– Здравствуй, пророк Дитяти! – закричал один из них. – Мы вестники бога Джаны, говорящего устами царя Симбы.
– Говори, почитатель демона Джаны! Чего хочет от нас Симба? – сказал Харут.
– Войны. Зачем вы перешли реку Шаву, границу Земли черных кенда, установленную договором сто лет назад? Разве вам мало своей земли? Царь Симба позволил вам пройти в пустыню, надеясь, что вы погибнете там. Но вы не вернетесь назад!
– Посмотрим, – ответил Харут, – это зависит от того, кто сильнее, Небесное Дитя или Джана. Мы хотим избежать кровопролития. Наше путешествие мирное. Эти белые люди хотят принести жертву Дитяти, а путь к священной горе лежит только через вашу землю.
– О, мы знаем, какая это жертва! – воскликнул парламентер, – они хотя крови нашего бога Джаны! Они думают убить его своим необыкновенным оружием, хотя против бога Джаны бессильно любое оружие. Отдай нам белых людей, мы их принесем в жертву Джане. Тогда, быть может, царь Симба позволит вам пройти через свою землю.
– Как! – воскликнул Харут, – нарушить законы гостеприимства? Вернись к Симбе и скажи ему, что если он подымет против нас копье, тройное проклятие Дитяти падет на его голову! Проклятие бури, проклятие голода и проклятие войны! Я, пророк, сказал это. Ступай!
Эти слова, произнесенные Харутом выразительным голосом, произвели необычайное впечатление на парламентеров. Страх появился на их лицах. Не ответив ни слова, они повернули лошадей и так же быстро, как приехали, вернулись к своим.
Харут отдал приказание, после которого караван построился в виде клина. Я, Ханс и Марут поместились посередине левой стороны этого треугольника, лорд Рэгнолл и Сэвэдж на правой. Харут стал у вершины его.
Вьючные верблюды занимали центральное место.
Прежде чем стать на свои места, мы крепко пожали друг другу руки.
Бедняга Сэвэдж выглядел очень плохо: это должно было стать его первым боевым крещением.
Лорд Рэгнолл казался счастливым как король, только что вступивший на престол.
Я, уже видевший немало битв, вспомнил предсказание одного зулусского вождя, который говорил, что я умру не на поле сражения. Тем не менее, настроение у меня было иным, чем у лорда Рэгнолла.
Только Ханс казался совершенно спокойным. Он даже успел набить табаком и закурить свою трубку. Если бы он не сидел в своей обезьяньей позе на высоком верблюде, он получил бы от меня хороший пинок за эту браваду перед лицом Провидения.
Однако своим поведением он вызвал восторг наших кенда.
Я слышал, как один из них сказал другому:
– Посмотри! Это вовсе не обезьяна, а настоящий мужчина, даже больший мужчина, чем его господин!
Теперь все было готово.
Харут, трижды поклонившись священной горе, встал на стременах и, подняв копье над головой, коротко скомандовал:
– Вперед!
– Говори, почитатель демона Джаны! Чего хочет от нас Симба? – сказал Харут.
– Войны. Зачем вы перешли реку Шаву, границу Земли черных кенда, установленную договором сто лет назад? Разве вам мало своей земли? Царь Симба позволил вам пройти в пустыню, надеясь, что вы погибнете там. Но вы не вернетесь назад!
– Посмотрим, – ответил Харут, – это зависит от того, кто сильнее, Небесное Дитя или Джана. Мы хотим избежать кровопролития. Наше путешествие мирное. Эти белые люди хотят принести жертву Дитяти, а путь к священной горе лежит только через вашу землю.
– О, мы знаем, какая это жертва! – воскликнул парламентер, – они хотя крови нашего бога Джаны! Они думают убить его своим необыкновенным оружием, хотя против бога Джаны бессильно любое оружие. Отдай нам белых людей, мы их принесем в жертву Джане. Тогда, быть может, царь Симба позволит вам пройти через свою землю.
– Как! – воскликнул Харут, – нарушить законы гостеприимства? Вернись к Симбе и скажи ему, что если он подымет против нас копье, тройное проклятие Дитяти падет на его голову! Проклятие бури, проклятие голода и проклятие войны! Я, пророк, сказал это. Ступай!
Эти слова, произнесенные Харутом выразительным голосом, произвели необычайное впечатление на парламентеров. Страх появился на их лицах. Не ответив ни слова, они повернули лошадей и так же быстро, как приехали, вернулись к своим.
Харут отдал приказание, после которого караван построился в виде клина. Я, Ханс и Марут поместились посередине левой стороны этого треугольника, лорд Рэгнолл и Сэвэдж на правой. Харут стал у вершины его.
Вьючные верблюды занимали центральное место.
Прежде чем стать на свои места, мы крепко пожали друг другу руки.
Бедняга Сэвэдж выглядел очень плохо: это должно было стать его первым боевым крещением.
Лорд Рэгнолл казался счастливым как король, только что вступивший на престол.
Я, уже видевший немало битв, вспомнил предсказание одного зулусского вождя, который говорил, что я умру не на поле сражения. Тем не менее, настроение у меня было иным, чем у лорда Рэгнолла.
Только Ханс казался совершенно спокойным. Он даже успел набить табаком и закурить свою трубку. Если бы он не сидел в своей обезьяньей позе на высоком верблюде, он получил бы от меня хороший пинок за эту браваду перед лицом Провидения.
Однако своим поведением он вызвал восторг наших кенда.
Я слышал, как один из них сказал другому:
– Посмотри! Это вовсе не обезьяна, а настоящий мужчина, даже больший мужчина, чем его господин!
Теперь все было готово.
Харут, трижды поклонившись священной горе, встал на стременах и, подняв копье над головой, коротко скомандовал:
– Вперед!
XI. АЛЛАН В ПЛЕНУ
Наш отряд смело бросился вперед.
Даже верблюдам, несмотря на их крайнее утомление, казалось, передалось воодушевление всадников.
Не нарушая порядка построения, мы быстро катились вниз по склону холма.
Целый лес копий блестел на солнце; флажки весело развевались по ветру.
Никто не проронил ни слова; слышался лишь топот мчавшихся верблюдов.
Только когда началась битва, белые кенда издали мощный крик:
– Дитя! Смерть Джане! Дитя! Дитя!
Человек четыреста вражеской пехоты сомкнулись в 7-8 рядов. Первые два ряда стояли на коленях, держа наперевес длинные копья. Этот строй напоминал древнегреческую фалангу. По обе стороны пехоты, на расстоянии около полумили от нее, стояло по отряду всадников, человек по сто в каждом.
Когда мы приблизились к врагу, наш треугольник, следуя за Харутом, немного изогнулся. Минуту спустя я понял, что это был искусный маневр. Мы разрезали строй врага, как нож масло, ударив в него не прямо, а под углом. Промчавшись по опрокинутой пехоте, белые кенда поражали вражеских воинов копьями и топтали их верблюдами.
Я уже подумал, что дело решилось в нашу пользу, однако это было не так. Вскоре между нами оказалось много пеших врагов, которых я посчитал мертвыми; они старались поразить наших верблюдов в живот. Кроме того, я забыл о вражеской кавалерии, которая ураганом обрушилась на наши фланги.
Мы сделали все, что могли, чтобы отразить этот удар. В результате наша правая и левая линии были прорваны ярдах в пятидесяти сзади вьючных верблюдов. К счастью для нас, быстрота натиска помешала черным кенда воспользоваться успехом своего удара. Оба неприятельских отряда, не успев сдержать лошадей, столкнулись и пришли в замешательство. Тогда мы направили на них своих верблюдов, и в результате много врагов было переколото копьями и потоптано копытами. Я не могу сказать, как случилось, что я, Ханс, Марут и примерно пятнадцать белых кенда оказались окруженными множеством нападавших на нас врагов.
Мы сопротивлялись, как могли.
Постепенно пали все наши верблюды, за исключением того, на котором сидел Ханс. Этот верблюд по странной случайности не был даже ранен.
Мы продолжали сражаться пешими.
До этого времени я не сделал ни одного выстрела, так как было трудно целиться с качающегося верблюда, отчасти же из нежелания убивать напрасно этих диких людей.
Однако теперь нам грозила серьезная опасность.
Наклонившись над бьющимся на земле умирающим верблюдом, я полностью разрядил свое ружье. В результате пять лошадей без всадников помчались по равнине.
Это произвело на атакующих сильное впечатление, так как они никогда не видели ничего подобного. Наши враги отхлынули назад, дав мне возможность снова зарядить ружье.
Через минуту они вновь бросились на нас – и снова тот же результат.
Посоветовавшись некоторое время между собой, они пошли в третью атаку.
Я снова встретил их залпом, хотя на этот раз упало всего три всадника и одна лошадь.
Наше дело было проиграно, так как у меня кончились патроны и оставался только заряженный двуствольный пистолет. И все из-за непредусмотрительности!
Мои патроны лежали в сумке, которую Сэвэдж из учтивости вешал на свое седло. Я спохватился, когда уже началась битва, но ничего не мог сделать, так как мы с Сэвэджем находились в разных концах строя. После долгого совещания наши враги снова направились к нам, но на этот раз очень медленно.
Тем временем я огляделся и увидел, что наши главные силы уходили на север, счастливо оторвавшись от погони.
Мы были оставлены на произвол судьбы, так как, по всей вероятности, нас считали убитыми.
– Мой господин Макумацан, – сказал все еще улыбавшийся Марут, подходя ко мне, – Дитя спасло большинство наших, но мы покинуты. Что ты будешь делать? Стрелять, пока нас не схватят?
– Мне нечем стрелять, – ответил я. – А если мы сдадимся, что будет с нами?
– Нас отвезут в город Симбы и принесут в жертву Джане. У меня мало времени рассказать тебе, как это делается. Поэтому я предлагаю: убьем себя.
– Это, пожалуй, глупо, Марут. Пока мы живы, нам может представиться случай выбраться из этой истории. Если нам придется плохо, у меня остается пистолет с двумя пулями для тебя и для меня.
– Мудрость Дитяти говорит твоими устами, Макумацан, – сказал Марут. – Я поступлю так, как поступишь ты.
Затем он обернулся к своим людям. Они некоторое время совещались между собой, после чего приняли весьма героическое решение.
Подпустив черных кенда на близкое расстояние, вышли вперед, будто желая сдаться, и вдруг с криком: «Дитя!» бросились на них и, сражаясь как демоны, поразили множество врагов, пока сами не пали, покрытые ранами. Эта хитрая и отчаянная выходка, так дорого стоившая нашим врагам, сильно разъярила их.
С криком «Джана!» они устремились на нас (нас оставалось всего шестеро), ведомые седобородым мужчиной, который, судя по числу цепочек на груди и другим украшениям, был важной особой.
Когда они приблизились ярдов на пятьдесят к нам и мы уже готовились к самому худшему, вдруг надо мной прогремел выстрел. В то же мгновение седобородый мужчина широко взмахнул руками, выронил копье и бездыханный пал на землю. Я оглянулся и увидел Ханса с трубкой в зубах и дымящимся «Интомби» в руках.
Он выстрелил, кажется, в первый раз за весь день и убил этого мужчину, смерть которого повергла черных кенда в горе и отчаяние. Они спешились и толпились вокруг убитого.
К ним подъехал свирепого вида мужчина средних лет, у которого оказалось еще больше разных украшений.
– Это царь Симба, – сказал Марут. – Убитый – его дядя Гору, великий вождь, воспитывавший Симбу с малых лет.
– Жаль, что у меня нет патрона для племянника, – заметил я.
– До свидания, баас! – сказал Ханс. – Мне надо уходить, потому что я не могу снова зарядить «Интомби» на спине этого животного. Если баас раньше меня встретит своего отца, пусть баас попросит его приготовить для меня хорошее место у огня.
Прежде чем я успел что-либо ответить, Ханс повернул своего верблюда (который, как я уже упоминал, был цел и невредим) и, подгонял его ударами ружья, умчался галопом, но не по направлению к дому Дитяти, а вверх по холму, в чащу гигантской травы, которая росла недалеко от нас.
Там он вскоре скрылся вместе со своим верблюдом.
Если бы черные кенда даже и видели уход Ханса, – в чем я сильно сомневаюсь, так как их внимание всецело было поглощено мертвым Гору, – они, вероятно, не стали бы преследовать его.
Они подумали бы, что Ханс хочет заманить их в какую-нибудь ловушку или засаду.
Тем временем враги наши совещались в явном замешательстве. Они, вероятно, пришли к заключению, что мы с нашими ружьями нечто большее, чем простые смертные.
Наконец от них отделился один человек, в котором я узнал утреннего парламентера.
Тогда я отложил в сторону свое ружье в знак того, что не собираюсь стрелять, хотя все равно не мог бы этого сделать.
Парламентер подошел к нам и, остановившись в нескольких ярдах, обратился к Маруту.
– Слушай, второй жрец Дитяти, – сказал он, – что говорит царь Симба. Он говорит, что ваш бог слишком силен сегодня, хотя в другой раз может быть иначе. Поэтому Симба предлагает вам сдаться и клянется, что ни одно копье не пронзит ваше сердце и ни один нож не тронет вашего горла. Вас отведут в город и будут держать как пленников до тех пор, пока не наступит мир между черными и белыми кенда. Если же вы откажетесь, мы окружим вас со всех сторон и будем ждать, пока вы не умрете от жажды и зноя. Это слова Симбы, к которым ничего не будет прибавлено и от которых не будет ничего убавлено.
Сказав это, парламентер отошел от нас на некоторое расстояние, чтобы не слышать нашего совещания, и стал ждать.
– Что ответить ему, Макумацан? – спросил Марут.
Я ответил ему вопросом.
– Есть ли надежда, что нас освободит твой народ?
Марут отрицательно покачал головой.
– Никакой. То, что мы видели сегодня, лишь малая часть войска черных кенда. Завтра они могут собрать тысячи. Кроме того, Харут думает, что мы погибли. Если Дитя не спасет нас, нам придется покориться своей судьбе.
– Тогда дело наше проиграно. Я уже чувствую жажду, а у нас нет ни капли воды. Но сдержит ли Симба свое слово?
– Я думаю, что сдержит, – ответил Марут. – Но надо выбирать. Смотри, они уже начинают окружать нас.
– Что вы скажете? – обратился я к трем остальным белым кенда.
– Мы в руках Дитяти, – ответили они, – хотя лучше было бы нам пасть вместе с нашими братьями.
Посоветовавшись еще немного со мной, Марут позвал парламентера.
– Мы принимаем предложение Симбы, – сказал он, – и сдаемся вам в плен при условии, что нам не будет причинено никакого вреда. Если Симба нарушит условие, месть будет ужасна. Теперь в доказательство своей верности пусть Симба подойдет к нам и выпьет с нами кубок мира, ибо мы чувствуем жажду.
– Нет, – ответил парламентер, – если Симба подойдет к вам, белый господин убьет его. Пусть он отдаст сначала свою трубу.
– Возьми, – великодушно сказал я, передавая ему ружье, причем подумал, что нет ничего бесполезнее ружья без патронов.
Парламентер удалился, держа далеко перед собой мое ружье. После этого к нам подъехал сам Симба в сопровождении нескольких людей; один из них нес мех с водой, а другой – огромный кубок, сделанный из клыка слона.
Симба был красивый мужчина с огромными усами, большими черными глазами, которые по временам принимали зловещее выражение. На голове у него, как и у других, не было никакого убора за исключением золотой ленты, представлявшей, по-видимому, корону. На лбу был широкий шрам от раны, полученной, вероятно, в каком-нибудь сражении.
Он оглядел меня с большим любопытством, и я думаю, что мой внешний вид произвел на него невыгодное впечатление.
В пылу сражения я потерял свою шляпу, волосы мои были растрепаны, куртка испачкана пылью и кровью. В общем, я представлял собой весьма непрезентабельную фигуру.
Я слышал, как Симба, рассчитывая, что я не понимаю языка кенда (за месяц пути я выучил этот язык, похожий на наречие банту), сказал одному из своих спутников:
– Истинно, о силе нельзя судить по виду. Этот маленький белый дикообраз причинил нам очень много вреда. Однако время, дробящее даже скалы, скажет нам все.
Затем он подъехал к нам и сказал:
– Ты слышал, враг мой пророк Марут, предложенные мной условия и принял их. Не будем больше говорить об этом. Я исполню что обещал, но ни на волос больше.
– Пусть будет так, – ответил Марут со своей обычной улыбкой, – но помни, что если ты изменнически убьешь нас, тройное проклятие Дитяти падет на тебя и на твой народ.
– Джана победит Дитя и всех, кто чтит его! – раздраженно воскликнул Симба.
– Кто в конце-концов победит – Джана или Дитя – известно одному Дитяти и, может быть, его пророкам. Но смотри! За каждого поклонника Дитяти пало больше трех поклонников Джаны. Наш караван ушел, увозя белых людей, у которых много труб, наносящих смерть. Джана, должно быть, заснул, допустив это!
Я ожидал, что эти слова вызовут взрыв негодования, однако они произвели противоположное действие.
– Я пришел выпить чашу мира с тобой, пророк, и с белым господином. Поговорим потом. Дай воды, раб.
Один из свиты Симбы наполнил кубок водой. Симба взял кубок, брызнул водой на землю и, отпив из него немного, передал его с поклоном Маруту, который с еще более низким поклоном передал его мне.
Почти умирая от жажды, я выпил добрую пинту воды и после этого почувствовал себя другим человеком.
Марут выпил остальное.
Потом кубок снова был наполнен для трех белых кенда, и Симба снова попробовал воду.
Когда наша жажда была утолена, нам привели лошадей, маленьких послушных животных с овечьими шкурами вместо седел и ременными петлями вместо стремян.
На них мы в продолжение трех часов ехали по равнине, окруженные сильным эскортом. По обе стороны каждой нашей лошади шло по вооруженному черному кенда, державшему ее за повод. Это была предосторожность на случай попытки к бегству с нашей стороны.
Мы проехали несколько деревень, где женщины и дети сбегались посмотреть на нас.
По сторонам дороги тянулись тучные нивы с почти созревшими злаками разных сортов.
Жатва обещала быть обильной. Из некоторых домов слышался плач. Очевидно, оплакивали павших в утреннем сражении.
Потом мы ехали большим роскошным лесом; многие деревья я видел впервые. Выйдя из леса и проехав еще некоторое время хлебными полями, мы наконец въехали в столицу черных кенда, город Симбы. Это было большое поселение, несколько отличавшееся от других африканских городов, окруженное глубоким рвом, наполненным водой.
Через ров было перекинуто несколько мостов, которые легко разбирались в случае опасности.
Проехав через восточные ворота, мы очутились на широкой улице, где собралась толпа жителей, уже знавших об утреннем сражении.
Они сжимали кулаки и шептали проклятия Маруту и его товарищам.
На меня черные кенда смотрели скорее с удивлением и некоторым страхом.
Проехав еще с четверть мили, мы через ворота попали в нечто похожее на южно-африканские краали для скота, окруженные сухим рвом и деревянным палисадом, наружная часть которого была обсажена зеленью. Пройдя еще одни ворота, мы очутились у большой хижины, или дома, построенного по образцу других домов города.
Это был дворец короля Симбы.
За дворцом находилось еще несколько домов, где жила королева и другие женщины.
Справа и слева от дворца стояли два дома. Один служил помещением для стражи, в другой провели нас. Это было довольно удобное жилище площадью около тридцати квадратных футов, но состоявшее всего из одной комнаты. Позади него находилось несколько хижин, служивших кухнями. В одну из них отвели наших троих белых кенда.
Вскоре принесли еду: жареного ягненка и кушанье из вареных колосьев, кроме того, воду для питья и умывания в кувшинах, сделанных из высушенной на солнце глины.
Я ел с большим аппетитом, так как почти умирал от голода.
Потом растянулся на матраце, лежавшем в углу комнаты, натянул на себя кожаный ковер и крепко уснул, предоставив дальнейший ход событий Провидению.
Даже верблюдам, несмотря на их крайнее утомление, казалось, передалось воодушевление всадников.
Не нарушая порядка построения, мы быстро катились вниз по склону холма.
Целый лес копий блестел на солнце; флажки весело развевались по ветру.
Никто не проронил ни слова; слышался лишь топот мчавшихся верблюдов.
Только когда началась битва, белые кенда издали мощный крик:
– Дитя! Смерть Джане! Дитя! Дитя!
Человек четыреста вражеской пехоты сомкнулись в 7-8 рядов. Первые два ряда стояли на коленях, держа наперевес длинные копья. Этот строй напоминал древнегреческую фалангу. По обе стороны пехоты, на расстоянии около полумили от нее, стояло по отряду всадников, человек по сто в каждом.
Когда мы приблизились к врагу, наш треугольник, следуя за Харутом, немного изогнулся. Минуту спустя я понял, что это был искусный маневр. Мы разрезали строй врага, как нож масло, ударив в него не прямо, а под углом. Промчавшись по опрокинутой пехоте, белые кенда поражали вражеских воинов копьями и топтали их верблюдами.
Я уже подумал, что дело решилось в нашу пользу, однако это было не так. Вскоре между нами оказалось много пеших врагов, которых я посчитал мертвыми; они старались поразить наших верблюдов в живот. Кроме того, я забыл о вражеской кавалерии, которая ураганом обрушилась на наши фланги.
Мы сделали все, что могли, чтобы отразить этот удар. В результате наша правая и левая линии были прорваны ярдах в пятидесяти сзади вьючных верблюдов. К счастью для нас, быстрота натиска помешала черным кенда воспользоваться успехом своего удара. Оба неприятельских отряда, не успев сдержать лошадей, столкнулись и пришли в замешательство. Тогда мы направили на них своих верблюдов, и в результате много врагов было переколото копьями и потоптано копытами. Я не могу сказать, как случилось, что я, Ханс, Марут и примерно пятнадцать белых кенда оказались окруженными множеством нападавших на нас врагов.
Мы сопротивлялись, как могли.
Постепенно пали все наши верблюды, за исключением того, на котором сидел Ханс. Этот верблюд по странной случайности не был даже ранен.
Мы продолжали сражаться пешими.
До этого времени я не сделал ни одного выстрела, так как было трудно целиться с качающегося верблюда, отчасти же из нежелания убивать напрасно этих диких людей.
Однако теперь нам грозила серьезная опасность.
Наклонившись над бьющимся на земле умирающим верблюдом, я полностью разрядил свое ружье. В результате пять лошадей без всадников помчались по равнине.
Это произвело на атакующих сильное впечатление, так как они никогда не видели ничего подобного. Наши враги отхлынули назад, дав мне возможность снова зарядить ружье.
Через минуту они вновь бросились на нас – и снова тот же результат.
Посоветовавшись некоторое время между собой, они пошли в третью атаку.
Я снова встретил их залпом, хотя на этот раз упало всего три всадника и одна лошадь.
Наше дело было проиграно, так как у меня кончились патроны и оставался только заряженный двуствольный пистолет. И все из-за непредусмотрительности!
Мои патроны лежали в сумке, которую Сэвэдж из учтивости вешал на свое седло. Я спохватился, когда уже началась битва, но ничего не мог сделать, так как мы с Сэвэджем находились в разных концах строя. После долгого совещания наши враги снова направились к нам, но на этот раз очень медленно.
Тем временем я огляделся и увидел, что наши главные силы уходили на север, счастливо оторвавшись от погони.
Мы были оставлены на произвол судьбы, так как, по всей вероятности, нас считали убитыми.
– Мой господин Макумацан, – сказал все еще улыбавшийся Марут, подходя ко мне, – Дитя спасло большинство наших, но мы покинуты. Что ты будешь делать? Стрелять, пока нас не схватят?
– Мне нечем стрелять, – ответил я. – А если мы сдадимся, что будет с нами?
– Нас отвезут в город Симбы и принесут в жертву Джане. У меня мало времени рассказать тебе, как это делается. Поэтому я предлагаю: убьем себя.
– Это, пожалуй, глупо, Марут. Пока мы живы, нам может представиться случай выбраться из этой истории. Если нам придется плохо, у меня остается пистолет с двумя пулями для тебя и для меня.
– Мудрость Дитяти говорит твоими устами, Макумацан, – сказал Марут. – Я поступлю так, как поступишь ты.
Затем он обернулся к своим людям. Они некоторое время совещались между собой, после чего приняли весьма героическое решение.
Подпустив черных кенда на близкое расстояние, вышли вперед, будто желая сдаться, и вдруг с криком: «Дитя!» бросились на них и, сражаясь как демоны, поразили множество врагов, пока сами не пали, покрытые ранами. Эта хитрая и отчаянная выходка, так дорого стоившая нашим врагам, сильно разъярила их.
С криком «Джана!» они устремились на нас (нас оставалось всего шестеро), ведомые седобородым мужчиной, который, судя по числу цепочек на груди и другим украшениям, был важной особой.
Когда они приблизились ярдов на пятьдесят к нам и мы уже готовились к самому худшему, вдруг надо мной прогремел выстрел. В то же мгновение седобородый мужчина широко взмахнул руками, выронил копье и бездыханный пал на землю. Я оглянулся и увидел Ханса с трубкой в зубах и дымящимся «Интомби» в руках.
Он выстрелил, кажется, в первый раз за весь день и убил этого мужчину, смерть которого повергла черных кенда в горе и отчаяние. Они спешились и толпились вокруг убитого.
К ним подъехал свирепого вида мужчина средних лет, у которого оказалось еще больше разных украшений.
– Это царь Симба, – сказал Марут. – Убитый – его дядя Гору, великий вождь, воспитывавший Симбу с малых лет.
– Жаль, что у меня нет патрона для племянника, – заметил я.
– До свидания, баас! – сказал Ханс. – Мне надо уходить, потому что я не могу снова зарядить «Интомби» на спине этого животного. Если баас раньше меня встретит своего отца, пусть баас попросит его приготовить для меня хорошее место у огня.
Прежде чем я успел что-либо ответить, Ханс повернул своего верблюда (который, как я уже упоминал, был цел и невредим) и, подгонял его ударами ружья, умчался галопом, но не по направлению к дому Дитяти, а вверх по холму, в чащу гигантской травы, которая росла недалеко от нас.
Там он вскоре скрылся вместе со своим верблюдом.
Если бы черные кенда даже и видели уход Ханса, – в чем я сильно сомневаюсь, так как их внимание всецело было поглощено мертвым Гору, – они, вероятно, не стали бы преследовать его.
Они подумали бы, что Ханс хочет заманить их в какую-нибудь ловушку или засаду.
Тем временем враги наши совещались в явном замешательстве. Они, вероятно, пришли к заключению, что мы с нашими ружьями нечто большее, чем простые смертные.
Наконец от них отделился один человек, в котором я узнал утреннего парламентера.
Тогда я отложил в сторону свое ружье в знак того, что не собираюсь стрелять, хотя все равно не мог бы этого сделать.
Парламентер подошел к нам и, остановившись в нескольких ярдах, обратился к Маруту.
– Слушай, второй жрец Дитяти, – сказал он, – что говорит царь Симба. Он говорит, что ваш бог слишком силен сегодня, хотя в другой раз может быть иначе. Поэтому Симба предлагает вам сдаться и клянется, что ни одно копье не пронзит ваше сердце и ни один нож не тронет вашего горла. Вас отведут в город и будут держать как пленников до тех пор, пока не наступит мир между черными и белыми кенда. Если же вы откажетесь, мы окружим вас со всех сторон и будем ждать, пока вы не умрете от жажды и зноя. Это слова Симбы, к которым ничего не будет прибавлено и от которых не будет ничего убавлено.
Сказав это, парламентер отошел от нас на некоторое расстояние, чтобы не слышать нашего совещания, и стал ждать.
– Что ответить ему, Макумацан? – спросил Марут.
Я ответил ему вопросом.
– Есть ли надежда, что нас освободит твой народ?
Марут отрицательно покачал головой.
– Никакой. То, что мы видели сегодня, лишь малая часть войска черных кенда. Завтра они могут собрать тысячи. Кроме того, Харут думает, что мы погибли. Если Дитя не спасет нас, нам придется покориться своей судьбе.
– Тогда дело наше проиграно. Я уже чувствую жажду, а у нас нет ни капли воды. Но сдержит ли Симба свое слово?
– Я думаю, что сдержит, – ответил Марут. – Но надо выбирать. Смотри, они уже начинают окружать нас.
– Что вы скажете? – обратился я к трем остальным белым кенда.
– Мы в руках Дитяти, – ответили они, – хотя лучше было бы нам пасть вместе с нашими братьями.
Посоветовавшись еще немного со мной, Марут позвал парламентера.
– Мы принимаем предложение Симбы, – сказал он, – и сдаемся вам в плен при условии, что нам не будет причинено никакого вреда. Если Симба нарушит условие, месть будет ужасна. Теперь в доказательство своей верности пусть Симба подойдет к нам и выпьет с нами кубок мира, ибо мы чувствуем жажду.
– Нет, – ответил парламентер, – если Симба подойдет к вам, белый господин убьет его. Пусть он отдаст сначала свою трубу.
– Возьми, – великодушно сказал я, передавая ему ружье, причем подумал, что нет ничего бесполезнее ружья без патронов.
Парламентер удалился, держа далеко перед собой мое ружье. После этого к нам подъехал сам Симба в сопровождении нескольких людей; один из них нес мех с водой, а другой – огромный кубок, сделанный из клыка слона.
Симба был красивый мужчина с огромными усами, большими черными глазами, которые по временам принимали зловещее выражение. На голове у него, как и у других, не было никакого убора за исключением золотой ленты, представлявшей, по-видимому, корону. На лбу был широкий шрам от раны, полученной, вероятно, в каком-нибудь сражении.
Он оглядел меня с большим любопытством, и я думаю, что мой внешний вид произвел на него невыгодное впечатление.
В пылу сражения я потерял свою шляпу, волосы мои были растрепаны, куртка испачкана пылью и кровью. В общем, я представлял собой весьма непрезентабельную фигуру.
Я слышал, как Симба, рассчитывая, что я не понимаю языка кенда (за месяц пути я выучил этот язык, похожий на наречие банту), сказал одному из своих спутников:
– Истинно, о силе нельзя судить по виду. Этот маленький белый дикообраз причинил нам очень много вреда. Однако время, дробящее даже скалы, скажет нам все.
Затем он подъехал к нам и сказал:
– Ты слышал, враг мой пророк Марут, предложенные мной условия и принял их. Не будем больше говорить об этом. Я исполню что обещал, но ни на волос больше.
– Пусть будет так, – ответил Марут со своей обычной улыбкой, – но помни, что если ты изменнически убьешь нас, тройное проклятие Дитяти падет на тебя и на твой народ.
– Джана победит Дитя и всех, кто чтит его! – раздраженно воскликнул Симба.
– Кто в конце-концов победит – Джана или Дитя – известно одному Дитяти и, может быть, его пророкам. Но смотри! За каждого поклонника Дитяти пало больше трех поклонников Джаны. Наш караван ушел, увозя белых людей, у которых много труб, наносящих смерть. Джана, должно быть, заснул, допустив это!
Я ожидал, что эти слова вызовут взрыв негодования, однако они произвели противоположное действие.
– Я пришел выпить чашу мира с тобой, пророк, и с белым господином. Поговорим потом. Дай воды, раб.
Один из свиты Симбы наполнил кубок водой. Симба взял кубок, брызнул водой на землю и, отпив из него немного, передал его с поклоном Маруту, который с еще более низким поклоном передал его мне.
Почти умирая от жажды, я выпил добрую пинту воды и после этого почувствовал себя другим человеком.
Марут выпил остальное.
Потом кубок снова был наполнен для трех белых кенда, и Симба снова попробовал воду.
Когда наша жажда была утолена, нам привели лошадей, маленьких послушных животных с овечьими шкурами вместо седел и ременными петлями вместо стремян.
На них мы в продолжение трех часов ехали по равнине, окруженные сильным эскортом. По обе стороны каждой нашей лошади шло по вооруженному черному кенда, державшему ее за повод. Это была предосторожность на случай попытки к бегству с нашей стороны.
Мы проехали несколько деревень, где женщины и дети сбегались посмотреть на нас.
По сторонам дороги тянулись тучные нивы с почти созревшими злаками разных сортов.
Жатва обещала быть обильной. Из некоторых домов слышался плач. Очевидно, оплакивали павших в утреннем сражении.
Потом мы ехали большим роскошным лесом; многие деревья я видел впервые. Выйдя из леса и проехав еще некоторое время хлебными полями, мы наконец въехали в столицу черных кенда, город Симбы. Это было большое поселение, несколько отличавшееся от других африканских городов, окруженное глубоким рвом, наполненным водой.
Через ров было перекинуто несколько мостов, которые легко разбирались в случае опасности.
Проехав через восточные ворота, мы очутились на широкой улице, где собралась толпа жителей, уже знавших об утреннем сражении.
Они сжимали кулаки и шептали проклятия Маруту и его товарищам.
На меня черные кенда смотрели скорее с удивлением и некоторым страхом.
Проехав еще с четверть мили, мы через ворота попали в нечто похожее на южно-африканские краали для скота, окруженные сухим рвом и деревянным палисадом, наружная часть которого была обсажена зеленью. Пройдя еще одни ворота, мы очутились у большой хижины, или дома, построенного по образцу других домов города.
Это был дворец короля Симбы.
За дворцом находилось еще несколько домов, где жила королева и другие женщины.
Справа и слева от дворца стояли два дома. Один служил помещением для стражи, в другой провели нас. Это было довольно удобное жилище площадью около тридцати квадратных футов, но состоявшее всего из одной комнаты. Позади него находилось несколько хижин, служивших кухнями. В одну из них отвели наших троих белых кенда.
Вскоре принесли еду: жареного ягненка и кушанье из вареных колосьев, кроме того, воду для питья и умывания в кувшинах, сделанных из высушенной на солнце глины.
Я ел с большим аппетитом, так как почти умирал от голода.
Потом растянулся на матраце, лежавшем в углу комнаты, натянул на себя кожаный ковер и крепко уснул, предоставив дальнейший ход событий Провидению.
XII. ПЕРВОЕ ПРОКЛЯТИЕ
На следующее утро меня разбудил солнечный луч, упавший на лицо через оконное отверстие с деревянной решеткой.
Я лежал еще некоторое время, припоминая события предыдущего дня.
Итак, я был пленником дикого народа, у которого было достаточно оснований ненавидеть меня: я убил многих из них, хотя и делал это исключительно с целью самозащиты.
Правда, король обещал нам неприкосновенность, но разве можно было положиться на слово такого человека?
Если случай не спасет нас, без сомнения, дни наши сочтены: рано или поздно мы будем убиты.
Единственным утешительным обстоятельством было то, что, по крайней мере, лорду Рэгноллу и Сэвэджу удалось спастись.
Я был уверен, что они спаслись, потому что двое людей, взятых с нами в плен, говорили Маруту, что они видели их скачущими в толпе всадников целыми и невредимыми.
По всей вероятности, они теперь оплакивают мою смерть, так как не в обычае черных кенда брать пленников.
Я не знал, на что они решатся, когда Рэгнолл поймет, что его попытка отыскать жену оказалась напрасной. Единственное, что им оставалось – пробовать прорваться назад, но это было очень трудно.
Оставался еще Ханс. Тот, конечно, попытается вернуться нашим прежним путем, так как он никогда не забывал дороги, по которой хоть однажды прошел. Через несколько недель, я уверен, от него в пустыне останется лишь кучка костей. А может быть, он ушел уже к своему отцу и рассказывает ему теперь об этих событиях у веселого огня где-то в далеком неведомом краю. Бедный Ханс!
Я открыл глаза и огляделся вокруг.
Первое, что я заметил, было исчезновение моего двуствольного пистолета и большого складного ножа. Я был теперь окончательно обезоружен. Потом я увидел Марута, сидевшего на полу и погруженного в молитву или глубокое раздумье.
– Марут, – позвал я, – кто-то был здесь ночью и похитил мой пистолет и нож.
– Да, господин, – ответил он, – и мой нож тоже исчез. Я видел, как в полночь двое людей, крадучись, как кошки, вошли сюда и обыскали все углы.
– Почему же ты не разбудил меня?
– Зачем, господин? Если бы мы оказали сопротивление, нас убили бы сразу. Лучше было не мешать им брать эти вещи, которые все равно не пригодились бы нам.
– Пистолет мог бы оказать хорошую услугу, – многозначительно сказал я.
– Да, но и без него мы, когда понадобится, можем найти способ умереть.
– Ты думаешь, что Харут не знает о том, что мы в плену? Ведь курение, которое вы мне давали в Англии, могло бы указать ему…
– Это курение – пустая вещь, мой господин; оно на мгновение затемнило твой рассудок и помогло тебе видеть то, что было в нашем уме. Мы нарисовали картины, которые ты видел.
– А! – воскликнул я, – значит, это простое внушение. Тогда, безусловно, нас считают мертвыми, и нам остается надеяться только на самих себя.
– И на Дитя, – мягко вставил Марут.
– Ну вот! – раздраженно воскликнул я, – после всего сказанного о вашем курении ты ожидаешь от меня веры в ваше Дитя? Кто или что еще это за Дитя? Ты можешь сказать мне чистую правду, так как все равно нам скоро перережут глотки.
– Кто Дитя, я не могу сказать, ибо сам не знаю этого. Но уже целые тысячелетия наш народ поклоняется ему, и мы верим, что наши далекие предки, изгнанные из Египта, принесли его сюда. У нас есть свитки, на которых все записано, но мы не можем их прочесть. Оно имеет своих наследственных жрецов, глава которых – мой дядя, Марут. Я вам еще не говорил, что он мой дядя. Мы верим, что Дитя – бог или, вернее, символ, в котором живет бог, и что оно может спасти нас в этом и в будущем мире. Мы верим, что через оракула-женщину, которая зовется Стражем Дитяти, оно может предсказывать будущее и посылать благословения и проклятия на нас и наших врагов. Когда оракул умирает, мы становимся беспомощными, так как Дитя теряет язык и наши враги начинают одолевать нас. Так было недавно, пока мы не нашли нового оракула.
Последний оракул перед смертью объявил, что его преемник живет в Англии. Тогда мы с дядей отправились туда, переодевшись фокусниками, и искали того, кого нам нужно было, в течение многих лет. Мы думали, что нашли нового оракула в лице прекрасной леди, которая вышла замуж за господина Игезу, потому что у нее на шее был знак молодого месяца. После нашего возвращения в Африку, – я могу рассказать вам все, как я уже говорил…
Здесь Марут остановился и посмотрел мне прямо в глаза, потом продолжал искренним голосом, который тем не менее не убедил меня:
– Мы поняли, – говорил он, – что ошиблись, потому что настоящий оракул был обнаружен среди нашего собственного племени и теперь уже два года занимает свое высокое положение. Вне сомнения, последний оракул ошибался, рассказывая нам, что преемник находится в Англии. Эта женщина могла слышать об Англии от арабов. Вот и все.
– Хорошо, – сказал я, стараясь скрыть свое подозрение относительно личности нового оракула, – а теперь скажи мне, что это за бог Джана, убить которого вы привезли меня сюда? Сдан ли – бог, или бог – слон, – какое ему дело до дитяти?
– Джана среди нас, кенда, является олицетворением мирового зла, в то время как Дитя олицетворяет добро. Джана то же, что Шайтан у магометан, Сатана у христиан и Сет у наших праотцев египтян.
– Ага, понимаю, – подумал я, – Дитя – это Горус, а Сет – злое чудовище, с которым оно вечно борется.
– Между Джаной и Дитятей вечная война, – продолжал Марут, – и мы знаем, что в конце концов один из них победит другого.
– Весь мир знал это с самого начала, – прервал я его. – Но кто же или что – этот Джана?
– У черных кенда Джана, или его символ, есть слон, огромное злое животное, которое при встрече убивает всех, не поклоняющихся ему. Ему приносят жертвы. Живет он в лесу, но во время войны черные кенда пользуются им, так как этот демон повинуется своим жрецам.
– Но ведь этот слон, вероятно, меняется?
– Не знаю. Он один и тот же в продолжение нескольких последних поколений, так как известен своей величиной, и один из клыков его повернут вниз.
– Это ничего не доказывает, – заметил я, – слоны живут до двухсот лет и больше. Ты когда-нибудь видел его?
– Нет, Макумацан, – с содроганием отвечал Марут. – Если бы я встретил его, разве был бы я теперь жив? Но я боюсь, что мне суждено увидеть его, и не мне одному, – прибавил он, снова содрогаясь.
В этот момент наш разговор был прерван появлением двух черных кенда, принесших нам еду – похлебку из вареной курицы.
Они стояли возле нас, пока мы ели. Что касается меня, то я был рад, так как узнал все, что мне хотелось знать о богословских воззрениях и обычаях страны, и пришел к заключению, что ужасный бог-дьявол черных кенда был просто слон необыкновенной величины и необыкновенной свирепости, за которым при других обстоятельствах я с удовольствием бы поохотился.
Аппетит был у нас плохой, и мы, наскоро позавтракав, вышли из дома и зашли в хижину, где находились наши белые кенда. Они сидели на корточках на земле с очень подавленным видом.
Когда я спросил их, в чем дело, они ответили:
– Нам придется умереть, а жизнь так хороша.
У них были жены и дети, которых ни один из них не надеялся снова увидеть. Я попробовал приободрить их, но, боялся, сделать это без воодушевления, так как в глубине души чувствовал то же, что и они.
Мы вернулись в свой дом и поднялись по лестнице на его плоскую крышу.
Отсюда мы увидели странную церемонию, происходившую в центре рыночной площади.
На большом расстоянии подробности были плохо видны, а мой бинокль забрали вместе с пистолетом и ножом. Но вот что мы увидели.
Посреди площади был воздвигнут жертвенник, на котором горел огонь. Позади сидел Симба, окруженный советниками. Перед жертвенником стоял деревянный стол, на котором лежало нечто, похожее на козла или овцу. Фантастически одетый мужчина рассматривал это, лежавшее на столе. Результат, очевидно, не удовлетворил его, потому что мужчина поднял руки и издал унылый вопль. Потом внутренности животного были брошены в огонь, а труп куда-то унесен.
Я спросил Марута, что, по его мнению, они делали.
– Советовались с оракулом, – печально ответил он, – быть может, о том, жить нам или умереть, Макумацан.
В это время жрец в странном уборе из перьев приблизился к Симбе, держа в руке какой-то небольшой предмет.
Я лежал еще некоторое время, припоминая события предыдущего дня.
Итак, я был пленником дикого народа, у которого было достаточно оснований ненавидеть меня: я убил многих из них, хотя и делал это исключительно с целью самозащиты.
Правда, король обещал нам неприкосновенность, но разве можно было положиться на слово такого человека?
Если случай не спасет нас, без сомнения, дни наши сочтены: рано или поздно мы будем убиты.
Единственным утешительным обстоятельством было то, что, по крайней мере, лорду Рэгноллу и Сэвэджу удалось спастись.
Я был уверен, что они спаслись, потому что двое людей, взятых с нами в плен, говорили Маруту, что они видели их скачущими в толпе всадников целыми и невредимыми.
По всей вероятности, они теперь оплакивают мою смерть, так как не в обычае черных кенда брать пленников.
Я не знал, на что они решатся, когда Рэгнолл поймет, что его попытка отыскать жену оказалась напрасной. Единственное, что им оставалось – пробовать прорваться назад, но это было очень трудно.
Оставался еще Ханс. Тот, конечно, попытается вернуться нашим прежним путем, так как он никогда не забывал дороги, по которой хоть однажды прошел. Через несколько недель, я уверен, от него в пустыне останется лишь кучка костей. А может быть, он ушел уже к своему отцу и рассказывает ему теперь об этих событиях у веселого огня где-то в далеком неведомом краю. Бедный Ханс!
Я открыл глаза и огляделся вокруг.
Первое, что я заметил, было исчезновение моего двуствольного пистолета и большого складного ножа. Я был теперь окончательно обезоружен. Потом я увидел Марута, сидевшего на полу и погруженного в молитву или глубокое раздумье.
– Марут, – позвал я, – кто-то был здесь ночью и похитил мой пистолет и нож.
– Да, господин, – ответил он, – и мой нож тоже исчез. Я видел, как в полночь двое людей, крадучись, как кошки, вошли сюда и обыскали все углы.
– Почему же ты не разбудил меня?
– Зачем, господин? Если бы мы оказали сопротивление, нас убили бы сразу. Лучше было не мешать им брать эти вещи, которые все равно не пригодились бы нам.
– Пистолет мог бы оказать хорошую услугу, – многозначительно сказал я.
– Да, но и без него мы, когда понадобится, можем найти способ умереть.
– Ты думаешь, что Харут не знает о том, что мы в плену? Ведь курение, которое вы мне давали в Англии, могло бы указать ему…
– Это курение – пустая вещь, мой господин; оно на мгновение затемнило твой рассудок и помогло тебе видеть то, что было в нашем уме. Мы нарисовали картины, которые ты видел.
– А! – воскликнул я, – значит, это простое внушение. Тогда, безусловно, нас считают мертвыми, и нам остается надеяться только на самих себя.
– И на Дитя, – мягко вставил Марут.
– Ну вот! – раздраженно воскликнул я, – после всего сказанного о вашем курении ты ожидаешь от меня веры в ваше Дитя? Кто или что еще это за Дитя? Ты можешь сказать мне чистую правду, так как все равно нам скоро перережут глотки.
– Кто Дитя, я не могу сказать, ибо сам не знаю этого. Но уже целые тысячелетия наш народ поклоняется ему, и мы верим, что наши далекие предки, изгнанные из Египта, принесли его сюда. У нас есть свитки, на которых все записано, но мы не можем их прочесть. Оно имеет своих наследственных жрецов, глава которых – мой дядя, Марут. Я вам еще не говорил, что он мой дядя. Мы верим, что Дитя – бог или, вернее, символ, в котором живет бог, и что оно может спасти нас в этом и в будущем мире. Мы верим, что через оракула-женщину, которая зовется Стражем Дитяти, оно может предсказывать будущее и посылать благословения и проклятия на нас и наших врагов. Когда оракул умирает, мы становимся беспомощными, так как Дитя теряет язык и наши враги начинают одолевать нас. Так было недавно, пока мы не нашли нового оракула.
Последний оракул перед смертью объявил, что его преемник живет в Англии. Тогда мы с дядей отправились туда, переодевшись фокусниками, и искали того, кого нам нужно было, в течение многих лет. Мы думали, что нашли нового оракула в лице прекрасной леди, которая вышла замуж за господина Игезу, потому что у нее на шее был знак молодого месяца. После нашего возвращения в Африку, – я могу рассказать вам все, как я уже говорил…
Здесь Марут остановился и посмотрел мне прямо в глаза, потом продолжал искренним голосом, который тем не менее не убедил меня:
– Мы поняли, – говорил он, – что ошиблись, потому что настоящий оракул был обнаружен среди нашего собственного племени и теперь уже два года занимает свое высокое положение. Вне сомнения, последний оракул ошибался, рассказывая нам, что преемник находится в Англии. Эта женщина могла слышать об Англии от арабов. Вот и все.
– Хорошо, – сказал я, стараясь скрыть свое подозрение относительно личности нового оракула, – а теперь скажи мне, что это за бог Джана, убить которого вы привезли меня сюда? Сдан ли – бог, или бог – слон, – какое ему дело до дитяти?
– Джана среди нас, кенда, является олицетворением мирового зла, в то время как Дитя олицетворяет добро. Джана то же, что Шайтан у магометан, Сатана у христиан и Сет у наших праотцев египтян.
– Ага, понимаю, – подумал я, – Дитя – это Горус, а Сет – злое чудовище, с которым оно вечно борется.
– Между Джаной и Дитятей вечная война, – продолжал Марут, – и мы знаем, что в конце концов один из них победит другого.
– Весь мир знал это с самого начала, – прервал я его. – Но кто же или что – этот Джана?
– У черных кенда Джана, или его символ, есть слон, огромное злое животное, которое при встрече убивает всех, не поклоняющихся ему. Ему приносят жертвы. Живет он в лесу, но во время войны черные кенда пользуются им, так как этот демон повинуется своим жрецам.
– Но ведь этот слон, вероятно, меняется?
– Не знаю. Он один и тот же в продолжение нескольких последних поколений, так как известен своей величиной, и один из клыков его повернут вниз.
– Это ничего не доказывает, – заметил я, – слоны живут до двухсот лет и больше. Ты когда-нибудь видел его?
– Нет, Макумацан, – с содроганием отвечал Марут. – Если бы я встретил его, разве был бы я теперь жив? Но я боюсь, что мне суждено увидеть его, и не мне одному, – прибавил он, снова содрогаясь.
В этот момент наш разговор был прерван появлением двух черных кенда, принесших нам еду – похлебку из вареной курицы.
Они стояли возле нас, пока мы ели. Что касается меня, то я был рад, так как узнал все, что мне хотелось знать о богословских воззрениях и обычаях страны, и пришел к заключению, что ужасный бог-дьявол черных кенда был просто слон необыкновенной величины и необыкновенной свирепости, за которым при других обстоятельствах я с удовольствием бы поохотился.
Аппетит был у нас плохой, и мы, наскоро позавтракав, вышли из дома и зашли в хижину, где находились наши белые кенда. Они сидели на корточках на земле с очень подавленным видом.
Когда я спросил их, в чем дело, они ответили:
– Нам придется умереть, а жизнь так хороша.
У них были жены и дети, которых ни один из них не надеялся снова увидеть. Я попробовал приободрить их, но, боялся, сделать это без воодушевления, так как в глубине души чувствовал то же, что и они.
Мы вернулись в свой дом и поднялись по лестнице на его плоскую крышу.
Отсюда мы увидели странную церемонию, происходившую в центре рыночной площади.
На большом расстоянии подробности были плохо видны, а мой бинокль забрали вместе с пистолетом и ножом. Но вот что мы увидели.
Посреди площади был воздвигнут жертвенник, на котором горел огонь. Позади сидел Симба, окруженный советниками. Перед жертвенником стоял деревянный стол, на котором лежало нечто, похожее на козла или овцу. Фантастически одетый мужчина рассматривал это, лежавшее на столе. Результат, очевидно, не удовлетворил его, потому что мужчина поднял руки и издал унылый вопль. Потом внутренности животного были брошены в огонь, а труп куда-то унесен.
Я спросил Марута, что, по его мнению, они делали.
– Советовались с оракулом, – печально ответил он, – быть может, о том, жить нам или умереть, Макумацан.
В это время жрец в странном уборе из перьев приблизился к Симбе, держа в руке какой-то небольшой предмет.