И… Кровь застыла у Еврипида Тангалаки в жилах. Он прищурился, надавил пальцем на глазное яблоко, трижды плюнул себе в ладонь – видение не исчезало.
Патриций!
Нет, Еврипид Тангалаки, нет, родимый, это не охотники из Аквинка по твои бедовые головушки; это – долгожданная удача, да прямо в твои загребущие рученьки! И Суллы еще не явились, они будут только к вечеру. Договоренность была – на полночь. Время есть. Ай-ай, как бы ничего не упустить, не перепутать, как бы половчее ухватить сию дивную Фортуну за круглые ее бочка…
Тангалаки еле слышно простонал сквозь стиснутые зубы – чувства так и распирали его. Он перекатился на спину и прикрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.
Патриций. Здесь, в Арденнском лесу.
Ах, девица-красавица, банкирская дочь, ты и сама не знаешь, как тебе повезло! Какой генетический материал заготовит для тебя добрый Тангалаки. И можно будет, не опасаясь последствий, никуда не уезжать, остаться после свадьбы и после родов. Есть-пить с золотых блюд, получать подарочки. Потому что теперь патриций настоящий, не подделка. И вытяжка будет настоящая. Счастливый дед-банкир осыплет Еврипида Тангалаки алмазами, а слава благодетеля мутантов тайно разбежится по всей Ромарике, доберется до Гардарики – деньги можно будет грести лопатой…
Ну все. Пора действовать. По-умному. Тангалаки решился – открыл глаза и тотчас же встретил чужой взгляд. Вот так дела! Пока он плавал в сладостной, ослепительной грезе, его выследили. Чужие глаза были желтые, внимательные.
– Ну что ж, вылезай, – проговорил голос как-то весело, легкомысленным тоном.
Еврипид выбрался из-под куста и встал, отряхиваясь.
– Мир вам, честные мутанты! – затараторил он. – А гляньте-ка лучше на мои таланты! Есть ленты, плетенье, всякое украшенье…
– Фью, – еще более развеселился желтоглазый. – Коробейника словили!
Приседая и на ходу загребая ногами, как бы выплясывая, Еврипид Тангалаки шел, ведомый под руки, прямо к заветной цели – к патрицию. Не переставая лепетать что-то про бусы-перстенечки – бессвязное – он быстро косил глазами, оценивал обстановку. Пока ничто не говорило о том, что путешественники настроены враждебно. Они, скорее, забавлялись.
Ну вот и патриций. Фу ты, Тартар, вот это, с позволения сказать, фигура! Плечи соразмерные, прямые, шея стройная, лицо правильное, симметричное – ни одного пятнышка, ни одного прыщичка. И руки – пальчик к пальчику, ноготок к ноготку, а на мизинце маленькая печатка, плоская золотая кроха – Тангалаки даже умилился, как ладно она сидит на этом совершенном мизинце.
– Э… – выговорил патриций и посмотрел поверх голов Тангалаки на желтоглазого. – А это что такое?
Тут Еврипид не сплоховал – бойко пал на колени и с подвывом, «по-народному», представился:
– Жизнь моя – как у бездомной собаки, а звать меня Еврипид Тангалаки. Молю твое ясновельможество: воззри на мое убожество!
Патриций медленно повернул голову в сторону другого мутанта-стража, и Еврипид Тангалаки немедля ощутил два быстрых тычка под ребра, нанесенные с великим искусством.
– Ой! Ой! – вскрикнул Еврипид.
– Чем он промышляет? – опять обратился патриций к желтоглазому (настоящее имя этого брата было Одилий).
– Я ничтожный коробейник, – пробормотал Еврипид Тангалаки. А сам втайне затаил злобу.
И снова – бух! бух! – по ребрам.
– Пусть перестанет врать! – велел патриций брату Одилию.
– Ай-ай! – завопил Еврипид Тангалаки. – Я честное слово торговец! Косметические товары… И разные услуги – письма, посылочки…
– Другое дело, – молвил патриций. И благосклонно кивнул желтоглазому. – Скажи ему, кто я.
– Перед тобой, жалкий мутант, – патриций Вальтер Эмилий Павел из Гланума, – возгласил брат Одилий таким голосом, что у Тэклы, которая внимательно следила за допросом незнакомца, ледяные муравьи побежали по коже. – И он не нуждается в косметических товарах!
– Разумеется, – забубнил Тангалаки, так и стреляя глазами. – Но, может быть, кто-нибудь из свиты… заинтересуется… Вижу, с вами путешествует также домина… Для домины у коробейника всегда сыщется что-нибудь занятное…
«Он обо мне», – сообразила вдруг Тэкла, и ей сделалось неприятно, как будто кто-то подсмотрел в окно ее комнаты.
Вальтер Эмилий Павел холодно произнес:
– Пусть торгует своими безделушками, если мои мутанты захотят иметь с ним дело.
Еврипид сразу приободрился и обнаглел. В живой голове у него словно бы запрыгали пестрые кусочки сложной головоломки, складываясь то в один узорчик, то в другой; в мертвой же ссохшейся головке было темно и покойно.
Для начала Тангалаки снял со спины короб и уселся на землю, скрестив ноги. На свет явились брошки из раковин; мужские браслеты – железные, с воинственным орнаментом в форме шипов; сплетенные, как змеи в брачный период, пестрые ленты; помады, уложенные в коробку из-под ампул для инъекций; дурнопахнущее масло для рощения волос и другие сокровища.
Тэкле, скрытой капюшоном, мечталось, что братья сейчас разбросают все эти ненужные предметы по траве, растопчут их ногами, а нахального Еврипида выгонят вон. Но ничего этого не произошло. Мутанты сгрудились вокруг Еврипида и принялись рыться в украшениях, пробовать карандаши для маскировки дефектов кожи и маленькие шиньоны из ненатуральных волос – чтобы скрыть плеши. Тангалаки сделался сердечен и заботлив, внимательно, впрочем, следя за тем, чтобы никто не прикарманил какую-нибудь мелкую вещицу.
– Попробуем для сравнения, – уговаривал он брата Иммо купить снадобье для улучшения кожи. – Смотрите: я намажу вам кремом половину лица… Идеально разглаживает морщины по меньшей мере на девять клепсидр… Эффект сразу.
Брат Иммо охотно подставил силиконовое лицо и зажмурился. Прочие сгрудились вокруг, наблюдая с интересом за ловкими манипуляциями Еврипида Тангалаки. А тот ворковал:
– Знаете, опробовано. Один мутант много лет страдал от сморщенности кожи. Его все принимали за старика. Нам-то, пожившим, это, конечно, было бы безразлично, а каково-то молодому? Кровь так и поет в жилах, охота погульбанить, найти себе подругу – а тут… Эх! – Он нанес на щеку брата Иммо тонкий мазок и осведомился: – Щиплет?
– Нет, – ответил брат Иммо.
– Нет? Странно… Ну вот, после применения этого средства ситуация радикальным образом изменилась. Среди обывателей принято считать косметику чем-то внешним, но ведь на самом деле косметика затрагивает самую сущность нашей жизни. Она способна изменить бытие к лучшему, изменить настолько, что впоследствии мы и сами зачастую не можем понять: как жили все эти годы без продукта?
– Какого продукта? – спросил брат Иммо.
– Это собирательное название – профессиональный жаргон, так сказать. «Косметика сердца» – официальное название. Полностью соответствует действительности, кстати, – можете попробовать… Жжет?
– Нет.
– Странно, – повторил Еврипид. – Должно ощущаться поначалу легкое жжение. – Он отошел чуть в сторону и взглядом художника воззрился на намазанную 1/2 личины брата Иммо. – Ну вот, теперь совсем другое дело. Разве вы не видите? – обратился он к стоящему рядом брату Колумбану.
Тот спросил:
– Чего я не вижу?
– Разницы между половинами его лица! Щитовая – старая, сморщенная, с крупными порами, а мечевая – гладенькая, как попка новорожденного патриция!
Силиконовый брат Иммо сохранял полную невозмутимость, только ресницы у него дрожали. Тэкла поглубже зарылась под капюшон. Ей было и противно, и очень смешно.
Брат Колумбан чрезвычайно серьезно ответил:
– Разница просто вопиющая!
– Но не жжет, – сказал брат Иммо.
– Странно, – повторил Еврипид Тангалаки.
– А почем вы продаете свои снадобья? – поинтересовался брат Колумбан.
– У нас существует гибкая система скидок и промоушенов, – оживился Еврипид, но брат Колумбан перебил:
– А сколько это в сестерциях ассигнациями?
Тангалаки надулся и, не отвечая, стал складывать сокровища обратно в короб. Его пока не останавливали – просто наблюдали.
Вот тут-то самое время Еврипиду призадуматься и насторожиться: почему эти мутанты ведут себя не так, как другие? Но близость настоящего патриция подействовала на Тангалаки парализующе. Он словно надышался угарного газа. За неясными колеблющимися фигурами его мысленный взор различал иные картины, такие захватывающие, что в груди словно бы образовались «гардарикские горки»: у-у-у-х! вниз! а-а-а-х! наверх! – и так много-много раз.
Брат Иммо видел, что Тангалаки появился в этих местах не просто так, и сильно подозревал торговца в связях с Метробиусом. Или с Суллами. Возможно – опытный орденский функционер вполне допускал это – Суллы, все вместе или некоторые из них, и их создатель Метробиус преследуют совершенно различные цели. В конце концов, каждый из них стремится к индивидуальному бессмертию – стандартная цель любой искусственно созданной имитации жизни.
По роду своих занятий он, как и другие братья, изучал богословие зла. Отец Юнгерикс, по просьбе руководства, провел несколько семинаров. Сказанное там в немногих словах обобщалось следующим образом. Зло, несомненно, всегда получает фору, поскольку именно оно делает первый ход. Однако у него есть и свое слабое место. Зло по своей природе ненавидит любую иерархию. Оно всем своим существом противится подчинению. Ergo: зло всегда разобщено и тяготеет к созданию фракций.
Следовательно, между Метробиусом и Суллами не обязательно существует полное единство. Скорее всего, в среде подчиненных Сулл имеются оппозиционные группировки. И одна из этих группировок каким-то образом связана с Тангалаки.
Пока Еврипид копался в побрякушках и коробках со снадобьями, Тэкла снова взялась за ложку и сказала Линкесту:
– Надо поесть.
Она говорила тем особым, утомленно-терпеливым тоном, который обыкновенно не сулит капризному ребенку ничего хорошего. Линкест страдальчески, по-песьи, скосил на ложку глаза. Тэкла вздохнула, заклокотав всем горлом. Небольшая врожденная неправильность гортани позволяла ей в минуты раздражения издавать воркующие звуки, похожие на брачную песню голубя.
Рядом уселся на землю один из переодетых мутантов.
– Я брат Колумбан, – представился он Тэкле вполголоса. И добавил: – Иди к нему. Купи у него что-нибудь. Брошку, перстенек. Выведай, зачем он сюда пришел.
– Я? – удивилась Тэкла.
– У него здесь встреча с кем-то из них… – Брат Колумбан неопределенно качнул головой в сторону. – Хорошо бы знать, с кем. Женщине он может наболтать лишнего.
– Почему?
– Потому что он всю жизнь только тем и занимается, что околпачивает женщин. Он считает их глупыми.
Тэкла фыркнула под капюшоном.
– Сначала я должна заставить Линкеста поесть.
– Это твой раб? – спросил брат Колумбан. – А почему он не ест? Первый раз вижу такого раба!
– У него депрессия, – объяснила Тэкла.
– А, – сказал брат Колумбан. – Ну так я его накормлю, а ты ступай, поболтай с этим Тангалаки.
– Но я не хочу! – возмутилась Тэкла. – Он отвратительный! Я не смогу с ним болтать! И не хочу я покупать у него брошку.
– Сестра Тэкла Аврелия, – сказал брат Колумбан, – сделай это за святое послушание.
Тэкла так изумилась, что немедленно поднялась и присела перед братом Колумбаном в книксене.
При виде женщины Тангалаки действительно оживился, как будто в нем заново повернули ключик и подтянули пружинку.
– Прелестная! – начал он, пытаясь заглянуть под капюшон.
Тэкла повела плечом и сказала нелюбезно:
– Мне хочется брошку.
– Любая красота нуждается в рамке! – захлопотал Еврипид. Он напевал и что-то блестящее показывал в смуглых ловких пальцах, но голос его звучал равнодушно, а глаза, в противоположность бойкому разговору, скучно шарили вокруг. Все это время Еврипид только тем и занимался, что прикидывал в уме, как ловчее заманить патриция на латифундию. Следовало, кроме всего прочего, перехитрить не только Эмилия Павла, но и других Сулл. Не допусти Дий, чтобы Суллы-конкуренты пронюхали! Охраны у этого Эмилия многовато, у подлеца. Хотя бы половину неплохо оставить в лесу.
Тэкла брезгливо трогала вычурные поделки, некоторые даже брала в руки. После работ Линкеста они казались ей невыразимо пошлыми.
– Какая прелесть, – говорила между тем сестра Тэкла Аврелия, – а это что? Очень миленькие. У вас, наверное, много заказчиков из чистой публики?
– Я скромный разносчик самых простых товаров. Впрочем, на своих покупателей не жалуюсь. Есть у меня и кой-что особенное. Для поправления здоровья. Особенно женщинам полезное. Понимаете? Не интересует?
– Чрезвычайно, – сказала Тэкла.
Тангалаки придвинулся ближе.
– Некоторые… даже из высших кругов… А вы очень проницательны… Они пользовались – с неизменно высоким результатом. Понимаете? – интимно цедил Еврипид сквозь зубы. – Самые высшие слои общества!
– Неужели? – сказала Тэкла. – Косметика?
На миг мелькнула у нее шальная мысль на самом деле купить у этого пройдохи золотой пудры или синей краски для ресниц, но мысль тут же испарилась.
– Косметика… в том числе внутренняя, – туманно намекнул Тангалаки. – Если вы хотите удержать сердце патриция, дорогая, вам непременно следует позаботиться о себе…
Тэкла издала воркующий звук. Она и без того была раздражена, но бесстыдное предположение Тангалаки о том, что она – наложница какого-то там Вальтера Эмилия, просто вывело ее из себя.
– Что вы можете предложить? – удивленно услышала девушка собственный голос, довольно спокойный.
– Разные средства для укрепления доминант немутированной структуры ДНК…
Помолчали. Переварили прозвучавшее.
Наконец Тэкла сказала:
– А гарантии? Это ведь опасно!
– Я могу вам назвать… только вам лично – имена… Вам подтвердят… Результат налицо. Счастливые семьи, выгодные браки, перспективные дети.
– Ну, назовите, – велела Тэкла, растягивая слово, как сладкую тянучку.
Брат Иммо чуть переместился поближе к Тэкле и беспечно присосался к берестяной фляге. Тангалаки между тем разошелся – он похвалялся перед Тэклой своими связями в Аквинке, в Лондинии, в Могонциаке и даже в Киеве. Тэкла глуповато восхищалась, а брат Иммо осоловевшим взором пялился куда-то на стволы деревьев, растущих на краю поляны.
– А здесь, – сказала наконец Тэкла, – у вас тоже, наверное, важные клиенты?
Зрачки в глазах брата Иммо тревожно метнулись – Тэкла задала вопрос слишком прямо, неловко. Но Еврипид самодовольно пригладил волосы и потрепал пальцем у себя на плече мертвую голову, как бы лаская ее.
– О да, – молвил Еврипид, кивая многозначительно, с опущенными веками, – весьма важные… Потрясающие мутанты! Для меня большая честь – знакомство с ними…
– О! – выговорила Тэкла, не зная, как еще отреагировать. Спрашивать об именах она не решилась. Брат Иммо между тем незаметно подмигнул ей. – Я что-то устала… – сказала она капризным, неестественным тоном. Удивительно, но и это было воспринято ее собеседником как должное. – Побудьте пока в нашем лагере, если вы не против, а ближе к вечеру поговорим еще. Ваши предложения просто сбили меня с толку. Я растеряна. Мне надо…
– Подумать? – перебил Тангалаки. – Я вас вполне понимаю. То, что я говорю, кажется невероятным, не так ли? Слишком уж хорошо для правды, верно?
– Просто мне нужно… сжиться с этим, – объяснила Тэкла. – Столько новых идей и перспектив… Вы ведь останетесь, не уйдете, пока я отдыхаю?
– Я дождусь вашего решения, дорогая, каким бы оно ни оказалось, – заверил Тэклу Тангалаки, и девушка с облегчением избавилась от его общества.
Брат Колумбан уже завершил кормление Линкеста. Пустая миска и ложка лежали на траве, а Линкест, измазанный кашей до самых волос, удивленно созерцал их. При виде этой картины Тэкла самым бессердечным образом расхохоталась.
И тут случилось чудо – Линкест улыбнулся.
Наконец взошла луна. Здесь, в густом лесу, она казалась – особенно в начале своего царствования – куда менее значительной персоной, нежели в степи или на море, поэтому и отношение к ней было у Арденнских обывателей довольно панибратское.
– Кажись, луна, – вот и все, что они, бывало, в подобный час молвят.
Еврипид Тангалаки при появлении бледного светила таинственно, по-пьяному, улыбнулся и почти сразу же как-то очень ловко испарился, хотя братия не спускали с него глаз, кажется, ни на миг.
Он отсутствовал с полклепсидры; но вот он возвращается – и не один, а в компании с рослым мутантом, который весьма усердно хромает на обе ноги.
– Позвольте представить, друзья мои, – чуть заплетающимся языком произносит Еврипид Тангалаки; однако речь его внятна, а глаза наконец оживились, и в них скачут шутики. – Это друг мой Гай Корнелий, честный мутант.
Лицо патриция Эмилия – разумеется – сохраняет полное бесстрастие. Под маской-имаго брат Тассилен напряженно думает: Гай – конечно, Сулла; но знают ли о связях этого Суллы с Тангалаки прочие клоны или же он действует в одиночку?
Карлики-оруженосцы посылают своим пленным братцам мысленные запросы. Они столь усердствуют в телепатии, что их бородатые физиономии так и пляшут – одна гримаса сменяется другой.
– Что еще? – отзываются пленники.
– Только что к нам в лагерь явился один из Сулл.
– Прикидывается мутантом!
– Хромает!
– Скоро мы ему ноги переломаем – не будет прикидываться!
– Прекрасненько, – казалось, пленники удовлетворенно потирают руками.
– Что знают об этом другие?
– Кто?
– Другие Суллы!
– А, – сказали четверо оруженосцев, – понятно. Мы спросим.
– У кого?
– У прислужников.
– У малюток.
И пленники принялись думать наперебой:
– Этот гад, Метробиус, он как-то раз, еще давно, ловил какого-то бедолагу в лесу – как обычно. Устроил облаву с Суллами. И в сеть попались – случайно! – эти малютки, из трибы Аракакоры. А наша домина, Регина Коклида, Аракакора то есть, царица улиток, – она тогда была совсем кроха…
– Она тогда еще не родилась, – перебил один из пленных братцев, – это ее матушка была тогда совсем кроха…
– Словом, это было давно, – заключил третий карлик.
А четвертый продолжал – мысленные сигналы от сильного волнения так и прыгали, наскакивая друг на друга:
– Они случайно попали в сеть,
не повезло,
проклятый Метробиус схватил их и ну исследовать
кромсать ножами
и шутки ради наделал из них клонов Суллы
бедные малышки
он сделал это шутки ради!
упырь-упырь-упырь
для трибы это страшное оскорбление
она хочет вызволить гены сотрибутов, изъять их у Метробиуса
домина Аракакора – она все это затеяла!
– Стало быть, домина Аракакора нарочно направила нас прямо в пасть к Метробиусу? – переспросил один из свободных оруженосцев, а его братец возмущенно прибавил:
– Она знала? Она послала нас на верную гибель? Рискнула жизнью патриция?
– Она пыталась нам рассказать все словами, – послал мысль пленный карлик. – Но мы ее не поняли. Их язык был для нас тогда слишком труден.
И посыпались разъяснения:
– У них принято так: если кто-то не понимает слов, истолковывать истину делами.
– Объяснять суть дела поступками.
– Создавать объясняющие ситуации.
– Мы с нею друзья, а между друзьями должна быть полная ясность.
– Она же показала нам свое отношение, когда спасла от диких улиток! Это был с ее стороны истолковывающий поступок.
– Мы участвовали в празднике. Истолковывающий поступок с нашей стороны.
– Тогда она попросила о помощи.
– Указала дорогу, где мы сможем проявить себя как друзья всей трибы.
– Назвала путь, на котором мы окажем неоценимую услугу.
– Это был еще один истолковывающий поступок. Большое доверие с ее стороны!
– Ясно, – сказали свободные оруженосцы. – А кто вам все это сообщил?
– Малютки-слуги. Мы усовершенствовались в их речи. Целыми днями только и делаем, что с ними болтаем. Вот, послушайте.
И в головах свободных братцев тотчас пребойко зацвиркало и зачирикало.
– Хватит, хватит! – вскричали они. – Слушайте теперь! Спросите у малюток: сколько Сулл тайно отлучилось нынче вечером и каковы их имена.
– Сколько, мы знаем – двое. Имен не знаем.
– Спросите!
– Невозможно. Малютки их не различают. Для них все Суллы на одно лицо.
– Плохо, – мысленно буркнули братья-оруженосцы. – Ну, пока, ребята. Скоро увидимся.
Когда телепатическая связь прекратилась, эти двое вдруг почувствовали себя одиноко.
Тем временем Суллу, фальшиво припадающего на здоровые ноги, подвели к патрицию Эмилию. Сулла склонился перед имаго и широко взмахнул рукой. Жест был изящным – в этом Сулле, как он ни отвратителен, не откажешь.
Брат Тассилон, ложный патриций, при виде клона ощутил внезапную и неуместную зависть и тотчас начал с нею бороться. Чтобы укрепить себя, он стал думать о возвышенных вещах, недоступных искусственной имитации жизни.
В орден брат Тассилон попал подростком. Подобно многим летальным мутантам, он был крайне несчастным подростком. Августа Винделиков увидела его осенним дождливым днем, а увидев брезгливо сморщила нос и отдернула руку, не пожелав оделить никаким подаянием, – столь непригляден был юный мутант, о котором точнее было бы сказать не «покрытый», но «поросший» многочисленными язвами. В кабак его не пустили, несмотря на то, что мутант располагал деньгами; в результате Тассилон оказался в базилике и там согревался.
В тот вечер отец Юнгерикс проводил с орденом семинар по теоретическому добру. Бездомному мутанту позволили остаться и послушать. Отец Юнгерикс сказал, в кратких словах, следующее. Любую недостачу, сказал он, восполняет любящий нас Исус. Голодному Исус вместо хлеба, безбрачному – вместо супруга, бездетному – вместо ребенка, бездомному – вместо дома. И чем больше недостача, тем больше места в жизни мутанта занимает Исус. А жизнь летального мутанта, лишенного большей части житейского блага, – почти вся сплошь Исус, и это есть наибольшее возможное благо.
Вот что восстанавливал в памяти брат Тассилон, слово за словом, словно низал жемчужные четки на нить, а потом охватил всю эту мысль разом, целиком, как бы обняв ее чувствами, и ощутил ее медленное, ласковое вхождение в душу. Это помогло ему вынести присутствие Суллы и избавиться от ненужной зависти, ибо телесное совершенство клона является ложью и отдаляет от Исуса…
– Приветствую вас, любезный… э… – заговорил патриций Эмилий рассеянно.
– Гай Корнелий, – молвил Сулла.
– О! – выговорил фальшивый Эмилий. – Корнелий? Корнелий?
– Увы, – рассмеялся Сулла, – мои благороднокровные предки давно сбились с пути и смешали свою кровь с мутантской жижицей…
– А! – сказал Эмилий Павел и замолчал.
Сулла поежился, оглянулся, встретил взгляд брата Иммо, который, с флягой в руке, опирался на плечо Тангалаки, очень красномордого, – и повернулся вновь к Эмилию.
– Я, с позволения… Владею в здешних краях кой-какой землишкой…
– Э? – сказал Эмилий Павел.
– Прелестная маленькая латифундия, – пояснил Сулла. – Охота, конкубинки, изысканная стряпня. Изящное времяпрепровождение. Поэзия. Есть книги, чтецы. Я ждал вот этого достойного Еврипида Тангалаки, моего давнего и надежного поставщика разных мелочей… важных мелочей, так сказать, добавления к увеселению, ха-ха-ха!.. Узнав о том, что Еврипид встретил в наших неприветливых чащобах настоящего патриция, я вышел навстречу сам. Обычно я посылаю дворецкого, но здесь, вы понимаете, случай особый… Словом, прошу ко мне!
– Куда? – спросил Эмилий Павел неприязненно.
– На мою латифундию. Горячая ванна с благовониями и гладкими красавицами-мутантками…
– Я направляюсь в Колонию Агриппину, – сказал Эмилий, – к чистой, непорочной, благороднокровной невесте-патрицианке…
– Одно другому никак не помешает, – подхватил Сулла. – Невеста – это одно, а прелестна – совсем иное, ха-ха! После ванны – превосходный обед и постель. Чистое белье. Какое предпочитаете – полотно, шелк? Я люблю шелк – так скользит… Это интригует – шелк, верно? Заставляет ждать необычного… Но полотно тоже великолепное, за это поручусь. Камышовый крахмал тончайшего помола. Высшее качество! Завтра мы умрем! Наслаждайтесь, друг мой, наслаждайтесь.
– Вы завтра умрете? – спросил Эмилий Павел.
– В фигуральном смысле – да. Перед сном – подогретое вино. Во время сна – тихая музыка.
Патриций!
Нет, Еврипид Тангалаки, нет, родимый, это не охотники из Аквинка по твои бедовые головушки; это – долгожданная удача, да прямо в твои загребущие рученьки! И Суллы еще не явились, они будут только к вечеру. Договоренность была – на полночь. Время есть. Ай-ай, как бы ничего не упустить, не перепутать, как бы половчее ухватить сию дивную Фортуну за круглые ее бочка…
Тангалаки еле слышно простонал сквозь стиснутые зубы – чувства так и распирали его. Он перекатился на спину и прикрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.
Патриций. Здесь, в Арденнском лесу.
Ах, девица-красавица, банкирская дочь, ты и сама не знаешь, как тебе повезло! Какой генетический материал заготовит для тебя добрый Тангалаки. И можно будет, не опасаясь последствий, никуда не уезжать, остаться после свадьбы и после родов. Есть-пить с золотых блюд, получать подарочки. Потому что теперь патриций настоящий, не подделка. И вытяжка будет настоящая. Счастливый дед-банкир осыплет Еврипида Тангалаки алмазами, а слава благодетеля мутантов тайно разбежится по всей Ромарике, доберется до Гардарики – деньги можно будет грести лопатой…
Ну все. Пора действовать. По-умному. Тангалаки решился – открыл глаза и тотчас же встретил чужой взгляд. Вот так дела! Пока он плавал в сладостной, ослепительной грезе, его выследили. Чужие глаза были желтые, внимательные.
– Ну что ж, вылезай, – проговорил голос как-то весело, легкомысленным тоном.
Еврипид выбрался из-под куста и встал, отряхиваясь.
– Мир вам, честные мутанты! – затараторил он. – А гляньте-ка лучше на мои таланты! Есть ленты, плетенье, всякое украшенье…
– Фью, – еще более развеселился желтоглазый. – Коробейника словили!
Приседая и на ходу загребая ногами, как бы выплясывая, Еврипид Тангалаки шел, ведомый под руки, прямо к заветной цели – к патрицию. Не переставая лепетать что-то про бусы-перстенечки – бессвязное – он быстро косил глазами, оценивал обстановку. Пока ничто не говорило о том, что путешественники настроены враждебно. Они, скорее, забавлялись.
Ну вот и патриций. Фу ты, Тартар, вот это, с позволения сказать, фигура! Плечи соразмерные, прямые, шея стройная, лицо правильное, симметричное – ни одного пятнышка, ни одного прыщичка. И руки – пальчик к пальчику, ноготок к ноготку, а на мизинце маленькая печатка, плоская золотая кроха – Тангалаки даже умилился, как ладно она сидит на этом совершенном мизинце.
– Э… – выговорил патриций и посмотрел поверх голов Тангалаки на желтоглазого. – А это что такое?
Тут Еврипид не сплоховал – бойко пал на колени и с подвывом, «по-народному», представился:
– Жизнь моя – как у бездомной собаки, а звать меня Еврипид Тангалаки. Молю твое ясновельможество: воззри на мое убожество!
Патриций медленно повернул голову в сторону другого мутанта-стража, и Еврипид Тангалаки немедля ощутил два быстрых тычка под ребра, нанесенные с великим искусством.
– Ой! Ой! – вскрикнул Еврипид.
– Чем он промышляет? – опять обратился патриций к желтоглазому (настоящее имя этого брата было Одилий).
– Я ничтожный коробейник, – пробормотал Еврипид Тангалаки. А сам втайне затаил злобу.
И снова – бух! бух! – по ребрам.
– Пусть перестанет врать! – велел патриций брату Одилию.
– Ай-ай! – завопил Еврипид Тангалаки. – Я честное слово торговец! Косметические товары… И разные услуги – письма, посылочки…
– Другое дело, – молвил патриций. И благосклонно кивнул желтоглазому. – Скажи ему, кто я.
– Перед тобой, жалкий мутант, – патриций Вальтер Эмилий Павел из Гланума, – возгласил брат Одилий таким голосом, что у Тэклы, которая внимательно следила за допросом незнакомца, ледяные муравьи побежали по коже. – И он не нуждается в косметических товарах!
– Разумеется, – забубнил Тангалаки, так и стреляя глазами. – Но, может быть, кто-нибудь из свиты… заинтересуется… Вижу, с вами путешествует также домина… Для домины у коробейника всегда сыщется что-нибудь занятное…
«Он обо мне», – сообразила вдруг Тэкла, и ей сделалось неприятно, как будто кто-то подсмотрел в окно ее комнаты.
Вальтер Эмилий Павел холодно произнес:
– Пусть торгует своими безделушками, если мои мутанты захотят иметь с ним дело.
Еврипид сразу приободрился и обнаглел. В живой голове у него словно бы запрыгали пестрые кусочки сложной головоломки, складываясь то в один узорчик, то в другой; в мертвой же ссохшейся головке было темно и покойно.
Для начала Тангалаки снял со спины короб и уселся на землю, скрестив ноги. На свет явились брошки из раковин; мужские браслеты – железные, с воинственным орнаментом в форме шипов; сплетенные, как змеи в брачный период, пестрые ленты; помады, уложенные в коробку из-под ампул для инъекций; дурнопахнущее масло для рощения волос и другие сокровища.
Тэкле, скрытой капюшоном, мечталось, что братья сейчас разбросают все эти ненужные предметы по траве, растопчут их ногами, а нахального Еврипида выгонят вон. Но ничего этого не произошло. Мутанты сгрудились вокруг Еврипида и принялись рыться в украшениях, пробовать карандаши для маскировки дефектов кожи и маленькие шиньоны из ненатуральных волос – чтобы скрыть плеши. Тангалаки сделался сердечен и заботлив, внимательно, впрочем, следя за тем, чтобы никто не прикарманил какую-нибудь мелкую вещицу.
– Попробуем для сравнения, – уговаривал он брата Иммо купить снадобье для улучшения кожи. – Смотрите: я намажу вам кремом половину лица… Идеально разглаживает морщины по меньшей мере на девять клепсидр… Эффект сразу.
Брат Иммо охотно подставил силиконовое лицо и зажмурился. Прочие сгрудились вокруг, наблюдая с интересом за ловкими манипуляциями Еврипида Тангалаки. А тот ворковал:
– Знаете, опробовано. Один мутант много лет страдал от сморщенности кожи. Его все принимали за старика. Нам-то, пожившим, это, конечно, было бы безразлично, а каково-то молодому? Кровь так и поет в жилах, охота погульбанить, найти себе подругу – а тут… Эх! – Он нанес на щеку брата Иммо тонкий мазок и осведомился: – Щиплет?
– Нет, – ответил брат Иммо.
– Нет? Странно… Ну вот, после применения этого средства ситуация радикальным образом изменилась. Среди обывателей принято считать косметику чем-то внешним, но ведь на самом деле косметика затрагивает самую сущность нашей жизни. Она способна изменить бытие к лучшему, изменить настолько, что впоследствии мы и сами зачастую не можем понять: как жили все эти годы без продукта?
– Какого продукта? – спросил брат Иммо.
– Это собирательное название – профессиональный жаргон, так сказать. «Косметика сердца» – официальное название. Полностью соответствует действительности, кстати, – можете попробовать… Жжет?
– Нет.
– Странно, – повторил Еврипид. – Должно ощущаться поначалу легкое жжение. – Он отошел чуть в сторону и взглядом художника воззрился на намазанную 1/2 личины брата Иммо. – Ну вот, теперь совсем другое дело. Разве вы не видите? – обратился он к стоящему рядом брату Колумбану.
Тот спросил:
– Чего я не вижу?
– Разницы между половинами его лица! Щитовая – старая, сморщенная, с крупными порами, а мечевая – гладенькая, как попка новорожденного патриция!
Силиконовый брат Иммо сохранял полную невозмутимость, только ресницы у него дрожали. Тэкла поглубже зарылась под капюшон. Ей было и противно, и очень смешно.
Брат Колумбан чрезвычайно серьезно ответил:
– Разница просто вопиющая!
– Но не жжет, – сказал брат Иммо.
– Странно, – повторил Еврипид Тангалаки.
– А почем вы продаете свои снадобья? – поинтересовался брат Колумбан.
– У нас существует гибкая система скидок и промоушенов, – оживился Еврипид, но брат Колумбан перебил:
– А сколько это в сестерциях ассигнациями?
Тангалаки надулся и, не отвечая, стал складывать сокровища обратно в короб. Его пока не останавливали – просто наблюдали.
Вот тут-то самое время Еврипиду призадуматься и насторожиться: почему эти мутанты ведут себя не так, как другие? Но близость настоящего патриция подействовала на Тангалаки парализующе. Он словно надышался угарного газа. За неясными колеблющимися фигурами его мысленный взор различал иные картины, такие захватывающие, что в груди словно бы образовались «гардарикские горки»: у-у-у-х! вниз! а-а-а-х! наверх! – и так много-много раз.
Брат Иммо видел, что Тангалаки появился в этих местах не просто так, и сильно подозревал торговца в связях с Метробиусом. Или с Суллами. Возможно – опытный орденский функционер вполне допускал это – Суллы, все вместе или некоторые из них, и их создатель Метробиус преследуют совершенно различные цели. В конце концов, каждый из них стремится к индивидуальному бессмертию – стандартная цель любой искусственно созданной имитации жизни.
По роду своих занятий он, как и другие братья, изучал богословие зла. Отец Юнгерикс, по просьбе руководства, провел несколько семинаров. Сказанное там в немногих словах обобщалось следующим образом. Зло, несомненно, всегда получает фору, поскольку именно оно делает первый ход. Однако у него есть и свое слабое место. Зло по своей природе ненавидит любую иерархию. Оно всем своим существом противится подчинению. Ergo: зло всегда разобщено и тяготеет к созданию фракций.
Следовательно, между Метробиусом и Суллами не обязательно существует полное единство. Скорее всего, в среде подчиненных Сулл имеются оппозиционные группировки. И одна из этих группировок каким-то образом связана с Тангалаки.
Пока Еврипид копался в побрякушках и коробках со снадобьями, Тэкла снова взялась за ложку и сказала Линкесту:
– Надо поесть.
Она говорила тем особым, утомленно-терпеливым тоном, который обыкновенно не сулит капризному ребенку ничего хорошего. Линкест страдальчески, по-песьи, скосил на ложку глаза. Тэкла вздохнула, заклокотав всем горлом. Небольшая врожденная неправильность гортани позволяла ей в минуты раздражения издавать воркующие звуки, похожие на брачную песню голубя.
Рядом уселся на землю один из переодетых мутантов.
– Я брат Колумбан, – представился он Тэкле вполголоса. И добавил: – Иди к нему. Купи у него что-нибудь. Брошку, перстенек. Выведай, зачем он сюда пришел.
– Я? – удивилась Тэкла.
– У него здесь встреча с кем-то из них… – Брат Колумбан неопределенно качнул головой в сторону. – Хорошо бы знать, с кем. Женщине он может наболтать лишнего.
– Почему?
– Потому что он всю жизнь только тем и занимается, что околпачивает женщин. Он считает их глупыми.
Тэкла фыркнула под капюшоном.
– Сначала я должна заставить Линкеста поесть.
– Это твой раб? – спросил брат Колумбан. – А почему он не ест? Первый раз вижу такого раба!
– У него депрессия, – объяснила Тэкла.
– А, – сказал брат Колумбан. – Ну так я его накормлю, а ты ступай, поболтай с этим Тангалаки.
– Но я не хочу! – возмутилась Тэкла. – Он отвратительный! Я не смогу с ним болтать! И не хочу я покупать у него брошку.
– Сестра Тэкла Аврелия, – сказал брат Колумбан, – сделай это за святое послушание.
Тэкла так изумилась, что немедленно поднялась и присела перед братом Колумбаном в книксене.
При виде женщины Тангалаки действительно оживился, как будто в нем заново повернули ключик и подтянули пружинку.
– Прелестная! – начал он, пытаясь заглянуть под капюшон.
Тэкла повела плечом и сказала нелюбезно:
– Мне хочется брошку.
– Любая красота нуждается в рамке! – захлопотал Еврипид. Он напевал и что-то блестящее показывал в смуглых ловких пальцах, но голос его звучал равнодушно, а глаза, в противоположность бойкому разговору, скучно шарили вокруг. Все это время Еврипид только тем и занимался, что прикидывал в уме, как ловчее заманить патриция на латифундию. Следовало, кроме всего прочего, перехитрить не только Эмилия Павла, но и других Сулл. Не допусти Дий, чтобы Суллы-конкуренты пронюхали! Охраны у этого Эмилия многовато, у подлеца. Хотя бы половину неплохо оставить в лесу.
Тэкла брезгливо трогала вычурные поделки, некоторые даже брала в руки. После работ Линкеста они казались ей невыразимо пошлыми.
– Какая прелесть, – говорила между тем сестра Тэкла Аврелия, – а это что? Очень миленькие. У вас, наверное, много заказчиков из чистой публики?
– Я скромный разносчик самых простых товаров. Впрочем, на своих покупателей не жалуюсь. Есть у меня и кой-что особенное. Для поправления здоровья. Особенно женщинам полезное. Понимаете? Не интересует?
– Чрезвычайно, – сказала Тэкла.
Тангалаки придвинулся ближе.
– Некоторые… даже из высших кругов… А вы очень проницательны… Они пользовались – с неизменно высоким результатом. Понимаете? – интимно цедил Еврипид сквозь зубы. – Самые высшие слои общества!
– Неужели? – сказала Тэкла. – Косметика?
На миг мелькнула у нее шальная мысль на самом деле купить у этого пройдохи золотой пудры или синей краски для ресниц, но мысль тут же испарилась.
– Косметика… в том числе внутренняя, – туманно намекнул Тангалаки. – Если вы хотите удержать сердце патриция, дорогая, вам непременно следует позаботиться о себе…
Тэкла издала воркующий звук. Она и без того была раздражена, но бесстыдное предположение Тангалаки о том, что она – наложница какого-то там Вальтера Эмилия, просто вывело ее из себя.
– Что вы можете предложить? – удивленно услышала девушка собственный голос, довольно спокойный.
– Разные средства для укрепления доминант немутированной структуры ДНК…
Помолчали. Переварили прозвучавшее.
Наконец Тэкла сказала:
– А гарантии? Это ведь опасно!
– Я могу вам назвать… только вам лично – имена… Вам подтвердят… Результат налицо. Счастливые семьи, выгодные браки, перспективные дети.
– Ну, назовите, – велела Тэкла, растягивая слово, как сладкую тянучку.
Брат Иммо чуть переместился поближе к Тэкле и беспечно присосался к берестяной фляге. Тангалаки между тем разошелся – он похвалялся перед Тэклой своими связями в Аквинке, в Лондинии, в Могонциаке и даже в Киеве. Тэкла глуповато восхищалась, а брат Иммо осоловевшим взором пялился куда-то на стволы деревьев, растущих на краю поляны.
– А здесь, – сказала наконец Тэкла, – у вас тоже, наверное, важные клиенты?
Зрачки в глазах брата Иммо тревожно метнулись – Тэкла задала вопрос слишком прямо, неловко. Но Еврипид самодовольно пригладил волосы и потрепал пальцем у себя на плече мертвую голову, как бы лаская ее.
– О да, – молвил Еврипид, кивая многозначительно, с опущенными веками, – весьма важные… Потрясающие мутанты! Для меня большая честь – знакомство с ними…
– О! – выговорила Тэкла, не зная, как еще отреагировать. Спрашивать об именах она не решилась. Брат Иммо между тем незаметно подмигнул ей. – Я что-то устала… – сказала она капризным, неестественным тоном. Удивительно, но и это было воспринято ее собеседником как должное. – Побудьте пока в нашем лагере, если вы не против, а ближе к вечеру поговорим еще. Ваши предложения просто сбили меня с толку. Я растеряна. Мне надо…
– Подумать? – перебил Тангалаки. – Я вас вполне понимаю. То, что я говорю, кажется невероятным, не так ли? Слишком уж хорошо для правды, верно?
– Просто мне нужно… сжиться с этим, – объяснила Тэкла. – Столько новых идей и перспектив… Вы ведь останетесь, не уйдете, пока я отдыхаю?
– Я дождусь вашего решения, дорогая, каким бы оно ни оказалось, – заверил Тэклу Тангалаки, и девушка с облегчением избавилась от его общества.
Брат Колумбан уже завершил кормление Линкеста. Пустая миска и ложка лежали на траве, а Линкест, измазанный кашей до самых волос, удивленно созерцал их. При виде этой картины Тэкла самым бессердечным образом расхохоталась.
И тут случилось чудо – Линкест улыбнулся.
* * *
Еврипид Тангалаки сдержал слово – он, как и обещал Тэкле, оставался в лагере Эмилия Павла до темноты. Все это время он угощался берестяным самогоном – крепким пойлом с сильным запахом, которое братия изготавливает нарочно для подобных случаев, – и без умолку болтал то с одним, то с другим мутантом, пока наконец не выведал разными окольными путями то, ради чего, собственно, и велись бесконечные пустопорожние беседы: патриций Эмилий Павел изволит, прихватив пышную свиту, путешествовать из Гланума в Колонию Агриппину, где его ожидает невеста. Предстоят большие, сытные торжества по случаю смотрин и сговора. Имя невесты Тангалаки выведывать побоялся.Наконец взошла луна. Здесь, в густом лесу, она казалась – особенно в начале своего царствования – куда менее значительной персоной, нежели в степи или на море, поэтому и отношение к ней было у Арденнских обывателей довольно панибратское.
– Кажись, луна, – вот и все, что они, бывало, в подобный час молвят.
Еврипид Тангалаки при появлении бледного светила таинственно, по-пьяному, улыбнулся и почти сразу же как-то очень ловко испарился, хотя братия не спускали с него глаз, кажется, ни на миг.
Он отсутствовал с полклепсидры; но вот он возвращается – и не один, а в компании с рослым мутантом, который весьма усердно хромает на обе ноги.
– Позвольте представить, друзья мои, – чуть заплетающимся языком произносит Еврипид Тангалаки; однако речь его внятна, а глаза наконец оживились, и в них скачут шутики. – Это друг мой Гай Корнелий, честный мутант.
Лицо патриция Эмилия – разумеется – сохраняет полное бесстрастие. Под маской-имаго брат Тассилен напряженно думает: Гай – конечно, Сулла; но знают ли о связях этого Суллы с Тангалаки прочие клоны или же он действует в одиночку?
Карлики-оруженосцы посылают своим пленным братцам мысленные запросы. Они столь усердствуют в телепатии, что их бородатые физиономии так и пляшут – одна гримаса сменяется другой.
– Что еще? – отзываются пленники.
– Только что к нам в лагерь явился один из Сулл.
– Прикидывается мутантом!
– Хромает!
– Скоро мы ему ноги переломаем – не будет прикидываться!
– Прекрасненько, – казалось, пленники удовлетворенно потирают руками.
– Что знают об этом другие?
– Кто?
– Другие Суллы!
– А, – сказали четверо оруженосцев, – понятно. Мы спросим.
– У кого?
– У прислужников.
– У малюток.
И пленники принялись думать наперебой:
– Этот гад, Метробиус, он как-то раз, еще давно, ловил какого-то бедолагу в лесу – как обычно. Устроил облаву с Суллами. И в сеть попались – случайно! – эти малютки, из трибы Аракакоры. А наша домина, Регина Коклида, Аракакора то есть, царица улиток, – она тогда была совсем кроха…
– Она тогда еще не родилась, – перебил один из пленных братцев, – это ее матушка была тогда совсем кроха…
– Словом, это было давно, – заключил третий карлик.
А четвертый продолжал – мысленные сигналы от сильного волнения так и прыгали, наскакивая друг на друга:
– Они случайно попали в сеть,
не повезло,
проклятый Метробиус схватил их и ну исследовать
кромсать ножами
и шутки ради наделал из них клонов Суллы
бедные малышки
он сделал это шутки ради!
упырь-упырь-упырь
для трибы это страшное оскорбление
она хочет вызволить гены сотрибутов, изъять их у Метробиуса
домина Аракакора – она все это затеяла!
– Стало быть, домина Аракакора нарочно направила нас прямо в пасть к Метробиусу? – переспросил один из свободных оруженосцев, а его братец возмущенно прибавил:
– Она знала? Она послала нас на верную гибель? Рискнула жизнью патриция?
– Она пыталась нам рассказать все словами, – послал мысль пленный карлик. – Но мы ее не поняли. Их язык был для нас тогда слишком труден.
И посыпались разъяснения:
– У них принято так: если кто-то не понимает слов, истолковывать истину делами.
– Объяснять суть дела поступками.
– Создавать объясняющие ситуации.
– Мы с нею друзья, а между друзьями должна быть полная ясность.
– Она же показала нам свое отношение, когда спасла от диких улиток! Это был с ее стороны истолковывающий поступок.
– Мы участвовали в празднике. Истолковывающий поступок с нашей стороны.
– Тогда она попросила о помощи.
– Указала дорогу, где мы сможем проявить себя как друзья всей трибы.
– Назвала путь, на котором мы окажем неоценимую услугу.
– Это был еще один истолковывающий поступок. Большое доверие с ее стороны!
– Ясно, – сказали свободные оруженосцы. – А кто вам все это сообщил?
– Малютки-слуги. Мы усовершенствовались в их речи. Целыми днями только и делаем, что с ними болтаем. Вот, послушайте.
И в головах свободных братцев тотчас пребойко зацвиркало и зачирикало.
– Хватит, хватит! – вскричали они. – Слушайте теперь! Спросите у малюток: сколько Сулл тайно отлучилось нынче вечером и каковы их имена.
– Сколько, мы знаем – двое. Имен не знаем.
– Спросите!
– Невозможно. Малютки их не различают. Для них все Суллы на одно лицо.
– Плохо, – мысленно буркнули братья-оруженосцы. – Ну, пока, ребята. Скоро увидимся.
Когда телепатическая связь прекратилась, эти двое вдруг почувствовали себя одиноко.
Тем временем Суллу, фальшиво припадающего на здоровые ноги, подвели к патрицию Эмилию. Сулла склонился перед имаго и широко взмахнул рукой. Жест был изящным – в этом Сулле, как он ни отвратителен, не откажешь.
Брат Тассилон, ложный патриций, при виде клона ощутил внезапную и неуместную зависть и тотчас начал с нею бороться. Чтобы укрепить себя, он стал думать о возвышенных вещах, недоступных искусственной имитации жизни.
В орден брат Тассилон попал подростком. Подобно многим летальным мутантам, он был крайне несчастным подростком. Августа Винделиков увидела его осенним дождливым днем, а увидев брезгливо сморщила нос и отдернула руку, не пожелав оделить никаким подаянием, – столь непригляден был юный мутант, о котором точнее было бы сказать не «покрытый», но «поросший» многочисленными язвами. В кабак его не пустили, несмотря на то, что мутант располагал деньгами; в результате Тассилон оказался в базилике и там согревался.
В тот вечер отец Юнгерикс проводил с орденом семинар по теоретическому добру. Бездомному мутанту позволили остаться и послушать. Отец Юнгерикс сказал, в кратких словах, следующее. Любую недостачу, сказал он, восполняет любящий нас Исус. Голодному Исус вместо хлеба, безбрачному – вместо супруга, бездетному – вместо ребенка, бездомному – вместо дома. И чем больше недостача, тем больше места в жизни мутанта занимает Исус. А жизнь летального мутанта, лишенного большей части житейского блага, – почти вся сплошь Исус, и это есть наибольшее возможное благо.
Вот что восстанавливал в памяти брат Тассилон, слово за словом, словно низал жемчужные четки на нить, а потом охватил всю эту мысль разом, целиком, как бы обняв ее чувствами, и ощутил ее медленное, ласковое вхождение в душу. Это помогло ему вынести присутствие Суллы и избавиться от ненужной зависти, ибо телесное совершенство клона является ложью и отдаляет от Исуса…
– Приветствую вас, любезный… э… – заговорил патриций Эмилий рассеянно.
– Гай Корнелий, – молвил Сулла.
– О! – выговорил фальшивый Эмилий. – Корнелий? Корнелий?
– Увы, – рассмеялся Сулла, – мои благороднокровные предки давно сбились с пути и смешали свою кровь с мутантской жижицей…
– А! – сказал Эмилий Павел и замолчал.
Сулла поежился, оглянулся, встретил взгляд брата Иммо, который, с флягой в руке, опирался на плечо Тангалаки, очень красномордого, – и повернулся вновь к Эмилию.
– Я, с позволения… Владею в здешних краях кой-какой землишкой…
– Э? – сказал Эмилий Павел.
– Прелестная маленькая латифундия, – пояснил Сулла. – Охота, конкубинки, изысканная стряпня. Изящное времяпрепровождение. Поэзия. Есть книги, чтецы. Я ждал вот этого достойного Еврипида Тангалаки, моего давнего и надежного поставщика разных мелочей… важных мелочей, так сказать, добавления к увеселению, ха-ха-ха!.. Узнав о том, что Еврипид встретил в наших неприветливых чащобах настоящего патриция, я вышел навстречу сам. Обычно я посылаю дворецкого, но здесь, вы понимаете, случай особый… Словом, прошу ко мне!
– Куда? – спросил Эмилий Павел неприязненно.
– На мою латифундию. Горячая ванна с благовониями и гладкими красавицами-мутантками…
– Я направляюсь в Колонию Агриппину, – сказал Эмилий, – к чистой, непорочной, благороднокровной невесте-патрицианке…
– Одно другому никак не помешает, – подхватил Сулла. – Невеста – это одно, а прелестна – совсем иное, ха-ха! После ванны – превосходный обед и постель. Чистое белье. Какое предпочитаете – полотно, шелк? Я люблю шелк – так скользит… Это интригует – шелк, верно? Заставляет ждать необычного… Но полотно тоже великолепное, за это поручусь. Камышовый крахмал тончайшего помола. Высшее качество! Завтра мы умрем! Наслаждайтесь, друг мой, наслаждайтесь.
– Вы завтра умрете? – спросил Эмилий Павел.
– В фигуральном смысле – да. Перед сном – подогретое вино. Во время сна – тихая музыка.