчаса размешивать и взбалтывать воду, чтобы крупинки не оседали на дно. Больные деревья были тщательно политы, причем старательный Лева даже опрыскал листья и ветки. "У нас на Курильских островах всегда так делали", сказал он.
   Выждав около десяти минут, Кондратенков распорядился устроить "полную ночь". Одно гнездо было спрятано в "домик", прочие же контрольные гнезда остались открытыми, и Борис Ильич стал возле приборов. Теперь нам ничего не было видно, но никто из нас не ушел в институт. Больше того, закончив работу, сюда, к посадкам, пришли все сотрудники - ученые и неученые: агротехники, старшие и младшие лаборанты, садовники, плотники, повара, уборщицы, фельдшер и киномеханик. Вокруг гнезд собралась целая толпа. Кое-кто старался заглянуть в окошечки и рассмотреть позади термометров подопытные деревья. И йсе мы, волнуясь и надеясь, строили предположения о результатах опыта.
   Наконец срок прогревания кончился. Иван Тарасович выпустил пар, подождал, пока внутри установилась прохладная температура, подал знак. Передняя стенка домика была снята в одно мгновение, и мы увидели... нет, лучше бы мы не смотрели совсем!
   Да, деревья выросли, но как! Стволы их искривились, изогнулись винтом, на них появились шишки размером с кулак и узенькие шейки, не толще пальца. Редкие листья, такие же желтые, как прежде, разрослись невероятно и стали похожи на какие-то скрюченные, шероховатые ослиные уши. Отдельные ветки свешивались до самой земли, а дм навстречу вылезали бледные крючковатые пальцы и колени корней.
   Никто не проронил ни слова. Безмолвным вздохом толпа встретила появление этих уродов.
   Что произошло? Недоумевая, я искал ответа в глазах сотрудников. Напротив меня стоял Борис Ильич - он как-то сразу постарел, обмяк, стал меньше ростом. Зоя Павловна была поражена - полные губы ее приоткрылись, в глазах стояли слезы. Вера смотрела в землю устало, покорно и терпеливо. За ней я видел Леву, бледного, растерянного, с выражением откровенного ужаса в широко раскрытых глазах.
   И только Кондратенков стал еще суше, строже и прямее, и на скуластом лице его была написана непреклонная решимость.
   С минуту стояли мы пораженные, не находя слов. Затем одно из ужасных деревьев вздрогнуло и, медленно перегнувшись пополам, положило на землю свою уродливую крону. Зоя Павловна вскрикнула, шарахнулась в сторону и толкнула другой тополь. И это дерево, точно сломавшись посредине, там, где был узенький перешеек, упало на первое. Стволы легли крест-накрест, как бы перечеркнув гнездо, словно хотели сказать, что вся работа пошла насмарку: то, что сделано, никуда не годится, и нужно начинать с самого начала.
   ГЛАВА 4
   МНОГО ВОПРОСОВ И НИ ОДНОГО ОТВЕТА
   Обычно после ужина весь институт собирался на террасе. Молодежь танцевала, старики курили, читали газеты,и все вместе горячо обсуждали диаграммы роста. Но в этот день разговор не клеился, сотрудники сразу же разошлись с вытянутыми лицами. Петя Дергачев, который прежде, играя со мной в шашки, неотвратимо запирал мне штуки три-четыре, сегодня подставил под удар три простых и дамку. Проиграв партию, он вдруг спросил меня: "А что такое злокачественное перерождение?" и, не получив ответа, уклонился от реванша.
   В половине одиннадцатого пришлось отправиться спать.
   Но и заснуть мне не удалось. Ночь была душная, парная.
   Я долго ворочал нагретую подушку и все не мог найти прохладного местечка, чтобы положить щеку.
   В самом деле, отчего бывает злокачественное перерождение тканей? Отчего оно бывает у людей и может ли быть у дерева?
   Я вздохнул, выпутался из горячей простыни и подошел к окну. В саду было так же душно, как и в комнате. На меня пахнуло запахом цветов и преющей земли. На секунду вспыхнула зарница, осветила темноголубое небо и округлые силуэты деревьев, четкие, словно вырезанные из черной бумаги. Затем снова все погрузилось в непроглядную тьму.
   - Значит, ты из-за этого поехал? - услышал я шопот где-то совсем близко.
   - А ты думала-зачем?
   - Я думала, из-за болезни профессора Рогова.
   - Профессор уже выздоравливает.
   Вера вздохнула, потом снова принялась выспрашивать:
   - Отчего же ты мне сразу не сказал?
   - А ты бы сразу сказала на моем месте?
   - Не задумываясь.
   -- Это только так кажется.
   - Теперь мы должны сказать всем.
   - А как ты думаешь, они поймут правильно?
   - Обязательно поймут. Хочешь, я скажу?
   - Нет, ни в коем случае! Это неудобно. Почему же это девушка будет говорить!
   - Ну что ж, я девушка, ты юноша- какая разница?.. Всердцах я захлопнул окно. Эх, молодость, молодость, у нее свои заботы! "Ты скажи - я скажи, мне неудобно тебе неудобно..." Пошли прахом многолетние труды, провалилась работа целого института, а Лева с .Верой объяснились в любви и счастливы. И всерьез еще обсуждают, кому из них нужно объявлять об этом и что мы, посторонние, подумаем. Что подумаем? Снисходительно улыбнемся и вздохнем от зависти.
   Я закрыл окно на задвижку (все равно духота) и лег в постель, твердо решив немедленно заснуть.
   Во втором этаже над моей головой кто-то ходил по комнате из угла в угол. В ночной тишине гулко и резко отдавались шаги. В них не было однообразия, и это мешало мне заснуть. Мне казалось - я могу по походке проследить мысли этого человека. Вот он спокойно обдумывает что-то: шесть шагов по диагонали, поворот на каблуках и снова шесть шагов по диагонали. Вот найдено удачное решение: довольный собой, он печатает каждый шаг, ставя ногу на каблук и прихлопывая носком. Вдруг остановился: неожиданное возражение. Теперь начинается сумбурная беготня мелкими шажками - так суетятся звери, запертые в клетку. Наверное, он, шагающий, тоже думает о перерождении.
   В самом деле, почему такие полезные вещи, как тепло и влага, могли отравить деревья? Неудачное сочетание? Но ведь такие же, похожие на "тепловую баню", парные южные ночи сами по себе бывают здесь, в степи. Сегодняшняя ночь, например. Или растения заболели еще раньше? Может быть, скоростной рост - тоже болезнь?
   Теперь человек наверху пришел к какому-то выводу. Беспокойные шага опять сменились ритмичной походкой с каблука на подошву: раз-два, раз-два, раз-два и пауза. Сколько же можно? Когда, в самом деле, прекратится эта чечотка? Люди устали и хотят отдохнуть. У всех нервы. Пойти постучать к нему, что ли?
   И я отправился на второй этаж.
   Здесь был такой же коридор, как и внизу, со скрипучими дощатыми полами и такие же двери, выкрашенные цинковыми белилами. Я отсчитал третью слева комната No 24.
   В ответ на мой стук шаги приблизились, отрывисто щелкнул английский замок.
   - Войдите! - сказал Кондратенков. - Входите, Григорий Андреевич.
   Я был смущен: как же мне не пришло в голову, что надо мной может быть квартира Кондратенкова!
   - Извините, я не хотел мешать... - сказал я. - Я думал, что это кто-нибудь из сотрудников.
   - Ничего, заходите. Нам с Борисом Ильичом тоже не спится.
   Только тут я заметил крупную фигуру заместителя Кондратенкова. Борис Ильич сидел в глубоком кожаном кресле и, подперев щеку кулаком, молча смотрел в пол. Он даже не пошевелился, когда я задел его, пробираясь к дивану.
   Наступило принужденное молчание.
   Иван Тарасович первый прервал его.
   - Может быть, вы хотите почитать что-нибудь? Выбирайте, - сказал он, заметив, что я смотрю на полку с книгами. - Только у меня больше классики. Я люблю перечитывать хорошо известные книги, открывать забытое, пропущенное, незамеченное, вдумываться в строчки, спорить иногда. Как раз недавно я спорил с Львом Толстым. Вот Левин из "Анны Карениной" - у него же дикие понятия о земледелии, совершенно средневековые.
   Он помолчал и снова прошелся по комнате.
   Я понял, что разговор о литературе ведется только ради меня, и резко спросил:
   - Что вы думаете делать дальше?
   Иван Тарасович как-то сразу насторожился:
   - А что, собственно, случилось? Рядовая неудача. Будем искать. Найдем причину - устраним.
   Но я почувствовал холодноватую отчужденность в его словах, и мне показалось это обидным.
   - Я вас спрашиваю не из простого любопытства, - сказал я. - Мне дорого ваше дело и его успех. Будь я специалистом, я бы тоже искал причины, но я не биолог, я журналист и, как журналист, могу помочь вам хотя бы в печати. Можно поместить статью о вас, рассказать, что здесь творятся замечательные дела, что вашу работу надо продолжать, расширять, привлекать новых людей и новые институты. Я думаю, если печать поддержит вас, это пойдет на пользу. Вот почему я спрашивал ваше мнение... В институте идут разговоры о перерождении тканей. Ведь это какая-то глубокая внутренняя болезнь. А что, если она неминуема? Может быть, при таких темпах роста дерево вообще неспособно вырастить здоровую ткань?
   Кондратенков испытующе посмотрел на меня.
   - Я думал об этом, - просто сказал он, - но не верю в пределы у природы, а у науки - тем более.
   Борис Ильич вздохнул и переместил голову с правого кулака на левый.
   - Выше головы не прыгнешь, - вздохнув, произнес он. - Прыгают только с шестом. А чтобы прыгнуть за облака, берут не шест, а пропеллер. И, в свою очередь, сколько ни улучшай пропеллер, он никогда не поднимет за пределы атмосферы. На это способен только реактивный двигатель.
   Я не хочу сказать, что нельзя подняться выше, но, видимо, нам нужен шест нечто принципиально новое.
   Мне очень понравилась мысль Бориса Ильича, и я позволил себе вмешаться:
   - Разрешите мне привести пример из близкой мне области-из журналистики. Допустим, я написал статью. Закончил, прочел - вижу недостатки. Исправил слог - стало лучше. Сократил - еще лучше. Изменил описания, нашел новые сравнения, уточнил мысли-еще лучше. Но вот настал момент, когда ни переделки, ни добавления, ни сокращения, никакие заплаты не улучшат этой статьи. Чтобы сделать еще лучше, нужно писать заново. И вот я хочу спросить вас... не посоветовать, а спросить: может быть, ошибка не в отдельных выражениях, а в самом замысле? Может быть, и ваша работа требует не исправления, а перестройки? Я думаю, очень трудно поставить перед собой такой вопрос. Но вот и Борис Ильич говорит о том же.
   Кондратенков прищурился.
   - Я понимаю вас, - задумчиво произнес он. - Иногда нужно большое мужество, чтобы отказаться от проделанного и свернуть на новую дорогу. Между прочим, в жизни Мичурина был такой поворот, когда Иван Владимирович зачеркнул весь труд своей молодости и начал сначала. Долгие годы он работал над акклиматизацией южных пород, заботливо выращивал привозные растения на самой лучшей почве, терпеливо приучал их к Козловскому климату. Но годы, труды, неудачи и даже успехи убедили его, что акклиматизация не оправдала себя. И Мичурин бросил налаженный сад, купил другой участок, с худшей почвой, и перешел на него, чтобы заниматься не акклиматизацией, а созданием новых, местных пород... В свое время,-добавил Кондратенков, - у меня тоже был крутой поворот. И вот сейчас я проверял всю свою работу-каждый шаг, который я сделал с того памятного дня...
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ,
   ГДЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ В НАШИ ДНИ
   ГЛАВА 5
   КРУТОЙ ПОВОРОТ
   В этот день, 24 октября 1948 года, Кондратенков чувствовал себя именинником с самого утра, с той минуты, когда сынишка принес ему в постель газету, и, развернув шуршащие листы, Иван Тарасович прочел на первой странице:
   "В Совете Министров СССР и ЦК ВКП(б)
   О плане полезащитных лесонасаждений..."
   -Ага, вот и на нашей улице праздник! - сказал Кондратенков сыну.
   - А почему? - спросил Андрюша и, проворно взобравшись на кровать, уселся верхом на бедре у Ивана Тарасовича, воображая, что это седло.
   Отец с сыном жили в большой дружбе. Мать Андрюши
   погибла во время Отечественной войны (она была врачом), и Иван Тарасович воспитывал ребенка один, несколько своеобразно, обращаясь с ним, как со взрослым. Он подробно рассказывал сыну про все свои заботы, и вместо сказок мальчик привык с детства слушать истории о лесах, цветах и зеленых листьях. Андрюша по-своему расцвечивал фантазией рассказы отца и в детском саду играл с товарищами в лесной питомник или в закрепление сыпучих песков...
   В соседней комнате зазвонил телефон, и Андрюша спрыгнул на пол. В семье у него были строго определенные хозяйственные обязанности: открывать дверь, подходить к телефону и убирать свою постель. И мальчик всегда был пунктуален и никого не допускал в свою сферу.
   Звонили от профессора Рогова. Профессор спрашивал, вернулся ли Иван Тарасович с Украины, и напоминал, что сегодня они оба должны быть в министерстве в двенадцать утра.
   "Теперь я понимаю, почему он меня вызвал в Москву, - сказал себе Кондрагенков: - это в связи с постановлением Совета Министров".
   Затем Кондратенковы делали зарядку, затем завтракали, причем младший задавал вопросы, а старший, раскладывая корочки хлеба на карте, объяснял, что такое защитная полоса.
   - Смотри, - говорил он, - вот это синее - океан, а здесь - степи и пустыни. Отсюда, с океана, дуют влажные ветры. Они приносят дождь. А отсюда, из пустыни, приходит сухой и жаркий ветер - суховей. Это вредный ветер: он сушит хлеба в поле, портит колхозный урожай, мешает нам работать. Но вот товарищ Сталин дает приказ: не пускайте к нам засуху, преградите ей дорогу-пусть на колхозных полях всегда будет богатый урожай! Об этом и написано сегодня в газете. Видишь, это коричневое - высокие горы, Урал. А это другие горы - Кавказские. Мы с тобой были там в прошлом году. Между Уралом и Кавказом, как в ворота, проходил в нашу степь суховей. Но теперь мы поставим здесь преграду-лесные полосы. Одна пройдет от Уральских гор до моря, другая от Кавказа до Волги. По берегам рек - на Волге, на Дону - повсюду вырастут зеленые заборы. Тебе все понятно?.. Кушай как следует, не размазывай по тарелке.
   А после завтрака отец с сыном вместе дошли до детского сада и здесь расстались. Андрюша побежал к сверстникам, чтобы высаживать веточки на песочной куче, а Иван Тарасович пошел в министерство.
   Да, конечно, сегодня был праздничный день у лесоводов. На всех витринах висели газеты с картами, издалека можно было заметить косые линии будущих зеленых фронтов борьбы с неурожаем. Люди толпились у газет, заглядывая друг другу через плечо, и Кондратенков довольно улыбался. Приятно было сознавать, что он лесовод, что его специальность оказалась такой нужной.
   - Интересно, как же это деревья сами по себе переделают климат?
   "Кто это сомневается? Ах, этот старичок в очках". Кондратенков зорко оглядывает его. Вероятно, это страстный любитель последних известий - он прочитывает газету от заголовка до подписи редактора и в летние вечера, сидя на крылечке, пересказывает соседям международные обзоры. Конечно, у него есть постоянные слушатели, с его мнением считаются во дворе. Нельзя оставлять у старика сомнения. И Кондратенков с ходу бросается в атаку.
   - Именно так: дерево меняет климат, - убежденно и громко говорит он. Дерево делает его влажным. Почему?. Потому, во-первых, что оно загораживает посевы от ветра. Вы же знаете, что белье на ветру быстрее сохнет. И с почвой и с посевами - то же самое: ветер их сушит. А это очень вредно, особенно если нет дождей. Во-вторых, леса сохраняют дождевую воду. Листья прикрывают ее от солнца, как крышей. И снег дольше не тает в лесу, а весной талая вода стекает медленнее. А в-третьих, дерево само увлажняет воздух. Как? Очень просто: корни тянут из земли соки. Эти соки нужно подать на макушку, метров на сорок-на высоту двенадцатого этажа. Не всякий насос способен на это. И вот, чтобы создать движение соков, листья испаряют влагу, насыщая воздух. Корни тянут воду из земли, а листья ее испаряют...
   Подходят новые люди, прислушиваются. И кто-то уже спрашивает, где достать семена, и кто-то записывает телефон. А сомневающийся старик, широко улыбаясь, одобрительно кивает головой. Сегодня вечером у себя на дворе он повторит лекцию о лесе. И когда дело дойдет до участия в лесопосадках, его дом выйдет первым.
   По случаю воскресенья в министерстве было пустовато.
   В приемной управления одинокий посетитель читал газету, загородившись развернутым листом. У машинистки на каретке тоже лежала газета с картой зеленых полос.
   И Кондратенков сказал им обоим:
   -- Я бы на вашем месте сегодня украсил министерство флагами и зеленью.
   - А стоит ли из-за этого ломать ветки, Иван Тарасович? - произнес посетитель, опуская газету, и Кондратенков увидел пышные седые кудри, широкий лоб и близорукие насмешливые глаза профессора Рогова.
   - Иннокентий Николаевич, здравствуйте! Я вас не узнал.
   - А я полагал, что вы уже не приедете, Иван Тарасович. Я вам четыре "молнии" послал.
   - Меня нелегко было застать, Иннокентий Николаевич, я колесил по всей Украине. Если бы вы знали, сколько впечатлений, сколько материалов!
   - Потом расскажете. Я вам сюрприз готовлю, пожалуй. поинтереснее Украины. У нас тут большие дела вершатся...
   Но более подробно Рогов не успел рассказать, потому что дверь кабинета раскрылась и через приемную пробежал взволнованный, чем-то, видимо, обрадованный человек в пенсне. Кондратенков узнал академика Щуренкова из Киева - известного селекционера, создателя новых мичуринских сортов: грушерябины киевской и вишнечеремухи днепровской.
   - Профессора Рогова просят пройти, - церемонно объявила секретарша.
   - Идемте, Иван Тарасович, вам тоже нужно быть там.
   В кабинете собралось человек двенадцать, большей частью работники министерства и Сельскохозяйственной академии. Кондратенков знал в лицо всех присутствующих, кроме одного - высокого седого человека с большим шрамом на виске.
   Начальник управления встал из-за стола, чтобы пожать руку профессору, и при этом вопросительно взглянул на его спутника.
   - Кандидат сельскохозяйственных наук Иван Тарасович Кондратенков, представил Рогов, - мой заместитель, ученик и, смело могу сказать, крупнейший специалист по быстрорастущим.
   - Ага, очень приятно! - сказал начальник.
   Он сел за стол и, положив на стекло свои большие узловатые руки, продолжал, обращаясь только к профессору Рогову:
   - Вы, конечно, знаете, зачем я вас вызвал. Мы разворачиваем небывалую работу по лесопосадкам. В опубликованном сегодня постановлении правительства есть параграф, где сказано буквально так: "...включать в насаждения как долговечные, так и быстрорастущие породы..." Вас, Иннокентий Николаевич, считают лучшим знатоком в вопросах роста. Министр хочет, чтобы вы возглавили всю селекционную работу по быстрорастущим. Нам нужно, чтобы деревья росли еще скорее, как можно скорее. Чем скорее - тем лучше. Я хотел бы выслушать ваши соображения.
   Несколько секунд профессор молча глядел на свои ногти. Кондратенков заметил, что его учитель волнуется.
   - Селекция лесных пород, - начал Рогов, - требует большого времени. Путем отбора можно вывести новую породу через четыре, а то и пять поколений, то-есть по меньшей мере через двадцать-двадцать пять лет. Такие сроки, конечно, нас не устраивают. Но сама природа подсказывает нам более экономный путь. Отдельные виды тропического бамбука могут расти со скоростью до семидесяти сантиметров в сутки. У нас тоже есть бамбук - в Грузии и на Курильских островах. Курильский бамбук хорошо переносит суровый климат...
   - Если вы предлагаете морозостойкий бамбук, - прервал начальник,-это не совсем то, что нужно. Мы не хотели бы устраивать бамбуковые заросли на колхозной пашне.
   - Нет, нет, об этом не может быть и речи! Бамбук для меня только трамплин, просто он удобен для наглядных опытов. Я хочу разгадать тайну его роста и, владея этой тайной, заставить наши деревья расти в таком же темпе. Полагаю, эту задачу можно решить в течение шести-семи лет, работая одновременно на трех опытных участках: на Курильских островах, в Колхиде и где-нибудь в степях. Но прежде всего нужно немедленно отправить экспедицию в тропики...
   Начальник поморщился.
   - Обязательно в тропики? - переспросил он.
   - Обязательно! - с ударением повторил Рогов. - Можно в Индию, можно на Цейлон, Яву, в тропическую Америку или на тихоокеанские острова - по вашему выбору. Экспедиция должна быть немногочисленной, но продолжительной. Лично я уже стар для таких путешествий, и во главе экспедиции мне хотелось бы видеть моего помощника - Ивана Тарасовича Кондратенкова. Я безусловно доверяю ему это настоящий ученый, знающий, энергичный, с широким кругозором. И если я выйду из строя, он доведет дело до конца.
   - А вы, товарищ, не возражаете? - спросил начальник.
   Кондратенкову показалось, что вопрос задан только из вежливости.
   И тогда Иван Тарасович поднялся и тихо, но явственно произнес:
   - Я несогласен с профессором Роговым.
   Впоследствии Кондратенков говорил, что это был самый смелый поступок в его жизни. Ему пришлось немало испытать на своем веку, но ни разу - ни в тайге, ни на ледниках, ни на горных реках, ни в пустынях, куда он забирался в своих экспедициях, и даже на фронте, в штыковой атаке, ему не нужно было столько смелости, сколько понадобилось для того, чтобы встать и сказать тихо, но явственно: "Я несогласен с профессором Роговым".
   Одной этой фразой зачеркивались пятнадцать лет работы под руководством старого учителя, и прежняя диссертация, и заманчивая экспедиция в тропики, и все начатые исследования, и даже самая возможность работать с Роговым. Отныне Кондратенков брал на себя ответственность за самостоятельные решения. Пятнадцать лет исканий, ошибок, находок и сомнений, и опыт прежних экспедиций, и трехмесячная поездка по Украине, и кто знает, сколько бессонных ночей были вложены в эти пять слов: "Я несогласен с профессором Роговым".
   Черные глаза начальника глядели вопросительно и строго.
   - Я считаю, - пояснил Кондрагенков, - что грех опытных участков и полсотни сотрудников мало для решения проблемы.
   - Ах, только-то? - удивился начальник управления. - И из-за этого вы бунтуете? Сколько же нужно участков, по-вашему? Четыре? Пять?