Хаецкая Елена Владимировна. Семеро праведных в раю хозяина

   Она была уверена, что сейчас дедуля попросит на опохмелку.
   Он пожевал в бороде губами, многозначительно двинул лохматыми бровями и, распространяя кислый запах, придвинулся к Гедде вплотную.
   – МНЕ? – Дедушка хмыкнул. – В первую очередь, это нужно вам. Мне было велено отыскать вас и передать следующее: вас, барышня, ждут на христианском кладбище. Это возле казнилища, знаете, наверное… Придете туда завтра, зайдете в храм, там спросите Василия.
   Гедда поморщилась.
   – Нельзя ли как-нибудь без христиан?
   – Не надо перебивать, барышня фон?.. – Дедушка замолчал. Посмотрел наверх, увидел застрявший в ветвях воздушный шарик. – О чем я говорил?
   – О храме на христианском кладбище.
   – Не надо перебивать, барышня фон?..
   – Просто Гедда.
   – Не надо перебивать! – рассердился наконец дедушка. – Вас ждут завтра на христианском кладбище, в храме. Вы, надеюсь, сумеете найти там храм?
   Не решаясь вставить ни слова, чтобы не навлечь на себя дедушкиного гнева, Гедда безмолвно кивнула.
   – Отвечайте, когда вас спрашивают! – сердито сказал дедушка и затряс бородой.
   – Да, я поняла. – Гедда встала.
   Теперь, когда Гедда стояла в полный рост – высокая крупная женщина с пышными белокурыми волосами – дедушка казался рядом с ней сущим карлой. Он суетливо повел головой, втянул ее в плечи, поскреб ногтем рукав ватника (синий дворницкий ватник с дыркой на спине, отметила Гедда).
   – Всего хорошего, – высокомерно попрощалась Гедда.
   – Это… – в спину ей произнес дедушка.
   Гедда обернулась.
   – Что-то еще?
   – Пивка оставьте допить, барышня фон?.. – просительно сказал дедушка.
   «Как близко безумие, если вдуматься», – мелькнуло в голове Гедды.

 
   Шел дождь. Гедда сложила зонтик и вошла в маленькую деревянную церковку, как ей было сказано сделать. Она остановилась в дверях, огляделась. Плоский потолок, дряхленький иконостас, запах мокрого дерева. Несмотря на неприятную близость казнилища, здесь было тихо и покойно.
   Навстречу шел, шумя одеждой грубого белого полотна, рослый, с виду сердитый человек. Гедда растерянно смотрела, как он идет, слегка сутулясь, уткнув рыжую бороду в грудь, потом спохватилась и в удаляющуюся уже спину окликнула:
   – Простите… Вы – Василий?
   Рыжий остановился, повернулся, обратил к ней неожиданно молодое широкоскулое лицо. Без улыбки он посмотрел на Гедду.
   Она покраснела и путано объяснила, что ей велели зайти сюда.
   – «Загробные компьютерные конференции», что ли? – спросил наконец рыжий неодобрительно.
   – Мне сказали, что… Простите…
   Гедда вдруг поняла, что не в состоянии произнести вслух то, что услышала в Эбаббаррском парке. Слишком нелепо это звучало. «Понятия, вырванные из привычного контекста, подчас неожиданно обнаруживают свою абсурдность», – вспомнила она один из любимых афоризмов Пиф.
   Темные глаза Василия изучающе смотрели на Гедду.
   – Вас оповещали? – спросил он с легким раздражением.
   Гедда кивнула. Она ждала, что сейчас Василий объяснит ей: все это шутка пьяного кретина, она извинится, уйдет и потом целую неделю будет такое ощущение, будто нахлебалась дерьма.
   Но ничего этого не произошло.
   Василий шумно вздохнул, будто досадуя на то, что его отвлекают.
   – Ладно, – молвил он, являя милость. – Через десять минут дождь кончится и пойдем. Помолитесь пока.
   – Я…
   Гедда хотела сказать, что она вовсе никакая не христианка, а сюда пришла исключительно по делу, но подавилась. Не дожидаясь этого объяснения, Василий сердито фыркнул:
   – Тогда просто постойте, на иконостас поглазейте, все польза. Он, кстати, старинный, еще времен царицы Нейтокрис.
   Через десять минут дождь действительно закончился. Василий позвал Гедду, и она послушно поплелась за ним.
   Зеленый крашеный купол церкви, осененный бедным, но чистеньким позолоченым крестом, сиял под солнцем. У входа громоздился гроб, из которого глядело восковое старческое лицо, толпились суетливые старухи. Одна шмыгнула мимо Гедды. В Вавилоне этих христиан становится все больше, подумала Гедда.
   Василий свернул на боковую дорожку и, шагая размашистым шагом, повел Гедду мимо старых могил. Местами захоронения располагались так близко, что приходилось протискиваться боком. Одежды Василия намокли. Гедда промочила туфли и чувствовала, что вот-вот натрет ногу.
   Наконец Василий остановился возле склепа, охраняемого мраморным ангелом. Ангел преклонил колено, приложил палец к губам, распростер крылья. От ветра и дождя он почернел, голуби нагадили ему на голову, но сейчас дождь смыл почти весь птичий помет.
   – Шаваиот! – рявкнул Василий так неожиданно, что Гедда подскочила.
   – Здеся я, – донеслось из склепа дребезжание старческого голоса.
   – Вызывающая пришла, – сказал отец Василий.
   – Как назвалась? – недовольным тоном вопросили из склепа.
   – Никак.
   – Мог бы и спросить.
   – Житья от твоих загробщиков нет… – проворчал Василий. – Только и дела мне, что таскать их сюда…
   – Сам же в храме сидеть не пускаешь, – огрызнулись в склепе.
   За дверью заскрежетало, закряхтело. Василий метнул на Гедду странный взгляд, будто хотел ее подбодрить, но промолчал, только сильно сжал ее руку своими крепкими мясистыми пальцами – и ушел.
   Гедда проводила его тоскливым взглядом. Хотя она, конечно, терпеть не могла христиан, этот толстый сердитый Василий был, по крайней мере, человеком. Шаваиот мог оказаться кем угодно. Даже демоном.
   – Вот уж кто-кто, а Василий не привел бы вас к демону в лапы, милая барышня, – прозвучал совсем близко старческий голос.
   Гедда вздрогнула и повернулась на голос. Из склепа выбрался неприятно знакомый дедушка. Он был похож на обыкновенного бомжа, растрепанный, в рваном и грязном ватнике.
   Возле дедушки терся сытый кладбищенский пес, живущий пожиранием яиц, хлеба и прочих подношений, оставляемых на могилах.
   – Идемте, что встали, – недовольно сказал дедушка.
   – Шаваиотыч! – заорали откуда-то издалека.
   Дедушка выпрямился, поискал глазами, потом махнул рукой – увидел двух рабочих с телегой, груженой обломками сгнивших досок и раковин. Пес навострил уши и побежал легкой рысцой к рабочим, видимо, в надежде поживиться.
   – Сейчас не могу! – крикнул дедушка в ответ на безмолвный взмах бутылкой. – Клиент!
   – А… – И донеслось нечленораздельное проклятие.
   – Вы уж извиняйте, барышня, – сказал дедушка и деликатно рыгнул в кулачок. – В таком уж месте работаем. Прошу.
   Наклонив голову, Гедда вошла в склеп.
   Она ожидала увидеть все, что угодно. Стол, накрытый черной скатертью. Магическую чашу, полную крови. Меч и кристалл. Ручного дракона.
   Только не компьютер.
   В глубине склепа мерцал голубоватый огонек.
   Дедушка махнул рукой на провалившуюся тахту:
   – Садитесь.
   Гедда опустилась на краешек тахты. Под обивкой заскрипели опилки. Сидеть было неудобно.
   Дедушка строго поглядел на Гедду.
   – Печатать умеете?
   Гедда окончательно растерялась.
   – Что?
   – Я спрашиваю: печатать умеете? На машинке?
   – Да… – выдавила Гедда.
   – Идите сюда.
   Гедда с облегчением покинула тахту и подошла к компьютеру. Дедушка потыкал пальцем в клавиатуру. Дедушкины руки – грязные обломанные ногти, распухшие суставы, въевшаяся под кожу жирная кладбищенская земля – выглядели странно над холеными клавишами.
   На экране появилась надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЭРЕШКИГАЛЬ-ТЕЛЕПОРТ».
   Дедушка подумал, нажал ENTER. В ответ компьютер выдал длинную распечатку на харранском языке.
   – Чтой-то там учудили… – пробурчал дедушка. Потом наугад ткнул в ENTER. Компьютер затребовал шифр. Прикрываясь от Гедды рукой, дедушка набрал несколько знаков.
   «ERROR», – бесстрастно сообщил компьютер.
   Дедушка поглядел в темный потолок склепа, пошевелил губами в бороде, потом снова склонился над клавиатурой. На этот раз компьютер остался доволен и разразился еще одной распечаткой – на этот раз на клинописи.
   – Сожрал, – обрадовался дедушка.
   И нажал ENTER.
   «ВВЕДИТЕ ИМЯ СУБЪЕКТА», – потребовал компьютер.
   Дедушка оглянулся на Гедду.
   – Как субъекта-то звать? – спросил он.
   Гедда замешкалась с ответом, и дедушка прикрикнул на нее:
   – Ворон ловим, барышня? Время-то оплочено.
   – Пиф, – сказала Гедда. – То есть…
   Но дедушка уже набирал: «ПИФ».
   «СВЯЗЬ ТРИ МИНУТЫ», – появилось секундой позже на экране. После чего несколько раз мигнула надпись: «ПОДГОТОВКА».
   Дедушка встал, жестом велел Гедде занять его место.
   – Глядите на экран. Там все напишется.
   Гедда осторожно, боясь порвать чулки, бочком уселась на перевернутый ящик, наклонилась к экрану. Некоторое время ничего не происходило, потом побежали буквы:
   – ГЕДДА, КАК ТЫ?
   – Что я должна делать? – шепотом спросила Гедда.
   – Отвечайте, ежели охота, – сказал невидимый дедушка откуда-то из темноты.
   – А как?
   – Печатайте.
   Гедда торопливо напечатала: «Я В ПОРЯДКЕ. ПИФ, ЭТО ТЫ?»
   – А КТО ЕЩЕ? Я, КОНЕЧНО. КОГДА ТЫ МЕНЯ НАШЛА?
   – ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО НИСАНУ. ПИФ, ЭТО БЫЛО УЖАСНО.
   – ХИ-ХИ.
   – ПИФ, КАК ТЫ ТАМ?
   – НОРМАЛЬНО.
   – КАК ТЫ УСТРОИЛАСЬ?
   – Я ЖИВУ В ДОМЕ. НА ТОМ СВЕТЕ.
   – НА ЧТО ПОХОЖ ТОТ СВЕТ?
   – НА ПОМОЙКУ.
   – Я СЕРЬЕЗНО.
   – Я ТОЖЕ.
   – ЧТО ТАМ НОСЯТ?
   – ОДИН ПСИХ ВСЕ ВРЕМЯ НОСИТ СТЕКЛА. ГОВОРИТ, ЧТО ТАК ПОЛОЖЕНО.
   – ДА НЕТ, ХЛАМИДЫ ИЛИ ТУНИКИ?
   – Я ВООБЩЕ ДО СИХ ПОР НЕ МОГУ ОПРЕДЕЛИТЬ, ОДЕТАЯ Я ИЛИ ГОЛАЯ.
   – С КЕМ ТЫ ТРАХАЕШЬСЯ?
   – ДУРА. ВООБЩЕ-ТО С КОМЕДИАНТОМ. ОН СЛАВНЫЙ, ХОТЯ НАРКОМАН.
   – КАК С ПОГОДОЙ?
   – ДОЖДЯ НЕТ. Я ЕЩЕ НЕ ВИДЕЛА НЕБА.
   – ЧТО ВЫ ЕДИТЕ?
   – НЕ ЗНАЮ.
   – ЭТО ТЫ ЗАКАЗАЛА РАЗГОВОР?
   – ДА.
   – А КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ?
   – ПОПРОСИЛА ХОЗЯИНА. КСТАТИ, ДЕДУШКА, КОТОРЫЙ ТЕБЕ ЭТО УСТРОИЛ… КАК ОН ТЕБЕ?
   – УЖАСНО.
   – ИМЕЙ В ВИДУ, ОН АНГЕЛ.
   – Я ТОЖЕ АНГЕЛ.
   – ОН НА САМОМ ДЕЛЕ АНГЕЛ. БУКВАЛЬНО.
   Экран вдруг погас. Потом мигнула надпись: «ЗАВЕРШАЮ ПРОГРАММУ».
   Гедда оторвала глаза от экрана. Показалось ей, что ли? Она еще раз коснулась клавиш, но ничего не произошло.
   – Пиф, ты здесь? – спросила Гедда компьютер.
   Дедушка наклонился над Геддой, окатив ее ароматом перегара и старых носков, и Гедда непроизвольно отшатнулась.
   – Поговорили, барышня?
   – Да…
   – Ну и отойдите. Машина казенная, время оплочено. Свое получили, так что прошу.
   – Кем оплочено?
   – Да вам-то что? Уж не вами, ясное дело.
   Не простившись, Гедда вышла из склепа. Дедушка продолжал бубнить себе под нос, и в его бессвязной болтовне все чаще поминались слова «опохмелка» и «ходят тут всякие».

 
   Что это было? Она что, действительно разговаривала с Пиф?
   Гедда остановилась. Впереди уже показался зеленый купол церковки.
   Я ЧТО, НА САМОМ ДЕЛЕ ТОЛЬКО ЧТО РАЗГОВАРИВАЛА С ПИФ?
   Пиф мертва, сказала она себе. Я сама видела то, что осталось от ее трупа, разложенным на клеенке.
   Но разговор БЫЛ. Как были и дедушка, и сердитый Василий, и склеп с растрескавшимся мраморным ангелом. Ее пальцы до сих пор помнили ощущение клавиатуры компьютера.
   И отчаяние охватило Гедду.
   У меня было три минуты, чтобы поговорить с умершей. Чтобы по-настоящему поговорить с умершей. Я должна была спросить, видела ли она богов и каковы из себя боги. Или прав был этот ее белобрысый дурачок Бэда с его Богом Единым… И существует ли вечное блаженство. И что такое грех и что такое истина… Боги, какая я дура… У меня было три минуты прикосновения к вечности, а я болтала с Пиф, точно она жива и мы с ней опять висим на телефоне…

 
   По лестнице загремели шаги. Голос Комедианта затрясся под потолком, как студень. Комедиант повернул голову на звук; Карусельщик не шевельнулся – как сидел, вертя в руках крошечную шарманку, так и оставался. В пустой комнате, отражаясь от всех битых стекол, разбросанных по полу, вертелась назойливая механическая мелодия:

 
Поет моя шарманка
С весны до холодов,
Летит напев печальный
До самых чердаков…
Падам, падам, падам…

 

   Между третьей и четвертой строчками мелодия-хромоножка нелепо подскакивала, раздражая Пиф.
   Толкнув дверь плечом, в комнату вошел Хозяин. Остановился, огляделся с победоносным видом, и Пиф вдруг заметила, что перья на крыльях ангела-хранителя были окрашены в камуфляжные цвета.
   Хозяин держал какой-то неопрятный сверток. Он кивнул Карусельщику, с Комедиантом поздоровался за руку и обернулся к Пиф.
   – Ну, как ты, девочка?
   – Спасибо.
   – Поговорила со своей подругой?
   – Спасибо, Хозяин.
   – Как впечатления от разговора?
   Пиф заметила, что Хозяин ухмыляется.
   – Гедда ничуть не изменилась.
   – А ты?
   Пиф засмеялась. Легко-легко стало ей, и она взлетела.
   – Я тоже, – сказала она.
   Хозяин протянул длинную руку, дернул Пиф за ногу, и она снова опустилась на пол. Теперь Хозяин превышал ее ростом почти вдвое, и Пиф поневоле уткнулась носом в его гениталии. Хозяин с готовностью поводил поясницей.
   – Перестань, – сказала Пиф, давясь от смеха.
   Хозяин наклонился – высоченный, ужасный – и протянул ей сверток.
   – Это тебе. Подарок от меня.
   Пиф обеими руками приняла подношение. Приняла, не спрашивая, как делала еще в те годы, когда была жива.
   Хозяин опустился рядом с ней на корточки. Бросив беглый взгляд в его наглые любопытные глаза, Пиф принялась разворачивать белую ткань, в которой находилось что-то круглое, легкое, на ощупь резиновое. Комедиант подошел поближе и тоже заглядывал через плечо.
   Под первой белой тряпкой оказалась вторая, грязная, в пятнах крови. Пиф прикусила губу – она догадалась. Хозяин пошевелил крыльями, ветер пронесся по комнате, и всех окатило ароматом хвойного леса. Пиф сняла последнюю тряпку и увидела нерожденного ребенка.
   Маленькое чудовище было таким отвратительным, что она едва не выронила его, и Хозяин прикрикнул:
   – Осторожней, ты!
   – Это… – спотыкаясь, спросила Пиф.– Это МОЙ?
   Хозяин пожал плечами, широким крылом едва не сбив с ног Комедианта, который терся за его спиной.
   – Нерожденное дитя, – сказал он, – твое, чужое, какая разница? Оно ДАЕТСЯ тебе. Ты совершила убийство, теперь посмотри ему в лицо.
   Пиф подняла глаза на Хозяина и увидела, что он прекрасен. Его лицо потемнело, рот изогнулся, глаза расширились – это был дивный лик иконы. Лик смотрел на нее отрешенно и печально.
   – Я ничем не могу помочь тебе, – сказал Хозяин словно издалека. – Постарайся полюбить это существо.
   Пиф еще раз взглянула на уродца.
   – Оно вырастет?
   – Зависит от тебя.
   Хозяин встал, повернулся, чтобы уйти. Пиф смотрела ему вслед, приоткрыв рот. Уродец корчился у нее на коленях, пачкая пеленку какой-то зеленоватой жижей.
   – Господи, каким же оно вырастет? – вырвалось у Пиф.
   Уже в дверях Хозяин сказал, не оборачиваясь:
   – Зависит от тебя.
   Тяжелые шаги протопали по лестнице, шваркнула входная дверь, упало и разбилось еще одно стекло. Голос Комедианта взвизгнул.
   Пиф поняла вдруг, что плачет, но не так, как при жизни, не слезами, не телом, не жалостью к себе, а так, как иногда плакала во сне – без слез, одной только содрогающейся душой.
   Существо с гигантской сизой головой сморщилось, дернуло крошечными лягушачьими лапками, повозило ими в воздухе и вдруг нащупало огромную в синих венах пуповину, торчащую из середины живота. Схватило ее цепкими пальчиками, потащило куда-то, ткнуло себе в лоб, в щеку, наконец попало в маленький рыбий ротик и начало жадно сосать.
   Пиф взяла существо поудобнее на руки, обтерла жижу с отвратительной головы, выбросила грязную пеленку, оставив только белую. Закрыла глаза и начала укачивать уродца, напевая колыбельную:

 
Летит напев печальный,
Падам, падам…

 

   – Вот и все, – сказал санитар, обтирая руки. – Как живой, даже лучше.
   Покойник умиротворенно глядел на него со стола. Санитар отбросил крем «Балет», которым гримировал мертвеца, в таз для использованных тюбиков. Там их уже скопилось несколько десятков, выдавленных, грязных.
   Мэтр ничего этого не знал – он величаво шествовал навстречу вечности. Его тропа была ровной и ясной, впереди, в белом венчике из роз, вел его добрый ангел. Иначе и быть не могло.
   Мэтр был человеком добродетельным. Сначала он верил в правительство и Бэл-Мардука и знал, что плохих в светлое будущее не берут. Потом под влиянием обстоятельств в пожилых уже летах перешел в христианскую веру и так же твердо уверовал, что плохих не берут в рай. Рай виделся ему чем-то вроде территории пионерского лагеря: дивная природа, добрые взаимоотношения, всеобщая справедливость и равенство. И – только для хороших.
   Мэтр оказался на равнине, затянутой туманом, огляделся по сторонам. Фигура в сияющем венце исчезла, и это немного обеспокоило Мэтра.
   Он взволновался еще больше, когда увидел на этой равнине трех голых молодых людей. Среди них была женщина. Хотя Мэтр не мог толком разглядеть этих людей, но в том, что темноволосое существо с ребенком на руках принадлежит к женскому полу, почему-то не усомнился.
   Голые разговаривали. Они были из тех, при виде которых Мэтр при жизни всегда плевался. И прежде плевался, и потом, когда обратился в истинную веру. У всех троих были длинные волосы, а у одного – грязные бисерные цепочки на руках. И на плечах у него сидел отвратительный студнеобразный демон. Демон растекся по своему хозяину, свесив ему на спину крысиный хвост.
   – Новенький идет, – сказал демон и затрясся.
   Тот, что с бусами, повернулся, поглядел Мэтру в глаза. Его губы зашевелились, и Мэтр понял, что он обращается к нему.
   – Добро пожаловать! – крикнул визгливо демон.
   Женщина склонила голову набок. Нерожденный ребенок судорожно дернул ручками, и она ласково провела пальцем по его выпуклому лбу с раздутыми венами.
   – Падам, падам, – сказала женщина.
   – Сгинь, сатана, – закричал Мэтр, осеняя себя крестным знамением.
   – Где? – с любопытством спросила женщина и обернулась.
   Мэтр растерялся.
   – Где? – переспросил он. – Что – где?
   – Где сатана? – повторила женщина. – Мы его еще не видели.
   – Ты – сатана! – взвизгнул Мэтр. – Ты! И такие, как ты! Вы все!
   – Я Пиф, – сказала женщина. – Это Комедиант и Голос Комедианта. А вон тот – Карусельщик, он алкоголик и работал в луна-парке.
   Карусельщик с готовностью завертел ручку шарманки, огласив туманную равнину механическим вальсом.
   Мэтр растерялся. Неожиданно женщина перестала казаться ему такой уж отвратительной, и он почувствовал к ней доверие.
   – Скажите, – он придвинулся ближе и заговорил интимным тоном, как некогда беседовал со знакомыми холуями из влиятельных организаций, – в таком случае, это ад или рай?
   – Зависит от нас, – ответила женщина. – Так сказал нам ангел.
   Мэтр пригладил лысину. На ладони осталось жирное пятно от крема «Балет», и Мэтр обтер руку о бедро, с неожиданным ужасом осознав, что он тоже обнажен.
   Вальс продолжал хромать над равниной. Ребенок на руках у женщины заснул. Комедиант улыбался странной улыбкой, глядя на Мэтра.
   – А где Бог? – спросил Мэтр. – Я хочу говорить с Богом.
   – А Бог хочет говорить с вами? – тихо спросил Комедиант. Он говорил шепотом, а потом Голос повторил его вопрос полнозвучно, заполнив своим громом всю долину и разогнав туман: – Захочет Он говорить с вами?
   Мэтр растерянно огляделся.
   – Но… я умер?
   Все четверо расхохотались.
   – Еще как! – прошептал Комедиант. – Мертвее мертвого. А что, по-твоему, достаточно просто двинуть кони, чтобы вызвать к себе интерес самого Создателя?
   Пиф помахала кому-то рукой, и из тумана выступил рослый мужчина в пятнистом комбинезоне, похожий на десантника. Он оглядел всех победоносным взором, пригладил коротко стриженые волосы, крякнул.
   – Как дела, бойцы?
   – Рады сраться ваш-ство! – мерзким голосом заверещал Голос, подпрыгнув на плече у Комедианта.
   Десантник захохотал, пощекотал Голос пальцем, потом сунул нос в сверток на руках Пиф, полюбовался на уродливого младенца, ущипнул женщину за ляжку, хлопнул Комедианта по плечу. Карусельщик посмотрел на него приниженно и осмелился выдавить из себя робкую улыбку. Вальс споткнулся, в шарманке что-то хрипнуло и стихло.
   Затем десантник обернулся к Мэтру.
   – Ну, а ты кто такой?
   – Я… восемнадцать публикаций в толстых журналах… и крещен… верую… – забормотал Мэтр.
   – Писака? – оживился десантник. – Ну-ка, почитай.
   Он махнул рукой, и тут же появился огромный трон. Золотой трон с алыми кистями, размером с трехэтажный дом. Десантник взгромоздился на него, поерзал, как будто вырос – во всяком случае, он не терялся на фоне гигантского кресла. Заложил ногу на ногу, склонил голову на плечо и уставился на Мэтра с неприятной улыбкой.
   – Где я? Кто вы? – Мэтр отступал от компании, пятясь задом. – Куда я попал? Господи, верую!.. Спаси меня! Изыди, сатана, изыди!..
   Он начал истово креститься.
   Хозяин захохотал. Трон подпрыгивал под ним, пока не развалился, и Хозяин хлопнулся со всего размаха на землю.
   Мэтр повернулся и побежал прочь, во весь голос призывая на помощь какого-нибудь милосердного ангела.
   Комедиант пожал плечами.
   – Ангел был рядом, почему он не понял этого?
   – В его представлении ангел должен быть похож на директора крупного банка, – задумчиво сказала Пиф. – Строгий, всезнающий и милосердный. И уж конечно без всякого чувства юмора.
   Хозяин с интересом посмотрел на нее.
   – Ты злая, – заметил он. – Неужели тебе его не жаль?
   Пиф подумала немного.
   – Нет, – честно сказала она.

 
   – Не верится, что ее нет уже целый год, – сказал Беренгарий.
   Они с Геддой шли по мосту Нейтокрис. По Евфрату полз лед. Город сверкал, омытый тающим снегом.
   – Здесь мы простились с ней в последний раз, – задумчиво говорил Беренгарий. – Мы тогда напились… Она была в смятении, все говорила о том, что жизнь потеряла смысл, что из рук ушло, утекло… – Он махнул рукой и, отвернувшись, уставился на воду.
   Гедда взяла из его рук початую бутылку пива – третью за сегодняшний вечер, хлебнула. Она заметно охмелела.
   – Я расскажу тебе то, что не рассказывала никому, – проговорила она вдруг. – Обещай, что будешь молчать.
   – Могила! – сказал Беренгарий и мутно поглядел на нее поверх очков. Его мокрые губы расплылись в улыбке. Он отобрал у Гедды пиво, допил и бросил бутылку в воду. – Могила, – повторил он.
   – Я разговаривала с ней уже после ее смерти, – выпалила Гедда.
   Беренгарий покачал головой.
   – Только без этой… без черной магии, – сказал он, суеверно отплевываясь. – Ты у нас чернокнижница известная.
   – Я не шучу, – повторила Гедда, немного обиженная. – Ко мне прислали ангела, я пошла с ним на ихнее кладбище… Ну, где общественные виселицы…
   – И там был призрак Пиф.
   – Компьютер, – поправила Гедда.
   – Еще одно дьявольское изобретение, – сказал Беренгарий и захохотал.
   – Ты пьян, Беренгарий, – сказала Гедда.
   – Но недостаточно. Возьмем еще пива.
   Он пошарил по карманам, сперва по своим, потом по геддиным, и они взяли еще пива. Теперь они шли по широкой нарядной улице Китинну, приближаясь к Оракулу.
   – У меня было три минуты на то, чтобы поговорить с ней, – продолжала Гедда заплетающимся языком. – Клянусь, Беренгарий, и она мне сказала, что видела богов Орфея и саму Эрешкигаль.
   – Богов не тронь, – предупредил Беренгарий, вдруг омрачившись.
   – Да нет, она… Что это? – Неожиданно Гедда остановилась.
   Они дошли уже до Оракула. Из окон верхнего этажа, пачкая завитки рококо, валил дым.
   – Что это?.. – пролепетала Гедда.
   Беренгарий оттолкнул ее, сунул ей в руки недопитую бутылку пива.
   – Это пожар, вот это что, – сказал он и очертя голову бросился к двери. – Проклятье, у меня там остались…
   Гедда повисла у него на локте.
   – Стой!
   – Вызови пожарных! – рявкнул Беренгарий, исчезая на дымной лестнице.
   Гедда заметалась. Бросила пиво. Ворвалась в расположенный по соседству магазин, торгующий телевизорами и видеомагнитофонами, распугав чинных мальчиков в фирменных костюмах и нагловатых добродушных покупателей, потребовала телефон.
   Вскоре крики о пожаре понеслись по всему зданию, несколько мальчиков с отчаянным видом подбежали к дубовой двери, за которой исчез Беренгарий, и отскочили, когда навстречу им повалили клубы дыма.
   Пламя пожирало бесстыдное рококо, глодая золотые завитки, разбивая зеркала, повергая в прах голоногих нимф…
   Откуда-то из дыма доносился отчаянный кашель Беренгария. По широкому мосту Нейтокрис, видные издалека, мчались три пожарных машины, оглашая вечерний город ревом.
   Несколько книг и коробка с лазерными дисками, выброшенные из огня, скатились по ступенькам, и Гедда подобрала их.
   – Беренгарий! – закричала она отчаянно.
   Донесся треск – Беренгарий там, наверху, ломал дверь.
   – Пропадешь! Дурак! – кричала Гедда, не помня себя от ужаса и все еще не веря, что все это происходит на самом деле.
   Словно в ответ взревел огонь, и рухнуло перекрытие.

 
   – Почему он не двигается? Все двигаются, а этот лежит, как труп.
   – Он и есть труп. Ты как маленький, ей-богу.
   – Его как будто бросили сюда. Он ничего еще не понял.