Страница:
— Питьевая, — сказал Федор Никифорович.
Сигизмунд огляделся еще раз по сторонам, сел на нары.
Вот когда вся ледяная бесчеловечность экспериментов с перебросками «объектов» во времени раскрылась перед ним, точно бездна! Он ощутил ее именно в то мгновение, когда опустился на деревянные нары посреди камеры. Вид этого помещения сказал ему больше, чем все рассуждения о расе строителей коммунизма; больше, чем зловещая фигура Аспида, чья тень лежала на проектах «Конец времен» и «Возрождение»; больше, чем рассказы о сотнях зеков, погибших на полигонах Анахрона. В этом помещении не было ничего человеческого. За что, собственно говоря, какой-нибудь воин, древний человек, должен быть оторван от своей земли, переброшен хрен знает куда, превращен в животное, накачан химией и «натурализирован»? Вся карамельная сладость советской фантастической литературы о том, как гости из темного прошлого попадают в светлый мир социалистического будущего, испарилась и осела зловонной влагой на этих крашеных стенах.
— Послушайте, Федор Никифорович, — заговорил Сигизмунд, устраиваясь на нарах поудобнее, — а вы что, всерьез считали, что для «перемещенных лиц» вот эта камера станет преддверием социалистического рая? Хорош предбанничек!
— Вы, молодые, очень много смотрите на предбаннички, — парировал Федор Никифорович. — Предбанничек — он и есть предбанничек, а банька-то впереди. Цель нужно видеть, конечную цель. — И помолчав, добавил: — В этой камере человеку предстояло провести максимум несколько часов. А потом… Потом он выходил на просторы огромной страны. Страны, которой можно было гордиться! Страны, которая давала столько социальных гарантий, сколько не было за всю историю человечества. Сейчас — да, согласен. Сейчас хер знает что творится. Но ведь это же не навсегда.
— А вы знаете, Федор Никифорович, сейчас ведь Россия опять находится в границах XVII века, — сказал Сигизмунд. Лежать на нарах было жестко.
— А в гражданскую войну и такого не было. Бросьте, Стрыйковский! Все будет. Все вернется. Польска — и та не сгинэла, так что говорить о России! Что до вашего гнилого гуманизма — то имейте в виду: человек с большим будущим в эту камеру не попадает. А тот, кто здесь оказался… Ему, между прочим, там, в своем времени, карачун светил — и ничего иного. Причем, в самые краткие сроки. Усвоили? Вставайте, хватит тут из себя страстотерпца давить.
— Как вы догадались? — спросил Сигизмунд, неохотно слезая с нар.
— Для этого семи пядей во лбу быть не надобно. И почему это у революционеров внуки всегда диссиденты? Не первый раз замечаю.
— Я не диссидент, — сказал Сигизмунд.
— А кто вы? — с издевкой осведомился Федор Никифорович. И не дождавшись ответа добавил: — То-то и оно.
Желая сменить тему, Сигизмунд спросил:
— Сейчас перебои всякие бывают с током. Ежели обесточится тут все в момент переноса?
— Насчет этого не беспокойтесь. Чего-чего, а система энергоснабжения тут имеет многократное дублирование. Пойдемте, я вам еще кое-что покажу.
Они заперли камеру и вышли обратно в помещение, где хранились инструменты. Федор Никифорович снял со стеллажа металлическую коробку из-под чая, открыл. Там лежали запаянные стеклянные ампулы.
— А это что? — спросил Сигизмунд.
Вместо ответа Федор Никифорович взял одну ампулу и метнул ее в стену над колодцем. Осколки канули в провале. По помещению немедленно расползлась вонь.
— Фу, мерзость какая! — сказал Сигизмунд.
— Это еще одно хитроумное изобретение Аспида, — пояснил Федор Никифорович.
— Так будет пахнуть у вас в гараже, буде в приемной камере появится объект.
— А что, ничего поприятнее не найти было? — спросил Сигизмунд, отчаянно морщась.
— Вещь абсолютно не токсична. Зато запах держится неделю. Может случиться, что вам несколько дней не придется заглядывать в гараж. Скажем, заболеете. Такой срок объект вполне способен продержаться. Вода есть, а за неделю без еды не умрет.
— Да что вы такое говорите! — не выдержал наконец Сигизмунд.
— Я оговариваю маловероятные варианты, — невозмутимо ответил старик. — Идемте. Я должен показать вам, как менять ампулы в гараже. Кстати, возьмите одну. Пускай хранится у вас дома на всякий случай.
Сотни людей, титанический труд, трупы, в конце концов… И все ради чего? Ради того, чтобы близорукая готская девка, которой предстояло из-за плохого зрения сверзиться куда-нибудь в овраг и сломать себе шею, оказалась в его, сигизмундовой, постели, после чего бесславно исчезла.
А если она все-таки вернется? Если она разобьет очки и тем снова уменьшит свою «бытийную массу»?
Сигизмунд вспомнил приемную камеру и содрогнулся. Ну уж нет!
Чувствуя, что наконец-то занимается полезным делом, Сигизмунд изготовил и залил в термос сладкого чая, взял банку тушенки, нож, запаял в пакет четвертушку хлеба, после чего уселся рисовать. Из этого рисунка Лантхильда должна была уяснить себе следующее: ничего страшного с ней, Лантхильдочкой, не приключилось. А пусть она, Лантхильдочка, сидит себе на нарах и кушает, а уж махта-харья Сигисмундс, как только благоухание в гараже оповестит его о прибытии любимой, примчится и вызволит ее. Предварительно усыпив. Чтоб не травмировать впечатлительную душу. А заодно ослабить волю и усилить внушаемость.
В разгар этих трудов затрезвонил телефон. С запоздалым раскаянием Сигизмунд вспомнил о том, что так и не позвонил Вике.
— Сигизмунд! — Виктория захлебывалась плачем. — Сигизмунд, Аська!..
— Что? — устало спросил Сигизмунд.
— Ее нет! Она умерла!
Сигизмунд аккуратно положил трубку. По рукам прошло холодное онемение. Слишком много. Чересчур. Сперва Лантхильда, теперь — Аська. Господи, как надоело.
Вяло подумал о том, что нужно теперь что-то делать.
Встал. Тупо уставился в стену. А что делать-то? Идти? Идти. Куда? К Виктории надо бы пойти. Помочь.
Явилась первая деловая мысль: сейчас машина будет ох как нужна. Ездить там всюду, документы оформлять. Деньги понадобятся. У режа с компанией точно никаких денег нет.
И тут сквозь отупение впервые пробилось: а Аськи-то больше нет! Вспомнились опять слова Федора Никифоровича: «Стрыйковский, сегодня самый важный день в вашей жизни». Сглазил, старый хрен. Как есть сглазил. И Анахрон тут не поможет.
Лихорадочно забегали мысли. Вот бы настроить Анахрон так, чтоб можно было отправляться за людьми во вчерашний день. Вытащить Аську вчерашнюю. Или, скажем, двадцатилетнюю. Бытийная масса у Аськи всегда была, небось, хилой.
Сигизмунд едва не застонал. Близок локоть да не укусишь. И ведь ни у кого во всем мире такого шанса нет! На нем-то, на Сигизмунде, вон какое «хозяйство»! Ни у кого в мире такого хозяйства нет… И все равно без толку.
И тут же спохватился: а хрена ли лысого он сидит, мечтаниям предается, когда Вика… и Аська…
Двинулся к двери. Бдительный кобель, виляя хвостом, побежал вперед — явно рассчитывал на прогулку. Но Сигизмунд досадливо отпихнул пса ногой и закрыл дверь у него перед носом.
Уже сбегая по лестнице, хлопнул себя по карману: на месте ли ключи от машины. Потом сообразил: в таком состоянии за руль лучше не садиться. Вытащил деньги, пересчитал: на тачку хватит.
К вечеру оттепель взяла свое. Все текло. В мире царили мерзость и сырость.
Глава седьмая
Вика открыла, опухшая от слез. Сигизмунд неожиданно для самого себя затрясся.
— Где она?!
— Кто?
— Аська где? Тело, тело где?
— Какое тело?
— В каком морге, спрашиваю!
Сигизмунд опустился на ящик для обуви, потревожив баночку с пересохшим гуталином, и провалился в висящие над головой пальто.
— Почему в морге? — Виктория говорила устало и отрешенно. — Не знаю я ничего. Оставьте меня в покое.
— Вы в милицию звонили? — спросил Сигизмунд из зарослей пальто.
— Почему в милицию… Да отстаньте вы от меня, звонила я всюду! Все ментовки, все больницы!.. Все обзвонила!
— Где ее нашли? — монотонно продолжал допрашивать Сигизмунд, слегка покачиваясь.
— Кого нашли?
— Аську! — заорал Сигизмунд.
— Не кричите! — проговорила Виктория.
— Где ее нашли? — настырно повторил Сигизмунд.
— Да не нашли ее! Не нашли! Не нашли! Все из-за вас! Из-за вас, из-за мудаков! Из-за кобелей!
И, повернувшись, направилась в комнату. Сигизмунд встал, пошел следом.
Котята, перечеркнутые черной размашистой надписью «ЭТОТ МИР — СРАНЬ!», сразу бросились в глаза. В комнате стойко держался дух беды. И все кругом пахло Аськой: ее вещи, ее мебель, самый воздух. Даже то, как наполовину выдвинут ящик, набитый какими-то старыми бигуди и неоплаченными квитанциями…
Вика, не оборачиваясь, пошла за шкаф и там упала на кровать. Несколько мгновений Сигизмунд оглядывался в комнате. Ему стремительно становилось все хуже и хуже. Сунул сигарету в зубы, закурил, роняя пепел прямо на пол. С мокрых ботинок уже натекло. Из-за шкафа не доносилось ни звука.
Сигизмунд стянул с себя куртку, бросил на стул. Походил взад-вперед, скрипя паркетом. Оставил множество грязных следов. Аськино присутствие немного вытопталось. А скоро набегут люди, затопчут, вещи передвинут, выбросят, переделают все по-своему. И духа не останется. Нет больше Аськи.
Сигизмунд ткнул сигарету в банку, служившую пепельницей, и заорал, с ненавистью глядя на шкаф:
— Кто вам сказал, что она умерла?
— Чувствую, — ответила Виктория сухо.
Сигизмунд это тоже чувствовал. Сел, глядя перед собой. Неужели Аська так много значила в его жизни? Ну, были у них отношения. Но никогда эти отношения не были магистральными. Ни для него, ни для нее. Главным в жизни были «Морена», отношения с Натальей… потом Лантхильда.
Повернув голову в сторону шкафа, Сигизмунд сказал:
— Может, в розыск заявить?
— Делайте что хотите, — отозвалась Вика.
Стало еще тошнее. Банальный компьютер найти не могут, пару дешевых жуликов выловить — проблема.
— Куда она хоть направлялась? Хотя бы примерно?
Вика молчала.
Да, на Вику надежда слаба. На актерскую братию — тем более. Похоже, Сигизмунд остался единственным здравомыслящим человеком во всем этом бедламе.
Заболела голова. Проклятье, с утра не ел. «Хозяйство», мать его ети, принимал.
— У вас есть что пожрать?
Вика попрежнему не отзывалась.
Сигизмунд встал, направился на кухню. Там царил полный бардак. Горы немытой посуды, какие-то обглоданные корки, окурки, липкие стаканы. Видимо, с той пирушки, с 23 февраля, так все и осталось.
А Аськи больше нет…
Сигизмунд взял стакан. Следы помады. Фу, мерзость!
Размахнулся, швырнул в стену. Стакан разбился. Сразу стало легче.
Взял второй, метнул следом. Стало еще легче.
Взял тарелку. Раздражился на нарисованного на ней Микки-Мауса. Влепил под потолок. Хорошо.
Тарелка проявила себя неубиваемой, зато отпал кусок штукатурки. Оч-чень хорошо.
Сигизмунд наклонился, поднял тарелку и разбил ее об угол. Отлично!
Взял стопку блюдец и истребил. Ох, как хорошо!
— Прекрати, ты, козел, мудак!
В дверях кухни, бледная и чудовищно некрасивая, стояла Вика.
— Давай, вали отсюда! Остохренел! Кто тебя звал?
Сигизмунд взял пустую бутылку, разбил о край стола и с «розочкой» в руке надвинулся на Вику.
— Ты, сучка! Кончай дурочку валять! Аська где? Объясни все толком!
Вика затрясла кулачками и завизжала:
— Ну давай, давай! Козел, ты, козел!..
Сигизмунд отшвырнул «розочку».
— Да я тебя, сучка… да ты…
В этот момент зазвонил телефон.
Сигизмунд, отшвырнув Вику, рванулся к телефону.
В трубке пьяный мужской голос закокетничал:
— А Анастасию можно?
— Кто звонит? — рыкнул Сигизмунд.
— Что, старик, не узнал?.. Что, упыхался, бля? Старе-е-е-ешь… Что, не узнал?
— Ну, — сказал Сигизмунд.
— Че — ну? Баранки гну!
Сигизмунд обложил его грязно и неизобретательно, после чего шваркнул трубку. Направился в комнату, на ходу утрачивая человеческий облик. Наткнулся взглядом на долбаных котят с черной надписью наискось. С треском сорвал со стены, перепугав засевших за котятами тараканов. Разодрал. Пополам. Еще пополам. Бросил обрывки.
На обоях открылась матерная надпись. Сигизмунд дико оглянулся, нашел и схватил маркер и, давая выход бешеной злобе, стремительно нарисовал под надписью одну из тех сакральных картинок, которыми пачкают стены гормональные подростки.
В этот миг будто пелена спала со слуха, и Сигизмунд услышал, как за шкафом в голос рыдает Виктория. Сигизмунд прошел за шкаф. Постоял. Вика елозила по кровати и захлебывалась плачем. Сигизмунд сел рядом, спросил устало и почти спокойно:
— Ну что?
Вика повернула к нему распухшую, как подушка, физиономию, и с трудом выговорила:
— Аську… жалко…
У Сигизмунда ком застрял в горле. С трудом выдавил:
— Завтра пойдем… заявление подадим. В розыск. Фотография есть?
— А сколько сейчас времени?
— Второй час ночи.
— Во сколько они открываются?
— Часов в девять пойдем. Надо поспать.
Сигизмунд наконец освободился от ботинок и улегся на кровать рядом с Викой. Вика, всхлипывая, прижалась к нему. Она была очень потная и чрезвычайно зареванная. Вздохнув, она проговорила:
— А я сегодня днем заходила… в одну хорошую лавочку… там цены нормальные…
— В какую лавочку? — спросил Сигизмунд, шалея.
— Где венки-и-и… — заревела Вика.
И тут аськина смерть предстала перед Сигизмундом во всей своей отвратительной и невозможной реальности. Ее найдут. И выдадут близким тело для похорон. После волокиты, конечно. Свидетельство о смерти, венки, гроб. Аська в гробу…
Сигизмунда снова затрясло. Он крепко обнял Вику, и некоторое время они лежали молча.
Потом Сигизмунд спросил:
— А в справку о не вернувшихся домой вы звонили?
— Да.
— И что?
— Не знают там ничего…
— Давайте-ка я еще раз позвоню. Может, уже нашли… тело.
— Не надо. Я боюсь.
— Лежите здесь. Я сейчас.
Высвободившись из цепких викиных рук, Сигизмунд прошел на кухню и дозвонился в справку. Попал — на удивление — сразу.
— Я вам уже звонил… — начал было Сигизмунд. Потом поправился: — Я по другому поводу звонил. Это другая девушка. Тут еще одна девушка пропала. Опять белокурая… То есть она крашеная… То есть, она сейчас бритая почти…
— Подождите, — сказали в справке, выловив наконец в бессвязных речах убитого горем клиента рациональное зерно. — Бритая? В губе бритва? Или кольцо?
— В пупе кольцо, — вспомнил Сигизмунд.
— Нет, — отрезали в справке. — Однозначно нет.
И положили трубку.
— Что? — прокричала Вика из комнаты плачущим голосом.
— Да нет там ни хрена! — крикнул Сигизмунд. — Им-то что, зарплату получают!
— А что есть?
— С бритвой в губе!
Кричим, как в лесу, мутно подумал Сигизмунд, но с табуретки не встал.
— Вика! — позвал он.
— Что?
— Я водку нашел!
Вика, пошатываясь, показалась на пороге. Сигизмунд сунул ей початую бутылку.
— Пейте!
Вика отшатнулась.
— Пейте, пейте!
— Что, из горлышка?
— Да, да! Винтом! Быстро, не спрашивайте!
Вика послушно влила в себя несколько глотков, поперхнулась, закашлялась. Немного пролила. Сигизмунд отобрал у нее бутылку.
— Отдайте, пить не умеете…
По стенам деловито шастали тараканы. Вика молчала. Сигизмунд в отупении следил за перемещениями наиболее кормленого таракана. Тараканище двигалось короткими перебежками, постоянно перекладывая галсы. Видно было, что ясной цели в жизни ничтожное насекомое не имеет. То ли дело Федор Никифорович Корсук… Или Аспид… Анахрон построили. И не один…
Трудно сказать, сколько времени провели они в полном оцепенении. Час, полтора? Сидели неподвижно, осоловев. А потом вдруг разом очнулись.
— Ну, и на кой черт посуду было бить? — кисло сказала Вика. А потом добавила, дернув углом рта: — Ладно, пойдемте спать. Завтра очень много дел… Деньги надо собрать.
Но через несколько часов Сигизмунд вдруг проснулся. Было еще темно. Когда только кончится эта ночь? Мысль ударила сразу: Аська!..
И тут же шибанул запах табачного дыма. Свежего. В комнате кто-то курил.
Сигизмунд завозился за шкафом, высунул голову. В призрачном свете городских фонарей, сочащемся в окно, сидело привидение, окутанное дымом.
Оно погасило сигарету и сказало аськиным голосом:
— А это еще что за гондон штопаный?
— Это я, — тупо отозвался Сигизмунд.
— Морж, ты, что ли? Хрена ли лысого ты тут делаешь?
Сигизмунд нырнул обратно за шкаф, схватил Вику за плечо.
— Вика! Проснитесь! Проснитесь, говорят вам!
Вика что-то тоненько простонала.
— Да оставь ты ее к херам! — буркнула Аська. — Не ссы, Морж, пехтерьтесь там на здоровье…
Сигизмунд выкарабкался из кровати. Аська критически уставилась на его ноги. Сигизмунд опустил голову, тоже посмотрел на свои ноги.
— Не дала, что ли? — насмешливо осведомилась Аська. — Что ты в брюках-то залег? Ну ты и извращенец, Морж… Она там что, тоже в колготках лежит?
— Не знаю… Где тебя носило?
Сигизмунд сел напротив Аськи. Отнял у нее сигарету, затянулся.
— Верни! — потребовала Аська. Он отдал.
Аська была зла. Точнее, она была в ярости.
— Что ты тут делаешь, Морж?
— Дрочу! — заорал Сигизмунд. — Где тебя, идиотку, носило? Руки бы отсохли — домой позвонить?
— Там телефона не было! Что ты орешь на меня? Ты мне кто — мама родная, чтоб тебе звонить?
— Мы тут!.. — надрывался Сигизмунд. — А ты!.. Думать надо!.. Головой, а не кольцом в пупе!.. Реж твой!..
— Да пошел он в жопу! Не до него. Слушай, Морж, а что ты разоряешься? Испугался?
— Да! Испугался! Тут… А ты!.. Дура.
— Да у тебя-то что случилось? — спросила Аська отстраненно.
— Ты у меня случилась, ты!.. Не было тебя сколько, не знали, что и думать… Мы ведь утром уже в ментуру собрались… Все морги обзвонили, идиотка…
Аська слушала, казалось, с любопытством. Когда Сигизмунд иссяк, спросила холодно:
— А что тебя, Морж, так заело-то? Раньше месяцами не звонил… Что тебе до меня?
— Весь мир — срань, да? — с новой силой заорал Сигизмунд.
— Да, — сказала Аська уверенно.
— К херам твой мир! Поняла?
— А у тебя что, получше есть, что ли?
— Нет, — признал Сигизмунд.
— Ну и заткнись, — оборвала Аська.
— Где ты была? — угрюмо спросил Сигизмунд.
— Слушай, Морж, сделай мне чаю, — попросила вдруг Аська.
Войдя на кухню, Аська остолбенела. Перевела взгляд на Сигизмунда. Сказала неуверенно:
— Что-то я такого не припомню… Неужто мы так гудели?
— Это я, — сказал Сигизмунд, чувствуя непонятную гордость.
Аська поглядела на него с восхищением.
— Ну ты, Морж, бля, даешь! Чего ты так взъярился-то? Виктория не давала, а ты, значит, на кухню — и сублимировать, сублимировать?
Она прошлась по кухне, хрустя осколками.
— Чашка-то хоть одна цела?
Чашек нашлось целых три. Две из них Аська сполоснула. Сигизмунд поставил чайник.
— Там еще водка осталась, — сказал он.
Аська безошибочно определила бутылку, влила в себя остатки, поежилась.
— Уже не лезет.
— Где ты была-то? — в десятый раз спросил Сигизмунд. — Сестрица твоя чуть с ума не сошла.
— А ты, значит, сразу навострил свою моржовую кость и утешать ее прибежал. Шустрый ты, Морж.
— Разбудить бы ее. Напереживалась…
— Пускай спит. Утром скажем.
Сигизмунд посмотрел на Аську — похмельную, с кругами под глазами — и вдруг ощутил наплыв невероятного счастья. Как мало, оказывается, человеку нужно. Припугнуть — да отпустить.
— Представляешь, Аська, Виктория тебе уже венок присмотрела.
Аська с подозрением глянула на Сигизмунда.
— Какой еще венок?
— Погребальный…
Аська глянула на бегущего по стене таракана и вдруг грохнула по нему чашкой. Чашка разбилась, таракан погиб.
— Черт! — проводила обломки чашки Анастасия. — Вы что тут, Морж, обкурились к едрене фене?
Она взяла последнюю из уцелевших чашек и понесла ее мыть.
— Посуду всю перебили, уроды…
— Я тебе сервиз из буфета отдам, помнишь — тот, навороченый?
— Слушай, Морж, с чего ты добрый-то такой?
— Жива ты, вот чего!
— Кто жив, а кто нет, — отозвалась Аська.
От этих слов у Сигизмунда вновь упало сердце.
Аська пошарила по полкам, нашла в мятом пакетике остатки чая, заварила. Подождала немного, разлила по чашкам — как раз на две хватило. Сигизмунд замолчал намертво. Захочет — расскажет.
Допив чай, Аська заговорила. Она говорила монотонно и долго. Рассказывала. Сигизмунд слушал и пытался скрыть радость оттого, что на этот раз беда обошла его стороной.
В рассказанной Аськой истории не было ничего оригинального или экстраординарного. Но именно это отсутствие необычности и угнетало больше всего.
Аська начала с середины.
— Ты знаешь, Морж, две недели назад я у нее заночевала… — Сигизмунд даже не стал допытываться, кто — «она». — Я нечасто у нее ночевала. Мы, в принципе, не слишком общались. Так, иногда. Тусовка-то одна. Просыпаюсь под утро, глазами вокруг обвела… Комната почти пустая, «баян» на столе… Я еще подумала: а есть ли отсюда выход? Ну, простились, ушла… А через неделю мы ее хоронили.
— Двадцать четвертого? — спросил Сигизмунд.
Аська глянула на него.
— Двадцать четвертого она умерла.
— Отчего она умерла? — спросил Сигизмунд.
— А тебе интересно, Морж? Спалилась она, понял? Дерьмо купила, понял? Торчки говорят: через день еще одного нашли там же, понял? Она обычно осторожничала, в другом месте брала, а тут припекло, соседи говорят — вены резала, посуду била… А потом денег добыла и побежала… Мент сразу сказал: юленькина работа. Наварила, сука, палева и толкала левым… Взять бы эту Юленьку… Это мент так говорил. А не возьмешь, отмазывают. — Аська вздохнула и добавила: — Жуткая штука игла, Морж. Ведь за полтора года баба сгорела…
— И дети остались? — спросил Сигизмунд, чтобы хоть что-то спросить.
— Двое…
— Погоди, — сказал Сигизмунд, являя осведомленность, — люди же десятилетиями торчат — и ничего…
— Кто в шестнадцать лет начал — те и вправду «ничего». Десятилетями тянут. Иногда. А быстро старчиваются, Морж, опускаются и мрут дилетанты. Кто в тридцать начал. Эти — да… Да ладно, тебе-то какая разница… Господи, Морж, как мне херово! Ты себе не представляешь, как мне херово! Ты бы видел эти рожи на похоронах. Все ходили опрокинутые… Она же как подсела, так сразу почти со всеми разошлась. Кто ее хоронил — все с ней последний год почти и не общались. Друг другу чуть не морды потом били: разбирались, кто «мог» ее с иглы снять и не снял… А кто снимет? Она вон снимала — доснималась, сама села. Никто, Морж, никого снять не может. Можно только подсесть. Понял? О-ох… Тусня все знакомая. Поглядела я на них, Морж, поглядела — рожи все сайгоновские, постарели, потускнели, скучные все, задрюченные… Глазу не на ком зависнуть. Разобщенные, каждый сам по себе. Иные так и вовсе прилично выглядели, обуржуазились, блин… Тусовались по одному, по двое, бродили по крематорию… Сказать-то друг другу уже нечего… Проехали. И она в гробу лежит, незнакомая, чужая, стриженая какая-то… И тоже старая. Морж, у тебя курить осталось?
Сигизмунд сходил в комнату, пошарил в карманах куртки, принес пачку.
Аська задымила.
— И как все быстро, Морж! Еще вчера казалось, что молодость — это навсегда… Еще вчера пели «Сперма бьет, сперма бьет из кальсонов на живот…»
— Да это же Мурр! — почти обрадовался Сигизмунд.
— Так ты Мурра знаешь?
— Ну… Да. Я его… спонсор.
— А, так это ты тот мудила, который вечно ему денег обещает! Мурр тебя отменно крыл. Напился, в драку полез, я его увела гулять — он мне все рассказал: и как без гитары петь не может, и как спонсор, сука, денег жмотится дать…
— Ну нет у меня, — сказал Сигизмунд. — Я бы ему и гитару купил, и студию, и менеджера, и нимфеток — были бы деньги…
— Слушай, Морж, может, ты и других из той тусни знаешь? Грега знаешь?
— Знаю…
— Не изменился ни хрена. А Дракона?
— Это какой?
— Ну, который ремонт делает… Толстый.
— Знаю…
— А Сашу-Льва?
— Такого не знаю.
— Наверняка знаешь. Старый тусовщик… Хороший мужик. А Бодхи с Ван-Бинем? А БМП?
— БМП когда-то знал, а этих… не, вроде не помню.
— Ну и хрен с тобой. А Бодхи меня лапал. Он всех лапает. Он не пьет и опа-асен…
— А этот… Ван, как его… он тоже лапал?
— Нет, он знаешь какой демоничный? Они с Мурром нажрались и ураганили. Потом я Мурра увела. Мурр кричал, что он Юленьке экстрасенсорно сердце остановит — на расстоянии…
— А Витя Колесо был? — вспомнил Сигизмунд. — А Фрэнк?
— Не, сгинули… Витя, слышала, милостыню по переходам просит… Во блин дожили! Слушай, Морж, а что мы раньше-то с тобой об этом не говорили? Может, мы с тобой и раньше встречались? Меня Херонкой звали… «Цаплей», то есть…
Сигизмунд огляделся еще раз по сторонам, сел на нары.
Вот когда вся ледяная бесчеловечность экспериментов с перебросками «объектов» во времени раскрылась перед ним, точно бездна! Он ощутил ее именно в то мгновение, когда опустился на деревянные нары посреди камеры. Вид этого помещения сказал ему больше, чем все рассуждения о расе строителей коммунизма; больше, чем зловещая фигура Аспида, чья тень лежала на проектах «Конец времен» и «Возрождение»; больше, чем рассказы о сотнях зеков, погибших на полигонах Анахрона. В этом помещении не было ничего человеческого. За что, собственно говоря, какой-нибудь воин, древний человек, должен быть оторван от своей земли, переброшен хрен знает куда, превращен в животное, накачан химией и «натурализирован»? Вся карамельная сладость советской фантастической литературы о том, как гости из темного прошлого попадают в светлый мир социалистического будущего, испарилась и осела зловонной влагой на этих крашеных стенах.
— Послушайте, Федор Никифорович, — заговорил Сигизмунд, устраиваясь на нарах поудобнее, — а вы что, всерьез считали, что для «перемещенных лиц» вот эта камера станет преддверием социалистического рая? Хорош предбанничек!
— Вы, молодые, очень много смотрите на предбаннички, — парировал Федор Никифорович. — Предбанничек — он и есть предбанничек, а банька-то впереди. Цель нужно видеть, конечную цель. — И помолчав, добавил: — В этой камере человеку предстояло провести максимум несколько часов. А потом… Потом он выходил на просторы огромной страны. Страны, которой можно было гордиться! Страны, которая давала столько социальных гарантий, сколько не было за всю историю человечества. Сейчас — да, согласен. Сейчас хер знает что творится. Но ведь это же не навсегда.
— А вы знаете, Федор Никифорович, сейчас ведь Россия опять находится в границах XVII века, — сказал Сигизмунд. Лежать на нарах было жестко.
— А в гражданскую войну и такого не было. Бросьте, Стрыйковский! Все будет. Все вернется. Польска — и та не сгинэла, так что говорить о России! Что до вашего гнилого гуманизма — то имейте в виду: человек с большим будущим в эту камеру не попадает. А тот, кто здесь оказался… Ему, между прочим, там, в своем времени, карачун светил — и ничего иного. Причем, в самые краткие сроки. Усвоили? Вставайте, хватит тут из себя страстотерпца давить.
— Как вы догадались? — спросил Сигизмунд, неохотно слезая с нар.
— Для этого семи пядей во лбу быть не надобно. И почему это у революционеров внуки всегда диссиденты? Не первый раз замечаю.
— Я не диссидент, — сказал Сигизмунд.
— А кто вы? — с издевкой осведомился Федор Никифорович. И не дождавшись ответа добавил: — То-то и оно.
Желая сменить тему, Сигизмунд спросил:
— Сейчас перебои всякие бывают с током. Ежели обесточится тут все в момент переноса?
— Насчет этого не беспокойтесь. Чего-чего, а система энергоснабжения тут имеет многократное дублирование. Пойдемте, я вам еще кое-что покажу.
Они заперли камеру и вышли обратно в помещение, где хранились инструменты. Федор Никифорович снял со стеллажа металлическую коробку из-под чая, открыл. Там лежали запаянные стеклянные ампулы.
— А это что? — спросил Сигизмунд.
Вместо ответа Федор Никифорович взял одну ампулу и метнул ее в стену над колодцем. Осколки канули в провале. По помещению немедленно расползлась вонь.
— Фу, мерзость какая! — сказал Сигизмунд.
— Это еще одно хитроумное изобретение Аспида, — пояснил Федор Никифорович.
— Так будет пахнуть у вас в гараже, буде в приемной камере появится объект.
— А что, ничего поприятнее не найти было? — спросил Сигизмунд, отчаянно морщась.
— Вещь абсолютно не токсична. Зато запах держится неделю. Может случиться, что вам несколько дней не придется заглядывать в гараж. Скажем, заболеете. Такой срок объект вполне способен продержаться. Вода есть, а за неделю без еды не умрет.
— Да что вы такое говорите! — не выдержал наконец Сигизмунд.
— Я оговариваю маловероятные варианты, — невозмутимо ответил старик. — Идемте. Я должен показать вам, как менять ампулы в гараже. Кстати, возьмите одну. Пускай хранится у вас дома на всякий случай.
* * *
Простившись с Федором Никифоровичем, Сигизмунд в крайне угнетенном состоянии духа вернулся домой. Побродил по квартире. На душе было погано. В голове звучали прощальные слова старика: «Стрыйковский, вы хоть понимаете, что я только что передал вам труд сотен людей? То, что вы держите сейчас в руках, по масштабам сопоставимо с космической программой».Сотни людей, титанический труд, трупы, в конце концов… И все ради чего? Ради того, чтобы близорукая готская девка, которой предстояло из-за плохого зрения сверзиться куда-нибудь в овраг и сломать себе шею, оказалась в его, сигизмундовой, постели, после чего бесславно исчезла.
А если она все-таки вернется? Если она разобьет очки и тем снова уменьшит свою «бытийную массу»?
Сигизмунд вспомнил приемную камеру и содрогнулся. Ну уж нет!
Чувствуя, что наконец-то занимается полезным делом, Сигизмунд изготовил и залил в термос сладкого чая, взял банку тушенки, нож, запаял в пакет четвертушку хлеба, после чего уселся рисовать. Из этого рисунка Лантхильда должна была уяснить себе следующее: ничего страшного с ней, Лантхильдочкой, не приключилось. А пусть она, Лантхильдочка, сидит себе на нарах и кушает, а уж махта-харья Сигисмундс, как только благоухание в гараже оповестит его о прибытии любимой, примчится и вызволит ее. Предварительно усыпив. Чтоб не травмировать впечатлительную душу. А заодно ослабить волю и усилить внушаемость.
В разгар этих трудов затрезвонил телефон. С запоздалым раскаянием Сигизмунд вспомнил о том, что так и не позвонил Вике.
— Сигизмунд! — Виктория захлебывалась плачем. — Сигизмунд, Аська!..
— Что? — устало спросил Сигизмунд.
— Ее нет! Она умерла!
Сигизмунд аккуратно положил трубку. По рукам прошло холодное онемение. Слишком много. Чересчур. Сперва Лантхильда, теперь — Аська. Господи, как надоело.
Вяло подумал о том, что нужно теперь что-то делать.
Встал. Тупо уставился в стену. А что делать-то? Идти? Идти. Куда? К Виктории надо бы пойти. Помочь.
Явилась первая деловая мысль: сейчас машина будет ох как нужна. Ездить там всюду, документы оформлять. Деньги понадобятся. У режа с компанией точно никаких денег нет.
И тут сквозь отупение впервые пробилось: а Аськи-то больше нет! Вспомнились опять слова Федора Никифоровича: «Стрыйковский, сегодня самый важный день в вашей жизни». Сглазил, старый хрен. Как есть сглазил. И Анахрон тут не поможет.
Лихорадочно забегали мысли. Вот бы настроить Анахрон так, чтоб можно было отправляться за людьми во вчерашний день. Вытащить Аську вчерашнюю. Или, скажем, двадцатилетнюю. Бытийная масса у Аськи всегда была, небось, хилой.
Сигизмунд едва не застонал. Близок локоть да не укусишь. И ведь ни у кого во всем мире такого шанса нет! На нем-то, на Сигизмунде, вон какое «хозяйство»! Ни у кого в мире такого хозяйства нет… И все равно без толку.
И тут же спохватился: а хрена ли лысого он сидит, мечтаниям предается, когда Вика… и Аська…
Двинулся к двери. Бдительный кобель, виляя хвостом, побежал вперед — явно рассчитывал на прогулку. Но Сигизмунд досадливо отпихнул пса ногой и закрыл дверь у него перед носом.
Уже сбегая по лестнице, хлопнул себя по карману: на месте ли ключи от машины. Потом сообразил: в таком состоянии за руль лучше не садиться. Вытащил деньги, пересчитал: на тачку хватит.
К вечеру оттепель взяла свое. Все текло. В мире царили мерзость и сырость.
Глава седьмая
Вика открыла, опухшая от слез. Сигизмунд неожиданно для самого себя затрясся.
— Где она?!
— Кто?
— Аська где? Тело, тело где?
— Какое тело?
— В каком морге, спрашиваю!
Сигизмунд опустился на ящик для обуви, потревожив баночку с пересохшим гуталином, и провалился в висящие над головой пальто.
— Почему в морге? — Виктория говорила устало и отрешенно. — Не знаю я ничего. Оставьте меня в покое.
— Вы в милицию звонили? — спросил Сигизмунд из зарослей пальто.
— Почему в милицию… Да отстаньте вы от меня, звонила я всюду! Все ментовки, все больницы!.. Все обзвонила!
— Где ее нашли? — монотонно продолжал допрашивать Сигизмунд, слегка покачиваясь.
— Кого нашли?
— Аську! — заорал Сигизмунд.
— Не кричите! — проговорила Виктория.
— Где ее нашли? — настырно повторил Сигизмунд.
— Да не нашли ее! Не нашли! Не нашли! Все из-за вас! Из-за вас, из-за мудаков! Из-за кобелей!
И, повернувшись, направилась в комнату. Сигизмунд встал, пошел следом.
Котята, перечеркнутые черной размашистой надписью «ЭТОТ МИР — СРАНЬ!», сразу бросились в глаза. В комнате стойко держался дух беды. И все кругом пахло Аськой: ее вещи, ее мебель, самый воздух. Даже то, как наполовину выдвинут ящик, набитый какими-то старыми бигуди и неоплаченными квитанциями…
Вика, не оборачиваясь, пошла за шкаф и там упала на кровать. Несколько мгновений Сигизмунд оглядывался в комнате. Ему стремительно становилось все хуже и хуже. Сунул сигарету в зубы, закурил, роняя пепел прямо на пол. С мокрых ботинок уже натекло. Из-за шкафа не доносилось ни звука.
Сигизмунд стянул с себя куртку, бросил на стул. Походил взад-вперед, скрипя паркетом. Оставил множество грязных следов. Аськино присутствие немного вытопталось. А скоро набегут люди, затопчут, вещи передвинут, выбросят, переделают все по-своему. И духа не останется. Нет больше Аськи.
Сигизмунд ткнул сигарету в банку, служившую пепельницей, и заорал, с ненавистью глядя на шкаф:
— Кто вам сказал, что она умерла?
— Чувствую, — ответила Виктория сухо.
Сигизмунд это тоже чувствовал. Сел, глядя перед собой. Неужели Аська так много значила в его жизни? Ну, были у них отношения. Но никогда эти отношения не были магистральными. Ни для него, ни для нее. Главным в жизни были «Морена», отношения с Натальей… потом Лантхильда.
Повернув голову в сторону шкафа, Сигизмунд сказал:
— Может, в розыск заявить?
— Делайте что хотите, — отозвалась Вика.
Стало еще тошнее. Банальный компьютер найти не могут, пару дешевых жуликов выловить — проблема.
— Куда она хоть направлялась? Хотя бы примерно?
Вика молчала.
Да, на Вику надежда слаба. На актерскую братию — тем более. Похоже, Сигизмунд остался единственным здравомыслящим человеком во всем этом бедламе.
Заболела голова. Проклятье, с утра не ел. «Хозяйство», мать его ети, принимал.
— У вас есть что пожрать?
Вика попрежнему не отзывалась.
Сигизмунд встал, направился на кухню. Там царил полный бардак. Горы немытой посуды, какие-то обглоданные корки, окурки, липкие стаканы. Видимо, с той пирушки, с 23 февраля, так все и осталось.
А Аськи больше нет…
Сигизмунд взял стакан. Следы помады. Фу, мерзость!
Размахнулся, швырнул в стену. Стакан разбился. Сразу стало легче.
Взял второй, метнул следом. Стало еще легче.
Взял тарелку. Раздражился на нарисованного на ней Микки-Мауса. Влепил под потолок. Хорошо.
Тарелка проявила себя неубиваемой, зато отпал кусок штукатурки. Оч-чень хорошо.
Сигизмунд наклонился, поднял тарелку и разбил ее об угол. Отлично!
Взял стопку блюдец и истребил. Ох, как хорошо!
— Прекрати, ты, козел, мудак!
В дверях кухни, бледная и чудовищно некрасивая, стояла Вика.
— Давай, вали отсюда! Остохренел! Кто тебя звал?
Сигизмунд взял пустую бутылку, разбил о край стола и с «розочкой» в руке надвинулся на Вику.
— Ты, сучка! Кончай дурочку валять! Аська где? Объясни все толком!
Вика затрясла кулачками и завизжала:
— Ну давай, давай! Козел, ты, козел!..
Сигизмунд отшвырнул «розочку».
— Да я тебя, сучка… да ты…
В этот момент зазвонил телефон.
Сигизмунд, отшвырнув Вику, рванулся к телефону.
В трубке пьяный мужской голос закокетничал:
— А Анастасию можно?
— Кто звонит? — рыкнул Сигизмунд.
— Что, старик, не узнал?.. Что, упыхался, бля? Старе-е-е-ешь… Что, не узнал?
— Ну, — сказал Сигизмунд.
— Че — ну? Баранки гну!
Сигизмунд обложил его грязно и неизобретательно, после чего шваркнул трубку. Направился в комнату, на ходу утрачивая человеческий облик. Наткнулся взглядом на долбаных котят с черной надписью наискось. С треском сорвал со стены, перепугав засевших за котятами тараканов. Разодрал. Пополам. Еще пополам. Бросил обрывки.
На обоях открылась матерная надпись. Сигизмунд дико оглянулся, нашел и схватил маркер и, давая выход бешеной злобе, стремительно нарисовал под надписью одну из тех сакральных картинок, которыми пачкают стены гормональные подростки.
В этот миг будто пелена спала со слуха, и Сигизмунд услышал, как за шкафом в голос рыдает Виктория. Сигизмунд прошел за шкаф. Постоял. Вика елозила по кровати и захлебывалась плачем. Сигизмунд сел рядом, спросил устало и почти спокойно:
— Ну что?
Вика повернула к нему распухшую, как подушка, физиономию, и с трудом выговорила:
— Аську… жалко…
У Сигизмунда ком застрял в горле. С трудом выдавил:
— Завтра пойдем… заявление подадим. В розыск. Фотография есть?
— А сколько сейчас времени?
— Второй час ночи.
— Во сколько они открываются?
— Часов в девять пойдем. Надо поспать.
Сигизмунд наконец освободился от ботинок и улегся на кровать рядом с Викой. Вика, всхлипывая, прижалась к нему. Она была очень потная и чрезвычайно зареванная. Вздохнув, она проговорила:
— А я сегодня днем заходила… в одну хорошую лавочку… там цены нормальные…
— В какую лавочку? — спросил Сигизмунд, шалея.
— Где венки-и-и… — заревела Вика.
И тут аськина смерть предстала перед Сигизмундом во всей своей отвратительной и невозможной реальности. Ее найдут. И выдадут близким тело для похорон. После волокиты, конечно. Свидетельство о смерти, венки, гроб. Аська в гробу…
Сигизмунда снова затрясло. Он крепко обнял Вику, и некоторое время они лежали молча.
Потом Сигизмунд спросил:
— А в справку о не вернувшихся домой вы звонили?
— Да.
— И что?
— Не знают там ничего…
— Давайте-ка я еще раз позвоню. Может, уже нашли… тело.
— Не надо. Я боюсь.
— Лежите здесь. Я сейчас.
Высвободившись из цепких викиных рук, Сигизмунд прошел на кухню и дозвонился в справку. Попал — на удивление — сразу.
— Я вам уже звонил… — начал было Сигизмунд. Потом поправился: — Я по другому поводу звонил. Это другая девушка. Тут еще одна девушка пропала. Опять белокурая… То есть она крашеная… То есть, она сейчас бритая почти…
— Подождите, — сказали в справке, выловив наконец в бессвязных речах убитого горем клиента рациональное зерно. — Бритая? В губе бритва? Или кольцо?
— В пупе кольцо, — вспомнил Сигизмунд.
— Нет, — отрезали в справке. — Однозначно нет.
И положили трубку.
— Что? — прокричала Вика из комнаты плачущим голосом.
— Да нет там ни хрена! — крикнул Сигизмунд. — Им-то что, зарплату получают!
— А что есть?
— С бритвой в губе!
Кричим, как в лесу, мутно подумал Сигизмунд, но с табуретки не встал.
— Вика! — позвал он.
— Что?
— Я водку нашел!
Вика, пошатываясь, показалась на пороге. Сигизмунд сунул ей початую бутылку.
— Пейте!
Вика отшатнулась.
— Пейте, пейте!
— Что, из горлышка?
— Да, да! Винтом! Быстро, не спрашивайте!
Вика послушно влила в себя несколько глотков, поперхнулась, закашлялась. Немного пролила. Сигизмунд отобрал у нее бутылку.
— Отдайте, пить не умеете…
* * *
Через полчаса они сидели на кухне, среди объедков и битой посуды. Выпили, вроде, немного — в бутылке еще оставалось — но окосели здорово.По стенам деловито шастали тараканы. Вика молчала. Сигизмунд в отупении следил за перемещениями наиболее кормленого таракана. Тараканище двигалось короткими перебежками, постоянно перекладывая галсы. Видно было, что ясной цели в жизни ничтожное насекомое не имеет. То ли дело Федор Никифорович Корсук… Или Аспид… Анахрон построили. И не один…
Трудно сказать, сколько времени провели они в полном оцепенении. Час, полтора? Сидели неподвижно, осоловев. А потом вдруг разом очнулись.
— Ну, и на кой черт посуду было бить? — кисло сказала Вика. А потом добавила, дернув углом рта: — Ладно, пойдемте спать. Завтра очень много дел… Деньги надо собрать.
* * *
Они оба мгновенно провалились в сон, как в небытие. И это было благом.Но через несколько часов Сигизмунд вдруг проснулся. Было еще темно. Когда только кончится эта ночь? Мысль ударила сразу: Аська!..
И тут же шибанул запах табачного дыма. Свежего. В комнате кто-то курил.
Сигизмунд завозился за шкафом, высунул голову. В призрачном свете городских фонарей, сочащемся в окно, сидело привидение, окутанное дымом.
Оно погасило сигарету и сказало аськиным голосом:
— А это еще что за гондон штопаный?
— Это я, — тупо отозвался Сигизмунд.
— Морж, ты, что ли? Хрена ли лысого ты тут делаешь?
Сигизмунд нырнул обратно за шкаф, схватил Вику за плечо.
— Вика! Проснитесь! Проснитесь, говорят вам!
Вика что-то тоненько простонала.
— Да оставь ты ее к херам! — буркнула Аська. — Не ссы, Морж, пехтерьтесь там на здоровье…
Сигизмунд выкарабкался из кровати. Аська критически уставилась на его ноги. Сигизмунд опустил голову, тоже посмотрел на свои ноги.
— Не дала, что ли? — насмешливо осведомилась Аська. — Что ты в брюках-то залег? Ну ты и извращенец, Морж… Она там что, тоже в колготках лежит?
— Не знаю… Где тебя носило?
Сигизмунд сел напротив Аськи. Отнял у нее сигарету, затянулся.
— Верни! — потребовала Аська. Он отдал.
Аська была зла. Точнее, она была в ярости.
— Что ты тут делаешь, Морж?
— Дрочу! — заорал Сигизмунд. — Где тебя, идиотку, носило? Руки бы отсохли — домой позвонить?
— Там телефона не было! Что ты орешь на меня? Ты мне кто — мама родная, чтоб тебе звонить?
— Мы тут!.. — надрывался Сигизмунд. — А ты!.. Думать надо!.. Головой, а не кольцом в пупе!.. Реж твой!..
— Да пошел он в жопу! Не до него. Слушай, Морж, а что ты разоряешься? Испугался?
— Да! Испугался! Тут… А ты!.. Дура.
— Да у тебя-то что случилось? — спросила Аська отстраненно.
— Ты у меня случилась, ты!.. Не было тебя сколько, не знали, что и думать… Мы ведь утром уже в ментуру собрались… Все морги обзвонили, идиотка…
Аська слушала, казалось, с любопытством. Когда Сигизмунд иссяк, спросила холодно:
— А что тебя, Морж, так заело-то? Раньше месяцами не звонил… Что тебе до меня?
— Весь мир — срань, да? — с новой силой заорал Сигизмунд.
— Да, — сказала Аська уверенно.
— К херам твой мир! Поняла?
— А у тебя что, получше есть, что ли?
— Нет, — признал Сигизмунд.
— Ну и заткнись, — оборвала Аська.
— Где ты была? — угрюмо спросил Сигизмунд.
— Слушай, Морж, сделай мне чаю, — попросила вдруг Аська.
Войдя на кухню, Аська остолбенела. Перевела взгляд на Сигизмунда. Сказала неуверенно:
— Что-то я такого не припомню… Неужто мы так гудели?
— Это я, — сказал Сигизмунд, чувствуя непонятную гордость.
Аська поглядела на него с восхищением.
— Ну ты, Морж, бля, даешь! Чего ты так взъярился-то? Виктория не давала, а ты, значит, на кухню — и сублимировать, сублимировать?
Она прошлась по кухне, хрустя осколками.
— Чашка-то хоть одна цела?
Чашек нашлось целых три. Две из них Аська сполоснула. Сигизмунд поставил чайник.
— Там еще водка осталась, — сказал он.
Аська безошибочно определила бутылку, влила в себя остатки, поежилась.
— Уже не лезет.
— Где ты была-то? — в десятый раз спросил Сигизмунд. — Сестрица твоя чуть с ума не сошла.
— А ты, значит, сразу навострил свою моржовую кость и утешать ее прибежал. Шустрый ты, Морж.
— Разбудить бы ее. Напереживалась…
— Пускай спит. Утром скажем.
Сигизмунд посмотрел на Аську — похмельную, с кругами под глазами — и вдруг ощутил наплыв невероятного счастья. Как мало, оказывается, человеку нужно. Припугнуть — да отпустить.
— Представляешь, Аська, Виктория тебе уже венок присмотрела.
Аська с подозрением глянула на Сигизмунда.
— Какой еще венок?
— Погребальный…
Аська глянула на бегущего по стене таракана и вдруг грохнула по нему чашкой. Чашка разбилась, таракан погиб.
— Черт! — проводила обломки чашки Анастасия. — Вы что тут, Морж, обкурились к едрене фене?
Она взяла последнюю из уцелевших чашек и понесла ее мыть.
— Посуду всю перебили, уроды…
— Я тебе сервиз из буфета отдам, помнишь — тот, навороченый?
— Слушай, Морж, с чего ты добрый-то такой?
— Жива ты, вот чего!
— Кто жив, а кто нет, — отозвалась Аська.
От этих слов у Сигизмунда вновь упало сердце.
Аська пошарила по полкам, нашла в мятом пакетике остатки чая, заварила. Подождала немного, разлила по чашкам — как раз на две хватило. Сигизмунд замолчал намертво. Захочет — расскажет.
Допив чай, Аська заговорила. Она говорила монотонно и долго. Рассказывала. Сигизмунд слушал и пытался скрыть радость оттого, что на этот раз беда обошла его стороной.
В рассказанной Аськой истории не было ничего оригинального или экстраординарного. Но именно это отсутствие необычности и угнетало больше всего.
Аська начала с середины.
— Ты знаешь, Морж, две недели назад я у нее заночевала… — Сигизмунд даже не стал допытываться, кто — «она». — Я нечасто у нее ночевала. Мы, в принципе, не слишком общались. Так, иногда. Тусовка-то одна. Просыпаюсь под утро, глазами вокруг обвела… Комната почти пустая, «баян» на столе… Я еще подумала: а есть ли отсюда выход? Ну, простились, ушла… А через неделю мы ее хоронили.
— Двадцать четвертого? — спросил Сигизмунд.
Аська глянула на него.
— Двадцать четвертого она умерла.
— Отчего она умерла? — спросил Сигизмунд.
— А тебе интересно, Морж? Спалилась она, понял? Дерьмо купила, понял? Торчки говорят: через день еще одного нашли там же, понял? Она обычно осторожничала, в другом месте брала, а тут припекло, соседи говорят — вены резала, посуду била… А потом денег добыла и побежала… Мент сразу сказал: юленькина работа. Наварила, сука, палева и толкала левым… Взять бы эту Юленьку… Это мент так говорил. А не возьмешь, отмазывают. — Аська вздохнула и добавила: — Жуткая штука игла, Морж. Ведь за полтора года баба сгорела…
— И дети остались? — спросил Сигизмунд, чтобы хоть что-то спросить.
— Двое…
— Погоди, — сказал Сигизмунд, являя осведомленность, — люди же десятилетиями торчат — и ничего…
— Кто в шестнадцать лет начал — те и вправду «ничего». Десятилетями тянут. Иногда. А быстро старчиваются, Морж, опускаются и мрут дилетанты. Кто в тридцать начал. Эти — да… Да ладно, тебе-то какая разница… Господи, Морж, как мне херово! Ты себе не представляешь, как мне херово! Ты бы видел эти рожи на похоронах. Все ходили опрокинутые… Она же как подсела, так сразу почти со всеми разошлась. Кто ее хоронил — все с ней последний год почти и не общались. Друг другу чуть не морды потом били: разбирались, кто «мог» ее с иглы снять и не снял… А кто снимет? Она вон снимала — доснималась, сама села. Никто, Морж, никого снять не может. Можно только подсесть. Понял? О-ох… Тусня все знакомая. Поглядела я на них, Морж, поглядела — рожи все сайгоновские, постарели, потускнели, скучные все, задрюченные… Глазу не на ком зависнуть. Разобщенные, каждый сам по себе. Иные так и вовсе прилично выглядели, обуржуазились, блин… Тусовались по одному, по двое, бродили по крематорию… Сказать-то друг другу уже нечего… Проехали. И она в гробу лежит, незнакомая, чужая, стриженая какая-то… И тоже старая. Морж, у тебя курить осталось?
Сигизмунд сходил в комнату, пошарил в карманах куртки, принес пачку.
Аська задымила.
— И как все быстро, Морж! Еще вчера казалось, что молодость — это навсегда… Еще вчера пели «Сперма бьет, сперма бьет из кальсонов на живот…»
— Да это же Мурр! — почти обрадовался Сигизмунд.
— Так ты Мурра знаешь?
— Ну… Да. Я его… спонсор.
— А, так это ты тот мудила, который вечно ему денег обещает! Мурр тебя отменно крыл. Напился, в драку полез, я его увела гулять — он мне все рассказал: и как без гитары петь не может, и как спонсор, сука, денег жмотится дать…
— Ну нет у меня, — сказал Сигизмунд. — Я бы ему и гитару купил, и студию, и менеджера, и нимфеток — были бы деньги…
— Слушай, Морж, может, ты и других из той тусни знаешь? Грега знаешь?
— Знаю…
— Не изменился ни хрена. А Дракона?
— Это какой?
— Ну, который ремонт делает… Толстый.
— Знаю…
— А Сашу-Льва?
— Такого не знаю.
— Наверняка знаешь. Старый тусовщик… Хороший мужик. А Бодхи с Ван-Бинем? А БМП?
— БМП когда-то знал, а этих… не, вроде не помню.
— Ну и хрен с тобой. А Бодхи меня лапал. Он всех лапает. Он не пьет и опа-асен…
— А этот… Ван, как его… он тоже лапал?
— Нет, он знаешь какой демоничный? Они с Мурром нажрались и ураганили. Потом я Мурра увела. Мурр кричал, что он Юленьке экстрасенсорно сердце остановит — на расстоянии…
— А Витя Колесо был? — вспомнил Сигизмунд. — А Фрэнк?
— Не, сгинули… Витя, слышала, милостыню по переходам просит… Во блин дожили! Слушай, Морж, а что мы раньше-то с тобой об этом не говорили? Может, мы с тобой и раньше встречались? Меня Херонкой звали… «Цаплей», то есть…